Страница:
Фактически власть уже перешла к ним, но власть однобокая: они могли лишь отдать боевым наномашинам команду самоуничтожиться — а могли этого не делать. И вот тут обозначилось разногласие, которое не раз всплывало и раньше, но теперь требовало незамедлительного решения.
Одни — в первую очередь те, кто стоял у истоков заговора, — полагали, что очищение Земли необходимо довести до конца, что косная толпа безнадежна и полностью несет ответственность за действия своих правителей, а значит, должна разделить их судьбу. Между прочим, не то что в демократических, но и в самых тиранических странах правитель опирается не на показную, а на самую искреннюю поддержку большинства народа. Иначе его просто сметут, и никакая армия и полиция не защитит одного от гнева миллионов. Причем как раз в тираниях эта поддержка более глубокая и массовая, чем в демократиях, что, собственно, и позволяет тирану чувствовать себя так вольготно. Другая же часть — среди них было особенно много тех, кого оповестили о заговоре на поздних этапах, чтобы спасти, — настаивала, что теперь, когда уничтожены бывшие вожди, необходимо спасти остальных людей и что те под властью интеллектуалов смогут постепенно избавиться от своих пороков. Пока шел спор, наномашины продолжали косить человечество… Наконец наиболее рьяные активисты второй партии пригрозили, что, если война не будет остановлена, они объявят людям правду и те успеют растерзать заговорщиков, прежде чем погибнут сами. Первой партии пришлось согласиться. Было объявлено во всеуслышание, что перед лицом угрозы истребления человечества ученые всего мира объединились и нашли способ остановить нанооружие. В первую очередь это произошло в более-менее цивилизованных странах, где было много научных центров; дикари же… те, кто за все тысячелетия человеческой истории так и остались варварами или тем более скатились в это состояние, доказали свою эволюционную бесперспективность. Даже те из них, кто пережил нановойну, в основном погибли в несколько последующих лет от эпидемий и голода, ибо уже давно существовали лишь за счет помощи развитых стран. В общей сложности в результате Последней Войны, как я уже сказал, умерли шесть миллиардов человек — в их числе, увы, и многие интеллектуалы, которых нельзя было посвятить в заговор из-за их слишком явных гуманистических убеждений. Но на Земле еще оставалось почти четыре миллиарда. Конечно, многие из них испытали шок, потеряли близких… однако вся техническая инфраструктура цивилизации сохранилась, ничто не было разрушено, кроме боевой техники, не пострадали запасы продовольствия, медикаментов, топлива — в этом плане ситуация после Последней Войны была куда благоприятней, чем после войн прошлого. Даже с уборкой трупов не было проблем — наномашины сами заботились об утилизации останков своих жертв. Не было никаких объективных предпосылок для разрухи и хаоса, даже кризиса управления, ибо заговорщики сразу разделили между собой зоны ответственности и начали отдавать четкие и осмысленные распоряжения. Но, увы, опасения первой партии оправдались — люди оставались людьми. Они отказывались подчиняться разумным распоряжениям ученых, создавали собственные «комитеты спасения» и «чрезвычайные командования», а то и «армии возмездия» — по сути, просто бандитские шайки, норовившие поставить под ружье все мужское население и идти силой отбирать ресурсы у соседей, хотя у самих были полные склады и способная работать промышленность. Захватывали не только материальные ценности, но и женщин, прикрывая свою вечную похоть словами о «необходимости восстановления генофонда и популяции»… Были и погромы научных центров, и убийства ученых… В общем, цивилизация стремительно скатывалась в хаос, и впору было вновь запускать боевые наномашины — тайно возобновить их производство можно было в считанные часы. Однако против этого по-прежнему возражали слишком многие из интеллектуалов, даже из членов первой партии далеко не все готовы были принять на себя ответственность за убийство миллиардов человек. Ты понимаешь, Эйольта, ведь до этого «дарвиновцы» никого не убивали. Они лишь предоставили людей их судьбе: они создали оружие, которое от них требовали, но не они пустили его в ход. И на этот раз требовалось решение, при котором люди сами выбрали бы свою участь, сами бы разделились на способных и не способных к развитию, а не способный к развитию обречен на вымирание. И такое решение было найдено. По всему миру началось строительство «центров блаженства». Ведь все мысли и чувства, Эйольта, — это просто набор электрохимических процессов в мозгу, совокупность нервных импульсов. В частности, подавая слабые электрические сигналы в определенные зоны мозга, можно вызвать любые удовольствия, какие только может испытать человек… или аньйо… или другое существо. Понимаешь, в принципе любые, и притом сделать их гораздо сильнее, чем в реальной жизни. Первые такие опыты были поставлены вскоре после Второй мировой, правда, не на людях, а на крысах — это животные вроде ваших йагов. Несмотря на то что первый прибор был весьма примитивным и генерировал лишь один вид удовольствия, эффект был потрясающим — крыса забывала обо всех своих потребностях, даже о еде и питье, и непрерывно жала на педаль, посылающую импульсы наслаждения в ее мозг, пока не погибала от истощения. На такую быструю смерть, конечно, мало кто согласился бы добровольно. Но, если подключить тело к системе жизнеобеспечения, можно оставаться в состоянии непрерывного блаженства до глубокой старости… Это называется ЕЕЕ — от инглишской аббревиатуры, означающей «вечное электрическое наслаждение». В этом и была суть идеи — дать ЕЕЕ всем желающим, чтобы все представители тупиковой ветви — все гедонисты, все, для кого главное в жизни — не деятельность разума, а получение удовольствия, — чтобы все они улеглись в ванны биостатов и оставались там пожизненно, не мешая, таким образом, дальнейшему развитию цивилизации. И никто не может назвать эту затею негуманной или нечестной — все эти люди действительно получали то, что хотели, и в более полном виде, чем могли даже мечтать. Более того, у них была возможность в любой момент отключить систему и вылезти из биостата… если бы, конечно, они того пожелали, — осклабился Джордж. — Сначала планировалось пускать в центры блаженства всех желающих бесплатно, но среди «дарвиновцев» нашлись те, кто достаточно разбирался в психологии, чтобы понять, что к бесплатной услуге будут относиться с подозрением. Но если услуга будет платной, но доступной, то от клиентов не будет отбоя. И, естественно, ажиотаж возник достаточно быстро, не без помощи пропаганды, конечно… Пропаганды, не говорившей ни слова лжи, прошу заметить.
Труднее всего было убедить в безопасности, в том, что система жизнеобеспечения не может быть отключена извне — там действительно была автоматика со многими степенями защиты, «дарвиновцы» играли честно. Но, в конце концов, перед Последней Войной в мире было шестьсот миллионов наркоманов, которым никто не предоставлял никаких гарантий, и даже наоборот — которые знали, что сдохнут скоро и неприятно, и все равно втянулись… Так что даже в первой волне желающих нашлось достаточно. Если ЕЕЕ-центр захватывала банда, это шло только на пользу общему плану — бандиты когда сразу, когда чуть погодя сами залезали в ванны. Проблемы возникли в основном с религиозными фанатиками, которые кричали, что ЕЕЕ — дьявольское искушение, что праведных ждет блаженство в раю, а не в ванне… и не только кричали, но и проводили террористические акты, взрывали ЕЕЕ-центры, Вот это было их ошибкой — толпы тех, кто предпочитал гарантированный рай на земле сомнительному раю на небе, сами расправились с ними, «дарвиновцам» достаточно было просто не вмешиваться.
За десять лет в биостаты улеглись более трех миллиардов человек. Конечно, обеспечить всех местами было непросто, но ведь у «дарвиновцев» в руках уже были нанотехнологии. Процент тех, кто захотел прервать ЕЕЕ-сеанс, оказался, как и предполагалось, мизерным. Итоговая численность цивилизации составила шестьсот сорок миллионов человек, из них больше половины детей, ибо биостаты были специально сконструированы так, чтобы работать только для взрослых. Воспитание такого количества детей на достойном уровне стало едва ли не самой сложной задачей для интеллектуалов в послевоенном мире. И, конечно, не всегда это получалось; около двадцати процентов этих детей, едва став взрослыми, тоже заняли места в биостатах — добровольно, разумеется. Поскольку залегшие в ванны, естественно, не размножались и спустя несколько десятилетий умерли от старости, а оставшиеся снаружи были в основном свободны от похоти или, по крайней мере, имели достаточный потенциал развития, чтобы от нее избавиться, общая численность мало выросла с тех пор. Ну, то есть я не могу ручаться за последние сто тридцать лет, прошедшие с нашего отлета, но вряд ли за это время что-то радикально изменилось в этом плане, ведь теперь Землей правит разум, а не страсти.
— И на что похожа жизнь на вашей Земле теперь?
— Ну, теперь это весьма недурное место… В древности у людей была легенда о трех китах, это такие крупные морские млекопитающие, на которых будто бы стоит мир. Так вот три кита, на которых стоит наша нынешняя цивилизация, — это познание, творчество и самосовершенствование. Это главные функции разума. Думаю, что тремя китами прошлого мира можно назвать похоть, жадность и жестокость. С помощью нанотехнологий мы восстановили экологию, практически разрушенную в предыдущую эпоху варварского потребления. Материальные проблемы, сама понимаешь, решены, государств нет, всемирного правительства тоже. Преступность отсутствует практически полностью, не говоря уже о войнах; худшее, что иногда еще приходится разбирать арбитражным комиссиям, — это дела о плагиате. Люди свободно путешествуют по всему миру, селятся, где хотят, объединяются только в группы по интересам — в основном научным или связанным с искусством.
В общем-то сам термин «люди» многие считают устаревшим. Внешне мы сохраняем эстетически привычный человеческий облик, но на самом деле наши тела усовершенствованы генной инженерией, нанохилерами и кибер-имплантами. Не говоря уже о том, как сильно мы отличаемся от людей психологически…
— Понятно, — мрачно произнесла я. — И вы не хотите брать девчонку с дикой планеты в ваш совершенный мир, боясь, что она своим варварством может испортить вашу идиллию.
— Эйольта, твоя планета вовсе не дикая, — улыбнулся Джордж. — То есть, конечно, она отстает от нашей, но достигнет нашего нынешнего уровня гораздо быстрее и без таких жертв. Из-за того, что двенадцать месяцев из тринадцати вы не знаете похоти и у вас во много раз меньше иррациональной агрессии, ваш мир развивается намного быстрее и успешнее, чем человечество прошлого. Вы ведь не разбазариваете материальные и интеллектуальные ресурсы черт знает на что, не убиваете ученых во славу религиозного фанатизма… Если проводить некорректную аналогию с земной историей, вы шагнули из античности прямиком в позднее Средневековье, в предындустриальную эпоху, даже не заметив пропасти Темных Веков, в которой человечество барахталось тысячу лет! В твоей родной Ранайе городское население грамотно практически поголовно, купцы равны по положению аристократам, а ремесленники лишь незначительно им уступают — и ты воспринимаешь это как само собой разумеющееся; знала бы ты, сколько крови пролито в борьбе за это на нашей Земле! А ваши научные достижения! Еще находясь на античном уровне, вы изобрели гирокомпас, телескоп, признали вращение Земли вокруг Солнца и множественность обитаемых миров — да много что еще. Демагоги на нашей Земле, пытаясь оправдать человеческую деструктивность, любили повторять, что война — двигатель прогресса, ссылаясь на то, что многие технологии первоначально создавались в военных целях. Они, однако, умалчивали о тех огромных жертвах, в том числе среди ученых и прочих интеллектуалов, и тех страшных разрушениях и убытках, которые несли с собой войны. Когда страна лежит в руинах, ей не до науки… Что ж, у вас тоже есть такой стимул к развитию, как создание более совершенного оружия, но, учитывая характер ваших войн, это практически не имеет оборотной стороны! Наоборот, войны становятся еще более бескровными. Пройдет совсем немного времени, Эйольта, думаю, лет двести от силы, и у аньйо появятся собственные космические корабли. Для начала, конечно, не межзвездные…
— Да мне-то что до того, что будет через двести лет?! — прервала я его вдохновенный монолог. — Или прикажете написать завещание, чтобы к звездам отвезли мой скелет?
— Времена не выбирают, — развел руками Джордж. — Я сочувствую тебе, Эйольта, но, как я уже объяснил, мы не принимаем решений на основе эмоций. А рациональных причин для того, чтобы взять тебя с собой, просто нет. Для тебя нет места в штатном расписании экспедиции, ты к ней не готова. Звездолет — не каравелла, куда может наняться юнгой любой неграмотный мальчишка. Ты ведь, кстати, даже несовершеннолетняя…
— Да мне уже почти шестнадцать!
— Значит, семнадцать наших… Но у нас-то совершеннолетие наступает в двадцать три! В критической ситуации ты — не по злому умыслу, просто по незнанию — можешь подвергнуть опасности весь корабль. Извини, но ты бы просто путалась у нас под ногами.
Я помолчала. Он был кругом прав. И в самом деле, ему-то что за дело до моих желаний? Он отвечает за свой корабль и своих людей.
— Есть что-нибудь, что могло бы изменить ваше решение? — безнадежно спросила я.
— Нет.
Холодная, спокойная констатация. Ну что ж, проигрывать тоже надо уметь.
— Тогда я готова занять место в ракете, командир, — сказала я, поднимаясь из кресла, и, по давнему своему рецепту упреждая слезы, широко улыбнулась — во все сорок два зуба.
Джордж смущенно хмыкнул и мотнул подбородком.
— Никак не привыкну к вашим улыбкам, — пояснил он. — Пока вы не слишком открываете рот — люди как люди, разве что серокожие… но эти ваши четыре клыка с каждой стороны… у нас даже вампиры имеют всего по два.
— Вампиры — это тоже ваши животные?
— Нет, сказочные персонажи… Ладно. Ракета ждет. Никто из них даже не пришел меня проводить. Что ж, я была для них просто одним из ста пятидесяти миллионов аборигенов уже исследованного ими мира…
На этот раз в спускавшейся на Землю ракете были два пассажира: я и Раджив. Он вызвался доставить меня домой, и Джордж не возражал. Я была рада хотя бы этому — уж лучше провести последние часы с ним, чем с Вальтером, который уж точно не дал бы мне порулить напоследок… да и вообще мог отказаться меня везти. Как я поняла, даже Джордж не мог приказать ему взять меня на борт флаера — это не только не входило в обязанности пилота, но и противоречило инструкциям.
Ракета приземлилась в послезакатных сумерках; тем не менее перед выходом Раджив облачился в свой защитный комбинезон — ведь в Йартнаре к моменту нашего прибытия солнце должно было подняться уже достаточно высоко. Когда мы обогнули каменный горб острова и вышли к поселку, я вдруг застыла в изумлении и даже испуге. Поселка, собственно, уже не было. Я не могла представить, что за катастрофа здесь произошла, но последствия были жуткими. От всех построек остались лишь бесформенные, оплывшие наросты, похожие на шляпки гигантских уродливых грибов; уцелели лишь два домика, ограда и башенки на берегу.
Однако Раджива зрелище ничуть не смутило, и он продолжал шагать вперед. Заметив, что я остановилась, он обернулся.
— Что случилось с поселком? — спросила я.
— Нанодеструкция, — ответил он. — После нашего отлета на планете не должно остаться никаких следов нашего пребывания. Идем, это не опасно.
Несмотря на его слова, я предпочла обойти разрушающиеся дома стороной — кто их знает, эти наномашины, вдруг в их крохотные головы придет мысль, что меня тоже надо разобрать на атомы… Флаер стоял на прежнем месте, и я влезла на уже привычное правое кресло.
«В последний раз, в последний раз…» — пульсировала мысль, отдаваясь неприятным холодом в животе.
Мы взлетели и взяли курс на восток. На сей раз никакого любования земными красотами не планировалось, долететь нужно было как можно скорее, и Раджив быстро набрал большую высоту. Мы летели сквозь исколотую немерцающими звездами черноту ночи, мало чем отличавшуюся от космической; о том, что далеко внизу лежит земля, можно было догадаться лишь по отсутствию звезд. Как объяснил Раджив, на такой высоте условия и впрямь напоминают космос, хотя при скорости в 6,5 М даже сильно разреженного воздуха вполне достаточно, чтобы поддерживать крылья флаера.
Лла так и не взошла — мы двигались на восток быстрее, чем она.
Зато Лийа, ярко сиявшая в темноте, поднималась все выше прямо на глазах. Подумать только, ведь я была там… Даже не верится. Хотя саму Лийу вблизи я так и не видела. Только внутренность базы…
— Базу на Лийе вы тоже уничтожите? — спросила я Раджива.
— Нет, оборудование вывезем, а сами купола оставим вам в подарок. К тому времени, как вы освоите межпланетные полеты, вы уже будете этого достойны. Хотя за двести лет купола наверняка повредят метеориты и потребуется ремонт.
— А сами вы больше не вернетесь сюда?
— Наша экспедиция — точно нет. Будущие… кто знает. Вполне вероятно, что вы прилетите к нам раньше.
— Ты так и не сказал, где находится ваше солнце.
— Вы найдете его координаты, когда отыщете разгонный лазер и сумеете расшифровать записи. Мы, конечно, могли оставить запись и на ваших языках, но это лишняя гарантия, что вы отправитесь к звездам не раньше, чем достигнете подобающего уровня развития. Вам потребуются очень мощные компьютеры, чтобы вскрыть шифр. Куда более мощные, чем просто для межпланетных полетов.
— Что такое «разгонный лазер»?
— А… да. Все время забываю, что мы не должны рассказывать вам о наших технологиях. — Раджив хохотнул. — Впрочем, думаю, большого вреда не будет, если я сообщу тебе основные принципы межзвездных полетов. Все равно на одних принципах далеко не улетишь. У нас до них додумались уже в двадцатом веке, а корабль смогли построить только в двадцать втором. Как ты уже знаешь, ни один корабль не может лететь быстрее света. Но и разогнаться до околосветовых скоростей — очень непростая задача. Одно время она считалась неразрешимой на практике. Космический корабль, по крайней мере классический, вроде челночной ракеты, качественно не отличается от вашей шутихи — он летит за счет выбрасываемых назад частиц, так называемого рабочего тела. Так вот, в астронавтике со времени ее зарождения известна формула, показывающая, насколько может разогнаться корабль, прежде чем израсходует все топливо. Очевидно, чем быстрее выбрасывается рабочее тело, тем лучше будет результат; лучше всего он будет, если скорость выброса будет равна скорости света — это возможно, если в качестве рабочего тела использовать фотоны, или, проще говоря, сам свет. Представь себе, свет — это вовсе не какая-то эфемерная сущность: он тоже состоит из частиц, которые способны создавать давление. Так вот, для фотонной ракеты, с учетом релятивистских эффектов, формула скорости имеет такой вид… — Раджив на несколько мгновений замолк, сосредоточиваясь, и на месте ИЛСа (отключенного, ибо не я вела флаер) возникли символы:
За несколько дней, проведенных среди пришельцев, я, конечно, не могла обучиться ни одному из их языков, но вместе с цифрами уже выучила и их латинский алфавит.
— Здесь c — скорость света, M большое — начальная масса корабля вместе с топливом, a m малое — масса после того, как топливо будет израсходовано, — продолжал объяснять Раджив. — Так вот, отсюда видно, что скорость будет стремиться к световой только тогда, когда отношение массы топлива к массе корабля будет стремиться к бесконечности. Причем учти, что кораблю мало просто разогнаться — ему надо еще затормозить, что качественно не отличается от разгона, а потом снова разогнаться и затормозить на обратном пути. Если мы удовольствуемся максимальной скоростью, скажем, в две трети с, то все это не так страшно — топлива придется взять всего в 25 раз больше, чем весит сам корабль. Тоже, конечно, немало, — улыбнулся Раджив, — но, по крайней мере, это технически реально. Однако с такой скоростью можно летать только к ближайшим звездам. Слишком мало релятивистское сокращение времени, поэтому при более дальних полетах на борту будут проходить десятки и сотни лет. Для достижения же более высоких скоростей отношение масс резко растет — получаются сотни миллионов и миллиарды… Казалось бы, это раз и навсегда хоронит саму идею дальних межзвездных экспедиций. Но выход был найден. Кто сказал, что топливо нужно обязательно везти с собой? Его можно собирать прямо в космосе. Самое распространенное вещество во Вселенной — это водород, и он же пригоден для термоядерной реакции, способной порождать фотоны. Это называется «прямоточный двигатель». Правда, тут тоже далеко не все просто. Космический водород очень разрежен. По сравнению с ним тот разреженный воздух, через который мы летим сейчас, — это гранитная стена. Но подобно тому, как для флаера хватает его плотности на гиперзвуковой скорости, так и для корабля, оборудованного широким раструбом для сбора водорода, хватает его плотности на околосветовых скоростях. Проблема, однако, опять-таки в том, как разогнаться до скорости, на которой прямоточник может работать… И тут пригодился альтернативный проект бестопливного корабля. Идея на самом деле куда более древняя, чем любые человеческие полеты. Тебе ее сформулировать даже проще, чем нашим ученым, ибо для твоего мира бестопливные корабли обыденность.
— Парусники?
— Именно! Только парус наполняется не ветром, которого нет в безвоздушном пространстве, а светом. Помнишь, я говорил, что свет способен производить давление? Имея парус достаточно большой площади, в пустоте можно разгоняться просто за счет света ближайшей звезды. Правда, эффективность паруса резко падает с удалением от звезды вместе с видимой светимостью. Вот если бы свет от звезды не разлетался во все стороны, а шел только в одном направлении, в парус… Именно это и делает разгонный лазер — вращаясь по орбите вокруг звезды и питаясь ее энергией, он посылает направленный, нерассеивающийся мощный луч в парус корабля. Автоматика регулирует направление луча так, чтобы скомпенсировать орбитальное перемещение лазера. На самом деле мы используем все три метода движения. Сначала звездолет разгоняется за счет запаса топлива. Потом двигатель выключается, разгон идет за счет паруса и лазера. По достижении прямоточной скорости парус разворачивается вперед и превращается в заборный конус, а двигатель включается в прямоточном режиме. Сложнее всего торможение при прибытии в новую систему, ведь там нет лазера, а одного лишь запаса топлива и света звезды недостаточно. Приходится выполнять тормозной маневр в гравитационном поле звезды, описывая вокруг нее вытянутую петлю… Ну вот, а потом, пока идет исследование планетной системы, мы производим из местных ресурсов новое топливо и строим на околосолнечной орбите лазер, который поможет нам отправиться дальше. А заодно поможет новой экспедиции, если она прибудет сюда… а также аборигенам, если они дозреют до межзвездных полетов. Так что лийская база — не главный наш вам подарок, — улыбнулся Раджив.
«Не нам, — подумала я, — тем, кто будет после нас». Но вслух ничего не сказала и снова стала смотреть наружу. «Запоминай, — говорила я себе, — больше ты такого никогда не увидишь!» Но запоминать было нечего. Все та же сплошная чернота; лишь время от времени далеко внизу проплывали облака, подсвеченные уже оставшейся у нас за бортом Лийей, да еще реже едва различимой искоркой мерцал какой-нибудь одинокий огонек. Потом появилось бледное голубоватое пятно, бежавшее позади нас; я поняла, что это отражение Лийи в воде. Значит, мы уже пересекли Глар-Цу и летели над океаном…
— Если бы ты был на месте Джорджа, ты бы разрешил мне лететь с вами?
Раджив, похоже, был глубоко погружен в собственные мысли; он чуть вздрогнул, услышав мой внезапный вопрос.
— Думаю, будь я на месте Джорджа, я бы смотрел на жизнь совсем не так, как сейчас, — произнес он. — С его-то биографией…
— А что такого было в его биографии? — заинтересовалась я.
— Он ведь рассказал тебе про Дарвиновский комитет?
— Да, и что?
— Выходит, он не сказал тебе, что был одним из его основателей?
— Вот оно что… — протянула я. — Погоди, но этого же не может быть! Это же было очень давно! Даже с учетом этого вашего сокращения времени… ведь те, в ЕЕЕ-центрах, успели умереть от старости! А Джордж совсем не выглядит стариком!
Раджив вновь посмотрел на меня тем взглядом, что так не понравился мне несколько дней назад, — взглядом, которым здоровый смотрит на безнадежно больного.
— Меня когда-нибудь все-таки накажут за мой болтливый язык, — вздохнул он. — Джордж не сказал тебе, и никто не сказал… и правильно сделали. Но что делать, я не Джордж, я вырос в мире, где не принято иметь секреты… Свобода информации — одна из базовых ценностей. Теперь уж придется договаривать до конца. Нанотехнологии — это почти абсолютная власть над материей, Эйольта. В том числе — и над материей наших тел.
— Ты хочешь сказать, что вы бессмертны?! — прервала я это затянутое вступление.
Одни — в первую очередь те, кто стоял у истоков заговора, — полагали, что очищение Земли необходимо довести до конца, что косная толпа безнадежна и полностью несет ответственность за действия своих правителей, а значит, должна разделить их судьбу. Между прочим, не то что в демократических, но и в самых тиранических странах правитель опирается не на показную, а на самую искреннюю поддержку большинства народа. Иначе его просто сметут, и никакая армия и полиция не защитит одного от гнева миллионов. Причем как раз в тираниях эта поддержка более глубокая и массовая, чем в демократиях, что, собственно, и позволяет тирану чувствовать себя так вольготно. Другая же часть — среди них было особенно много тех, кого оповестили о заговоре на поздних этапах, чтобы спасти, — настаивала, что теперь, когда уничтожены бывшие вожди, необходимо спасти остальных людей и что те под властью интеллектуалов смогут постепенно избавиться от своих пороков. Пока шел спор, наномашины продолжали косить человечество… Наконец наиболее рьяные активисты второй партии пригрозили, что, если война не будет остановлена, они объявят людям правду и те успеют растерзать заговорщиков, прежде чем погибнут сами. Первой партии пришлось согласиться. Было объявлено во всеуслышание, что перед лицом угрозы истребления человечества ученые всего мира объединились и нашли способ остановить нанооружие. В первую очередь это произошло в более-менее цивилизованных странах, где было много научных центров; дикари же… те, кто за все тысячелетия человеческой истории так и остались варварами или тем более скатились в это состояние, доказали свою эволюционную бесперспективность. Даже те из них, кто пережил нановойну, в основном погибли в несколько последующих лет от эпидемий и голода, ибо уже давно существовали лишь за счет помощи развитых стран. В общей сложности в результате Последней Войны, как я уже сказал, умерли шесть миллиардов человек — в их числе, увы, и многие интеллектуалы, которых нельзя было посвятить в заговор из-за их слишком явных гуманистических убеждений. Но на Земле еще оставалось почти четыре миллиарда. Конечно, многие из них испытали шок, потеряли близких… однако вся техническая инфраструктура цивилизации сохранилась, ничто не было разрушено, кроме боевой техники, не пострадали запасы продовольствия, медикаментов, топлива — в этом плане ситуация после Последней Войны была куда благоприятней, чем после войн прошлого. Даже с уборкой трупов не было проблем — наномашины сами заботились об утилизации останков своих жертв. Не было никаких объективных предпосылок для разрухи и хаоса, даже кризиса управления, ибо заговорщики сразу разделили между собой зоны ответственности и начали отдавать четкие и осмысленные распоряжения. Но, увы, опасения первой партии оправдались — люди оставались людьми. Они отказывались подчиняться разумным распоряжениям ученых, создавали собственные «комитеты спасения» и «чрезвычайные командования», а то и «армии возмездия» — по сути, просто бандитские шайки, норовившие поставить под ружье все мужское население и идти силой отбирать ресурсы у соседей, хотя у самих были полные склады и способная работать промышленность. Захватывали не только материальные ценности, но и женщин, прикрывая свою вечную похоть словами о «необходимости восстановления генофонда и популяции»… Были и погромы научных центров, и убийства ученых… В общем, цивилизация стремительно скатывалась в хаос, и впору было вновь запускать боевые наномашины — тайно возобновить их производство можно было в считанные часы. Однако против этого по-прежнему возражали слишком многие из интеллектуалов, даже из членов первой партии далеко не все готовы были принять на себя ответственность за убийство миллиардов человек. Ты понимаешь, Эйольта, ведь до этого «дарвиновцы» никого не убивали. Они лишь предоставили людей их судьбе: они создали оружие, которое от них требовали, но не они пустили его в ход. И на этот раз требовалось решение, при котором люди сами выбрали бы свою участь, сами бы разделились на способных и не способных к развитию, а не способный к развитию обречен на вымирание. И такое решение было найдено. По всему миру началось строительство «центров блаженства». Ведь все мысли и чувства, Эйольта, — это просто набор электрохимических процессов в мозгу, совокупность нервных импульсов. В частности, подавая слабые электрические сигналы в определенные зоны мозга, можно вызвать любые удовольствия, какие только может испытать человек… или аньйо… или другое существо. Понимаешь, в принципе любые, и притом сделать их гораздо сильнее, чем в реальной жизни. Первые такие опыты были поставлены вскоре после Второй мировой, правда, не на людях, а на крысах — это животные вроде ваших йагов. Несмотря на то что первый прибор был весьма примитивным и генерировал лишь один вид удовольствия, эффект был потрясающим — крыса забывала обо всех своих потребностях, даже о еде и питье, и непрерывно жала на педаль, посылающую импульсы наслаждения в ее мозг, пока не погибала от истощения. На такую быструю смерть, конечно, мало кто согласился бы добровольно. Но, если подключить тело к системе жизнеобеспечения, можно оставаться в состоянии непрерывного блаженства до глубокой старости… Это называется ЕЕЕ — от инглишской аббревиатуры, означающей «вечное электрическое наслаждение». В этом и была суть идеи — дать ЕЕЕ всем желающим, чтобы все представители тупиковой ветви — все гедонисты, все, для кого главное в жизни — не деятельность разума, а получение удовольствия, — чтобы все они улеглись в ванны биостатов и оставались там пожизненно, не мешая, таким образом, дальнейшему развитию цивилизации. И никто не может назвать эту затею негуманной или нечестной — все эти люди действительно получали то, что хотели, и в более полном виде, чем могли даже мечтать. Более того, у них была возможность в любой момент отключить систему и вылезти из биостата… если бы, конечно, они того пожелали, — осклабился Джордж. — Сначала планировалось пускать в центры блаженства всех желающих бесплатно, но среди «дарвиновцев» нашлись те, кто достаточно разбирался в психологии, чтобы понять, что к бесплатной услуге будут относиться с подозрением. Но если услуга будет платной, но доступной, то от клиентов не будет отбоя. И, естественно, ажиотаж возник достаточно быстро, не без помощи пропаганды, конечно… Пропаганды, не говорившей ни слова лжи, прошу заметить.
Труднее всего было убедить в безопасности, в том, что система жизнеобеспечения не может быть отключена извне — там действительно была автоматика со многими степенями защиты, «дарвиновцы» играли честно. Но, в конце концов, перед Последней Войной в мире было шестьсот миллионов наркоманов, которым никто не предоставлял никаких гарантий, и даже наоборот — которые знали, что сдохнут скоро и неприятно, и все равно втянулись… Так что даже в первой волне желающих нашлось достаточно. Если ЕЕЕ-центр захватывала банда, это шло только на пользу общему плану — бандиты когда сразу, когда чуть погодя сами залезали в ванны. Проблемы возникли в основном с религиозными фанатиками, которые кричали, что ЕЕЕ — дьявольское искушение, что праведных ждет блаженство в раю, а не в ванне… и не только кричали, но и проводили террористические акты, взрывали ЕЕЕ-центры, Вот это было их ошибкой — толпы тех, кто предпочитал гарантированный рай на земле сомнительному раю на небе, сами расправились с ними, «дарвиновцам» достаточно было просто не вмешиваться.
За десять лет в биостаты улеглись более трех миллиардов человек. Конечно, обеспечить всех местами было непросто, но ведь у «дарвиновцев» в руках уже были нанотехнологии. Процент тех, кто захотел прервать ЕЕЕ-сеанс, оказался, как и предполагалось, мизерным. Итоговая численность цивилизации составила шестьсот сорок миллионов человек, из них больше половины детей, ибо биостаты были специально сконструированы так, чтобы работать только для взрослых. Воспитание такого количества детей на достойном уровне стало едва ли не самой сложной задачей для интеллектуалов в послевоенном мире. И, конечно, не всегда это получалось; около двадцати процентов этих детей, едва став взрослыми, тоже заняли места в биостатах — добровольно, разумеется. Поскольку залегшие в ванны, естественно, не размножались и спустя несколько десятилетий умерли от старости, а оставшиеся снаружи были в основном свободны от похоти или, по крайней мере, имели достаточный потенциал развития, чтобы от нее избавиться, общая численность мало выросла с тех пор. Ну, то есть я не могу ручаться за последние сто тридцать лет, прошедшие с нашего отлета, но вряд ли за это время что-то радикально изменилось в этом плане, ведь теперь Землей правит разум, а не страсти.
— И на что похожа жизнь на вашей Земле теперь?
— Ну, теперь это весьма недурное место… В древности у людей была легенда о трех китах, это такие крупные морские млекопитающие, на которых будто бы стоит мир. Так вот три кита, на которых стоит наша нынешняя цивилизация, — это познание, творчество и самосовершенствование. Это главные функции разума. Думаю, что тремя китами прошлого мира можно назвать похоть, жадность и жестокость. С помощью нанотехнологий мы восстановили экологию, практически разрушенную в предыдущую эпоху варварского потребления. Материальные проблемы, сама понимаешь, решены, государств нет, всемирного правительства тоже. Преступность отсутствует практически полностью, не говоря уже о войнах; худшее, что иногда еще приходится разбирать арбитражным комиссиям, — это дела о плагиате. Люди свободно путешествуют по всему миру, селятся, где хотят, объединяются только в группы по интересам — в основном научным или связанным с искусством.
В общем-то сам термин «люди» многие считают устаревшим. Внешне мы сохраняем эстетически привычный человеческий облик, но на самом деле наши тела усовершенствованы генной инженерией, нанохилерами и кибер-имплантами. Не говоря уже о том, как сильно мы отличаемся от людей психологически…
— Понятно, — мрачно произнесла я. — И вы не хотите брать девчонку с дикой планеты в ваш совершенный мир, боясь, что она своим варварством может испортить вашу идиллию.
— Эйольта, твоя планета вовсе не дикая, — улыбнулся Джордж. — То есть, конечно, она отстает от нашей, но достигнет нашего нынешнего уровня гораздо быстрее и без таких жертв. Из-за того, что двенадцать месяцев из тринадцати вы не знаете похоти и у вас во много раз меньше иррациональной агрессии, ваш мир развивается намного быстрее и успешнее, чем человечество прошлого. Вы ведь не разбазариваете материальные и интеллектуальные ресурсы черт знает на что, не убиваете ученых во славу религиозного фанатизма… Если проводить некорректную аналогию с земной историей, вы шагнули из античности прямиком в позднее Средневековье, в предындустриальную эпоху, даже не заметив пропасти Темных Веков, в которой человечество барахталось тысячу лет! В твоей родной Ранайе городское население грамотно практически поголовно, купцы равны по положению аристократам, а ремесленники лишь незначительно им уступают — и ты воспринимаешь это как само собой разумеющееся; знала бы ты, сколько крови пролито в борьбе за это на нашей Земле! А ваши научные достижения! Еще находясь на античном уровне, вы изобрели гирокомпас, телескоп, признали вращение Земли вокруг Солнца и множественность обитаемых миров — да много что еще. Демагоги на нашей Земле, пытаясь оправдать человеческую деструктивность, любили повторять, что война — двигатель прогресса, ссылаясь на то, что многие технологии первоначально создавались в военных целях. Они, однако, умалчивали о тех огромных жертвах, в том числе среди ученых и прочих интеллектуалов, и тех страшных разрушениях и убытках, которые несли с собой войны. Когда страна лежит в руинах, ей не до науки… Что ж, у вас тоже есть такой стимул к развитию, как создание более совершенного оружия, но, учитывая характер ваших войн, это практически не имеет оборотной стороны! Наоборот, войны становятся еще более бескровными. Пройдет совсем немного времени, Эйольта, думаю, лет двести от силы, и у аньйо появятся собственные космические корабли. Для начала, конечно, не межзвездные…
— Да мне-то что до того, что будет через двести лет?! — прервала я его вдохновенный монолог. — Или прикажете написать завещание, чтобы к звездам отвезли мой скелет?
— Времена не выбирают, — развел руками Джордж. — Я сочувствую тебе, Эйольта, но, как я уже объяснил, мы не принимаем решений на основе эмоций. А рациональных причин для того, чтобы взять тебя с собой, просто нет. Для тебя нет места в штатном расписании экспедиции, ты к ней не готова. Звездолет — не каравелла, куда может наняться юнгой любой неграмотный мальчишка. Ты ведь, кстати, даже несовершеннолетняя…
— Да мне уже почти шестнадцать!
— Значит, семнадцать наших… Но у нас-то совершеннолетие наступает в двадцать три! В критической ситуации ты — не по злому умыслу, просто по незнанию — можешь подвергнуть опасности весь корабль. Извини, но ты бы просто путалась у нас под ногами.
Я помолчала. Он был кругом прав. И в самом деле, ему-то что за дело до моих желаний? Он отвечает за свой корабль и своих людей.
— Есть что-нибудь, что могло бы изменить ваше решение? — безнадежно спросила я.
— Нет.
Холодная, спокойная констатация. Ну что ж, проигрывать тоже надо уметь.
— Тогда я готова занять место в ракете, командир, — сказала я, поднимаясь из кресла, и, по давнему своему рецепту упреждая слезы, широко улыбнулась — во все сорок два зуба.
Джордж смущенно хмыкнул и мотнул подбородком.
— Никак не привыкну к вашим улыбкам, — пояснил он. — Пока вы не слишком открываете рот — люди как люди, разве что серокожие… но эти ваши четыре клыка с каждой стороны… у нас даже вампиры имеют всего по два.
— Вампиры — это тоже ваши животные?
— Нет, сказочные персонажи… Ладно. Ракета ждет. Никто из них даже не пришел меня проводить. Что ж, я была для них просто одним из ста пятидесяти миллионов аборигенов уже исследованного ими мира…
На этот раз в спускавшейся на Землю ракете были два пассажира: я и Раджив. Он вызвался доставить меня домой, и Джордж не возражал. Я была рада хотя бы этому — уж лучше провести последние часы с ним, чем с Вальтером, который уж точно не дал бы мне порулить напоследок… да и вообще мог отказаться меня везти. Как я поняла, даже Джордж не мог приказать ему взять меня на борт флаера — это не только не входило в обязанности пилота, но и противоречило инструкциям.
Ракета приземлилась в послезакатных сумерках; тем не менее перед выходом Раджив облачился в свой защитный комбинезон — ведь в Йартнаре к моменту нашего прибытия солнце должно было подняться уже достаточно высоко. Когда мы обогнули каменный горб острова и вышли к поселку, я вдруг застыла в изумлении и даже испуге. Поселка, собственно, уже не было. Я не могла представить, что за катастрофа здесь произошла, но последствия были жуткими. От всех построек остались лишь бесформенные, оплывшие наросты, похожие на шляпки гигантских уродливых грибов; уцелели лишь два домика, ограда и башенки на берегу.
Однако Раджива зрелище ничуть не смутило, и он продолжал шагать вперед. Заметив, что я остановилась, он обернулся.
— Что случилось с поселком? — спросила я.
— Нанодеструкция, — ответил он. — После нашего отлета на планете не должно остаться никаких следов нашего пребывания. Идем, это не опасно.
Несмотря на его слова, я предпочла обойти разрушающиеся дома стороной — кто их знает, эти наномашины, вдруг в их крохотные головы придет мысль, что меня тоже надо разобрать на атомы… Флаер стоял на прежнем месте, и я влезла на уже привычное правое кресло.
«В последний раз, в последний раз…» — пульсировала мысль, отдаваясь неприятным холодом в животе.
Мы взлетели и взяли курс на восток. На сей раз никакого любования земными красотами не планировалось, долететь нужно было как можно скорее, и Раджив быстро набрал большую высоту. Мы летели сквозь исколотую немерцающими звездами черноту ночи, мало чем отличавшуюся от космической; о том, что далеко внизу лежит земля, можно было догадаться лишь по отсутствию звезд. Как объяснил Раджив, на такой высоте условия и впрямь напоминают космос, хотя при скорости в 6,5 М даже сильно разреженного воздуха вполне достаточно, чтобы поддерживать крылья флаера.
Лла так и не взошла — мы двигались на восток быстрее, чем она.
Зато Лийа, ярко сиявшая в темноте, поднималась все выше прямо на глазах. Подумать только, ведь я была там… Даже не верится. Хотя саму Лийу вблизи я так и не видела. Только внутренность базы…
— Базу на Лийе вы тоже уничтожите? — спросила я Раджива.
— Нет, оборудование вывезем, а сами купола оставим вам в подарок. К тому времени, как вы освоите межпланетные полеты, вы уже будете этого достойны. Хотя за двести лет купола наверняка повредят метеориты и потребуется ремонт.
— А сами вы больше не вернетесь сюда?
— Наша экспедиция — точно нет. Будущие… кто знает. Вполне вероятно, что вы прилетите к нам раньше.
— Ты так и не сказал, где находится ваше солнце.
— Вы найдете его координаты, когда отыщете разгонный лазер и сумеете расшифровать записи. Мы, конечно, могли оставить запись и на ваших языках, но это лишняя гарантия, что вы отправитесь к звездам не раньше, чем достигнете подобающего уровня развития. Вам потребуются очень мощные компьютеры, чтобы вскрыть шифр. Куда более мощные, чем просто для межпланетных полетов.
— Что такое «разгонный лазер»?
— А… да. Все время забываю, что мы не должны рассказывать вам о наших технологиях. — Раджив хохотнул. — Впрочем, думаю, большого вреда не будет, если я сообщу тебе основные принципы межзвездных полетов. Все равно на одних принципах далеко не улетишь. У нас до них додумались уже в двадцатом веке, а корабль смогли построить только в двадцать втором. Как ты уже знаешь, ни один корабль не может лететь быстрее света. Но и разогнаться до околосветовых скоростей — очень непростая задача. Одно время она считалась неразрешимой на практике. Космический корабль, по крайней мере классический, вроде челночной ракеты, качественно не отличается от вашей шутихи — он летит за счет выбрасываемых назад частиц, так называемого рабочего тела. Так вот, в астронавтике со времени ее зарождения известна формула, показывающая, насколько может разогнаться корабль, прежде чем израсходует все топливо. Очевидно, чем быстрее выбрасывается рабочее тело, тем лучше будет результат; лучше всего он будет, если скорость выброса будет равна скорости света — это возможно, если в качестве рабочего тела использовать фотоны, или, проще говоря, сам свет. Представь себе, свет — это вовсе не какая-то эфемерная сущность: он тоже состоит из частиц, которые способны создавать давление. Так вот, для фотонной ракеты, с учетом релятивистских эффектов, формула скорости имеет такой вид… — Раджив на несколько мгновений замолк, сосредоточиваясь, и на месте ИЛСа (отключенного, ибо не я вела флаер) возникли символы:
За несколько дней, проведенных среди пришельцев, я, конечно, не могла обучиться ни одному из их языков, но вместе с цифрами уже выучила и их латинский алфавит.
— Здесь c — скорость света, M большое — начальная масса корабля вместе с топливом, a m малое — масса после того, как топливо будет израсходовано, — продолжал объяснять Раджив. — Так вот, отсюда видно, что скорость будет стремиться к световой только тогда, когда отношение массы топлива к массе корабля будет стремиться к бесконечности. Причем учти, что кораблю мало просто разогнаться — ему надо еще затормозить, что качественно не отличается от разгона, а потом снова разогнаться и затормозить на обратном пути. Если мы удовольствуемся максимальной скоростью, скажем, в две трети с, то все это не так страшно — топлива придется взять всего в 25 раз больше, чем весит сам корабль. Тоже, конечно, немало, — улыбнулся Раджив, — но, по крайней мере, это технически реально. Однако с такой скоростью можно летать только к ближайшим звездам. Слишком мало релятивистское сокращение времени, поэтому при более дальних полетах на борту будут проходить десятки и сотни лет. Для достижения же более высоких скоростей отношение масс резко растет — получаются сотни миллионов и миллиарды… Казалось бы, это раз и навсегда хоронит саму идею дальних межзвездных экспедиций. Но выход был найден. Кто сказал, что топливо нужно обязательно везти с собой? Его можно собирать прямо в космосе. Самое распространенное вещество во Вселенной — это водород, и он же пригоден для термоядерной реакции, способной порождать фотоны. Это называется «прямоточный двигатель». Правда, тут тоже далеко не все просто. Космический водород очень разрежен. По сравнению с ним тот разреженный воздух, через который мы летим сейчас, — это гранитная стена. Но подобно тому, как для флаера хватает его плотности на гиперзвуковой скорости, так и для корабля, оборудованного широким раструбом для сбора водорода, хватает его плотности на околосветовых скоростях. Проблема, однако, опять-таки в том, как разогнаться до скорости, на которой прямоточник может работать… И тут пригодился альтернативный проект бестопливного корабля. Идея на самом деле куда более древняя, чем любые человеческие полеты. Тебе ее сформулировать даже проще, чем нашим ученым, ибо для твоего мира бестопливные корабли обыденность.
— Парусники?
— Именно! Только парус наполняется не ветром, которого нет в безвоздушном пространстве, а светом. Помнишь, я говорил, что свет способен производить давление? Имея парус достаточно большой площади, в пустоте можно разгоняться просто за счет света ближайшей звезды. Правда, эффективность паруса резко падает с удалением от звезды вместе с видимой светимостью. Вот если бы свет от звезды не разлетался во все стороны, а шел только в одном направлении, в парус… Именно это и делает разгонный лазер — вращаясь по орбите вокруг звезды и питаясь ее энергией, он посылает направленный, нерассеивающийся мощный луч в парус корабля. Автоматика регулирует направление луча так, чтобы скомпенсировать орбитальное перемещение лазера. На самом деле мы используем все три метода движения. Сначала звездолет разгоняется за счет запаса топлива. Потом двигатель выключается, разгон идет за счет паруса и лазера. По достижении прямоточной скорости парус разворачивается вперед и превращается в заборный конус, а двигатель включается в прямоточном режиме. Сложнее всего торможение при прибытии в новую систему, ведь там нет лазера, а одного лишь запаса топлива и света звезды недостаточно. Приходится выполнять тормозной маневр в гравитационном поле звезды, описывая вокруг нее вытянутую петлю… Ну вот, а потом, пока идет исследование планетной системы, мы производим из местных ресурсов новое топливо и строим на околосолнечной орбите лазер, который поможет нам отправиться дальше. А заодно поможет новой экспедиции, если она прибудет сюда… а также аборигенам, если они дозреют до межзвездных полетов. Так что лийская база — не главный наш вам подарок, — улыбнулся Раджив.
«Не нам, — подумала я, — тем, кто будет после нас». Но вслух ничего не сказала и снова стала смотреть наружу. «Запоминай, — говорила я себе, — больше ты такого никогда не увидишь!» Но запоминать было нечего. Все та же сплошная чернота; лишь время от времени далеко внизу проплывали облака, подсвеченные уже оставшейся у нас за бортом Лийей, да еще реже едва различимой искоркой мерцал какой-нибудь одинокий огонек. Потом появилось бледное голубоватое пятно, бежавшее позади нас; я поняла, что это отражение Лийи в воде. Значит, мы уже пересекли Глар-Цу и летели над океаном…
— Если бы ты был на месте Джорджа, ты бы разрешил мне лететь с вами?
Раджив, похоже, был глубоко погружен в собственные мысли; он чуть вздрогнул, услышав мой внезапный вопрос.
— Думаю, будь я на месте Джорджа, я бы смотрел на жизнь совсем не так, как сейчас, — произнес он. — С его-то биографией…
— А что такого было в его биографии? — заинтересовалась я.
— Он ведь рассказал тебе про Дарвиновский комитет?
— Да, и что?
— Выходит, он не сказал тебе, что был одним из его основателей?
— Вот оно что… — протянула я. — Погоди, но этого же не может быть! Это же было очень давно! Даже с учетом этого вашего сокращения времени… ведь те, в ЕЕЕ-центрах, успели умереть от старости! А Джордж совсем не выглядит стариком!
Раджив вновь посмотрел на меня тем взглядом, что так не понравился мне несколько дней назад, — взглядом, которым здоровый смотрит на безнадежно больного.
— Меня когда-нибудь все-таки накажут за мой болтливый язык, — вздохнул он. — Джордж не сказал тебе, и никто не сказал… и правильно сделали. Но что делать, я не Джордж, я вырос в мире, где не принято иметь секреты… Свобода информации — одна из базовых ценностей. Теперь уж придется договаривать до конца. Нанотехнологии — это почти абсолютная власть над материей, Эйольта. В том числе — и над материей наших тел.
— Ты хочешь сказать, что вы бессмертны?! — прервала я это затянутое вступление.