Страница:
Я рассматривала толпу не только из любопытства, но и из прагматических целей: пожалуй, если бы мне удалось как-то отвязать или перерезать веревку, в этой толчее легко затеряться… Точнее, оторваться от преследователей — попробуй-ка затеряйся, когда у тебя на руках болтается и звенит такое украшение! Оставалось полагаться исключительно на милость местных жителей, но у меня возникли большие сомнения, что они станут помогать беглой рабыне. Объясниться с ними я, положим, смогла бы — по долетавшим до меня обрывкам разговоров я поняла, что на Ктито говорят на каком-то из современных диалектов кйарохского; кажется, в древности остров был кйарохской колонией.
Но что толку? Богатые предпочтут вернуть меня хозяину из классовой солидарности, они тут, наверное, все рабовладельцы, бедные — в надежде на награду. Мне же, в свою очередь, предложить им совершенно нечего. Ладно, понадеюсь лучше на просвещенность и милосердие принцессы… тем более что и веревку перерезать нечем, а отвязать ее на глазах у нескольких матросов — нереально.
Местные, в свою очередь, практически не обращали на меня внимания. Камзол по-прежнему скрывал самую впечатляющую деталь моей внешности, а просто рабов и рабынь они здесь навидались предостаточно, в том числе и в довольно необычных нарядах. Сами они в таком климате не носили не то что камзолов, но и штанов — и мужчины, и женщины обходились легкими накидками без застежек (респектабельные аньйо их закалывали, те, что попроще, завязывали узлами) и юбками чуть выше колен. Впрочем, в одной из книг я прочитала, что появлением штанов мы обязаны не столько даже холодному климату, сколько верховой езде, и у тех народов, где мужчинам приходилось ездить чаще, чем женщинам, брюки стали преимущественно мужской одеждой.
Вдалеке уже был виден дворец — судя по количеству колонн, ничем другим это здание быть не могло, — как вдруг земля качнулась у меня под ногами. В первый миг у меня мелькнула мысль, что это мне напекло голову. Но нет, пошатнулись и прохожие, кто-то оступился, кто-то взмахнул руками, а один из матросов, несших сундук, выронил свою ношу. Остальные трое не удержали массивный груз, и сундук тяжело грянулся углом о мраморную мостовую, а потом завалился набок. Замок, не выдержав удара, позволил крышке откинуться.
На мостовую вывалились тонкие разноцветные ткани, звякнули, сверкнув серебром, какие-то украшения, застучал гранями, перекатываясь по мрамору, хрустальный флакон, который каким-то чудом не разбился, но лишился стеклянной пробки, и от остававшейся за ним дорожки бесцветной жидкости начал распространяться приторный аромат… Какой-то уличный попрошайка, мгновенно сориентировавшись, шмыгнул к сундуку, нацелившись подхватить серебряный браслет, но капитан, с проклятиями выпрыгнувший из носилок, огрел его жирным кулаком по костлявой спине. В следующий миг в руках у капитана уже был пистолет, а четверо матросов, размахивая саблями, разгоняли оборванцев, слетавшихся со всех сторон, словно йуввы на падаль.
Капитан ругался последними словами, особенно понося неловкого матроса и его родных в нескольких прошлых и будущих поколениях, ну а заодно и его товарищей, но в перерывах между потоками брани успевал и отдавать приказания по делу. Он велел уронившим сундук укладывать вещи обратно, «да поаккуратней, болваны криворукие!», а остальным шести, включая, соответственно, и того, к чьему поясу я была привязана, держать оборону. При этом сам капитан зыркал страшными глазами то на толпу, то на своих подчиненных, следя, чтобы они тоже что-нибудь не прикарманили под шумок. Стрелять в толпу он, впрочем, не решался — то ли не хотел разбирательств с местными властями, то ли опасался, что разъяренные ктитойцы сомнут и растерзают его, прежде чем он успеет перезарядить оружие.
В общем, все были заняты делом, воздух дрожал от рыка капитана, грозных выкриков матросов и воплей падких до дармовщины местных, и я, отбросив недавние разумные рассуждения, решила, что мой час настал. Смиренно стоя за спиной «моего» матроса, махавшего саблей и уже успевшего, кажется, кого-то ранить, я медленно перебрала руками несколько звеньев цепи и добралась до центрального, через которое была пропущена веревка. Кажется, этого никто не заметил, но пробовали вы когда-нибудь развязать крепко затянутый, незнакомый вам морской узел, да еще придерживая при этом на весу тяжелую цепь? Если да, вы не станете осуждать меня за то, что мне не удалось это сделать ни за тридцать секунд, ни за три минуты. От напряжения пот заливал глаза, а сердце колотилось так, что впору было удивляться, как мои поработители его не слышат. Зато я услышала, как хлопнула крышка сундука, и поняла, что мой шанс упущен: все товары, кроме разлившихся духов, были водружены на место. Я еле успела выпустить цепь, прежде чем на меня обратили внимание; она глухо звякнула, провисая. Капитан все-таки услышал этот звук и посмотрел на меня долгим недобрым взглядом. Но, так или иначе, он собирался совсем скоро отделаться от меня, а потому лишь ворчливо велел двигаться дальше.
Шагая за своим конвоиром, я вдруг поняла, что единственным источником переполоха на улице было происшествие с сундуком, сам же вызвавший его подземный толчок никакого волнения не вызвал. Как видно, это тоже было здесь привычным делом.
Дворец выходил фасадом на относительно ровную площадь и не был обнесен оградой, лишь перед широким пирамидальным крыльцом (разумеется, мраморным), опираясь на мушкеты с примкнутыми штыками, изнывали от жары двое солдат — без штанов, зато в надраенных стальных шлемах. Если от белого мрамора болели глаза, то на шлемы и вовсе невозможно было смотреть. Солдаты были и на ступенях крыльца — по двое на каждом ярусе. Всего ярусов-ступеней было шесть, и я подумала, что в случае беспорядков эти стоящие на разной высоте стражники вполне могут держать под огнем всю площадь, не мешая другу другу и по очереди перезаряжая оружие.
Капитан вновь выбрался из паланкина и вынужден был открыть сундук, показывая его содержимое охранникам. Начальник караула кивнул, и мы поднялись по ступеням. Рабы-носильщики остались ждать возвращения капитана у крыльца.
Во дворце царили прохлада и полумрак — во всяком случае, так мне показалось после слепящего солнца улицы. У самого входа был еще один пост, где капитану и матросам пришлось оставить оружие. Затем мы поднялись на второй этаж по лестнице, лишенной, вопреки моему ожиданию, всякого ковра, зато украшенной по бокам посеребренными статуями (или все же статуэтками?) ростом около двух локтей, возвышавшимися над каменными перилами. Потом мы очутились в длинной галерее. Свет, падавший через разноцветные квадраты стекол, делал ее однородный беломраморный пол клетчатым. Пройдя по ней, мы миновали очередных стражников — на сей раз с копьями, а не с мушкетами — и вошли в тронный зал.
Хотя не уверена, что он был тронный. Скорее он предназначался для неофициальных приемов — во всяком случае, был он невелик, и обстановка в нем была какая-то… неторжественная, что ли. Узорчатые ковры с длинным ворсом на полу, тяжелые занавеси и драпировки (солнечный свет едва пробивался из-за них — если бы я вошла сюда прямо с улицы, то, наверное, мало бы что разглядела), расставленные без видимого порядка статуи, изображавшие обнаженных молодых аньйо обоего пола и каких-то мифических персонажей, густой запах благовоний — во всем этом была скорее роскошь богатой спальни, чем холодное и строгое королевское величие.
В противоположном входу конце зала на невысоком, всего в две небольшие ступени, постаменте стоял трон — или, может быть, просто глубокое кресло с высокой спинкой. В кресле в свободной позе, опершись на правый подлокотник и чуть склонив голову к плечу, сидела женщина, задрапированная в хитон. Ее длинные светлые волосы перехватывал на лбу серебряный обруч; многочисленные браслеты охватывали предплечья оголенных рук. Дневной свет, сочившийся сквозь занавеси, падал на трон сзади, так что лицо сидевшей разглядеть было трудно, и я не могла понять, сама ли это принцесса Анкаха или ее мать-королева. Вообще-то я ровным счетом ничего не знала о правителях Ктито: слишком уж мелкая это была страна по сравнению с могущественным Ранайским королевством. У ног ее на нижней ступеньке пьедестала примостился мальчик в аляповато-цветастом костюме — меня удивила безвкусица этого наряда. Слева и справа от трона стояли стражники с мечами наголо, но позы у них тоже были расслабленные и скучающие. Судя по тому, как они держали свое оружие, у меня возникло твердое ощущение, что на самом деле мечи эти — бутафорские, а истинные охранники держат нас сейчас на прицеле откуда-нибудь из-за драпировок.
Капитан произнес церемонное приветствие; я поморщилась, слыша, как его варварский акцент уродует благородные звуки кйарохского языка. Однако из-за своего эстетического отвращения я упустила начало речи и теперь слушала, как он нудно зачитывает список товаров: прозрачные ткани, украшения из добытых на островах самоцветов, экзотические туземные статуэтки, ковры, изготовленные в северных колониях благовония, серебряная посуда… Все это вместе, должно быть, стоило целое состояние, но принцесса, конечно, могла себе такое позволить. Будь у меня столько денег, я бы никогда не стала тратить их на подобную ерунду. Дворцовые слуги, выпорхнувшие откуда-то из-за занавесей, уже подтащили открытый сундук к трону и держали его на весу, чтобы сидевшая могла сама оценить товар. Она нетерпеливо махнула рукой, веля невидимой за драпировками прислуге отдернуть одну из занавесок, и яркий солнечный луч осветил сундук, засверкав на серебряных вещицах. Тут я лучше увидела ее лицо и поняла, что это вовсе не молодая девушка.
«Видимо, мать принцессы… а то и бабушка», — подумала я, разглядев на свету ее сухую жилистую руку, перебиравшую товары.
— Сколько ты хочешь за все вместе, купец? — спросила она надтреснутым старческим голосом. Ее произношение мне тоже не понравилось. Удивительно, до чего создатели современных кйарохских диалектов испохабили этот красивый древний язык!
— Всего девять тысяч девятьсот, о светлейшая, — поклонился капитан. Очевидно, это была сумма не в йонках, а в местной валюте.
— Я еще не выжила из ума, торговец. Восемь, и ни тфархой больше.
— Но, светлейшая, подумай, насколько нелегко и опасно доставлять тебе столь превосходный товар из другого полушария. Жестокие штормы и еще более жестокие морские разбойники…
«Кто бы говорил!» — едва не воскликнула я вслух.
— Как видно, другие торговцы не столь трусливы, — насмешливо перебила его правительница.
— Ни один торговец не обеспечит тебе такое качество товара, как я! — пылко возразил капитан. — И потом ты еще не видела мой главный подарок тебе — держу пари, никто больше не привозил тебе подобного!
«Подарок?» — удивилась я. Но матрос, обернувшись ко мне, уже размыкал мои оковы. Я недоверчиво подняла руки к лицу, рассматривая запястья, — ощущение кандалов настолько въелось в кожу, что казалось, будто они и сейчас на мне. Еще бы, я провела в них больше месяца!
— Это крылатая девчонка, и крылья у нее такие огромные, что тебе придется хорошо присматривать за ней, а то она того и гляди улетит!
— Знал бы ты, над чем ржешь, скотина!
Матрос уже стаскивал с меня камзол. Я не сопротивлялась, но не стала и помогать ему.
— Подойди сюда, — проскрипел голос правительницы. Я прошла по ковру и встала в полосу света у трона, расправляя крылья. Владычица Ктито рассматривала меня, а я, в свою очередь, смогла с близкого расстояния рассмотреть ее.
Она была не просто старой — она была древней. Ей было, наверное, под восемьдесят; волосы, конечно, были не светлыми, а седыми, а осанка, которую я издали приняла за лениво-небрежную, была на самом деле вызвана физическим уродством: горбом над левой лопаткой и кривой шеей. Все лицо ее было в мелких бороздах морщин, словно на нем порезвился плуг сумасшедшего пахаря, но глаза, хотя и выцветшие, смотрели по-прежнему властно. И, что самое поразительное, на этом лице были заметны явные следы косметики, да и запах духов был таким сильным, что я подумала, как бы у меня не заболела голова. Эта старая уродина до сих пор всерьез относилась к своей внешности!
— Ты и в самом деле можешь летать? — спросила старуха. Она даже не поинтересовалась, знаю ли я кйарохский.
— Нет, — коротко ответила я.
— Это хорошо… — пробормотала она. — Повернись. Помаши крыльями. Сильнее.
— Ма-а-а-мочка, зачем сюда пустили этого вйофна? — проблеял вдруг мальчишка. — Капис боится. Каписа ветром сдувает. От сквозняка у Каписа простуда. Кыш, кыш!
Мамочка? Это ее сын? Что за чепуха, ее самому младшему сыну не может быть меньше сорока!..
— А от ветра в голове у тебя простуды нет? — не сдержалась я.
Конечно, если это и впрямь был ее сын (внук, правнук?), я рисковала, но старуха вдруг несколько раз каркнула — я не сразу поняла, что она смеется.
— Хорошо. То, что надо. Торговец, я беру все вместе с девчонкой за девять пятьсот. Соглашайся или проваливай.
— Как будет угодно светлейшей, — вновь поклонился капитан — при его пузе это, должно быть, нелегко ему давалось. — Прикажешь получить у казначея, как обычно?
— Прикажу. Ступай.
— Благодарствую, светлейшая Анкаха.
Капитан и его матросы пятились к дверям, а я стояла как окаменевшая. Анкаха! Это и есть Анкаха! Привыкшая к современным ранайским реалиям, я как-то забыла, что принц — это не только член королевской семьи. Это еще и титул самостоятельного правителя государства, слишком маленького, чтобы называться королевством. До того, как Кайллан Завоеватель объединил первые девять ранайских провинций, во главе каждой из них стоял принц. Собственно, и сам Кайллан был одним из них. И вполне естественно, что титул наследной правительницы Ктито переводится на ранайский как «принцесса»…
— Мои старые шуты мне надоели, — продолжала старуха, вперив в меня тусклый взгляд. — Надеюсь, ты будешь развлекать меня лучше. Эй вы, там! Принесите костюм нашей новой шутовке!
Что-то больно клюнуло меня в щеку. Я резко повернулась к мальчишке. Он хохотал, держа у лица тростниковую трубочку. Хорошо знакомая мне штука. Из подобных плевались жеваной бумагой мои одноклассники, пока я не научила их вежливости на наглядном примере…
Черт, будь что будет! На корабле я проявила слабость, решила, что лучше покориться, — и вот результат. Но Анкаха и ее любимчики от меня смирения не дождутся. Я шагнула к маленькому мерзавцу с твердым намерением надрать ему уши.
Однако, прежде чем я до него дотянулась, он вскочил и, быстро перебирая короткими ножками, побежал и спрятался за троном принцессы, откуда несколько мгновений спустя высунул глумливую рожу. Но теперь я и его разглядела как следует.
Это был не мальчишка. Ему было даже не сорок, а все пятьдесят. Это был карлик, и, уж конечно, он не приходился Анкахе сыном. Сына, даже урода, она бы ни за что не обрядила в подобные нелепые лохмотья. Мне внезапно расхотелось его бить. Пытавшийся унизить меня был куда больше унижен сам. Старик, вынужденный кривляться, изображая мальчишку-недоумка…
Я услышала шорох и позвякивание и повернула голову влево. Из-за драпировок ко мне приближались другие уроды. Хромые, кривобокие, трясущиеся, со сросшимися пальцами, жировыми наростами вместо глаз…
Их было не меньше десятка. Впереди, тяжело переваливаясь, шествовала невероятно жирная лысая тетка; ростом она была ниже меня, так что казалась почти квадратной. Бледные отечные складки ее телес омерзительно тряслись и колыхались при каждом шаге тумбообразных ног; из одежды на ней была только коротенькая юбочка, смотревшаяся удивительно нелепо на этой туше. В ее ушах звенели медные колокольчики. В вытянутых руках она несла цельный костюм — что-то вроде рабочего комбинезона ремесленника, только скроен он был из разноцветных лоскутов, часть из которых болталась, полуоторванная.
Но покрой этого костюма был еще хуже: рукава разной длины и пришитые под разным углом, один выше другого, со штанинами похожая история.
Надеть этот кошмар можно было, только скособочившись. Жирное чудище остановилось, с улыбкой (о боже, видели бы вы эту улыбку!) протягивая костюм мне. Я в ужасе попятилась и наткнулась на другого урода.
Багровая опухоль' занимала у него полголовы, из-за чего лицо съехало на другую сторону. Он бросил мне под ноги пару туфель с длинными матерчатыми носами. При ходьбе такие носы непременно должны загибаться, вынуждая постоянно спотыкаться того несчастного, кто их наденет, — для чего, очевидно, и были придуманы.
Даже если бы меня окружали рослые, сильные вражеские воины в полном вооружении, я бы не испытала такого ужаса. У меня даже на какой-то, хоть и очень краткий, миг мелькнула мысль бежать вдогонку за капитаном «Королевы морей». Все-таки он был всего лишь жадным, бесчестным негодяем, жестоким лишь в той мере, в какой этого требовал его бизнес. Он не был полусумасшедшей старухой, которая, комплексуя из-за собственного уродства (уж не знаю, врожденного или приобретенного в старости), окружает себя теми, кто еще безобразней, чем она сама. Я бросила быстрый, но внимательный взгляд на гвардейцев у трона и поняла, что это касается даже их. О, никаких врожденных дефектов — сделав своими стражами выродков, принцесса осрамила бы себя перед гостями, — но лицо одного солдата было рассечено глубоким шрамом, проходившим в том числе и через рот, отчего у него получилось как бы четыре губы, а на левой руке другого не хватало пальцев. К боевым ранам отношение совсем не то, что к врожденным аномалиям, никто не станет смеяться над шрамами воина — и все же из всех своих солдат Анкаха предпочла выбрать именно этих.
Следом за ужасом волною накатил гнев. Мало того, что меня продали и купили, как какую-нибудь тряпку или побрякушку, так эта тварь еще считает, что я с моими изящными, пропорциональными крыльями такая же уродина, как эти? На себя бы посмотрела!
— Надень это! — приказала Анкаха.
— Сама надевай, если подобные наряды в твоем вкусе! — воскликнула я. Я хотела еще добавить, что, во всяком случае, некрасивее она от этого точно уже не станет, но в последний момент сдержалась.
— Раздеть ее! — велела принцесса все тем же равнодушным тоном.
Уроды, уже окружившие меня со всех сторон, набросились на меня, спеша исполнить приказание. Сразу несколько рук — сухих, жирных или скрюченных — вцепились в остатки моей рубашки. Кривясь от отвращения, я заехала кому-то в нос локтем, другого ударила сапогом под колено, а еще двоих хлестнула по лицам крыльями. Рубашку они все-таки разорвали — это было нетрудно, — но, получив еще пару ударов, отступили с клочьями в руках. У двоих из ноздрей текла кровь, один, подвывая, дул на сломанный палец, опухавший на глазах.
Старуха сделала знак своим стражникам, и они, сунув в ножны мечи, шагнули вперед. Вот это было уже серьезно — каждый из них был выше меня на голову, да и в плечах заметно шире.
Я попыталась отскочить — пожалуй, между статуями они бы долго за мной гонялись, путаясь в портьерах и драпировках, — но уроды, вновь сомкнувшись, задержали меня. В следующую секунду меня схватили сильные грубые руки, и я поняла, что дальнейшее сопротивление бесполезно. Может, мечи у них были и бутафорские, но мускулы — вполне настоящие.
«Ладно, — сказала я себе, — будем считать, что это я тут принцесса. Такая богатая, капризная и избалованная, что считаю ниже своего достоинства одеваться и раздеваться самой. За меня это делают слуги. Давай, холуй, сними со своей госпожи сапоги», — думала я, презрительно глядя на солдата, копошившегося у моих ног.
Вскоре я осталась стоять совершенно голой. Мою одежду сразу куда-то унесли. На ковре передо мной лежал шутовской наряд. Альтернатива была очевидной — либо надеть это, либо оставаться нагишом.
Я выбрала второе. Как я уже говорила, в Ранайе хоть и не ходят в таком виде по улицам, но неприличной нагота не считается. Правда, судя по взглядам, которые устремили на меня Анкаха и ее уроды, на Ктито, несмотря на жаркий климат и легкость повседневной одежды, были другие обычаи. Здесь, как видно, полностью обнажаться разрешалось только статуям. Не знаю, почему к живым аньйо относились иначе — может быть, здесь нагота считалась символом крайней бедности… Казалось бы, мне-то что до их предрассудков, но под этими взглядами я вдруг ощутила то же, что много лет назад в детстве, когда Ллуйор с осуждением смотрел на мои босые ноги: чувство, что нечто, всегда казавшееся тебе нормальным и естественным, на самом деле постыдно и унизительно. Но я подавила рефлекторное желание прикрыться крыльями. Мои враги не должны заметить, что я испытываю хоть малейший дискомфорт.
Пауза затягивалась. Я стояла под их взглядами и думала: «Смотрите-смотрите. Где вам еще доведется увидеть красивое, совершенное тело? Уж точно не в зеркале!» Лицо Анкахи вдруг болезненно дернулось, словно она прочитала мои мысли, а может, это был просто нервный тик.
Тут я почувствовала легкий сквозняк — должно быть, сзади бесшумно открылась дверь, и чей-то голос сказал:
— Светлейшая, посланник Гантру Их-Зар-Кан ожидает твоей аудиенции!
Анкаха досадливо поморщилась, отчего ее мелкие морщины собрались в крупные складки, но государственные дела были важнее какой-то строптивой рабыни.
— В карцер ее, — нетерпеливо махнула рукой старуха, и стражники, ухватив меня под локти, повели куда-то за драпировки. Естественно, одежду мне так и не вернули.
За занавесями, как я и ожидала, оказалась дверь. Меня провели по длинному пустому коридору с маленькими оконцами под потолком, затем по узкой, явно не парадной лестнице на четыре пролета вниз.
Там стояли еще двое стражников. Один из них, звеня ключами на большом кольце, отпер тяжелую, окованную железом дверь. За ней начинался еще один коридор, пол, стены и потолок которого были уже не мраморными, а выложенными из крупных желтоватых камней, а окон не было вовсе. Единственным источником света служили редкие бронзовые светильники на стенах. Я поняла, что нахожусь под землей — что, разумеется, было неудивительно. За поворотом коридора начались железные двери; одну из них мои конвоиры открыли и втолкнули меня внутрь.
К счастью, там не было совершенно темно. Свет проникал через узкое горизонтальное окошко, скорее даже щель (туда можно было просунуть в лучшем случае руку, но не голову), у самого потолка. Тем не менее и эту щель перегораживало несколько вертикальных прутьев решетки. Стекла там не было, что в хорошую погоду было только кстати, но во время дождя вода с улицы наверняка стекала в карцер, и грязные разводы на стене это подтверждали. Сейчас, впрочем, пол был сухой и даже, благодарение прогревшему землю тропическому солнцу, не холодный. Вся обстановка помещения состояла из поганого ведра в одном углу и треснувшего кувшина в другом. И больше совершенно ничего, даже какой-нибудь несчастной подстилки из гнилой соломы. Ах да, еще с вмурованного в стену ржавого кольца свешивалась цепь, свернувшаяся на полу, словно змея, подстерегающая жертву. Я с опаской взглянула на нее, но Анкаха не позаботилась отдать приказание на сей счет, а стражники не стали проявлять инициативу. Они просто заперли за мной дверь и ушли.
Первым делом я заглянула в кувшин — от долгого путешествия по пышащим зноем городским улицам и нервного напряжения ужасно хотелось пить. Вода в кувшине была, правда, на донышке, а стенки изнутри обросли какой-то зеленью, склизкой на ощупь. Но, рассудив, что ничего лучше мне все равно не дадут, я сделала несколько глотков. Вкус был затхлый, но я не смогла оторваться, пока не осушила кувшин до дна. В конце концов, чем эти водоросли хуже тех, что росли на дне ручья?
Несколько раз обойдя свою камеру и не обнаружив, разумеется, никаких возможностей для побега, я уселась на грязный каменный пол — а что было делать? — и предалась невеселым размышлениям. Такой плохой ситуации не было еще никогда. Впервые в жизни я лишилась абсолютно всего, даже одежды. Какой-то философ утверждал, что по-настоящему свободным может быть лишь тот, кто не владеет ничем. Его бы на мое место, теоретика чертова… Но хуже всего было то, что, как я понимала, так просто Анкаха от меня не отстанет. Убедившись, что меня не удалось сломать психологически, она перейдет к более действенным мерам. Будучи приемной дочерью палача, хоть он и не учил меня своему ремеслу, я вполне могла себе их представить. И даже не физическая боль сама по себе пугала меня больше всего. Самое страшное, что Анкаха может захотеть меня изуродовать, искалечить на всю жизнь. С нее станется. Там, в зале, я старалась не смотреть на ее шутов, уж больно сильное отвращение они вызывали, а теперь силилась припомнить каждую черту их облика. Нет, вроде бы своим безобразием все они обязаны природе, а не инструментам палача… но, даже если и так, это ничего не доказывает. Просто никто из них не оказался достаточно строптивым. Они небось еще и радуются, что хорошо устроились, развлекая такую богатую и могущественную госпожу, вместо того чтобы побираться на улице.
Можно, конечно, наступить на собственную гордость и смириться. Надеть шутовской наряд и кривляться на потеху старой стерве. Но… стоит позволить сломать себя один раз, и тебя будут ломать всегда. Будешь уступать все дальше и дальше, скатываться все ниже и ниже. Сначала убеждая себя, что делаешь это лишь для того, чтобы втереться в доверие и выждать удобный момент для побега. Потом желание бежать померкнет перед страхом наказания в случае поимки… потом начнешь отыскивать в своем положении положительные стороны… и в конце концов превратишься в абсолютное ничтожество, пресмыкающееся перед хозяйкой уже совершенно добровольно. Лучше тысячу раз смерть, чем это. Я не знала, действительно ли я — я! — могу пасть так низко, но проверять экспериментально у меня не было никакого желания.
Но что толку? Богатые предпочтут вернуть меня хозяину из классовой солидарности, они тут, наверное, все рабовладельцы, бедные — в надежде на награду. Мне же, в свою очередь, предложить им совершенно нечего. Ладно, понадеюсь лучше на просвещенность и милосердие принцессы… тем более что и веревку перерезать нечем, а отвязать ее на глазах у нескольких матросов — нереально.
Местные, в свою очередь, практически не обращали на меня внимания. Камзол по-прежнему скрывал самую впечатляющую деталь моей внешности, а просто рабов и рабынь они здесь навидались предостаточно, в том числе и в довольно необычных нарядах. Сами они в таком климате не носили не то что камзолов, но и штанов — и мужчины, и женщины обходились легкими накидками без застежек (респектабельные аньйо их закалывали, те, что попроще, завязывали узлами) и юбками чуть выше колен. Впрочем, в одной из книг я прочитала, что появлением штанов мы обязаны не столько даже холодному климату, сколько верховой езде, и у тех народов, где мужчинам приходилось ездить чаще, чем женщинам, брюки стали преимущественно мужской одеждой.
Вдалеке уже был виден дворец — судя по количеству колонн, ничем другим это здание быть не могло, — как вдруг земля качнулась у меня под ногами. В первый миг у меня мелькнула мысль, что это мне напекло голову. Но нет, пошатнулись и прохожие, кто-то оступился, кто-то взмахнул руками, а один из матросов, несших сундук, выронил свою ношу. Остальные трое не удержали массивный груз, и сундук тяжело грянулся углом о мраморную мостовую, а потом завалился набок. Замок, не выдержав удара, позволил крышке откинуться.
На мостовую вывалились тонкие разноцветные ткани, звякнули, сверкнув серебром, какие-то украшения, застучал гранями, перекатываясь по мрамору, хрустальный флакон, который каким-то чудом не разбился, но лишился стеклянной пробки, и от остававшейся за ним дорожки бесцветной жидкости начал распространяться приторный аромат… Какой-то уличный попрошайка, мгновенно сориентировавшись, шмыгнул к сундуку, нацелившись подхватить серебряный браслет, но капитан, с проклятиями выпрыгнувший из носилок, огрел его жирным кулаком по костлявой спине. В следующий миг в руках у капитана уже был пистолет, а четверо матросов, размахивая саблями, разгоняли оборванцев, слетавшихся со всех сторон, словно йуввы на падаль.
Капитан ругался последними словами, особенно понося неловкого матроса и его родных в нескольких прошлых и будущих поколениях, ну а заодно и его товарищей, но в перерывах между потоками брани успевал и отдавать приказания по делу. Он велел уронившим сундук укладывать вещи обратно, «да поаккуратней, болваны криворукие!», а остальным шести, включая, соответственно, и того, к чьему поясу я была привязана, держать оборону. При этом сам капитан зыркал страшными глазами то на толпу, то на своих подчиненных, следя, чтобы они тоже что-нибудь не прикарманили под шумок. Стрелять в толпу он, впрочем, не решался — то ли не хотел разбирательств с местными властями, то ли опасался, что разъяренные ктитойцы сомнут и растерзают его, прежде чем он успеет перезарядить оружие.
В общем, все были заняты делом, воздух дрожал от рыка капитана, грозных выкриков матросов и воплей падких до дармовщины местных, и я, отбросив недавние разумные рассуждения, решила, что мой час настал. Смиренно стоя за спиной «моего» матроса, махавшего саблей и уже успевшего, кажется, кого-то ранить, я медленно перебрала руками несколько звеньев цепи и добралась до центрального, через которое была пропущена веревка. Кажется, этого никто не заметил, но пробовали вы когда-нибудь развязать крепко затянутый, незнакомый вам морской узел, да еще придерживая при этом на весу тяжелую цепь? Если да, вы не станете осуждать меня за то, что мне не удалось это сделать ни за тридцать секунд, ни за три минуты. От напряжения пот заливал глаза, а сердце колотилось так, что впору было удивляться, как мои поработители его не слышат. Зато я услышала, как хлопнула крышка сундука, и поняла, что мой шанс упущен: все товары, кроме разлившихся духов, были водружены на место. Я еле успела выпустить цепь, прежде чем на меня обратили внимание; она глухо звякнула, провисая. Капитан все-таки услышал этот звук и посмотрел на меня долгим недобрым взглядом. Но, так или иначе, он собирался совсем скоро отделаться от меня, а потому лишь ворчливо велел двигаться дальше.
Шагая за своим конвоиром, я вдруг поняла, что единственным источником переполоха на улице было происшествие с сундуком, сам же вызвавший его подземный толчок никакого волнения не вызвал. Как видно, это тоже было здесь привычным делом.
Дворец выходил фасадом на относительно ровную площадь и не был обнесен оградой, лишь перед широким пирамидальным крыльцом (разумеется, мраморным), опираясь на мушкеты с примкнутыми штыками, изнывали от жары двое солдат — без штанов, зато в надраенных стальных шлемах. Если от белого мрамора болели глаза, то на шлемы и вовсе невозможно было смотреть. Солдаты были и на ступенях крыльца — по двое на каждом ярусе. Всего ярусов-ступеней было шесть, и я подумала, что в случае беспорядков эти стоящие на разной высоте стражники вполне могут держать под огнем всю площадь, не мешая другу другу и по очереди перезаряжая оружие.
Капитан вновь выбрался из паланкина и вынужден был открыть сундук, показывая его содержимое охранникам. Начальник караула кивнул, и мы поднялись по ступеням. Рабы-носильщики остались ждать возвращения капитана у крыльца.
Во дворце царили прохлада и полумрак — во всяком случае, так мне показалось после слепящего солнца улицы. У самого входа был еще один пост, где капитану и матросам пришлось оставить оружие. Затем мы поднялись на второй этаж по лестнице, лишенной, вопреки моему ожиданию, всякого ковра, зато украшенной по бокам посеребренными статуями (или все же статуэтками?) ростом около двух локтей, возвышавшимися над каменными перилами. Потом мы очутились в длинной галерее. Свет, падавший через разноцветные квадраты стекол, делал ее однородный беломраморный пол клетчатым. Пройдя по ней, мы миновали очередных стражников — на сей раз с копьями, а не с мушкетами — и вошли в тронный зал.
Хотя не уверена, что он был тронный. Скорее он предназначался для неофициальных приемов — во всяком случае, был он невелик, и обстановка в нем была какая-то… неторжественная, что ли. Узорчатые ковры с длинным ворсом на полу, тяжелые занавеси и драпировки (солнечный свет едва пробивался из-за них — если бы я вошла сюда прямо с улицы, то, наверное, мало бы что разглядела), расставленные без видимого порядка статуи, изображавшие обнаженных молодых аньйо обоего пола и каких-то мифических персонажей, густой запах благовоний — во всем этом была скорее роскошь богатой спальни, чем холодное и строгое королевское величие.
В противоположном входу конце зала на невысоком, всего в две небольшие ступени, постаменте стоял трон — или, может быть, просто глубокое кресло с высокой спинкой. В кресле в свободной позе, опершись на правый подлокотник и чуть склонив голову к плечу, сидела женщина, задрапированная в хитон. Ее длинные светлые волосы перехватывал на лбу серебряный обруч; многочисленные браслеты охватывали предплечья оголенных рук. Дневной свет, сочившийся сквозь занавеси, падал на трон сзади, так что лицо сидевшей разглядеть было трудно, и я не могла понять, сама ли это принцесса Анкаха или ее мать-королева. Вообще-то я ровным счетом ничего не знала о правителях Ктито: слишком уж мелкая это была страна по сравнению с могущественным Ранайским королевством. У ног ее на нижней ступеньке пьедестала примостился мальчик в аляповато-цветастом костюме — меня удивила безвкусица этого наряда. Слева и справа от трона стояли стражники с мечами наголо, но позы у них тоже были расслабленные и скучающие. Судя по тому, как они держали свое оружие, у меня возникло твердое ощущение, что на самом деле мечи эти — бутафорские, а истинные охранники держат нас сейчас на прицеле откуда-нибудь из-за драпировок.
Капитан произнес церемонное приветствие; я поморщилась, слыша, как его варварский акцент уродует благородные звуки кйарохского языка. Однако из-за своего эстетического отвращения я упустила начало речи и теперь слушала, как он нудно зачитывает список товаров: прозрачные ткани, украшения из добытых на островах самоцветов, экзотические туземные статуэтки, ковры, изготовленные в северных колониях благовония, серебряная посуда… Все это вместе, должно быть, стоило целое состояние, но принцесса, конечно, могла себе такое позволить. Будь у меня столько денег, я бы никогда не стала тратить их на подобную ерунду. Дворцовые слуги, выпорхнувшие откуда-то из-за занавесей, уже подтащили открытый сундук к трону и держали его на весу, чтобы сидевшая могла сама оценить товар. Она нетерпеливо махнула рукой, веля невидимой за драпировками прислуге отдернуть одну из занавесок, и яркий солнечный луч осветил сундук, засверкав на серебряных вещицах. Тут я лучше увидела ее лицо и поняла, что это вовсе не молодая девушка.
«Видимо, мать принцессы… а то и бабушка», — подумала я, разглядев на свету ее сухую жилистую руку, перебиравшую товары.
— Сколько ты хочешь за все вместе, купец? — спросила она надтреснутым старческим голосом. Ее произношение мне тоже не понравилось. Удивительно, до чего создатели современных кйарохских диалектов испохабили этот красивый древний язык!
— Всего девять тысяч девятьсот, о светлейшая, — поклонился капитан. Очевидно, это была сумма не в йонках, а в местной валюте.
— Я еще не выжила из ума, торговец. Восемь, и ни тфархой больше.
— Но, светлейшая, подумай, насколько нелегко и опасно доставлять тебе столь превосходный товар из другого полушария. Жестокие штормы и еще более жестокие морские разбойники…
«Кто бы говорил!» — едва не воскликнула я вслух.
— Как видно, другие торговцы не столь трусливы, — насмешливо перебила его правительница.
— Ни один торговец не обеспечит тебе такое качество товара, как я! — пылко возразил капитан. — И потом ты еще не видела мой главный подарок тебе — держу пари, никто больше не привозил тебе подобного!
«Подарок?» — удивилась я. Но матрос, обернувшись ко мне, уже размыкал мои оковы. Я недоверчиво подняла руки к лицу, рассматривая запястья, — ощущение кандалов настолько въелось в кожу, что казалось, будто они и сейчас на мне. Еще бы, я провела в них больше месяца!
— Это крылатая девчонка, и крылья у нее такие огромные, что тебе придется хорошо присматривать за ней, а то она того и гляди улетит!
— Знал бы ты, над чем ржешь, скотина!
Матрос уже стаскивал с меня камзол. Я не сопротивлялась, но не стала и помогать ему.
— Подойди сюда, — проскрипел голос правительницы. Я прошла по ковру и встала в полосу света у трона, расправляя крылья. Владычица Ктито рассматривала меня, а я, в свою очередь, смогла с близкого расстояния рассмотреть ее.
Она была не просто старой — она была древней. Ей было, наверное, под восемьдесят; волосы, конечно, были не светлыми, а седыми, а осанка, которую я издали приняла за лениво-небрежную, была на самом деле вызвана физическим уродством: горбом над левой лопаткой и кривой шеей. Все лицо ее было в мелких бороздах морщин, словно на нем порезвился плуг сумасшедшего пахаря, но глаза, хотя и выцветшие, смотрели по-прежнему властно. И, что самое поразительное, на этом лице были заметны явные следы косметики, да и запах духов был таким сильным, что я подумала, как бы у меня не заболела голова. Эта старая уродина до сих пор всерьез относилась к своей внешности!
— Ты и в самом деле можешь летать? — спросила старуха. Она даже не поинтересовалась, знаю ли я кйарохский.
— Нет, — коротко ответила я.
— Это хорошо… — пробормотала она. — Повернись. Помаши крыльями. Сильнее.
— Ма-а-а-мочка, зачем сюда пустили этого вйофна? — проблеял вдруг мальчишка. — Капис боится. Каписа ветром сдувает. От сквозняка у Каписа простуда. Кыш, кыш!
Мамочка? Это ее сын? Что за чепуха, ее самому младшему сыну не может быть меньше сорока!..
— А от ветра в голове у тебя простуды нет? — не сдержалась я.
Конечно, если это и впрямь был ее сын (внук, правнук?), я рисковала, но старуха вдруг несколько раз каркнула — я не сразу поняла, что она смеется.
— Хорошо. То, что надо. Торговец, я беру все вместе с девчонкой за девять пятьсот. Соглашайся или проваливай.
— Как будет угодно светлейшей, — вновь поклонился капитан — при его пузе это, должно быть, нелегко ему давалось. — Прикажешь получить у казначея, как обычно?
— Прикажу. Ступай.
— Благодарствую, светлейшая Анкаха.
Капитан и его матросы пятились к дверям, а я стояла как окаменевшая. Анкаха! Это и есть Анкаха! Привыкшая к современным ранайским реалиям, я как-то забыла, что принц — это не только член королевской семьи. Это еще и титул самостоятельного правителя государства, слишком маленького, чтобы называться королевством. До того, как Кайллан Завоеватель объединил первые девять ранайских провинций, во главе каждой из них стоял принц. Собственно, и сам Кайллан был одним из них. И вполне естественно, что титул наследной правительницы Ктито переводится на ранайский как «принцесса»…
— Мои старые шуты мне надоели, — продолжала старуха, вперив в меня тусклый взгляд. — Надеюсь, ты будешь развлекать меня лучше. Эй вы, там! Принесите костюм нашей новой шутовке!
Что-то больно клюнуло меня в щеку. Я резко повернулась к мальчишке. Он хохотал, держа у лица тростниковую трубочку. Хорошо знакомая мне штука. Из подобных плевались жеваной бумагой мои одноклассники, пока я не научила их вежливости на наглядном примере…
Черт, будь что будет! На корабле я проявила слабость, решила, что лучше покориться, — и вот результат. Но Анкаха и ее любимчики от меня смирения не дождутся. Я шагнула к маленькому мерзавцу с твердым намерением надрать ему уши.
Однако, прежде чем я до него дотянулась, он вскочил и, быстро перебирая короткими ножками, побежал и спрятался за троном принцессы, откуда несколько мгновений спустя высунул глумливую рожу. Но теперь я и его разглядела как следует.
Это был не мальчишка. Ему было даже не сорок, а все пятьдесят. Это был карлик, и, уж конечно, он не приходился Анкахе сыном. Сына, даже урода, она бы ни за что не обрядила в подобные нелепые лохмотья. Мне внезапно расхотелось его бить. Пытавшийся унизить меня был куда больше унижен сам. Старик, вынужденный кривляться, изображая мальчишку-недоумка…
Я услышала шорох и позвякивание и повернула голову влево. Из-за драпировок ко мне приближались другие уроды. Хромые, кривобокие, трясущиеся, со сросшимися пальцами, жировыми наростами вместо глаз…
Их было не меньше десятка. Впереди, тяжело переваливаясь, шествовала невероятно жирная лысая тетка; ростом она была ниже меня, так что казалась почти квадратной. Бледные отечные складки ее телес омерзительно тряслись и колыхались при каждом шаге тумбообразных ног; из одежды на ней была только коротенькая юбочка, смотревшаяся удивительно нелепо на этой туше. В ее ушах звенели медные колокольчики. В вытянутых руках она несла цельный костюм — что-то вроде рабочего комбинезона ремесленника, только скроен он был из разноцветных лоскутов, часть из которых болталась, полуоторванная.
Но покрой этого костюма был еще хуже: рукава разной длины и пришитые под разным углом, один выше другого, со штанинами похожая история.
Надеть этот кошмар можно было, только скособочившись. Жирное чудище остановилось, с улыбкой (о боже, видели бы вы эту улыбку!) протягивая костюм мне. Я в ужасе попятилась и наткнулась на другого урода.
Багровая опухоль' занимала у него полголовы, из-за чего лицо съехало на другую сторону. Он бросил мне под ноги пару туфель с длинными матерчатыми носами. При ходьбе такие носы непременно должны загибаться, вынуждая постоянно спотыкаться того несчастного, кто их наденет, — для чего, очевидно, и были придуманы.
Даже если бы меня окружали рослые, сильные вражеские воины в полном вооружении, я бы не испытала такого ужаса. У меня даже на какой-то, хоть и очень краткий, миг мелькнула мысль бежать вдогонку за капитаном «Королевы морей». Все-таки он был всего лишь жадным, бесчестным негодяем, жестоким лишь в той мере, в какой этого требовал его бизнес. Он не был полусумасшедшей старухой, которая, комплексуя из-за собственного уродства (уж не знаю, врожденного или приобретенного в старости), окружает себя теми, кто еще безобразней, чем она сама. Я бросила быстрый, но внимательный взгляд на гвардейцев у трона и поняла, что это касается даже их. О, никаких врожденных дефектов — сделав своими стражами выродков, принцесса осрамила бы себя перед гостями, — но лицо одного солдата было рассечено глубоким шрамом, проходившим в том числе и через рот, отчего у него получилось как бы четыре губы, а на левой руке другого не хватало пальцев. К боевым ранам отношение совсем не то, что к врожденным аномалиям, никто не станет смеяться над шрамами воина — и все же из всех своих солдат Анкаха предпочла выбрать именно этих.
Следом за ужасом волною накатил гнев. Мало того, что меня продали и купили, как какую-нибудь тряпку или побрякушку, так эта тварь еще считает, что я с моими изящными, пропорциональными крыльями такая же уродина, как эти? На себя бы посмотрела!
— Надень это! — приказала Анкаха.
— Сама надевай, если подобные наряды в твоем вкусе! — воскликнула я. Я хотела еще добавить, что, во всяком случае, некрасивее она от этого точно уже не станет, но в последний момент сдержалась.
— Раздеть ее! — велела принцесса все тем же равнодушным тоном.
Уроды, уже окружившие меня со всех сторон, набросились на меня, спеша исполнить приказание. Сразу несколько рук — сухих, жирных или скрюченных — вцепились в остатки моей рубашки. Кривясь от отвращения, я заехала кому-то в нос локтем, другого ударила сапогом под колено, а еще двоих хлестнула по лицам крыльями. Рубашку они все-таки разорвали — это было нетрудно, — но, получив еще пару ударов, отступили с клочьями в руках. У двоих из ноздрей текла кровь, один, подвывая, дул на сломанный палец, опухавший на глазах.
Старуха сделала знак своим стражникам, и они, сунув в ножны мечи, шагнули вперед. Вот это было уже серьезно — каждый из них был выше меня на голову, да и в плечах заметно шире.
Я попыталась отскочить — пожалуй, между статуями они бы долго за мной гонялись, путаясь в портьерах и драпировках, — но уроды, вновь сомкнувшись, задержали меня. В следующую секунду меня схватили сильные грубые руки, и я поняла, что дальнейшее сопротивление бесполезно. Может, мечи у них были и бутафорские, но мускулы — вполне настоящие.
«Ладно, — сказала я себе, — будем считать, что это я тут принцесса. Такая богатая, капризная и избалованная, что считаю ниже своего достоинства одеваться и раздеваться самой. За меня это делают слуги. Давай, холуй, сними со своей госпожи сапоги», — думала я, презрительно глядя на солдата, копошившегося у моих ног.
Вскоре я осталась стоять совершенно голой. Мою одежду сразу куда-то унесли. На ковре передо мной лежал шутовской наряд. Альтернатива была очевидной — либо надеть это, либо оставаться нагишом.
Я выбрала второе. Как я уже говорила, в Ранайе хоть и не ходят в таком виде по улицам, но неприличной нагота не считается. Правда, судя по взглядам, которые устремили на меня Анкаха и ее уроды, на Ктито, несмотря на жаркий климат и легкость повседневной одежды, были другие обычаи. Здесь, как видно, полностью обнажаться разрешалось только статуям. Не знаю, почему к живым аньйо относились иначе — может быть, здесь нагота считалась символом крайней бедности… Казалось бы, мне-то что до их предрассудков, но под этими взглядами я вдруг ощутила то же, что много лет назад в детстве, когда Ллуйор с осуждением смотрел на мои босые ноги: чувство, что нечто, всегда казавшееся тебе нормальным и естественным, на самом деле постыдно и унизительно. Но я подавила рефлекторное желание прикрыться крыльями. Мои враги не должны заметить, что я испытываю хоть малейший дискомфорт.
Пауза затягивалась. Я стояла под их взглядами и думала: «Смотрите-смотрите. Где вам еще доведется увидеть красивое, совершенное тело? Уж точно не в зеркале!» Лицо Анкахи вдруг болезненно дернулось, словно она прочитала мои мысли, а может, это был просто нервный тик.
Тут я почувствовала легкий сквозняк — должно быть, сзади бесшумно открылась дверь, и чей-то голос сказал:
— Светлейшая, посланник Гантру Их-Зар-Кан ожидает твоей аудиенции!
Анкаха досадливо поморщилась, отчего ее мелкие морщины собрались в крупные складки, но государственные дела были важнее какой-то строптивой рабыни.
— В карцер ее, — нетерпеливо махнула рукой старуха, и стражники, ухватив меня под локти, повели куда-то за драпировки. Естественно, одежду мне так и не вернули.
За занавесями, как я и ожидала, оказалась дверь. Меня провели по длинному пустому коридору с маленькими оконцами под потолком, затем по узкой, явно не парадной лестнице на четыре пролета вниз.
Там стояли еще двое стражников. Один из них, звеня ключами на большом кольце, отпер тяжелую, окованную железом дверь. За ней начинался еще один коридор, пол, стены и потолок которого были уже не мраморными, а выложенными из крупных желтоватых камней, а окон не было вовсе. Единственным источником света служили редкие бронзовые светильники на стенах. Я поняла, что нахожусь под землей — что, разумеется, было неудивительно. За поворотом коридора начались железные двери; одну из них мои конвоиры открыли и втолкнули меня внутрь.
К счастью, там не было совершенно темно. Свет проникал через узкое горизонтальное окошко, скорее даже щель (туда можно было просунуть в лучшем случае руку, но не голову), у самого потолка. Тем не менее и эту щель перегораживало несколько вертикальных прутьев решетки. Стекла там не было, что в хорошую погоду было только кстати, но во время дождя вода с улицы наверняка стекала в карцер, и грязные разводы на стене это подтверждали. Сейчас, впрочем, пол был сухой и даже, благодарение прогревшему землю тропическому солнцу, не холодный. Вся обстановка помещения состояла из поганого ведра в одном углу и треснувшего кувшина в другом. И больше совершенно ничего, даже какой-нибудь несчастной подстилки из гнилой соломы. Ах да, еще с вмурованного в стену ржавого кольца свешивалась цепь, свернувшаяся на полу, словно змея, подстерегающая жертву. Я с опаской взглянула на нее, но Анкаха не позаботилась отдать приказание на сей счет, а стражники не стали проявлять инициативу. Они просто заперли за мной дверь и ушли.
Первым делом я заглянула в кувшин — от долгого путешествия по пышащим зноем городским улицам и нервного напряжения ужасно хотелось пить. Вода в кувшине была, правда, на донышке, а стенки изнутри обросли какой-то зеленью, склизкой на ощупь. Но, рассудив, что ничего лучше мне все равно не дадут, я сделала несколько глотков. Вкус был затхлый, но я не смогла оторваться, пока не осушила кувшин до дна. В конце концов, чем эти водоросли хуже тех, что росли на дне ручья?
Несколько раз обойдя свою камеру и не обнаружив, разумеется, никаких возможностей для побега, я уселась на грязный каменный пол — а что было делать? — и предалась невеселым размышлениям. Такой плохой ситуации не было еще никогда. Впервые в жизни я лишилась абсолютно всего, даже одежды. Какой-то философ утверждал, что по-настоящему свободным может быть лишь тот, кто не владеет ничем. Его бы на мое место, теоретика чертова… Но хуже всего было то, что, как я понимала, так просто Анкаха от меня не отстанет. Убедившись, что меня не удалось сломать психологически, она перейдет к более действенным мерам. Будучи приемной дочерью палача, хоть он и не учил меня своему ремеслу, я вполне могла себе их представить. И даже не физическая боль сама по себе пугала меня больше всего. Самое страшное, что Анкаха может захотеть меня изуродовать, искалечить на всю жизнь. С нее станется. Там, в зале, я старалась не смотреть на ее шутов, уж больно сильное отвращение они вызывали, а теперь силилась припомнить каждую черту их облика. Нет, вроде бы своим безобразием все они обязаны природе, а не инструментам палача… но, даже если и так, это ничего не доказывает. Просто никто из них не оказался достаточно строптивым. Они небось еще и радуются, что хорошо устроились, развлекая такую богатую и могущественную госпожу, вместо того чтобы побираться на улице.
Можно, конечно, наступить на собственную гордость и смириться. Надеть шутовской наряд и кривляться на потеху старой стерве. Но… стоит позволить сломать себя один раз, и тебя будут ломать всегда. Будешь уступать все дальше и дальше, скатываться все ниже и ниже. Сначала убеждая себя, что делаешь это лишь для того, чтобы втереться в доверие и выждать удобный момент для побега. Потом желание бежать померкнет перед страхом наказания в случае поимки… потом начнешь отыскивать в своем положении положительные стороны… и в конце концов превратишься в абсолютное ничтожество, пресмыкающееся перед хозяйкой уже совершенно добровольно. Лучше тысячу раз смерть, чем это. Я не знала, действительно ли я — я! — могу пасть так низко, но проверять экспериментально у меня не было никакого желания.