Страница:
Такова была среда, куда эта простая пастушка намеревалась явиться, да к тому же в наихудший момент. После «селедочного разгрома» моральный дух пал окончательно, и добрая часть придворных из окружения Ла Тремуйля поговаривала о том, чтобы бросить все.
Дрожь возбуждения пробежала по толпе, теснившейся на паперти собора Святого Креста. Аршамбо де Вилар умолк, и его сменил Жаме дю Тийе, чтобы рассказать о прибытии Жанны ко двору. Узнав, кто такая эта Девственница, откуда взялась и чего хотела, теперь все приготовились услышать, какова она с виду, как была одета и что говорила.
– И вот в прошлое воскресенье мы увидели, как она входит в парадный зал замка Шинон. Дело шло к вечеру, часов, наверное, около семи. Зажгли факелы. Большой зал был полон: когда она туда вступила, там собралось не меньше трехсот рыцарей.
Перед собором царила полнейшая тишина, еще более благоговейная, чем в церкви при возношении Святых Даров.
– Она была одета по-мужски и очень скромно: черный камзол, серые штаны, черно-серая туника поверх камзола, черный капюшон. Она направилась прямо к дофину, без колебания и страха, и для этого ей наверняка потребовалась Божья помощь!..
Дофин и в самом деле затеял уловку, чтобы испытать посланницу Небес. Он оделся скромно, без единого знака своего королевского достоинства, и затерялся среди придворных. Но это не помешало девушке опуститься перед ним на колени и обнажить голову с коротко остриженными темными волосами.
Дофин указал на некоего богато одетого сеньора, стоявшего рядом с ним:
– Я не король. Вот король!
Вот тогда они впервые услышали голос Жанны. Девушка возразила кротко, но уверенно:
– Богом клянусь, это – вы и никто другой. Меня зовут Жанна-Девственница, и Владыка Небесный моими устами повелевает вам короноваться в городе Реймсе.
Затем она попросила дофина остаться с ней наедине, чтобы открыть ему некую тайну, одному Богу ведомую. Оба уединились в оконной нише и долго о чем-то беседовали. А когда вернулись, у дофина впервые в жизни был радостный вид. Он сиял счастливой улыбкой. Наверняка эта тайна касалась обстоятельств его рождения, и Карл был, наконец, совершенно успокоен.
Жаме дю Тийе умолк. Он уже ничего не мог добавить, поскольку сразу же после той встречи они с Аршамбо де Виларом уехали, чтобы принести благую весть жителям Орлеана.
Пока из толпы сыпались вопросы, Изидор Ланфан испытывал чувство, подобного которому еще не знавал. Должно быть, оно было вызвано радостью. Но ею не ограничивалось. К неслыханному счастью примешивался страх, почти суеверный ужас. Изидор понял, что должны были ощущать те, кто стал свидетелем чуда. И возблагодарил Бога от всей души, но при этом его терзала острая боль за Анна: молодой сеньор почти наверняка погиб, так и не познав ничего подобного…
После уничтожения Невиля и убийства его жителей Анн резко переменился. Когда прошел первый миг подавленности, он возобновил борьбу, но все уже было не так, как прежде. Он необычайно посуровел и повзрослел. Порой в уголках его губ появлялась горькая складка, а в глазах – непреклонный блеск. Эта война стала для него не просто долгом совести, но личным делом, почти местью.
Оставшиеся с ним товарищи тоже стали иными. Филиппина Руссель, казалось, навсегда потеряла свою детскую веселость, ее прекрасный карий взор выражал теперь печаль, а порой – и ненависть. Что касается ее родителя, Колена, то на этого могучего черноволосого бородача теперь нельзя было смотреть без страха. Да и отец Сильвестр явно страдал. Он чувствовал себя ответственным за бойню – ибо именно он побуждал крестьян к восстанию. Его прежнее заразительное воодушевление превратилось в какую-то темную страстность.
Маленький отряд обошел Гатине, поднимая деревенских жителей. Те ответили на их призыв, и англичане, разорившие Невиль-о-Буа, оказались в осаде. Вместе со своим командиром, сэром Бишемом, они укрепились в замке.
Пока длилась эта осада, Анн делил время между руководством боевыми действиями в Невиле и произнесением пламенных речей по всему Гатине, чтобы поддержать и усилить мобилизацию крестьян.
Анн воевал словом. Хоть он больше не был Вивре, но, подчиняясь желанию прадеда, объединил два цвета их родового герба: красное и черное, действие и мысль. Он сделался воинствующим мыслителем. И если ныне, несмотря на неудачный дебют, его слову внимали целые толпы, то в первую очередь потому, что он больше не был один. Отец Сильвестр, Колен и Филиппина обеспечивали ему поддержку Церкви и народа. Этот удивительно юный иерусалимский паломник, столь убого одетый и такой пригожий, который говорил получше любого священника и держался как сеньор, перестал внушать опасение. Наоборот, он стал человеком, известным во всем Гатине, неоспоримым крестьянским вожаком и непримиримым врагом годонов: Анном Иерусалимским!
Но главное, теперь у них появилась она, Жанна д'Арк… Если бы не Девственница, никогда бы речи Анна не имели того веса, той силы. Ее чудесная история облетела деревни, повсюду вызывая неописуемый восторг. Для всех этих людей, на протяжении жизни многих поколений страдавших от войны, Дева стала предвестницей столь долгожданного избавления. И каждый вспоминал давнее предсказание, согласно которому французское королевство, женщиной погубленное, девою будет спасено. Изабо Баварская, лишив наследства своего сына, отдала страну англичанам, но Девственница прогонит их навсегда!
Каждый день привносил что-то новое в легенду Жанны. После встречи в Шиноне дофин решил отправить ее в Пуатье, дабы она была испытана людьми Церкви. Таким образом, простая пастушка предстала перед самыми учеными докторами Университета и всех их поразила благочестием и убежденностью. Ее речи были простыми и ясными: она послана Богом, чтобы спасти Францию, и она докажет это, освободив Орлеан.
Получив благословение докторов богословия, Жанна-Дева покинула Пуатье и отправилась в Сен-Катрин-де-Фьербуа, близ которого Карл Мартелл некогда разбил сарацин. В церкви она потребовала, чтобы копали под алтарем – и, о чудо, там обнаружился меч Карла Мартелла, весь ржавый, но легко узнаваемый по клейму: пяти крестам! Когда Девственница взяла его в руку, ржавчина отпала сама собой.
Затем она написала англичанам торжественное послание, желая бросить им вызов по всем правилам.
Ознакомившись через некоего путника с содержанием ее письма, Анн смог огласить его прилюдно на площади Питивье, главного города области Гатине.
– «Иисус-Мария. Король английский и вы, герцог Бедфорд, именующий себя регентом королевства французского, верните Девственнице, посланной самим Богом, ключи от всех добрых городов, которые вы захватили и осквернили во Франции. А вы, лучники, ратники и прочие, кто стоит перед городом Орлеаном, уходите в свою страну, ради Бога. Ибо я послана Владыкой Небесным, чтобы изгнать вас из Франции».
Неистовыми криками и рукоплесканиями толпа приветствовала чтение письма, но иерусалимский паломник на этом не остановился.
– Вы не забыли дю Геклена?
Площадь Питивье загудела дружным «нет!», свидетельствуя о том, что и через пятьдесят лет после смерти коннетабля, победителя англичан, память о нем все еще жива в народе.
Тогда Анн объяснил, что его вдова, Мари де Лаваль, на которой тот женился, когда ему было около шестидесяти, а ей – всего шестнадцать, до сих пор жива. И Жанна-Дева недавно послала ей золотое кольцо – обручальное колечко, давая тем самым понять, что спустя полвека возобновляет борьбу ее мужа во имя Франции…
Анн Иерусалимский заключил:
– Это золотое кольцо для нас – верный знак победы, столь же истинный, как и сияющее на небе солнце, которому оно подобно своим видом!
Новая волна воодушевления прокатилась по площади Питивье, где собрались по большей части женщины, крестьянки, чьи мужья осаждали сейчас Невиль-о-Буа. Они окружили Анна возбужденной толпой. Филиппина раздраженно отогнала их.
– Оставьте нас. Нам надо держать совет.
Те нехотя удалились, и Анн остался наедине с обоими Русселями, отцом и дочерью, невильским священником и еще несколькими соратниками. Они расположились немного поодаль, в рощице на берегу Эфа – омывающей Питивье реки.
Отец Сильвестр несколько укоризненно произнес:
– Я бы предпочел, чтобы вы в ваших речах не забывали о том, что Девственница – посланница Небес. Это не просто новый дю Геклен в юбке!
– Я не знаю, кто она, святой отец, знаю только, что она принесет нам спасение… Впрочем, предлагаю равняться на нее в наших собственных действиях. В день, когда она освободит Орлеан, мы выбьем засевших в Невиле годонов. И поверьте мне, мало им не покажется!..
Внезапно Колен Руссель резко вскочил, исчез за кустами и выволок оттуда за шиворот какого-то бродягу – кривого, грязного, заросшего бородой. Тот вырывался и жалобно хныкал.
– Ишь ведь! За нами шпионил… Хорошо, что у меня слух тонкий!
Оборванец дрожал как лист.
– Клянусь, нет, господа! Я всего лишь несчастный, вшивый бедняк. Меня все так и зовут, Вшивым. Другого имени нет. Но я добрый француз, господа, добрый француз…
Колен Руссель, не обращая внимания на вопли босяка, принялся трясти его, как молодое деревце. Тот сразу умолк. Что-то блестящее выпало из его лохмотьев. Колен Руссель нагнулся и поднял.
– У такого нищего – и золотая монета!.. Сейчас ты нам скажешь, Вшивый, кто тебе заплатил!
Угрожающий круг сомкнулся вокруг оборванца. Невильский священник попытался вмешаться, исполняя свой пастырский долг. Однако речь его прозвучала не слишком убедительно.
– Во имя христианского милосердия…
Анн покачал головой.
– Надо, чтобы он заговорил, святой отец… И он заговорит, поверьте мне!
Но еще до того, как его коснулись, Вшивый бросился на колени, сложив перед собой руки.
– Это правда! Один человек мне заплатил. Велел разузнать, где Анн Иерусалимский. Но я не знаю его имени, клянусь вам! Вроде из духовных.
– Где ты должен с ним встретиться, с этим человеком?
– Сегодня вечером, перед церковью Питивье-ле-Вьей.
Анн коротко приказал:
– Принесите веревку. Святой отец, у вас есть время исповедовать его.
Подошел Колен Руссель с топором в руке.
– Оставь его мне, прошу.
– Он будет повешен, Колен. Мы бойцы, а не чудовища…
Пока Вшивый, хныкая, исповедовался, Анн сообщил остальным о своем решении.
– Я пойду на встречу сам вместо него. Хочу узнать, что это за поп так мною интересуется.
Филиппина тронула его за запястье.
– Не ходи. Может, это западня.
– Не думаю.
– Позволь, я пойду с тобой.
– Нет, Филиппина, я пойду один. Это приказ.
Филиппина Руссель вздохнула и посмотрела на Анна долгим взглядом своих прекрасных карих глаз.
К ближайшему дереву поволокли Вшивого, который опять принялся вопить.
Вечером Анн спрятался неподалеку от церкви Питивье-ле-Вьей, особенностью которой было то, что она находилась внутри кладбищенской ограды. На ступенях он заметил чей-то силуэт и постарался, прячась за могилами, подобраться к нему как можно ближе, при этом оставаясь незамеченным.
Без особого удивления Анн узнал белокурые, курчавые, как у барашка, волосы, розовое, рыхлое лицо с толстыми губами, выпирающий живот… Как он и предполагал, Берзениус был один, без всякой опаски поджидая своего шпиона с отчетом.
Анн еще не решил, как поступит. Убивать Берзениуса он не собирался, разве что окажется под угрозой его собственная жизнь. Может, задаст ему трепку, которую тот запомнит надолго. Но в любом случае посчитается с ним!
– Добрый вечер, мэтр Берзениус…
Тот вскрикнул от удивления, но не растерялся и тотчас же юркнул в церковь.
– Назад! Не входите, не трогайте меня, не то будете прокляты!
Анн, взбешенный оттого, что добыча ускользнула, замер на пороге, оставив дверь приоткрытой.
– Я оставляю вам жизнь, мэтр Берзениус. В отличие от ваших убийц, которые без колебаний разят тех, кто отдается под защиту Божью.
Настала тишина. Анн улыбнулся. Он только что придумал, как отплатить священнику-предателю.
– А знаете, почему я захотел прийти вместо вашего шпиона, которого постигла та же участь, что и всех предыдущих? Чтобы сказать вам кое-что… Я хочу поблагодарить вас.
– Поблагодарить меня? За что?
Голос Берзениуса невольно выдал сильнейшее любопытство.
– За мое счастье, мэтр Берзениус! Величайшим блаженством моей жизни я обязан вам – и никому другому. Ведь это вы женили меня на женщине моей мечты, и она испытывает ко мне такую же страсть, что и я к ней.
– Правда? Так она с вами?
– Она в безопасности. Мы снова встретимся, когда придет время. Неужели вы не рады своему успеху, мэтр Берзениус?
Что-то свистнуло, раздался вскрик, послышался шум падения. Анн резко обернулся. Прямо за ним стояла Филиппина Руссель с луком в руке. Тетива еще трепетала.
– Филиппина! Что ты наделала!
Девушка не ответила. Все так же неподвижно стояла она, держа лук, и была бледна.
Анн заглянул в церковь. В полумраке одного из приделов на полу можно было рассмотреть неопределенную продолговатую массу… Но оттуда не доносилось ни звука.
– Ты же убила его! Теперь попадешь в ад!
– Я не жалею. Я должна была… ради матери, ради братьев.
Вдруг она разрыдалась и бросилась к нему на грудь. Он мягко высвободился.
– Ты ведь не из-за этого его убила, верно? Ты слышала, что я ему сказал…
Она молчала, прижавшись к Анну. Потом провела пальцами по обручальному кольцу на его левой руке и прошептала:
– Золотое кольцо…
На следующий день Изидор Ланфан отправился встречать Жанну д'Арк. Среди посланных навстречу Деве были главные защитники Орлеана. Все они двинулись в Блуа, где находилась тогда армия дофина. Жанна, выехав из Тура, направлялась туда же. Была среда, 20 апреля 1429 года. Завтра, в четверг, он впервые увидит Девственницу!
В первый раз после ужасного «Дня селедки» Изидор оседлал Безотрадного. Как все изменилось с того холодного январского утра, когда он надеялся покрыть себя славой в злополучном бою! У него больше не было стяга с цветами Вивре – знамя его господина было постыдно оставлено в куче рыбы. Изидор мог бы изготовить себе другое – из двух кусков красной и черной ткани, но не захотел. Отныне он станет безвестным воином. Ничего другого он не достоин.
Однако унынию не удалось сломить Изидора. Да и могло ли быть иначе? Подобно всем остальным он чувствовал, что переживает незабываемые мгновения. Подобно всем остальным, едва услышав о Девственнице, почувствовал, что в его жизни наступает великий поворот.
По дороге в Блуа все только о ней и говорили… На какое-то время Изидор прибился к отряду бретонцев. У него не было веской причины находиться среди них, ведь сам он – парижанин и теперь уже не представляет род Вивре, но привычка – вещь стойкая.
Бретонцев возглавлял знатный вельможа, о чьем могуществе немало говорили великолепные доспехи с золотой насечкой, число оруженосцев и блеск их одеяния. Жиль де Л аваль и де Краон, сеньор де Ре, владетель обширных земель близ Нанта, был, наверное, самым богатым человеком королевства. Он только что прибыл на войну.
Ему было не больше двадцати пяти лет; несмотря на свой малый рост, он сразу же привлекал к себе внимание. Его лицо окаймляли иссиня-черные волосы и борода, но особенно интриговал его взгляд. Он был так пронзителен и оживлен столь странным пламенем, что наблюдателю поневоле становилось не по себе… [15]
Изидор Ланфан часами слушал, как тот с каким-то невероятным религиозным пылом рассуждает о Девственнице. Он называл ее «Лазурной Девой» и ожидал от нее всего. Для него, как и для всей страны, она являлась единственной надеждой, единственным путем спасения. Он говорил о ней как о самом Господе Боге.
Через некоторое время к отряду присоединился Потон де Ксентрай. У смельчака был более земной взгляд на вещи. Выходец из народа, выслужившийся в капитаны из простых солдат, сорвиголова, но благородное сердце, он мечтал только о драке. Для него самым важным оставалось то обстоятельство, что благодаря Жанне можно как следует всыпать годонам. А прочее, в том числе и всякая мистика, его ничуть не заботило.
Еще чуть позже бретонцы увидели подоспевшего Ла Ира и его гасконцев, окруженных смазливыми крестьянками, следовавшими за ними повсюду. Тут уж послышались совсем другие речи. Перемежая крепкие ругательства полными стаканами вина, Ла Ир божился, что поставит на место эту девчонку в штанах, которая, в конце концов, всего лишь баба. И он заключил, раскатисто хохоча:
– А бабье место, разрази меня Бог, в постели!
Изидора Ланфана совершенно не коробило от подобных речей. Наоборот, он улыбнулся…
Девственница заставляла шуметь, бурлить целое войско. Все эти люди, такие разные, представляли ее по-своему и говорили о ней каждый на свой лад, но она уже находилась среди них. Изидор был уверен, что завтра, когда она, наконец, появится во плоти, начнется великая эпопея, и всех их подхватит могучим ураганом…
На следующий день, 21 апреля 1429 года, Жанна и защитники города Орлеана встретились.
Когда они прибыли, армия дофина стояла лагерем под стенами Блуа. В первый раз с тех пор, как Изидор покинул город, отправляясь в Вивре, он вновь увидел эти крепостные стены. Но его радость была бы куда более полной, если бы, как и прежде, рядом был Анн.
Он искал Девственницу глазами, но не видел ее. Какое-то время он кружил по лагерю. Заметив вдалеке толпу, он сообразил, в какую сторону ехать. Изидор пришпорил Безотрадного и вскоре оказался перед плотной группой всадников, над которой возвышался белый стяг.
Он был треугольный, очень вытянутый, на высоком древке. Легкий ветер развевал его, позволяя видеть попеременно обе его стороны. На одной, усеянной лилиями, был вышит восседающий на небесном престоле Бог-Отец и слова «Иисус Мария»; на другой два ангела держали лазоревый щит с белой голубкой.
Толпа заколыхалась, и ее движением Изидора вытолкнуло в первые ряды. Жанна верхом на белом боевом коне сидела спиной к нему. Она держала свой стяг в правой руке, уперев древко в стремя. Ее доспехи, совсем новехонькие, были, без сомнения, сработаны лучшим оружейником. Тщательно отполированная сталь ослепительно сверкала.
Изидор Ланфан был немало удивлен внушительностью ее эскорта. Жанну обеспечили военной свитой, достойной самого высокопоставленного вельможи. Ее окружали: оруженосец Жан д'Олон, крепкий гасконец лет тридцати, оба ее пажа, четырнадцатилетние подростки Луи де Кут и Реймон, герольды Амблевиль и Гиень. Не меньше дюжины лошадей было предоставлено в ее распоряжение: пять рысаков и семь боевых коней.
– Едемте, мой милый герцог. Познакомимся с храбрыми жителями Орлеана!
Жанна, чье лицо Изидор Ланфан по-прежнему не мог видеть, обращалась к всаднику, находившемуся рядом. Голос был свежий и спокойный. Она пришпорила своего коня, ее собеседник сделал то же самое.
Тот, кого она величала «милый герцог», звался Жан д'Алансон. Этот белокурый ангел несравненного изящества был наделен всеми дарами природы. Ему было ровно двадцать два года, но из-за войны он уже познал бурную, полную тревог и опасностей жизнь. Когда он был совсем юным, его отец пал в битве при Азенкуре, а сам он получил рану в битве при Вернее, в которой участвовал еще подростком.
Подобранный англичанами среди убитых, он поправился только благодаря исключительной телесной крепости. Пять лет провел в плену и был освобожден совсем недавно. Прибыв в армию несколько дней назад, он был так восхищен, увидев Жанну верхом на коне и с копьем, что счел для себя великой честью состоять в ее свите – при том, что сам носил одно из знатнейших имен Франции.
Сразу за ними ехала весьма важная особа – как в прямом, так и в переносном смысле. То был тучный краснолицый прелат, чья широкая шляпа и фиолетовое, подбитое горностаем облачение указывали принадлежность к числу самых высоких иерархов Церкви. Реньо де Шартр, епископ Реймский, канцлер Франции, по личному поручению дофина повсюду следовал за Жанной, дабы своим присутствием засвидетельствовать Деве поддержку Церкви.
Эта миссия пришлась ему явно не по вкусу. Старый, брюзгливый и неразговорчивый скряга возненавидел Девственницу с самого ее прибытия ко двору. Говорил он мало, согласно собственному присловью: «В закрытый рот муха не влетит», но делал все возможное, чтобы очернить девушку. Он неустанно твердил, что нет ничего смехотворнее и нелепее, чем эта экспедиция, которую она возглавила; что вместе с нею войско движется к катастрофе. Хотя, быть может, втайне он как раз и боялся, что она добьется успеха, поскольку вместе с Ла Тремуйлем был из тех, кто желал бы пойти на сговор с англичанами…
Теперь Девственница вместе с Реньо де Шартром и Жаном д'Алансоном неспешной рысью объезжала ряды войска, чтобы, как она сказала, познакомиться с защитниками Орлеана. Как раз в этот момент она обернулась, и Изидор увидел ее в первый раз…
Он готовился к чуду, а испытал чувство тревоги и неловкости. Хоть он и знал, что Жанне всего семнадцать лет, но все же не ожидал узреть столь юное лицо. Мало того, что ему впервые довелось видеть женщину в доспехах! Эти наивные глаза, эти чистые, невинные черты под открытым забралом сбивали с толку и казались здесь, в боевом лагере, почти неуместными.
Изидор Ланфан вздохнул, по-прежнему следуя за всадницей, которую видел теперь только со спины. Разумеется, как могло быть иначе? Как он мог представить себе, будто какая-то пастушка и в самом деле сможет командовать французской армией? Когда она явилась к дофину, тот всего лишь ловко воспользовался ею в собственных целях. Она притянет к себе разрозненные силы страны и зажжет их верой, что, быть может, сулит большой успех. Но в ней самой нет ничего…
Изидор Ланфан смотрел, как впереди развевается прекрасный белый стяг со словами «Иисус Мария», вышитыми золотыми буквами. Вот что такое Девственница: живое знамя. Она – всего лишь продолжение этого символа, который держит в руке.
Вдруг она остановила коня и воскликнула от удивления:
– Бога ради, кто вы?
Перед нею были Ла Ир и его гасконцы со своими женщинами. Их командир спешился и обнял двух девиц за талию.
– Этьен де Виньоль, готов служить… Но все здесь зовут меня Ла Ир. Сами поймете почему, когда увидите в драке с годонами!
Вся ватага разразилась хохотом. Гасконцы смотрели Жанне прямо в глаза, дерзко, с вызовом. Грубые солдаты, забубённые головы, побывавшие во всех битвах, нагло выставляли напоказ свои разбойничьи рожи. Кругом были сплошь красные от вина носы, щеки в шрамах, выбитые глаза, щербатые рты, похотливые губы.
– Ну что ж, сир Ла Ир, ежели хотите служить мне, придется отослать всех этих бесстыдниц.
Девственница говорила, не повышая голоса, но тон был сухой, резкий.
Смех умолк.
– Бесстыдниц?
– Те, что останутся, должны немедля выйти замуж. А остальные пусть уходят!
– Но, чертом клянусь, чтоб меня…
– И приказываю вам также не богохульствовать. А коли не можете удержаться, клянитесь…
Тут она заметила дубину, на которую тот опирался, поскольку обнимавшие его девицы отошли.
– Вашей палкой!
Настала гробовая тишина. Грозный бородатый вояка ошеломленно уставился на девушку, восседавшую на белом коне, словно не веря собственным глазам. Он хотел сказать что-то, но не нашелся и поник головой.
Приблизились священники. Несколько решившихся гасконцев направились к ним, держа своих подружек за руку, остальные девицы стушевались и скрылись из виду.
На Блуасской равнине по-прежнему царило молчание. Изидор знал, что каждый из присутствующих сейчас испытывает то же самое, что и он. Как же он ошибся, посмев только вообразить, что Жанна – всего лишь марионетка, созданная дофином! Эта семнадцатилетняя пастушка только что превратила в ягнят самых отчаянных головорезов армии. Как назвать такое, если не чудом? Кто, если не сам Бог, смог дать ей такую властность, такую силу?
Белый стяг с Богом-Отцом, ангелами и словами «Иисус Мария» развевался над ней в лазурном небе. Никакого сомнения: отныне сам Бог вступил в войну, заливавшую Францию кровью вот уже почти сто лет…
Хоть Жанна д'Арк и в самом деле была полководцем по складу характера, но она не обладала всеми необходимыми полномочиями и обнаружила это с самого начала кампании. Инструкции дофина на сей счет оставались нечеткими: она должна командовать армией наравне с другими военачальниками. Однако эти военачальники, сплотившиеся вокруг маршала де Буссака, были из клики Ла Тремуйля и архиепископа Реньо де Шартра; они опасались Девы, были ей враждебны.
Армия двинулась в сторону Орлеана, но они постоянно хитрили, заставляя ее попусту терять время. Вместо того чтобы избрать правый берег Луары, где находился город, они пошли по левому и проскочили мимо своей цели.
Поняв это, Девственница впала в ярость, еще раз доказав, что не тот у нее характер, чтобы с нею можно было не считаться. Однако она превозмогла себя и поступила как человек действия. Ведь главное, чтобы она сама как можно скорее оказалась в Орлеане и подняла боевой дух его жителей. Армия подойдет следом.
Дрожь возбуждения пробежала по толпе, теснившейся на паперти собора Святого Креста. Аршамбо де Вилар умолк, и его сменил Жаме дю Тийе, чтобы рассказать о прибытии Жанны ко двору. Узнав, кто такая эта Девственница, откуда взялась и чего хотела, теперь все приготовились услышать, какова она с виду, как была одета и что говорила.
– И вот в прошлое воскресенье мы увидели, как она входит в парадный зал замка Шинон. Дело шло к вечеру, часов, наверное, около семи. Зажгли факелы. Большой зал был полон: когда она туда вступила, там собралось не меньше трехсот рыцарей.
Перед собором царила полнейшая тишина, еще более благоговейная, чем в церкви при возношении Святых Даров.
– Она была одета по-мужски и очень скромно: черный камзол, серые штаны, черно-серая туника поверх камзола, черный капюшон. Она направилась прямо к дофину, без колебания и страха, и для этого ей наверняка потребовалась Божья помощь!..
Дофин и в самом деле затеял уловку, чтобы испытать посланницу Небес. Он оделся скромно, без единого знака своего королевского достоинства, и затерялся среди придворных. Но это не помешало девушке опуститься перед ним на колени и обнажить голову с коротко остриженными темными волосами.
Дофин указал на некоего богато одетого сеньора, стоявшего рядом с ним:
– Я не король. Вот король!
Вот тогда они впервые услышали голос Жанны. Девушка возразила кротко, но уверенно:
– Богом клянусь, это – вы и никто другой. Меня зовут Жанна-Девственница, и Владыка Небесный моими устами повелевает вам короноваться в городе Реймсе.
Затем она попросила дофина остаться с ней наедине, чтобы открыть ему некую тайну, одному Богу ведомую. Оба уединились в оконной нише и долго о чем-то беседовали. А когда вернулись, у дофина впервые в жизни был радостный вид. Он сиял счастливой улыбкой. Наверняка эта тайна касалась обстоятельств его рождения, и Карл был, наконец, совершенно успокоен.
Жаме дю Тийе умолк. Он уже ничего не мог добавить, поскольку сразу же после той встречи они с Аршамбо де Виларом уехали, чтобы принести благую весть жителям Орлеана.
Пока из толпы сыпались вопросы, Изидор Ланфан испытывал чувство, подобного которому еще не знавал. Должно быть, оно было вызвано радостью. Но ею не ограничивалось. К неслыханному счастью примешивался страх, почти суеверный ужас. Изидор понял, что должны были ощущать те, кто стал свидетелем чуда. И возблагодарил Бога от всей души, но при этом его терзала острая боль за Анна: молодой сеньор почти наверняка погиб, так и не познав ничего подобного…
***
После уничтожения Невиля и убийства его жителей Анн резко переменился. Когда прошел первый миг подавленности, он возобновил борьбу, но все уже было не так, как прежде. Он необычайно посуровел и повзрослел. Порой в уголках его губ появлялась горькая складка, а в глазах – непреклонный блеск. Эта война стала для него не просто долгом совести, но личным делом, почти местью.
Оставшиеся с ним товарищи тоже стали иными. Филиппина Руссель, казалось, навсегда потеряла свою детскую веселость, ее прекрасный карий взор выражал теперь печаль, а порой – и ненависть. Что касается ее родителя, Колена, то на этого могучего черноволосого бородача теперь нельзя было смотреть без страха. Да и отец Сильвестр явно страдал. Он чувствовал себя ответственным за бойню – ибо именно он побуждал крестьян к восстанию. Его прежнее заразительное воодушевление превратилось в какую-то темную страстность.
Маленький отряд обошел Гатине, поднимая деревенских жителей. Те ответили на их призыв, и англичане, разорившие Невиль-о-Буа, оказались в осаде. Вместе со своим командиром, сэром Бишемом, они укрепились в замке.
Пока длилась эта осада, Анн делил время между руководством боевыми действиями в Невиле и произнесением пламенных речей по всему Гатине, чтобы поддержать и усилить мобилизацию крестьян.
Анн воевал словом. Хоть он больше не был Вивре, но, подчиняясь желанию прадеда, объединил два цвета их родового герба: красное и черное, действие и мысль. Он сделался воинствующим мыслителем. И если ныне, несмотря на неудачный дебют, его слову внимали целые толпы, то в первую очередь потому, что он больше не был один. Отец Сильвестр, Колен и Филиппина обеспечивали ему поддержку Церкви и народа. Этот удивительно юный иерусалимский паломник, столь убого одетый и такой пригожий, который говорил получше любого священника и держался как сеньор, перестал внушать опасение. Наоборот, он стал человеком, известным во всем Гатине, неоспоримым крестьянским вожаком и непримиримым врагом годонов: Анном Иерусалимским!
Но главное, теперь у них появилась она, Жанна д'Арк… Если бы не Девственница, никогда бы речи Анна не имели того веса, той силы. Ее чудесная история облетела деревни, повсюду вызывая неописуемый восторг. Для всех этих людей, на протяжении жизни многих поколений страдавших от войны, Дева стала предвестницей столь долгожданного избавления. И каждый вспоминал давнее предсказание, согласно которому французское королевство, женщиной погубленное, девою будет спасено. Изабо Баварская, лишив наследства своего сына, отдала страну англичанам, но Девственница прогонит их навсегда!
Каждый день привносил что-то новое в легенду Жанны. После встречи в Шиноне дофин решил отправить ее в Пуатье, дабы она была испытана людьми Церкви. Таким образом, простая пастушка предстала перед самыми учеными докторами Университета и всех их поразила благочестием и убежденностью. Ее речи были простыми и ясными: она послана Богом, чтобы спасти Францию, и она докажет это, освободив Орлеан.
Получив благословение докторов богословия, Жанна-Дева покинула Пуатье и отправилась в Сен-Катрин-де-Фьербуа, близ которого Карл Мартелл некогда разбил сарацин. В церкви она потребовала, чтобы копали под алтарем – и, о чудо, там обнаружился меч Карла Мартелла, весь ржавый, но легко узнаваемый по клейму: пяти крестам! Когда Девственница взяла его в руку, ржавчина отпала сама собой.
Затем она написала англичанам торжественное послание, желая бросить им вызов по всем правилам.
Ознакомившись через некоего путника с содержанием ее письма, Анн смог огласить его прилюдно на площади Питивье, главного города области Гатине.
– «Иисус-Мария. Король английский и вы, герцог Бедфорд, именующий себя регентом королевства французского, верните Девственнице, посланной самим Богом, ключи от всех добрых городов, которые вы захватили и осквернили во Франции. А вы, лучники, ратники и прочие, кто стоит перед городом Орлеаном, уходите в свою страну, ради Бога. Ибо я послана Владыкой Небесным, чтобы изгнать вас из Франции».
Неистовыми криками и рукоплесканиями толпа приветствовала чтение письма, но иерусалимский паломник на этом не остановился.
– Вы не забыли дю Геклена?
Площадь Питивье загудела дружным «нет!», свидетельствуя о том, что и через пятьдесят лет после смерти коннетабля, победителя англичан, память о нем все еще жива в народе.
Тогда Анн объяснил, что его вдова, Мари де Лаваль, на которой тот женился, когда ему было около шестидесяти, а ей – всего шестнадцать, до сих пор жива. И Жанна-Дева недавно послала ей золотое кольцо – обручальное колечко, давая тем самым понять, что спустя полвека возобновляет борьбу ее мужа во имя Франции…
Анн Иерусалимский заключил:
– Это золотое кольцо для нас – верный знак победы, столь же истинный, как и сияющее на небе солнце, которому оно подобно своим видом!
Новая волна воодушевления прокатилась по площади Питивье, где собрались по большей части женщины, крестьянки, чьи мужья осаждали сейчас Невиль-о-Буа. Они окружили Анна возбужденной толпой. Филиппина раздраженно отогнала их.
– Оставьте нас. Нам надо держать совет.
Те нехотя удалились, и Анн остался наедине с обоими Русселями, отцом и дочерью, невильским священником и еще несколькими соратниками. Они расположились немного поодаль, в рощице на берегу Эфа – омывающей Питивье реки.
Отец Сильвестр несколько укоризненно произнес:
– Я бы предпочел, чтобы вы в ваших речах не забывали о том, что Девственница – посланница Небес. Это не просто новый дю Геклен в юбке!
– Я не знаю, кто она, святой отец, знаю только, что она принесет нам спасение… Впрочем, предлагаю равняться на нее в наших собственных действиях. В день, когда она освободит Орлеан, мы выбьем засевших в Невиле годонов. И поверьте мне, мало им не покажется!..
Внезапно Колен Руссель резко вскочил, исчез за кустами и выволок оттуда за шиворот какого-то бродягу – кривого, грязного, заросшего бородой. Тот вырывался и жалобно хныкал.
– Ишь ведь! За нами шпионил… Хорошо, что у меня слух тонкий!
Оборванец дрожал как лист.
– Клянусь, нет, господа! Я всего лишь несчастный, вшивый бедняк. Меня все так и зовут, Вшивым. Другого имени нет. Но я добрый француз, господа, добрый француз…
Колен Руссель, не обращая внимания на вопли босяка, принялся трясти его, как молодое деревце. Тот сразу умолк. Что-то блестящее выпало из его лохмотьев. Колен Руссель нагнулся и поднял.
– У такого нищего – и золотая монета!.. Сейчас ты нам скажешь, Вшивый, кто тебе заплатил!
Угрожающий круг сомкнулся вокруг оборванца. Невильский священник попытался вмешаться, исполняя свой пастырский долг. Однако речь его прозвучала не слишком убедительно.
– Во имя христианского милосердия…
Анн покачал головой.
– Надо, чтобы он заговорил, святой отец… И он заговорит, поверьте мне!
Но еще до того, как его коснулись, Вшивый бросился на колени, сложив перед собой руки.
– Это правда! Один человек мне заплатил. Велел разузнать, где Анн Иерусалимский. Но я не знаю его имени, клянусь вам! Вроде из духовных.
– Где ты должен с ним встретиться, с этим человеком?
– Сегодня вечером, перед церковью Питивье-ле-Вьей.
Анн коротко приказал:
– Принесите веревку. Святой отец, у вас есть время исповедовать его.
Подошел Колен Руссель с топором в руке.
– Оставь его мне, прошу.
– Он будет повешен, Колен. Мы бойцы, а не чудовища…
Пока Вшивый, хныкая, исповедовался, Анн сообщил остальным о своем решении.
– Я пойду на встречу сам вместо него. Хочу узнать, что это за поп так мною интересуется.
Филиппина тронула его за запястье.
– Не ходи. Может, это западня.
– Не думаю.
– Позволь, я пойду с тобой.
– Нет, Филиппина, я пойду один. Это приказ.
Филиппина Руссель вздохнула и посмотрела на Анна долгим взглядом своих прекрасных карих глаз.
К ближайшему дереву поволокли Вшивого, который опять принялся вопить.
Вечером Анн спрятался неподалеку от церкви Питивье-ле-Вьей, особенностью которой было то, что она находилась внутри кладбищенской ограды. На ступенях он заметил чей-то силуэт и постарался, прячась за могилами, подобраться к нему как можно ближе, при этом оставаясь незамеченным.
Без особого удивления Анн узнал белокурые, курчавые, как у барашка, волосы, розовое, рыхлое лицо с толстыми губами, выпирающий живот… Как он и предполагал, Берзениус был один, без всякой опаски поджидая своего шпиона с отчетом.
Анн еще не решил, как поступит. Убивать Берзениуса он не собирался, разве что окажется под угрозой его собственная жизнь. Может, задаст ему трепку, которую тот запомнит надолго. Но в любом случае посчитается с ним!
– Добрый вечер, мэтр Берзениус…
Тот вскрикнул от удивления, но не растерялся и тотчас же юркнул в церковь.
– Назад! Не входите, не трогайте меня, не то будете прокляты!
Анн, взбешенный оттого, что добыча ускользнула, замер на пороге, оставив дверь приоткрытой.
– Я оставляю вам жизнь, мэтр Берзениус. В отличие от ваших убийц, которые без колебаний разят тех, кто отдается под защиту Божью.
Настала тишина. Анн улыбнулся. Он только что придумал, как отплатить священнику-предателю.
– А знаете, почему я захотел прийти вместо вашего шпиона, которого постигла та же участь, что и всех предыдущих? Чтобы сказать вам кое-что… Я хочу поблагодарить вас.
– Поблагодарить меня? За что?
Голос Берзениуса невольно выдал сильнейшее любопытство.
– За мое счастье, мэтр Берзениус! Величайшим блаженством моей жизни я обязан вам – и никому другому. Ведь это вы женили меня на женщине моей мечты, и она испытывает ко мне такую же страсть, что и я к ней.
– Правда? Так она с вами?
– Она в безопасности. Мы снова встретимся, когда придет время. Неужели вы не рады своему успеху, мэтр Берзениус?
Что-то свистнуло, раздался вскрик, послышался шум падения. Анн резко обернулся. Прямо за ним стояла Филиппина Руссель с луком в руке. Тетива еще трепетала.
– Филиппина! Что ты наделала!
Девушка не ответила. Все так же неподвижно стояла она, держа лук, и была бледна.
Анн заглянул в церковь. В полумраке одного из приделов на полу можно было рассмотреть неопределенную продолговатую массу… Но оттуда не доносилось ни звука.
– Ты же убила его! Теперь попадешь в ад!
– Я не жалею. Я должна была… ради матери, ради братьев.
Вдруг она разрыдалась и бросилась к нему на грудь. Он мягко высвободился.
– Ты ведь не из-за этого его убила, верно? Ты слышала, что я ему сказал…
Она молчала, прижавшись к Анну. Потом провела пальцами по обручальному кольцу на его левой руке и прошептала:
– Золотое кольцо…
***
На следующий день Изидор Ланфан отправился встречать Жанну д'Арк. Среди посланных навстречу Деве были главные защитники Орлеана. Все они двинулись в Блуа, где находилась тогда армия дофина. Жанна, выехав из Тура, направлялась туда же. Была среда, 20 апреля 1429 года. Завтра, в четверг, он впервые увидит Девственницу!
В первый раз после ужасного «Дня селедки» Изидор оседлал Безотрадного. Как все изменилось с того холодного январского утра, когда он надеялся покрыть себя славой в злополучном бою! У него больше не было стяга с цветами Вивре – знамя его господина было постыдно оставлено в куче рыбы. Изидор мог бы изготовить себе другое – из двух кусков красной и черной ткани, но не захотел. Отныне он станет безвестным воином. Ничего другого он не достоин.
Однако унынию не удалось сломить Изидора. Да и могло ли быть иначе? Подобно всем остальным он чувствовал, что переживает незабываемые мгновения. Подобно всем остальным, едва услышав о Девственнице, почувствовал, что в его жизни наступает великий поворот.
По дороге в Блуа все только о ней и говорили… На какое-то время Изидор прибился к отряду бретонцев. У него не было веской причины находиться среди них, ведь сам он – парижанин и теперь уже не представляет род Вивре, но привычка – вещь стойкая.
Бретонцев возглавлял знатный вельможа, о чьем могуществе немало говорили великолепные доспехи с золотой насечкой, число оруженосцев и блеск их одеяния. Жиль де Л аваль и де Краон, сеньор де Ре, владетель обширных земель близ Нанта, был, наверное, самым богатым человеком королевства. Он только что прибыл на войну.
Ему было не больше двадцати пяти лет; несмотря на свой малый рост, он сразу же привлекал к себе внимание. Его лицо окаймляли иссиня-черные волосы и борода, но особенно интриговал его взгляд. Он был так пронзителен и оживлен столь странным пламенем, что наблюдателю поневоле становилось не по себе… [15]
Изидор Ланфан часами слушал, как тот с каким-то невероятным религиозным пылом рассуждает о Девственнице. Он называл ее «Лазурной Девой» и ожидал от нее всего. Для него, как и для всей страны, она являлась единственной надеждой, единственным путем спасения. Он говорил о ней как о самом Господе Боге.
Через некоторое время к отряду присоединился Потон де Ксентрай. У смельчака был более земной взгляд на вещи. Выходец из народа, выслужившийся в капитаны из простых солдат, сорвиголова, но благородное сердце, он мечтал только о драке. Для него самым важным оставалось то обстоятельство, что благодаря Жанне можно как следует всыпать годонам. А прочее, в том числе и всякая мистика, его ничуть не заботило.
Еще чуть позже бретонцы увидели подоспевшего Ла Ира и его гасконцев, окруженных смазливыми крестьянками, следовавшими за ними повсюду. Тут уж послышались совсем другие речи. Перемежая крепкие ругательства полными стаканами вина, Ла Ир божился, что поставит на место эту девчонку в штанах, которая, в конце концов, всего лишь баба. И он заключил, раскатисто хохоча:
– А бабье место, разрази меня Бог, в постели!
Изидора Ланфана совершенно не коробило от подобных речей. Наоборот, он улыбнулся…
Девственница заставляла шуметь, бурлить целое войско. Все эти люди, такие разные, представляли ее по-своему и говорили о ней каждый на свой лад, но она уже находилась среди них. Изидор был уверен, что завтра, когда она, наконец, появится во плоти, начнется великая эпопея, и всех их подхватит могучим ураганом…
На следующий день, 21 апреля 1429 года, Жанна и защитники города Орлеана встретились.
Когда они прибыли, армия дофина стояла лагерем под стенами Блуа. В первый раз с тех пор, как Изидор покинул город, отправляясь в Вивре, он вновь увидел эти крепостные стены. Но его радость была бы куда более полной, если бы, как и прежде, рядом был Анн.
Он искал Девственницу глазами, но не видел ее. Какое-то время он кружил по лагерю. Заметив вдалеке толпу, он сообразил, в какую сторону ехать. Изидор пришпорил Безотрадного и вскоре оказался перед плотной группой всадников, над которой возвышался белый стяг.
Он был треугольный, очень вытянутый, на высоком древке. Легкий ветер развевал его, позволяя видеть попеременно обе его стороны. На одной, усеянной лилиями, был вышит восседающий на небесном престоле Бог-Отец и слова «Иисус Мария»; на другой два ангела держали лазоревый щит с белой голубкой.
Толпа заколыхалась, и ее движением Изидора вытолкнуло в первые ряды. Жанна верхом на белом боевом коне сидела спиной к нему. Она держала свой стяг в правой руке, уперев древко в стремя. Ее доспехи, совсем новехонькие, были, без сомнения, сработаны лучшим оружейником. Тщательно отполированная сталь ослепительно сверкала.
Изидор Ланфан был немало удивлен внушительностью ее эскорта. Жанну обеспечили военной свитой, достойной самого высокопоставленного вельможи. Ее окружали: оруженосец Жан д'Олон, крепкий гасконец лет тридцати, оба ее пажа, четырнадцатилетние подростки Луи де Кут и Реймон, герольды Амблевиль и Гиень. Не меньше дюжины лошадей было предоставлено в ее распоряжение: пять рысаков и семь боевых коней.
– Едемте, мой милый герцог. Познакомимся с храбрыми жителями Орлеана!
Жанна, чье лицо Изидор Ланфан по-прежнему не мог видеть, обращалась к всаднику, находившемуся рядом. Голос был свежий и спокойный. Она пришпорила своего коня, ее собеседник сделал то же самое.
Тот, кого она величала «милый герцог», звался Жан д'Алансон. Этот белокурый ангел несравненного изящества был наделен всеми дарами природы. Ему было ровно двадцать два года, но из-за войны он уже познал бурную, полную тревог и опасностей жизнь. Когда он был совсем юным, его отец пал в битве при Азенкуре, а сам он получил рану в битве при Вернее, в которой участвовал еще подростком.
Подобранный англичанами среди убитых, он поправился только благодаря исключительной телесной крепости. Пять лет провел в плену и был освобожден совсем недавно. Прибыв в армию несколько дней назад, он был так восхищен, увидев Жанну верхом на коне и с копьем, что счел для себя великой честью состоять в ее свите – при том, что сам носил одно из знатнейших имен Франции.
Сразу за ними ехала весьма важная особа – как в прямом, так и в переносном смысле. То был тучный краснолицый прелат, чья широкая шляпа и фиолетовое, подбитое горностаем облачение указывали принадлежность к числу самых высоких иерархов Церкви. Реньо де Шартр, епископ Реймский, канцлер Франции, по личному поручению дофина повсюду следовал за Жанной, дабы своим присутствием засвидетельствовать Деве поддержку Церкви.
Эта миссия пришлась ему явно не по вкусу. Старый, брюзгливый и неразговорчивый скряга возненавидел Девственницу с самого ее прибытия ко двору. Говорил он мало, согласно собственному присловью: «В закрытый рот муха не влетит», но делал все возможное, чтобы очернить девушку. Он неустанно твердил, что нет ничего смехотворнее и нелепее, чем эта экспедиция, которую она возглавила; что вместе с нею войско движется к катастрофе. Хотя, быть может, втайне он как раз и боялся, что она добьется успеха, поскольку вместе с Ла Тремуйлем был из тех, кто желал бы пойти на сговор с англичанами…
Теперь Девственница вместе с Реньо де Шартром и Жаном д'Алансоном неспешной рысью объезжала ряды войска, чтобы, как она сказала, познакомиться с защитниками Орлеана. Как раз в этот момент она обернулась, и Изидор увидел ее в первый раз…
Он готовился к чуду, а испытал чувство тревоги и неловкости. Хоть он и знал, что Жанне всего семнадцать лет, но все же не ожидал узреть столь юное лицо. Мало того, что ему впервые довелось видеть женщину в доспехах! Эти наивные глаза, эти чистые, невинные черты под открытым забралом сбивали с толку и казались здесь, в боевом лагере, почти неуместными.
Изидор Ланфан вздохнул, по-прежнему следуя за всадницей, которую видел теперь только со спины. Разумеется, как могло быть иначе? Как он мог представить себе, будто какая-то пастушка и в самом деле сможет командовать французской армией? Когда она явилась к дофину, тот всего лишь ловко воспользовался ею в собственных целях. Она притянет к себе разрозненные силы страны и зажжет их верой, что, быть может, сулит большой успех. Но в ней самой нет ничего…
Изидор Ланфан смотрел, как впереди развевается прекрасный белый стяг со словами «Иисус Мария», вышитыми золотыми буквами. Вот что такое Девственница: живое знамя. Она – всего лишь продолжение этого символа, который держит в руке.
Вдруг она остановила коня и воскликнула от удивления:
– Бога ради, кто вы?
Перед нею были Ла Ир и его гасконцы со своими женщинами. Их командир спешился и обнял двух девиц за талию.
– Этьен де Виньоль, готов служить… Но все здесь зовут меня Ла Ир. Сами поймете почему, когда увидите в драке с годонами!
Вся ватага разразилась хохотом. Гасконцы смотрели Жанне прямо в глаза, дерзко, с вызовом. Грубые солдаты, забубённые головы, побывавшие во всех битвах, нагло выставляли напоказ свои разбойничьи рожи. Кругом были сплошь красные от вина носы, щеки в шрамах, выбитые глаза, щербатые рты, похотливые губы.
– Ну что ж, сир Ла Ир, ежели хотите служить мне, придется отослать всех этих бесстыдниц.
Девственница говорила, не повышая голоса, но тон был сухой, резкий.
Смех умолк.
– Бесстыдниц?
– Те, что останутся, должны немедля выйти замуж. А остальные пусть уходят!
– Но, чертом клянусь, чтоб меня…
– И приказываю вам также не богохульствовать. А коли не можете удержаться, клянитесь…
Тут она заметила дубину, на которую тот опирался, поскольку обнимавшие его девицы отошли.
– Вашей палкой!
Настала гробовая тишина. Грозный бородатый вояка ошеломленно уставился на девушку, восседавшую на белом коне, словно не веря собственным глазам. Он хотел сказать что-то, но не нашелся и поник головой.
Приблизились священники. Несколько решившихся гасконцев направились к ним, держа своих подружек за руку, остальные девицы стушевались и скрылись из виду.
На Блуасской равнине по-прежнему царило молчание. Изидор знал, что каждый из присутствующих сейчас испытывает то же самое, что и он. Как же он ошибся, посмев только вообразить, что Жанна – всего лишь марионетка, созданная дофином! Эта семнадцатилетняя пастушка только что превратила в ягнят самых отчаянных головорезов армии. Как назвать такое, если не чудом? Кто, если не сам Бог, смог дать ей такую властность, такую силу?
Белый стяг с Богом-Отцом, ангелами и словами «Иисус Мария» развевался над ней в лазурном небе. Никакого сомнения: отныне сам Бог вступил в войну, заливавшую Францию кровью вот уже почти сто лет…
***
Хоть Жанна д'Арк и в самом деле была полководцем по складу характера, но она не обладала всеми необходимыми полномочиями и обнаружила это с самого начала кампании. Инструкции дофина на сей счет оставались нечеткими: она должна командовать армией наравне с другими военачальниками. Однако эти военачальники, сплотившиеся вокруг маршала де Буссака, были из клики Ла Тремуйля и архиепископа Реньо де Шартра; они опасались Девы, были ей враждебны.
Армия двинулась в сторону Орлеана, но они постоянно хитрили, заставляя ее попусту терять время. Вместо того чтобы избрать правый берег Луары, где находился город, они пошли по левому и проскочили мимо своей цели.
Поняв это, Девственница впала в ярость, еще раз доказав, что не тот у нее характер, чтобы с нею можно было не считаться. Однако она превозмогла себя и поступила как человек действия. Ведь главное, чтобы она сама как можно скорее оказалась в Орлеане и подняла боевой дух его жителей. Армия подойдет следом.