Нагорный Алексей Петрович. Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией]

   — Что за груз? — спросил Трепанов.
   — Два банковских мешка с валютой, — объяснил заведующий отделом. — Около трех миллионов франков, долларов и фунтов стерлингов в крупных купюрах. Прошу выделить самых надежных товарищей…
   — Ненадежных не держим, — спокойно объяснил Трепанов. — А где ваша охрана?
   — Все в разгоне. Груз прибыл неожиданно.
   — А почему к чекистам не обращаетесь?
   — Обращался… У Петерса ни одного свободного человека.
   — А у нас, значит, дел меньше, — ревниво буркнул Трепанов. — Ладно, все понял, ждите.
   Он снял трубку внутреннего телефона, позвонил дежурному, спросил, кто свободен. Дежурный ответил, что свободных нет, но вот после операции собираются идти отдыхать Аникин, Гриценко и Денисов.
   — Пусть зайдут ко мне.
   В ожидании сотрудников Трепанов еще раз перечитал телеграмму из Петрограда: «Ваше распоряжение выехал Кондратьев».
   «Могли бы и поподробнее написать… — подумал Трепанов. — Да и побольше людей прислать. Тоже мне фигура — Кондратьев… Ладно, поглядим…»
   Вошли оперативники: худощавый Гриценко, нескладный Аникин — человек огромной физической силы, и Денисов — бывший преподаватель реального училища. Трепанов вспомнил, что у Денисова шестеро детей, и спросил:
   — Ну как жизнь? Как пацанва твоя?
   — Ничего, — застенчиво улыбнулся Денисов. — Прыгают…
   — Вот что, братки. На Брестский вокзал привезли около трех миллионов валюты. Будете сопровождать спецавтомобиль Госбанка. Какое у вас оружие?
   У Гриценко был малый маузер, у Аникина и Денисова — наганы.
   — Возьмете у дежурного раскладные маузеры. Надежнее для такого дела, да и солиднее, — решил Трепанов. — Запомните: ваше дело — охрана. Все остальное сделает шофер Госбанка, он же — экспедитор, Его фамилия — Бахарев.
   Гриценко, Аникин и Денисов вышли из подъезда МУРа. И тут же рядом притормозил большой черный «кадиллак» с ярко начищенным медным фонарем на капоте. За рулем сидел плотный, тщательно упакованный в кожу человек с маленькими щегольскими усиками. Заметив оперативников, спросил:
   — Аникин?
   — Денисов и Гриценко, — добавил Аникин. — А вы?
   — Бахарев. Попрошу документы.
   Он внимательно прочитал удостоверения и улыбнулся:
   — Один — рядом со мной. Двое — на заднее сиденье. На обратном пути мешки с валютой — рядом со мной. Вы все — на заднем сиденье. Останавливаться, выходить из автомобиля — запрещено. Нас могут задерживать для проверки только патрули ВЧК. Опознавательный знак патруля — сигнал красным фонариком.
   — Чего-то я про такой сигнал не слышал, — заметил Гриценко.
   — Вы многого не слыхали, товарищ, — жестко сказал Бахарев. — Я объясняю вам, чтобы не было неожиданностей и промахов, вот и все.
   — А что, разве так не видно — патруль это или кто? — удивился Аникин.
   — Ну, положим, наденут бандиты нечто вроде нашей формы — поди узнай, — сказал Денисов. — Видимо, есть договоренность о спецсигнализаций в таких случаях.
   — Совершенно верно, — подтвердил Бахарев. — Готовы? Тогда поехали.
   …Почтовый вагон стоял далеко от здания вокзала, в тупике. Начальник вагона заглянул в кабину автомобиля, спросил:
   — Охрана на месте?
   Убедившись, что все в порядке, разрешил грузить.
   Аникин с уважением посмотрел на два тощих мешка, спросил:
   — И вот здесь целых три миллиона?
   — Представьте себе, — сказал Бахарев. — Двинулись, товарищи. Прошу быть внимательными.
   …Выехали на 2-ю Брестскую, пересекли Садовую. В лобовое стекло бил мокрый снег, и Бахарев все время притормаживал: слепило. На пересечении Большой и Малой Бронных путь автомобилю преградили вооруженные люди.
   Мигнул красный фонарик.
   — Патруль ВЧК, — обернулся к своим пассажирам Бахарев.
   — Вижу, — Гриценко щелкнул крышкой кобуры. — Тормози…
   Старший патруля — среднего роста, в традиционной кожаной куртке, фуражке со звездочкой, с большими, немигающими глазами и огромным, как у лягушки ртом (это почему-то сразу же отметил Гриценко) поднял руку:
   — Стой! Документы!
   — Сначала — вы, — потребовал Гриценко.
   Остальные чекисты окружили автомобиль и молча ждали окончания проверки.
   Старший улыбнулся и протянул красную книжечку.
   — Плавский Борис Емельянович является сотрудником Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, — прочитал Гриценко. — А мы из МУРа, товарищ… Сопровождаем валюту в банк.
   — Много? — снова улыбнулся Плавский, пряча удостоверение в карман.
   — Сколько надо, столько и везем, — хмуро отозвался Бахарев.
   — Серьезный товарищ, — усмехнулся второй чекист — усатый, в низко надвинутой на лоб фуражке. И снова Гриценко машинально про себя отметил, что у этого чекиста на фуражке нет звездочки…
   — Ну-ка, паря, приоткрой стекло побольше, посмотрю, — сказал второй.
   Денисов, он сидел у дверцы, опустил боковое стекло. И в то же мгновение Бахарев обернулся и выстрелил в Гриценко и Аникина. А бандит в фуражке без звездочки почти одновременно застрелил Денисова.
   Трупы вышвырнули на мостовую.
   — Куда теперь? — спросил Бахарев.
   — Пока по щелям, — сказал бандит, осматривая мешки. Вскрыл один из них, высыпал на сиденье плотные пачки денег… — Пошел! — заорал он и тут же схватил Бахарева за плечо: — Постой…
   Он вышел из автомобиля, достал из бумажника визитную карточку: «Берендей Васильевич Кутьков, вор в законе», улыбнулся каким-то своим мыслям и бросил карточку на грудь убитого Денисова.
   Автомобиль скрылся за снежной пеленой.
   Коля вошел в дежурную часть МУРа в тот момент, когда помощник начальника Никифоров — красивый, рослый парень лет двадцати двух, в офицерском френче с огромными накладными карманами, произносил траурную речь. Коля остановился на пороге и увидел три грубо сколоченных гроба, которые стояли на табуретках. Гробы были закрыты, и Коля сразу же подумал, что, наверное, лица погибших сильно изуродованы. На крышке каждого гроба лежала синяя форменная фуражка, в изголовье стоял почетный караул.
   — Злодейская рука преступного мира оборвала светлую жизнь наших боевых товарищей, — говорил между тем Никифоров. — Нет больше среди нас Аникина, Гриценко и Денисова. Возможно, что завтра мы вновь не досчитаемся кого-нибудь. Сломит ли это наш боевой дух, нашу веру в правоту общего дела? Нет, не сломит! Бандиты стреляли в Ленина, стреляли подло, из-за угла… Но разве сдался товарищ Ленин? Разве может сдаться революция? Никакой пощады преступному миру, все отдадим борьбе, а если понадобится, — и саму жизнь… — Никифоров надел фуражку и хрипло запел «Интернационал». Присутствующие подхватили. Коля пел вместе со всеми…
   — Ну что ж… — Никифоров опустил голову. — Выносите.
   Заметив Колю, он подошел к нему:
   — Тебе чего?
   Прочитав командировочное предписание, сказал:
   — Афиноген, разберись… — И выскочил из дежурки, давясь от рыданий.
   Дежурный Афиноген, длиннолицый, медлительный, проговорил:
   — Не обижайся на него… Гриценко лучший его друг был… А ты из Питера? Ну как у вас?
   — Как у вас, так и у нас, — сказал Коля хмуро, взглядом провожая гробы. — Мне куда?
   — А вон Трепанов пришел. Давай прямо к нему.
   Трепанов подошел к барьеру дежурки, сел и молча закурил.
   — Какие будут приказания, товарищ начальник? — спросил Афиноген.
   — Денисову — паек на месяц вперед, — сказал Трепанов. — Жене Денисова… — поправился он. — Шесть душ… Это понимать надо… — Увидев Колю, вздохнул и замотал головой, словно хотел стряхнуть что-то. — Вот так-то, Кондратьев… Такие, браток, тяжелые дела…
   — Здравствуйте, товарищ Трепанов… — Коля скрыл удивление. — Вы меня знаете?
   — Волосы густые, русые… Глаза светлые, нос — прямой… Мне тебя Сергеев в письме описал. Про «словесный портрет» слыхал?
   — Слыхал, — кивнул Коля. — Пользоваться пока не привык…
   Трепанов вынул из кармана три стреляных гильзы, положил на ладонь.
   — Это что? — спросил Коля.
   — Это? — Трепанов протянул ему гильзы. — Пули, которые вылетели из этих гильз, убили Гриценко и его товарищей. Обидно, черт возьми! Ведь придет же такое время, когда будет в нашем распоряжении техника! Сунешь такую гильзу в аппарат — и получай ответ: кто, что, почему и зачем…
   — Ну, это когда еще будет… — Коля внимательно осмотрел гильзы, две отложил, а последнюю показал Трепанову: — А пока, я думаю, мы и сами кое-что сможем… Глядите: гильза от малого маузера, так?
   — Так, — кивнул Трепанов.
   — След от бойка на капсюле видите?
   — Ну? — Трепанов не понимал.
   — Обычный след — круглая точка в середине капсюля, так?
   — Не обращал внимания, — Трепанов с уважением посмотрел на Колю. — Ну и что?
   — А то, что на этом капсюле след от бойка в виде загогулины и не по центру, а сбоку, — сказал Коля торжествующе. — А что это значит?
   — Ну и что же? — с недоверием спросил Трепанов.
   — А то, что боек у этого маузера погнут! Самый кончик жала.
   — Ну-у-у, — махнул рукой Трепанов. — Сказки рассказываешь!
   — Когда мы арестуем бандитов и изымем этот маузер, вы убедитесь сами, — Коля спрятал гильзы в карман.
   …Через пятнадцать минут в кабинете Трепанова началось совещание оперсостава. Докладывал сам Трепанов.
   — Машину Госбанка ограбил Кутьков, вот его визитная карточка. Убийство товарищей — тоже дело его рук. Как видите, подонок ведет себя самоуверенно и нагло. Он явно делает ставку на свой преступный опыт и нашу неумелость. Незрелость, если хотите…
   — Это правильно, — кивнул Афиноген. — Ребята потому и погибли, что опыта у них было маловато… Жалко ребят.
   — Значит, надо учиться! — жестко сказал Трепанов. — Мы не имеем права пасовать перед кутьковыми. Советская власть доверила нам охрану революционного порядка, и мы научимся его охранять, чего бы нам это ни стоило!
   — Война кругом, — тихо сказал Никифоров. — Дорог каждый рубль, а тут такие деньги потеряли.
   — Это точно, — поддержал Афиноген. — Сколько можно было купить оружия, патронов!
   — А я, ребята, честно сказать, о другом вдруг подумал, — задумчиво сказал Трепанов. — Кутьков напал на автомобиль. Убил людей. Забрал деньги, и все это видели собственными глазами некоторые граждане, между прочим, из окон своих квартир! Я с ними беседовал. Спрашиваю: «Почему не вмешались? Почему не помогли? Вы же не буржуи какие, вы — рабочие люди»! Один так даже литейщик с завода! Говорят: а что нам, больше всех надо? Обыватели, обидно за них! Мы поднимаем народ к новой жизни, а им — ничего не надо! Какая в связи с этим наша задача? Скажи ты, Кондратьев.
   — Объяснять людям надо, — сказал Коля. — Текущий момент и международную обстановку. Но на этом далеко не уедешь. Души человеческие переделывать надо!
   — Верно говоришь! — удовлетворенно кивнул Трепанов. — Верю я, что придет такое время, когда всем до всего будет дело и не станет равнодушных, выведутся, как моль! Ладно, отвлеклись… — Трепанов обвел сотрудников тяжелым взглядом: — Бандитов было четверо, главарь — Кутьков. Это нам известно по его прошлым делам, которые пока также остаются нераскрытыми. Так я вас спрашиваю: он что, неуловим, этот Кутьков?
   — Нет к нему подходов, — угрюмо сказал Никифоров. — Никак не можем выйти на его связи.
   — Не можем? — переспросил Трепанов. — Скажи лучше: «Не умеем»! У меня вот что. Машина Госбанка найдена в Черкизове. Шофера Бахарева нет. Труп его не обнаружен, на работу он не явился. Конечно, доказательств у нас пока ноль, но по всему выходит, что Бахарев с самого начала был соучастником Кутькова.
   — Факты какие? — спросил Коля.
   — А вот, — Трепанов взял со стола бумагу. — Начальник охраны Госбанка сообщил, что все шоферы у них специально проинструктированы о том, что останавливаться в пути во время перевозки Ценностей категорически запрещено!
   — А патрули? — спросил Афиноген.
   — А патрули не должны задерживать эти машины. Их всего три. Номера известны и чекистам, и нашим постовым милиционерам. По обстановке на месте происшествия, по следам на снегу видно, что несколько человек остановили автомобиль Бахарева! Причем Бахарев затормозил сам, а не потому, что улицу, скажем, перегородили… Я же говорил, свидетели видели из окон!
   — Имею предложение, — встал Никифоров. — Бахарева проверить по службе и дома. Беру на себя.
   — Добро, — кивнул Трепанов.
   — У меня на участке дом четырнадцать, по Неглинному, — сказал Афиноген. — В прошлом году наши преследовали Кутькова, загнали во двор этого дома, а там Кутьков исчез, как сквозь землю провалился! Я проверю еще раз, что там было, а?
   — Бери себе в помощь Кондратьева, — распорядился Трепанов. — Разрешаю десять минут покурить — и к делу…
   Вышли в дежурку. Афиноген сунул Коле ладонь лодочкой, сказал: — Держи пять. Афиноген Полюгаев… Из рабоче-крестьян.
   — Как это? — удивился Коля.
   — Отец — рабочий. Мать — крестьянка. В моем лице имеем результат соединения рабочих и крестьян, понял? — Афиноген рассмеялся. — А ты, я смотрю, к юмору не склонен…
   — К чему? — настороженно переспросил Коля.
   — К смеху, — объяснил Афиноген.
   — Кончай базар, — Никифоров затоптал окурок. — Пошли…
   — А как себя вести? — наивно спросил Афиноген.
   — Матом не ругаться, рук не распускать, — серьезно сказал Никифоров.
   — Иоанн-Златоуст! — с восторгом воскликнул Афиноген. — Суворов! — добавил он.
   — А при чем тут Суворов? — подозрительно спросил Никифоров.
   — Из уважения к вам!
   Афиноген говорил почтительно, серьезно, но Коля понял, что он посмеивается над суровым Никифоровым. Коле стало жалко Никифорова, и, чтобы его выручить и поддержать, Коля сказал:
   — Никифоров! А ты можешь научить меня правильным действиям при личном обыске?
   — Само собой! — обрадовался Никифоров. — Где у меня пистолет, найди!
   Коля начал его обыскивать, но ничего не нашел. Никифоров рассмеялся и резко выбросил вперед правую руку. Маленький черный браунинг послушно лег ему в ладонь.
   — Резинка в рукаве, — объяснил Никифоров. — А на резинке пистолет, запоминай, когда-нибудь пригодится. А кольт ты носи не в кобуре, а за поясом брюк. Афиноген, покажи!
   Афиноген лихо выдернул свой наган из-под пиджака.
   — Видал? — снова обрадовался Никифоров. — У нас, брат, оружие не для формы, а для отражения внезапного нападения или для задержания преступника. В кобурах пусть начальство носит.
   — Ну, я думаю, ваш Трепанов тоже не лыком шит, — с уважением сказал Коля. — Так что ты начальство не презирай.
   — Между прочим, Трепанов, — строго вставил Никифоров, — не начальство, а старшин товарищ, запомни. Он опытнее и умнее нас. Я так считаю, что это единственный… как его?
   — Критерий, — подсказал Афиноген.
   — Вот! — кивнул Никифоров. — Единственный… При назначении любого человека на должность начальника. А теперь — разошлись, Вы — в дом четырнадцать, а я — к Бахареву.
   Бахарев жил на Тверской-Ямской в старом двухэтажном доме с маленькими окнами и облупившейся штукатуркой.
   Никифоров пригласил двух понятых и сломал замок на дверях бахаревской комнаты.
   Это было унылое холостяцкое жилище. Пахло пылью, застарелым потом — в углу, на газете, лежало сваленное в кучу белье — и чем-то еще — неуловимым и мерзким… Никифоров нашел на подоконнике початую банку с фиксатуаром, понюхал и сморщился от отвращения.
   — Любили-с, — заметил один из понятых, сосед Бахарева по квартире. — Бывало-с из ванной по часу не выходили-с… Угрей все из носа давили. Или волосы и усики расчесывали и этой вот дрянью мазюкали-с.
   — К нему кто-нибудь приходил? — спросил Никифоров. — Женщины? Были пьянки? Эти… оргии?
   — Никак-с нет-с, — поклонился понятой. — Тихо-с жили-с.
   В гараже Госбанка все, к кому ни обращался Никифоров, недоуменно пожимали плечами. Нет, ничего предосудительного за Бахаревым не замечали. И более того: он был отзывчив, охотно давал деньги в долг, на женщин не заглядывался, спиртного в рот не брал… «Наша профессия не позволяет…», — объяснил Никифорову красноносый завгар, прикрывая рот ладошкой. Никифоров совсем уже было отчаялся и собрался уходить, но на всякий случай решил заглянуть в канцелярию управления делами — посмотреть личное дело Бахарева. Это дело все равно бы прислали в МУР — Трепанов его затребовал, но Никифорову хотелось хоть что-нибудь сделать самому, и он попросил у румяной сероглазой секретарши в старорежимных золотых сережках папку с личным делом шофера. Секретарша бросила на красавчика Никифорова многозначительный взгляд и небрежно швырнула папку на стол.
   — Все вы, мужчины, одинаковы, — сказала она томно.
   Никифоров перелистал папку. Дело как дело, обыкновеннейшая биография. Из рабочих, сочувствующий, был на фронте… Ну, что еще? Родители умерли, близких родственников нет.
   — А чем же мы одинаковы? — спросил Никифоров и закрыл папку. — Вас как звать-то?
   — Таня, — секретарша покраснела. — А тем, что он тоже липнул-липнул, да и сгинул, — она зло сверкнула глазами. — Вы извините, но я всегда говорила, что интеллигентной девушке такое быдло не пара, а он к тому же еще и лгун первостатейный!
   — И чего же товарищ Бахарев лично вам наврал? — лениво спросил Никифоров.
   — То-ва-а-рищ, — протянула она презрительно. — Знали бы вы, какой он товарищ. А наврал он то, что жениться обещал! — выкрикнула она.
   — Тише… — Никифоров оглянулся. — Можете отлучиться со мной на полчаса?
   — Смотря зачем… — Она игриво посмотрела на него и покраснела.
   — Не за этим, — Никифоров тоже покраснел и разозлился. — Просто здесь неудобно разговаривать!
   …На улице он подвел ее к извозчичьей пролетке, усадил и сам сел рядом.
   — К разговору нашему не прислушиваться! — приказал Никифоров извозчику.
   Поехали. Мягко цокали по заснеженной мостовой подковы. Таня зябко прижалась к Никифорову:
   — Хорошо-то как… Будто до революции…
   — Я вот тебе дам, — нахмурился Никифоров. — Настроение у тебя явно не то…
   — У Бахарева вашего то… — сказала она обидчиво. — Он ко мне полгода приставал, а я — от ворот поворот. Не пара он мне.
   — Ишь ты, — презрительно хмыкнул Никифоров. — Разборчивая.
   — Подумаешь, шоферюга… — Она пожала плечами. — Мне надо не играться, а жизнь устраивать. Ну, пригласил он меня в «Яр», для сближения. Выпили. Он шампанского достал. Разговорился. Ты, говорит, думаешь, я — рабочий? Я говорю: а кто же ты? Тогда он говорит: а если бы я был, скажем, дворянин? Ты бы вышла за меня окончательно? Я говорю: если деньги есть и ты меня можешь обеспечить по гроб жизни, — выйду! Тогда он подзывает из-за соседнего столика толстого и лысого дяденьку в пенсне и говорит: знакомься, Таня, это есть мой родной дядя, профессор императорского университета… Ну тот само собой ручку мне поцеловал, сказал, что я шарман и душка, и ушел.
   — А Бахарев? — от удивления Никифоров забыл закрыть рот.
   — А что Бахарев? — она наслаждалась растерянностью Никифорова. — Бахарев говорит: дядя все свое состояние мне завещал…
   — Так, — Никифоров тронул извозчика за плечо. — Давай, милый, в Гнездниковский, в МУР, а ты, Таня, иди на службу и жди нашего вызова и никуда, поняла? Ты нам можешь срочно понадобиться.
   Таня выпрыгнула из пролетки и долго смотрела вслед Никифорову. Очень ей понравился этот ладный, решительный парень…
   Она подумала, что идти на службу лучше всего проходными дворами — через Тверскую и Малую Дмитровку. Свернула в Георгиевский переулок, потом во двор, и тут ее окликнули. Таня обернулась и увидела двоих. Один был в бекеше, с маузером через плечо. На голове у него залихватски сидела кожаная фуражка с пятиконечной звездочкой. Это был Плавский, собственной персоной. Второй — усатый, в фуражке без звездочки — Кутьков.
   — Здравствуйте, Таня. Вы нам нужны.
   — Здравствуйте. А меня только что допрашивал ваш товарищ. Вы из ЧК?
   — И о чем же он вас допрашивал? — улыбнулся Плавский.
   — О Бахареве, — сказала Таня простодушно.
   — А вы? — заинтересованно спросил Плавский.
   — А я сказала, что Бахарев все врет и выдает себя за другого человека.
   — Мы все знаем, — Плавский взял Таню за руку. — Идемте… Мы вас проводим.
   Когда Никифоров вернулся в МУР, Трепанов принимал доклад Афиногена и Коли. Никифоров решил приберечь свою новость «на третье» и сел на стул, в углу кабинета.
   — Так вот, эта самая Овчинникова Пелагея, — продолжал Коля, — из квартиры номер четыре, хорошая тетка, своя в доску, революцию приняла всей душой. Она нам говорит: прихожу дней за двадцать до октябрьских событий в Столешников — невестке колечко купить, день ангела у невестки, ну и прямиком в магазин Комкова: там как раз на витрине такие колечки были… Захожу, магазин пустой, а у прилавка мой сосед с Комковым ругается… Жичигин, значит… Мой, кричит, магазин! Еще раз, орет, замечу, — в порошок сотру! Ну я было назад, да поздно, он меня увидел. Смутился, растерялся и шмыг на улицу! Я и про кольцо забыла! Вот, думаю, оказия… Небогатый вроде бы человек, профессор всего-навсего, а на тебе! Тайно, на подставное лицо, владеет ювелирным магазином!
   — Как это профессор? — подал голос Никифоров. — Какой профессор?
   — Императорского университета! — торжественно объявил Коля. — Кутьков, паразит, в этом же доме и скрылся. А у кого? Да ясное дело — у этого Жичигина, больше не у кого!
   — Ну, это еще проверить надо… — заметил Афиноген.
   Никифоров хлопнул ладонью по столу:
   — Шофер Бахарев связан с каким-то «профессором императорского университета»… Я прямо сейчас позвоню Тане!
   — Что же получается? — вскочил Коля.
   — А получается вот что, — подытожил Трепанов. — Если твой, Никифоров, профессор и этот Жичигин — одно и то же лицо, — похоже, связан этот Жичигин с Кутьковым.
   — Еще бы! — крикнул Никифоров. — Ведь Бахарев — прямая связь Кутькова! Это факт! Я сейчас позвоню Тане, можно?
   — Сейчас закончим — и звони, — сказал Трепанов. — Только пока все это не более чем предположение! Вот что, братки. Я займусь биографией Жичигина. Суть человека часто кроется в его прошлом, так меня учили.
   — Кто вас так учил? — спросил Коля.
   — Жизнь, — усмехнулся Трепанов. — В пятом году меня отдали под суд… Я тогда был матросом на миноносце «Стремительный», и старший унтер нашел у меня большевистскую прокламацию. Дали мне пять лет каторги. В десятом я вернулся в Москву, пошел регистрироваться в охранное отделение. Кстати, здесь, в нашем здании, и помещалось. Мне жандармский полковник говорит: не разрешим в Москве жить. Почему, спрашиваю? А потому, что суть ваша в вашем революционном прошлом. Вы, говорит, что вор прощенный. Но это я к слову… Вам же, братки, надо вот что сделать: пойдите на улицу, «пощупайте» блатных, но осторожно! Может, они чего и слышали, на какую-нибудь мысль нас наведут. И второе: под видом проверки квартир — к этому сейчас все привыкли, так что подозрения это не вызовет, — зайдите в дом четырнадцать, в квартиру четыре, к профессору Жичигину. Глаза держать разутыми, слушать в шесть ушей: о Бахареве — ни слова, никаких намеков, и все время помните: в любую секунду Жичигин, если он то, что мы подозреваем, может обронить слово и дать нам ключ к этой истории… А теперь ты, Никифоров, звони.
   Никифоров набрал номер, но к телефону никто не подошел…
   — Ладно, — сказал Никифоров. — И так ясно. Вернемся — я дозвонюсь к ней и все уточню.
   Вечерело. Шли по пустым улицам. Фонари еще не зажигались. Афиноген поднял воротник пальто и поежился:
   — Вот, говорят мне часто: ты начальник, то-сё… А у меня пальтецо — на рыбьем меху… А вообще-то несправедливо это… Мы служим революции, и могли бы нас одеть получше.
   — Ерунду мелешь, — хмуро сказал Коля. — Служба революции — не билет в рай. Не будет так, чтобы одни ржавую селедку ели, а другие — осетрину копченую…
   — Чего это ты? — удивился Афиноген.
   — То… — Коля вздохнул. — Вспомнил свой разговор с приемным отцом… А это еще что такое?
   В подворотне звенела гитара, хором пели похабные частушки.
   — Отрыжка царизма проклятая! — выругался Афиноген. — В мешок их, а, Никифорыч?
   Никифоров замедлил шаг. Блатные заметили оперативников:
   — Почтение блюстителям, — гитарист выплюнул окурок и приподнял кепочку-малокозырку. — Желаете взять смехача на характер?
   На тротуар вылетел раздетый догола парень. Он стыдливо прикрывался ладонями.
   — Предлагает побеседовать с этим типом, — перевел Афиноген Коле воровской жаргон. — Они его якобы раздели…
   — Как это якобы? — Коля рванул из-за пояса брюк кольт.
   — Тихо… — Афиноген отвел руку Коли, спросил: — Слышь, Дуся, я тебя считал шутником. А ты так, фрайер с конфетной фабрики…
   — Одевайся, Кныш, нечего дурака валять, — сказал Никифоров.
   Голый юркнул в подворотню, раздался хохот.
   — Молоток, кум, — сказал Дуся. — Хотели мы свосьмерить, да вы вовремя щекотнулись!
   — Дела ждете? — спросил Никифоров.
   — Фу, начальник, — сказал Кныш, выходя из подворотни уже одетым. — Такие вопросы… Я знал вас, как тактичного мента!
   — Кутьков со своими троих оперативников убил, — тихо произнес Никифоров. — Напал на спецавтомобиль с валютой. Ежели вы не дураки — валите по домам…
   Дуся и Кныш молча переглянулись. Все стали расходиться.