Страница:
Мышонок побежал на второй этаж и нашел там всю свою детскую одежду, которую Лилит и Адам заботливо хранили. С громкими криками он принялся рвать ее и кромсать. Потом, видя, с каким огорчением смотрят на бессмысленный погром уличные мальчишки, позволил им забрать все себе.
Когда из личных вещей Сомбреномов не осталось ничего, Анн выгнал всех, объяснив, что это теперь – его дом. Оставшись наедине, они с Мышонком выглянули из окна на паперть, превратившуюся в гигантскую танцевальную площадку.
Внезапно Мышонок спросил:
– А куда подевались англичане?
И правда: где же англичане? Где Сомбреномы? Французская армия только что одержала самую странную из побед, ни разу не обнажив меча и даже не увидев противника. Правда, то была лишь половина победы, ибо сдался только город Париж, но не его гарнизон.
К тому же еще оставалось одолеть Адама и Лилит…
Друзья опять спустились на площадь перед собором и вскоре узнали, что англичане и последние из сохранивших им верность французов засели в Бастилии. Для штурма крепости было слишком поздно. Коннетабль решил пойти на приступ завтра…
Темнело, и Анн удержал Мышонка, который рвался немедленно отправиться на поиски своих самозваных родителей.
– Коннетабль сказал – «завтра». Надо подчиниться.
– Что будем делать?
– Спать. Прошлой ночью мы не сомкнули глаз.
Анн вернулся в дом. Ему и правда требовалось поспать, но больше всего он радовался тому, что свою первую парижскую ночь проведет здесь, в доме Франсуа, в доме Вивре! Он поднялся на второй этаж и начал устраиваться на ночлег. И только тут заметил, что Мышонок нервничает.
– Что с тобой?
– Вообще-то… Здесь убили моих родителей.
– Вот именно. Изгоним эти воспоминания. То же самое я сделал в донжоне Куланжа.
– К тому же… У меня впечатление, что тут происходило что-то еще…
– Что может быть хуже смерти родителей? Ты не ребенок. Завтра, когда мы одержим окончательную победу, я сделаю тебя оруженосцем.
– Оруженосцем?
Слово было волшебным. Мышонок больше ничего не сказал. Анн провалился в сон почти мгновенно, несмотря на пение и крики, по-прежнему доносившиеся с площади. Королевские глашатаи в плащах с лилиями и с факелами в руке останавливались на каждом перекрестке и вопили:
– Если кто-то из вас, какого бы звания он ни был, провинился перед монсеньором королем, то пусть знает: его величество король все прощает, как отсутствующим, так и присутствующим.
Но не шум мешал Мышонку заснуть. Он мучительно размышлял… Да, тут происходило что-то еще. Что-то, связанное с последними воспоминаниями, сохранившимися у него об этом месте. В последнее время Лилит спала в его комнате, плотно закрыв окна и двери. Она ничего не захотела объяснить, но мальчик был уверен в том, что ему грозила какая-то ужасная опасность. Что же это была за опасность?
Мышонок попытался отыскать ответ, но навалившийся на него сон был слишком силен. Он посадил Зефирина рядом и вскоре крепко заснул…
Иоганнес Берзениус не спал. Сидя в своей жалкой лачуге, прилепившейся к церкви Сен-Жан-ле-Рон, он напивался.
В последние месяцы это было его главным времяпрепровождением, но никогда еще ему так не хотелось опьянеть, как в эту ночь. Это был конец, попросту конец! Англичане проиграли. Но они-то уйдут, а он останется один на один с людьми, которые его ненавидят. С ним покончено!
Берзениус провел жирной рукой по залитому потом лицу. Он стал безобразен до ужаса – распухший, весь в красных пятнах, с фиолетовой шеей. Но ему требовалось пить, пить и снова пить, пусть даже от вина он озлоблялся и отчаивался еще больше, пусть даже оно внушало ему мечты о невозможном мщении…
– Это еще что?
Померещится ведь такое… Все пьянство виновато. Рано или поздно нечто подобное должно было случиться. Берзениусу вдруг почудилось, будто в окне его хибары появился Филипп де Сомбреном в ночной рубашке.
Берзениус сперва хотел налить себе еще, но все же решился посмотреть внимательнее. Он встал, вышел качаясь и остолбенел, вытаращив глаза.
Нет, ему вовсе не почудилось! Это точно он, мартышка, гаденыш, из-за которого все рухнуло, из-за которого он впал в немилость. Малец, правда, изрядно подрос, стал почти взрослым, и все же это он, в рубашке, в штанах с буфами, босоногий, идет как заведенный к фасаду собора!
Но что он делает? Хватается руками за одну из статуй портала и начинает карабкаться наверх. С ума, что ли, сошел?
Некоторое время Берзениус стоял истуканом. Блаженная ухмылка расплылась на его багровом лице. Нет, Филипп де Сомбреном не сошел с ума, он попросту лунатик! Как-то раз Берзениус уже видел одного такого верхолаза. Подоспел ночной дозор, стражники дружно закричали, и тот, проснувшись, брякнулся оземь. Расшибся в лепешку – и всех дел.
Верить ли глазам своим? Неужели такое возможно? Берзениус мечтал о мщении, и вот – дьявол отдает на его милость одного из врагов! Что там мэтр Фюзорис говорил перед смертью о везении? Берзениус уже позабыл, ну да и неважно.
Берзениус хотел было сразу завопить и пробудить спящего, но сдержался. Слишком рано. Грянувшись с такой высоты, мальчишка всего лишь сломает себе что-нибудь. И шепотом жирный церковник принялся подбадривать спящего верхолаза:
– Лезь повыше, милок! Выше, выше… Отлично! Еще чуточку…
В этот самый миг в доме Вивре внезапно проснулся Анн. Ему привиделся ужасный кошмар: Мышонок погиб. Он оглядел комнату и вскрикнул: тот и в самом деле куда-то пропал. Дверь была заперта, но окно осталось открытым. Мальчишка вылез наружу через окно, оставив в комнате свою одежду, латы и оружие.
Анн яростно ударил себя в грудь кулаком. Глупец! Глупец и преступник, вот кто он такой! В полном восторге оттого, что проведет ночь в доме Вивре, он даже не прислушался к бессвязным речам своего товарища. Нельзя было оставлять Мышонка здесь на ночлег. Анн самолично подверг юношу смертельной опасности!
Анн вскочил на ноги. Поздно сожалеть, надо действовать. Но где же Мышонок? Где искать его в этом незнакомом городе? Внезапно Анна осенило: Зефирин! Он посадил сокола себе на плечо и выбежал вон, прихватив с собой только меч.
Едва оказавшись на площади, Анн сорвал колпачок с головы птицы. Сокол взвился в воздух, сделал круг, чтобы осмотреться, и устремился к собору Богоматери…
Филипп Мышонок продолжал карабкаться по северному фасаду собора под розой, круглым витражом. Теперь он находился на головокружительной высоте, быть может, раз в десять превышавшей человеческий рост. Этого было достаточно.
Берзениус завопил:
– Ме-е-е-сть!
Очнувшийся наверху Мышонок как-то странно подпрыгнул и разжал руки. Но у мальчишки была невероятная реакция. Падая вниз и пролетев уже половину высоты, он успел ухватиться за горгулью, каменную образину, украшавшую водосток.
Берзениус изрыгнул проклятье, но потом снова заулыбался: гаденышу все одно конец. Мышонок пытался уцепиться за водосток и второй рукой, но было очевидно, что этого он сделать не сможет. Мальчик тихонько постанывал от бессилия и ужаса.
Берзениус захохотал…
Какой-то шум за спиной заставил жирного церковника обернуться. Прямо на него бежал Анн де Вивре, тоже в одной рубахе.
Берзениус поспешно юркнул в собор.
Анн слышал его вопль и видел, как тот проскочил в двери, но не узнал давнего знакомца. В любом случае, он займется мерзавцем позже. Сейчас надо спасать Мышонка.
А тот высоко, ужасно высоко держался одной рукой за горгулью, которая по иронии судьбы изображала обезьяну. Зефирин кружил над своим дружком, весело хлопая крыльями.
Оставалось только одно.
– Держись, Мышонок, я лезу!
Анн оперся ногой о статую и начал восхождение. Сверху до него донесся голос его товарища:
– Стойте! Слишком поздно, монсеньор! Вы только зря убьетесь!
Но Анн продолжал подниматься, и тогда Мышонок разжал пальцы. Анн закрыл глаза, чтобы не видеть, как тот разобьется…
Затем поспешно спустился и побежал к неподвижному телу. Склонился над ним. Бедняга не шевелился. Все было кончено.
Анн прошептал:
– Мышонок… Мышонок…
Мальчик пожертвовал собой ради него, и Анн знал это! Он нарочно выпустил опору, когда Анн полез за ним наверх. Мышонок знал о его головокружении.
Анн выпрямился, потрясая мечом.
Но кто? Кто стал виновником случившегося?
Раскатистый хохот донесся из собора:
– Что, сдохла гнусная обезьяна?
Анн узнал этот голос! Он бросился к боковому входу и ворвался в собор. Берзениус в своей черной сутане стоял, покачиваясь, с глумливой ухмылкой на багровой роже. Увидев Анна, он опять расхохотался.
– Да это же молодой Вивре!
– Будь ты проклят! Сейчас я тебя…
Берзениус попятился к главному алтарю, где пели в это время полуночницу. Он прервал богослужение, заплетающимся языком призывая на помощь священника и его служки:
– Убежища! Спасите меня! У него меч!
Священник посмотрел на Берзениуса с отвращением, но все же преградил Анну путь.
– Назад, сын мой! Вы что, обезумели?
– Святой отец, это же чудовище! Он…
– Только Бог решает, кто чудовище, а кто нет. Господь сам будет судить этого человека, когда тот предстанет пред ним. А пока он под защитой церкви. Назад!
Анн поник головой и направился к выходу. Берзениус опять начал хохотать.
– Мой привет малышу Филиппу, сир де Вивре!
Анну понадобилось нечеловеческое усилие, чтобы не слушать. Он вышел. Берзениус, пошатываясь, брел следом.
– Не так быстро, сир де Вивре, не так быстро…
Анн уже собирался притворить за собой тяжелую дверь, когда его щеки коснулась стремительная тень. Повинуясь внезапному порыву, Анн схватил сокола за крыло и, не оборачиваясь, бросил назад.
– Отомсти, Зефирин! Отомсти!
За его спиной раздался яростный вопль.
– Пусти, проклятая тварь!
Зефирин вцепился Берзениусу в лоб. Тот, тщетно пытаясь освободиться, закружил неподалеку от алтаря, словно увенчанный странным головным убором.
– Да помогите же мне! На помощь, Бога ради!
Берзениусу удалось схватить птицу, и он попробовал свернуть ей шею, но Зефирин вырвался и вонзил ему когти прямо в глаза. Берзениус жутко взвыл, вызвав эхо, и, не разбирая дороги, бросился вперед по центральному проходу.
Из-за опьянения и хромоты он дважды спотыкался, чуть не растянувшись во весь рост. Пытаясь оторвать от себя Зефирина, не желавшего выпускать добычу, жирный церковник все же не смог удержаться на ногах. Со всего маху он налетел головой на колонну – и больше уже не вставал.
Священник и те немногие прихожане, кто присутствовал в соборе на полуночнице, медленно обступили тело. Анн раздвинул их, взял сокола, покорно давшегося в руки, надел ему колпачок на голову и посадил к себе на плечо. Потом перевернул лежавшего на животе Берзениуса…
Нечасто доводилось видеть столь ужасную смерть. Череп предателя раскололся, перепачкав волосы мозгом. Развороченные когтями глаза вытекли, а все лицо, в глубоких бороздах от когтей, превратилось в сплошную рану. Разверстый рот застыл в последнем вопле.
Анн покачал головой… Нет, не он убил Берзениуса. Он не нарушил право убежища. Он даже не натравил сокола – просто бросил назад, не глядя. Зефирин сам набросился на негодяя. Точнее, Бог направил полет сокола, превратив птицу в своего ангела-губителя. Да, да, сам Бог покарал Берзениуса!
Анн вновь поднял голову и увидел кюре, запретившего ему входить в собор. Молодой человек пристально посмотрел на священнослужителя, словно спрашивая того мнения о случившемся и прося об отпущении грехов. В конце концов, священник осенил себя крестным знамением, сложил руки и закрыл глаза. Анн молча вышел из собора…
Едва оказавшись снаружи, он побежал к телу Мышонка. Однако на месте падения трупа не оказалось. Там околачивалось несколько зевак, которые оживленно переговаривались между собой.
Анн спросил молодого священника, который стоял поблизости:
– Куда подевался человек, который лежал здесь?
– Я дал ему последнее причастие. Его отнесли в больницу Отель-Дье.
– Он умер?
– Нет, когда его уносили, он был в сознании.
Анн смог поговорить с Мышонком некоторое время спустя. Тот лежал на очень широкой кровати, которую с ним делили двое других больных. Лекарь сказал юноше, что это просто чудо – выжить после такого падения. Случившемуся Мышонок обязан, конечно, своей необычайной гибкости. Он выздоровеет – при условии, что будет соблюдать полный покой.
– Мышонок, тот человек, который разбудил тебя криком, мертв. Зефирин убил его!
Мышонок обливался потом. На его бледном лице резко выделялись очень черные брови. Юноша говорил с трудом, задыхаясь:
– Главное… сейчас… это Сомбреномы… Пообещайте мне… Обоих…
– Клянусь тебе, Мышонок. А как только ты поправишься, сразу станешь моим оруженосцем.
Мышонок слабо улыбнулся, хотел что-то сказать, но ничего не ответил. Анн предпочел оставить его.
Снаружи его встретили первые проблески зари. Анн знал, что этот день будет не таким, как другие. Черный рыцарь здесь, всего в нескольких улицах отсюда. Он тоже ждет. Им не разминуться. Один из двоих не увидит сегодня заката.
Зефирин опустился на плечо Анна. Мышонка нет рядом, чтобы позаботиться о соколе, а самому Анну сейчас не до того. Он должен вернуть свободу этой прекрасной птице, орудию Бога, первому свидетелю их с Дианой любви. Анн снял с головы сокола колпачок, поцеловал в клюв и подбросил в воздух. Зефирин взмыл вверх и поднялся высоко, очень высоко в небо Парижа. Скоро он исчез между башнями собора Богоматери – в тот самый миг, когда их коснулся первый луч солнца.
На часах дворца Сите прозвонило восемь, когда французская армия под командованием коннетабля де Ришмона, маршала де Лиль-Адана и Бастарда Орлеанского перешла, сохраняя боевой порядок, на левый берег и двинулась вдоль Сены в сторону квартала Сент-Антуан и Бастилии.
Когда впереди показалась внушительная крепость, до солдат донесся шум боя. Это отряд поваров дворца Сент-Поль, располагавшегося совсем рядом с Бастилией, не дождался прихода французов и по призыву своего молодого вожака Памфила Леблона напал на англичан.
Вскоре на улице Сент-Антуан и в боковых переулках, над которыми возвышалась громада Бастилии, разгорелось настоящее сражение. Англичане перегородили улицу Сент-Антуан огромной баррикадой и, несмотря на неоднократные приступы, держались стойко.
Анн спешился. В таких боях верхом не сражаются. Он оставил Безотрадного в конюшне при каком-то постоялом дворе и, размахивая обоими мечами, пошел на приступ. Среди англичан, защищавших нагромождение вязанок хвороста и всевозможных предметов, Анн неустанно высматривал черного рыцаря, но народу собралось слишком много…
Когда на него набросилось сразу несколько защитников баррикады, он крикнул: «Мой лев!» и врубился в свалку… Плечом к плечу с ним сражались бойцы в довольно причудливом снаряжении. Вооружены они были неплохо, но при этом сохранили кто лакейскую ливрею, кто поварской фартук.
Анн обратился к молодому черноволосому парню, который, как казалось, был их предводителем.
– Кто вы?
– Патриоты из Сент-Поля, к вашим услугам, рыцарь!
Они дрались с безумной отвагой. Анн не хотел отставать и тоже крепко рубился, делая смертоносные круговые взмахи обоими мечами.
В этот момент баррикада уступила под их натиском. И начался неудержимый бег к Бастилии, возвышавшейся в конце улицы: англичане – впереди, по пятам за ними – французы.
Вместе с молодым чернявым патриотом Анн вырвался вперед. Молодой рыцарь вспомнил о Мышонке, и его боевая ярость вспыхнула неудержимо: он первым взбежит на подъемный мост Бастилии и ворвется в крепость.
И сразу же Анн осознал, как велика была его неосторожность. Прежде чем отважиться на такое, следовало дождаться поддержки. Англичане опомнились, и Анн вдруг оказался окруженным со всех сторон.
Он попытался держать противников на расстоянии, надеясь, что подоспеют свои и выручат его, но увидел лишь десятки солдат, сбегающих по лестницам. У Бастилии имелся собственный гарнизон, не принимавший участия в боях и вступивший в дело только сейчас.
Анн де Вивре остался один среди бесчисленных врагов. Все кончено. Он попросил у Бога прощения за свои грехи, подумал о скорой встрече с Теодорой и мысленно обратился к Франсуа, который тоже не замедлит присоединиться к нему. Теперь оставалось только достойно умереть. И Анн прокричал во всю мочь:
– Мой лев!
Количество ударов удвоилось. Ему уже не удавалось отбивать их. Он погиб…
– Стойте!
С лестницы загремел чей-то голос. Среди наседавших на Анна произошло какое-то колебание.
Голос повторил еще настойчивей:
– Прекратить бой! Повинуйтесь. Я ваш капитан.
На сей раз клинки опустились. Анн увидел, как ряды противников расступились, и появился черный рыцарь. На его шлеме не хватало одного рога.
– Почему ты кричал боевой клич Вивре?
– Потому что я и есть Вивре.
– У тебя не их герб.
– Это наш новый герб: «пасти и песок» с золотым цикламором.
Анн поднял забрало.
– Я Анн де Вивре, сын Шарля, правнук Франсуа.
Черный рыцарь явил из-под шлема свое обезображенное лицо.
– А я – Адам Безотцовщина, ничей сын. Ступай за мной, коли хватит смелости!
Не добавив больше ни слова, черный рыцарь развернулся и стал подниматься по лестницам с легкостью, удивительной для его могучего телосложения. Анн последовал за ним.
Подъем был бесконечным и утомительным. Время от времени появлялась площадка, выходящая к бойнице, но черный рыцарь не останавливался. Он явно стремился на самый верх…
Почему? Почему не сошелся с ним среди своих людей, которые, скорее всего, оказали бы ему поддержку?
Анн следовал за своим врагом, но этот вопрос не выходил у него из головы. Вероятно, его ведут в западню. Но выбора не оставалось. Анн не мог не принять вызов.
Через какое-то время, показавшееся ему бесконечным, они выбрались на дозорный ход. Первое, что ощутил молодой человек, было порывом ветра. На такой высоте свистел и завывал настоящий ураган. В самой вышине он гнал по изменчивому небу бесконечные стада облаков.
Затем возникло впечатление какой-то беспредельности: дозорный ход Бастилии был поистине бесконечным. И совершенно пустым. Все английские солдаты спустились вниз, чтобы драться. Они с Адамом были тут одни.
А тот все еще шел куда-то быстрым шагом. Анн видел, как черный рыцарь направился к зубцам…
Зубцы и амбразуры Бастилии были различной величины – не так, как в большинстве других замков, где регулярно чередуются укрытия и пустоты: нет, зубцы Бастилии были намного шире амбразур. Здесь узкие прорези разделялись длинными участками глухой стены. Кроме того, небольшие, высеченные в камне лестницы, назначения которых Анн не понял, позволяли взобраться на верхнюю плоскость этих зубцов, образующих своего рода дорожки длиной метров пятнадцать и шириной около трех.
Адам проворно вскарабкался на один из этих зубцов и стал ждать. По одну сторону он мог видеть Анна, поднимавшегося на дозорный ход, а по другую перед ним открывался весь Париж – с головокружительной высоты, сравнимой только с высотой собора Богоматери.
Вот именно – головокружительной!.. Адам поблагодарил про себя Лилит, открывшую ему слабость противника. Благодаря этому он победит. Вот кто наизлейший враг Вивре – высота! Адам уже видел, как его недруг остановился, сбитый с толку, колеблющийся. Теперь следует заманить его сюда. И тут, на узкой каменной тропинке между небом и землей, Анн де Вивре окажется в полной его власти! Вряд ли это будет слишком сложно. Достаточно подобрать несколько оскорблений похлеще. Гордость не оставит ему выбора.
– Иди сюда! Чего ты ждешь? Боишься меня, потому что я убил твоего отца при Азенкуре?
Анн ступил на лестницу, вырубленную в стене. Его забрало по-прежнему было поднято, и на лице читался откровенный страх. Молодой рыцарь слегка дрожал, по лицу стекали капли пота.
– Ну так ступай же сюда, и я убью тебя, как прикончил твоего оруженосца под стенами Парижа!
Анн чувствовал, что его ноги словно приклеились к ступеням узкой лестницы. Его охватила дурнота. А тут еще враг бросает ему смерть Изидора в лицо! Ради памяти друга Анн не имеет права уклониться. Он обязан преодолеть головокружение. Ради Мышонка, ради Франсуа, ради всех Вивре, которые глядят на него с небес!
Анн поднялся еще на одну ступеньку, потом еще на одну.
И вдруг остановился… Какой же он дурак! Чуть не попался в грубо расставленную западню. Там, наверху, у него с этим головокружением не будет ни малейшего шанса, а он все-таки пытается идти, размышляя о чести и славе предков! Но важно-то не геройствовать, а победить! Именно победу он должен добыть ради Франсуа, Изидора и памяти всех Вивре. Ведь он клялся Мышонку убить сира де Сомбренома, а не позволить тому убить себя!
И Анн проворно спустился по лестнице и встал на дозорном ходу. Коротко рассмеялся:
– Даже не надейся. Сам иди ко мне!
Адам зарычал от ярости, удивления и досады.
– Трус!
– Я не трус. Я не бегу. Иди сюда!
– Никогда!
На дозорном ходу послышался громкий топот. Одолев своих противников, французы бегом поднимались наверх. Впереди неслись Памфил Леблон и повара из дворца Сент-Поль. Заметив Адама, они бросились к нему. Настал черед Анна остановить их.
– Не трогайте его! Он мой…
Они подчинились, обступили противников со всех сторон. Теперь Адам оказался во власти своего врага. Бросив взгляд вокруг и убедившись в том, что отступать некуда, Адам Безотцовщина медленно спустился по каменным ступеням.
И тут это случилось. В апрельском небе по прихоти ветра из облаков вдруг брызнул и засверкал на солнце дождь… «Дьявольский дождь»! Адам посмотрел на своего молодого соперника, который отбросил один из своих мечей и, уверенный в себе, ждал его, сжимая в левой руке смертоносный клинок. Мальчишке – двадцать четыре года, а ему, Адаму, – сорок; тот великолепно сложен, а он из-за увечья стал тяжеловесным и неповоротливым. Французы победили, а англичане разбиты… Хитрость Лилит не удалась! А тут еще сбывается ее пророчество: пошел «дьявольский дождь»! Все предвещает его поражение, его смерть. Адам почувствовал себя уничтоженным.
Но снова вскинул голову. Даже если стихии, даже если весь мир, даже если сам Бог обрекли его на погибель, он все же попытает удачу! Адам ухмыльнулся, стоя под дождем, который вместе с солнечными лучами бил по его доспехам.
– На этот раз у тебя нет коня, чтобы бежать. Тебе конец!
– Взгляни на этот меч: это меч Франсуа. От него ты и умрешь!
Адам обрушил на Анна чудовищный удар своей булавы: единоборство началось… Оно было ожесточенным, долгим и никому не приносило перевеса. Адам наступал, Анн отступал. У одного была чудовищная физическая сила, у другого – ловкость. Несколько раз Анн оказывался в затруднительном положении, и французы пытались вмешаться, но неизменно он останавливал их жестом или криком.
Развязка наступила внезапно. Быстрым движением Анн перебросил меч из одной руки в другую и ударил, отрубив своему противнику три пальца. Булава выпала на пол. Адам ошеломленно уставился на рану, означавшую только одно: смерть…
Анн медленно приблизился к нему.
– Даю тебе время помолиться.
Адам покачал головой.
– Я не христианин. Я верю только в дьявола.
– Тогда молись дьяволу.
– Ты позволяешь мне молиться дьяволу?
– Я исполняю твою последнюю волю.
Адам посмотрел на молодого человека, по-прежнему ошеломленный, и слова, пришедшие из глубины языческой Пруссии, начали сами собою слетать с его губ:
– Да извратит солнце свой ход, да придет лето вслед за осенью и зима за весной. Да превратятся люди в зверей…
Внезапно Адам остановился.
– Мой отец жив?
– Да, и он узнает о твоем поражении. Порадуется перед смертью.
Адам молча вперился в Анна.
– Скажи ему…
Он замолчал, словно колеблясь, подыскивая слова, а потом произнес торопливо:
– Попроси у него прощения за меня!
И прежде чем кто-либо успел пошевелиться, Адам ринулся прямо вперед. Он отшвырнул какого-то парня, стоявшего перед амбразурой, и бросился в пустоту с криком:
– Отец!..
Анн опустился на колени на дозорном ходу Бастилии и надолго застыл, закрыв глаза. Когда он открыл их, перед ним сияла ярчайшая радуга. Он никогда не видел такой прекрасной.
Бастилия была взята. Спустившись с башен и проходя по подъемному мосту, Анн поравнялся с длинными вереницами пленных англичан, которых уводили французы… Как только окончились бои, улицы опять заполонили зеваки, с любопытством глазея на происходящее и оживленно беседуя. У подножия одной из башен уже образовалась толпа. Анн направился туда и раздвинул ряды.
Адам упал не на землю, а в воду одного из рвов, откуда его только что извлекли. На его теле не было видно никаких явных повреждений, лицо казалось безмятежно-спокойным, даже умиротворенным.
Глядя на труп своего врага, Анн не испытал ненависти. Наоборот, ему стало не по себе. Не шли из мыслей его последние слова. Выходит, тот, кто называл себя «Адам Безотцовщина», все-таки любил своего отца! А если все его поведение было следствием этой тайной раны – незаконнорожденности? Как легка жизнь, когда ты – законный наследник, когда у тебя есть замок, титул и уже предначертанный долг!
Когда из личных вещей Сомбреномов не осталось ничего, Анн выгнал всех, объяснив, что это теперь – его дом. Оставшись наедине, они с Мышонком выглянули из окна на паперть, превратившуюся в гигантскую танцевальную площадку.
Внезапно Мышонок спросил:
– А куда подевались англичане?
И правда: где же англичане? Где Сомбреномы? Французская армия только что одержала самую странную из побед, ни разу не обнажив меча и даже не увидев противника. Правда, то была лишь половина победы, ибо сдался только город Париж, но не его гарнизон.
К тому же еще оставалось одолеть Адама и Лилит…
Друзья опять спустились на площадь перед собором и вскоре узнали, что англичане и последние из сохранивших им верность французов засели в Бастилии. Для штурма крепости было слишком поздно. Коннетабль решил пойти на приступ завтра…
Темнело, и Анн удержал Мышонка, который рвался немедленно отправиться на поиски своих самозваных родителей.
– Коннетабль сказал – «завтра». Надо подчиниться.
– Что будем делать?
– Спать. Прошлой ночью мы не сомкнули глаз.
Анн вернулся в дом. Ему и правда требовалось поспать, но больше всего он радовался тому, что свою первую парижскую ночь проведет здесь, в доме Франсуа, в доме Вивре! Он поднялся на второй этаж и начал устраиваться на ночлег. И только тут заметил, что Мышонок нервничает.
– Что с тобой?
– Вообще-то… Здесь убили моих родителей.
– Вот именно. Изгоним эти воспоминания. То же самое я сделал в донжоне Куланжа.
– К тому же… У меня впечатление, что тут происходило что-то еще…
– Что может быть хуже смерти родителей? Ты не ребенок. Завтра, когда мы одержим окончательную победу, я сделаю тебя оруженосцем.
– Оруженосцем?
Слово было волшебным. Мышонок больше ничего не сказал. Анн провалился в сон почти мгновенно, несмотря на пение и крики, по-прежнему доносившиеся с площади. Королевские глашатаи в плащах с лилиями и с факелами в руке останавливались на каждом перекрестке и вопили:
– Если кто-то из вас, какого бы звания он ни был, провинился перед монсеньором королем, то пусть знает: его величество король все прощает, как отсутствующим, так и присутствующим.
Но не шум мешал Мышонку заснуть. Он мучительно размышлял… Да, тут происходило что-то еще. Что-то, связанное с последними воспоминаниями, сохранившимися у него об этом месте. В последнее время Лилит спала в его комнате, плотно закрыв окна и двери. Она ничего не захотела объяснить, но мальчик был уверен в том, что ему грозила какая-то ужасная опасность. Что же это была за опасность?
Мышонок попытался отыскать ответ, но навалившийся на него сон был слишком силен. Он посадил Зефирина рядом и вскоре крепко заснул…
***
Иоганнес Берзениус не спал. Сидя в своей жалкой лачуге, прилепившейся к церкви Сен-Жан-ле-Рон, он напивался.
В последние месяцы это было его главным времяпрепровождением, но никогда еще ему так не хотелось опьянеть, как в эту ночь. Это был конец, попросту конец! Англичане проиграли. Но они-то уйдут, а он останется один на один с людьми, которые его ненавидят. С ним покончено!
Берзениус провел жирной рукой по залитому потом лицу. Он стал безобразен до ужаса – распухший, весь в красных пятнах, с фиолетовой шеей. Но ему требовалось пить, пить и снова пить, пусть даже от вина он озлоблялся и отчаивался еще больше, пусть даже оно внушало ему мечты о невозможном мщении…
– Это еще что?
Померещится ведь такое… Все пьянство виновато. Рано или поздно нечто подобное должно было случиться. Берзениусу вдруг почудилось, будто в окне его хибары появился Филипп де Сомбреном в ночной рубашке.
Берзениус сперва хотел налить себе еще, но все же решился посмотреть внимательнее. Он встал, вышел качаясь и остолбенел, вытаращив глаза.
Нет, ему вовсе не почудилось! Это точно он, мартышка, гаденыш, из-за которого все рухнуло, из-за которого он впал в немилость. Малец, правда, изрядно подрос, стал почти взрослым, и все же это он, в рубашке, в штанах с буфами, босоногий, идет как заведенный к фасаду собора!
Но что он делает? Хватается руками за одну из статуй портала и начинает карабкаться наверх. С ума, что ли, сошел?
Некоторое время Берзениус стоял истуканом. Блаженная ухмылка расплылась на его багровом лице. Нет, Филипп де Сомбреном не сошел с ума, он попросту лунатик! Как-то раз Берзениус уже видел одного такого верхолаза. Подоспел ночной дозор, стражники дружно закричали, и тот, проснувшись, брякнулся оземь. Расшибся в лепешку – и всех дел.
Верить ли глазам своим? Неужели такое возможно? Берзениус мечтал о мщении, и вот – дьявол отдает на его милость одного из врагов! Что там мэтр Фюзорис говорил перед смертью о везении? Берзениус уже позабыл, ну да и неважно.
Берзениус хотел было сразу завопить и пробудить спящего, но сдержался. Слишком рано. Грянувшись с такой высоты, мальчишка всего лишь сломает себе что-нибудь. И шепотом жирный церковник принялся подбадривать спящего верхолаза:
– Лезь повыше, милок! Выше, выше… Отлично! Еще чуточку…
В этот самый миг в доме Вивре внезапно проснулся Анн. Ему привиделся ужасный кошмар: Мышонок погиб. Он оглядел комнату и вскрикнул: тот и в самом деле куда-то пропал. Дверь была заперта, но окно осталось открытым. Мальчишка вылез наружу через окно, оставив в комнате свою одежду, латы и оружие.
Анн яростно ударил себя в грудь кулаком. Глупец! Глупец и преступник, вот кто он такой! В полном восторге оттого, что проведет ночь в доме Вивре, он даже не прислушался к бессвязным речам своего товарища. Нельзя было оставлять Мышонка здесь на ночлег. Анн самолично подверг юношу смертельной опасности!
Анн вскочил на ноги. Поздно сожалеть, надо действовать. Но где же Мышонок? Где искать его в этом незнакомом городе? Внезапно Анна осенило: Зефирин! Он посадил сокола себе на плечо и выбежал вон, прихватив с собой только меч.
Едва оказавшись на площади, Анн сорвал колпачок с головы птицы. Сокол взвился в воздух, сделал круг, чтобы осмотреться, и устремился к собору Богоматери…
Филипп Мышонок продолжал карабкаться по северному фасаду собора под розой, круглым витражом. Теперь он находился на головокружительной высоте, быть может, раз в десять превышавшей человеческий рост. Этого было достаточно.
Берзениус завопил:
– Ме-е-е-сть!
Очнувшийся наверху Мышонок как-то странно подпрыгнул и разжал руки. Но у мальчишки была невероятная реакция. Падая вниз и пролетев уже половину высоты, он успел ухватиться за горгулью, каменную образину, украшавшую водосток.
Берзениус изрыгнул проклятье, но потом снова заулыбался: гаденышу все одно конец. Мышонок пытался уцепиться за водосток и второй рукой, но было очевидно, что этого он сделать не сможет. Мальчик тихонько постанывал от бессилия и ужаса.
Берзениус захохотал…
Какой-то шум за спиной заставил жирного церковника обернуться. Прямо на него бежал Анн де Вивре, тоже в одной рубахе.
Берзениус поспешно юркнул в собор.
Анн слышал его вопль и видел, как тот проскочил в двери, но не узнал давнего знакомца. В любом случае, он займется мерзавцем позже. Сейчас надо спасать Мышонка.
А тот высоко, ужасно высоко держался одной рукой за горгулью, которая по иронии судьбы изображала обезьяну. Зефирин кружил над своим дружком, весело хлопая крыльями.
Оставалось только одно.
– Держись, Мышонок, я лезу!
Анн оперся ногой о статую и начал восхождение. Сверху до него донесся голос его товарища:
– Стойте! Слишком поздно, монсеньор! Вы только зря убьетесь!
Но Анн продолжал подниматься, и тогда Мышонок разжал пальцы. Анн закрыл глаза, чтобы не видеть, как тот разобьется…
Затем поспешно спустился и побежал к неподвижному телу. Склонился над ним. Бедняга не шевелился. Все было кончено.
Анн прошептал:
– Мышонок… Мышонок…
Мальчик пожертвовал собой ради него, и Анн знал это! Он нарочно выпустил опору, когда Анн полез за ним наверх. Мышонок знал о его головокружении.
Анн выпрямился, потрясая мечом.
Но кто? Кто стал виновником случившегося?
Раскатистый хохот донесся из собора:
– Что, сдохла гнусная обезьяна?
Анн узнал этот голос! Он бросился к боковому входу и ворвался в собор. Берзениус в своей черной сутане стоял, покачиваясь, с глумливой ухмылкой на багровой роже. Увидев Анна, он опять расхохотался.
– Да это же молодой Вивре!
– Будь ты проклят! Сейчас я тебя…
Берзениус попятился к главному алтарю, где пели в это время полуночницу. Он прервал богослужение, заплетающимся языком призывая на помощь священника и его служки:
– Убежища! Спасите меня! У него меч!
Священник посмотрел на Берзениуса с отвращением, но все же преградил Анну путь.
– Назад, сын мой! Вы что, обезумели?
– Святой отец, это же чудовище! Он…
– Только Бог решает, кто чудовище, а кто нет. Господь сам будет судить этого человека, когда тот предстанет пред ним. А пока он под защитой церкви. Назад!
Анн поник головой и направился к выходу. Берзениус опять начал хохотать.
– Мой привет малышу Филиппу, сир де Вивре!
Анну понадобилось нечеловеческое усилие, чтобы не слушать. Он вышел. Берзениус, пошатываясь, брел следом.
– Не так быстро, сир де Вивре, не так быстро…
Анн уже собирался притворить за собой тяжелую дверь, когда его щеки коснулась стремительная тень. Повинуясь внезапному порыву, Анн схватил сокола за крыло и, не оборачиваясь, бросил назад.
– Отомсти, Зефирин! Отомсти!
За его спиной раздался яростный вопль.
– Пусти, проклятая тварь!
Зефирин вцепился Берзениусу в лоб. Тот, тщетно пытаясь освободиться, закружил неподалеку от алтаря, словно увенчанный странным головным убором.
– Да помогите же мне! На помощь, Бога ради!
Берзениусу удалось схватить птицу, и он попробовал свернуть ей шею, но Зефирин вырвался и вонзил ему когти прямо в глаза. Берзениус жутко взвыл, вызвав эхо, и, не разбирая дороги, бросился вперед по центральному проходу.
Из-за опьянения и хромоты он дважды спотыкался, чуть не растянувшись во весь рост. Пытаясь оторвать от себя Зефирина, не желавшего выпускать добычу, жирный церковник все же не смог удержаться на ногах. Со всего маху он налетел головой на колонну – и больше уже не вставал.
Священник и те немногие прихожане, кто присутствовал в соборе на полуночнице, медленно обступили тело. Анн раздвинул их, взял сокола, покорно давшегося в руки, надел ему колпачок на голову и посадил к себе на плечо. Потом перевернул лежавшего на животе Берзениуса…
Нечасто доводилось видеть столь ужасную смерть. Череп предателя раскололся, перепачкав волосы мозгом. Развороченные когтями глаза вытекли, а все лицо, в глубоких бороздах от когтей, превратилось в сплошную рану. Разверстый рот застыл в последнем вопле.
Анн покачал головой… Нет, не он убил Берзениуса. Он не нарушил право убежища. Он даже не натравил сокола – просто бросил назад, не глядя. Зефирин сам набросился на негодяя. Точнее, Бог направил полет сокола, превратив птицу в своего ангела-губителя. Да, да, сам Бог покарал Берзениуса!
Анн вновь поднял голову и увидел кюре, запретившего ему входить в собор. Молодой человек пристально посмотрел на священнослужителя, словно спрашивая того мнения о случившемся и прося об отпущении грехов. В конце концов, священник осенил себя крестным знамением, сложил руки и закрыл глаза. Анн молча вышел из собора…
Едва оказавшись снаружи, он побежал к телу Мышонка. Однако на месте падения трупа не оказалось. Там околачивалось несколько зевак, которые оживленно переговаривались между собой.
Анн спросил молодого священника, который стоял поблизости:
– Куда подевался человек, который лежал здесь?
– Я дал ему последнее причастие. Его отнесли в больницу Отель-Дье.
– Он умер?
– Нет, когда его уносили, он был в сознании.
***
Анн смог поговорить с Мышонком некоторое время спустя. Тот лежал на очень широкой кровати, которую с ним делили двое других больных. Лекарь сказал юноше, что это просто чудо – выжить после такого падения. Случившемуся Мышонок обязан, конечно, своей необычайной гибкости. Он выздоровеет – при условии, что будет соблюдать полный покой.
– Мышонок, тот человек, который разбудил тебя криком, мертв. Зефирин убил его!
Мышонок обливался потом. На его бледном лице резко выделялись очень черные брови. Юноша говорил с трудом, задыхаясь:
– Главное… сейчас… это Сомбреномы… Пообещайте мне… Обоих…
– Клянусь тебе, Мышонок. А как только ты поправишься, сразу станешь моим оруженосцем.
Мышонок слабо улыбнулся, хотел что-то сказать, но ничего не ответил. Анн предпочел оставить его.
Снаружи его встретили первые проблески зари. Анн знал, что этот день будет не таким, как другие. Черный рыцарь здесь, всего в нескольких улицах отсюда. Он тоже ждет. Им не разминуться. Один из двоих не увидит сегодня заката.
Зефирин опустился на плечо Анна. Мышонка нет рядом, чтобы позаботиться о соколе, а самому Анну сейчас не до того. Он должен вернуть свободу этой прекрасной птице, орудию Бога, первому свидетелю их с Дианой любви. Анн снял с головы сокола колпачок, поцеловал в клюв и подбросил в воздух. Зефирин взмыл вверх и поднялся высоко, очень высоко в небо Парижа. Скоро он исчез между башнями собора Богоматери – в тот самый миг, когда их коснулся первый луч солнца.
***
На часах дворца Сите прозвонило восемь, когда французская армия под командованием коннетабля де Ришмона, маршала де Лиль-Адана и Бастарда Орлеанского перешла, сохраняя боевой порядок, на левый берег и двинулась вдоль Сены в сторону квартала Сент-Антуан и Бастилии.
Когда впереди показалась внушительная крепость, до солдат донесся шум боя. Это отряд поваров дворца Сент-Поль, располагавшегося совсем рядом с Бастилией, не дождался прихода французов и по призыву своего молодого вожака Памфила Леблона напал на англичан.
Вскоре на улице Сент-Антуан и в боковых переулках, над которыми возвышалась громада Бастилии, разгорелось настоящее сражение. Англичане перегородили улицу Сент-Антуан огромной баррикадой и, несмотря на неоднократные приступы, держались стойко.
Анн спешился. В таких боях верхом не сражаются. Он оставил Безотрадного в конюшне при каком-то постоялом дворе и, размахивая обоими мечами, пошел на приступ. Среди англичан, защищавших нагромождение вязанок хвороста и всевозможных предметов, Анн неустанно высматривал черного рыцаря, но народу собралось слишком много…
Когда на него набросилось сразу несколько защитников баррикады, он крикнул: «Мой лев!» и врубился в свалку… Плечом к плечу с ним сражались бойцы в довольно причудливом снаряжении. Вооружены они были неплохо, но при этом сохранили кто лакейскую ливрею, кто поварской фартук.
Анн обратился к молодому черноволосому парню, который, как казалось, был их предводителем.
– Кто вы?
– Патриоты из Сент-Поля, к вашим услугам, рыцарь!
Они дрались с безумной отвагой. Анн не хотел отставать и тоже крепко рубился, делая смертоносные круговые взмахи обоими мечами.
В этот момент баррикада уступила под их натиском. И начался неудержимый бег к Бастилии, возвышавшейся в конце улицы: англичане – впереди, по пятам за ними – французы.
Вместе с молодым чернявым патриотом Анн вырвался вперед. Молодой рыцарь вспомнил о Мышонке, и его боевая ярость вспыхнула неудержимо: он первым взбежит на подъемный мост Бастилии и ворвется в крепость.
И сразу же Анн осознал, как велика была его неосторожность. Прежде чем отважиться на такое, следовало дождаться поддержки. Англичане опомнились, и Анн вдруг оказался окруженным со всех сторон.
Он попытался держать противников на расстоянии, надеясь, что подоспеют свои и выручат его, но увидел лишь десятки солдат, сбегающих по лестницам. У Бастилии имелся собственный гарнизон, не принимавший участия в боях и вступивший в дело только сейчас.
Анн де Вивре остался один среди бесчисленных врагов. Все кончено. Он попросил у Бога прощения за свои грехи, подумал о скорой встрече с Теодорой и мысленно обратился к Франсуа, который тоже не замедлит присоединиться к нему. Теперь оставалось только достойно умереть. И Анн прокричал во всю мочь:
– Мой лев!
Количество ударов удвоилось. Ему уже не удавалось отбивать их. Он погиб…
– Стойте!
С лестницы загремел чей-то голос. Среди наседавших на Анна произошло какое-то колебание.
Голос повторил еще настойчивей:
– Прекратить бой! Повинуйтесь. Я ваш капитан.
На сей раз клинки опустились. Анн увидел, как ряды противников расступились, и появился черный рыцарь. На его шлеме не хватало одного рога.
– Почему ты кричал боевой клич Вивре?
– Потому что я и есть Вивре.
– У тебя не их герб.
– Это наш новый герб: «пасти и песок» с золотым цикламором.
Анн поднял забрало.
– Я Анн де Вивре, сын Шарля, правнук Франсуа.
Черный рыцарь явил из-под шлема свое обезображенное лицо.
– А я – Адам Безотцовщина, ничей сын. Ступай за мной, коли хватит смелости!
Не добавив больше ни слова, черный рыцарь развернулся и стал подниматься по лестницам с легкостью, удивительной для его могучего телосложения. Анн последовал за ним.
Подъем был бесконечным и утомительным. Время от времени появлялась площадка, выходящая к бойнице, но черный рыцарь не останавливался. Он явно стремился на самый верх…
Почему? Почему не сошелся с ним среди своих людей, которые, скорее всего, оказали бы ему поддержку?
Анн следовал за своим врагом, но этот вопрос не выходил у него из головы. Вероятно, его ведут в западню. Но выбора не оставалось. Анн не мог не принять вызов.
Через какое-то время, показавшееся ему бесконечным, они выбрались на дозорный ход. Первое, что ощутил молодой человек, было порывом ветра. На такой высоте свистел и завывал настоящий ураган. В самой вышине он гнал по изменчивому небу бесконечные стада облаков.
Затем возникло впечатление какой-то беспредельности: дозорный ход Бастилии был поистине бесконечным. И совершенно пустым. Все английские солдаты спустились вниз, чтобы драться. Они с Адамом были тут одни.
А тот все еще шел куда-то быстрым шагом. Анн видел, как черный рыцарь направился к зубцам…
Зубцы и амбразуры Бастилии были различной величины – не так, как в большинстве других замков, где регулярно чередуются укрытия и пустоты: нет, зубцы Бастилии были намного шире амбразур. Здесь узкие прорези разделялись длинными участками глухой стены. Кроме того, небольшие, высеченные в камне лестницы, назначения которых Анн не понял, позволяли взобраться на верхнюю плоскость этих зубцов, образующих своего рода дорожки длиной метров пятнадцать и шириной около трех.
Адам проворно вскарабкался на один из этих зубцов и стал ждать. По одну сторону он мог видеть Анна, поднимавшегося на дозорный ход, а по другую перед ним открывался весь Париж – с головокружительной высоты, сравнимой только с высотой собора Богоматери.
Вот именно – головокружительной!.. Адам поблагодарил про себя Лилит, открывшую ему слабость противника. Благодаря этому он победит. Вот кто наизлейший враг Вивре – высота! Адам уже видел, как его недруг остановился, сбитый с толку, колеблющийся. Теперь следует заманить его сюда. И тут, на узкой каменной тропинке между небом и землей, Анн де Вивре окажется в полной его власти! Вряд ли это будет слишком сложно. Достаточно подобрать несколько оскорблений похлеще. Гордость не оставит ему выбора.
– Иди сюда! Чего ты ждешь? Боишься меня, потому что я убил твоего отца при Азенкуре?
Анн ступил на лестницу, вырубленную в стене. Его забрало по-прежнему было поднято, и на лице читался откровенный страх. Молодой рыцарь слегка дрожал, по лицу стекали капли пота.
– Ну так ступай же сюда, и я убью тебя, как прикончил твоего оруженосца под стенами Парижа!
Анн чувствовал, что его ноги словно приклеились к ступеням узкой лестницы. Его охватила дурнота. А тут еще враг бросает ему смерть Изидора в лицо! Ради памяти друга Анн не имеет права уклониться. Он обязан преодолеть головокружение. Ради Мышонка, ради Франсуа, ради всех Вивре, которые глядят на него с небес!
Анн поднялся еще на одну ступеньку, потом еще на одну.
И вдруг остановился… Какой же он дурак! Чуть не попался в грубо расставленную западню. Там, наверху, у него с этим головокружением не будет ни малейшего шанса, а он все-таки пытается идти, размышляя о чести и славе предков! Но важно-то не геройствовать, а победить! Именно победу он должен добыть ради Франсуа, Изидора и памяти всех Вивре. Ведь он клялся Мышонку убить сира де Сомбренома, а не позволить тому убить себя!
И Анн проворно спустился по лестнице и встал на дозорном ходу. Коротко рассмеялся:
– Даже не надейся. Сам иди ко мне!
Адам зарычал от ярости, удивления и досады.
– Трус!
– Я не трус. Я не бегу. Иди сюда!
– Никогда!
На дозорном ходу послышался громкий топот. Одолев своих противников, французы бегом поднимались наверх. Впереди неслись Памфил Леблон и повара из дворца Сент-Поль. Заметив Адама, они бросились к нему. Настал черед Анна остановить их.
– Не трогайте его! Он мой…
Они подчинились, обступили противников со всех сторон. Теперь Адам оказался во власти своего врага. Бросив взгляд вокруг и убедившись в том, что отступать некуда, Адам Безотцовщина медленно спустился по каменным ступеням.
И тут это случилось. В апрельском небе по прихоти ветра из облаков вдруг брызнул и засверкал на солнце дождь… «Дьявольский дождь»! Адам посмотрел на своего молодого соперника, который отбросил один из своих мечей и, уверенный в себе, ждал его, сжимая в левой руке смертоносный клинок. Мальчишке – двадцать четыре года, а ему, Адаму, – сорок; тот великолепно сложен, а он из-за увечья стал тяжеловесным и неповоротливым. Французы победили, а англичане разбиты… Хитрость Лилит не удалась! А тут еще сбывается ее пророчество: пошел «дьявольский дождь»! Все предвещает его поражение, его смерть. Адам почувствовал себя уничтоженным.
Но снова вскинул голову. Даже если стихии, даже если весь мир, даже если сам Бог обрекли его на погибель, он все же попытает удачу! Адам ухмыльнулся, стоя под дождем, который вместе с солнечными лучами бил по его доспехам.
– На этот раз у тебя нет коня, чтобы бежать. Тебе конец!
– Взгляни на этот меч: это меч Франсуа. От него ты и умрешь!
Адам обрушил на Анна чудовищный удар своей булавы: единоборство началось… Оно было ожесточенным, долгим и никому не приносило перевеса. Адам наступал, Анн отступал. У одного была чудовищная физическая сила, у другого – ловкость. Несколько раз Анн оказывался в затруднительном положении, и французы пытались вмешаться, но неизменно он останавливал их жестом или криком.
Развязка наступила внезапно. Быстрым движением Анн перебросил меч из одной руки в другую и ударил, отрубив своему противнику три пальца. Булава выпала на пол. Адам ошеломленно уставился на рану, означавшую только одно: смерть…
Анн медленно приблизился к нему.
– Даю тебе время помолиться.
Адам покачал головой.
– Я не христианин. Я верю только в дьявола.
– Тогда молись дьяволу.
– Ты позволяешь мне молиться дьяволу?
– Я исполняю твою последнюю волю.
Адам посмотрел на молодого человека, по-прежнему ошеломленный, и слова, пришедшие из глубины языческой Пруссии, начали сами собою слетать с его губ:
– Да извратит солнце свой ход, да придет лето вслед за осенью и зима за весной. Да превратятся люди в зверей…
Внезапно Адам остановился.
– Мой отец жив?
– Да, и он узнает о твоем поражении. Порадуется перед смертью.
Адам молча вперился в Анна.
– Скажи ему…
Он замолчал, словно колеблясь, подыскивая слова, а потом произнес торопливо:
– Попроси у него прощения за меня!
И прежде чем кто-либо успел пошевелиться, Адам ринулся прямо вперед. Он отшвырнул какого-то парня, стоявшего перед амбразурой, и бросился в пустоту с криком:
– Отец!..
Анн опустился на колени на дозорном ходу Бастилии и надолго застыл, закрыв глаза. Когда он открыл их, перед ним сияла ярчайшая радуга. Он никогда не видел такой прекрасной.
***
Бастилия была взята. Спустившись с башен и проходя по подъемному мосту, Анн поравнялся с длинными вереницами пленных англичан, которых уводили французы… Как только окончились бои, улицы опять заполонили зеваки, с любопытством глазея на происходящее и оживленно беседуя. У подножия одной из башен уже образовалась толпа. Анн направился туда и раздвинул ряды.
Адам упал не на землю, а в воду одного из рвов, откуда его только что извлекли. На его теле не было видно никаких явных повреждений, лицо казалось безмятежно-спокойным, даже умиротворенным.
Глядя на труп своего врага, Анн не испытал ненависти. Наоборот, ему стало не по себе. Не шли из мыслей его последние слова. Выходит, тот, кто называл себя «Адам Безотцовщина», все-таки любил своего отца! А если все его поведение было следствием этой тайной раны – незаконнорожденности? Как легка жизнь, когда ты – законный наследник, когда у тебя есть замок, титул и уже предначертанный долг!