Страница:
— Написано. Маркс учит, что в свое время женщина станет свободным человеком. Как и мужчина.
— Значит, я была несвободна? — с иронией спросила Маша. — А вы меня освободили?
— Да. Вы это скоро поймете.
— Уже поняла. У нас было имение — его сожгли. Был дом — его разграбили. Были родственники — их убили. Убили за то, что отец, дед, прадед — все, до двадцатого колена, верой и правдой служили России! Нас от всего освободили. Спасибо вам, освободители…
— А у меня был отец, — сказал Афиноген, — его забили насмерть в полицейском участке. Он заступился за соседского мальчишку, над которым издевался околоточный… И мать была… Она в тот же вечер, что и отец, умерла, — не пережила… Братья были… Вчера письмо получил — младший, Володька, погиб на Южном фронте… Один я теперь… Так что же? Чей счет крупнее! Мои деды и прадеды на вас испокон веку спину гнули и умирали от голода и побоев. А я, между прочим, на вас не бросаюсь, Маша. А что во время революции обидели вас… Плохо это. Но неизбежно. Простите тех, кто от вековой озлобленности и темноты уничтожил ваш дом. Я бы этого не сделал.
Маша повернулась и молча ушла.
Вечером следующего дня Коля получил письмо из Петрограда.
«Милый Коля, — писала Маруська, — пришло печальное известие. Витин папа геройски погиб на Южном фронте. Мы с Витей долго плакали, хотя я и сознаю, что при моей должности мне это не положено. Но ведь я, Коленька, — обыкновенная женщина, баба, попросту сказать, и что же мне делать, если случилось такое горе. Витя теперь сирота, никого у него не осталось, но я ему твердо сказала, что мы, то есть я и ты, — его не оставим никогда и будет он нам вместо родного сына… Я, правда, понимаю, что взяла на себя слишком много, но я, Коля, все равно тебя люблю больше жизни. И верю, что все у нас с тобой будет хорошо. Ребята велели тебе передать привет. Васю подранили третьего дня. Брали мы на Охте крупную банду. Вася ходит с перевязанной рукой, а так все ничего. Никите объявили благодарность, а Бушмакин никак не дает мне стирать свое белье, ну и плевать, раз он такой гордый… Целую тебя, Коля, несчетно раз, и Витя тоже, ждем тебя с нетерпением…»
Коля положил письмо на стол, задумался. Жалко Витьку… А что Маруська пообещала, что она и Коля станут Витьке родителями, — правильно! Коля снова перечитал то место, где Маруська объяснялась в любви. «Надо же, — усмехнулся он. — Влюбилась Маруська не на шутку… А я? А я — нет, — сказал он вслух. — Боевая девка и своя по всем статьям, а не бьется мое сердечко, как это случается всякий раз, лишь только вспомнится классово чуждая девчонка с маленьким курносым носом… Предатель я… — думал Коля. — Неизвестно почему отказываюсь от своего счастья. Ну спроси себя честно: может такая вот дворянка полюбить такого вот мужика? Да ни в жизнь! Скорее кот собаку полюбит… Несчастный я человек», — решил Коля и направился в кабинет Трепанова.
Тот листал папку со сводками происшествий.
— А-а… мученик, — улыбнулся он Коле. — Жалею тебя, парень, но твой черед идти, ничего не поделаешь. Афиноген ругается на чем свет стоит. Никогда, говорит, больше к ней не пойду… А ты?
— Прикажете — пойду, — угрюмо сказал Коля.
— А без приказа? — прищурился Трепанов.
— Все одно — пойду.
Трепанов рассмеялся:
— Хвалю за откровенность… — Помолчал и добавил: — Она очень красивая.
— Не в этом дело, — Коля произнес эти слова очень решительно, но про себя подумал: «Именно в этом дело, товарищ Коля, именно в этом…» — Просто интересно это, — решительно сказал он и, встретив взгляд Трепанова, отвел глаза.
— Что это? — не понял Трепанов.
— Как бы сказать… — Коля задумался… — Ну вот она, к примеру, образованная, она нас ненавидит, а я возьму да и поверну ее на нашу сторону! Я — глупый, ее — умную!
— Ну ты, положим, неглупый, — улыбнулся Трепанов. — А она, положим, тоже не бог знает что. Но нам, Коля, очень нужно отыскать этого проклятого Кутькова и его банду! Очень нужно, браток, и ты уж старайся, сделай милость…
Вечерело. Подняв воротник пальто, Коля торопливо шагал по заснеженному тротуару. Он шел в сторону дома Жичигиных, где в это время дежурил Воробьев — молодой, недавно принятый в МУР сотрудник. Неожиданно для себя Коля встретил Воробьева около дома.
— Ты почему меня не дождался? — удивился Коля.
— А меня Трепанов вызвал. Говорит: смена уже идет, а ты срочно нужен, — смущенно сказал Воробьев.
— Случилось что? — встревожился Коля.
— Да не знаю.
Они разошлись… Коля подошел почти к самому подъезду Жичигиных, как вдруг увидел двух человек у дверей. Он замедлил шаг и прижался к стене дома. Если бы его спросили в эту минуту, зачем он так сделал, вряд ли бы он ответил… Сработала интуиция. И хотя он еще не знал этого мудреного слова, опыт — пусть совсем небольшой — уже начал давать свои первые плоды.
Коля прижался к стене и, когда увидел, как эти двое вошли в подъезд Жичигиных, не удивился. Он ожидал этого. Осторожно открыв дверь, стараясь, чтобы она не заскрипела, он прислушался. Неизвестные медленно поднимались по лестнице. Первый этаж, второй, третий… На площадке четвертого шаги затихли. Тренькнул дверной звонок. Коля, на ходу доставая кольт, бросился наверх. Он оказался на промежуточной площадке в тот момент, когда из-за дверей послышался голос Маши:
— Кто там?
— Свои, — отозвался тот, что был в меховой шубе. Второй — в солдатской папахе — молча стоял рядом.
Щелкнула соседняя дверь, высунулся дядя в шелковом халате и в колпаке с кисточкой.
— Вы к профессору? — спросил он с любопытством.
— Допустим… — повернулся к нему один из пришедших.
Коля лихорадочно соображал, как поступить.
— Убили профессора… — сообщил «колпак». — Уж извините…
— Зачем вам Жичигин?.. — Коля встал на первую ступеньку. Руку с кольтом он держал за спиной.
— Мы его знакомые… А что такое?
— А вот предъявите-ка документы! — осмелел «колпак». Услышав Колин голос, он совсем открыл двери и вышел на площадку. — Помогите-ка мне, молодой человек! — начальственным тоном приказал он Коле.
Коля поднимался по лестнице.
— Коля, это вы? — послышался голос Маши. — Я сейчас открою.
И Коля все испортил. Он испугался за Машу и крикнул:
— Не открывайте!
В то же мгновение первый бандит несколько раз выстрелил из маузера в дверь жичигинской квартиры, а второй, оттолкнув растерявшегося «колпака», выстрелил в Колю. Оба бандита, вскочив в квартиру «колпака», захлопнули за собой дверь.
— Посмотрите, что с Машей? — крикнул Коля «колпаку», пытаясь вломиться в его квартиру.
— У меня английский замок новейшей системы! — гордо сообщил «колпак». — Они все равно уйдут через черный ход…
Коля помчался вниз.
Когда он вернулся назад, так и не встретив бандитов, Маша стояла на площадке и рыдала, а «колпак» гладил ее по голове и успокаивал.
— Жива?! Ну, слава тебе, господи. Идемте. — Коля взял девушку за руку, провел в комнату. — Мы же вам объясняли: двери открывать только на условное слово — пароль, а вы?
— Я услыхала ваш голос, — примирительно сказала Маша. — Хорошо, что вы пришли!
— Почему ушел Воробьев?
— Ему позвонили… А что? — Маша была удивлена. — Что-нибудь не так?
— Все так, — Коля задумался.
Найдя в кладовке два сломанных стула, он затопил камин, зажег свечи. По стенам заплясал неверный отблеск пламени. Коля сел в кресло, сказал, обращаясь к Маше:
— Мария Иванна, могу я с вами говорить совсем откровенно?
— Попробуйте, — она усмехнулась.
— Здесь были бандиты. Двоих я видел. Это те самые?
— А если они снова придут, что тогда? — тихо спросила Маша.
— Уже приходили… А я зачем здесь? Мы все? Так что же? Смелости не хватает?
— Вы меня не подзадоривайте, я вам не гимназистка из первого класса, — обиделась Маша. — Эти двое приходили тогда тоже… — Она зябко передернула плечами.
— А остальные? — обрадовался Коля. — Как они выглядели?
— Главарь с усиками… Второй — в одежде этого… ВЧК, кажется, так? Остальные… громилы и все. Если вы мне их покажете — я их узнаю.
— Не побоитесь? — недоверчиво спросил Коля.
— Вы сначала их поймайте, — она искривила губы. — А там уж увидим… Не очень-то у вас это получается, как я посмотрю…
В камине трещали обломки стульев. Маша пошевелила щипцами угли, и они вспыхнули, рассыпались искрами.
— У нас дома тоже был камин, — вдруг сказала Маша. — Зимой, по вечерам, вся семья собиралась у огня. Экран у камина был прозрачный, из толстого стекла. Мама читала вслух… А теперь мне кажется, что этого никогда не было… Сон это. Сон и утренний туман…
Коля снял нагар со свечи, посмотрел на лампу. Ему очень хотелось рассказать Маше о том, что в их семье любили огонь, только зажигали его не в камине, а в обыкновенной печке… А когда зима была сытая, мать пекла вкусные гречневые блины, и ели их с пахучим медом. Как это было давно… Права Маша — сон приснился, и все…
— А где ваши родители? — спросила Маша.
— Сгорели.
Она хотела расспросить его, но вдруг увидела его окаменевшее лицо и промолчала.
Утром Трепанов собрал своих сотрудников на совещание:
— Вопрос первый. Воробьеву — он мною арестован на сутки за халатность и ротозейство, — я еще могу простить: он молод и глуп. Его взяли на пушку, а он поверил. Но вот Кондратьев… Так сказать — вопрос второй… Кондратьеву я объявляю строгий выговор. За неумелые действия при задержании преступников. И вопрос третий: кто желает подвергнуть действия товарища Кондратьева разбору?
— Разрешите мне, — сказал Никифоров. — Я, первым делом, поставил себя на место Кондратьева. Как бы действовал я? Они, гады, идут к Маше, к гражданке Вентуловой. Я один — Воробьев-то уже ушел! Командую: «Руки вверх!» — и вся любовь!
— Просто у тебя… Руки вверх, — передразнил Афиноген. — Ограниченный ты человек, Никифоров. Да, Коля растерялся! Он один, они ломятся к Маше, а тут еще этот тип в колпаке выходит на площадку. Мало того, сама Маша хочет открыть дверь! Коля сделал все верно, а что бандиты ушли… Вот вы, товарищ начальник, выговор Коле объявили. Ладно! А теперь научите нас, как надо было действовать?
Трепанов улыбнулся:
— А я не знаю. Не знаю… и все тут! Одно скажу: надо было их задержать. Кровь из носу — надо! А как? Черт его знает… Я бы, между прочим, тоже не задержал. И я бы себе в этом случае также объявил строгача! И нечего улыбаться… — Трепанов задумался. — Знаете, ребята, я матрос, а у нас на кораблях офицеры служили… Все они закончили Морской корпус в Петербурге. Образованнейшие люди! Некоторые, конечно, при этом так себе, мелкие людишки, но знания — у всех! И вот я думаю, что придет когда-нибудь такое время, станем мы побогаче, белых ликвидируем и будем учиться сыскному-розыскному делу научно, если преступность на убыль почему-либо не пойдет. Школы специальные откроем, а то и университет! Не улыбайтесь, я серьезно говорю! Ведь в нашем деле талант нужен. Не всякий может быть оперативным работником уголовного розыска. Вот Коля, к примеру. Был он до революции так себе… А революция его в люди вывела, талант в нем открыла! Он-то про себя думал — крестьянин я. Или там — кулачный боец, — я, брат, про тебя все знаю. А оказался ты самым настоящим работником УГРО. Ты, Коля, гордись, а выговор прими. Теперь последний вопрос. Мы установили, что Жичигин любил ходить в ресторан «Россия». Его опознали по фотографии официанты и метрдотель. Нужно, братки, уговорить Марию пойти туда, посмотреть. Тайны из этого делать не станем, игра идет в открытую. Банда знает, что Марию мы охраняем. Ну! Кто из вас?
— Ладно, — сказал Никифоров. — Они уже мучились. Теперь пойду я, помучаюсь… По-товарищески.
— Староват ты для Марии, — с сомнением сказал Афиноген. — И вообще странно: почему это ты вдруг? А?
— Пошел ты… знаешь куда? — покраснел Никифоров. — Да если бы я только о ней подумать посмел иначе, чем о свидетельнице по делу, — я бы себе сам вот этой самой рукой… — он помахал сжатым кулаком.
— А ты, Коля? — Трепанов спрятал улыбку.
— Я… попробую, — сказал Коля.
— В Коле не так сильна революционная закалка, как в товарище Никифорове, — ехидно заметил Афиноген.
— Ладно, кончили, — прикрикнул Трепанов. — Иди, Коля. Не скрою: надеюсь на тебя. Ты же видишь — наглеют паразиты, а значит, решительная минута приближается.
Едва Коля подошел к дверям квартиры Жичигиных — щелкнул замок, и на площадку выскочила улыбающаяся Маша:
— А я вас в окно увидела! Заходите, сегодня вы опоздали на целых пять минут!
— Начальник задержал, — сказал Коля, закрывая дверь. — Что это вы сегодня какая-то… такая…
— Какая такая? — Она посмотрела на него с плохо скрытым интересом. Что поделаешь. После случая на лестнице, когда Коля, не задумываясь, полез под пули, Маша уже не могла относиться к нему враждебно. И больше того: все чаще и чаще она ловила себя на мысли, что ей интересен этот огромный, сильный парень с соломенными бровями и большими светло-голубыми глазами.
— Не знаю… — Коля пожал плечами. — Озаренная вы какая-то…
Маша подошла к роялю, взяла несколько аккордов. Потом заиграла «Осеннюю песню» Чайковского.
— Какая же у вас сегодня программа? — спросила Маша, не переставая играть.
— Хорошая музыка, — одобрил Коля. — В сердце проникает. А программы нет у меня никакой. Я просто так пришел.
— Вы говорите неправду. — Маша резко опустила крышку рояля, загудели струны.
— Почему же… — Коля улыбнулся. — Еще охранять вас — другой цели у нас нет.
— Понятно… — Она помрачнела. — Как вы живете, Коля? Медведи живут лучше.
— Это почему же?
— Ничем не интересуетесь, никуда не ходите. Пойдемте в клуб поэтов. Там стихи читают, люди интересные. Пойдемте?
— Пойдемте, — кивнул Коля. — Только в ресторан. В «Россию», например.
— В ресторан? — переспросила она. — Вы меня с кем-то путаете.
— Да ни с кем я вас не путаю. Жичигин ваш ходил в «Россию». Пойдемте, посмотрим… Может, вы кого-нибудь и узнаете.
— Прекрасно. Вы идете в ресторан, это соответствует вашему духовному уровню. А я иду слушать стихи. — Маша сдерживалась, и поэтому голос у нее был негромким и ровным.
— Да разве в духовном уровне дело? — возмутился Коля. — Я что, вас на гулянку-пьянку зову?
— К сожалению, нет.
— Почему к сожалению? — удивился Коля. — Путаная вы какая-то. Одни узлы. Так идете? Вы обещали, помните?
— Мало ли что я обещала, — вздохнула Маша. — С вами скучно, оставьте меня в покое…
— Значит, не пойдете? — спросил Коля, закипая.
— А вы как думали? — она смерила его презрительным взглядом.
— Ну и… черт с вами! — не выдержал Коля. — А еще благородную из себя корчите! А в чем ваше благородство? Слова всякие говорить? Словам и попку-дурака выучить можно! А где же совесть?
— Вот вы и показали свое истинное лицо, — торжествующе сказала Маша. — Не лицо, а мурло!
— Ладно, хватит. — Коля встал и направился к дверям. — Я ухожу. Ноги моей здесь больше не будет! Никогда! И вообще, сюда никто больше не придет, кроме Кутькова. Звоните, если что.
— А где же ваше революционное сознание? — спросила она, надувшись, как обиженный ребенок.
Коля остановился и рассмеялся:
— Пойдете в ресторан?
— Пойду, — кивнула Маша. — А с кем?
Трепанов назначил Афиногена.
— В чем твоя задача, браток? — рассуждал Трепанов. — Конечно, можно в ресторан пойти просто так — в кожанке и с кобурой — все равно всех нас знают наперечет. Но, во-вторых, это будет стеснять девушку. Ока, понимаешь, в крайнем случае к звону гусарских шпор приучена, а у тебя ботинки каши просят.
— Уже починил, — обиделся Афиноген.
— Неважно, я в принципе говорю. Поэтому придется тебе, браток, на время стать каким-нибудь балдой, представителем буржуазии… Так, чисто внешне… Иди и подумай, как это сделать.
Афиноген «думал» целый день. В обеденный перерыв Коля увидел, что он мусолит страницы «Поваренной книги» и очень удивился:
— Ты никак борщом хочешь Машу накормить? — насмешливо спросил он. Если сказать по-честному, он немного ревновал. Но с начальником не поспоришь.
— Есть план, — загадочно сказал Афиноген.
После обеда он исчез, а вечером появился у дверей Машиной квартиры, покрутил флажок звонка, назвал пароль. Маша открыла и тут же попыталась захлопнуть дверь: у порога стоял чужой, совершенно незнакомый человек!
— Да я это! — захохотал Афиноген, очень довольный произведенным эффектом. — Я только в буржуазное переоделся, а так это я, Афиноген!
— Однако же, — с сомнением сказала Маша. — Вы случайно в театре никогда не играли?
— Нет, — сказал Афиноген, надевая шапку на рукоять трости. — Но я чувствую в себе неисчислимые способности! А теперь слушайте меня внимательно: приходим, садимся, выпиваем, закусываем. Вы незаметно смотрите по сторонам. Если кого увидите — даете мне сигнал.
— Каким же это образом? — насмешливо спросила Маша.
— Незаметно и естественно, — объяснил Афиноген. — Лучше всего, если вы под столом наступите мне на ногу. Потому что если вы мне подмигнете — это могут заметить и неверно вас понять. Будто вы в меня влюбились.
— Ах, влюбилась… — Маша ядовито улыбнулась. — Я думаю, что нога у вас за этот вечер вспухнет.
— Это… почему? — насупился Афиноген.
— Потому что у меня много знакомых, — с откровенной насмешкой сказала Маша.
— По-моему, вы сейчас придуриваетесь, — обиделся Афиноген. — Все вы прекрасно понимаете, только у вас привычка нос выше головы задирать. Вы — пуп, а все вокруг — пупочки.
— Фу, мерзость какая, — сморщилась Маша. — Сразу видно, что воспитание вы получили в конюшне. Не смейте перебивать даму! Извольте слушать! Сядем за столик — ногти не грызите, локти на скатерть не ставьте, не чавкайте, не орите, не сморкайтесь под стол, не вытирайте нос скатертью и не размахивайте руками. Все поняли?
— Вот ведь странно, — сказал Афиноген. — Бывают же люди, которые всегда и всех обижают. Никак я этого не пойму. На морозе такие родятся или, наоборот, в печке? Все от вас плачут.
— Вы еще не плакали, — многообещающе произнесла Маша.
…До «России» добрались без приключений. В вестибюле Афиноген восхищенно осмотрел чучело медведя с подносом и потрогал его за нос.
— Инвентарь попрошу не лапать! — подскочил швейцар.
— Ладно… — буркнул Афиноген. — Тоже мне…
— Не тоже мне, — завелся швейцар. — А вчера один такой, вылитый вы, медведю хрустальный глаз выбил! А вот поди найди теперь второй такой глаз!
Медведь и вправду был одноглазый. Маша взяла Афиногена под руку и увела в зал.
— С прислугой пререкаются только хамы, — объяснила она Афиногену. — Кто вы внутри — этого я не знаю, но снаружи вы вполне порядочный человек. Так вот, извольте соответствовать!
— Слушаюсь, — поклонился Афиноген, изящно подвигая Маше стул.
Подлетел накрахмаленный официант:
— Столик не обслуживается.
— А какой обслуживается? — Афиноген надменно посмотрел на официанта.
— Не могу знать, — с затаенной насмешкой сказал официант.
— Ах, не можешь знать… — с неожиданно нагловатыми интонациями протянул Афиноген. — А если я тебя, мерзавца, в бараний рог сверну? Пшел, болван!
Мария удивленно раскрыла глаза — она никак не ожидала от Афиногена такой прыти.
— Прощенья просим, — забормотал официант. — Мы вас, того-с, не знаем, новенькие-с вы… Сей же секунд все будет в лучшем виде! Чего изволите?
— Значит так, — сказал Афиноген. — Претаньер, беф-бе-шамель, равиоли, попьеты, кавказское номер двадцать три… Не возражаешь ты, дорогая?
— Нет… дорогой, — запинаясь, произнесла Мария.
Официант сделался зеленым.
— Ваше высокоблагородие, — сказал он с тоской. — Революция была, вы верно изволили забыть? Нет этого ничего. В помине нет!
— Лангет де беф?
— Упаси бог! — официант взмахнул полотенцем.
— Кольбер? Бретон? Субиэ? Вилеруа? — продолжал допрашивать Афиноген. — Что есть, наконец? Отвечай, болван!
— Самогон-с! — официант деликатно кашлянул в кулак. — И для вас, только для вас лично, поверьте, — студень из лошадиных мослов.
— Неси, — кивнул Афиноген.
Официант умчался.
— А я не знала, что вы закончили пажеский корпус, — улыбнулась Мария.
— Вчера весь день перед зеркалом зубрил, — сказал Афиноген. — Слушай… А чего это я ему наговорил? В книжке перевода нет, может, ты знаешь?
Пока шел этот разговор, Коля и Никифоров стояли на галерее и наблюдали за Афиногеном и Марией. Коля мучился, завидовал Афиногену, но о Маше старался не думать.
— Болтают, а о деле нисколько и не думают! — сказал Коля ревниво.
Никифоров внимательно посмотрел на него:
— Втюрился?
— Кто? — покраснел Коля.
— Да уж не я, — заметил Никифоров. Маша ему самому нравилась, но он считал, что ее дворянское происхождение раз и навсегда кладет между ними непреодолимый барьер.
— Ну, и не я! — Коля покраснел еще больше. В словах и тоне Никифорова он безошибочно уловил осуждение, легкую зависть, а главное, непререкаемое требование: не имеешь права, Кондратьев. Подумай и остановись, пока не поздно!
Поняв все это, Коля спасовал. И поэтому сказал: «Ну, и не я!» Потом, много лет спустя, когда в самые трудные минуты Николай Кондратьев ни разу не позволит себе словчить, уйти от ответа, когда непререкаемая честность станет главным законом его жизни, он однажды признается своей жене: «А знаешь, — скажет он ей, — был случай, когда я едва не предал одного человека…» И жена будет успокаивать его.
Оркестр заиграл танго. К Афиногену и Марии подошел хлыщеватый завсегдатай ресторана в визитке, небрежно поклонился:
— Па-азвольте вашу мамзель на тур танго!
— Отвали… — холодно сказал Афиноген и взглянул на Машу.
Она отрицательно покачала головой: этого человека она видела впервые.
— Ага, — хлыщ в раздумье почесал переносицу. — Тогда я без вашего позволения присяду… У меня, собственно, не к вам дело, а к мамзеле. Значит, так: вы, мамзель, пока молчите — до тех пор и дышите. Понятно объяснил?
— Яснее ясного, — Афиноген схватил собеседника за воротник рубашки, притянул к себе. — А теперь — отвали, потому что я сейчас сосчитаю «раз, два, а на счет „три“ у тебя в голове будет дырка. — Афиноген сунул в лицо наглеца ствол нагана.
— Уже ушел, — хлыщ ретировался.
Афиноген незаметно посмотрел на галерею. Никифорова и Коли там уже не было, и Афиноген понял, что они все видели и примут необходимые меры.
— Идемте, я провожу вас, — сказал Афиноген Маше. Вышли в вестибюль. Около медведя стоял Коля.
— Афиноген, дуй на улицу, — сказал он. — Марию Ивановну провожу я.
— Это еще почему? — обиделся Афиноген. — У меня что, нос кривой?
— Да не в этом дело, — рассердился Коля. — Приказ Никифорова. Может быть нападение, а я как-никак раз в пять посильнее. Или нет?
— Нападение? — переспросила Маша. — Я боюсь!
— Со мной? — обиженно спросил Коля. — Несерьезно, барышня.
…Афиноген подошел к Никифорову в тот момент, когда Никифоров инструктировал сотрудников оперативной группы.
— Сейчас они выйдут, — говорил Никифоров. — Разберем их по одному. Товарищам, на которых форма, — вести свой объект до очередного поста и передавать. В свою очередь принявший ведет до следующего поста, ясно? Вот они.
Из ресторана выкатилась ночная компания, человек шесть разношерстно одетых людей. Среди них был и невесть откуда появившийся Плавский. Но Маша уже ушла, и опознать Плавского было некому.
— Вы трое идите за легавым и девчонкой, — приказал Плавский, — остальные за мной…
Бандиты разошлись в разные стороны.
— Эти трое явно пошли за Колей, — встревоженно сказал Афиноген Никифорову. — Что будем делать?
— Коля справится сам, — уверенно сказал Никифоров. — Мы идем каждый за своим. Давай…
Они тоже разошлись.
…Один из сотрудников опергруппы, неудачливый Воробьев, шел за хлыщеватым бандитом — тем самым, который подходил в ресторане к Афиногену и Маше. Бандит шагал торопливо, не оглядываясь. Воробьев не отставал, стараясь оставаться незамеченным. Предчувствие удачи охватило его. Он подумал, что этот тип наверняка приведет его либо к конспиративной квартире, либо к какому-нибудь притону. И останется только запомнить адрес и не медлить с облавой. И тогда — прощай выговор и даже наоборот — всеобщее уважение и почет придут к Воробьеву, и все поймут, что случай на квартире Жичигиных, когда он оставил пост без приказа, поддавшись на провокацию Кутькова, — не более чем досадное недоразумение. А после удачного окончания операции — Воробьев уже иначе, чем удачной, ее и не мыслил, — придет он к себе на завод «Гужон», откуда комсомольская ячейка направила его на работу в МУР, и скажет: не ошиблись вы, братцы, в Воробьеве. Прирожденный сыщик Воробьев, даром, что даже книжечек о Нате Пинкертоне сроду не читал… Да ведь не боги горшки обжигали.
Внезапно хлыщ повернулся и пошел навстречу Воробьеву. И Воробьев растерялся. Вначале он попытался заскочить в подворотню, а когда понял, что бандит видит его, нелепо притворился пьяным.
— Закурить не найдется? — спросил хлыщ.
— Не подходи! Стрелять буду! — нервно крикнул Воробьев, обнажая наган.
— Тю, псих… — махнул рукой хлыщ. — Дурак шталомный…
— Значит, я была несвободна? — с иронией спросила Маша. — А вы меня освободили?
— Да. Вы это скоро поймете.
— Уже поняла. У нас было имение — его сожгли. Был дом — его разграбили. Были родственники — их убили. Убили за то, что отец, дед, прадед — все, до двадцатого колена, верой и правдой служили России! Нас от всего освободили. Спасибо вам, освободители…
— А у меня был отец, — сказал Афиноген, — его забили насмерть в полицейском участке. Он заступился за соседского мальчишку, над которым издевался околоточный… И мать была… Она в тот же вечер, что и отец, умерла, — не пережила… Братья были… Вчера письмо получил — младший, Володька, погиб на Южном фронте… Один я теперь… Так что же? Чей счет крупнее! Мои деды и прадеды на вас испокон веку спину гнули и умирали от голода и побоев. А я, между прочим, на вас не бросаюсь, Маша. А что во время революции обидели вас… Плохо это. Но неизбежно. Простите тех, кто от вековой озлобленности и темноты уничтожил ваш дом. Я бы этого не сделал.
Маша повернулась и молча ушла.
Вечером следующего дня Коля получил письмо из Петрограда.
«Милый Коля, — писала Маруська, — пришло печальное известие. Витин папа геройски погиб на Южном фронте. Мы с Витей долго плакали, хотя я и сознаю, что при моей должности мне это не положено. Но ведь я, Коленька, — обыкновенная женщина, баба, попросту сказать, и что же мне делать, если случилось такое горе. Витя теперь сирота, никого у него не осталось, но я ему твердо сказала, что мы, то есть я и ты, — его не оставим никогда и будет он нам вместо родного сына… Я, правда, понимаю, что взяла на себя слишком много, но я, Коля, все равно тебя люблю больше жизни. И верю, что все у нас с тобой будет хорошо. Ребята велели тебе передать привет. Васю подранили третьего дня. Брали мы на Охте крупную банду. Вася ходит с перевязанной рукой, а так все ничего. Никите объявили благодарность, а Бушмакин никак не дает мне стирать свое белье, ну и плевать, раз он такой гордый… Целую тебя, Коля, несчетно раз, и Витя тоже, ждем тебя с нетерпением…»
Коля положил письмо на стол, задумался. Жалко Витьку… А что Маруська пообещала, что она и Коля станут Витьке родителями, — правильно! Коля снова перечитал то место, где Маруська объяснялась в любви. «Надо же, — усмехнулся он. — Влюбилась Маруська не на шутку… А я? А я — нет, — сказал он вслух. — Боевая девка и своя по всем статьям, а не бьется мое сердечко, как это случается всякий раз, лишь только вспомнится классово чуждая девчонка с маленьким курносым носом… Предатель я… — думал Коля. — Неизвестно почему отказываюсь от своего счастья. Ну спроси себя честно: может такая вот дворянка полюбить такого вот мужика? Да ни в жизнь! Скорее кот собаку полюбит… Несчастный я человек», — решил Коля и направился в кабинет Трепанова.
Тот листал папку со сводками происшествий.
— А-а… мученик, — улыбнулся он Коле. — Жалею тебя, парень, но твой черед идти, ничего не поделаешь. Афиноген ругается на чем свет стоит. Никогда, говорит, больше к ней не пойду… А ты?
— Прикажете — пойду, — угрюмо сказал Коля.
— А без приказа? — прищурился Трепанов.
— Все одно — пойду.
Трепанов рассмеялся:
— Хвалю за откровенность… — Помолчал и добавил: — Она очень красивая.
— Не в этом дело, — Коля произнес эти слова очень решительно, но про себя подумал: «Именно в этом дело, товарищ Коля, именно в этом…» — Просто интересно это, — решительно сказал он и, встретив взгляд Трепанова, отвел глаза.
— Что это? — не понял Трепанов.
— Как бы сказать… — Коля задумался… — Ну вот она, к примеру, образованная, она нас ненавидит, а я возьму да и поверну ее на нашу сторону! Я — глупый, ее — умную!
— Ну ты, положим, неглупый, — улыбнулся Трепанов. — А она, положим, тоже не бог знает что. Но нам, Коля, очень нужно отыскать этого проклятого Кутькова и его банду! Очень нужно, браток, и ты уж старайся, сделай милость…
Вечерело. Подняв воротник пальто, Коля торопливо шагал по заснеженному тротуару. Он шел в сторону дома Жичигиных, где в это время дежурил Воробьев — молодой, недавно принятый в МУР сотрудник. Неожиданно для себя Коля встретил Воробьева около дома.
— Ты почему меня не дождался? — удивился Коля.
— А меня Трепанов вызвал. Говорит: смена уже идет, а ты срочно нужен, — смущенно сказал Воробьев.
— Случилось что? — встревожился Коля.
— Да не знаю.
Они разошлись… Коля подошел почти к самому подъезду Жичигиных, как вдруг увидел двух человек у дверей. Он замедлил шаг и прижался к стене дома. Если бы его спросили в эту минуту, зачем он так сделал, вряд ли бы он ответил… Сработала интуиция. И хотя он еще не знал этого мудреного слова, опыт — пусть совсем небольшой — уже начал давать свои первые плоды.
Коля прижался к стене и, когда увидел, как эти двое вошли в подъезд Жичигиных, не удивился. Он ожидал этого. Осторожно открыв дверь, стараясь, чтобы она не заскрипела, он прислушался. Неизвестные медленно поднимались по лестнице. Первый этаж, второй, третий… На площадке четвертого шаги затихли. Тренькнул дверной звонок. Коля, на ходу доставая кольт, бросился наверх. Он оказался на промежуточной площадке в тот момент, когда из-за дверей послышался голос Маши:
— Кто там?
— Свои, — отозвался тот, что был в меховой шубе. Второй — в солдатской папахе — молча стоял рядом.
Щелкнула соседняя дверь, высунулся дядя в шелковом халате и в колпаке с кисточкой.
— Вы к профессору? — спросил он с любопытством.
— Допустим… — повернулся к нему один из пришедших.
Коля лихорадочно соображал, как поступить.
— Убили профессора… — сообщил «колпак». — Уж извините…
— Зачем вам Жичигин?.. — Коля встал на первую ступеньку. Руку с кольтом он держал за спиной.
— Мы его знакомые… А что такое?
— А вот предъявите-ка документы! — осмелел «колпак». Услышав Колин голос, он совсем открыл двери и вышел на площадку. — Помогите-ка мне, молодой человек! — начальственным тоном приказал он Коле.
Коля поднимался по лестнице.
— Коля, это вы? — послышался голос Маши. — Я сейчас открою.
И Коля все испортил. Он испугался за Машу и крикнул:
— Не открывайте!
В то же мгновение первый бандит несколько раз выстрелил из маузера в дверь жичигинской квартиры, а второй, оттолкнув растерявшегося «колпака», выстрелил в Колю. Оба бандита, вскочив в квартиру «колпака», захлопнули за собой дверь.
— Посмотрите, что с Машей? — крикнул Коля «колпаку», пытаясь вломиться в его квартиру.
— У меня английский замок новейшей системы! — гордо сообщил «колпак». — Они все равно уйдут через черный ход…
Коля помчался вниз.
Когда он вернулся назад, так и не встретив бандитов, Маша стояла на площадке и рыдала, а «колпак» гладил ее по голове и успокаивал.
— Жива?! Ну, слава тебе, господи. Идемте. — Коля взял девушку за руку, провел в комнату. — Мы же вам объясняли: двери открывать только на условное слово — пароль, а вы?
— Я услыхала ваш голос, — примирительно сказала Маша. — Хорошо, что вы пришли!
— Почему ушел Воробьев?
— Ему позвонили… А что? — Маша была удивлена. — Что-нибудь не так?
— Все так, — Коля задумался.
Найдя в кладовке два сломанных стула, он затопил камин, зажег свечи. По стенам заплясал неверный отблеск пламени. Коля сел в кресло, сказал, обращаясь к Маше:
— Мария Иванна, могу я с вами говорить совсем откровенно?
— Попробуйте, — она усмехнулась.
— Здесь были бандиты. Двоих я видел. Это те самые?
— А если они снова придут, что тогда? — тихо спросила Маша.
— Уже приходили… А я зачем здесь? Мы все? Так что же? Смелости не хватает?
— Вы меня не подзадоривайте, я вам не гимназистка из первого класса, — обиделась Маша. — Эти двое приходили тогда тоже… — Она зябко передернула плечами.
— А остальные? — обрадовался Коля. — Как они выглядели?
— Главарь с усиками… Второй — в одежде этого… ВЧК, кажется, так? Остальные… громилы и все. Если вы мне их покажете — я их узнаю.
— Не побоитесь? — недоверчиво спросил Коля.
— Вы сначала их поймайте, — она искривила губы. — А там уж увидим… Не очень-то у вас это получается, как я посмотрю…
В камине трещали обломки стульев. Маша пошевелила щипцами угли, и они вспыхнули, рассыпались искрами.
— У нас дома тоже был камин, — вдруг сказала Маша. — Зимой, по вечерам, вся семья собиралась у огня. Экран у камина был прозрачный, из толстого стекла. Мама читала вслух… А теперь мне кажется, что этого никогда не было… Сон это. Сон и утренний туман…
Коля снял нагар со свечи, посмотрел на лампу. Ему очень хотелось рассказать Маше о том, что в их семье любили огонь, только зажигали его не в камине, а в обыкновенной печке… А когда зима была сытая, мать пекла вкусные гречневые блины, и ели их с пахучим медом. Как это было давно… Права Маша — сон приснился, и все…
— А где ваши родители? — спросила Маша.
— Сгорели.
Она хотела расспросить его, но вдруг увидела его окаменевшее лицо и промолчала.
Утром Трепанов собрал своих сотрудников на совещание:
— Вопрос первый. Воробьеву — он мною арестован на сутки за халатность и ротозейство, — я еще могу простить: он молод и глуп. Его взяли на пушку, а он поверил. Но вот Кондратьев… Так сказать — вопрос второй… Кондратьеву я объявляю строгий выговор. За неумелые действия при задержании преступников. И вопрос третий: кто желает подвергнуть действия товарища Кондратьева разбору?
— Разрешите мне, — сказал Никифоров. — Я, первым делом, поставил себя на место Кондратьева. Как бы действовал я? Они, гады, идут к Маше, к гражданке Вентуловой. Я один — Воробьев-то уже ушел! Командую: «Руки вверх!» — и вся любовь!
— Просто у тебя… Руки вверх, — передразнил Афиноген. — Ограниченный ты человек, Никифоров. Да, Коля растерялся! Он один, они ломятся к Маше, а тут еще этот тип в колпаке выходит на площадку. Мало того, сама Маша хочет открыть дверь! Коля сделал все верно, а что бандиты ушли… Вот вы, товарищ начальник, выговор Коле объявили. Ладно! А теперь научите нас, как надо было действовать?
Трепанов улыбнулся:
— А я не знаю. Не знаю… и все тут! Одно скажу: надо было их задержать. Кровь из носу — надо! А как? Черт его знает… Я бы, между прочим, тоже не задержал. И я бы себе в этом случае также объявил строгача! И нечего улыбаться… — Трепанов задумался. — Знаете, ребята, я матрос, а у нас на кораблях офицеры служили… Все они закончили Морской корпус в Петербурге. Образованнейшие люди! Некоторые, конечно, при этом так себе, мелкие людишки, но знания — у всех! И вот я думаю, что придет когда-нибудь такое время, станем мы побогаче, белых ликвидируем и будем учиться сыскному-розыскному делу научно, если преступность на убыль почему-либо не пойдет. Школы специальные откроем, а то и университет! Не улыбайтесь, я серьезно говорю! Ведь в нашем деле талант нужен. Не всякий может быть оперативным работником уголовного розыска. Вот Коля, к примеру. Был он до революции так себе… А революция его в люди вывела, талант в нем открыла! Он-то про себя думал — крестьянин я. Или там — кулачный боец, — я, брат, про тебя все знаю. А оказался ты самым настоящим работником УГРО. Ты, Коля, гордись, а выговор прими. Теперь последний вопрос. Мы установили, что Жичигин любил ходить в ресторан «Россия». Его опознали по фотографии официанты и метрдотель. Нужно, братки, уговорить Марию пойти туда, посмотреть. Тайны из этого делать не станем, игра идет в открытую. Банда знает, что Марию мы охраняем. Ну! Кто из вас?
— Ладно, — сказал Никифоров. — Они уже мучились. Теперь пойду я, помучаюсь… По-товарищески.
— Староват ты для Марии, — с сомнением сказал Афиноген. — И вообще странно: почему это ты вдруг? А?
— Пошел ты… знаешь куда? — покраснел Никифоров. — Да если бы я только о ней подумать посмел иначе, чем о свидетельнице по делу, — я бы себе сам вот этой самой рукой… — он помахал сжатым кулаком.
— А ты, Коля? — Трепанов спрятал улыбку.
— Я… попробую, — сказал Коля.
— В Коле не так сильна революционная закалка, как в товарище Никифорове, — ехидно заметил Афиноген.
— Ладно, кончили, — прикрикнул Трепанов. — Иди, Коля. Не скрою: надеюсь на тебя. Ты же видишь — наглеют паразиты, а значит, решительная минута приближается.
Едва Коля подошел к дверям квартиры Жичигиных — щелкнул замок, и на площадку выскочила улыбающаяся Маша:
— А я вас в окно увидела! Заходите, сегодня вы опоздали на целых пять минут!
— Начальник задержал, — сказал Коля, закрывая дверь. — Что это вы сегодня какая-то… такая…
— Какая такая? — Она посмотрела на него с плохо скрытым интересом. Что поделаешь. После случая на лестнице, когда Коля, не задумываясь, полез под пули, Маша уже не могла относиться к нему враждебно. И больше того: все чаще и чаще она ловила себя на мысли, что ей интересен этот огромный, сильный парень с соломенными бровями и большими светло-голубыми глазами.
— Не знаю… — Коля пожал плечами. — Озаренная вы какая-то…
Маша подошла к роялю, взяла несколько аккордов. Потом заиграла «Осеннюю песню» Чайковского.
— Какая же у вас сегодня программа? — спросила Маша, не переставая играть.
— Хорошая музыка, — одобрил Коля. — В сердце проникает. А программы нет у меня никакой. Я просто так пришел.
— Вы говорите неправду. — Маша резко опустила крышку рояля, загудели струны.
— Почему же… — Коля улыбнулся. — Еще охранять вас — другой цели у нас нет.
— Понятно… — Она помрачнела. — Как вы живете, Коля? Медведи живут лучше.
— Это почему же?
— Ничем не интересуетесь, никуда не ходите. Пойдемте в клуб поэтов. Там стихи читают, люди интересные. Пойдемте?
— Пойдемте, — кивнул Коля. — Только в ресторан. В «Россию», например.
— В ресторан? — переспросила она. — Вы меня с кем-то путаете.
— Да ни с кем я вас не путаю. Жичигин ваш ходил в «Россию». Пойдемте, посмотрим… Может, вы кого-нибудь и узнаете.
— Прекрасно. Вы идете в ресторан, это соответствует вашему духовному уровню. А я иду слушать стихи. — Маша сдерживалась, и поэтому голос у нее был негромким и ровным.
— Да разве в духовном уровне дело? — возмутился Коля. — Я что, вас на гулянку-пьянку зову?
— К сожалению, нет.
— Почему к сожалению? — удивился Коля. — Путаная вы какая-то. Одни узлы. Так идете? Вы обещали, помните?
— Мало ли что я обещала, — вздохнула Маша. — С вами скучно, оставьте меня в покое…
— Значит, не пойдете? — спросил Коля, закипая.
— А вы как думали? — она смерила его презрительным взглядом.
— Ну и… черт с вами! — не выдержал Коля. — А еще благородную из себя корчите! А в чем ваше благородство? Слова всякие говорить? Словам и попку-дурака выучить можно! А где же совесть?
— Вот вы и показали свое истинное лицо, — торжествующе сказала Маша. — Не лицо, а мурло!
— Ладно, хватит. — Коля встал и направился к дверям. — Я ухожу. Ноги моей здесь больше не будет! Никогда! И вообще, сюда никто больше не придет, кроме Кутькова. Звоните, если что.
— А где же ваше революционное сознание? — спросила она, надувшись, как обиженный ребенок.
Коля остановился и рассмеялся:
— Пойдете в ресторан?
— Пойду, — кивнула Маша. — А с кем?
Трепанов назначил Афиногена.
— В чем твоя задача, браток? — рассуждал Трепанов. — Конечно, можно в ресторан пойти просто так — в кожанке и с кобурой — все равно всех нас знают наперечет. Но, во-вторых, это будет стеснять девушку. Ока, понимаешь, в крайнем случае к звону гусарских шпор приучена, а у тебя ботинки каши просят.
— Уже починил, — обиделся Афиноген.
— Неважно, я в принципе говорю. Поэтому придется тебе, браток, на время стать каким-нибудь балдой, представителем буржуазии… Так, чисто внешне… Иди и подумай, как это сделать.
Афиноген «думал» целый день. В обеденный перерыв Коля увидел, что он мусолит страницы «Поваренной книги» и очень удивился:
— Ты никак борщом хочешь Машу накормить? — насмешливо спросил он. Если сказать по-честному, он немного ревновал. Но с начальником не поспоришь.
— Есть план, — загадочно сказал Афиноген.
После обеда он исчез, а вечером появился у дверей Машиной квартиры, покрутил флажок звонка, назвал пароль. Маша открыла и тут же попыталась захлопнуть дверь: у порога стоял чужой, совершенно незнакомый человек!
— Да я это! — захохотал Афиноген, очень довольный произведенным эффектом. — Я только в буржуазное переоделся, а так это я, Афиноген!
— Однако же, — с сомнением сказала Маша. — Вы случайно в театре никогда не играли?
— Нет, — сказал Афиноген, надевая шапку на рукоять трости. — Но я чувствую в себе неисчислимые способности! А теперь слушайте меня внимательно: приходим, садимся, выпиваем, закусываем. Вы незаметно смотрите по сторонам. Если кого увидите — даете мне сигнал.
— Каким же это образом? — насмешливо спросила Маша.
— Незаметно и естественно, — объяснил Афиноген. — Лучше всего, если вы под столом наступите мне на ногу. Потому что если вы мне подмигнете — это могут заметить и неверно вас понять. Будто вы в меня влюбились.
— Ах, влюбилась… — Маша ядовито улыбнулась. — Я думаю, что нога у вас за этот вечер вспухнет.
— Это… почему? — насупился Афиноген.
— Потому что у меня много знакомых, — с откровенной насмешкой сказала Маша.
— По-моему, вы сейчас придуриваетесь, — обиделся Афиноген. — Все вы прекрасно понимаете, только у вас привычка нос выше головы задирать. Вы — пуп, а все вокруг — пупочки.
— Фу, мерзость какая, — сморщилась Маша. — Сразу видно, что воспитание вы получили в конюшне. Не смейте перебивать даму! Извольте слушать! Сядем за столик — ногти не грызите, локти на скатерть не ставьте, не чавкайте, не орите, не сморкайтесь под стол, не вытирайте нос скатертью и не размахивайте руками. Все поняли?
— Вот ведь странно, — сказал Афиноген. — Бывают же люди, которые всегда и всех обижают. Никак я этого не пойму. На морозе такие родятся или, наоборот, в печке? Все от вас плачут.
— Вы еще не плакали, — многообещающе произнесла Маша.
…До «России» добрались без приключений. В вестибюле Афиноген восхищенно осмотрел чучело медведя с подносом и потрогал его за нос.
— Инвентарь попрошу не лапать! — подскочил швейцар.
— Ладно… — буркнул Афиноген. — Тоже мне…
— Не тоже мне, — завелся швейцар. — А вчера один такой, вылитый вы, медведю хрустальный глаз выбил! А вот поди найди теперь второй такой глаз!
Медведь и вправду был одноглазый. Маша взяла Афиногена под руку и увела в зал.
— С прислугой пререкаются только хамы, — объяснила она Афиногену. — Кто вы внутри — этого я не знаю, но снаружи вы вполне порядочный человек. Так вот, извольте соответствовать!
— Слушаюсь, — поклонился Афиноген, изящно подвигая Маше стул.
Подлетел накрахмаленный официант:
— Столик не обслуживается.
— А какой обслуживается? — Афиноген надменно посмотрел на официанта.
— Не могу знать, — с затаенной насмешкой сказал официант.
— Ах, не можешь знать… — с неожиданно нагловатыми интонациями протянул Афиноген. — А если я тебя, мерзавца, в бараний рог сверну? Пшел, болван!
Мария удивленно раскрыла глаза — она никак не ожидала от Афиногена такой прыти.
— Прощенья просим, — забормотал официант. — Мы вас, того-с, не знаем, новенькие-с вы… Сей же секунд все будет в лучшем виде! Чего изволите?
— Значит так, — сказал Афиноген. — Претаньер, беф-бе-шамель, равиоли, попьеты, кавказское номер двадцать три… Не возражаешь ты, дорогая?
— Нет… дорогой, — запинаясь, произнесла Мария.
Официант сделался зеленым.
— Ваше высокоблагородие, — сказал он с тоской. — Революция была, вы верно изволили забыть? Нет этого ничего. В помине нет!
— Лангет де беф?
— Упаси бог! — официант взмахнул полотенцем.
— Кольбер? Бретон? Субиэ? Вилеруа? — продолжал допрашивать Афиноген. — Что есть, наконец? Отвечай, болван!
— Самогон-с! — официант деликатно кашлянул в кулак. — И для вас, только для вас лично, поверьте, — студень из лошадиных мослов.
— Неси, — кивнул Афиноген.
Официант умчался.
— А я не знала, что вы закончили пажеский корпус, — улыбнулась Мария.
— Вчера весь день перед зеркалом зубрил, — сказал Афиноген. — Слушай… А чего это я ему наговорил? В книжке перевода нет, может, ты знаешь?
Пока шел этот разговор, Коля и Никифоров стояли на галерее и наблюдали за Афиногеном и Марией. Коля мучился, завидовал Афиногену, но о Маше старался не думать.
— Болтают, а о деле нисколько и не думают! — сказал Коля ревниво.
Никифоров внимательно посмотрел на него:
— Втюрился?
— Кто? — покраснел Коля.
— Да уж не я, — заметил Никифоров. Маша ему самому нравилась, но он считал, что ее дворянское происхождение раз и навсегда кладет между ними непреодолимый барьер.
— Ну, и не я! — Коля покраснел еще больше. В словах и тоне Никифорова он безошибочно уловил осуждение, легкую зависть, а главное, непререкаемое требование: не имеешь права, Кондратьев. Подумай и остановись, пока не поздно!
Поняв все это, Коля спасовал. И поэтому сказал: «Ну, и не я!» Потом, много лет спустя, когда в самые трудные минуты Николай Кондратьев ни разу не позволит себе словчить, уйти от ответа, когда непререкаемая честность станет главным законом его жизни, он однажды признается своей жене: «А знаешь, — скажет он ей, — был случай, когда я едва не предал одного человека…» И жена будет успокаивать его.
Оркестр заиграл танго. К Афиногену и Марии подошел хлыщеватый завсегдатай ресторана в визитке, небрежно поклонился:
— Па-азвольте вашу мамзель на тур танго!
— Отвали… — холодно сказал Афиноген и взглянул на Машу.
Она отрицательно покачала головой: этого человека она видела впервые.
— Ага, — хлыщ в раздумье почесал переносицу. — Тогда я без вашего позволения присяду… У меня, собственно, не к вам дело, а к мамзеле. Значит, так: вы, мамзель, пока молчите — до тех пор и дышите. Понятно объяснил?
— Яснее ясного, — Афиноген схватил собеседника за воротник рубашки, притянул к себе. — А теперь — отвали, потому что я сейчас сосчитаю «раз, два, а на счет „три“ у тебя в голове будет дырка. — Афиноген сунул в лицо наглеца ствол нагана.
— Уже ушел, — хлыщ ретировался.
Афиноген незаметно посмотрел на галерею. Никифорова и Коли там уже не было, и Афиноген понял, что они все видели и примут необходимые меры.
— Идемте, я провожу вас, — сказал Афиноген Маше. Вышли в вестибюль. Около медведя стоял Коля.
— Афиноген, дуй на улицу, — сказал он. — Марию Ивановну провожу я.
— Это еще почему? — обиделся Афиноген. — У меня что, нос кривой?
— Да не в этом дело, — рассердился Коля. — Приказ Никифорова. Может быть нападение, а я как-никак раз в пять посильнее. Или нет?
— Нападение? — переспросила Маша. — Я боюсь!
— Со мной? — обиженно спросил Коля. — Несерьезно, барышня.
…Афиноген подошел к Никифорову в тот момент, когда Никифоров инструктировал сотрудников оперативной группы.
— Сейчас они выйдут, — говорил Никифоров. — Разберем их по одному. Товарищам, на которых форма, — вести свой объект до очередного поста и передавать. В свою очередь принявший ведет до следующего поста, ясно? Вот они.
Из ресторана выкатилась ночная компания, человек шесть разношерстно одетых людей. Среди них был и невесть откуда появившийся Плавский. Но Маша уже ушла, и опознать Плавского было некому.
— Вы трое идите за легавым и девчонкой, — приказал Плавский, — остальные за мной…
Бандиты разошлись в разные стороны.
— Эти трое явно пошли за Колей, — встревоженно сказал Афиноген Никифорову. — Что будем делать?
— Коля справится сам, — уверенно сказал Никифоров. — Мы идем каждый за своим. Давай…
Они тоже разошлись.
…Один из сотрудников опергруппы, неудачливый Воробьев, шел за хлыщеватым бандитом — тем самым, который подходил в ресторане к Афиногену и Маше. Бандит шагал торопливо, не оглядываясь. Воробьев не отставал, стараясь оставаться незамеченным. Предчувствие удачи охватило его. Он подумал, что этот тип наверняка приведет его либо к конспиративной квартире, либо к какому-нибудь притону. И останется только запомнить адрес и не медлить с облавой. И тогда — прощай выговор и даже наоборот — всеобщее уважение и почет придут к Воробьеву, и все поймут, что случай на квартире Жичигиных, когда он оставил пост без приказа, поддавшись на провокацию Кутькова, — не более чем досадное недоразумение. А после удачного окончания операции — Воробьев уже иначе, чем удачной, ее и не мыслил, — придет он к себе на завод «Гужон», откуда комсомольская ячейка направила его на работу в МУР, и скажет: не ошиблись вы, братцы, в Воробьеве. Прирожденный сыщик Воробьев, даром, что даже книжечек о Нате Пинкертоне сроду не читал… Да ведь не боги горшки обжигали.
Внезапно хлыщ повернулся и пошел навстречу Воробьеву. И Воробьев растерялся. Вначале он попытался заскочить в подворотню, а когда понял, что бандит видит его, нелепо притворился пьяным.
— Закурить не найдется? — спросил хлыщ.
— Не подходи! Стрелять буду! — нервно крикнул Воробьев, обнажая наган.
— Тю, псих… — махнул рукой хлыщ. — Дурак шталомный…