Нагорный Алексей Петрович. Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией]

   — Спокойно сидите по квартирам и ждите, — услышал Коля. — Немцы никого не тронут.
   У подъезда стояло человек десять. Один из них, в пальто с бобровым воротником, в пыжиковой шапке, в золотых очках говорил громко и возбужденно:
   — Вы, Сергей Ионыч, кто? Нарком? Вы — бухгалтер! Зачем же вам, беспартийному, спокойному человеку бросать угол, нажитое и уходить в неизвестность? Пусть комиссары боятся! А нам немцы, эти культурнейшие, милейшие люди, поверьте, совсем не опасны! Но мы должны заслужить их доброе отношение, а для этого нужно вредить большевикам! Например, неплохо будет, если каждый из вас…
   — Руки вверх! — спокойно приказал Коля, обнажая пистолет. — Перепишите присутствующих, — повернулся он к Воронцову.
   Все бросились врассыпную. Два человека схватили провокатора под руки:
   — Хотели до конца его, шкуру, выслушать. Вы, товарищ полковник, не сомневайтесь, здесь не все слабонервные.
   — Понятно, — протянул очкастый. — Хотите отыграться на мне? А что изменится? Немцы будут здесь через час!
   — Выполняйте приказ, — сказал Коля.
   Олег и Воронцов взяли очкастого под руки и отвели к помойке, которая приткнулась у глухой стены соседнего дома. Очкастый еще не понимал, не догадывался, что сейчас должно произойти, и только сверлил Колю и его спутников полным ненависти взглядом.
   — Документы, — подошел к нему Коля.
   — Нате, — очкастый швырнул бумажник на асфальт, к ногам Коли. Тот наклонился, подобрал бумажник и вынул из него потертый паспорт в кожаной обложке. В паспорте лежало командировочное удостоверение.
   — Мальков Евсей Иванович, — вслух прочитал Коля. — Техник-дантист 2-й стоматологической поликлиники, направляется в Ташкент для получения материалов на протезирование раненых красноармейцев.
   — И с каких это пор в Ташкенте больше цемента для зубов, чем в Москве? — удивился Воронцов.
   — Не ваше дело! — бешено рявкнул Мальков. — Уж вам-то немцы кишки выпустят!
   — Объявляю вам, — негромко сказал Коля, — что согласно постановлению ГКО вы, как провокатор, только что призывавший к нарушению порядка, будете расстреляны. Выполняйте. — Коля посмотрел на Олега. Тот снял автомат с плеча и передернул затвор.
   — Не-е-е-ет! — Мальков бросился навстречу Олегу, но короткая автоматная очередь отбросила его к стене.
   Коля повернулся к свидетелям:
   — Утром его подберет специальная машина. Вас прошу проследить, чтобы к нему никто не подходил.
   …Отряд шел по Сретенке. Смеркалось. Над городом повисли аэростаты воздушного заграждения.
   — Я позвоню и сразу догоню. — Коля зашел в будку телефона-автомата, набрал номер. Ответил женский голос.
   — Нина? — спросил Коля.
   — Это вы, Николай Федорович? — обрадовалась Нина. — Витя не звонил? Не заходил?
   — Витя на фронте, девочка. Около Москвы один из самых тяжелых фронтов. У тебя все в порядке?
   — Да, Николай Федорович. Я сейчас на строительство укреплений уезжаю, так вы, если что, Вите передайте. Ладно?
   — Все будет, как надо. Счастливо тебе, — Коля повесил трубку.
   У Витьки, конечно же, были неприятности из-за этой девушки. В кадрах узнали немедленно. Витьку вызвали, обвинили в «неразборчивых связях». «Либо она, либо органы, — сказал Витьке начальник кадров. — Выбирайте». «Уже выбрал, — спокойно сказал Витька. — Она…» Коле стоило огромного труда все уладить. Пришлось обращаться к Никифорову. Тот помог, но оговорился: «Я, Кондратьев, твою любовь к подобным авантюрам с девятнадцатого года помню. У тебя и сыновья такие же. Ты уверен, что эта Нина Хвылина, дочь матерого преступника, — порядочный человек и пара твоему Виктору?»
   — Уверен, — ответил Коля и хмуро добавил: — А ты, между прочим, и в Маше сомневался, Никифоров.
   — Ладно, — примирительно отозвался Никифоров. — Тебе, как и раньше, ничего нельзя сказать. Я позвоню в кадры. Лучше, если она вообще сменит фамилию.
   — К тому идет, — улыбнулся Коля.
   А теперь Витька на фронте. Нина уезжала тоже почти на фронт. «Обидно вообще-то, — думал Коля. — Стольких нервоз стоила всем эта любовь, что теперь они обязаны, не имеют права не встретиться!»
   Коля догнал колонну, когда она уже заворачивала в боковую улицу. Впереди, у подъезда старинного «доходного» дома притормозил «пикап». Шофер в штатском выскочил из кабины и скрылся в дверях. Коля ускорил шаг. Он уже подходил к подъезду, когда навстречу ему снова вышел шофер, а следом за ним старик лет семидесяти с большим чемоданом в руках. Старик бросил чемодан в кузов автомобиля, сказал просительно:
   — Две минуты, голубчик. Все же я не могу один. Пойду, еще раз попробую, может, и уговорю, а?
   — Ладно. — Шофер посмотрел на часы. — Две минуты можно.
   — Чья машина? — Коля подошел к кабине.
   — Машиностроительный завод, товарищ полковник, — выскочил из кабины шофер. — Вы не сомневайтесь. Это вот папаша нашего директора. — Он кивнул в сторону старика. — А мамаша внизу сидят, кучервяжутся, не хотят эвакуироваться.
   — Кочевряжутся — вы хотели сказать, — поправил Коля. — Документы, пожалуйста.
   Шофер предъявил путевой лист, старик — разрешение на выезд.
   — У меня все честно, товарищ полковник, я не крыса какая-нибудь. Прошу вас, — вдруг сказал он умоляюще, — зайдемте к нам, уговорим жену! Ей семьдесят четвертый год пошел, она должна, должна уехать! А вас она наверняка послушает.
   — Хорошо. Идемте.
   В подъезде старик вынул из кармана ключ очень сложной формы и, перехватив Колин взгляд, сказал:
   — Нас обокрали в прошлом году. Так я придумал такой замок, что его ни один вор не откроет!
   — Вы слесарь?
   Старик гордо поднял голову:
   — Я — мастер! — Он сразу съежился, сник и добавил просительно: — Вы уж с Аней моей порезче, она женщина неприступная.
   Они вошли в комнату, старик сказал фальшивым голосом:
   — Аня, вот и товарищ полковник из милиции требует — надо ехать.
   Коля увидел статную старуху с высокой прической. Она сидела за столом прямая, как палка.
   — Милиция? — спросила она равнодушно. — Когда у нас случались скандалы, соседи всегда вызывали милицию — очень уж им хотелось нас опозорить. А милиция ни разу не приехала! Наверное, у нее были более важные дела? — Она посмотрела на Колю выцветшими глазами и усмехнулась: — У вас, я полагаю, тоже есть более важные дела?
   Коля невольно улыбнулся:
   — Вы задерживаете машину.
   — Нет. Егор пусть едет, а я остаюсь.
   — Однако… Аня, — робко начал старик, но она прервала его:
   — Ты, Егор, — мастер. Твое место на заводе, рядом с сыном!
   — До свидания, — Коля направился к дверям.
   — Бог защитит нас и здесь, — тихо сказала старуха. — Москва не падет.
   Коля вышел из подъезда. «Пикап» еще стоял — шофер не посмел уехать.
   — Подвези, — попросил Коля и сел в кабину. Выскочил из дома старик:
   — Я с вами, подождите!
   — Чемодан-то оставьте, — посоветовал шофер.
   — Ничего, там белье, на заводе, пригодится.
   Когда поравнялись с отрядом, Коля спрыгнул с подножки:
   — Счастливо вам.
   — Спасибо, товарищ полковник.
   Грузовик уехал.
   На дверях чернела вывеска: «Клуб пионеротряда „Всадники революции“. Коля толкнул дверь и вошел в темный большой зал с низким потолком, нащупал выключатель — загорелась маленькая тусклая лампочка. Она высветила большой черный рояль в углу, бюст Ленина на высоком постаменте и развернутое пионерское знамя над ним. Вокруг висели транспаранты: „Все для фронта, все для победы“, „Пионер, чем ты помог фронту?“ Коля сел на скамейку. Совсем недавно здесь звенели ребячьи голоса, кипела жизнь. Теперь все мертво.
   Громыхнула дверь, вошел Олег. Следом протиснулся Воронцов. Он увидел рояль, подошел к нему, нежно провел пальцами по клавиатуре и, перехватив любопытный Колин взгляд, покраснел:
   — Мама мечтала сделать из меня пианиста. Я ведь музыкальную школу кончил. — Он пожал плечами и смущенно закончил: — А вышел милиционер. Вообще-то у нас семья простая, рабочая, но родители очень любят искусство, музыку. Странно, правда?
   — Пока — достаточно редко, — согласился Коля. — Но не странно, а закономерно. Придет время, у нас любой рабочий в музыке и в живописи, к примеру, будет разбираться как в собственном станке, и даже лучше! Я вообще в этих вопросах оптимист, и знаете почему? Потому что сам был вахлак вахлаком, можете поверить. А сейчас по-французски со словарем читаю, и если бы не война — заканчивал второй курс военно-юридической академии. Сыграй что-нибудь.
   Миша сел к роялю. Зазвучала «Осенняя песня» Чайковского. Тихая, печальная мелодия расплескалась по темному залу. Коля закрыл глаза. Он думал о Маше, о Генке, думал о том, что город, в котором остались самые близкие ему люди, вот уже два месяца в руках у немцев и надежды больше никакой нет. Он гнал от себя эту страшную мысль, он всегда ее гнал, но теперь она властно овладела его сознанием, его мозгом, и он перестал ей сопротивляться.
   …В клубе оставили дежурных и конвой — на тот случай, если будут задержанные. Коля разделил отряд на три группы. Все они должны были патрулировать свои участки до утра. Шли по затемненной улице. Стояла беспокойная тишина, то и дело ее прерывали хлопки далеких и близких выстрелов. Шли молча, последним шагал старшина со склада. По низкому, темному небу скользили лучи прожекторов. Воронцов догнал Олега, нерешительно потянул за рукав:
   — Олег, у меня к тебе просьба. Если что-нибудь случится, передай это письмо. Адрес я написал. Понимаешь, я не хочу, чтобы ей официально сообщили. Это очень больно, я знаю. А так, по-товарищески, — легче.
   Олег подозрительно посмотрел на Воронцова:
   — Что это ты отходную читаешь? Какая причина?
   — Смеяться не будешь? — робко спросил Воронцов.
   — Валяй, — великодушно махнул рукой Олег.
   — Я… чувствую, — тихо сказал Воронцов.
   — Что чувствую? — не понял Олег.
   — Передай письмо, а?
   — Он псих, ей-богу, — разозлился Олег. — Ты что, уже убит? Ты лучше скажи: кто это «она»? Что-то я от тебя раньше ничего об этом не слыхал?
   На дорогу выбежала пожилая женщина, бросилась к Коле:
   — Немец наверху! Живой!
   — Какой немец?
   — У меня белье на чердаке, — взволнованно частила женщина. — Пришла снимать — вижу, человек по радио передает что-то. Вы не сомневайтесь, у меня сын радиолюбитель, я все понимаю. На фронте сын.
   Когда поднялись на чердак, женщина остановилась перед окованной железом дверью, опасливо покосилась на Колю:
   — Дальше вы уж сами…
   Коля толкнул дверь, влетел на чердак, крикнул:
   — Выходите!
   В ответ плеснуло белое пламя, раскатисто громыхнул пистолетный выстрел. Старшина дал длинную очередь. Потом загрохотало железо на крыше.
   — Он наверх выскочил, — сказал старшина. — Нужно с разных люков вылезти, тогда мы его окружим.
   — Действуйте, — согласился Коля.
   Дом был высокий, с покатой крышей, удержаться на ней было очень трудно.
   — Вот он, — старшина вытянул руку, и Коля увидел коренастого человека в штатском. Человек стоял у самого края крыши, в руке он держал небольшой фибровый чемодан.
   — Рация, — сказал Олег. — Что будем делать?
   — Возьмем живым, — ответил Коля. — Сдавайтесь! — крикнул он радисту. — Бросьте оружие!
   Радист поднял пистолет на уровень глаз и, тщательно выцеливая Колю и остальных, начал стрелять. От дымовой трубы полетели осколки кирпича. Старшина высунул было голову, но пуля с визгом прочертила по штукатурке, и старшина с уважением сказал:
   — Умеет… Снять его, товарищ полковник?
   — Семь, восемь… — считал Коля. — Все. Вторая обойма.
   — А у него их, может, полный карман, — сказал старшина.
   Радист молчал. Коля вышел из-за трубы.
   — Куда вы денетесь? Ко мне! — прикрикнул он.
   — Что мы с ним панькаемся, — сказал Олег. — Все равно к стенке.
   — Все равно, — согласился Коля. — Но прежде он может дать важные показания.
   — Сейчас сработаем, — вдруг сказал старшина и скрылся в чердачном окне. Через минуту он вернулся с бельевой веревкой в руках. Сделал скользящую петлю и направился к радисту. — Я его, как певчую птичку, изловлю. Пацаном я их с утра до вечера ловил.
   — То птичку, — протянул Олег. — А это — коршун!
   Старшина начал раскручивать веревку. Радист посмотрел вниз, перешагнул через низенький парапет и… исчез. Ни крика, ни звука падения. Коля и Олег переглянулись.
   — Остатки рации немедленно сдать в НКВД. Шифры и документы, если при нем есть, — тоже, — распорядился Коля.
   …Дробь шагов рассыпалась неровно и тревожно. Миша догнал Колю, пошел рядом. Был он молчалив и сосредоточен.
   — Миша, — Коля улыбнулся, — ты знаешь, чем в данный момент я отличаюсь от тебя?
   — Нет, — Воронцов удивленно посмотрел. — Чем же?
   — Меня тоже осаждают дурные мысли. Только я старше и опытнее тебя, и я понимаю, что эти мысли надо гнать. Иначе плохо будет.
   — Я гоню.
   — К утру, если все будет спокойно, я отпущу тебя на пару часов. Мать, наверное, сама не своя?
   — Она умерла неделю назад. В больнице, — спокойно сказал Воронцов. — Отец — на фронте. Спасибо, Николай Федорович. Мне некуда идти. — Он пристально посмотрел на Колю. — Вы в приметы, в сны верите?
   — Нет. Почему ты об этом спрашиваешь?
   — Как мама умерла, я все время один и тот же сон вижу. Хоть на минуту засну и сразу вижу. Будто стою я на улице, а из нашего подъезда выходит мама. И на руках мальчишку несет. Я к ней подхожу, спрашиваю, кто это, мама? А она смотрит на меня и говорит: это ты Миша. Разве не узнаешь? — Воронцов зябко повел плечами. — Глупый сон, правда?
   Коля промолчал. Он почему-то сразу вспомнил тот день, когда погибли в Грели родители, вспомнил сон, который рассказала мать. Что ответить Воронцову? Что это просто реакция утомленного мозга? Популярно и наукообразно доказать парню, что все ерунда? Только вот как это у Шекспира? «Есть много, друг Горацио, на свете».
   — Товарищ полковник! — К Коле подбежал сотрудник с пистолетом в руке. — Там, за углом, скорее!
   Побежали. Уже на подходе услышали звон стекла, треск досок. Группа человек в десять разбивала витрину продовольственного магазина. Из дверей выскакивали, озираясь, первые добытчики с мешками. Бойцы окружили их, и грабители остановились, замерли, испуганно поглядывая на наведенное оружие.
   — Так, — Коля обвел их взглядом. — Все положить на место.
   Одна из женщин подошла вплотную:
   — Моей матери восемьдесят лет, есть ей надо? Немцы на окраине, кому бережешь? На фронт надо идти, полковник. А не здесь с бабами воевать. — Она презрительно швырнула мешок с продуктами под ноги Коле.
   — Воронцов, — позвал Коля. — Разыщите доски и немедленно заколотите витрину!
   — Есть! — Миша ушел. Коля посмотрел на женщину, поднял мешок.
   — В госпиталях — раненые, — сказал он. — Дети в детских домах. Может быть, более справедливо все это отдать им, а не пользоваться трудной минутой и грабить?
   — А ну вас, — женщина вырвала мешок из рук Коли и направилась к дверям магазина. Остальные потянулись за ней. Один из мужчин сказал:
   — Нет у вас такого права — отнимать. Я рабочий, и государство у нас рабочее. И все в нем — мое! Пришла пора — отдай, не греши! Если немец заберет — лучше будет?
   — Немец не заберет, — сказал Коля. — Москву не сдадим.
   — Сдадим не сдадим — где жратву взять? — гнул свое мужчина.
   — А вы что же, под немцем, в случае чего, собираетесь остаться? — недобро прищурился Коля.
   Старшина и пожилой лейтенант вывели из магазина парня лет двадцати, веснушчатого, с лихим чубом, торчащим из-под маленькой кепочки.
   — Кассир убит, — доложил лейтенант. — Этот сидел под прилавком. Вот его паспорт.
   — Не убивал я, не убивал! — торопливо заговорил парень. — Со мной еще двое были, сегодня встретил, ей-богу, сам их не знаю, это они кассира шлепнули, вот вам крест, начальник!
   — Были тут еще двое, — подошла женщина. — Один с заячьей губой. Удрал с деньгами, сама видела. Второй, низенький, в зимней шапке, за ним побежал. Вы, полковник, не держите на меня зло. Сдуру, в общем, все вышло. Эти сопляки прибежали, а магазин закрыт, мы в очереди стоим, ждем. Орут: «Немцы, немцы, все давно сбежали, бери кто что хочет!» Ну и… соблазнились мы. От страха и растерянности, поймите.
   — Всех прошу разойтись по домам! — крикнул Коля.
   Подошел Воронцов, доложил:
   — Все забили наглухо.
   — Рудаков! — позвал Коля. — Ведите отряд. Вас, старшина, и вас, лейтенант, прошу остаться.
   Отряд ушел. Коля спрятал паспорт задержанного в карман:
   — Судим? Сколько раз?
   — Один, — неуверенно ответил парень. — По семьдесят четвертой. Часть вторая, — добавил он, наткнувшись на холодный Колин взгляд. — Не убивал я, гражданин начальник.
   — Вы — грабитель. Вас взяли с поличным на месте преступления. Вы будете расстреляны. Отведите его в ближайший двор, — повернулся Коля к старшине и лейтенанту.
   — Зачем? — парень попятился. — За что? Я ведь не убивал, вот провалиться мне! А за крупу разве можно человека расстрелять? Тех ты отпустил, начальник.
   — Мы в самом деле всех отпустили, — вступился лейтенант. — Товарищ полковник, — он умоляюще посмотрел на Колю.
   Парень стоял с помертвевшим лицом. Коля встретился с ним взглядом, и вдруг парень опустился на колени. Он стоял молча, уставясь в землю. И Коля понял, что, уже ни на что не надеясь, он хочет таким вот, совсем наивным способом вымолить себе прощение.
   «А ведь и в самом деле, — вдруг подумал Коля. — Остальные тоже грабили, но мы их отпустили. Почему? Они честные, случайно оступившиеся люди. А этот? Преступник. Бывший преступник, — уточнил себе Коля. Откуда-то из глубин памяти всплыл давний разговор с Сергеевым в Смольном: — Пусть Родькин бывший вор, но он — гражданин, и мы обязаны его защищать, — говорил тогда Коля. Почему же теперь он думает иначе? Неужели это первые признаки той страшной профессиональной болезни, которая со временем поражает некоторых работников милиции? Теряется чувство объективности и справедливости. Уже не хватает широты взгляда. И мир замыкается в узкой горловине приказа и инструкции».
   — Отведите его в штаб, — приказал Коля. — Если он непричастен к убийству кассира — передать его в местное отделение милиции.
   Лейтенант и старшина с облегчением переглянулись.
   Миша играл вальс Шопена. Он играл с полузакрытыми глазами, весь отдаваясь музыке, и хотя Коля понимал, что его питомцу явно не хватает и мастерства, и таланта, он все равно ловил себя на мысли, что гордится Мишей, любуется им. В конце концов так ли уж необходимо оперативному уполномоченному уголовного розыска быть первоклассным музыкантом. Достаточно, если он в своей профессии мастер, а музыка, искусство никогда не дадут ему закостенеть в узком, чисто служебном мирке. Это Коля понял давно, еще в двадцать втором, в Петрограде, когда первый раз привела его Маша в Зимний, и восхищенный, остолбеневший от восторга и удивления, стоял он на первых ступеньках Иорданской лестницы и думал, что даже в самых удивительных и красивых сказках матери не было такой красоты. Маша! Маша! Ни на секунду, ни на мгновение не уходят мысли о тебе… Ты всегда рядом, и даже если тебя уже нет, ты все равно рядом, потому что те, кого мы любим больше собственной жизни, умирают только один раз — вместе с нами. Коля очнулся. Рудаков втолкнул в дверь дородного, лет сорока пяти мужчину в высокой смушковой шапке «пирожком». Воротник длинного пальто тоже был сделан из смушки.
   — Дезертир, — коротко доложил Олег. — Хотел смыться, да ребята его вовремя прихватили.
   Ввели второго — лет двадцати трех, перепуганного, но нахального. Он посмотрел на Колю:
   — Чего хватаете? Делать вам нечего? Я вот позвоню сейчас в Моссовет Дубкову, он вам пропишет закон!
   — Кто вы такой? — спросил Коля у первого. — Документы.
   — Я директор завода! Немедленно отпустите меня! — крикнул задержанный. — Я еду в главк, вы срываете правительственное задание!
   — Вот его чемодан, — Олег взял из рук сотрудника огромный кожаный чемодан и раскрыл. Чемодан был доверху набит пакетами с крупой и сахаром. Под пакетами лежало пять кругов колбасы.
   — Это вы тоже везете в главк? Там что же, банкет? — Коля прочитал служебное удостоверение директора и добавил: — У вас есть две возможности.
   — Какие? — Директор опустил голову.
   — Если вы настаиваете, что ехали в главк, я передам вас в военный трибунал, — это первая возможность.
   — Я отвергаю ваши намеки! — заявил директор. — Делайте, что хотите!
   — Идемте, — Коля вышел на улицу. У дверей клуба стоял ЗИС-101. — Садитесь. — Коля сел рядом с шофером, хлопнул дверцей.
   — Куда прикажете? — спросил шофер. — Впрочем, догадываюсь: в НКВД, так?
   — Мерзавец ты, Афанасий, — сказал директор. — Обещал помочь и продаешь меня при первом же испытании.
   — Вы тоже не из Парижской коммуны, — злорадно отозвался шофер. — А органы разберутся, кто из нас большая гнида.
   — Замолчите оба, — приказал Коля. — Где ваш завод?
   — На Бутырском валу, — с готовностью отозвался шофер.
   — Поехали.
   …Это был не завод, а всего лишь мастерская по производству замков. В связи с нехваткой на фронте оружия и боеприпасов ее, как и многие другие подобные предприятия, превратили в маленький заводик по производству гранат. Во дворе стояли военные грузовики, около десятка женщин в ватниках грузили на них ящики с гранатами РГД. Женщины увидели ЗИС, побросали ящики и бросились к автомобилю:
   — Тит Иваныч, — закричала пожилая женщина с красной повязкой на рукаве. — Разве это дело? Вот товарищи военные отказываются принимать!
   — В чем дело? — Директор вылез из кабины. К нему тут же подошел молоденький лейтенант в замасленном, порванном обмундировании.
   — Вас под трибунал, надо! — заорал он. — Что это за гранаты? Как они будут работать? Запалы где? Где запалы, крыса тыловая, к стенке тебя!
   — Тихо, — директор в отчаянии посмотрел на Колю. — Алла Петровна, что же, я и отлучиться уже не могу? Где у вас голова, Алла Петровна? Запалы в третьей кладовой!
   — А ключи — у вас… — спокойно парировала пожилая. — Вы так торопились в свой главк, Тит Иваныч, что про все на свете забыли!
   — Сломали бы замок, — директор схватился за голову.
   — За это — трибунал, сами знаете, — мстительно сжала губы Алла Петровна.
   — А если бы я совсем не вернулся? — завопил директор.
   — Тогда по вашей вине на фронте погибли бы люди, — тихо сказал Коля. — Так куда вы ехали?
   — Работайте, — директор передал Алле Петровне ключи, и женщины ушли. — Я хотел… уехать из Москвы… — Директор бессильно присел на подножку ЗИСа. — Нервы не выдержали, товарищ полковник. Вы бы послушали, что немцы по радио передают.
   — Продукты из чемодана раздайте своим работницам. Если встретимся еще раз, я лично сам пущу вам пулю в лоб, понятно?
   — Все понял! — повеселел директор. — Прощаете, значит?
   — Не прощаю, а даю возможность загладить совершенное вами преступление. Здесь вы делаете дело. А в яме вы уже ничего делать не сможете. Работайте.
   Коля повернулся к шоферу:
   — Почему не на фронте?
   — Вот бронь, — шофер протянул Коле удостоверение.
   Коля прочитал:
   — А совесть у тебя есть?
   — Сам страдаю, — уныло сообщил шофер. — Только решу — пора идти, жена в слезы, я назад.
   — Значит, проводить тебя требуется? — спросил Коля.
   — Нет! — Шофер отскочил. — Я сам! Можете не проверять! Афанасий Крючков — уже на передовой! Как часы.
   — Учти сам и на ушко своему Титу скажи, — Коля поправил кобуру с пистолетом. — Москва закрыта. Нарушите свое обещание — мы вас из-под земли достанем! От нас уйдете — вас все равно расстреляют, советую помнить.
   Коля ушел. За воротами его догнал ЗИС. Афанасий высунулся в окошко:
   — Можно я вас подброшу, товарищ полковник?
   — Подбрось. Я, понимаешь, устал ужасно.
   Коля сел в кабину:
   — Бронь твою я забыл тебе отдать. Держи.
   Афанасий взял удостоверение, порвал на мелкие клочки и выбросил на мостовую…
   Шли по Садовому кольцу. Фонари не горели. Темные громады домов сливались с мокрым асфальтом. Миша догнал Колю и пошел рядом.
   — Как настроение? — подошел к ним Олег. — Честно сказать, я за одну сегодняшнюю ночь совсем разуверился в людях.
   — Что так? — насторожился Коля.
   — Николай Федорович, — вздохнул Олег. — Да вы оглянитесь: куда ни взгляни — одна накипь. Трусы, гады, смотреть противно. Если бы мне до войны кто-нибудь про сегодняшнюю ночь сказал, я бы его в НКВД сдал как контрреволюционера! А сейчас и сам вижу: много мы не замечали. И карали мало. Больше надо было к стенке ставить.
   — Эх, Олег, Олег, — грустно покачал головой Коля. — Не ко времени разговор, а то я бы сказал тебе.
   — Я бы тоже, — поддержал его Миша.
   — Ну, скажи, скажи! — подзадорил друга Олег. — Ты у нас вообще адвокат по призванию. Что, неправ я?
   — Ты просто узколобый. Не обижайся, — грустно сказал Воронцов. — Разве дело в том, что мы мало наказывали или применяли высшую меру? Да в любую трудную минуту вся сволочь всплывает на поверхность, это исторический закон! Что же ты, увидел десяток шкурников, а шесть миллионов москвичей не увидел? А эти шесть миллионов — они ведь настоящие! Они, между прочим, сейчас у станков стоят, в окопах мерзнут, и они, именно они защищают Москву! Вот она, Москва-то! Цела! И мы по ней идем!
   — Ладно тебе, оратор, — смутился Рудаков. — Я одно хотел сказать: не ожидал я, что у нас столько еще дряни.