Неизвестен Автор. Семья Звонарёвых

   Конечно, было бы правильней ей, Ольге, остаться дома. Не подвергать риску существование типографии. Ее провал и арест означал бы провал общего дела. Но в тоже время сочувствие к товарищу, желание помочь ему в беде брали вверх. Как всегда, в трудную минуту, приходила на выручку успокоительная мысль: "Напрасно ты тревожишься, ты вне подозрений у полиции. С тобой ничего не случиться. Зато выручишь подругу..."
   - Зоя, - твердо глядя в глаза молодой женщине, сказала Ольга, - ты останешься здесь. Тебе нельзя рисковать. Прошу тебя - не возражай. На завод пойду я. Сейчас... Все будет хорошо. Слышишь? Со мной ничего не случится. А если что... тогда позаботишься о Славке. Вот так. Не возражай. - Ольга улыбнулась. - Ты же знаешь, что это бесполезно.
   Да, Зоя Сидорина знала характер Ольги. Знала, что Ольга Борейко слов на ветер не бросает, ее решение твердое. Если она решила, то это значит все обдумано, учтено.
   И в самом деле, возражать было бесполезно. Ольга мягко, но твердо умела доказать свою правоту. И Зое всегда оставалось только подчиняться.
   - Что же, пора кончать. На этот раз придется тщательнее обычного провести маскировку, спрятать шрифт, краску...
   И товарищи принялись за работу.
   Ранним утром Варя с Маней подходили к заводу Паривайнена. Морозило, сыпал крупой легкий сухой снежок, наметая низкие сугробы. Под ногами поскрипывало, воздух свежий, бодрящий. Дышать было легко и приятно, будто пить вкусную ключевую воду.
   Чкм ближе к заводу, тем больше шло людей, спешивших на работу. Варя придирчиво посмотрела на Маню и осталась довольна ее видом. Длинный поношенный жакет, белый платок, в руках узелок - все это делало ее похожей на остальных женщин. Только горевшие от волнения щеки и глаза заставляли посмотреть на нее пристальнее. Да ведь мало ли отчего могут гореть глаза да щеки у молодой девушки! За себя Варя была спокойна. Пальто и серый полушалок сохранились еще с тех времен, когда она с доктором Краснушкиным ходила к больным на Выборгскую. Варя надела их и будто встретилась со старыми добрыми друзьями: стало спокойно, удобно и тепло. Листовки спрятала под кофточку - так было надежнее. В руках узелок с хлебом, бутылкой молока. Не придерешься в проходной. А что новенькие, так время такое - война, каждый день толпами новых принимают. Разве всех запомнишь!
   Около завода толпился народ. Это хорошо. В толпе, вместе со всеми, легче пройти. Варя замедлила шаги, незаметно повела глазами. Так оно и есть - их ждали. Рядом уже шагали знакомые люди. Маню, видно, здесь хорошо знали. Поздоровались уважительно, пошли вместе.
   Только бы благополучно миновать проходную!... Варя опустила глаза к узелку, услышала окрик:
   - Давай проходи. Не задерживайся. Видишь, народ идет.
   Все. Страшное позади. Теперь во двор, мимо конторы. Варя пощупала рукой аккуратные пачки листовок. Когда же? Постепенно, медленно но упорно толпы людей, как широкий поток, вливались в припорошенный за ночь заводской двор. Народ все прибывал, но по цехам не расходился. Напряженно, но сдержанно гудел двор, будто проснувшийся улей. Люди тихо разговаривали друг с другом. От мерцающего бледного утра лица людей были серыми, в темных голодных тенях глаз притаилось ожидание.
   Скорее бы! К Варе подошел пожилой мужчина в овчинной куртке. Серые внимательные глаза улыбнулись в лучинках-морщинках.
   - Вот и встретились, Варвара Васильевна! Доброго здоровья.
   От волнения и от радости, что видит своих людей после долгой разлуки, Варя почувствовала, как защипало глаза и дрогнул голос, когда она сказала:
   - Здравствуйте, Иван Герасимович!
   - Принесли нам гостинчиков?
   - Да.
   - Ну, угощайте потихоньку. Начнем, товарищи! - Последние слова он сказал высокому и худому рабочему.
   Варя сунула руку за пазуху и выхватила пахнувшие типографской краской, согретые ее теплом листовки. К ней потянулись сразу несколько жадных рук, и она, не всматриваясь в лица, видела только руки, протянутые к ней, рабочие, мозолистые, с взбухшими венами руки. Она вложила первую пачку в одну тянувшуюся руку, потом вторую, третью... И видела, как листовки, будто живые белые птицы, запорхали из рук в руки. Их передавали, спешили. Читали по двое, по трое, в одиночку. Читали шепотом, вслух. И Варя заметила, как от чтения, от жарких зветных слов, что хранили в себе эти маленькие листочки, смелели и крепли голоса, светлели лица. Теперь уже люди не говорили шепотом. Они говорили вслух, громко7
   Оглушительно рявкнул гудок, ударил по напряженным нервам7
   Варя поняла, что это начало.
   - Товарищи! - услышала Варя голос и повернула голову. Около котельной на бревнах, сложенных штабелями, стоял человек. Он был без шапки, легкие светлые волосы шевелил ветер. В протянутой руке он сжимал пачку листовок. - Товарищи! - повторил он громче и увереннее. Толпа притихла. - Рабочие Петрограда объявили сегодняшний день днем пролетарской стачки и солидарности. Мы не хотим войны! Довольно проливать рабочую кровь!...
   Варя оглянулась по сторонам. Всюду вокруг нее стояли люди в куртках, промасленных картузах, в облезлых шапках-ушанках, в простых фланелевых платках, шалях, с обветренными лицами, суровые, знавшие, что такое труд и нужда. Варя с опаской посмотрела в сторону небольшого, обшитого свежим тесом флигеля конторы. Увидела чье-то прильнувшее к окну холеное испуганное лицо.
   "Ага, испугались, кровопийцы! - подумала она с озлоблением. - В полицию звоните, фараонов вызываете? Разогнать митинг, арестовать, бросить в тюрьму организаторов. Но разве это спасет вас? Нет. Народ уже понимает свою силу и видит ваше бессилие". В душе Вари поднимался холодок удивительного состояния - отчаянной смелости и счатья. Хотелось сделать что-то большое, яркое, смелое. Сказать людям какое-то редкое, всем понятное горячее слово, которое жило и трепетало большой птицей в ее груди.
   Над толпой выросла фигура Ивана Герасимовича. Густые с сильной проседью волосы нависли над его высоким6 изборожденным морщинами лбом. Он крепко сжимал в одной руке шапку и сильными, энергичными движениями рубил воздух, как бы подкрепляя силу своих пламенных слов:
   - ...Довольно пить рабочую кровь! Долой войну! Долой самодержавие! Превратим империалистическую войну в войну гражданскую!..
   Варя взглянула на стоявщую рядом женщину: та сдвинула платок, освободив ухо, что бы удобнее было слушать. Лицо ее, вся поза выражали острое внимание и волнение. Она вскинула глаза на Варю, улыбнулась ей одними глазами, одобрительно кивнула головой в сторону оратора:
   - Вот эти речи нам по душе. А то на днях в цех к нам приходил один, говорил: "Война до победного конца". А для кого до победного? Для него? у меня мужик воюет, так разве мне охота, чтобы мои дети сиротами остались? Я ему так и сказала: "Тебе надо - иди и воюй". Не понравилось, ощетинился весь на меня...
   Варю кто-то тронул за плечо. Оглянулась - Маня. Она смотрела на Варю тревожными глазами.
   - Варвара Васильевна, выбирайтесь за мной, - шепнула она.
   Когда они вышли из толпы, место Ивана Герасимовича занял другой оратор - молодой рабочий с сильным и звучным голосом.
   - Сегодня мы не выйдем на работу, товарищи. Мы предъявили начальству наши требования. Я сейчас вам зачитаю их...
   - Варвара Васильевна, - тихо сказала Маня. - Мне заводские ребята сказали, что завод оцепила полиция. Вызван даже конный отряд. Иван Герасимович приказал нам уходить. Идемте, нас проведут другим путем, не через проходную.
   Ее слова заглушил резкий звук свистка и голос:
   - Прекратить безобразие! Разойдись!
   Во двор ворвалась полиция.
   - Не плошай, братцы!
   - Бей их!
   - Камнями!
   Рабочие хватали булыжники, куски железа, все, что попадало под руку...
   - Эх, винтовочку бы сейчас... - услышала Варя.
   Вдруг она увидела бежавшего прямо на нее полицейского. В руках он держал резиновую палку. Варе бросилось в глаза его перекошенное от ненависти, красное, омерзительное лицо. И тогда, забыв все на свете, она с размаху бросила в это ненавистное лицо то, что было в руках - узелок с приготовленным завтраком: хлебом и бутылкой молока.
   - Ах ты стерва, еще драться! - на Варю пахнуло винным перегаром. Волосатая рука обрушила на нее дубинку. Падая и теряя сознание, Варя увидела, как Маня, вцепившись в руку полицейского, повисла на ней.
   33
   В Ровно ркмонт материальной части батареи шел неторопливо. Звонарев ждал с часу на час прибытия новых орудий из-за границы. Предполагалось удвоить число двенадцатидюймовых и других сверхтяжелых орудий.
   Говорили о крупном наступлении весной 1917 года.
   Как-то вечером, когда Звонарев делился своими предположениями о планах командования в новом, 1917 году, Блохин коснулся политических событий. Зуев активно поддерал разговор. К ним подошли Лежнев, Родионов, Заяц и еще несколько солдат. Беседа завязалась острая и интересная.
   Блохин волновался. Хотя были и свои люди, которых давно знал, а все же как-то необычно. Сама обстановка, слухаящие притихшие солдаты, твои товарищи. Тут даже Звонарев, человек, мало интересующийся политикой. Есть от чего поволноваться.
   Засиделись до поздней ночи. Не заметили, как пролетело время, ведь обсуждалтсь самые больные для всех вопросы: воевать "до победы" или кончать войну. Блохину почти не приходилось вмешиваться или поправлять настолько солдаты нутром своим, кровбю своей чувствовали правду. Было ясно, что война проиграна, что и началась она и ведеться сейчас не во имя отечества, а рали интересов капиталистов, ради прибылей, которые рекой текут в их карманы. Убеждать и разъяснять не было неоходимости. Солдаты сами все испытали на свей шкуре.
   - По домам надо! Разве это война, - одно надувательство. Царь с царицей заодно с немцами. Ведь царица-то немка! Ей что до нашей кровушки! - горячо говорил Лежнев. - Надо по домам идти, мужикам до земли добираться.
   - Как ты пойдешь? - степенно заметил Родионов. - В дезертирах ходить не больно сладко. Вмиг поймают и пристрелят или повесят.
   - Царь войну не кончит, - вступил в разговор Заяц. - У него договор с англичанами да французами.
   - Вот и выходит, что надо скидавать царя. Хватит, - поцарствовал, снова вставил слово Лежнев.
   - А что, Сергей Владимирович, солдаты дело говорят! Надо кончать с самодержавием, а потом кончать с войной. Как ваше мнение?
   Звонарев, внимательно слушавший солдат и заметно волновавшийся, ответил не сразу.
   - Что ж, по-моему, многое из того, что я здесь слышал, правильно. Порядка в России нет. И виноват в этом царизм. Думаю, будет лучше, если его заменит республика с Учредительным собранием. Только оно способно покончить с войной и разрухой. Что царизм изжил себя, было ясно еще в Порт-Артуре...
   - И не случайно, что после японской войны вспыхнул пятый год, сказал Блохин. - Будет и сейчас революция!
   Разошлись все возбужденные, объединенные ожиданием чего-то большого и важного.
   На следующий день Звонарева вызвали в управление ТАОНа, которым временно командывал Рейн.
   Полковник, как всегда, был любезен, справился о том, как идет ремонт в батареях, и, плотно прикрыв дверь, тихонько спросил, не принадлежит ли Звонарев к большевикам. Звонарев даже рот раскрыл от удивления.
   - Я политикой не занимаюсь, господин полковник, - сказал он.
   - Не надо давать жандармам повода для вмешательства в наши дела. У вас в батарее имееться революционная организация среди солдат. К ней примыкают и Зуев с Блохиным. Вы в ней, надеюсь, не состоите? Представтне себе, сегодня ко мне явились жандармы и клятвенно заверили, что вчера у вас на батарее было революционное сборище, на котором выступали и вы. На днях будет прооизведен самый тщательный обыск всех помещений. Я вас решил предупредить. Полиция, жандармы сейчас дико свирепствуют. Им даны широчайшии полномочия. Есть сведения, что в Петрограде, Москве идут волнения народа: забастовки, стачки и всякое такое... Много арестов, очень много... Ну, естественно, что все это докатиться и до нас. Так будте осторожны. Они не считаються даже с офицерским званием. Ужас что твориться!
   - Но меня арестовать не имеют права. Я пользуюсь правами командира артиллерийской бригады и могу быть арестован по повелению государя императора, - возразил Звонарев.
   - Это-то и плохо! Уж лучше бы это зависело от меня или Шихлинского. А царь готов заарестовать хоть всю Россию.
   Звонарев поблагодарил Рейна за предупреждение и отправился к себе на батарею. Не прошел он и нескольких шагов, как перед ним выросли жандармский полковник и несколько жандармских унтеров.
   - Вы штабс-капитан Звонарев? - справился полковник.
   - Да, это я.
   - В таком случае вы арестованы, - и жандарм протянул ему бумажку, которая оказалась ордером на его арест.
   - Кто подписал этот ордер? - справился Звонарев.
   - Начальник артиллерии Юго-Западного фронта генерал Ватаци.
   - Генерал Ватаци не имеет права меня арестовать, я пользуюсь правами командира отдельной части. Я могу быть арестован лишь по распоряждению Ставки верховного, - пояснил Звонарев.
   - Я заставлю вас силой подчиниться этому распоряжению, - пригрозил жандарм.
   Неподалеку стояли несколько солдат батареи Звонарева.
   - Вызвать ко мне команду разведчиков с карабинами! - приказал Звонарев.
   Солдаты бросились со всех ног исполнять распоряжение своего командира.
   - Зачем вы вызвали разведчиков? - спросил жандарм.
   - Сейчас узнаете, - коротко бросил Звонарев.
   Со всех сторон уже бежали к нему с карабинами в руках артиллеристы. Многие на ходу заряжали оружие. Через минуту двадцать с лишним человек стояли около Звонарева. Прибежал запыхавшийся Блохин и официально доложил:
   - В ваше распоряжение с командой разведчиков прибыл.
   При этом он угрожающе посмотрел на жандармов, которые оказались в кольце вооруженных артиллеристов.
   - Немедленно отправте солдат обратно в казармы! - потребовал жандармский полковник от Звонарева.
   - И не подумаю! Я вашему ордеру, как незаконному, не подчинюсь. Раз так, то и делать вам тут нечего.
   Звонарев предложил полковнику вместе с ним пройти к Рейну. Жандарм согласился. Рейн подтвердил слова Звонарева. Жандарм принужден был ретироваться.
   Вернувшись в батарею, Звонарев тотчас вызвал к себе Зуева и Блохина и рассказал им о том, что ему сообщил Рейн.
   - Значит завелась у нас какая-то шкура, доносит обо всем жандармам решил Блохин. - Насчет обысков, Сергей Владимирович, не беспокойтесь. Все упрятали. Комар носа не подточит.
   Звонарев успокоился. Через день прибежал к нему Вася Зуев и сообщил, что разведчик Лежнев арестован при распостранении листовок. Выяснилось, что Лежнев по распоряжению Блохина отправился на одну из соседних батарей, передал несколько листовок и тут же был арестован.
   Улики были налицо. Теперь все зависело от того, не выдаст ли Лежнев кого-либо из солдат или офицеров звонаревской батареи.
   Лежнева жандармы увезли в Бердичев, где помещался штаб Юго-Западного фронта. Звонарев доложил об аресте солдата Рейну. Полковник помрачнел.
   - Скверная история. Теперь жандармы начнут нас таскать на допросы и расспросы. Как по ниточке, доберуться и до других.
   - Не так страшен черт, как его малюют, - ответил Звонарев. - Солдаты у меня надежные.
   Потянулись дни томительного ожидания дальнейших событий. Обыски сменялись новыми обысками. Искали всюду, даже в артиллерийских парках. Но найти ничего не могли.
   О Лежневе было мало что слышно. Он сидел в одиночке в бердичевской тюрьме.
   Через несколько дней Заяц побывал в Бердичеве и вернулся с письмом Лежнева к Блохину. Солдат сообщал, что он надееться на скорейшее и положительное решение его дела.
   Тем неприятней было узнать6 что Лежнев убит при попытке к бегству. Он якобы уже перелез через тюремную стену, когда был замечен и застрелен тюремной стражей.
   - Жандармы его убили! - решили солдаты.
   Звонарев держался того же мнения.
   При посещении Ровно Шихлинским штабс-капитан доложил обо всем Али Аге. Генерал обещал переговорить с главным военным прокурором Ставки верховного и попросить его поподробнее познакомиться с делом Лежнева.
   34
   Наступила зима, выпал снег, стояли небольшие морозы, по утрам долго висел туман. Положение со снабжением армии все ухудшалось. Вводились два, а потом и три постных дня в неделю. В эти дни солдатам давали только соленую рыбу, а командирам по полбанки мясных консервов. С обмундированием обстояло не лучше. Было страшно подумать о сильных морозах. Ползли зловещие слухи о шпионаже, предательстве, измене. Солдаты не доверяли офицерам, участились случаи неповиновения, отказы от выполнения боевых приказов, полкине шли на смену на передний край обороны.
   Как-то в начале 1916 года Заяц побывал на вокзале в Ровно и затем чуть ли не бегом вернулся в батарею. Поймав Звонарева, он шепотом сообщил ему об убийстве в Петрограде Распутина "какими-то князьями". звонарев сначала не поверил, но затем из киевских газет стали известны некоторое подробности этого события.
   Звонарев откровенно обрадовался этому известию, а Блохин отнесся к нему равнодушно.
   - Не в Гришке дело! - сказал он.
   В конце декабря проездом из Петрограда в полк, в Ровно приехал Енджеевский. Он еще хромал, был бледен и худ.
   Енджеевский подробно рассказал, как был убит Распутин.
   Долго сидели друзья, делясь новостями, пока Енджеевский решился наконец рассказать о главном, ради чего и приехал в Ровно. Да, такой "новостью" не порадуешь близких людей... Последнее время в Петрограде он лежал в госпитале с Сидориным, славным и интересным человеком. Они сблизились. Дружбе помогла общность политических взглядов. Через его жену Зою Сидорину Стах узнал о беде: аресте многих членов РСДРП. Были арестованы на митинге рабочих Варя Звонарева с Маней на заводе Перивайнена, на Лесснере взяли Ольгу Борейко. В тот день полиция хватала рабочих не разбираясь, целыми пачками.
   Енджеевский выписался из госпиталя, когда Сидорину успешно сделали операцию. Появилась уверенность в его скором выздоровлении. Вкоридоре госпиталя Стах встретил Зою. Плача от радости, Зою говорила:
   - Врачи уверяют, что еще какой-то месяц и Павел встанет. Это счастье! И знаете, своим счастьем я обязана нашим друзьям. Дважды Павла спасала Варвара Васильевна... Доктор Краснушкин помог устроить его в лучший госпиталь. И вот сейчас Ольга Борейко...
   Зоя еще сильнее заплакала и, всхлипывая, рассказала о злополучном, погубившем Ольгу решении идти с листовками на завод Лесснера вместо нее, Зои.
   Перед самым отъездом Енджеевский зашел в госпиталь к Павлу Сидорину проститься. Там снова увидел Зою. От нее он узнал, что Варя, Маня Завидова и Ольга Борейко сидят в "крестах" и что следствие еше не закончено. Вместе с ними много товарищей. Все они держаться очень сплоченно и требуют открытого суда. Их судьбой заинтересовалась левая пресса.
   - Представляете, если удастся добиться открытого процесса, что это будет! На скамью подсудимых сядет сам царь с великими князьми.
   Енджеевский узнал тогда же, что домик, в котором жила и трудилась Ольга, прислось поспешно покинуть. Зоя Сидорина вместе со Славкой переселились в другое место.
   Там же, в госпитале они решили, что Стаху следует заехать в Ровно, повидаься с Борейко и Звонаревым, сообщить им все.
   Рассказ Енджеевского ошеломил друзей. Надо было что-то делать. И немедленно. А что? Чем они могли помочь отсюда, из Ровно? Поговорить с Шихлинским? Попросить защиты? И надо ли говорить ему, генералу, об этом, поймет ли он?
   Вереницей вставали вопросы. Попробуй найди на них ответы. Только под утро измученные волнением и бессонницей друзья решили, что Звонареву нужно немедля, сегодня же отправляться в Петроград в служебную командировку. Благо в этом была необходимость: из Питера, с военного завода, где прежде работал Звонарев, получали запасные части. Надлежало их принять. А кто, как не инженер Звонарев, мог это сделать? И там, на месте, но повидаеться с нужными людьми, все узнает и решит,что делать дальше...
   После отъезда Звонарева и Енджеевского жизнь на батарее потекла обычной чередой. Будто бы ничего ничего не произошло, ничего не изменилось. Но только "будто бы". На самом деле и Борейко, и Блохин, и Вася Зуев за привычной суетой будничных дел напряженно ждали известий из Петрограда, чутко прислушиваясь и присматриваясь к происхолящему.
   Борейко вдруг обостренным чутьем и по-новому открывшимися глазами увидел, как много изменилось вокруг него. И главное - люди. В их глазах появилась смелость, дерзость. Не было прежней робости и покорности перед начальством, даже у солдат из деревни. Недоедание, плохое обмундирование, тревожные письма из дому, упорные слухи об измене офицеров усиливали озлобление солдат. Они все чаще в открытую говорили, что нечего в окопах вшей кормить и давно пора расходиться по домам.
   - Пущай воюют те, кому от этого прибыль. А нам к весне до деревни подаваться надо. Ежели не замирятся - сами уйдем.
   Опасался Борейко, что события в Петрограде скажутся и здесь, у них на фронте. Жандармы и без того часто бывали в частях, а теперь и подавно жди гостей. И хорошо, если бы только обыск. Не поспались бы аресты.
   Так оно и случилось. В ночь под Новый год в солдатском помещении были арестованы Блохин, Зуев, Родионов и еще несколько солат.
   По тому, как холодно и злорадно жандармский полковник предъявил Борейко ордер на арест его подчиненных, тот понял всю серьезность создавшегося положения. Серлце сжала тревога. Беспокойство усилилось, когда жандарм сдержанно спросил:
   - Нельзя ли увидеть штабс-капитана Звонарева? - В рыжих глазах его вспыхивали злые огоньки.
   "Дело дрянь! - подумал Борейко. - Уж не тянеться ли эта ниточка из Питера? Хорошо, что нет Сергея..."
   И, увидя разочарованные, ставшие откровенно злыми глаза полковника, услышавшего, что Звонарев в командировке, Борейко понял: "Да, не иначе сигнал из Петербурга".
   В тот же день Борейко выехал в Могилев к генералу Шихлинскому. Выслушав Борейко, генерал возмутился:
   - черт знает что творится! Можно подумать, что мы воюем не с немцами, а с нашими русскими солдатами. Лучших из лучших арестовывают, - кавалера всех Георгиевских крестов Блохина! Чудовищно! Кто же будет воевать весной? Может быть, сам господин жандармский полковник? Тогда можно уже сейчас подписывать капитуляцию...
   Стремительно шагая по комнате, генерал сообщил Борейко, что известие о смерти солдата Лежнева фальшивка, он жив и находиться в одиночной камере в житомирской тюрьме.
   - Это все жандармские штучки, - генерал энергичным жестом как бы подчеркивал свои слова. - Официально сообщили о гибели солдата, теперь могут в любую минуту с ним разделаться. Руки себе развязали!
   - Кто вам сказал об этом, Али Ага? - спросил удивленный и обрадованный Борейко.
   - Главный прокурор Ставки. Он сам был в Бердичеве и видел Лежнева... Кстати, давно хотел рассказать вам о вашей истории в Новогеоргиевске с проходимцем Хатовым. Вы знаете, я все-таки его разыскал. Вернее, мне разыскали того чиновника из канцелярии крепости, что бежал вместе с ним. Так что вы думаете - сознался во всем. Вы правы: они вывезли из крепости огромную сумму денег, и, конечно, не для того, чтобы передать в казну. Но в последний мометн Хатов побоялся взять все деньги. Хитрая бестия! Обдумал, что будет вернее сдать в казну половину, а половину присвоить. В воровстве не обвинят, а может, еще и орденок дадут за геройство. Верно рассчитал. Так оно и вышло. Я было хотел поднять эту историю. Куда там! На меня руками замахали: "Что вы! Хотите осрамить офицера! Так и замяли...
   Прошла неделя. Борейко не тревожили расспросами, не сообщали новостей о судьбе его арестованых солдат, как вдруг однажды его срочно вызвали в Бердичев, в жандармское управление фронта. Тот же знакомый поковник, настороженно посматривая своими рыжими злыми глазами, процедил сквозь зубы:
   - Видите, не напрасно мы так внимательно следили за вашей батареей. Крупную птицу поймали...
   Борейко смотрел на пухлую, в синих прожилках руку полковника. Короткие пальцы с редкими рыжими волосами барабанили по столу. Полковник медлил, наслаждаясь волнением Борейко. Откинувшись в кресле, он наконец сказал:
   - Блохин ваш - государственный преступник, он болльшевик, террорист, связан с подпольной организацией в Петрограде. Виновность его уже установлена и доказана. Он будет повешен! Да-с. Это я вам говорю. А за ним еще кое-кого потянем... Приговор на днях утвердит сам главнокомандующий генерал Брусилов.
   "Да, друг Филя, - думал Борейко, возвращаясь в Ровно. - Ведь повесят, сукины дети! Что им стоит! Где же выход? Надо немедленно идти к Брусилову. Но один-то не пойдешь...
   Уговорив Али Ага Шихлинского побывать вместе с ним у Брусилова, Борейко по дороге горячо рассказывал о невиновности, его честности и геройстве в Артуре и на этой войне.
   У Брусилова пришлось немного подождать в приемной. Адъютант попытался было узнать, по какому делу они пожаловали, но Шихлинский резко пприказал ему доложить Брусилову. Адъютант ушел, и через минуту Шихлинский и Борейко были уже в кабинете Брусилова. В коротких словах Али Ага рассказал суть дела.
   - Значит, наши судейские опять напортачили! - И генерал приказал вызвать к нему старшего прокурора и председателя военного суда.
   Председатель суда начал пространно объяснять суть обвинения.
   - Покороче, - приказал Брусилов и, выслушав судейского генерала, проговорил: - Значит, вы решили приговорить боевого офицера, кавалера четырех Георгиевских крестов, к повешению? Так я вас понял?