Страница:
Поскольку присутствие управителя было навязано герцогом, все держались от него немного в стороне. К тому же невозмутимая серьезность Готье вечно служила мишенью для тысячи подтруниваний. Анн же, напротив, взял на себя труд заинтересоваться этим холодным и суровым человеком и обнаружил, что к нему были ужасно несправедливы.
Молодой человек поразился, видя, как ревностно тот защищает интересы Вивре. Сам управляющий, обрадованный и удивленный тем, что кто-то впервые заговорил с ним с симпатией, высказался напрямик:
– По закону поступок Франсуа де Вивре необратим, но пять тысяч ливров – сумма немалая, и если дело подать надлежащим образом…
Он показал целую кипу бумаг, исписанных его почерком.
– Я пытаюсь представить финансовое состояние сеньории Вивре несколько… туманным. А в заключение скажу герцогу, что ее выкуп будет превосходной сделкой.
Анн удивился.
– Почему вы делаете это, сир д'Ивиньяк?
На длинном скучном лице впервые проступила бледная улыбка.
– Потому что Вивре того заслуживают. Вы – люди незаурядные, и будет очень досадно, если герцог лишится таких вассалов…
Посвящение Анна, который был пока лишь Анном де Невилем, состоялось по его просьбе на Троицу. Он надеялся, что Святой Дух поможет ему во время тяжкого бдения над оружием.
Ибо, хотя само посвящение в рыцари и радовало его, но страшила мысль о предшествовавшем ему обряде. Состояние Анна оставалось прежним: он не хотел больше заглядывать внутрь самого себя и копаться там. Ему казалось, что тем самым он только попусту причинит себе боль.
Анн открылся своему прадеду, и тот ответил, что бдение над оружием – обязанность, от которой будущий рыцарь не имеет права уклониться. Впрочем, Франсуа убежден, что с помощью Духа Святого все пройдет хорошо.
Согласно обычаю, когда солнце село, Анн вошел в часовню Вивре босиком, в одной рубахе. Кроме рубахи, на нем была только его серая шерстяная повязка.
Двери затворились, вызвав у молодого человека невольную дрожь. Ему почудилось, что это захлопнулся люк, защелкнулись челюсти капкана. Он все-таки не смог избежать того, чего так опасался!
Перед ним в последних лучах заката зловеще багровел витраж с изображением Эда и Людовика Святого. Под ним во мраке склепа покоилась Теодора, пальцами он ощупывал шерстяной лоскут от ее платья…
Львы, волки, ужасный вопрос о том, кто же он такой. С самого рождения Анн раздирался между этими двумя силами; и вот необоримый страх овладел им!
Молодой человек подошел к молитвенной скамеечке, которую поставили рядом с алтарем для завтрашней церемонии, опустился на колени, сложил руки и призвал помощь Святого Духа. И сразу почувствовал себя немного лучше, немного спокойнее. Анн закрыл глаза и постарался дышать медленнее. Постепенно он заметил, что его сердце грохочет уже не так сильно.
Тогда он снова открыл глаза… Напротив, за алтарем, слабо светился витраж. Он вдруг вскочил на ноги. Солнечные лучи проникали в часовню не с той стороны! Эдов витраж, как и подобало, был расположен в ее восточной части, и эти лучи, что пробивались сквозь него снаружи, были лучами рассвета. Всю эту короткую июньскую ночь, все свое бдение над оружием он… проспал!
Анн возвратился к молитвенной скамеечке и вновь преклонил колена. Святой Дух не просто осенил его: он сотворил для него чудо! Даровал ему то, что в его состоянии было самым благоразумным: сон.
Наконец, Анн встал и обошел пустую церковь легким, бодрым шагом. Все было ясно, все было прозрачно! Не размышлять: таков сейчас его долг. Раздумьям пусть предается Франсуа де Вивре. В некотором смысле они стали с прадедом единым целым, и покуда Франсуа жив, Анн будет лишь его рукой.
Молодой человек вспомнил, о чем мечтал еще ребенком – в этой самой часовне, после чудесных откровений Франсуа. Тогда он ощущал себя поборником Добра, вступающим в эпическую битву против Зла, белым рыцарем, который одолеет черного. На это он и уповал теперь перед своим посвящением в рыцари: вновь обрести свою чистоту, свою детскую невинность и отправиться без колебаний, с восторгом и упоением в эту последнюю, решающую и столь долгожданную битву!
Дверь открылась. До слуха донесся металлический лязг: Филипп Мышонок принес доспехи. Бдение над оружием завершилось. Начиналось посвящение в рыцари…
Мышонок помог Анну облачиться. Чтобы траур все же оставался заметен, Анн попросил, чтобы ему вокруг левой руки повязали ленту черного муслина. Затем он взял меч, который избрал своим рыцарским оружием. Это был один из тех двух, что он увез из Куланжа, меч самого Эсташа. Клинок уже был благословлен, когда того посвящали в рыцари: теперь он будет благословлен дважды.
Наконец, мальчуган повесил ему на грудь щит с гербом Невилей: золотой цикламор на лазоревом поле. Анн преклонил колена на молитвенной скамеечке, и церемония началась.
За братом Тифанием, несшим крест, шел Франсуа. Анн с волнением увидел, что тот захотел быть в доспехах, что в его возрасте наверняка было нелегко. На груди у старца висел щит с гербом Вивре, «раскроенным на пасти и песок», и Анн невольно посмотрел на этот символ с вожделением. Но быстро опомнился: месса в честь праздника Троицы, которую служил его прежний наставник, началась…
Анн был рад, что напутствует его именно этот простой человек, чьим бесхитростным, полным оптимизма духом он так восхищался. Ему бы так хотелось продлить эти драгоценные минуты, но из-за его собственного нетерпения они, наоборот, пролетели слишком быстро.
Когда месса закончилась, священник взял меч, благословил и вручил будущему рыцарю, произнеся при этом полагающиеся слова. Анн принял оружие, стоя на коленях.
– Анн, вручаю тебе этот меч, дабы ты стал воителем Господним. Твое оружие обоюдоостро; одним лезвием поражай богатого, который притесняет бедного, другим защищай слабого от сильного.
Франсуа приблизился к алтарю и отвесил по-прежнему коленопреклоненному Анну две символические пощечины, после чего все вышли из церкви. Брат Тифаний возглавлял шествие, за ним ступали Франсуа и Анн, оба в доспехах, следом – Филипп Мышонок, будущий оруженосец. Сияющая Сабина Ланфан и Готье д'Ивиньяк, на устах которого впервые видели улыбку, замыкали кортеж.
Снаружи их ждали все жители Вивре, приглашенные на пир по случаю большого праздника. Когда процессия показалась из церковных врат, ее приветствовали бурными криками.
Франсуа обернулся к своему правнуку.
– Ну как, помог тебе Святой Дух во время бдения над оружием?
– Да, монсеньор.
– Могу я узнать, на что он тебя надоумил?
– Я спал.
Франсуа удивленно поднял брови, потом одарил его одной из своих улыбок, которые Анн так любил. Обойдясь без лишних замечаний, Франсуа молвил:
– Следуй за мной!
Франсуа провел Анна в нижний этаж донжона, в голое помещение, украшенное только щитом «пасти и песок» и высеченным прямо в камне девизом и боевым кличем: «Мой лев». Под надписью на полу лежал меч. Франсуа поднял его и протянул своему правнуку. Анн заметил, что лезвие усыпано бурыми пятнами.
– Поскольку ты рыцарь с двумя мечами, я даю тебе второй: это алхимический меч, тот, с которым я осуществил Великое Деяние. Он представляет собой итог долгого человеческого труда. На этом мече моя кровь, на нем много слез и надежды. Употреби его как подобает…
Франсуа запустил руку за свой латный воротник и достал из-под доспехов маленькую золотую шестиконечную звезду.
– У этой драгоценности тоже алхимическое значение. Тебе я ее не передам. Она принадлежит только мне, как и мой титул испанского гранда. Я хотел избавиться от нее, когда ты уехал. Один адепт нашего искусства запретил мне это. Так что я унесу ее с собой в могилу. Прошу тебя проследить за тем, чтобы ее положили в мой гроб.
Анн слушал, подавленный весомостью этих слов, хотя Франсуа говорил просто, без всякой напыщенности. Но внезапное волнение прорвалось в голосе старика, когда он указал пальцем на щит «пасти и песок», висящий на стене.
– Анн, я хочу изменить герб рода Вивре! Я написал об этом гербовому королю [23] Франции. Не этот герб ты будешь носить, когда вернешь свой титул.
– Изменить? Но как?
– Я хочу добавить к основным цветам нашего рода золотой цикламор – твой цикламор! Герб Вивре будет отныне таким: «раскроенное на пасти и песок поле с золотым цикламором».
– Но вы не можете! Ведь в таком случае это больше не будет герб, дарованный Эду де Вивре Людовиком Святым после львиной охоты!
– Верно. Герб будет уже не воинский, не философский, не алхимический, он даже перестанет противостоять гербу черного рыцаря. Он больше не будет значить ничего. Кроме одного: это прекрасное золотое кольцо, столь близкое к совершенству, превратностями твоей жизни привнесено в более древний герб, вышедший из жизни другого человека. Твой новый герб не будет означать больше ничего. Кроме одного: жизнь превыше туманных мечтаний, и надлежит покориться ей.
Анн молчал. Не пытался добавить что-нибудь или возразить. Просто привесил к поясу меч Франсуа – рядом с мечом Эсташа де Куланжа.
И услышал голос своего прадеда, вновь ставший безмятежным и почти ласковым:
– Теперь вернемся к остальным, тебя хотят чествовать. А потом как можно скорее поедем в Куссон. Пора заняться нашей дорогой тенью.
Франсуа и Анн уехали в Куссон через день, в обществе Сабины, Мышонка и Готье д'Ивиньяка. Но если те направились прямо в замок, то прадед с правнуком остановились несколько раньше, в монастыре Ланноэ. У Анна к седлу были приторочены останки Теодоры. «Волчья дама» приближалась к самому концу своего путешествия.
Сама по себе обитель, расположенная в самой лесистой и дикой части сеньории Куссон, в узкой долине, не представляла собой ничего замечательного. Однако Франсуа, вновь увидев ее, не смог скрыть волнения. Столько событий здесь произошло: здесь училась его мать, здесь венчались его родители, да и он сам. И именно в этом же месте у него была назначена встреча с архитектором и витражных дел мастером, которым предстояло возвести церковь на месте погребения Теодоры.
Франсуа обдумывал план будущего храма вместе с Анном. Ему предстояло называться «Нотр-Дам-де-Сен-Лу». Официально он посвящен святому Лупу [24], епископу города Труа, который победоносно противостоял гуннам Аттилы. Но на самом деле эту церковь возведут в память о «волчьей даме», матери Юга, Теодоре. Она положит конец проклятию Куссона.
Архитектор и витражник были уже на месте. Франсуа обратился к первому из них:
– Мне нужно чудо изящества, каменное кружево!
– Все возможно, монсеньор. Это лишь вопрос времени.
– У вас сроку до Пасхи…
И, не обращая внимания на протесты, Франсуа повернулся к витражисту. И вышло так, что этот мастер, самый умелый и известный во всей Бретани, был родом из деревни Куссон. Последнее обстоятельство Франсуа счел поистине чудесным.
– Я предоставляю вам полную свободу в выборе тем для витражных картин, кроме той, что будет за алтарем. Она должна изображать Пресвятую Деву во славе с чертами Теодоры.
– Теодоры!
– Знаете, как она выглядела?
– С детства знаю, как и все здешние. Но…
– Тогда привлеките к работе весь ваш талант. Создайте шедевр. Пусть она кажется живой. А теперь я покажу вам место…
Следуя за Франсуа, они покинули обитель. Далеко идти не пришлось. Пройдя по тропинке, петлявшей меж деревьев, они вскоре наткнулись на хижину, сложенную из нетесаных камней без всякого раствора. Это было убогое убежище от непогоды с дырой в крыше для выхода дыма.
Франсуа спешился.
– Здесь.
Архитектор поморщился:
– Место неудобное.
– Проложите дорогу. Денег получите, сколько потребуется.
Внутри было пусто, только на земляном полу, где когда-то горел очаг, валялось несколько головешек да каких-то ржавых обломков.
– Алтарь должен находиться в месте, которое я помечу крестом. А теперь ступайте: рисуйте, чертите, делайте наброски, наберите рабочих – и чтоб результат получился превосходный!
Оба мастера удалились. Прадед с правнуком остались одни. Анн был заинтригован в высшей степени. Франсуа сказал ему лишь одно: что знает, где надлежит ставить церковь, но ничего больше не добавил.
– В третий раз прихожу я в эту хижину. Она хранит воспоминания, что будут постарше меня: здесь я был зачат – на Сретенье тысяча триста тридцать третьего года, на глазах у шести отрезанных волчьих голов. Почему так случилось? Не знаю. Не так давно на этом самом месте я молил Теодору о прощении. Тут она и должна упокоиться.
Он показал на следы беловатой пыли недалеко от очага.
– И вот здесь ты должен копать…
Анн заранее прихватил с собой лопату и теперь взялся за дело. Он долго трудился под молчаливым взглядом своего прадеда. Наконец, яма стала достаточно глубокой, чтобы вместить останки Теодоры. Молодой человек бережно опустил туда скелет в волчьей шкуре и засыпал землей. Связал из двух веток крест и воткнул в земляной холмик.
Франсуа опустился на колени рядом с ним. Как и прежде, в склепе Вивре, они долго молились за душу усопшей. Наконец, настала пора уходить. В последний раз Анн подумал о своей супруге, и эта мысль, вместо того чтобы остаться в душе, сорвалась с его уст:
– Спи, моя возлюбленная. Да будет тебе вечная тьма летней ночью.
Если пребывание в Вивре стало для Анна отдыхом, то возвращение в Куссон не могло обойтись без некоторой серьезности.
Молодой человек знал, что в последний раз видит края, где разыгрались события, определившие его жизнь. Отныне Куссон принадлежит герцогу Бретонскому, который ни за что не вернет столь важные владения.
Подобный поворот событий Анн считал вопиюще несправедливым. Эти места хранили столь значительную часть его личности, в них запечатлелись судьбы его предков. Не может Куссон, словно заурядный товар, стать предметом торга и отойти кому-то другому! Право на эти земли должны давать страдание и счастье…
Поскольку он видел их в последний раз, ему захотелось сразу же по приезде насытиться ими, запечатлеть в своем сердце. И Анн устроил настоящее паломничество: Югова библиотека, где он впервые услышал имя Теодоры; собственная комната, где впервые уловил ее голос в волчьем хоре; камин в парадном зале, где она впервые предстала пред ним; стены замка, где она его завоевала в ночь Страстной пятницы, назвавшись именем Альеноры Заморской.
Не осталась забытой и другая девушка – хрупкое создание, унесенное во тьму неистовством его любви. В тот же день он навестил грот напротив мельницы, поехал взглянуть на водопадик и, наконец, побывал на могиле Перрины, на деревенском кладбище.
Когда Анн покинул погост, его окружили местные крестьяне. Весть о том, что «волчья дама» умерла и что молодой сеньор привез ее останки, дабы похоронить их в ее собственной земле и тем самым упокоить ее душу, уже разнеслась по округе.
К нему подходили, хотели прикоснуться. Отовсюду слышались возгласы благодарности:
– Спасибо, монсеньор!
– Будьте благословенны вовек!
Анн протестовал, но напрасно: унять их пылкую признательность было невозможно. Для них он был героем, который женился на Теодоре, чтобы вернуть ее на путь добра и разрушить древнее проклятие…
Приехав в Куссон, Франсуа тоже пустился в паломничество. Оно было недалеким – лишь до берега моря, на изборожденный морщинами отлива пляж.
Это происходило здесь… Сильный запах йода щекотал ему ноздри. Море отступило так далеко, что первые волны были едва различимы. Ближе виднелась плоская, облепленная ракушками скала – русалочья могила, а напротив нее другая, стоящая торчком, – статуя юноши.
Здесь и будет ждать его смерть. Не сейчас, а когда ему исполнится сто лет. И не наяву, а во сне. Так обещала Маргаритка. Теперь он готов. Она может приходить. Это он и собирался сказать своей отроческой любви:
– Слушай, Маргаритка: Анн вернулся!
В Куссоне Анн смог, наконец, всерьез подготовиться к сражению против всадника, вооруженного булавой. Из Нанта был приглашен итальянский учитель фехтования, большой знаток этого оружия, а поскольку прадед и правнук намеревались остаться тут до весны, то необходимое время имелось.
Итальянец сообщил Анну, что лучшая тактика против булавы состоит в уклонении от удара. Это единственное оружие, против которого фехтование двумя мечами бессильно. Молодой сеньор должен оставить себе только один меч и уворачиваться от ударов. В конце концов, противник растратит силы – и вот тогда останется лишь изловчиться и нанести удар.
Они вместе отрабатывали это упражнение по многу часов в день. В конце концов, Анн мог бы повторить его с закрытыми глазами…
Тем временем переговоры с герцогом Бретонским, которые по-прежнему вел Готье д'Ивиньяк, продвигались неплохо, и, хотя еще оставалось утрясти некоторые детали, положительный результат вскоре был достигнут.
Герцога подвигли на это как денежная выгода, так и политические соображения. Иоанн V, прозванный Благоразумным, был и в самом деле человеком расчетливым. Пользуясь колебанием весов между французами и англичанами, он пытался обеспечить независимость своих земель. Так, он признал Труаский договор, лишавший дофина наследства в пользу короля Англии, но затем разрешил своему брату Артуру де Ришмону стать коннетаблем Карла VII.
Будучи хорошим политиком, Иоанн V понял: после эпопеи Жанны д'Арк ветер переменился окончательно. Не сегодня так завтра французы победят, и ему следует дать им доказательства своей доброй воли. Просьба этих Вивре, столь ярых приверженцев французской партии, подоспела как раз вовремя. Герцог был весьма расположен удовлетворить ее. И более того, он постарается, чтобы в его жесте было, как можно больше, блеска и чтобы молва о нем разнеслась как можно дальше!
В начале 1433 года посланец Иоанна V Бретонского объявил в Куссоне, что его милость герцог не только восстанавливает Анна де Невиля в правах наследника Вивре, но и самолично вручит ему герб. Церемония состоится одновременно с освящением церкви Нотр-Дам-де-Сен-Лу епископом Нантским.
С другой стороны, Франсуа вскоре получил ответ от гербового короля Франции – и тоже благоприятный. Ему дозволялось добавить к своим цветам золотой цикламор. Отныне именно этот герб будет занесен во все гербовники королевства как герб рода Вивре.
Все эти чудеса происходили в середине апреля, ровно год спустя после отъезда Анна из замка Куланж.
Никогда еще Куссонской сеньории не оказывалось столь высокой чести. За несколько дней до торжества сюда стали стекаться самые именитые люди провинции, а накануне прибыл и сам герцог вместе с епископом Нантским, канцлером Бретани Жаном де Мальтруа.
Иоанн V был в превосходном расположении духа. Он вступил в пору полного расцвета сил, верил в мощь своего герцогства и был вовсе не прочь похвастаться перед всеми грозной крепостью Куссон, хозяином которой скоро станет. Анн и Франсуа – отчасти с раздражением, отчасти посмеиваясь – наблюдали за тем, как знатные дамы и важные вельможи расхаживают по залам и укреплениям замка с шумными и льстивыми изъявлениями восторга. Но оба были не в претензии. Их думы в это время находились не здесь…
Мыслями они устремлялись в лес Ланноэ, туда, где еще недавно стояла пастушья хижина, сложенная из дикого камня, – и где возвышалась отныне церковь Нотр-Дам-де-Сен-Лу. Ни тот, ни другой не хотели смотреть, как строится здание: они вместе увидят его уже готовым.
В назначенный день торжественный кортеж пустился в дорогу во главе с епископом и его священниками, затянувшими песнопения. На всем протяжении пути шествие встречали невероятные толпы народа. Все население сеньории стеклось сюда, чтобы поглазеть на герцога и епископа. А главное – все желали чествовать своего героя, неустрашимого супруга Теодоры.
Для Анна этот день стал еще более волнующим, нежели посвящение в рыцари. Он ехал бок о бок со своим прадедом, на Безотрадном, в доспехах без всякого герба, но с черным муслиновым шарфом на левой руке. Время от времени он поглядывал на Франсуа, тоже облаченного в доспехи. Оба были взволнованы, и это бросалось в глаза.
Церковь Нотр-Дам-де-Сен-Лу открылась с поворота широкой дороги, недавно проложенной через лес. Несмотря на все свои усилия, рабочие не успели завершить постройку, но от этого она, быть может, казалась еще восхитительнее. Пока недоставало кровли, но каменные своды заменила листва деревьев. Не были достроены портал и центральная часть фасада, но таким образом осталась видна изрядная часть внутреннего убранства: алтарь, хор, а главное – витраж, замыкающий апсиду.
Франсуа и Анн не верили собственным глазам. Витражных дел мастер сотворил настоящее чудо. Пресвятая Дева была изображена в момент своего Успения. Она парила на облаке, в окружении ангелов, улыбаясь земле, простиравшейся далеко внизу под ее ногами. Сходство с Теодорой показалось Анну ошеломляющим: он вновь видел ее серые глаза, белокурые волосы, перевитые темными прядями, любовался ее гордой статью. Да, это была она!
Не сводя с Теодоры глаз, Анн приблизился к хорам. Перед алтарем, в том самом месте, где несколько месяцев назад он выкопал могилу, лежала мраморная плита с высеченной надписью: «Теодора де Куссон. Requiescat in pace» [25].
Анн занял место в первом ряду молящихся. Раздались дивные голоса певчих. Епископ Нантский приблизился к алтарю, и церемония началась.
Анн хорошо знал, что речь идет о чем-то совсем ином, нежели просто освящение церкви. Это были подлинные смерть и воскресение Теодоры. Молитвы, которые возносили здесь за упокой ее души, навсегда отдаляли «волчью даму» от земли. Душа среди душ, теперь она обитала в раю. Куссонские волки избавились, наконец, от злых чар. Освятились. Отныне у них есть свое святилище, как есть оно у львов Вивре. С сегодняшнего дня волки Куссона станут спутниками и друзьями людей. Эти мысли настолько поглотили Анна, что он почти забыл о том, что сегодня – прекраснейший день в его жизни. Проповедь епископа Жана де Мальтруа внезапно вернула его к действительности. Князь церкви и канцлер Бретани, он долгим похвальным словом помянул дю Геклена, самого знаменитого из бретонцев, который покрыл себя славой на службе королю Карлу V, деду нынешнего Карла VII. А от дю Геклена плавно перешел к роду Вивре, которому герцог решил воздать честь.
– Не забудем, что Франсуа де Вивре был вернейшим из соратников коннетабля дю Геклена. Он следовал за ним во всех его походах, даже в Испанию, чтобы защищать с ним вместе короля Кастилии и честь Франции. Там сир де Вивре был удостоен титула испанского гранда. Это последний из соратников дю Геклена, кто остался среди нас…
В порядке исключения Анн получил право на герб Вивре, хотя его прадед, носитель титула, был еще жив. Конечно же, по его просьбе. Франсуа хотел, чтобы и его герб запечатлелся в грядущей победе Франции.
Настал торжественный миг…
Герцог Иоанн V Бретонский занял место перед алтарем. Оруженосец принес ему на подушке щит с новым гербом Вивре, который впервые предстал взорам: на красно-черном поле, разделенном по диагонали, в центре красовалось большое золотое, как солнце, кольцо – цикламор.
Иоанн V подозвал Анна. Тот преклонил перед ним колено. Герцог повесил щит ему на грудь и повторил слова Людовика Святого, обращенные некогда к Эду, основателю рода:
– Отлично, мой лев!
Бывают мгновения, которые слишком сильны, чтобы пережить их, как должно. Анн так ждал этого мига, так на него надеялся, что все в его душе внезапно смешалось, все стало казаться далеким, будто во сне. Молодому человеку никак не удавалось поверить, что он снова стал одним из Вивре, что он отныне и навсегда – Анн де Вивре, сир де Невиль! И Виргилио д'Орта и Изидор Ланфан не ошиблись: его самое сокровенное желание сбылось. О них обоих и промелькнула у Анна единственная, невнятная мысль…
Как того требовала традиция, он принес герцогу, своему сюзерену, клятву верности, потом встал на колено перед Франсуа, склонил голову и застыл. Прадед подал ему знак подняться и, несмотря на все свои усилия, не смог сдержать слез.
Мгновения сильнейшего волнения миновали. Выход из часовни превратился во всеобщее ликование, в веселую, шумную сутолоку. Поселяне сеньории Куссон и крестьяне, пришедшие на торжество из более отдаленных мест, оживленно толкались вокруг. Анн сел на Безотрадного, но был так стеснен толпой, так зажат ею, что едва мог продвигаться вперед.
Сияющий Мышонок держался у него за спиной. На плече мальчика, как всегда, сидел Зефирин. Восхищенный новым гербом Вивре, Мышонок захотел поделиться своим восторгом с соколом и снял с его глаз колпачок.
– Гляди, Зефирин! Гляди!
Сокол захлопал крыльями, покрутил головой, пытаясь сориентироваться, и вдруг взлетел. Анн машинально проследил за ним взглядом и увидел, как тот, покружив над толпой, камнем упал на какого-то монаха. Тот попытался отогнать птицу, замахал руками, но Зефирин и знать ничего не захотел и уселся прямо ему на плечо.
На плечо?.. Анн стал понукать Безотрадного, пробиваясь сквозь толпу к монаху, которого из-за надвинутого на глаза капюшона совершенно не мог рассмотреть. Наконец, молодой человек спрыгнул на землю и проворно скинул капюшон с головы подозрительного церковника. Хлынула волна темных волос. Голубоглазое лицо с прелестными ямочками на щеках улыбалось ему немного боязливой улыбкой, какая бывает у детей, пойманных на какой-нибудь шалости.
Молодой человек поразился, видя, как ревностно тот защищает интересы Вивре. Сам управляющий, обрадованный и удивленный тем, что кто-то впервые заговорил с ним с симпатией, высказался напрямик:
– По закону поступок Франсуа де Вивре необратим, но пять тысяч ливров – сумма немалая, и если дело подать надлежащим образом…
Он показал целую кипу бумаг, исписанных его почерком.
– Я пытаюсь представить финансовое состояние сеньории Вивре несколько… туманным. А в заключение скажу герцогу, что ее выкуп будет превосходной сделкой.
Анн удивился.
– Почему вы делаете это, сир д'Ивиньяк?
На длинном скучном лице впервые проступила бледная улыбка.
– Потому что Вивре того заслуживают. Вы – люди незаурядные, и будет очень досадно, если герцог лишится таких вассалов…
***
Посвящение Анна, который был пока лишь Анном де Невилем, состоялось по его просьбе на Троицу. Он надеялся, что Святой Дух поможет ему во время тяжкого бдения над оружием.
Ибо, хотя само посвящение в рыцари и радовало его, но страшила мысль о предшествовавшем ему обряде. Состояние Анна оставалось прежним: он не хотел больше заглядывать внутрь самого себя и копаться там. Ему казалось, что тем самым он только попусту причинит себе боль.
Анн открылся своему прадеду, и тот ответил, что бдение над оружием – обязанность, от которой будущий рыцарь не имеет права уклониться. Впрочем, Франсуа убежден, что с помощью Духа Святого все пройдет хорошо.
Согласно обычаю, когда солнце село, Анн вошел в часовню Вивре босиком, в одной рубахе. Кроме рубахи, на нем была только его серая шерстяная повязка.
Двери затворились, вызвав у молодого человека невольную дрожь. Ему почудилось, что это захлопнулся люк, защелкнулись челюсти капкана. Он все-таки не смог избежать того, чего так опасался!
Перед ним в последних лучах заката зловеще багровел витраж с изображением Эда и Людовика Святого. Под ним во мраке склепа покоилась Теодора, пальцами он ощупывал шерстяной лоскут от ее платья…
Львы, волки, ужасный вопрос о том, кто же он такой. С самого рождения Анн раздирался между этими двумя силами; и вот необоримый страх овладел им!
Молодой человек подошел к молитвенной скамеечке, которую поставили рядом с алтарем для завтрашней церемонии, опустился на колени, сложил руки и призвал помощь Святого Духа. И сразу почувствовал себя немного лучше, немного спокойнее. Анн закрыл глаза и постарался дышать медленнее. Постепенно он заметил, что его сердце грохочет уже не так сильно.
Тогда он снова открыл глаза… Напротив, за алтарем, слабо светился витраж. Он вдруг вскочил на ноги. Солнечные лучи проникали в часовню не с той стороны! Эдов витраж, как и подобало, был расположен в ее восточной части, и эти лучи, что пробивались сквозь него снаружи, были лучами рассвета. Всю эту короткую июньскую ночь, все свое бдение над оружием он… проспал!
Анн возвратился к молитвенной скамеечке и вновь преклонил колена. Святой Дух не просто осенил его: он сотворил для него чудо! Даровал ему то, что в его состоянии было самым благоразумным: сон.
Наконец, Анн встал и обошел пустую церковь легким, бодрым шагом. Все было ясно, все было прозрачно! Не размышлять: таков сейчас его долг. Раздумьям пусть предается Франсуа де Вивре. В некотором смысле они стали с прадедом единым целым, и покуда Франсуа жив, Анн будет лишь его рукой.
Молодой человек вспомнил, о чем мечтал еще ребенком – в этой самой часовне, после чудесных откровений Франсуа. Тогда он ощущал себя поборником Добра, вступающим в эпическую битву против Зла, белым рыцарем, который одолеет черного. На это он и уповал теперь перед своим посвящением в рыцари: вновь обрести свою чистоту, свою детскую невинность и отправиться без колебаний, с восторгом и упоением в эту последнюю, решающую и столь долгожданную битву!
Дверь открылась. До слуха донесся металлический лязг: Филипп Мышонок принес доспехи. Бдение над оружием завершилось. Начиналось посвящение в рыцари…
Мышонок помог Анну облачиться. Чтобы траур все же оставался заметен, Анн попросил, чтобы ему вокруг левой руки повязали ленту черного муслина. Затем он взял меч, который избрал своим рыцарским оружием. Это был один из тех двух, что он увез из Куланжа, меч самого Эсташа. Клинок уже был благословлен, когда того посвящали в рыцари: теперь он будет благословлен дважды.
Наконец, мальчуган повесил ему на грудь щит с гербом Невилей: золотой цикламор на лазоревом поле. Анн преклонил колена на молитвенной скамеечке, и церемония началась.
За братом Тифанием, несшим крест, шел Франсуа. Анн с волнением увидел, что тот захотел быть в доспехах, что в его возрасте наверняка было нелегко. На груди у старца висел щит с гербом Вивре, «раскроенным на пасти и песок», и Анн невольно посмотрел на этот символ с вожделением. Но быстро опомнился: месса в честь праздника Троицы, которую служил его прежний наставник, началась…
Анн был рад, что напутствует его именно этот простой человек, чьим бесхитростным, полным оптимизма духом он так восхищался. Ему бы так хотелось продлить эти драгоценные минуты, но из-за его собственного нетерпения они, наоборот, пролетели слишком быстро.
Когда месса закончилась, священник взял меч, благословил и вручил будущему рыцарю, произнеся при этом полагающиеся слова. Анн принял оружие, стоя на коленях.
– Анн, вручаю тебе этот меч, дабы ты стал воителем Господним. Твое оружие обоюдоостро; одним лезвием поражай богатого, который притесняет бедного, другим защищай слабого от сильного.
Франсуа приблизился к алтарю и отвесил по-прежнему коленопреклоненному Анну две символические пощечины, после чего все вышли из церкви. Брат Тифаний возглавлял шествие, за ним ступали Франсуа и Анн, оба в доспехах, следом – Филипп Мышонок, будущий оруженосец. Сияющая Сабина Ланфан и Готье д'Ивиньяк, на устах которого впервые видели улыбку, замыкали кортеж.
Снаружи их ждали все жители Вивре, приглашенные на пир по случаю большого праздника. Когда процессия показалась из церковных врат, ее приветствовали бурными криками.
Франсуа обернулся к своему правнуку.
– Ну как, помог тебе Святой Дух во время бдения над оружием?
– Да, монсеньор.
– Могу я узнать, на что он тебя надоумил?
– Я спал.
Франсуа удивленно поднял брови, потом одарил его одной из своих улыбок, которые Анн так любил. Обойдясь без лишних замечаний, Франсуа молвил:
– Следуй за мной!
Франсуа провел Анна в нижний этаж донжона, в голое помещение, украшенное только щитом «пасти и песок» и высеченным прямо в камне девизом и боевым кличем: «Мой лев». Под надписью на полу лежал меч. Франсуа поднял его и протянул своему правнуку. Анн заметил, что лезвие усыпано бурыми пятнами.
– Поскольку ты рыцарь с двумя мечами, я даю тебе второй: это алхимический меч, тот, с которым я осуществил Великое Деяние. Он представляет собой итог долгого человеческого труда. На этом мече моя кровь, на нем много слез и надежды. Употреби его как подобает…
Франсуа запустил руку за свой латный воротник и достал из-под доспехов маленькую золотую шестиконечную звезду.
– У этой драгоценности тоже алхимическое значение. Тебе я ее не передам. Она принадлежит только мне, как и мой титул испанского гранда. Я хотел избавиться от нее, когда ты уехал. Один адепт нашего искусства запретил мне это. Так что я унесу ее с собой в могилу. Прошу тебя проследить за тем, чтобы ее положили в мой гроб.
Анн слушал, подавленный весомостью этих слов, хотя Франсуа говорил просто, без всякой напыщенности. Но внезапное волнение прорвалось в голосе старика, когда он указал пальцем на щит «пасти и песок», висящий на стене.
– Анн, я хочу изменить герб рода Вивре! Я написал об этом гербовому королю [23] Франции. Не этот герб ты будешь носить, когда вернешь свой титул.
– Изменить? Но как?
– Я хочу добавить к основным цветам нашего рода золотой цикламор – твой цикламор! Герб Вивре будет отныне таким: «раскроенное на пасти и песок поле с золотым цикламором».
– Но вы не можете! Ведь в таком случае это больше не будет герб, дарованный Эду де Вивре Людовиком Святым после львиной охоты!
– Верно. Герб будет уже не воинский, не философский, не алхимический, он даже перестанет противостоять гербу черного рыцаря. Он больше не будет значить ничего. Кроме одного: это прекрасное золотое кольцо, столь близкое к совершенству, превратностями твоей жизни привнесено в более древний герб, вышедший из жизни другого человека. Твой новый герб не будет означать больше ничего. Кроме одного: жизнь превыше туманных мечтаний, и надлежит покориться ей.
Анн молчал. Не пытался добавить что-нибудь или возразить. Просто привесил к поясу меч Франсуа – рядом с мечом Эсташа де Куланжа.
И услышал голос своего прадеда, вновь ставший безмятежным и почти ласковым:
– Теперь вернемся к остальным, тебя хотят чествовать. А потом как можно скорее поедем в Куссон. Пора заняться нашей дорогой тенью.
***
Франсуа и Анн уехали в Куссон через день, в обществе Сабины, Мышонка и Готье д'Ивиньяка. Но если те направились прямо в замок, то прадед с правнуком остановились несколько раньше, в монастыре Ланноэ. У Анна к седлу были приторочены останки Теодоры. «Волчья дама» приближалась к самому концу своего путешествия.
Сама по себе обитель, расположенная в самой лесистой и дикой части сеньории Куссон, в узкой долине, не представляла собой ничего замечательного. Однако Франсуа, вновь увидев ее, не смог скрыть волнения. Столько событий здесь произошло: здесь училась его мать, здесь венчались его родители, да и он сам. И именно в этом же месте у него была назначена встреча с архитектором и витражных дел мастером, которым предстояло возвести церковь на месте погребения Теодоры.
Франсуа обдумывал план будущего храма вместе с Анном. Ему предстояло называться «Нотр-Дам-де-Сен-Лу». Официально он посвящен святому Лупу [24], епископу города Труа, который победоносно противостоял гуннам Аттилы. Но на самом деле эту церковь возведут в память о «волчьей даме», матери Юга, Теодоре. Она положит конец проклятию Куссона.
Архитектор и витражник были уже на месте. Франсуа обратился к первому из них:
– Мне нужно чудо изящества, каменное кружево!
– Все возможно, монсеньор. Это лишь вопрос времени.
– У вас сроку до Пасхи…
И, не обращая внимания на протесты, Франсуа повернулся к витражисту. И вышло так, что этот мастер, самый умелый и известный во всей Бретани, был родом из деревни Куссон. Последнее обстоятельство Франсуа счел поистине чудесным.
– Я предоставляю вам полную свободу в выборе тем для витражных картин, кроме той, что будет за алтарем. Она должна изображать Пресвятую Деву во славе с чертами Теодоры.
– Теодоры!
– Знаете, как она выглядела?
– С детства знаю, как и все здешние. Но…
– Тогда привлеките к работе весь ваш талант. Создайте шедевр. Пусть она кажется живой. А теперь я покажу вам место…
Следуя за Франсуа, они покинули обитель. Далеко идти не пришлось. Пройдя по тропинке, петлявшей меж деревьев, они вскоре наткнулись на хижину, сложенную из нетесаных камней без всякого раствора. Это было убогое убежище от непогоды с дырой в крыше для выхода дыма.
Франсуа спешился.
– Здесь.
Архитектор поморщился:
– Место неудобное.
– Проложите дорогу. Денег получите, сколько потребуется.
Внутри было пусто, только на земляном полу, где когда-то горел очаг, валялось несколько головешек да каких-то ржавых обломков.
– Алтарь должен находиться в месте, которое я помечу крестом. А теперь ступайте: рисуйте, чертите, делайте наброски, наберите рабочих – и чтоб результат получился превосходный!
Оба мастера удалились. Прадед с правнуком остались одни. Анн был заинтригован в высшей степени. Франсуа сказал ему лишь одно: что знает, где надлежит ставить церковь, но ничего больше не добавил.
– В третий раз прихожу я в эту хижину. Она хранит воспоминания, что будут постарше меня: здесь я был зачат – на Сретенье тысяча триста тридцать третьего года, на глазах у шести отрезанных волчьих голов. Почему так случилось? Не знаю. Не так давно на этом самом месте я молил Теодору о прощении. Тут она и должна упокоиться.
Он показал на следы беловатой пыли недалеко от очага.
– И вот здесь ты должен копать…
Анн заранее прихватил с собой лопату и теперь взялся за дело. Он долго трудился под молчаливым взглядом своего прадеда. Наконец, яма стала достаточно глубокой, чтобы вместить останки Теодоры. Молодой человек бережно опустил туда скелет в волчьей шкуре и засыпал землей. Связал из двух веток крест и воткнул в земляной холмик.
Франсуа опустился на колени рядом с ним. Как и прежде, в склепе Вивре, они долго молились за душу усопшей. Наконец, настала пора уходить. В последний раз Анн подумал о своей супруге, и эта мысль, вместо того чтобы остаться в душе, сорвалась с его уст:
– Спи, моя возлюбленная. Да будет тебе вечная тьма летней ночью.
***
Если пребывание в Вивре стало для Анна отдыхом, то возвращение в Куссон не могло обойтись без некоторой серьезности.
Молодой человек знал, что в последний раз видит края, где разыгрались события, определившие его жизнь. Отныне Куссон принадлежит герцогу Бретонскому, который ни за что не вернет столь важные владения.
Подобный поворот событий Анн считал вопиюще несправедливым. Эти места хранили столь значительную часть его личности, в них запечатлелись судьбы его предков. Не может Куссон, словно заурядный товар, стать предметом торга и отойти кому-то другому! Право на эти земли должны давать страдание и счастье…
Поскольку он видел их в последний раз, ему захотелось сразу же по приезде насытиться ими, запечатлеть в своем сердце. И Анн устроил настоящее паломничество: Югова библиотека, где он впервые услышал имя Теодоры; собственная комната, где впервые уловил ее голос в волчьем хоре; камин в парадном зале, где она впервые предстала пред ним; стены замка, где она его завоевала в ночь Страстной пятницы, назвавшись именем Альеноры Заморской.
Не осталась забытой и другая девушка – хрупкое создание, унесенное во тьму неистовством его любви. В тот же день он навестил грот напротив мельницы, поехал взглянуть на водопадик и, наконец, побывал на могиле Перрины, на деревенском кладбище.
Когда Анн покинул погост, его окружили местные крестьяне. Весть о том, что «волчья дама» умерла и что молодой сеньор привез ее останки, дабы похоронить их в ее собственной земле и тем самым упокоить ее душу, уже разнеслась по округе.
К нему подходили, хотели прикоснуться. Отовсюду слышались возгласы благодарности:
– Спасибо, монсеньор!
– Будьте благословенны вовек!
Анн протестовал, но напрасно: унять их пылкую признательность было невозможно. Для них он был героем, который женился на Теодоре, чтобы вернуть ее на путь добра и разрушить древнее проклятие…
***
Приехав в Куссон, Франсуа тоже пустился в паломничество. Оно было недалеким – лишь до берега моря, на изборожденный морщинами отлива пляж.
Это происходило здесь… Сильный запах йода щекотал ему ноздри. Море отступило так далеко, что первые волны были едва различимы. Ближе виднелась плоская, облепленная ракушками скала – русалочья могила, а напротив нее другая, стоящая торчком, – статуя юноши.
Здесь и будет ждать его смерть. Не сейчас, а когда ему исполнится сто лет. И не наяву, а во сне. Так обещала Маргаритка. Теперь он готов. Она может приходить. Это он и собирался сказать своей отроческой любви:
– Слушай, Маргаритка: Анн вернулся!
***
В Куссоне Анн смог, наконец, всерьез подготовиться к сражению против всадника, вооруженного булавой. Из Нанта был приглашен итальянский учитель фехтования, большой знаток этого оружия, а поскольку прадед и правнук намеревались остаться тут до весны, то необходимое время имелось.
Итальянец сообщил Анну, что лучшая тактика против булавы состоит в уклонении от удара. Это единственное оружие, против которого фехтование двумя мечами бессильно. Молодой сеньор должен оставить себе только один меч и уворачиваться от ударов. В конце концов, противник растратит силы – и вот тогда останется лишь изловчиться и нанести удар.
Они вместе отрабатывали это упражнение по многу часов в день. В конце концов, Анн мог бы повторить его с закрытыми глазами…
Тем временем переговоры с герцогом Бретонским, которые по-прежнему вел Готье д'Ивиньяк, продвигались неплохо, и, хотя еще оставалось утрясти некоторые детали, положительный результат вскоре был достигнут.
Герцога подвигли на это как денежная выгода, так и политические соображения. Иоанн V, прозванный Благоразумным, был и в самом деле человеком расчетливым. Пользуясь колебанием весов между французами и англичанами, он пытался обеспечить независимость своих земель. Так, он признал Труаский договор, лишавший дофина наследства в пользу короля Англии, но затем разрешил своему брату Артуру де Ришмону стать коннетаблем Карла VII.
Будучи хорошим политиком, Иоанн V понял: после эпопеи Жанны д'Арк ветер переменился окончательно. Не сегодня так завтра французы победят, и ему следует дать им доказательства своей доброй воли. Просьба этих Вивре, столь ярых приверженцев французской партии, подоспела как раз вовремя. Герцог был весьма расположен удовлетворить ее. И более того, он постарается, чтобы в его жесте было, как можно больше, блеска и чтобы молва о нем разнеслась как можно дальше!
В начале 1433 года посланец Иоанна V Бретонского объявил в Куссоне, что его милость герцог не только восстанавливает Анна де Невиля в правах наследника Вивре, но и самолично вручит ему герб. Церемония состоится одновременно с освящением церкви Нотр-Дам-де-Сен-Лу епископом Нантским.
С другой стороны, Франсуа вскоре получил ответ от гербового короля Франции – и тоже благоприятный. Ему дозволялось добавить к своим цветам золотой цикламор. Отныне именно этот герб будет занесен во все гербовники королевства как герб рода Вивре.
***
Все эти чудеса происходили в середине апреля, ровно год спустя после отъезда Анна из замка Куланж.
Никогда еще Куссонской сеньории не оказывалось столь высокой чести. За несколько дней до торжества сюда стали стекаться самые именитые люди провинции, а накануне прибыл и сам герцог вместе с епископом Нантским, канцлером Бретани Жаном де Мальтруа.
***
Иоанн V был в превосходном расположении духа. Он вступил в пору полного расцвета сил, верил в мощь своего герцогства и был вовсе не прочь похвастаться перед всеми грозной крепостью Куссон, хозяином которой скоро станет. Анн и Франсуа – отчасти с раздражением, отчасти посмеиваясь – наблюдали за тем, как знатные дамы и важные вельможи расхаживают по залам и укреплениям замка с шумными и льстивыми изъявлениями восторга. Но оба были не в претензии. Их думы в это время находились не здесь…
Мыслями они устремлялись в лес Ланноэ, туда, где еще недавно стояла пастушья хижина, сложенная из дикого камня, – и где возвышалась отныне церковь Нотр-Дам-де-Сен-Лу. Ни тот, ни другой не хотели смотреть, как строится здание: они вместе увидят его уже готовым.
В назначенный день торжественный кортеж пустился в дорогу во главе с епископом и его священниками, затянувшими песнопения. На всем протяжении пути шествие встречали невероятные толпы народа. Все население сеньории стеклось сюда, чтобы поглазеть на герцога и епископа. А главное – все желали чествовать своего героя, неустрашимого супруга Теодоры.
Для Анна этот день стал еще более волнующим, нежели посвящение в рыцари. Он ехал бок о бок со своим прадедом, на Безотрадном, в доспехах без всякого герба, но с черным муслиновым шарфом на левой руке. Время от времени он поглядывал на Франсуа, тоже облаченного в доспехи. Оба были взволнованы, и это бросалось в глаза.
Церковь Нотр-Дам-де-Сен-Лу открылась с поворота широкой дороги, недавно проложенной через лес. Несмотря на все свои усилия, рабочие не успели завершить постройку, но от этого она, быть может, казалась еще восхитительнее. Пока недоставало кровли, но каменные своды заменила листва деревьев. Не были достроены портал и центральная часть фасада, но таким образом осталась видна изрядная часть внутреннего убранства: алтарь, хор, а главное – витраж, замыкающий апсиду.
Франсуа и Анн не верили собственным глазам. Витражных дел мастер сотворил настоящее чудо. Пресвятая Дева была изображена в момент своего Успения. Она парила на облаке, в окружении ангелов, улыбаясь земле, простиравшейся далеко внизу под ее ногами. Сходство с Теодорой показалось Анну ошеломляющим: он вновь видел ее серые глаза, белокурые волосы, перевитые темными прядями, любовался ее гордой статью. Да, это была она!
Не сводя с Теодоры глаз, Анн приблизился к хорам. Перед алтарем, в том самом месте, где несколько месяцев назад он выкопал могилу, лежала мраморная плита с высеченной надписью: «Теодора де Куссон. Requiescat in pace» [25].
Анн занял место в первом ряду молящихся. Раздались дивные голоса певчих. Епископ Нантский приблизился к алтарю, и церемония началась.
Анн хорошо знал, что речь идет о чем-то совсем ином, нежели просто освящение церкви. Это были подлинные смерть и воскресение Теодоры. Молитвы, которые возносили здесь за упокой ее души, навсегда отдаляли «волчью даму» от земли. Душа среди душ, теперь она обитала в раю. Куссонские волки избавились, наконец, от злых чар. Освятились. Отныне у них есть свое святилище, как есть оно у львов Вивре. С сегодняшнего дня волки Куссона станут спутниками и друзьями людей. Эти мысли настолько поглотили Анна, что он почти забыл о том, что сегодня – прекраснейший день в его жизни. Проповедь епископа Жана де Мальтруа внезапно вернула его к действительности. Князь церкви и канцлер Бретани, он долгим похвальным словом помянул дю Геклена, самого знаменитого из бретонцев, который покрыл себя славой на службе королю Карлу V, деду нынешнего Карла VII. А от дю Геклена плавно перешел к роду Вивре, которому герцог решил воздать честь.
– Не забудем, что Франсуа де Вивре был вернейшим из соратников коннетабля дю Геклена. Он следовал за ним во всех его походах, даже в Испанию, чтобы защищать с ним вместе короля Кастилии и честь Франции. Там сир де Вивре был удостоен титула испанского гранда. Это последний из соратников дю Геклена, кто остался среди нас…
В порядке исключения Анн получил право на герб Вивре, хотя его прадед, носитель титула, был еще жив. Конечно же, по его просьбе. Франсуа хотел, чтобы и его герб запечатлелся в грядущей победе Франции.
Настал торжественный миг…
Герцог Иоанн V Бретонский занял место перед алтарем. Оруженосец принес ему на подушке щит с новым гербом Вивре, который впервые предстал взорам: на красно-черном поле, разделенном по диагонали, в центре красовалось большое золотое, как солнце, кольцо – цикламор.
Иоанн V подозвал Анна. Тот преклонил перед ним колено. Герцог повесил щит ему на грудь и повторил слова Людовика Святого, обращенные некогда к Эду, основателю рода:
– Отлично, мой лев!
Бывают мгновения, которые слишком сильны, чтобы пережить их, как должно. Анн так ждал этого мига, так на него надеялся, что все в его душе внезапно смешалось, все стало казаться далеким, будто во сне. Молодому человеку никак не удавалось поверить, что он снова стал одним из Вивре, что он отныне и навсегда – Анн де Вивре, сир де Невиль! И Виргилио д'Орта и Изидор Ланфан не ошиблись: его самое сокровенное желание сбылось. О них обоих и промелькнула у Анна единственная, невнятная мысль…
Как того требовала традиция, он принес герцогу, своему сюзерену, клятву верности, потом встал на колено перед Франсуа, склонил голову и застыл. Прадед подал ему знак подняться и, несмотря на все свои усилия, не смог сдержать слез.
Мгновения сильнейшего волнения миновали. Выход из часовни превратился во всеобщее ликование, в веселую, шумную сутолоку. Поселяне сеньории Куссон и крестьяне, пришедшие на торжество из более отдаленных мест, оживленно толкались вокруг. Анн сел на Безотрадного, но был так стеснен толпой, так зажат ею, что едва мог продвигаться вперед.
Сияющий Мышонок держался у него за спиной. На плече мальчика, как всегда, сидел Зефирин. Восхищенный новым гербом Вивре, Мышонок захотел поделиться своим восторгом с соколом и снял с его глаз колпачок.
– Гляди, Зефирин! Гляди!
Сокол захлопал крыльями, покрутил головой, пытаясь сориентироваться, и вдруг взлетел. Анн машинально проследил за ним взглядом и увидел, как тот, покружив над толпой, камнем упал на какого-то монаха. Тот попытался отогнать птицу, замахал руками, но Зефирин и знать ничего не захотел и уселся прямо ему на плечо.
На плечо?.. Анн стал понукать Безотрадного, пробиваясь сквозь толпу к монаху, которого из-за надвинутого на глаза капюшона совершенно не мог рассмотреть. Наконец, молодой человек спрыгнул на землю и проворно скинул капюшон с головы подозрительного церковника. Хлынула волна темных волос. Голубоглазое лицо с прелестными ямочками на щеках улыбалось ему немного боязливой улыбкой, какая бывает у детей, пойманных на какой-нибудь шалости.