Нестеренко Юрий. Крылья

   — Так мы его не достанем, — мрачно изрек Нэн. — А он нас может.
   — Надо его выманить под удар, — сказала я.
   — Как? — усмехнулся Нэн. — Есть желающие сунуть ногу в воду?
   — Зачем ногу? — возразила я. — У нас еще остался кусок копченого мяса.
   — Последний, — напомнил Нгош.
   — Корабль у нас тоже последний, — заметила я, снимая крышку с корзины. Нэн насадил мясо на копье. Выглядел кусок явно скромно для такой здоровой твари.
   — Не знаю, любит ли рэтэ-чу копчености… — произнес он с сомнением.
   — У нас есть свежая кровь, — напомнил Тонх. Он чувствовал себя виноватым и изо всех сил старался быть полезным. Нэн кивнул и несколько раз провел насаженным на копье куском мяса по его раненой ноге, затем скомандовал остальным:
   — Идите сюда и приготовьтесь. — Он дал понять, что собирается опустить копье между лодками со стороны кормы, туда же, откуда мы вытащили Тонха.
   Трое парней встали у края настила, по двое — в каждой пироге. Я, Ийхэ, тоже владевшая шпагой лучше, чем копьем, и, по моему настоянию, раненый Тонх остались на плоту за спинами охотников. Нэн опустил наконечник в воду. Я видела, как под коричневой кожей его руки напряглись мускулы, превратившиеся в сжатую стальную пружину, готовые к молниеносному удару.
   На сей раз ждать пришлось недолго. Дразнящий запах крови сделал свое дело. Снова из воды взметнулась коническая морда с разинутой пастью, и в эту-то пасть, в жадно отверстую глотку, Нэн со всей силы всадил свое оружие вместе с приманкой. Копье слева вонзилось в белесое сводчатое нёбо хищника, копье справа воткнулось в лишенный ноздрей нос (ноздри у морьйалов на затылке), нгарэйху с пирог тоже нанесли свои удары; звук был такой, как будто палками били по туго набитому мокрому мешку. Брызнула кровь; морьйал издал свистяще-щелкающий звук, мотнул головой влево, сомкнул челюсти, с треском ломая застрявшие в пасти копья, — я успела разглядеть, что еще один каменный наконечник торчит у него из глаза, — и ушел в глубину. Еще несколько секунд мы видели, как он скользит вниз в толще воды; тянувшийся за ним багровый след казался дымом.
   Теперь надо было заняться ногой Тонха. Я порезала на полосы часть рубашки Каайле (ту, со спины, которую все равно следовало вырезать, если я собиралась носить эту рубашку сама) и перевязала раны — этому меня отчим тоже научил. Сквозь повязку проступили два пятнышка крови, побольше и поменьше, но дальше они не разрастались, и я решила, что принятых мер достаточно. Тонх сказал, что это все ерунда, что в детстве он как-то рассадил ногу до кости об острый осколок ракушки. Он продемонстрировал шрам на подошве в качестве доказательства, но я велела ему не хорохориться и не напрягать пострадавшую конечность, пока раны не затянутся. Тем не менее грести он сел вместе с остальными, ибо все эти события никак не избавляли нас от необходимости продолжать путь на север.
   Штиль вынудил нас грести остаток этого дня и весь следующий. Измерив в полдень широту, я выяснила, что мы находимся между двадцать второй и двадцать четвертой параллелями — не так хорошо, как по идеальному сценарию, но заметно лучше, чем по наихудшему. Я рассчитывала, что мы достигнем земли дня через три-четыре, даже если придется и дальше грести, — а если подует ветер, и того быстрее.
   И ветер действительно подул. Вот только он был встречный.
   Может быть, настоящий моряк на настоящем корабле шел бы галсами и в таких условиях. Даже наверняка. Но нам оставалось лишь свернуть парус, сжать зубы и грести.
   Когда на следующий, двенадцатый, день я измерила широту, получилось, что за сутки мы не продвинулись. А с учетом возможной ошибки измерений, может быть, нас даже отнесло назад.
   Припасы еды к этому времени уже кончились, мы целиком зависели от рыбной ловли, проходившей с переменным успехом. Я уже не брезговала сырой рыбой, которая оказалась не такой уж плохой на вкус. Но гораздо хуже было то, что, с учетом потерянного кувшина, у нас на исходе была вода.
   Вдобавок ко всему северный ветер нес плохую погоду. По небу проплывали облака и даже тучи, пока, правда, не в таком количестве, чтобы лишить нас возможности ориентироваться. И становилось ощутимо холоднее. Все-таки в Северном полушарии была зима, и ветер донес ее зловещее дыхание и до тропиков. Мне-то, всю жизнь прожившей за пятидесятой параллелью, было еще ничего, тем более что у меня была одежда, а вот нгарэйху по ночам мерзли даже под одеялами.
   И еще меня беспокоила нога Тонха. Конечно, мгновенно такие раны не заживают, но было даже не похоже на то, что они затягиваются. Напротив, они воспалились, и лодыжка начала опухать. При движении из них все еще сочилась кровь. Я уже извела на повязки оба рукава рубашки и смирилась с мыслью, что придется извести ее всю. Но что толку в простой ткани, к тому же не очень чистой? Вот если бы приложить к ране мазь или целебные травы… Увы, у нас не было ничего подобного. Наверное, это была моя вина — мне следовало подумать об аптечке, отправляясь в плавание. Хотя сама я все равно не разбираюсь во всяких снадобьях, пришлось бы просить помощи у Чахи…
   Тринадцатый и четырнадцатый дни не принесли перемен к лучшему. Ветер все так же дул в лицо, рябил волны, срывал с весел холодные брызги. Солнце все чаще скрывалось за тучами. Мы активно работали веслами, стараясь согреться, но от этого усиливалась жажда, а рацион воды был урезан до минимума. Некоторые нгарэйху уже чихали и кашляли. Спали, сбившись в кучу, чтобы согреть друг друга. Самой лучшей печкой был Тонх, но радоваться тут было нечему: его раны загноились, и у него начался жар. Обычно у дикарей раны заживают лучше, чем у нас, избалованных цивилизацией аньйо, но, как видно, все дело было в зубах морьйала. Зубах, между которыми гнили остатки съеденной рыбы. Теперь этот трупный яд отравлял кровь Тонха, и мы ничего не могли поделать.
   Я все чаще ловила на себе угрюмые взгляды. Вслух ругать меня никто пока не решался, но я догадывалась, о чем они думают. Вряд ли они ждали от меня чуда; они знали, что море — не стихия Эййэ.
   Но богиня, легкомысленно втянувшая смертных в свои дела и заставившая их бросить дом, друзей и родных ради того, чтобы погибать от жажды, усталости и холода посреди открытого океана, — такая богиня явно не пользовалась прежней симпатией. Не решаясь высказать все это мне, они срывали зло друг на друге. Любой пустяк мог послужить поводом к перепалке.
   — Смотри, куда машешь веслом! Ты меня всего обрызгал, глупый ипу-ипу!
   — Ой, поглядите на него! На него попало три капельки, а он уже визжит, как новорожденная девчонка!
   — Можно подумать, новорожденные мальчишки визжат тише! — Это уже не могла удержаться Ийхэ.
   Я старалась мирить их, и они неохотно успокаивались, но в адресованных мне взглядах явственно читалось: «А вот уж ты бы помолчала!»
   Кажется, только Нэн и Ийхэ хранили мне верность, несмотря ни на что.
   На пятнадцатый день облачность окончательно закрыла небо. Но я велела продолжать грести против ветра и сама, разумеется, подавала пример, хотя мне все чаще приходилось делать передышки. Во-первых, я была уверена, что ветер остается северным и что мы заметим, если он существенно сменит направление. Дул он замечательно ровно — одно удовольствие идти в такую погоду под парусом, если бы, конечно, нам нужно было на юг. А во-вторых… пусть лучше тратят силы на греблю, чем на ссоры.
   Утром шестнадцатого дня воды в последнем кувшине оставалось на донышке. Буквально по глотку на каждого. Я объявила, что этот глоток откладывается до вечера, а кому невтерпеж, может полоскать рот морской водой. Однако Нгош демонстративно взялся за горло кувшина с явным намерением отпить прямо сейчас.
   — Нгош, ты не слышал, что я сказала?
   — Слышал, — ответил он. — Но слова не утоляют жажду. И грести я тоже больше не буду.
   — Еще как будешь! — угрожающе шагнул к нему Нэн. Я остановила его жестом, надеясь решить дело миром.
   — Если мы не будем грести, мы никогда не доберемся до северной земли, — рассудительно заметила я.
   — Попроси свою мать-небо, пусть повернет ветер, — пожал плечами Нгош.
   — Ветер зависит не только от неба, но и от моря, — возразила я, что, в общем, было правдой. — И если мои слова не утоляют жажду, то и твои не наполняют парус. Так что бери весло.
   — Нет.
   — Эййэ, с ним не так надо говорить! — Нэн вырвал кувшин из рук Нгоша. Тот не ожидал стремительного рывка, но теперь дернулся за отнятым. «Сейчас завяжется драка, и они разольют нашу последнюю воду», — подумала я и выдернула из-за пояса шпагу.
   — Отойди от кувшина, Нгош!
   Он вновь повернулся ко мне, глаза сощурились, сойдясь на вытянутом в его сторону стальном жале.
   — Я тоже умею махать саблей, — сказал он с угрозой.
   — И ты осмеливаешься угрожать мне? — Я даже расправила крылья, демонстрируя все превосходство богини над простым смертным.
   Нгош молчал, недобро глядя на меня. Нэн стоял слева от него, все еще держа кувшин на весу.
   — Эййэ! Ребята! — крикнула вдруг Ийхэ. — Берег на горизонте!
   Действительно, впереди, в трех румбах левее нашего курса, чернела полоска земли. Ссора сразу была забыта, или, по крайней мере, все сделали вид, что это так. Мы взялись за весла все вдесятером — и Нгош, и даже Тонх, уже два дня как освобожденный от гребли. Казалось, что наши злоключения наконец-то позади.
   Тонх выбился из сил и был уложен отдыхать, прежде чем мы наконец приблизились к берегу. Еще по пути у меня зародились серьезные сомнения, что это Йертаншехе, а теперь стало окончательно ясно, что перед нами остров. Причем небольшой, мили четыре в поперечнике, так что вряд ли здесь могли быть какие-то поселения. С той стороны, откуда мы подплыли, не было ни бухт, ни пляжей — одни лишь угрюмые скалы, о которые разбивались сине-зеленые волны.
   — Здесь никого нет, — выразил общую мысль Нгош. — Никого и ничего.
   — Тем не менее нам надо высадиться, — возразила я. — Мы можем найти там воду и пищу.
   Мы снова налегли на весла. Пришлось обойти остров по периметру почти целиком, прежде чем отыскалась подходящая каменистая бухточка.
   В ней было мелко, и большие камни дна, хорошо различимые в прозрачной воде, обильно поросли водорослями, кое-где даже достигавшими поверхности. Бурые лохмы водорослей оставались и на веслах; плыть в этом супе было неприятно, зато вода была совершенно гладкой — мелководье и водоросли гасили волны. Спустя несколько минут мы выбрались на берег, который представлял собой базальтовую плиту, наклонно уходившую в воду. При первых шагах по твердой суше после полутора декад в океане нас качало, и это было даже забавно. Тонха оставили лежать в пироге, хотя он порывался идти с нами, говоря, что уже отдохнул и прекрасно себя чувствует, но достаточно было потрогать его пылающий лоб, чтобы убедиться, что это не так. На его распухшую ногу (опухоль распространилась уже вверх и вниз от повязки) и смотреть было страшно, вряд ли он смог бы идти, даже если б я ему разрешила…
   На обследование острова у нас ушло около двух часов, хотя все было ясно с самого начала. Всюду нас встречали голый базальт, застывшие потеки лавы, острогранные каменные глыбы, куски ноздреватой вулканической породы. Ни клочка почвы, ни стебелька травы, ни капли пресной воды. Кое-где, впрочем, камни были в частых белых оспинах птичьего помета — как видно, остров служил местом отдыха для перелетных стай. Но следующей такой стаи пришлось бы ждать пару месяцев…
   К тому времени, когда мы завершили осмотр этого унылого места, дело уже шло к вечеру. Каким бы неприветливым ни был остров, продуваемое северным ветром море выглядело еще неуютнее, и, когда Ийхэ предложила переночевать здесь, все, включая меня, ее тотчас же поддержали. Мы спустились к кораблю и хотели сообщить нерадостные новости Тонху, но тот спал тяжелым, нездоровым сном. Я потрогала покрытый испариной лоб больного (Тонх замычал, но не открыл глаза), потом почти силой влила в его запекшиеся губы пару глотков воды.
   Ночевка на твердой земле имела свои несомненные плюсы: мы смогли развести костер, пустив на растопку опустевшие корзины. Прежде чем стемнело, нгарэйху успели насобирать на прибрежных подводных камнях ракушек. Моллюсков сварили в кувшине, куда налили морскую воду, — первая горячая еда с начала путешествия. Впрочем, «сварили» — это громко сказано: корзины сгорели быстро, вода едва успела закипеть. Когда последние угольки потухли, мы все же вернулись спать на корабль — это было теплее, чем ночевать на голых камнях.
   Ночью пошел дождь. Не тропический ливень, скорее обычный дождь умеренных широт. Я пробурчала что-то нелестное, разбуженная барабанящими по щеке холодными каплями, и вдруг до меня дошло: это же вода! Пресная вода! Я принялась расталкивать остальных, говоря, что надо как-то собрать эту воду, но они мычали, сонно отбрыкивались и втягивали головы под одеяла. Наконец растормошенный Нэн, зевая, объяснил мне, что кувшины стоят открытые, и сейчас все равно ничего больше не сделаешь, а к утру на острове будут лужи, и вот тогда-то мы пойдем на водопой. Но я не согласилась с его дикарской мудростью. Что значит «не сделаешь»? А парус? Ведь он, свернутый вокруг мачты, почти готовая воронка, которую надо лишь направить в горло кувшина! Что я и попыталась сделать, правда, без особого успеха — в основном вода стекала по мачте и капала вокруг нее, в кувшин попадало совсем немного. Все же утром пинты две там было.
   Вообще, если бы не мысли о воде, пробуждение было бы отвратительным. Вылезать из-под промокшего одеяла в сырое и холодное утро — бр-р-р… Над морем висел туман, а над туманом висели скалы острова, словно бы парившие в этом белом мареве. Прихватив с собой уцелевшие чашки и кувшины, мы отправились на поиски подходящих луж. Пока мы поднимались по наклонной плите, нас не ждало ничего приятного — вода стекла по ровному базальту в море, а той, что задержалась в небольших пологих впадинах, не напилась бы и йупа. Но дальше, у скал, дела пошли лучше — здесь отыскались углубления в камне, куда вода стекала со всех сторон. Мы сперва напились сами (могла ли я представить, живя в своем уютном йартнарском доме и читая умные книги, что когда-нибудь буду стоять на четвереньках и с наслаждением пить из лужи?), а затем принялись черпать воду чашками и наполнять кувшины. Всего, облазив практически весь остров, удалось набрать около тридцати пинт. К тому времени было уже за полдень. Я опять прозевала момент для измерений, что было совсем непростительно — на твердой земле они вышли бы точнее, и туман полностью рассеялся. Небо было в дымке, и солнце, хотя и походившее на яичный желток, плавающий в молоке, все же могло вновь служить нам ориентиром. Я скомандовала отплытие, и вскоре мы навсегда покинули безжизненный берег.
   Ветер наконец-то сменился на западный; то, что когда-то воспринималось как неудача, теперь было благословением. Мы развернули мокрый парус. Правда, ветер теперь был не только не попутным, но и слабым, и мы тащились, как сонный тайул. Несколько раз я, потеряв терпение, брала весло, но моему примеру следовали с явной неохотой; сытые и напившиеся, мои спутники уже не считали наше положение отчаянным. Хотя я по-прежнему не знала, насколько далеко до материка, да и Тонху становилось все хуже. Он бредил.
   Утром восемнадцатого дня над морем снова поднялся туман, такой густой, что было непонятно, плывем мы или летим. Неубранный парус висел дряблыми складками. Было холодно; даже я, в камзоле, штанах и сапогах, сидела, обхватив руками плечи и подтянув колени к груди. Нгарэйху кутались в одеяла, которые, однако, вновь отсырели и приносили не слишком много пользы. То и дело кто-нибудь покашливал или хлюпал носом. Картину дополняло неразборчивое бормотание Тонха. Он все время пытался сбросить с себя одеяло — ему было жарко.
   — Оставь его! — неожиданно сказал Нгош, когда Ийхэ в очередной раз укрыла больного. — Если ему не нужно одеяло, отдай мне. Он все равно скоро умрет.
   — Нгош, как ты можешь так говорить! — возмутилась девушка.
   — Не веришь мне — спроси у Эййэ. Ведь это правда, Эййэ?
   Черт бы побрал этого Нгоша! Приемы фехтования он схватывал на лету и ранайский алфавит выучил одним из первых, но знай я раньше, как он себя поведет, ни за что не взяла бы его с собой. Однако теперь вопросительные взгляды обратились в мою сторону, и нужно было отвечать. Я не нашла в себе сил соврать что-то успокаивающее.
   Действительно, решение надо было принимать — я и так слишком долго оттягивала это, надеясь, что мы вот-вот доберемся до колоний и передадим больного в госпиталь.
   — Я не врач, — сказала я и, вспомнив, что они еще не выучили это ранайское слово, пояснила: — Не жрица, ведающая травы. Но, думаю, Тонх действительно… может умереть. Боюсь, в нынешнем состоянии его может спасти только ампутация.
   — Ампу… что?
   — Его нога гниет, и ее надо отрезать, — произнесла я уже более твердо. — Тогда яд от раны перестанет отравлять остальное тело. Тонх, конечно, уже не будет ни охотником, ни воином, но в Ранайе это не обязательно.
   Какое-то время все молчали, шокированные моими словами. Смерть охотника, получившего опасную рану, — это было в порядке вещей и вполне укладывалось в их головах, но сознательно искалечить собрата по племени? Правда, пятнадцать лет назад их соплеменникам уже доводилось проделывать подобное, чтобы освободиться от цепей…
   — Он же умрет, если это сделать, — нарушил наконец молчание Нэн. — Кровь вытечет из него. Сыну моего дяди рэтэ-чу откусил ногу, он умер очень быстро.
   — Такая опасность есть, — подтвердила я. — Но если как следует перетянуть ногу, может, удастся этого избежать.
   — Чем? От твоей рубашки почти ничего не осталось. Я вытащила ремень из своих штанов.
   — У нас нет топора, — продолжила я, — но есть меч. У кого из вас хватит сил сделать это одним ударом?
   Мои спутники нерешительно переглядывались.
   279
   — А захочет ли он жить так? — снова усомнился Нэн. — Без ноги?
   — Умереть никогда не поздно, — возразила я. — Ну? Может, ты, Нэн? У тебя твердая рука.
   — Я готов это сделать, — сказал вдруг Нгош и добавил: — Если все тут такие слабаки.
   — Хорошо, ты сделаешь это, — поспешно подтвердила я, упреждая ответные реплики. — Давайте уложим Тонха на настил.
   Мы уложили его с краю, вдоль борта пироги, в которую встал «хирург» — так ему было удобней рубить. Я в последний раз осмотрела ногу больного, морщась от резкого мерзкого запаха. Пожалуй, Нгошу не пригодилось бы одеяло Тонха — оно тоже успело провонять.
   Опухоль подползала уже к колену, но все же еще не добралась до него; я понадеялась, что достаточно будет перерубить ногу в верхней части голени, и показала Нгошу, куда он должен ударить. Потом туго обмотала и изо всех сил затянула ремень выше этого места.
   Нгош поднял меч. Нгарэйху смотрели на него как зачарованные, но я в последний момент отвела взгляд. Конечно, в обморок бы я не хлопнулась, но — не самое приятное зрелище, знаете ли.
   Итак, я отвернулась и посмотрела в сторону моря, машинально отметив, что туман рассеивается; появившийся ветерок быстро разгонял его. И в этом редеющем тумане не так уж далеко от нас вдруг обозначился стройный силуэт.
   — Стойте! — крикнула я.
   Нгош натужно тыкнул: ему стоило усилий остановить уже начатый замах. Все же меч замер в воздухе, не коснувшись Тонха. Теперь все взгляды устремились туда, куда я показывала.
   Туман окончательно растаял, и теперь мы отчетливо видели трехмачтовую баркентину, шедшую в нашем направлении, хотя и не прямо на нас; ее курс лежал локтях в двухстах правее, а расстояние до нее в тот момент было где-то вдвое больше. Пока я не видела ее флага, но — какая разница? Серебро принимают в любой стране! Тут же, впрочем, я напомнила себе, что судно может оказаться и пиратским. Однако, решила я, если что-то в этом корабле покажется мне подозрительным, мы уйдем от него на веслах против ветра.
   Конечно, в погоню могут выслать шлюпки, опять же пушечные ядра летят далеко, но вряд ли пираты на таком хорошем корабле станут напрягаться ради такой маленькой и хлипкой скорлупки, как наша.
   Я скомандовала свернуть парус — при этом ветре он только мешал — и грести, не выкладываясь, навстречу баркентине. Не кричать, руками не махать и вообще не ронять достоинство. Те, что на борту, не должны догадываться о нашем бедственном положении.
   Сама я нахлобучила шляпу, вдела в брюки ремень и засунула за него шпагу. Плохо, конечно, что нет ножен, но что поделаешь… Камзол и шляпа имели, разумеется, жалкий вид, но я надеялась, что издали это не так заметно. Камзол к тому же был мне явно велик, но это было даже хорошо — я помнила прошлые уроки и не хотела, чтобы экипаж баркентины догадался о моей крылатое™.
   Вскоре я уже различила цвета вымпела над грот-мачтой — это были цвета ранайского торгового флота. Само по себе это ничего не значило — вопреки фантазиям романистов, у пиратов нет своего флага, они всегда поднимают цвета мирных судов, чтобы их не раскусили раньше времени, — но не слишком мощное пушечное вооружение, в частности, отсутствие носовой батареи подтверждало, что это торговый, а не боевой корабль. Затем я разглядела и буквы на носу — баркентина называлась «Королева морей».
   На «Королеве» нас наверняка уже заметили, но продолжали идти прежним курсом. Оно и понятно — слишком много чести сворачивать ради такого суденышка, тем более что мы и так плыли к ним. Наконец мы подошли практически к самому борту. Сверху, перегибаясь через фальшборт, на нас уже смотрели дюжины две матросов — кто-то просто пялился, кто-то показывал пальцем, кто-то непочтительно ржал.
   Зрелище мы и впрямь представляли колоритное — какая-то жуткая тростниковая конструкция с черным кожаным парусом, а на ней — девять полуголых туземцев, среди которых вооруженные стальными саблями, и во главе них — светлокожий аньйо в камзоле и четырехуголке. В ответ на сыпавшиеся сверху недоуменные возгласы и насмешки я хранила гордое молчание, показывая, что с этим сбродом мне говорить не о чем. Мои спутники продолжали грести, чтобы держаться рядом с баркентиной.
   Наконец, властно раздвинув подчиненных, показался капитан. Он был лыс, круглолиц и изрядно упитан; пальцы рук, ухватившихся за фальшборт, походили на сардельки. Пышный, но засаленный кружевной воротник давно тосковал по стирке. Тем не менее серьги в обоих ушах свидетельствовали, что за плечами у капитана «Королевы» — две кругосветки.
   — Приветствую, сударь, — я небрежно махнула шляпой. — Вы не подскажете наши координаты? Дело в том, что я испытываю недостаток в точных навигационных приборах.
   — Двадцать седьмой градус северной широты и девятый — западной долготы, — ответил он с усмешкой. Голос у него был низкий и рокочущий, словно ему нужно было прочистить горло.
   Двадцать седьмой градус! Я и не предполагала, что мы забрались так далеко на север. Видимо, мои измерения и расчеты были все же слишком неточными. Но значение долготы мне мало о чем говорило. Без карты я не могла определить, близко мы к Йертаншехе или нет. Кажется, девятый — это все-таки слишком далеко к востоку…
   — А каково расстояние до ближайшего порта? — продолжала я тоном светской беседы.
   — Примерно пятьсот сорок миль на запад-северо-запад.
   От него, разумеется, не укрылось, как вытянулась моя физиономия.
   — Кажется, вы с вашими коричневыми друзьями немного заплутали, так? — Он продолжал усмехаться. — Рассчитывали вернуться домой к ужину?
   — Не забывайте, что смех — дорогое удовольствие, — холодно осадила его я. — За него приходится платить.
   — В самом деле?
   — Разумеется. В данном случае вы платите полновесными серебряными йонками, которые могли бы перекочевать из моего кармана в ваш, если бы я и мои друзья воспользовались вашим кораблем. Но, разумеется, мы не поднимемся на борт судна, где к нам не проявляют должного уважения. — Видя, что последний тезис он явно не воспринимает всерьез, я добавила: — Мы уже проплыли больше тысячи миль и можем проплыть еще столько же. Так что, если вам не нужны деньги, то спасибо за координаты и прощайте.
   К моей радости, среди моих спутников никто не оказался настолько простодушным, чтобы поверить в мою решимость, испугаться и сорвать весь блеф, а может, они просто не настолько еще понимали беглую ранайскую речь.
   — Не надо пороть горячку, — примирительно изрек капитан. — Даже если бы у вас не было денег, с моей стороны было бы преступно бросить вас посреди океана на этой плетеной корзинке. Но если вы способны оплатить проезд — тем лучше. Сейчас вам спустят штормтрап.
   Через борт полетела веревочная лестница, разматываясь на ходу и стуча дощечками ступенек.
   — У нас один больной, — предупредила я, — он не сможет подняться сам.
   — Он заразен? — нахмурился капитан.
   — Нет, но у него серьезно повреждена нога и… это похоже на гангрену. У вас на судне есть врач?
   Капитан переглянулся с кем-то на борту.
   — Да, — сказал он, — у нас есть врач. Мы спустим сеть для вашего больного.
   Они действительно спустили сеть на четырех веревках по углам, что-то вроде большого гамака или кокона. Мы осторожно уложили туда Тонха, и его втащили наверх. Следом по трапу поднялась я. Надо сказать, что взбираться по веревочной лестнице, держа в одной руке тяжелый саквояж с деньгами, вовсе не такое простое занятие — хорошо хоть, что море было спокойным.