Страница:
И Сабина начала действовать. Она – такая сдержанная, такая благовоспитанная – осмелилась сделать первый шаг, открыться мужчине. Но она не жалела ни о чем. Если бы она не заговорила сама, Изидор бы никогда ни на что не осмелился. Он был слишком скромен и слишком невысокого мнения о себе самом, чтобы даже мечтать о ней. А ведь их время сочтено. Война не за горами, и вряд ли судьба будет щедра настолько, чтобы дважды подарить такой шанс…
Признание Сабины совершенно ошеломило Изидора. Любовь вторгалась в его жизнь в самый неожиданный момент. Прежде женщинам в ней не оставалось места. Изидор познал большую любовь в детстве, пережил несколько увлечений в отрочестве, а потом были одни лишь незначительные приключения со служанками. Он старался, чтобы все это происходило как можно незаметнее, а главное, избегал привязанностей. Жениться, завести семью, детей – это не для него. Чужая семья, чужие дети заменили ему собственных. Так что в замках Блуа, Вивре, Куссон через объятия Изидора прошла лишь вереница прислужниц. Наверняка не одна из них сохла по нему, поскольку у него было все, чтобы нравиться женщинам, но он этого не сознавал.
А потом в течение нескольких дней в Компьене была Сабина…
С Сабиной все происходило совсем по-другому! Каждый день звенел, сиял ею. Впервые, несмотря на все свои усилия, Изидор Ланфан позволил женщине завладеть своим сердцем. Почему? Потому что в Компьене он остался один, некому было служить, и он мог, наконец, подумать о себе? Потому что грубое домогательство, от которого он защитил Сабину, сразу же сблизило их? Или просто потому, что это была она – и другого объяснения не требовалось?
Конечно, он любил Сабину, и, конечно, Сабина любила его! Видя, как это дивное создание преклоняет перед ним колена, слыша ее признание, он должен был не поверить тому, что видит и слышит. Ему следовало сказать себе, что он недостоин, что любовь меж ними невозможна… Но он поверил, потому что уже знал то, в чем она собиралась ему признаться. Он был зрелым мужчиной, она совсем молода, он беден, она богата, но это не имело никакого значения, потому что любви безразличны и возраст, и богатство…
Сабина убежала. Изидор остался один в великолепном покое, и только вечером, после целого дня размышлений, ценой ужасной головной боли, когда девушка вернулась, он, наконец, отважился и тоже сделал признание. Казалось, ее это не удивило: ведь она тоже все знала.
Тогда они стали говорить о самих себе, и оба нашли одни и те же слова. В сущности, вместо них все решило время. Оба знали, что им отпущены скупые сроки, и это не оставляло выбора. Ни он, ни она не хотели простой интрижки. Сабина не мыслила совместной жизни вне церковных уз, да и Изидор относился к этому не менее серьезно.
Состоялось публичное оглашение предстоящего брака, и Изидор Ланфан официально разделил жизнь Сабины Лекюрель. Раздосадованные сеньоры сами убрались восвояси. Изидор быстро оправился от раны. Вся усадьба осталась в полном распоряжении влюбленных. Но при этом они не переступали границ целомудрия. Сабина продолжала спать в своей комнате, он – в комнате ее отца…
Что сказать об этих днях, прожитых вне всякого времени, об этих мгновениях мира среди войны, которая никак не хотела возобновиться, об этом уединении в нескольких шагах от незримого войска? Они были легки, скоротечны, ошеломляющи. Сабина уже не была прежней. Она смеялась, пела, шалила, болтала милый вздор.
Однако ничто не могло сравниться с преображением Изидора!
Изидор Ланфан шел от открытия к открытию – и первым из них стало открытие самого себя. Благодаря Сабине он каждый день узнавал о себе что-то новое, то, чего не знал прежде, просто потому что никогда об этом не задумывался. И выражалось это словами: его единственный недостаток заключался в том, он себя недооценивал.
Так, например, когда Сабина побуждала его возобновить дело своего отца, он воскликнул:
– Но это невозможно! Я ничего не смыслю в меняльном ремесле.
Однако девушка быстро вывела его из заблуждения.
– А вам и незачем в нем смыслить. Довольно показать, что вы способны защитить наши интересы. Компаньоны моего отца – люди понятливые. Будут вас побаиваться – сразу зауважают.
Мало-помалу Изидор начал верить в себя и в свою новую жизнь. И как-то вечером не сдержался и раскрыл свой секрет.
Они сидели на берегу Уазы, как и в первый раз. Изидор достал из кармана какую-то мелкую вещицу. Это была совсем стертая монетка, отполированная постоянными прикосновениями пальцев.
– Я никогда и никому его не показывал.
– Что это?
– Парижский су. Взял с собой, когда уезжал из Парижа с герцогиней Валентиной. С тех пор и дня не проходило, чтобы я не взглянул на него. У меня ведь кроме победы есть еще одна мечта: вернуться в Париж.
– Расскажите мне о Париже…
– Напротив дворца, на берегу Сены, у гавани Сент-Поль есть заброшенный дом. Больше всего меня тянуло в его сад. Мальчишкой я перелезал через стену и забирался туда. Мне там было хорошо и грустно. Я мечтал там жить, но знал, что это невозможно.
– Мы будем жить там.
– А как же Вивре?
– Перестаньте думать о других. Неужели они воспротивятся нашему счастью?
Нет, конечно. Ни Анн, ни Франсуа и слова против не скажут, Изидор знал это. Его жизнь изменилась в Компьене самым коренным образом. Они с Сабиной были созданы, чтобы провести вместе все отпущенные им дни. Они были до странности похожи: оба серьезные, немного замкнутые, таящие страстную натуру под внешним спокойствием. И оба жаждали этой простой и ни с чем не сравнимой радости: создать семью. И чем дольше они ее ждали, тем больше им не терпелось.
В те же самые дни Анн понял, что такое вселенная: отблеск глаз Теодоры. Все увиденное непосредственно собственными глазами – лишь иллюзия, потому что такому взгляду не хватает любви, а ведь только любовь делает окружающее реальным. Отсюда следовало, что с момента сотворения мира только два места удостоились подлинного существования: Орта и Мортфонтен. Между Ортой и Мортфонтеном простиралась обширная пустыня, где ради каких-то пустяков суетились бесплотные тени…
Отныне главной заботой Анна стало сравнение окружавшего их пейзажа с видами итальянского озера. Поступая так, он охватывал своим знанием весь мир, создавал некую всеобъемлющую географию.
Вскоре Анн обнаружил, что красота Мортфонтена равна красоте Орты, хоть и не похожа на нее. Пышность и изобилие сменили меланхоличность и тихая прелесть. То были мимолетные видения в полутонах: склоненные плакучие ивы, водяные лилии, среди которых прыгали лягушки, рыбаки в лодке, девушки, собирающие ягоды в кустах, всадники, проезжающие вдалеке.
Анн не знал, где находилась хижина, давшая им приют. Они отправились туда в безлунную ночь Святой Любви. Наверное, она помещалась где-то близ Мортфонтена… Главное, что, как и Кастеллино, она ждала их целую вечность.
Мортфонтен стал новым «украденным летом», даже более насыщенным, чем Орта. Каждая секунда была тут еще драгоценнее, еще горячее. Ибо здесь им было отпущено не целое лето, но всего лишь несколько дней. Это чувствовалось и в воздухе, пронизанном ощущением опасности.
Иногда мимо торопливо проходили вооруженные люди. Анн спрашивал их:
– Скоро ли война?
Ответы были туманны, но не оставляли места сомнениям:
– Ждут англичан… Что-то затевается…
Их укромное счастье было таким же. Они не пресыщались и никогда не пресытятся им. Каждый день стирал воспоминание о предыдущих объятиях, и каждое следующее объятие становилось первым. Лишь в одну-единственную ночь они заговорили. Эта ночь и оказалась последней…
Анн рассказал Теодоре о следах своего прадеда, которые обнаружил во Флёрене. Она молча выслушала его, потом объявила глухо:
– Люди все ближе и ближе. Мне пора уходить.
– К волкам?
– Да, к волкам.
– А если у нас будет ребенок, неужели он родится среди них?
– Разве зачинают ребенка с тенью?
Анн вышел из хижины и мучительно размышлял до раннего утра. Конец мортфонтенского лета приближался: он тоже это понимал. В какой-то миг Анна охватила слабость. В самой глубине души он понадеялся было, что Ла Тремуйль одержит верх, что никогда они не пойдут на Париж и война на этом окончится. Но тут же опомнился и отогнал недостойную мысль.
Тогда он и услышал далекий звук. Где-то на востоке трубили трубы. Это был сигнал сбора, призыв к битве. Трубили отбой любовным утехам Анна и Теодоры.
Он вернулся в хижину, чтобы предупредить свою жену, еще не зная, какие слова ей скажет, но она уже исчезла.
Герцог Бедфорд, английский регент Франции, извлек немалую выгоду из неожиданной отсрочки, которую предоставил ему Карл VII, затеяв переговоры. Для начала он усилил оборонительные сооружения Парижа, а потом, сообразив, что противник и не собирается двигаться с места, стал подумывать о контратаке.
Он постарался объединить все английские силы, разбросанные по стране. Даже отвлек от изначальной цели триста пятьдесят рыцарей, прибывших из-за Ла-Манша в Кале, чтобы присоединиться к крестовому походу против еретиков Богемии. Регент приказал крестоносцам направиться в Париж. Наконец, почувствовав себя достаточно сильным, он покинул столицу и двинулся к Компьеню.
Вечером 14 августа, миновав Даммартен, Бедфорд остановился и больше не двигался с места. Он знал, на какой риск идет, предлагая Девственнице сражение в боевых порядках. Однако расчет был точным. Дух его солдат оставался по-прежнему очень низким, и Бедфорду, вождю английского лагеря, надлежало принять открытый вызов.
Поджидая своих противников, Бедфорд был спокоен. В свои сорок лет победитель при Вернее, правивший оккупированной Францией вот уже семь лет, проявил себя не только недурным полководцем, но также и крупным государственным деятелем. Если Девственница и впрямь колдунья, у него нет никаких шансов; если же нет, один у него все-таки остается.
Узнав о выступлении англичан, французские войска пришли в движение. Ранним утром 15 августа Бедфорд услышал их трубы, призывавшие к построению в боевые порядки.
Французы находились несколько севернее, тылом к Нонетте. Анн обнаружил их, едва выйдя из леса. Обе армии выбрали место для битвы практически рядом с его любовным пристанищем.
Анн нашел Изидора почти сразу. Тот собирался покинуть лагерь и уже готовился сесть на коня. Рядом с ним находился и Безотрадный с навьюченными на него доспехами. Анн побежал к ним.
– Изидор, я ее встретил!
И без промедления, надевая латы, стал рассказывать о прошедших днях: о гербе Вивре во Флёрене, о кострах Святой Любви, о чарах Валуа. Изидор забросал его вопросами.
Анн нашел, что оруженосец повеселел и помолодел. Можно было подумать, что они ровесники… Наконец, Анн поинтересовался:
– А ты? Тебе понравилось в усадьбе?
– Очень.
Изидор ничего не добавил. Сабина пожелала сохранить их отношения в секрете до тех пор, пока они не поженятся. Оставалось ждать еще один день: церемония была назначена на 16 августа. Это не помешало Изидору с легким сердцем расстаться с Сабиной. Он был уверен, что вернется очень скоро и кроме свадьбы они отпразднуют заодно и победу.
Анна и Изидора поставили в передовой полк, в котором находилась и Девственница. Правда, сама она не командовала. Карл VII доверил это – равно как и управление армией в целом – сеньору д'Альбре. А тот был не кто иной, как сводный брат Ла Тремуйля. И он получил указания столь же простые, сколь и категоричные: не атаковать! Сделать все, чтобы битва не состоялась.
Сидя на Безотрадном, с сияющим цикламором на лазоревом щите, Анн ничего этого, разумеется, не знал. Как и Изидор, как и каждый вокруг, он был уверен: понедельник Успения Богородицы станет днем победы.
Анн пребывал в странном расположении духа. Он не ошибался, считая, что остального мира вдали от Теодоры более не существует. Все, что он видел, казалось ему нереальным. У Анна создавалось впечатление, что он – не участник грядущей битвы, воин одной из армий, а сторонний наблюдатель. Он чувствовал себя недоступным ни для чего, совершенно неуязвимым…
После той грозы вернулась теплая и сухая погода. Солнце палило особенно жарко, и неподвижное ожидание в доспехах становилось почти нестерпимым. И оно продолжалось до бесконечности.
Напротив них, в первом ряду английского построения, за линией вбитых в землю заостренных кольев Анн и Изидор увидели белое знамя той же формы, что и у Девственницы. На нем была изображена девица за прялкой и надпись: «Пусть только придет красотка».
Смысл иронии был ясен: Жанна будет побеждена и посажена за прялку, как прочие женщины. Но не похоже было, чтобы это соответствовало состоянию духа англичан. Наоборот, они наверняка боялись, что она вот-вот прикажет атаковать. Однако она этого не делала – и каждый недоумевал почему…
Так, в жаре и в пыли, прошел весь день 15 августа. Утром следующего дня, 16-го, после полудня англичане собрали вещички, и ушли к Парижу. Бедфорд мог быть вполне доволен. Он осмелился бросить вызов Деве, предложил ей битву, а она отказалась. Он заработал непререкаемый престиж, а у английских войск изрядно поднялось настроение.
Французская армия вернулась в Компьень, но Анн не последовал за ней. Он вернулся в лес и направился к Мортфонтену. На этот раз он остался в доспехах и ехал на Безотрадном, поскольку чувствовал, что отсрочка не будет долгой. Он должен быть готов в любой момент.
Ему не понадобилось и часа, чтобы вновь оказаться в тех местах – столь близких и, однако, столь невероятно отдаленных. Однако его поиски были напрасны: он не только не увидел Теодору, но и хижину не нашел. Пейзажи сделались неузнаваемы: Анну казалось, что все вокруг изменилось.
Однако вечером у него появилась надежда. Ну конечно, днем он и не мог ее отыскать: ведь она появляется только ночью. Он продолжил свои поиски до утра – все напрасно. Теодора де Куссон и впрямь отправилась к волкам. Наверняка она проведет с ними осень, зиму и весну. И появится следующим летом…
Анн опечалился, но попытался превозмочь свою грусть. Ему пора привыкать к этим исчезновениям. Если уж выпало на долю стать супругом призрака, то не придется жить обычной жизнью, как прочие люди.
Куда же ему направиться пока? В Компьень? Несмотря на узы, связавшие их с Изидором, Анн нуждался в одиночестве. Поэтому некоторое время он просто блуждал по лесу, прежде чем вспомнил о единственном месте в Валуа, где хотел бы очутиться. Флёрен. Анн прибыл туда в тот же день.
Мартен Белло удивился, увидев герб с цикламором на лазурном поле: ведь незнакомый рыцарь сам объявил, что из рода Вивре. Анн в ответ поведал ему все – открыл перед этим человеком всю свою жизнь, не опуская ничего. Рассказал даже про Теодору.
Управитель замка Флёрен, сначала удивленный таким потоком признаний, проникся к юноше симпатией и рассказал остальное из того, что знал о Розе де Флёрен и о рыцаре, спасшем ее от Жакерии.
Тот появился, когда в замке служил еще его дед, Тома Белло. Сына, который родился у Розы, назвали Франсуа. Рыцарь вернулся много времени спустя, уже во времена его отца, Перрена Белло, когда Роза уже была больна проказой. Это не помешало возлюбленному прожить с хозяйкой замка несколько недель в донжоне. А потом, однажды утром, Роза удалилась в лепрозорий. Она завещала епископу Бове все свое добро, кроме одной бесценной драгоценности: броши в виде розы.
В последующие дни Анн предавался долгим размышлениям на стенах замка, оборотясь к лесу, или в часовне, глядя на витраж… Брошь в виде розы, самая прекрасная драгоценность Франсуа де Вивре… Какую же страсть питал его прадед к этой даме, чтобы через столько лет все еще носить ее дар на сердце? А этот сын, погибший на войне, тоже названный Франсуа… каким он был? Похожим на своего настоящего отца, а значит, и на него самого?
Теодора, Роза, Анн, Франсуа: сколько тайных, пламенных страстей хранит меланхоличная земля Валуа!
Размышляя и мечтая в замке Флёрен, Анн не чувствовал себя одиноким. Он был окружен тенями любви.
Изидор Ланфан вернулся в Компьень 16 августа и обвенчался с Сабиной на следующий день. Произошло это в самой усадьбе, в часовне. Там же некогда отпевали отца Сабины, там же его и погребли под клиросом. С тех пор часовня была закрыта, поскольку Сабина поклялась, что откроет ее только для собственного венчания.
Утром 17-го, помолившись одна в своей спальне, она достала ключ от часовни из ларца с тяжелой оковкой, в котором хранились все ее драгоценности. Изидор ждал ее в зале, и она вручила ключ ему.
Присутствовали только священник да слуги. Новобрачные хотели, чтобы все прошло как можно скромнее. Если бы они устроили пышную церемонию, мог бы явиться Кудре со своими прихлебателями, чтобы все испортить – просто из ревности или злой зависти. Поэтому они решили, что после мессы и благословения за трапезой соберутся только участники события. Скромное пиршество состоится здесь же, где проходил тот первый праздник – и где начался их роман…
Все было просто, без единой фальшивой ноты, превосходно. Вечером молодожены отправились в опочивальню – ту, что занимал Изидор. Именно там Сабина отважилась признаться в своей любви.
Сабина показала супругу на картину, которую он увидел, когда пришел в себя после обморока. Там были изображены причудливые звери в дивном саду. Молодая женщина попросила перевернуть ее. Изидор удивился:
– Как это – перевернуть?
– Сама не знаю. Эта картина привезена из сарацинских стран. Мой отец купил ее у одного купца, который там побывал. На ней изображен рай земной, но обратная сторона, похоже, еще прекраснее. Я никогда ее не видела: у отца она всегда висела так. Он мне сказал, чтобы я перевернула ее в мою первую брачную ночь – и тогда я увижу чудеса…
Изидор перевернул картину и негромко вскрикнул от удивления. Обратная сторона картины оказалась восхитительным зеркалом, сработанным на сарацинский лад, – зеркалом, в котором отражались они оба. Новобрачные обменялись улыбками, и для обоих это стало истинным началом земного рая.
Тем временем Компьень сделался ареной важных политических событий.
Целый месяц король вел переговоры с герцогом Бургундским, Филиппом Добрым, надеясь оторвать его от союза с англичанами. Герцог, на которого победы Жанны д'Арк произвели живейшее впечатление, усмотрел в этих хлопотах доказательство того, что положение Карла VII отнюдь не столь надежно, как об этом думали, и выслушал его предложения.
В то же время он внимательно прислушался и к обещаниям, которые ему не замедлили дать англичане. Если герцог Бургундский останется их союзником, то он будет сделан наместником французского королевства, а провинции Шампань и Бри отойдут к Бургундии. Поскольку Карл VII не мог предложить столько же, Филипп Добрый дал свое согласие англичанам, а те посоветовали герцогу притвориться, будто он готов поладить с их противником – и тем самым надежнее обмануть его.
Поэтому, вернувшись со встречи в Даммартене, Филипп Добрый заключил соглашение с Карлом VII. Королю Франции запрещались любые боевые действия к северу от Сены; герцогу Бургундскому разрешалось отправить войска к Бедфорду для защиты Парижа; и еще англичанам отдавался Санлис и Компьень. В обмен король получал… обещание будущего союза и перемирие аж до самого Рождества.
Подписав документ, Карл VII вдруг проявил крайнюю озабоченность. Он же посулил Девственнице, что она возьмет Париж! Что она скажет, что сделает? Король был одинаково слаб со всеми. Хоть он охотно слушал Ла Тремуйля и его приспешников, но побаивался и Жанны-Девы.
Поэтому он созвал совет, на который ее не пригласили. И Ла Тремуйль высказал там удивительное предложение:
– Позвольте ей действовать, как она хочет, государь. Если возьмет город, тогда и поглядим…
Так и было решено. По окончании собрания ошеломлены были все. Реньо де Шартр в бешенстве набросился на своего сообщника:
– Вы с ума сошли? Вы же губите всю нашу политику!
Жирное лицо Ла Тремуйля расплылось в улыбке:
– Я в совершеннейшем уме, монсеньор… Ведь король согласился с запретом на любые военные действия к северу от Сены, а Париж, насколько мне известно, как раз там и находится! Даже если Жанна и возьмет город, мы будем обязаны вернуть его. И все ее старания пойдут прахом.
– Тогда чего ради?
– Дело-то опасное, а Жанна уже показала, что без колебаний подвергает себя риску. Неприятности случаются быстро…
Гнев архиепископа поутих. Он одобрительно кивнул, однако заметил при этом:
– И все же… Взятие Парижа было бы такой победой! Как знать, не появится ли у Карла искушение оставить себе собственную столицу?
– Я подумал и об этом. Устрою так, чтобы король поставил непосредственно под начало Девственницы сира де Гокура. Со времени осады Орлеана он ненавидит эту деревенскую девку – и наверняка позаботится о том, чтобы все пошло… не так, как предполагалось.
Ла Тремуйль многозначительно ухмыльнулся.
– Уж поверьте мне, монсеньор, Жанна д'Арк никогда не возьмет Париж!
В четверг, 25 августа, утром Жанна д'Арк во главе двенадцатитысячной армии двинулась из Компьеня на Париж.
На этот раз Карл VII вверил ей безраздельное командование войсками и сказал, что она может действовать по собственному усмотрению. Но сам отказался сопровождать ее.
И внезапно Жанна снова стала сама собой. С ее лица исчезли грусть и бледность, появившиеся после Реймса, она опять была весела, полна задора. И не теряла время зря: в тот же вечер разбила лагерь у Сен-Дени.
Ее прибытие вызвало в столице боевую тревогу, но не панику, поскольку к ее приходу приготовились давно. Однако парижский гарнизон насчитывал всего две тысячи англичан, четыре сотни бургундцев плюс парижские добровольцы, что было довольно мало по сравнению с войсками Девственницы.
Решили также укрепить стены. Приняли меры, предусматривая возможность уличных боев: воздвигли баррикады, расставили пушки на перекрестках, подняли бочки с камнями на крыши. Удостоверились также в верности различных должностных лиц.
Луи де Люксембург, епископ Теруанский, поставленный англичанами канцлер Франции, созвал парижский парламент и представителей всех городских властей, вынуждая их присягнуть в верности Генриху VI, королю Франции и Англии. К тому же с обывателей постановили взимать особый налог на оборону города.
Но главной заботой англо-бургундцев оставались настроения населения. Они знали, что парижский люд разделен. Немалое число парижан было фанатично настроено в пользу англичан, но существовала также сильная партия, сочувствовавшая Карлу VII. Поэтому власти старались распускать самые ужасающие слухи: дескать, Дева – не обычная женщина, но сам дьявол. Мол, она обещает жителям побежденных городов прощение, но сразу же после победы велит убивать всех подряд. Что касается Парижа, то здесь обернется еще хуже: в живых не останется никого, город будет разрушен до основания, а по развалинам пройдутся плугом…
Жанна д’Арк выступила из Сен-Дени утром в пятницу двадцать шестого числа и отправилась на холм Монмартр, чтобы осмотреть городские укрепления и разработать план.
Париж считался наиболее укрепленным городом Франции и с самого начала вооруженного конфликта ни разу не был взят приступом. Его крепостные стены, высотой около пяти метров, были построены на земляной насыпи, что делало их еще выше, и располагали зубчатым дозорным ходом, угловыми башнями, сторожевыми вышками и галереями с навесными бойницами. Обложенные дерном со стороны города пандусы позволяли поднимать на стены артиллерийские орудия. Примерно через каждые сто метров возвышались небольшие крепости, закрывающие ворота.
Жанна и ее капитаны уделили особое внимание внешним укреплениям, располагавшимся вне стен, поскольку именно их, разумеется, предстояло преодолеть в первую очередь. Эти бастионы также были весьма внушительны. На подступах, к самим стенам штурмующих встречали три препятствия: сухой ров глубиной в три метра, двускатный вал, где атакующие неизбежно попадали под артиллерийский огонь и стрелы, выпущенные из луков и арбалетов, и, наконец, последняя преграда – водяной ров шириной тридцать два метра.
Штурмовать неизбежно приходилось вблизи от одной из предвратных крепостей, так что надлежало выбрать, у какой именно. По зрелом размышлении Жанна д'Арк склонилась к крепости Сент-Оноре на западе столицы. Две причины продиктовали этот выбор. Во-первых, она была наименее мощной из-за своих небольших размеров и располагала самым малочисленным гарнизоном. Но главным образом Жанна выбрала ворота Сент-Оноре потому, что напротив возвышался холм, прозванный Свиным рынком. Штурмующие получали возможность установить там свою артиллерию, поскольку с высоты стрельба будет наиболее эффективной. Быть может, именно артиллерии предстоит сыграть в этом деле решающую роль…
Анн узнал об отбытии войска с опозданием и догнал его лишь несколько часов назад, у Сен-Дени. Он искал Изидора среди всадников, но пока безуспешно. Однако стоило ему подняться на Монмартрский холм, как перед ним развернулось такое зрелище, что он совершенно забыл о своем товарище.
Признание Сабины совершенно ошеломило Изидора. Любовь вторгалась в его жизнь в самый неожиданный момент. Прежде женщинам в ней не оставалось места. Изидор познал большую любовь в детстве, пережил несколько увлечений в отрочестве, а потом были одни лишь незначительные приключения со служанками. Он старался, чтобы все это происходило как можно незаметнее, а главное, избегал привязанностей. Жениться, завести семью, детей – это не для него. Чужая семья, чужие дети заменили ему собственных. Так что в замках Блуа, Вивре, Куссон через объятия Изидора прошла лишь вереница прислужниц. Наверняка не одна из них сохла по нему, поскольку у него было все, чтобы нравиться женщинам, но он этого не сознавал.
А потом в течение нескольких дней в Компьене была Сабина…
С Сабиной все происходило совсем по-другому! Каждый день звенел, сиял ею. Впервые, несмотря на все свои усилия, Изидор Ланфан позволил женщине завладеть своим сердцем. Почему? Потому что в Компьене он остался один, некому было служить, и он мог, наконец, подумать о себе? Потому что грубое домогательство, от которого он защитил Сабину, сразу же сблизило их? Или просто потому, что это была она – и другого объяснения не требовалось?
Конечно, он любил Сабину, и, конечно, Сабина любила его! Видя, как это дивное создание преклоняет перед ним колена, слыша ее признание, он должен был не поверить тому, что видит и слышит. Ему следовало сказать себе, что он недостоин, что любовь меж ними невозможна… Но он поверил, потому что уже знал то, в чем она собиралась ему признаться. Он был зрелым мужчиной, она совсем молода, он беден, она богата, но это не имело никакого значения, потому что любви безразличны и возраст, и богатство…
Сабина убежала. Изидор остался один в великолепном покое, и только вечером, после целого дня размышлений, ценой ужасной головной боли, когда девушка вернулась, он, наконец, отважился и тоже сделал признание. Казалось, ее это не удивило: ведь она тоже все знала.
Тогда они стали говорить о самих себе, и оба нашли одни и те же слова. В сущности, вместо них все решило время. Оба знали, что им отпущены скупые сроки, и это не оставляло выбора. Ни он, ни она не хотели простой интрижки. Сабина не мыслила совместной жизни вне церковных уз, да и Изидор относился к этому не менее серьезно.
Состоялось публичное оглашение предстоящего брака, и Изидор Ланфан официально разделил жизнь Сабины Лекюрель. Раздосадованные сеньоры сами убрались восвояси. Изидор быстро оправился от раны. Вся усадьба осталась в полном распоряжении влюбленных. Но при этом они не переступали границ целомудрия. Сабина продолжала спать в своей комнате, он – в комнате ее отца…
Что сказать об этих днях, прожитых вне всякого времени, об этих мгновениях мира среди войны, которая никак не хотела возобновиться, об этом уединении в нескольких шагах от незримого войска? Они были легки, скоротечны, ошеломляющи. Сабина уже не была прежней. Она смеялась, пела, шалила, болтала милый вздор.
Однако ничто не могло сравниться с преображением Изидора!
Изидор Ланфан шел от открытия к открытию – и первым из них стало открытие самого себя. Благодаря Сабине он каждый день узнавал о себе что-то новое, то, чего не знал прежде, просто потому что никогда об этом не задумывался. И выражалось это словами: его единственный недостаток заключался в том, он себя недооценивал.
Так, например, когда Сабина побуждала его возобновить дело своего отца, он воскликнул:
– Но это невозможно! Я ничего не смыслю в меняльном ремесле.
Однако девушка быстро вывела его из заблуждения.
– А вам и незачем в нем смыслить. Довольно показать, что вы способны защитить наши интересы. Компаньоны моего отца – люди понятливые. Будут вас побаиваться – сразу зауважают.
Мало-помалу Изидор начал верить в себя и в свою новую жизнь. И как-то вечером не сдержался и раскрыл свой секрет.
Они сидели на берегу Уазы, как и в первый раз. Изидор достал из кармана какую-то мелкую вещицу. Это была совсем стертая монетка, отполированная постоянными прикосновениями пальцев.
– Я никогда и никому его не показывал.
– Что это?
– Парижский су. Взял с собой, когда уезжал из Парижа с герцогиней Валентиной. С тех пор и дня не проходило, чтобы я не взглянул на него. У меня ведь кроме победы есть еще одна мечта: вернуться в Париж.
– Расскажите мне о Париже…
– Напротив дворца, на берегу Сены, у гавани Сент-Поль есть заброшенный дом. Больше всего меня тянуло в его сад. Мальчишкой я перелезал через стену и забирался туда. Мне там было хорошо и грустно. Я мечтал там жить, но знал, что это невозможно.
– Мы будем жить там.
– А как же Вивре?
– Перестаньте думать о других. Неужели они воспротивятся нашему счастью?
Нет, конечно. Ни Анн, ни Франсуа и слова против не скажут, Изидор знал это. Его жизнь изменилась в Компьене самым коренным образом. Они с Сабиной были созданы, чтобы провести вместе все отпущенные им дни. Они были до странности похожи: оба серьезные, немного замкнутые, таящие страстную натуру под внешним спокойствием. И оба жаждали этой простой и ни с чем не сравнимой радости: создать семью. И чем дольше они ее ждали, тем больше им не терпелось.
***
В те же самые дни Анн понял, что такое вселенная: отблеск глаз Теодоры. Все увиденное непосредственно собственными глазами – лишь иллюзия, потому что такому взгляду не хватает любви, а ведь только любовь делает окружающее реальным. Отсюда следовало, что с момента сотворения мира только два места удостоились подлинного существования: Орта и Мортфонтен. Между Ортой и Мортфонтеном простиралась обширная пустыня, где ради каких-то пустяков суетились бесплотные тени…
Отныне главной заботой Анна стало сравнение окружавшего их пейзажа с видами итальянского озера. Поступая так, он охватывал своим знанием весь мир, создавал некую всеобъемлющую географию.
Вскоре Анн обнаружил, что красота Мортфонтена равна красоте Орты, хоть и не похожа на нее. Пышность и изобилие сменили меланхоличность и тихая прелесть. То были мимолетные видения в полутонах: склоненные плакучие ивы, водяные лилии, среди которых прыгали лягушки, рыбаки в лодке, девушки, собирающие ягоды в кустах, всадники, проезжающие вдалеке.
Анн не знал, где находилась хижина, давшая им приют. Они отправились туда в безлунную ночь Святой Любви. Наверное, она помещалась где-то близ Мортфонтена… Главное, что, как и Кастеллино, она ждала их целую вечность.
Мортфонтен стал новым «украденным летом», даже более насыщенным, чем Орта. Каждая секунда была тут еще драгоценнее, еще горячее. Ибо здесь им было отпущено не целое лето, но всего лишь несколько дней. Это чувствовалось и в воздухе, пронизанном ощущением опасности.
Иногда мимо торопливо проходили вооруженные люди. Анн спрашивал их:
– Скоро ли война?
Ответы были туманны, но не оставляли места сомнениям:
– Ждут англичан… Что-то затевается…
Их укромное счастье было таким же. Они не пресыщались и никогда не пресытятся им. Каждый день стирал воспоминание о предыдущих объятиях, и каждое следующее объятие становилось первым. Лишь в одну-единственную ночь они заговорили. Эта ночь и оказалась последней…
Анн рассказал Теодоре о следах своего прадеда, которые обнаружил во Флёрене. Она молча выслушала его, потом объявила глухо:
– Люди все ближе и ближе. Мне пора уходить.
– К волкам?
– Да, к волкам.
– А если у нас будет ребенок, неужели он родится среди них?
– Разве зачинают ребенка с тенью?
Анн вышел из хижины и мучительно размышлял до раннего утра. Конец мортфонтенского лета приближался: он тоже это понимал. В какой-то миг Анна охватила слабость. В самой глубине души он понадеялся было, что Ла Тремуйль одержит верх, что никогда они не пойдут на Париж и война на этом окончится. Но тут же опомнился и отогнал недостойную мысль.
Тогда он и услышал далекий звук. Где-то на востоке трубили трубы. Это был сигнал сбора, призыв к битве. Трубили отбой любовным утехам Анна и Теодоры.
Он вернулся в хижину, чтобы предупредить свою жену, еще не зная, какие слова ей скажет, но она уже исчезла.
***
Герцог Бедфорд, английский регент Франции, извлек немалую выгоду из неожиданной отсрочки, которую предоставил ему Карл VII, затеяв переговоры. Для начала он усилил оборонительные сооружения Парижа, а потом, сообразив, что противник и не собирается двигаться с места, стал подумывать о контратаке.
Он постарался объединить все английские силы, разбросанные по стране. Даже отвлек от изначальной цели триста пятьдесят рыцарей, прибывших из-за Ла-Манша в Кале, чтобы присоединиться к крестовому походу против еретиков Богемии. Регент приказал крестоносцам направиться в Париж. Наконец, почувствовав себя достаточно сильным, он покинул столицу и двинулся к Компьеню.
Вечером 14 августа, миновав Даммартен, Бедфорд остановился и больше не двигался с места. Он знал, на какой риск идет, предлагая Девственнице сражение в боевых порядках. Однако расчет был точным. Дух его солдат оставался по-прежнему очень низким, и Бедфорду, вождю английского лагеря, надлежало принять открытый вызов.
Поджидая своих противников, Бедфорд был спокоен. В свои сорок лет победитель при Вернее, правивший оккупированной Францией вот уже семь лет, проявил себя не только недурным полководцем, но также и крупным государственным деятелем. Если Девственница и впрямь колдунья, у него нет никаких шансов; если же нет, один у него все-таки остается.
Узнав о выступлении англичан, французские войска пришли в движение. Ранним утром 15 августа Бедфорд услышал их трубы, призывавшие к построению в боевые порядки.
Французы находились несколько севернее, тылом к Нонетте. Анн обнаружил их, едва выйдя из леса. Обе армии выбрали место для битвы практически рядом с его любовным пристанищем.
Анн нашел Изидора почти сразу. Тот собирался покинуть лагерь и уже готовился сесть на коня. Рядом с ним находился и Безотрадный с навьюченными на него доспехами. Анн побежал к ним.
– Изидор, я ее встретил!
И без промедления, надевая латы, стал рассказывать о прошедших днях: о гербе Вивре во Флёрене, о кострах Святой Любви, о чарах Валуа. Изидор забросал его вопросами.
Анн нашел, что оруженосец повеселел и помолодел. Можно было подумать, что они ровесники… Наконец, Анн поинтересовался:
– А ты? Тебе понравилось в усадьбе?
– Очень.
Изидор ничего не добавил. Сабина пожелала сохранить их отношения в секрете до тех пор, пока они не поженятся. Оставалось ждать еще один день: церемония была назначена на 16 августа. Это не помешало Изидору с легким сердцем расстаться с Сабиной. Он был уверен, что вернется очень скоро и кроме свадьбы они отпразднуют заодно и победу.
Анна и Изидора поставили в передовой полк, в котором находилась и Девственница. Правда, сама она не командовала. Карл VII доверил это – равно как и управление армией в целом – сеньору д'Альбре. А тот был не кто иной, как сводный брат Ла Тремуйля. И он получил указания столь же простые, сколь и категоричные: не атаковать! Сделать все, чтобы битва не состоялась.
Сидя на Безотрадном, с сияющим цикламором на лазоревом щите, Анн ничего этого, разумеется, не знал. Как и Изидор, как и каждый вокруг, он был уверен: понедельник Успения Богородицы станет днем победы.
Анн пребывал в странном расположении духа. Он не ошибался, считая, что остального мира вдали от Теодоры более не существует. Все, что он видел, казалось ему нереальным. У Анна создавалось впечатление, что он – не участник грядущей битвы, воин одной из армий, а сторонний наблюдатель. Он чувствовал себя недоступным ни для чего, совершенно неуязвимым…
После той грозы вернулась теплая и сухая погода. Солнце палило особенно жарко, и неподвижное ожидание в доспехах становилось почти нестерпимым. И оно продолжалось до бесконечности.
Напротив них, в первом ряду английского построения, за линией вбитых в землю заостренных кольев Анн и Изидор увидели белое знамя той же формы, что и у Девственницы. На нем была изображена девица за прялкой и надпись: «Пусть только придет красотка».
Смысл иронии был ясен: Жанна будет побеждена и посажена за прялку, как прочие женщины. Но не похоже было, чтобы это соответствовало состоянию духа англичан. Наоборот, они наверняка боялись, что она вот-вот прикажет атаковать. Однако она этого не делала – и каждый недоумевал почему…
Так, в жаре и в пыли, прошел весь день 15 августа. Утром следующего дня, 16-го, после полудня англичане собрали вещички, и ушли к Парижу. Бедфорд мог быть вполне доволен. Он осмелился бросить вызов Деве, предложил ей битву, а она отказалась. Он заработал непререкаемый престиж, а у английских войск изрядно поднялось настроение.
Французская армия вернулась в Компьень, но Анн не последовал за ней. Он вернулся в лес и направился к Мортфонтену. На этот раз он остался в доспехах и ехал на Безотрадном, поскольку чувствовал, что отсрочка не будет долгой. Он должен быть готов в любой момент.
Ему не понадобилось и часа, чтобы вновь оказаться в тех местах – столь близких и, однако, столь невероятно отдаленных. Однако его поиски были напрасны: он не только не увидел Теодору, но и хижину не нашел. Пейзажи сделались неузнаваемы: Анну казалось, что все вокруг изменилось.
Однако вечером у него появилась надежда. Ну конечно, днем он и не мог ее отыскать: ведь она появляется только ночью. Он продолжил свои поиски до утра – все напрасно. Теодора де Куссон и впрямь отправилась к волкам. Наверняка она проведет с ними осень, зиму и весну. И появится следующим летом…
Анн опечалился, но попытался превозмочь свою грусть. Ему пора привыкать к этим исчезновениям. Если уж выпало на долю стать супругом призрака, то не придется жить обычной жизнью, как прочие люди.
Куда же ему направиться пока? В Компьень? Несмотря на узы, связавшие их с Изидором, Анн нуждался в одиночестве. Поэтому некоторое время он просто блуждал по лесу, прежде чем вспомнил о единственном месте в Валуа, где хотел бы очутиться. Флёрен. Анн прибыл туда в тот же день.
Мартен Белло удивился, увидев герб с цикламором на лазурном поле: ведь незнакомый рыцарь сам объявил, что из рода Вивре. Анн в ответ поведал ему все – открыл перед этим человеком всю свою жизнь, не опуская ничего. Рассказал даже про Теодору.
Управитель замка Флёрен, сначала удивленный таким потоком признаний, проникся к юноше симпатией и рассказал остальное из того, что знал о Розе де Флёрен и о рыцаре, спасшем ее от Жакерии.
Тот появился, когда в замке служил еще его дед, Тома Белло. Сына, который родился у Розы, назвали Франсуа. Рыцарь вернулся много времени спустя, уже во времена его отца, Перрена Белло, когда Роза уже была больна проказой. Это не помешало возлюбленному прожить с хозяйкой замка несколько недель в донжоне. А потом, однажды утром, Роза удалилась в лепрозорий. Она завещала епископу Бове все свое добро, кроме одной бесценной драгоценности: броши в виде розы.
В последующие дни Анн предавался долгим размышлениям на стенах замка, оборотясь к лесу, или в часовне, глядя на витраж… Брошь в виде розы, самая прекрасная драгоценность Франсуа де Вивре… Какую же страсть питал его прадед к этой даме, чтобы через столько лет все еще носить ее дар на сердце? А этот сын, погибший на войне, тоже названный Франсуа… каким он был? Похожим на своего настоящего отца, а значит, и на него самого?
Теодора, Роза, Анн, Франсуа: сколько тайных, пламенных страстей хранит меланхоличная земля Валуа!
Размышляя и мечтая в замке Флёрен, Анн не чувствовал себя одиноким. Он был окружен тенями любви.
***
Изидор Ланфан вернулся в Компьень 16 августа и обвенчался с Сабиной на следующий день. Произошло это в самой усадьбе, в часовне. Там же некогда отпевали отца Сабины, там же его и погребли под клиросом. С тех пор часовня была закрыта, поскольку Сабина поклялась, что откроет ее только для собственного венчания.
Утром 17-го, помолившись одна в своей спальне, она достала ключ от часовни из ларца с тяжелой оковкой, в котором хранились все ее драгоценности. Изидор ждал ее в зале, и она вручила ключ ему.
Присутствовали только священник да слуги. Новобрачные хотели, чтобы все прошло как можно скромнее. Если бы они устроили пышную церемонию, мог бы явиться Кудре со своими прихлебателями, чтобы все испортить – просто из ревности или злой зависти. Поэтому они решили, что после мессы и благословения за трапезой соберутся только участники события. Скромное пиршество состоится здесь же, где проходил тот первый праздник – и где начался их роман…
Все было просто, без единой фальшивой ноты, превосходно. Вечером молодожены отправились в опочивальню – ту, что занимал Изидор. Именно там Сабина отважилась признаться в своей любви.
Сабина показала супругу на картину, которую он увидел, когда пришел в себя после обморока. Там были изображены причудливые звери в дивном саду. Молодая женщина попросила перевернуть ее. Изидор удивился:
– Как это – перевернуть?
– Сама не знаю. Эта картина привезена из сарацинских стран. Мой отец купил ее у одного купца, который там побывал. На ней изображен рай земной, но обратная сторона, похоже, еще прекраснее. Я никогда ее не видела: у отца она всегда висела так. Он мне сказал, чтобы я перевернула ее в мою первую брачную ночь – и тогда я увижу чудеса…
Изидор перевернул картину и негромко вскрикнул от удивления. Обратная сторона картины оказалась восхитительным зеркалом, сработанным на сарацинский лад, – зеркалом, в котором отражались они оба. Новобрачные обменялись улыбками, и для обоих это стало истинным началом земного рая.
***
Тем временем Компьень сделался ареной важных политических событий.
Целый месяц король вел переговоры с герцогом Бургундским, Филиппом Добрым, надеясь оторвать его от союза с англичанами. Герцог, на которого победы Жанны д'Арк произвели живейшее впечатление, усмотрел в этих хлопотах доказательство того, что положение Карла VII отнюдь не столь надежно, как об этом думали, и выслушал его предложения.
В то же время он внимательно прислушался и к обещаниям, которые ему не замедлили дать англичане. Если герцог Бургундский останется их союзником, то он будет сделан наместником французского королевства, а провинции Шампань и Бри отойдут к Бургундии. Поскольку Карл VII не мог предложить столько же, Филипп Добрый дал свое согласие англичанам, а те посоветовали герцогу притвориться, будто он готов поладить с их противником – и тем самым надежнее обмануть его.
Поэтому, вернувшись со встречи в Даммартене, Филипп Добрый заключил соглашение с Карлом VII. Королю Франции запрещались любые боевые действия к северу от Сены; герцогу Бургундскому разрешалось отправить войска к Бедфорду для защиты Парижа; и еще англичанам отдавался Санлис и Компьень. В обмен король получал… обещание будущего союза и перемирие аж до самого Рождества.
Подписав документ, Карл VII вдруг проявил крайнюю озабоченность. Он же посулил Девственнице, что она возьмет Париж! Что она скажет, что сделает? Король был одинаково слаб со всеми. Хоть он охотно слушал Ла Тремуйля и его приспешников, но побаивался и Жанны-Девы.
Поэтому он созвал совет, на который ее не пригласили. И Ла Тремуйль высказал там удивительное предложение:
– Позвольте ей действовать, как она хочет, государь. Если возьмет город, тогда и поглядим…
Так и было решено. По окончании собрания ошеломлены были все. Реньо де Шартр в бешенстве набросился на своего сообщника:
– Вы с ума сошли? Вы же губите всю нашу политику!
Жирное лицо Ла Тремуйля расплылось в улыбке:
– Я в совершеннейшем уме, монсеньор… Ведь король согласился с запретом на любые военные действия к северу от Сены, а Париж, насколько мне известно, как раз там и находится! Даже если Жанна и возьмет город, мы будем обязаны вернуть его. И все ее старания пойдут прахом.
– Тогда чего ради?
– Дело-то опасное, а Жанна уже показала, что без колебаний подвергает себя риску. Неприятности случаются быстро…
Гнев архиепископа поутих. Он одобрительно кивнул, однако заметил при этом:
– И все же… Взятие Парижа было бы такой победой! Как знать, не появится ли у Карла искушение оставить себе собственную столицу?
– Я подумал и об этом. Устрою так, чтобы король поставил непосредственно под начало Девственницы сира де Гокура. Со времени осады Орлеана он ненавидит эту деревенскую девку – и наверняка позаботится о том, чтобы все пошло… не так, как предполагалось.
Ла Тремуйль многозначительно ухмыльнулся.
– Уж поверьте мне, монсеньор, Жанна д'Арк никогда не возьмет Париж!
***
В четверг, 25 августа, утром Жанна д'Арк во главе двенадцатитысячной армии двинулась из Компьеня на Париж.
На этот раз Карл VII вверил ей безраздельное командование войсками и сказал, что она может действовать по собственному усмотрению. Но сам отказался сопровождать ее.
И внезапно Жанна снова стала сама собой. С ее лица исчезли грусть и бледность, появившиеся после Реймса, она опять была весела, полна задора. И не теряла время зря: в тот же вечер разбила лагерь у Сен-Дени.
Ее прибытие вызвало в столице боевую тревогу, но не панику, поскольку к ее приходу приготовились давно. Однако парижский гарнизон насчитывал всего две тысячи англичан, четыре сотни бургундцев плюс парижские добровольцы, что было довольно мало по сравнению с войсками Девственницы.
Решили также укрепить стены. Приняли меры, предусматривая возможность уличных боев: воздвигли баррикады, расставили пушки на перекрестках, подняли бочки с камнями на крыши. Удостоверились также в верности различных должностных лиц.
Луи де Люксембург, епископ Теруанский, поставленный англичанами канцлер Франции, созвал парижский парламент и представителей всех городских властей, вынуждая их присягнуть в верности Генриху VI, королю Франции и Англии. К тому же с обывателей постановили взимать особый налог на оборону города.
Но главной заботой англо-бургундцев оставались настроения населения. Они знали, что парижский люд разделен. Немалое число парижан было фанатично настроено в пользу англичан, но существовала также сильная партия, сочувствовавшая Карлу VII. Поэтому власти старались распускать самые ужасающие слухи: дескать, Дева – не обычная женщина, но сам дьявол. Мол, она обещает жителям побежденных городов прощение, но сразу же после победы велит убивать всех подряд. Что касается Парижа, то здесь обернется еще хуже: в живых не останется никого, город будет разрушен до основания, а по развалинам пройдутся плугом…
Жанна д’Арк выступила из Сен-Дени утром в пятницу двадцать шестого числа и отправилась на холм Монмартр, чтобы осмотреть городские укрепления и разработать план.
Париж считался наиболее укрепленным городом Франции и с самого начала вооруженного конфликта ни разу не был взят приступом. Его крепостные стены, высотой около пяти метров, были построены на земляной насыпи, что делало их еще выше, и располагали зубчатым дозорным ходом, угловыми башнями, сторожевыми вышками и галереями с навесными бойницами. Обложенные дерном со стороны города пандусы позволяли поднимать на стены артиллерийские орудия. Примерно через каждые сто метров возвышались небольшие крепости, закрывающие ворота.
Жанна и ее капитаны уделили особое внимание внешним укреплениям, располагавшимся вне стен, поскольку именно их, разумеется, предстояло преодолеть в первую очередь. Эти бастионы также были весьма внушительны. На подступах, к самим стенам штурмующих встречали три препятствия: сухой ров глубиной в три метра, двускатный вал, где атакующие неизбежно попадали под артиллерийский огонь и стрелы, выпущенные из луков и арбалетов, и, наконец, последняя преграда – водяной ров шириной тридцать два метра.
Штурмовать неизбежно приходилось вблизи от одной из предвратных крепостей, так что надлежало выбрать, у какой именно. По зрелом размышлении Жанна д'Арк склонилась к крепости Сент-Оноре на западе столицы. Две причины продиктовали этот выбор. Во-первых, она была наименее мощной из-за своих небольших размеров и располагала самым малочисленным гарнизоном. Но главным образом Жанна выбрала ворота Сент-Оноре потому, что напротив возвышался холм, прозванный Свиным рынком. Штурмующие получали возможность установить там свою артиллерию, поскольку с высоты стрельба будет наиболее эффективной. Быть может, именно артиллерии предстоит сыграть в этом деле решающую роль…
***
Анн узнал об отбытии войска с опозданием и догнал его лишь несколько часов назад, у Сен-Дени. Он искал Изидора среди всадников, но пока безуспешно. Однако стоило ему подняться на Монмартрский холм, как перед ним развернулось такое зрелище, что он совершенно забыл о своем товарище.