Страница:
Разумеется, Анн знал, что Париж – самый большой и самый красивый город в мире, но только теперь убедился в том, насколько это верно! Вид, раскинувшийся перед ним в это погожее августовское утро, был просто ослепителен. По обе стороны изящной излучины Сены расстилалось необозримое скопище домов, целый лес колоколен. Крыши искрились, словно звезды, зеленели пятна садов, серыми лентами извивались улицы, кирпич блистал розовым цветом. Перед юношей лежал не город, но целая вселенная! И все это было живым: перезванивались колокола, в небо поднимались дымки, большие барки двигались по реке – Париж излучал мощный поток жизни.
Анну вспомнился самый значительный день его жизни: пасхальное воскресенье в Иерусалиме, вид Святого града с Масличной горы. Да, лишь с Иерусалимом и сравнимо то, что открылось сейчас его взору! Поневоле Анн подумал о Теодоре. Как бы он хотел, чтобы она, как и в тот раз, стояла рядом! Во всяком случае, молодой человек дал себе обет побывать в Париже вместе с супругой. Совершенно необходимо, чтобы и этот дивный город отразился в ее волшебных глазах…
– Любуетесь Парижем, монсеньор?
Анн вздрогнул. Изидор был рядом, на великолепном коне, которого он никогда раньше не видел, – великолепный боевой конь рыжеватой масти. Должно быть, из конюшен поместья Лекюрель…
– Да! Ты же парижанин! Покажи-ка мне, где тут что.
Изидор назвал главные постройки, выделявшиеся перед ними: Лувр, Тампль, Бастилия, собор Богоматери. И добавил:
– Видите тот островок за островом Сите? Его называют Коровьим. Мой дом прямо напротив.
– Твой дом?
В голосе Изидора вдруг послышалось волнение:
– Дом, в котором я мечтал жить, когда был ребенком… и где хотел бы поселиться с Сабиной. Мы ведь поженились…
Анн ошеломленно уставился на своего товарища, раскрыв рот, но лишившись дара речи.
– Вы ничего не скажете, монсеньор?
– Вот это да…
– Полагаете, что мы не пара?
– Наоборот, никогда езде два существа не были так идеально созданы друг для друга! Но это так неожиданно! Расскажи мне…
– Прежде, монсеньор, я должен обратиться к вам с просьбой. После войны вы разрешите мне оставить вас и поселиться здесь с Сабиной?
– Ну конечно! Как ты можешь спрашивать об этом?
– Не отвечайте не подумав. Вы уверены, что я вам больше не понадоблюсь?
– Что еще ты можешь дать мне? Ты и так дал мне больше, чем отец – сыну, брат – брату, друг – другу. Будь же счастлив, будьте оба счастливы, это все, чего я от тебя хочу!
Анн увидел, как Изидор резко отвернулся. И добавил, чтобы самому не расчувствоваться:
– А мы с Теодорой навестим вас.
Изидор вновь взял себя в руки.
– Это тем легче, что у Вивре тоже есть дом в Париже…
– А я и не знал. Покажи мне его!
– Это просто: он прямо напротив собора Богоматери…
Затем Изидор Ланфан стал рассказывать обо всем, что произошло в усадьбе Лекюрель. Оба товарища были безумно рады и очень взволнованы. И оба совершенно забыли о том, что они – накануне решительного сражения за страну, что во Франции до сих пор идет война и что они беседуют прямо посреди готового к штурму войска…
Прежде Жанна д'Арк проводила свои кампании молниеносно, но взятие Парижа было делом гораздо более сложным, чем все предшествовавшие, и Дева показала, что, когда надо, она умеет не спешить.
Она расквартировалась на северном берегу, в городе Сен-Дени и деревнях Обервилье, Монмартр и Монсо. Кроме того, завладела крепостями Пуасси и Сен-Жермен-ан-Ле. Затем с помощью стрел велела послать на улицы Парижа обещания амнистии – и стала ждать результата, доставляя тем временем снаряжение для серьезной осады. Англичане, со своей стороны, участили вылазки, чтобы определить силы французской армии и разведать, как далеко зашли приготовления. А дни проходили…
Все это время Анн и Изидор разговаривали. Их объединяли любовные воспоминания, одни и те же восторги, усиленные уверенностью в скорой победе. Они говорили обо всем, а не только о самих себе или о своих переживаниях. Обменивались взглядами на людей, на события, на жизнь в целом; сверяли свои планы, пытаясь восполнить молчание, копившееся меж ними годами…
В среду, 7 сентября, Жанна д'Арк, поняв, что парижское восстание, на которое она надеялась, не произойдет, и, удостоверившись в том, что приготовления к осаде завершены, решила перейти к действиям. Она стянула армию к деревне Ла-Шапель, на полпути между Сен-Дени и Парижем, и созвала военный совет. В нем участвовал и недавно прибывший комендант Орлеана Рауль де Гокур, которого король только что назначил главой своей свиты. У каждого из присутствующих Жанна спросила о его мнении, и ни один не высказался против: все были за штурм.
В тот же день парижане, осознав неизбежность штурма, прошли крестным ходом от церкви Святой Женевьевы, покровительницы Парижа, хранящей его от вторжений, до собора Богоматери. Под звуки религиозных песнопений, кадя ладаном, каноники Сен-Шапель пронесли раку с частицей Истинного Креста Господня, после чего воины взошли на крепостные стены. Жребий был брошен…
В четверг, 8 сентября, в праздник Рождества Богородицы французское войско покинуло Ла-Шапель и двинулось на Париж. Оно остановилось перед воротами Сент-Оноре и заняло позицию на холме, прозванном Свиным рынком.
Оно было поделено на две части: одна, под командованием герцога Алансонского, должна была остаться у подножия Свиного холма, чтобы воспрепятствовать возможной вылазке осажденных; второй, которую возглавила сама Жанна, предстояло идти на приступ. Вместе с армией в обозе из трехсот подвод прибыло внушительное количество всего, что требовалось для штурма: тысячи вязанок хвороста и соломы, шестьсот пятьдесят лестниц, четыре тысячи досок.
Армия располагала также первоклассной артиллерией. Имелись там тяжелые орудия, бомбарды, стреляющие двухсотфунтовыми ядрами, и несколько меньшего размера пищали; были и легкие орудия, например кулеврины, деревянные пушки, окованные железными обручами; а еще немалое новшество для того времени – рикебодены. Так назывались устройства из соединенных вместе, наподобие органных труб, семи небольших пушек, приводившиеся в действие пороховым фитилем.
Со времени осады Орлеана Жанна стала большой поклонницей артиллерии. Многие видели, как она наблюдает за установкой орудий, увлеченно беседует с пушкарями. Особенно она заинтересовалась рикебоденами, которые видела впервые, и попросила объяснить, как они действуют. Наконец, когда все было готово, Жанна спустилась с холма…
В полдень, под ярким солнцем, Девственница развернула свое белое знамя. С оглушительным шумом войско устремилось на приступ. Сама Жанна была впереди, во главе штурмовавших, которых прикрывала артиллерия, давшая залп из всех орудий. Парижские пушки немедленно ответили.
У Анна на груди висел щит с гербом Невилей – золотой цикламор на лазурном поле; он настоял, чтобы Изидор сохранил щит, «раскроенный на пасти и песок», доблестно отбитый у английского рыцаря. Они бежали вперед вместе со всеми, без лишней спешки, соблюдая строй.
Никогда еще Анн не испытывал подобного возбуждения. Этот штурм был для него боевым крещением. Конечно, ему уже доводилось бывать в бою, но в таком большом деле он участвовал впервые. И в частности, никогда раньше не слышал артиллерии. Она производила над головой поистине адский грохот.
Под дождем стрел и ядер штурмующие достигли первого, сухого, рва и скатились в него. Рядом с Жанной находились Жиль де Ре, Ла Ир и Ксентрай. Сир де Гокур остался позади. На этот раз ему досталась подчиненная роль: он должен был обеспечивать связь между Жанной и остальным войском.
В ход пошли лестницы, и войско поднялось на двускатный вал. Вот там стало действительно жарко. Настоящий потоп из железа и камней обрушился на штурмующих. Это не помешало Девственнице сохранить полное самообладание. В то время как повсюду вокруг нее падали убитые и раненые, она стала промерять древком своего знамени глубину большого водяного рва в поисках брода. Не найдя, подала знак забросать ров фашинами и навести переправу.
Пока ее приказание исполнялось, Жанна подняла забрало и, стоя на гребне вала, обратилась к парижанам:
– Сдавайтесь, не то мы еще до вечера войдем в город!
В ответ получила поток проклятий.
Около четырех часов пополудни дело резко повернуло в пользу штурмовавших. Их артиллерия оказалась более эффективной. Меткий огонь согнал осажденных со стен. Почти повсюду между зубцов свешивались мертвые тела.
Наконец, поверх груды вязанок соломы и хвороста к крепостной стене были приставлены первые лестницы, что вызвало панику у многих парижан, укрывшихся в церквах или в собственных домах. Они забаррикадировались там, думая, что город вот-вот падет.
Но среди штурмовавших были велики потери. Девственница послала гонца к Раулю де Гокуру, чтобы тот попросил подкрепления у герцога Алансонского. Гокур встретил посланца, уверил, что передаст сообщение, однако ничего не предпринял. Так он отыгрывался за Орлеан. Эта заносчивая пастушка получит достойный урок!
Время шло. На лестницах не хватало людей, осажденным удавалось сдерживать натиск атакующих. Анна и Изидора дважды сбивали с лестниц, и они падали вниз – к счастью, без всякого вреда для себя, на солому.
Видя, что катастрофа, которой они страшились, не происходит, сбежавшие было со стен парижане вновь заняли свои посты. К осажденным вернулся боевой дух…
Приближалась ночь… Было еще светло, но солнце уже покраснело, когда Жанна снова поднялась на гребень двускатного вала и обратилась к парижанам. В ответ услышала обычный хор оскорблений:
– Проклятая ведьма! Шлюха арманьякская!
За Жанной следовал знаменосец с драгоценной хоругвью. Вдруг он вскрикнул и остановился, получив в ногу арбалетную стрелу. Он опустился на колено и поднял забрало, чтобы осмотреть рану, и тут вторая стрела вонзилась ему между глаз.
Жанна бросилась к убитому, но тоже была ранена арбалетной стрелой в бедро. Желая побудить войско к новому натиску, она крикнула:
– Смелее! Город наш!
Но орлеанское чудо не повторилось. Уже настал вечер, и Жанна была ранена. Ее унесли в сухой ров.
Рауль де Гокур узнал о ранении Девы и, пока ее перевязывали, подал сигнал к отступлению. Тем временем Жанна строила новые планы. Она велит навести понтонный мост, чтобы перейти на левый берег. Часть войска отвлечет противника с той стороны, а другая продолжит штурм у ворот Сент-Оноре… Ей надевали набедренник, когда она услышала звуки труб. Французская армия отступала без нее. Париж не будет взят этим вечером. В первый раз Девственница потерпела неудачу…
Анн и Изидор, стоя на двускатном валу, тоже услышали сигнал к отступлению. И оба испытали чувство горечи. Особенно Изидор. Он бросил последний взгляд на свой город, отвергнувший его, сохранивший втуне свои сокровища. Стены окрасились восхитительным багрянцем. Заходящее солнце высветило каждую их подробность. Никогда еще Изидор не видел их столь отчетливо.
Скрывшееся за холмом Шайо солнце перестало бить Адаму де Сомбреному прямо в глаза. День выдался тяжелый. Он беспрерывно бился на стенах, и, благодарение Богу или дьяволу, они остались победителями. Стоя у крепостного зубца, Адам поднял позолоченную решетку своего забрала, чтобы полюбоваться вражеским отступлением, и вдруг увидел…
Там, на гребне вала, – рыцарь со щитом «пасти и песок» на груди! Это он! Анн де Вивре! Адам дико взвыл. Дурак безмозглый, глупец! Он еще пожалеет, что пощадил его в Патейском лесу!
Какой-то английский арбалетчик, сраженный залпом из рекибодена, валялся между двух зубцов, забрызганных его мозгом. Адам оттолкнул мертвеца, схватил его оружие, потом не спеша прицелился…
Изидор Ланфан услышал свист и одновременно ощутил толчок, отбросивший его в сухой ров. Он упал навзничь тремя метрами ниже и очутился среди убитых. Какое-то мгновение он был оглушен, потом приподнялся, но тотчас же почувствовал страшную слабость. Болела левая рука. Стрела застряла в ее сгибе. Обильно текла кровь.
Изидор умирал и знал это, поскольку многие на его глазах погибли от такой же раны. Хоть она не бросается в глаза и не кажется опасной, но не щадит никого. Изливающуюся из жил кровь невозможно остановить.
Изидор умирал. Это застигло его совершенно врасплох. У него было столько надежд, столько планов! И вот теперь всего этого не случится. Ни планов, ни будущего. У него почти уже не осталось жизни. Он произнес:
– Я был не готов.
Анн, спустившийся в ров раньше его и уже собиравшийся выбраться наружу, ничего не заметил. Он обернулся и крикнул:
– Ну, где ты там?
Изидор слабо улыбнулся и снял шлем.
– Я бы хотел…
Анн заметил рану и бросился к товарищу.
– Пустяк! Я тебя сейчас…
Изидор прервал его:
– Это смертельно. Время торопит. Послушайте меня… Вы должны послушать…
Анн, как и Изидор, не был готов. Внезапно ход всех его мыслей прервался, жизнь резко сменила направление. Все заслонило собой лицо Изидора, с каждым мигом бледневшее все больше. Бескровные губы приоткрылись.
– Монсеньор, вам следует снова стать Вивре. Род не должен угаснуть. Пообещайте мне. Это необходимо для всех: для вашего прадеда Франсуа, вашего деда Луи, вашего отца Шарля, вашей матери Анны…
– Обещаю, Изидор.
– Не могли бы вы исполнить мое последнее пожелание?
Анн поднял забрало.
– Все, что хочешь. Говори!
– Умирая, я бы хотел видеть Париж.
Анн тотчас же поднял Изидора с земли, взвалил на плечо и побежал к ближайшей лестнице. Он поднялся на гребень вала и сел там. Пушечная пальба не прекратилась, хоть и стала не такой частой. Изредка посвистывали стрелы. Изидор повернулся к своему бывшему воспитаннику.
– Простимся сейчас. Вам нельзя здесь оставаться. Слишком опасно.
Вместо ответа Анн уселся с ним рядом. Сняв шлем, одной рукой он поддерживал своего товарища, а другой показывал на стены, ставшие темно-красными в лучах заката.
– Смотри! Это Париж. Твой Париж.
– Земля обетованная…
Голос Изидора стал далеким.
– Бог дал Моисею обещание довести народ его до Земли обетованной, но самому Моисею не позволил вступить в нее. Лишь перед смертью пророк сумел увидеть ее из страны Моавской. Я – как Моисей. Странно это, однако…
Теперь Изидор произносил слова с великим трудом. Дыхание прерывалось. Он обливался потом.
– Что странно, Изидор?
– Девственница… От имени Бога она обещала мне, что я вновь увижу Париж и вернусь в него… Как могла она… ошибиться?
Анн стиснул зубы, глядя на столицу.
– Она не ошиблась. Ты туда вернешься, клянусь!
Он повернулся к своему товарищу, который вдруг привалился к нему… Все было кончено. Изидор умер.
Умер, как и жил, молчаливо, незаметно, от едва различимой раны. Его лицо в последних отблесках дня стало совсем белым. Этот четверг, праздник Рождества Богородицы, не стал днем взятия Парижа; он стал днем смерти Изидора.
Лодка из Сен-Жермен-де-Пре, перевозившая в ту ночь мертвецов, постоянно сновала туда и обратно между правым и левым берегами Сены. Большую часть убитых отправили на телегах в Ла-Шапель, а некоторых приняли монахи обители Сен-Жермен, пришедшие на поле битвы чуть позже. Изидор Ланфан оказался в их числе.
Анн сидел над телом своего товарища, когда увидел приближающиеся факелы скорбного кортежа. Взвалив на плечи тело Изидора, он присоединился к остальным. Со стороны стен, теперь погруженных во мрак, не последовало никакой реакции. Это было перемирие. Парижане тоже хоронили погибших.
Только очутившись в широкой плоскодонной лодке, пересекавшей реку, Анн по-настоящему осознал случившееся. Момент потрясения миновал, но, подобно ране, которая начинает болеть не сразу, боль необоримо ширилась в душе Анна.
Вместе с Изидором из его жизни исчезло совершенное существо. Да, именно так: совершенное! Изидор Ланфан был сама справедливость, сама умеренность и уравновешенность. Он поневоле заражал этими качествами всех, кто имел счастье приблизиться к нему. Рядом с ним каждый чувствовал, что становится спокойнее, сильнее, лучше. Как могла прерваться жизнь, достигшая такой степени совершенства? Как Бог мог пресечь существование этого своего безупречного творения?
Анн вздохнул… Не следует богохульствовать, даже мысленно. Никто не совершенен, никто не безупречен, разве что сам Бог, и смерть – удел всякого человека. Но почему – Изидор и почему – сейчас? Почему смерть разлучала их как раз тогда, когда они открывали друг друга? Им еще надо было так много друг другу сказать, так много…
У погребальной лодки на носу и на корме были фонари. В их свете четко вырисовывались силуэты стоявших монахов в капюшонах и у их ног – длинный ряд лежащих тел. Это выглядело трагическим перевертышем ортинской ладьи. Пору любви сменила пора смерти. Анн ошибался, считая, что для него существуют одни только моменты страсти. Нынешние минуты он переживал так же глубоко, как счастье Орты и Мортфонтена. Увы, не только любовь придает вещам подлинную реальность; тем же свойством обладает и смерть. И боль, с которой она неразлучна…
По прибытии на берег прошла короткая церемония в аббатстве Сен-Жермен-де-Пре, располагавшемся не в самом Париже, но за его стенами, хоть и неподалеку. После чего траурное шествие направилось к ближайшему кладбищу – Сен-Пер… Сен-Пер – Святой Отец! Какое другое имя могло лучше подойти тому, кого собирались предать той освященной земле? Разве не был Изидор для Анна наилучшим из отцов?
И более того: Изидор Ланфан был его товарищем по оружию, сердечным другом. Все-таки Анн успел высказать ему это. Но что станет с ним самим, в одночасье потерявшим стольких близких людей? Кто у него остался в этом мире?.. Теодора? Но как раз она-то этому миру не принадлежит. Франсуа де Вивре?.. Разумеется. Анн должен вернуться к прадеду: он даже пообещал это Изидору. Но как? Этого юноша не знал. Он чувствовал себя очень усталым. Все путалось в голове…
Анн покинул кладбище Сен-Пер ранним утром. Он хотел, чтобы Изидора погребли в доспехах, со щитом «пасти и песок» на груди, как истинного Вивре, чего тот вполне заслуживал: благородства в нем было побольше, чем во многих рыцарях. Прежде чем уйти, Анн повторил клятву, которую дал Изидору еще при его жизни. Он вернется с победоносным войском, возьмет Париж и похоронит погибшего друга в парижской земле, рядом с домом, о котором тот мечтал…
Только уже спускаясь к Сене, Анн вдруг сообразил, что Изидор перед смертью ничего не сказал о Сабине. Он говорил о Вивре, но не о той, что стала его избранницей. Сначала Анн удивлялся этому, но потом понял: если Изидор не упомянул о своей супруге, то потому лишь, что любые слова бессильны перед таким несчастьем, таким крушением всех его надежд. Этот скрытный человек всегда хранил свои чувства про себя. Последним завещанием Изидора Ланфана было достоинство.
В любом случае Анн знал, чего требовал от него долг. Он немедленно отправится в Компьень. Только от самого Анна – и ни от кого другого – Сабина должна узнать скорбную весть.
Он намеревался пересечь Сену, наняв перевозчика, но ему не пришлось этого делать. В том самом месте, где он вчера переплывал реку на монастырской плоскодонке, появился наплавной мост. Вокруг расположились солдаты из королевского войска: на капитанах были плащи с лилиями. Анн приблизился к одному из них, представился и спросил:
– Что вы тут делаете?
– Охраняем мост.
– Откуда он взялся?
– Наведен по приказу Девственницы.
Девственница… Еще ничего не потеряно! Они не смогли победить вчера, значит, победят сегодня! Он обернулся, чтобы поделиться радостью с Изидором. И не увидел никого. Его неизменного товарища, всегда такого молчаливого и незаметного, больше нет рядом. И уже никогда больше не будет… Анн перешел через Сену по наплавному мосту и на правом берегу нашел подводу с инвентарем, направлявшуюся в Ла-Шапель. Добравшись туда, он оседлает Безотрадного и галопом поскачет в Компьень…
Несмотря на болезненную рану, Жанна д'Арк действительно хотела незамедлительно возобновить штурм, но утром 9 сентября в ее штаб прибыли герцоги де Бор и де Клермон, объявив, что король остановился в Сен-Дени и приказывает Деве явиться к нему.
Она повиновалась. Карл VII похвалил ее за ее проявленное мужество и сообщил, что собирает совет, чтобы решить, как поступить дальше. Дева сообщила ему о наплавном мосте, благодаря которому надеялась овладеть городом. Карл ответствовал, что наслышан об этом почине и уже отправил солдат, чтобы разрушить его.
Жанна удалилась, не проронив ни слова, – как в Лоше, когда ее видели плачущей после разговора с королем.
Совет беспрерывно заседал в Сен-Дени несколько дней. Во вторник, 14 сентября, выслушав и одних, и других, Карл VII решил вернуться на берега Луары.
Глава 10
Анну вспомнился самый значительный день его жизни: пасхальное воскресенье в Иерусалиме, вид Святого града с Масличной горы. Да, лишь с Иерусалимом и сравнимо то, что открылось сейчас его взору! Поневоле Анн подумал о Теодоре. Как бы он хотел, чтобы она, как и в тот раз, стояла рядом! Во всяком случае, молодой человек дал себе обет побывать в Париже вместе с супругой. Совершенно необходимо, чтобы и этот дивный город отразился в ее волшебных глазах…
– Любуетесь Парижем, монсеньор?
Анн вздрогнул. Изидор был рядом, на великолепном коне, которого он никогда раньше не видел, – великолепный боевой конь рыжеватой масти. Должно быть, из конюшен поместья Лекюрель…
– Да! Ты же парижанин! Покажи-ка мне, где тут что.
Изидор назвал главные постройки, выделявшиеся перед ними: Лувр, Тампль, Бастилия, собор Богоматери. И добавил:
– Видите тот островок за островом Сите? Его называют Коровьим. Мой дом прямо напротив.
– Твой дом?
В голосе Изидора вдруг послышалось волнение:
– Дом, в котором я мечтал жить, когда был ребенком… и где хотел бы поселиться с Сабиной. Мы ведь поженились…
Анн ошеломленно уставился на своего товарища, раскрыв рот, но лишившись дара речи.
– Вы ничего не скажете, монсеньор?
– Вот это да…
– Полагаете, что мы не пара?
– Наоборот, никогда езде два существа не были так идеально созданы друг для друга! Но это так неожиданно! Расскажи мне…
– Прежде, монсеньор, я должен обратиться к вам с просьбой. После войны вы разрешите мне оставить вас и поселиться здесь с Сабиной?
– Ну конечно! Как ты можешь спрашивать об этом?
– Не отвечайте не подумав. Вы уверены, что я вам больше не понадоблюсь?
– Что еще ты можешь дать мне? Ты и так дал мне больше, чем отец – сыну, брат – брату, друг – другу. Будь же счастлив, будьте оба счастливы, это все, чего я от тебя хочу!
Анн увидел, как Изидор резко отвернулся. И добавил, чтобы самому не расчувствоваться:
– А мы с Теодорой навестим вас.
Изидор вновь взял себя в руки.
– Это тем легче, что у Вивре тоже есть дом в Париже…
– А я и не знал. Покажи мне его!
– Это просто: он прямо напротив собора Богоматери…
Затем Изидор Ланфан стал рассказывать обо всем, что произошло в усадьбе Лекюрель. Оба товарища были безумно рады и очень взволнованы. И оба совершенно забыли о том, что они – накануне решительного сражения за страну, что во Франции до сих пор идет война и что они беседуют прямо посреди готового к штурму войска…
***
Прежде Жанна д'Арк проводила свои кампании молниеносно, но взятие Парижа было делом гораздо более сложным, чем все предшествовавшие, и Дева показала, что, когда надо, она умеет не спешить.
Она расквартировалась на северном берегу, в городе Сен-Дени и деревнях Обервилье, Монмартр и Монсо. Кроме того, завладела крепостями Пуасси и Сен-Жермен-ан-Ле. Затем с помощью стрел велела послать на улицы Парижа обещания амнистии – и стала ждать результата, доставляя тем временем снаряжение для серьезной осады. Англичане, со своей стороны, участили вылазки, чтобы определить силы французской армии и разведать, как далеко зашли приготовления. А дни проходили…
Все это время Анн и Изидор разговаривали. Их объединяли любовные воспоминания, одни и те же восторги, усиленные уверенностью в скорой победе. Они говорили обо всем, а не только о самих себе или о своих переживаниях. Обменивались взглядами на людей, на события, на жизнь в целом; сверяли свои планы, пытаясь восполнить молчание, копившееся меж ними годами…
В среду, 7 сентября, Жанна д'Арк, поняв, что парижское восстание, на которое она надеялась, не произойдет, и, удостоверившись в том, что приготовления к осаде завершены, решила перейти к действиям. Она стянула армию к деревне Ла-Шапель, на полпути между Сен-Дени и Парижем, и созвала военный совет. В нем участвовал и недавно прибывший комендант Орлеана Рауль де Гокур, которого король только что назначил главой своей свиты. У каждого из присутствующих Жанна спросила о его мнении, и ни один не высказался против: все были за штурм.
В тот же день парижане, осознав неизбежность штурма, прошли крестным ходом от церкви Святой Женевьевы, покровительницы Парижа, хранящей его от вторжений, до собора Богоматери. Под звуки религиозных песнопений, кадя ладаном, каноники Сен-Шапель пронесли раку с частицей Истинного Креста Господня, после чего воины взошли на крепостные стены. Жребий был брошен…
В четверг, 8 сентября, в праздник Рождества Богородицы французское войско покинуло Ла-Шапель и двинулось на Париж. Оно остановилось перед воротами Сент-Оноре и заняло позицию на холме, прозванном Свиным рынком.
Оно было поделено на две части: одна, под командованием герцога Алансонского, должна была остаться у подножия Свиного холма, чтобы воспрепятствовать возможной вылазке осажденных; второй, которую возглавила сама Жанна, предстояло идти на приступ. Вместе с армией в обозе из трехсот подвод прибыло внушительное количество всего, что требовалось для штурма: тысячи вязанок хвороста и соломы, шестьсот пятьдесят лестниц, четыре тысячи досок.
Армия располагала также первоклассной артиллерией. Имелись там тяжелые орудия, бомбарды, стреляющие двухсотфунтовыми ядрами, и несколько меньшего размера пищали; были и легкие орудия, например кулеврины, деревянные пушки, окованные железными обручами; а еще немалое новшество для того времени – рикебодены. Так назывались устройства из соединенных вместе, наподобие органных труб, семи небольших пушек, приводившиеся в действие пороховым фитилем.
Со времени осады Орлеана Жанна стала большой поклонницей артиллерии. Многие видели, как она наблюдает за установкой орудий, увлеченно беседует с пушкарями. Особенно она заинтересовалась рикебоденами, которые видела впервые, и попросила объяснить, как они действуют. Наконец, когда все было готово, Жанна спустилась с холма…
***
В полдень, под ярким солнцем, Девственница развернула свое белое знамя. С оглушительным шумом войско устремилось на приступ. Сама Жанна была впереди, во главе штурмовавших, которых прикрывала артиллерия, давшая залп из всех орудий. Парижские пушки немедленно ответили.
У Анна на груди висел щит с гербом Невилей – золотой цикламор на лазурном поле; он настоял, чтобы Изидор сохранил щит, «раскроенный на пасти и песок», доблестно отбитый у английского рыцаря. Они бежали вперед вместе со всеми, без лишней спешки, соблюдая строй.
Никогда еще Анн не испытывал подобного возбуждения. Этот штурм был для него боевым крещением. Конечно, ему уже доводилось бывать в бою, но в таком большом деле он участвовал впервые. И в частности, никогда раньше не слышал артиллерии. Она производила над головой поистине адский грохот.
Под дождем стрел и ядер штурмующие достигли первого, сухого, рва и скатились в него. Рядом с Жанной находились Жиль де Ре, Ла Ир и Ксентрай. Сир де Гокур остался позади. На этот раз ему досталась подчиненная роль: он должен был обеспечивать связь между Жанной и остальным войском.
В ход пошли лестницы, и войско поднялось на двускатный вал. Вот там стало действительно жарко. Настоящий потоп из железа и камней обрушился на штурмующих. Это не помешало Девственнице сохранить полное самообладание. В то время как повсюду вокруг нее падали убитые и раненые, она стала промерять древком своего знамени глубину большого водяного рва в поисках брода. Не найдя, подала знак забросать ров фашинами и навести переправу.
Пока ее приказание исполнялось, Жанна подняла забрало и, стоя на гребне вала, обратилась к парижанам:
– Сдавайтесь, не то мы еще до вечера войдем в город!
В ответ получила поток проклятий.
Около четырех часов пополудни дело резко повернуло в пользу штурмовавших. Их артиллерия оказалась более эффективной. Меткий огонь согнал осажденных со стен. Почти повсюду между зубцов свешивались мертвые тела.
Наконец, поверх груды вязанок соломы и хвороста к крепостной стене были приставлены первые лестницы, что вызвало панику у многих парижан, укрывшихся в церквах или в собственных домах. Они забаррикадировались там, думая, что город вот-вот падет.
Но среди штурмовавших были велики потери. Девственница послала гонца к Раулю де Гокуру, чтобы тот попросил подкрепления у герцога Алансонского. Гокур встретил посланца, уверил, что передаст сообщение, однако ничего не предпринял. Так он отыгрывался за Орлеан. Эта заносчивая пастушка получит достойный урок!
Время шло. На лестницах не хватало людей, осажденным удавалось сдерживать натиск атакующих. Анна и Изидора дважды сбивали с лестниц, и они падали вниз – к счастью, без всякого вреда для себя, на солому.
Видя, что катастрофа, которой они страшились, не происходит, сбежавшие было со стен парижане вновь заняли свои посты. К осажденным вернулся боевой дух…
Приближалась ночь… Было еще светло, но солнце уже покраснело, когда Жанна снова поднялась на гребень двускатного вала и обратилась к парижанам. В ответ услышала обычный хор оскорблений:
– Проклятая ведьма! Шлюха арманьякская!
За Жанной следовал знаменосец с драгоценной хоругвью. Вдруг он вскрикнул и остановился, получив в ногу арбалетную стрелу. Он опустился на колено и поднял забрало, чтобы осмотреть рану, и тут вторая стрела вонзилась ему между глаз.
Жанна бросилась к убитому, но тоже была ранена арбалетной стрелой в бедро. Желая побудить войско к новому натиску, она крикнула:
– Смелее! Город наш!
Но орлеанское чудо не повторилось. Уже настал вечер, и Жанна была ранена. Ее унесли в сухой ров.
Рауль де Гокур узнал о ранении Девы и, пока ее перевязывали, подал сигнал к отступлению. Тем временем Жанна строила новые планы. Она велит навести понтонный мост, чтобы перейти на левый берег. Часть войска отвлечет противника с той стороны, а другая продолжит штурм у ворот Сент-Оноре… Ей надевали набедренник, когда она услышала звуки труб. Французская армия отступала без нее. Париж не будет взят этим вечером. В первый раз Девственница потерпела неудачу…
***
Анн и Изидор, стоя на двускатном валу, тоже услышали сигнал к отступлению. И оба испытали чувство горечи. Особенно Изидор. Он бросил последний взгляд на свой город, отвергнувший его, сохранивший втуне свои сокровища. Стены окрасились восхитительным багрянцем. Заходящее солнце высветило каждую их подробность. Никогда еще Изидор не видел их столь отчетливо.
***
Скрывшееся за холмом Шайо солнце перестало бить Адаму де Сомбреному прямо в глаза. День выдался тяжелый. Он беспрерывно бился на стенах, и, благодарение Богу или дьяволу, они остались победителями. Стоя у крепостного зубца, Адам поднял позолоченную решетку своего забрала, чтобы полюбоваться вражеским отступлением, и вдруг увидел…
Там, на гребне вала, – рыцарь со щитом «пасти и песок» на груди! Это он! Анн де Вивре! Адам дико взвыл. Дурак безмозглый, глупец! Он еще пожалеет, что пощадил его в Патейском лесу!
Какой-то английский арбалетчик, сраженный залпом из рекибодена, валялся между двух зубцов, забрызганных его мозгом. Адам оттолкнул мертвеца, схватил его оружие, потом не спеша прицелился…
Изидор Ланфан услышал свист и одновременно ощутил толчок, отбросивший его в сухой ров. Он упал навзничь тремя метрами ниже и очутился среди убитых. Какое-то мгновение он был оглушен, потом приподнялся, но тотчас же почувствовал страшную слабость. Болела левая рука. Стрела застряла в ее сгибе. Обильно текла кровь.
Изидор умирал и знал это, поскольку многие на его глазах погибли от такой же раны. Хоть она не бросается в глаза и не кажется опасной, но не щадит никого. Изливающуюся из жил кровь невозможно остановить.
Изидор умирал. Это застигло его совершенно врасплох. У него было столько надежд, столько планов! И вот теперь всего этого не случится. Ни планов, ни будущего. У него почти уже не осталось жизни. Он произнес:
– Я был не готов.
Анн, спустившийся в ров раньше его и уже собиравшийся выбраться наружу, ничего не заметил. Он обернулся и крикнул:
– Ну, где ты там?
Изидор слабо улыбнулся и снял шлем.
– Я бы хотел…
Анн заметил рану и бросился к товарищу.
– Пустяк! Я тебя сейчас…
Изидор прервал его:
– Это смертельно. Время торопит. Послушайте меня… Вы должны послушать…
Анн, как и Изидор, не был готов. Внезапно ход всех его мыслей прервался, жизнь резко сменила направление. Все заслонило собой лицо Изидора, с каждым мигом бледневшее все больше. Бескровные губы приоткрылись.
– Монсеньор, вам следует снова стать Вивре. Род не должен угаснуть. Пообещайте мне. Это необходимо для всех: для вашего прадеда Франсуа, вашего деда Луи, вашего отца Шарля, вашей матери Анны…
– Обещаю, Изидор.
– Не могли бы вы исполнить мое последнее пожелание?
Анн поднял забрало.
– Все, что хочешь. Говори!
– Умирая, я бы хотел видеть Париж.
Анн тотчас же поднял Изидора с земли, взвалил на плечо и побежал к ближайшей лестнице. Он поднялся на гребень вала и сел там. Пушечная пальба не прекратилась, хоть и стала не такой частой. Изредка посвистывали стрелы. Изидор повернулся к своему бывшему воспитаннику.
– Простимся сейчас. Вам нельзя здесь оставаться. Слишком опасно.
Вместо ответа Анн уселся с ним рядом. Сняв шлем, одной рукой он поддерживал своего товарища, а другой показывал на стены, ставшие темно-красными в лучах заката.
– Смотри! Это Париж. Твой Париж.
– Земля обетованная…
Голос Изидора стал далеким.
– Бог дал Моисею обещание довести народ его до Земли обетованной, но самому Моисею не позволил вступить в нее. Лишь перед смертью пророк сумел увидеть ее из страны Моавской. Я – как Моисей. Странно это, однако…
Теперь Изидор произносил слова с великим трудом. Дыхание прерывалось. Он обливался потом.
– Что странно, Изидор?
– Девственница… От имени Бога она обещала мне, что я вновь увижу Париж и вернусь в него… Как могла она… ошибиться?
Анн стиснул зубы, глядя на столицу.
– Она не ошиблась. Ты туда вернешься, клянусь!
Он повернулся к своему товарищу, который вдруг привалился к нему… Все было кончено. Изидор умер.
Умер, как и жил, молчаливо, незаметно, от едва различимой раны. Его лицо в последних отблесках дня стало совсем белым. Этот четверг, праздник Рождества Богородицы, не стал днем взятия Парижа; он стал днем смерти Изидора.
***
Лодка из Сен-Жермен-де-Пре, перевозившая в ту ночь мертвецов, постоянно сновала туда и обратно между правым и левым берегами Сены. Большую часть убитых отправили на телегах в Ла-Шапель, а некоторых приняли монахи обители Сен-Жермен, пришедшие на поле битвы чуть позже. Изидор Ланфан оказался в их числе.
Анн сидел над телом своего товарища, когда увидел приближающиеся факелы скорбного кортежа. Взвалив на плечи тело Изидора, он присоединился к остальным. Со стороны стен, теперь погруженных во мрак, не последовало никакой реакции. Это было перемирие. Парижане тоже хоронили погибших.
Только очутившись в широкой плоскодонной лодке, пересекавшей реку, Анн по-настоящему осознал случившееся. Момент потрясения миновал, но, подобно ране, которая начинает болеть не сразу, боль необоримо ширилась в душе Анна.
Вместе с Изидором из его жизни исчезло совершенное существо. Да, именно так: совершенное! Изидор Ланфан был сама справедливость, сама умеренность и уравновешенность. Он поневоле заражал этими качествами всех, кто имел счастье приблизиться к нему. Рядом с ним каждый чувствовал, что становится спокойнее, сильнее, лучше. Как могла прерваться жизнь, достигшая такой степени совершенства? Как Бог мог пресечь существование этого своего безупречного творения?
Анн вздохнул… Не следует богохульствовать, даже мысленно. Никто не совершенен, никто не безупречен, разве что сам Бог, и смерть – удел всякого человека. Но почему – Изидор и почему – сейчас? Почему смерть разлучала их как раз тогда, когда они открывали друг друга? Им еще надо было так много друг другу сказать, так много…
У погребальной лодки на носу и на корме были фонари. В их свете четко вырисовывались силуэты стоявших монахов в капюшонах и у их ног – длинный ряд лежащих тел. Это выглядело трагическим перевертышем ортинской ладьи. Пору любви сменила пора смерти. Анн ошибался, считая, что для него существуют одни только моменты страсти. Нынешние минуты он переживал так же глубоко, как счастье Орты и Мортфонтена. Увы, не только любовь придает вещам подлинную реальность; тем же свойством обладает и смерть. И боль, с которой она неразлучна…
По прибытии на берег прошла короткая церемония в аббатстве Сен-Жермен-де-Пре, располагавшемся не в самом Париже, но за его стенами, хоть и неподалеку. После чего траурное шествие направилось к ближайшему кладбищу – Сен-Пер… Сен-Пер – Святой Отец! Какое другое имя могло лучше подойти тому, кого собирались предать той освященной земле? Разве не был Изидор для Анна наилучшим из отцов?
И более того: Изидор Ланфан был его товарищем по оружию, сердечным другом. Все-таки Анн успел высказать ему это. Но что станет с ним самим, в одночасье потерявшим стольких близких людей? Кто у него остался в этом мире?.. Теодора? Но как раз она-то этому миру не принадлежит. Франсуа де Вивре?.. Разумеется. Анн должен вернуться к прадеду: он даже пообещал это Изидору. Но как? Этого юноша не знал. Он чувствовал себя очень усталым. Все путалось в голове…
***
Анн покинул кладбище Сен-Пер ранним утром. Он хотел, чтобы Изидора погребли в доспехах, со щитом «пасти и песок» на груди, как истинного Вивре, чего тот вполне заслуживал: благородства в нем было побольше, чем во многих рыцарях. Прежде чем уйти, Анн повторил клятву, которую дал Изидору еще при его жизни. Он вернется с победоносным войском, возьмет Париж и похоронит погибшего друга в парижской земле, рядом с домом, о котором тот мечтал…
Только уже спускаясь к Сене, Анн вдруг сообразил, что Изидор перед смертью ничего не сказал о Сабине. Он говорил о Вивре, но не о той, что стала его избранницей. Сначала Анн удивлялся этому, но потом понял: если Изидор не упомянул о своей супруге, то потому лишь, что любые слова бессильны перед таким несчастьем, таким крушением всех его надежд. Этот скрытный человек всегда хранил свои чувства про себя. Последним завещанием Изидора Ланфана было достоинство.
В любом случае Анн знал, чего требовал от него долг. Он немедленно отправится в Компьень. Только от самого Анна – и ни от кого другого – Сабина должна узнать скорбную весть.
Он намеревался пересечь Сену, наняв перевозчика, но ему не пришлось этого делать. В том самом месте, где он вчера переплывал реку на монастырской плоскодонке, появился наплавной мост. Вокруг расположились солдаты из королевского войска: на капитанах были плащи с лилиями. Анн приблизился к одному из них, представился и спросил:
– Что вы тут делаете?
– Охраняем мост.
– Откуда он взялся?
– Наведен по приказу Девственницы.
Девственница… Еще ничего не потеряно! Они не смогли победить вчера, значит, победят сегодня! Он обернулся, чтобы поделиться радостью с Изидором. И не увидел никого. Его неизменного товарища, всегда такого молчаливого и незаметного, больше нет рядом. И уже никогда больше не будет… Анн перешел через Сену по наплавному мосту и на правом берегу нашел подводу с инвентарем, направлявшуюся в Ла-Шапель. Добравшись туда, он оседлает Безотрадного и галопом поскачет в Компьень…
Несмотря на болезненную рану, Жанна д'Арк действительно хотела незамедлительно возобновить штурм, но утром 9 сентября в ее штаб прибыли герцоги де Бор и де Клермон, объявив, что король остановился в Сен-Дени и приказывает Деве явиться к нему.
Она повиновалась. Карл VII похвалил ее за ее проявленное мужество и сообщил, что собирает совет, чтобы решить, как поступить дальше. Дева сообщила ему о наплавном мосте, благодаря которому надеялась овладеть городом. Карл ответствовал, что наслышан об этом почине и уже отправил солдат, чтобы разрушить его.
Жанна удалилась, не проронив ни слова, – как в Лоше, когда ее видели плачущей после разговора с королем.
Совет беспрерывно заседал в Сен-Дени несколько дней. Во вторник, 14 сентября, выслушав и одних, и других, Карл VII решил вернуться на берега Луары.
Глава 10
ОСОБНЯК ПОРК-ЭПИК
В Париже стояла осень, и деревья в саду вдовы Ланфан окрасились в восхитительные багряные тона. Но вправду ли это был сад? Он так долго оставался запущенным, что разросся и сделался почти непроходимым. Единственная аллея, длинная, превратившаяся в сводчатый тоннель, вела к маленькой полянке с колодцем посредине.
Это место, отрезанное от остального мира, находилось в самом сердце столицы, у гавани Сент-Поль, в двух шагах от Сены и королевского дворца. Шум городской жизни не долетал на этот укрытый листвой островок, и любая суета затихала, наткнувшись на глухую стену зарослей…
В яркий осенний день женщина, одетая в черное, сидела на замшелом краю колодца и грезила. Ее красивое неулыбчивое лицо и золотые волосы без всякого убора отражались в воде среди медленно плывущих облаков.
Как же она теперь далеко, компьенская усадьба с ее упорядоченностью и роскошью! Зато этот сад похож на Изидора: такой же потаенный, глубокий, молчаливый… Вот почему та, что так скоро превратилась во «вдову Ланфан», искала здесь свои воспоминания.
Едва завидев Анна, приехавшего в поместье Лекюрель, Сабина сразу все поняла. Он скупо описал ей последние мгновения своего товарища, погибшего как солдат, сражаясь рядом с Девственницей, лицом к врагу. Анн сказал ей, что похоронил его на кладбище Сен-Пер, со щитом, который тот доблестно отбил у английского рыцаря. Она не заплакала.
Как только Анн отбыл, она вызвала компаньонов своего отца и поручила им продать все: поместье, конный завод, мебель и все драгоценности. Это заняло несколько дней. С вырученными деньгами Сабина отправилась в Париж и купила дом у гавани Сент-Поль.
С тех пор она жила здесь. Назвалась купеческой вдовой по фамилии Ланфан. Ни разу она не сходила на могилу Изидора. Это могло бы выдать ее, да и в любом случае она дала себе клятву, что пойдет на кладбище Сен-Пер только после освобождения столицы, чтобы перенести тело своего мужа в парижскую землю.
Ибо она переселилась в Париж не только для того, чтобы искать здесь воспоминаний. Она приехала сюда, чтобы действовать. Для нее это было единственным средством превозмочь горе. Сабина решила принять участие в каком-нибудь заговоре, чтобы сдать город французам. Таков ее долг перед памятью Изидора. И она действительно могла принести делу Жанны немало пользы. Ведь в ее распоряжении – самое мощное орудие: деньги…
Вдова Ланфан грустно улыбнулась, склонившись к краю колодца. На какой-то миг у нее возникло ощущение, будто Изидор – здесь, молча стоит рядом по своей привычке. Она чуть было не обернулась. И тут же услышала за спиной шорох ветвей. На сей раз она и вправду проворно обернулась.
На нее таращился какой-то мальчуган лет тринадцатичетырнадцати.
– Кто ты?
– Я ничего плохого не сделал, госпожа. Я не знал, что это ваш дом.
– Ну конечно. Ты ничего плохого не сделал. Как тебя зовут?
– Памфил Леблон.
У Памфила Леблона были черные, как вороново крыло, волосы, вздернутый нос и дерзкая рожица. Сейчас он был перепуган. Его синяя ливрея с французскими лилиями вся измялась – видать, долго продирался сквозь заросли. И Сабина поняла… Ее охватило сильнейшее волнение.
– Ты служишь во дворце Сент-Поль, верно? И ты пришел сюда потому, что мечтаешь когда-нибудь поселиться в этом доме…
Он коротко кивнул, поколебался мгновение и исчез, громко шурша листвой. И вдруг, впервые после смерти Изидора, Сабина заплакала. Она хотела быть сильной, действовать, бороться… И вот появление этого ребенка, который так похож на погибшего – и участью, и мечтами, – одержало над нею верх.
Слезы лились и лились, Сабина не сдерживала их. И, наконец, заметила, что мальчуган вернулся и смотрит на нее, не зная, что делать.
– Я прошу у тебя прощения, Памфил. У меня большое горе, но ты можешь мне помочь. Расскажи-ка о дворце Сент-Поль. Какой он? Что ты там делаешь?
Тронутый ее слезами, Памфил Леблон объяснил, со своим парижским выговором, что он поваренок. Его отец готовил соусы, но умер, когда ребенок был совсем маленьким. Матери своей он не знал вовсе. Потом мальчуган принялся рассказывать о жизни во дворце, занятом регентом Бедфордом и его людьми.
Вдова Ланфан перебила его:
– Надеюсь, ты не любишь англичан?
– Еще бы! У нас этого лорда Бедфорда просто так никто и не зовет. Мы его зовем…
Он поколебался секунду, взглянул на Сабину, подбодрившую его кивком, и решился:
– …Бедфорд – Вонючий лорд!
Сабина улыбнулась.
Это место, отрезанное от остального мира, находилось в самом сердце столицы, у гавани Сент-Поль, в двух шагах от Сены и королевского дворца. Шум городской жизни не долетал на этот укрытый листвой островок, и любая суета затихала, наткнувшись на глухую стену зарослей…
В яркий осенний день женщина, одетая в черное, сидела на замшелом краю колодца и грезила. Ее красивое неулыбчивое лицо и золотые волосы без всякого убора отражались в воде среди медленно плывущих облаков.
Как же она теперь далеко, компьенская усадьба с ее упорядоченностью и роскошью! Зато этот сад похож на Изидора: такой же потаенный, глубокий, молчаливый… Вот почему та, что так скоро превратилась во «вдову Ланфан», искала здесь свои воспоминания.
Едва завидев Анна, приехавшего в поместье Лекюрель, Сабина сразу все поняла. Он скупо описал ей последние мгновения своего товарища, погибшего как солдат, сражаясь рядом с Девственницей, лицом к врагу. Анн сказал ей, что похоронил его на кладбище Сен-Пер, со щитом, который тот доблестно отбил у английского рыцаря. Она не заплакала.
Как только Анн отбыл, она вызвала компаньонов своего отца и поручила им продать все: поместье, конный завод, мебель и все драгоценности. Это заняло несколько дней. С вырученными деньгами Сабина отправилась в Париж и купила дом у гавани Сент-Поль.
С тех пор она жила здесь. Назвалась купеческой вдовой по фамилии Ланфан. Ни разу она не сходила на могилу Изидора. Это могло бы выдать ее, да и в любом случае она дала себе клятву, что пойдет на кладбище Сен-Пер только после освобождения столицы, чтобы перенести тело своего мужа в парижскую землю.
Ибо она переселилась в Париж не только для того, чтобы искать здесь воспоминаний. Она приехала сюда, чтобы действовать. Для нее это было единственным средством превозмочь горе. Сабина решила принять участие в каком-нибудь заговоре, чтобы сдать город французам. Таков ее долг перед памятью Изидора. И она действительно могла принести делу Жанны немало пользы. Ведь в ее распоряжении – самое мощное орудие: деньги…
Вдова Ланфан грустно улыбнулась, склонившись к краю колодца. На какой-то миг у нее возникло ощущение, будто Изидор – здесь, молча стоит рядом по своей привычке. Она чуть было не обернулась. И тут же услышала за спиной шорох ветвей. На сей раз она и вправду проворно обернулась.
На нее таращился какой-то мальчуган лет тринадцатичетырнадцати.
– Кто ты?
– Я ничего плохого не сделал, госпожа. Я не знал, что это ваш дом.
– Ну конечно. Ты ничего плохого не сделал. Как тебя зовут?
– Памфил Леблон.
У Памфила Леблона были черные, как вороново крыло, волосы, вздернутый нос и дерзкая рожица. Сейчас он был перепуган. Его синяя ливрея с французскими лилиями вся измялась – видать, долго продирался сквозь заросли. И Сабина поняла… Ее охватило сильнейшее волнение.
– Ты служишь во дворце Сент-Поль, верно? И ты пришел сюда потому, что мечтаешь когда-нибудь поселиться в этом доме…
Он коротко кивнул, поколебался мгновение и исчез, громко шурша листвой. И вдруг, впервые после смерти Изидора, Сабина заплакала. Она хотела быть сильной, действовать, бороться… И вот появление этого ребенка, который так похож на погибшего – и участью, и мечтами, – одержало над нею верх.
Слезы лились и лились, Сабина не сдерживала их. И, наконец, заметила, что мальчуган вернулся и смотрит на нее, не зная, что делать.
– Я прошу у тебя прощения, Памфил. У меня большое горе, но ты можешь мне помочь. Расскажи-ка о дворце Сент-Поль. Какой он? Что ты там делаешь?
Тронутый ее слезами, Памфил Леблон объяснил, со своим парижским выговором, что он поваренок. Его отец готовил соусы, но умер, когда ребенок был совсем маленьким. Матери своей он не знал вовсе. Потом мальчуган принялся рассказывать о жизни во дворце, занятом регентом Бедфордом и его людьми.
Вдова Ланфан перебила его:
– Надеюсь, ты не любишь англичан?
– Еще бы! У нас этого лорда Бедфорда просто так никто и не зовет. Мы его зовем…
Он поколебался секунду, взглянул на Сабину, подбодрившую его кивком, и решился:
– …Бедфорд – Вонючий лорд!
Сабина улыбнулась.