Страница:
Харры, естественно, были замечены с башни еще на подходе, так что, когда мы пришвартовались, на пристани было уже полно встречающих. По большей части это были женщины и дети; почти все мужчины, способные держать оружие, — полторы сотни аньйо — ушли в набег вместе с Дйаргуром. В данге оставались лишь несколько охотников и ремесленников, а также подростки и старики. Из последних, впрочем, мало кто стал спускаться к пристани по вырубленным в камне обледенелым ступеням, рассудив, что как добрые, так и худые вести сами скоро поднимутся к ним.
Последовала обычная сцена встречи бойцов из похода—с объятиями, радостными возгласами, испуганными ахами при виде повязок раненых и ответными пренебрежительными отмашками — «Пустяки, царапина!», малышней, повисающей на отцовских плечах, и трофейными подарками, вручаемыми жене и детям прямо на пристани.
Не всем, однако, так повезло; я видела, как зашлась в плаче немолодая уже женщина, а юноша-подросток пытался ее утешить. Четверо хардаргов погибли во время нападения на Доргот и еще один раненый умер в пути.
На меня в этой суматохе не сразу обратили внимание, но когда обратили, в толпе возникло мгновенное замешательство, и я вдруг увидела, как две женщины попятились, а одна воскликнула с явным испугом: «Хейги!» Такая встреча мне отнюдь не понравилась. Правда, что бы ни значило это слово, но явно не «крылатая»: видеть мои крылья, сложенные под полушубком, они не могли.
Однако замешательство длилось недолго; Дйаргур положил руку мне на плечо и что-то начал говорить своим подданным — не иначе, рассказывал о моих подвигах. И с первыми же его словами — а на некоторых лицах и раньше — стали расцветать приветливые улыбки, так что я совершенно успокоилась и тоже заулыбалась им в ответ.
Потом вся толпа — и прибывшие, и встречающие — потекла наверх по лестницам, разбиваясь по пути на ручейки и вливаясь в отдельные двери. Нырнули под каменные своды и мы с Дйаргуром и еще несколькими бойцами.
Предназначенная для меня комната оказалась на пятом этаже, если смотреть со стороны реки, и на втором — если с противоположной; окно выходило на северо-восточную, перпендикулярную берегу стену, и из него было видно и реку, и лес, начинавшийся за гребнем. Комната была небольшая, но уютная — насколько может быть уютной комната в каменном замке, стоящем среди снегов. Впрочем, идущий от камня холод отчасти компенсировали висящие на стенах ковры и мохнатая белая звериная шкура, расстеленная на полу перед кроватью, а когда в камине жарко запылали смолистые дрова, стало и совсем хорошо.
Приведя меня в эти апартаменты, Дйаргур вышел в коридор и громко крикнул:
— Райри!
Почти сразу после этого, вытирая руки о фартук и улыбаясь чуть конфузливо, но в то же время лукаво, в комнату вошла полненькая круглолицая молодая женщина — ей было, наверное, лет двадцать семь. Это и была
Райри, моя служанка. Впрочем, термин «служанка» не совсем точен — соответствующее хардаргское слово следует переводить скорее как «помощница», а его мужская форма используется командиром — таким, как Дйаргур — по отношению к своим бойцам, а мастером — по отношению к подмастерьям. В нем нет уничижительного оттенка, подчеркивающего подчиненное положение. Хардаргские слуги держатся с хозяевами куда более раскованно, нежели ранайские или тем более илсудрумские, чья вышколенность вошла в поговорку. У хардаргов никогда, даже в древности, не было рабства. Не потому, конечно, что им изначально присуще некое природное благородство, которого нет у других народов, просто в тех суровых условиях, в которых они живут, это нецелесообразно. Рабство наиболее выгодно в тропиках, где у раба после того, как он удовлетворил свои минимальные жизненные потребности — сорвав плод с дикорастущего дерева и обмотав бедра какой-нибудь тряпкой, — остается еще уйма времени и сил, чтобы работать на хозяина.
Думаю, именно поэтому рабство все еще существует в северных колониях даже через два столетия после отмены в метрополиях. В снегах же высоких широт выживание каждого аньйо требует слишком больших усилий, чтобы он мог эффективно тратить их на кого-то еще, кто не работает сам. Не принуждение и подчинение, а добровольная взаимопомощь является способом выживания в этих краях. Хардаргский клан, хотя и не все его члены связаны между собой кровным родством, считается большой семьей, и отношения в нем соответствующие. Это не означает, конечно, полного равенства и идиллии — как и в обычной семье, есть старшие и младшие, имеющие разные права, есть глава семьи — хаагел (именно таков был титул Дйаргура). Здесь тоже бывают ссоры, но в целом члены клана объединены куда теснее, чем крестьяне в сельской общине, не говоря уж о горожанах.
Каждый хардарг сам выбирает, заводить ли ему в придачу к большой семье еще и малую, то есть постоянного супруга и детей; большинство это делают, но есть и те, кто предпочитает сходиться лишь на брачный сезон, и их детей воспитывает весь клан. Это не считается зазорным, и сами такие дети не чувствуют себя ущербными. Есть и те, кого, как и меня, брачные сезоны не интересуют вовсе. Понятия родовой знатности у хардаргов не существует, и должность хаагела является выборной. В голосовании, правда, участвуют только мужчины, достигшие тридцати лет. Фамилий тоже нет, точнее, все члены клана носят общую фамилию, в данном случае — Ганйаррахэ, которой пользуются при встрече с представителями других кланов; зато почти у каждого взрослого мужчины в придачу к имени имеется прозвище. Прозвища женщин образуются, как правило, по прозвищу мужа, и лишь немногие, особо отличившиеся, получают свои собственные. Не всегда отличившиеся чем-то героическим — бывает, что и комическим, но и такие прозвища не считаются обидными — напротив, получившие их обычно с удовольствием пересказывают соответствующую забавную историю.
Ну вот, я опять перескочила вперед, к тому, что узнала уже потом. Впрочем, пожалуй, оно и к лучшему — хотя первые дни в клане и были для меня насыщены впечатлениями, рассказывать о них с подробностями особенно нечего. Я учила язык, знакомилась с дангом и его обитателями — это было нетрудно, ибо благодаря царившим в клане нравам я могла постучать практически в любую дверь рабочего помещения или частного жилища, и меня принимали как члена семьи. Именно как члена семьи, а не как госпожу, пользующуюся покровительством правителя: если, к примеру, я заставала хозяев жилища за обедом, меня приглашали разделить трапезу, но потом без всякого стеснения просили помочь убрать со стола и вымыть посуду (я, разумеется, не отказывалась). Я побывала в кузнице, в столярной и ткацкой мастерских, в хлеву, где томились запертые на зиму йирлоги — животные, играющие в Глар-Цу ту же роль, что у нас тайулы. Их южная разновидность кроме молока и мяса дает еще и теплую шерсть пепельного цвета — из такой были связаны мой шарф и чулки.
Меня пустили даже — правда, с сопровождающим, который всячески старался показать, что он гид, а не сторож, — в хранилище серебра и драгоценностей, награбленных (будем называть вещи своими именами) в гантруских городах на севере. И лишь одной комнаты, в которой мне очень хотелось побывать, я так и не обнаружила. В данге не оказалось библиотеки. У хардаргов есть письменность, но владеют ею немногие, и используется она главным образом для заключения договоров, переписки между кланами, как правило, официальной, — доставка частных писем через эти суровые дикие просторы слишком дорогое удовольствие, — и хозяйственных расчетов. Передача же знаний — как практических, так и разнообразных легенд и баллад — традиционно происходит в устной форме. У хардаргов даже существует поговорка в том смысле, что знания надо хранить в голове, а не на бумаге. Вот уж с чем никак не могу согласиться: одно другому не мешает!
В общем, я решила ознакомиться с их письменностью, тем более что возможность записывать облегчает изучение языка. Дйаргур в эти дни, занятый делами данга в преддверии самых тяжелых зимних месяцев, не мог уделять мне много времени, поэтому больше всего я общалась с Райри. Нрав у нее был легкий и веселый, и в качестве учительницы хардаргского она вполне годилась, но писать и читать не умела. Когда я не без помощи жестов объяснила ей, чего хочу, она без слов схватила меня за руку и потащила по лестницам и переходам. Вообще, изнутри выстроенный без единого плана и симметрии данг похож на лабиринт, где с непривычки легко заблудиться.
Райри притащила меня к Ларду-сказителю, который, хотя и полагался в своей профессии на память, грамоту знал. Кстати, если в вашем представлении сказитель — это подслеповатый старик с длинными седыми волосами, то вы ошибаетесь. Ларду было чуть больше тридцати, он был воином и принимал участие в рейдах, в том числе и в последнем, дорготском. Сказителю нужна хорошая память, да и личное участие в событиях полезней пересказов с чужих слов.
У Ларда нашелся кусок серой, скверного качества бумаги и грифель, и он продемонстрировал мне хардаргский алфавит, состоящий всего из двадцати букв. Мы позанимались еще — ему не терпелось узнать из первых уст историю моих приключений, но моих познаний все еще было недостаточно для сколь-нибудь внятного рассказа. Вообще хардаргский не так уж прост для изучения, особенно когда учителя не знают твоего собственного языка.
Зато теперь я смогла прочитать надпись на своем ноже. Она гласила: «ХЕЙГИ».
В первые дни, если не считать точившей меня мысли о пришельцах, все было замечательно. Мне было интересно на новом месте, среди новых аньйо, и я наслаждалась их симпатией. Первый день я проходила в легкой накидке, не отваживаясь открыть крылья, хотя и понимала, что о них уже знает весь данг; но на следующий вечер, сидя за ужином в одном из общих залов у жарко натопленного очага, в котором пылал целый древесный ствол, я решилась. И ничего не произошло — никто не столпился за моей спиной, не сверлил меня взглядом, не просил помахать. Думаю, им все же было любопытно, но они рассудили, что успеют еще насмотреться, когда я привыкну и перестану смущаться. А может, они и впрямь не усматривали в этом ничего необычного. Такая уж у хардаргов философия — принимать мир таким, каков он есть. Они даже у своих богов ничего не просят, равно как и не считают себя чем-то им обязанными: «Боги играют в свою игру, а аньйо в свою». Надо сказать, для жизни в суровом краю это подходящая система взглядов.
Вы знаете, как я отношусь к зиме и холоду, поэтому не удивитесь, что в первую декаду я даже и не помышляла о том, чтобы выйти из теплых и уютных помещений данга на мороз. Но в конце концов, когда солнце светило особенно весело, рассыпаясь по снегу мириадами серебряных искр, и местные мальчишки лихо скатывались с кручи на лед вставшей уже окончательно реки, мне все-таки захотелось прогуляться на свежем воздухе. И тут я столкнулась с первой странностью.
Воин, который сидел возле двери, лениво полируя свой меч, не захотел меня выпускать. Из его объяснений я поняла только слово «Дйаргур». Дйаргур не велел мне выходить? Но с какой стати?! Я немедленно отправилась на поиски хаагела и потребовала объяснений. Поняв мои намерения, он попросил меня подождать и через четверть часа сам составил мне компанию. Мы вышли из данга и неторопливо обошли его вокруг, спустившись к замерзшей пристани, снова поднявшись на гребень, полюбовавшись панорамой заснеженного хвойного леса, откуда в тот момент несколько дровосеков тащили волоком свою добычу, посмотрели на дымные столбы, вертикально поднимавшиеся из труб Ганйарраха, словно призрачные подобия центральной башни… В конце концов мороз, щиплющий лицо, все же прогнал меня обратно. И все было бы хорошо, но впечатление, что мне позволили гулять лишь под присмотром, осталось.
Через несколько дней погода испортилась. Я уже рассуждала, как хардаржанка: в прежней жизни мне бы не пришло в голову сказать «погода испортилась», если перед этим стоял мороз — ведь мороз сам по себе настолько плох, что портиться уже некуда. Началась сильная метель, продолжавшаяся до конца декады. Мир за окном словно задернуло колышущимся белым занавесом, ветер зловеще завывал в трубах, предрекая верную смерть всякому, кто в такую погоду хоть на сотню локтей отойдет от жилья. Естественно, весь клан сидел дома, а когда пурга наконец закончилась, выбраться наружу было непросто: столько там навалило снега. Я поняла, почему все внешние двери данга открываются внутрь — наружу их было бы просто не открыть.
На следующий день, когда в небе снова сияло солнце, а в снегу прокопали необходимые дорожки, Дйаргур и еще два десятка мужчин ушли на охоту. Именно ушли, а не уехали — в Глар-Цу, как известно, до контакта с Инйалгдаром не было животных, подходящих для верховой езды. Позже гантрусы, конечно, завезли тйорлов и за прошедшие два столетия вполне с ними освоились, хотя илсудрумцы до сих пор о плохом наезднике насмешливо говорят: «Его отец случайно не гантрус?», но, очевидно, до хардаргов эта мода так и не докатилась.
Впрочем, чуть подумав, я поняла, что это вполне закономерно — копыта тйорла не рассчитаны на глубокий снег, а короткая шерсть — на сильные морозы. У нас их хоть и используют в высоких широтах, но это, по сути, издевательство над животными, к тому же не слишком эффективное и безопасное — выбившийся из сил тйорл в любую минуту может подвести. История про Йорпа Тнааксена, которую я уже рассказывала, — лишнее тому подтверждение. Конечно, никто не мешал хардаргам использовать тйорлов летом, но слишком невыгодно держать у себя крупных и, следовательно, достаточно прожорливых животных, от которых по полгода нет никакого толка.
Так или иначе, охотники с утра ушли на лыжах, взяв с собой не только мушкеты и арбалеты, но и палатки, ибо планировали охотиться несколько дней. Они также везли за собой приземистые сани, в которые собирались погрузить добычу. Мне, конечно, и в голову не могло прийти проситься с ними за компанию, но на третий день их отсутствия я решила проверить гипотезу насчет собственных прогулок. И вновь столкнулась с явным нежеланием выпускать меня из данга. Правда, мне не то чтобы явно запрещали, а ссылались на то, что снаружи холодно и плохо. Получив такой ответ возле третьей двери подряд, я разозлилась и пошла напролом — остановить меня можно было только грубой силой.
Силу применить хардарг, однако, не решился и лишь крикнул мне вслед, чтобы я не уходила далеко.
Снаружи действительно было холодно и плохо, солнце спряталось, налетал порывами ледяной ветер, так что я немного прошла вдоль берега и вернулась. Поднявшись к себе, я раздраженно пожаловалась Райри, дополняя скудный словарный запас жестикуляцией, разом и на погоду, и на эту странную гипертрофированную опеку.
— Так понятно, — ответила та, — после того, что случилось с Хейги…
— А что случилось с Хейги? И кто это вообще? — Я понадеялась, что уже знаю достаточно слов, чтобы получить наконец ответ на этот вопрос.
И действительно, я поняла бесхитростный рассказ Райри, попутно и несколько пополнив словарный запас. Хейги была дочерью Дйаргура, его единственным ребенком. Его жена умерла, рожая ее. Бывает, что после такого вдовец проникается ненавистью к ребенку, ставшему причиной смерти матери, а бывает, что, наоборот, начинает любить малыша за двоих. С Дйаргуром произошло именно второе. Воспитываемая отцом-воином, Хейги росла необычной девочкой.
— Тоже смелая, как ты, — сказала Райри, ставшая служанкой Хейги, когда сама еще была пятнадцатилетней девчонкой. Ее подопечной было тогда четыре года.
Хейги осваивала оружие и мечтала когда-нибудь наравне с мужчинами принять участие в рейде. Возможно, так бы оно и случилось, ибо отец поощрял ее «мальчишеские» увлечения. Но прошлой зимой Хейги напросилась на охоту с Дйаргуром и другими мужчинами. Вдали от данга при переходе через снежную пустыню их застиг буран, и Хейги отбилась от остальных. Чудо, но ее нашли и откопали из-под снега еще живой. Однако все равно было уже слишком поздно. Ее привезли домой в жару и бреду, и через несколько дней она умерла — судя по всему, от воспаления легких. «Отправилась вниз по реке» — как здесь говорили; в первый момент я восприняла этот оборот буквально и удивилась, куда это могла поплыть больная, но потом поняла истинный смысл выражения.
Дйаргур, конечно, очень горевал и во всем винил себя. И даже спустя почти год продолжал возить с собой в рейды все, что ему осталось от Хейги, — ее одежду, ее нож, подаренный им на тринадцатилетие…
— Я действительно так на нее похожа? — спросила я.
— Вблизи — не очень, а издали — да, — ответила Райри. — Тот же рост, и форма лица, и волосы. У нас рыжие — редкость.
Это я уже заметила. В данге я не встретила ни одного рыжеволосого, хотя в Ранайе это едва ли не самый распространенный цвет. У большинства хардаргов волосы белые или желтоватые. У некоторых черные, вероятно, из-за примеси гантруской крови. Несмотря на взаимную неприязнь двух народов, время от времени гантрусы, у которых возникли проблемы с кастовыми законами или просто с кредиторами, находят убежище у хардаргов…
Крылатой Хейги, конечно, не была. Это было бы слишком уж невероятным совпадением. Хотя, если вдуматься, каждый из нас — результат стечения такого множества случайностей, предшествовавших нашему рождению, что бывают ли совпадения действительно невероятные?
Хотя из-за языкового барьера Дйаргур еще не знал моей истории, он, разумеется, понимал, что я — не Хейги, каким-то чудом вернувшаяся с того света. Но все равно, с его точки зрения, судьба посылала ему еще один шанс. Дочь, которую он будет любить и беречь, беречь по-настоящему. Больше он не повторит своей роковой ошибки…
А это значило, что Дйаргур ни за что не отпустит меня к пришельцам.
Через два дня охотники вернулись с добычей, и хаагел, едва сняв лыжи, взбежал наверх ко мне — удостовериться, что со мной все в порядке. От него, однако, не укрылось, что я без прежней радости отвечаю на его приветствие, и он, конечно, попытался выяснить, в чем дело. Я, однако, была еще не готова для объяснений. За эти два дня у меня созрела идея — если Дйаргур не захочет отпустить меня одну, да и реально ли вообще выбраться из этих краев в одиночку, тем более при моем отсутствии зимних навыков? — может быть, мне удастся заинтересовать его и других хардаргов экспедицией к острову пришельцев? Нет, конечно же, не грабительским рейдом, но необыкновенным путешествием с познавательными и, возможно, торговыми целями, достойным войти в баллады на века…
Прошло еще долгих четыре декады, прежде чем я сочла свои познания в языке достаточными для большого публичного выступления.
За это время я, впрочем, несколько раз пыталась расспросить разных хардаргов о пришельцах — может быть, они располагают более свежей информацией? Вдруг гости со звезд давно улетели, и самое лучшее для меня и впрямь — смириться с судьбой и остаться жить в клане Ганйаррахэ? А может, наоборот, где-нибудь в этих краях совсем недавно видели летающую машину пришельцев? Но меня попросту не понимали.
— Пришельцы со звезд? Боги?
— Нет, не боги, аньйо из другого мира!
— Выходцы с того света?
— Да нет же, с такой же земли, как наша, только находящейся далеко!
— С соседнего континента?..
Ну и так далее. В общем, оставалось лишь учить язык, чтобы уметь объясниться так, чтобы меня поняли.
Погода за эти четыре декады менялась неоднократно.
Бывали и новые снежные бури, и морозы настолько жестокие, что не то что я, но и привычные к холоду хардарги не поддавались на провокацию обманчиво сиявшего в безоблачной синеве солнца и предпочитали не высовывать носа из данга. В общем, я получила достаточно доказательств, что попытка бегства в это время года была бы верным самоубийством.
Кстати, довелось мне за это время увидеть и смерть. Правда, не от холода; одного из членов клана сразил куда более беспощадный враг — старость. Он знал, что умирает, и лежал в своей каморке под теплой шкурой возле камина, а вокруг толпились многочисленные родичи и просто члены клана, включая и самого Дйаргура. Это была мирная и, как сказали бы церковники у меня на родине, благостная кончина, хотя умиравший, естественно, был язычником. Язычником, никогда ни о чем не просившим своих богов и принимавшим мир таким, каков он есть, — с холодом, старостью и смертью. Он ничего не говорил, лишь неторопливо переводил взгляд с одного лица на другое, помаргивая старческими слезящимися глазами. Молодая девушка сидела рядом, держа его за руку, — должно быть, любимая внучка. Затем она вдруг встала, давая понять, что все кончено.
Потом я увидела похоронный обряд. Хардарги не зарывают своих мертвецов, как ранайцы и илсудрумцы — попробуйте-ка выдолбить могилу в каменно-мерзлой земле. И не сжигают на костре, как гантрусы, — топливо нужно живым. Вместо этого покойника, обряженного в зимнюю одежду, уложили на носилки и вынесли на реку. Там его уже ждала лодка — самая обычная, из тех, на которых летом хардарги рыбачат и переправляются на другой берег. На этой лодке мертвеца отбуксировали по льду вниз по течению, до тех пор, пока изгиб берега не скрыл его от взглядов оставшихся в данге, и оставили там, на середине реки. Весной, когда лед вскроется, вода унесет его на юг.
Я поняла, откуда пошло выражение «отправиться вниз по реке»… Я не суеверна, но, признаюсь, с тех пор, особенно когда солнце пряталось и ветер заунывно выл в трубах, мне не раз становилось не по себе при мысли о непогребенном мертвеце, ждущем своего последнего путешествия меньше чем в миле от данга…
Но вот наконец состоялся мой бенефис. Вечером в самом большом зале данга, освещенном пламенем двух очагов и многочисленными факелами, собрался практически весь клан, и я начала свое повествование. Начала теми же словами, что и нынешнее, — «меня зовут Эйольта Лаарен-Штрайе» — хотя в целом, конечно, тот мой рассказ был куда менее подробным, чем читаемый вами. Иначе я бы не уложилась в один вечер, да и слов мне все-таки не хватало. А кое-какие эпизоды я скомкала специально — о положении богини нгарэйху рассказывать было куда приятней, чем о клетке в зверинце…
Хардаргам в новинку было слушать историю, изложенную обычной речью, а не белым стихом. Это не значит, конечно, что они зовут сказителя всякий раз, когда им надо пересказать какую-нибудь бытовую сценку, но длинные истории о подвигах и приключениях положено излагать исключительно в форме саги. Как обычно, за красивой традицией стоит вполне рациональная основа — поэтический текст легче запоминается. Впрочем, Лард, внимавший моему рассказу, обещал со временем оформить все должным образом. Но и в «сыром» прозаическом виде, да еще с акцентом, ошибками и использованием жестов в трудных местах, меня все равно слушали, что называется, затаив дыхание. Я видела, как блестят их глаза в колеблющемся свете факелов…
Хардарги ходят на своих харрах достаточно далеко, участвуют в лихих битвах, преодолевают опасности суровой природы — но все же ни одному из них не довелось побывать на разных континентах и островах, в тропиках и даже на «обратной стороне земли» (за экватором), пережить нападение морского дракона и спастись от извержения вулкана — и все это в течение одного года!
Но главной своей цели я так и не достигла. Тема пришельцев не нашла у них отклика. Хардарги знают, что Земля круглая, но не имеют понятия о сущности звезд и множественности миров. Поначалу я не заметила недоверия к моим словам, но потом поняла, что к сагам вообще не принято выражать недоверие. От саги требуется не столько правдивость, сколько увлекательность — ну, или точнее, в саге не только допускаются, но и предписываются образные метафоры и поэтические преувеличения. Огненная башня, железная птица и таинственный остров где-то возле экватора идеально вписывались в эту традицию. Когда же я стала настаивать, что все это не метафоры, а реальность, то столкнулась лишь с улыбками и покачиванием головами. Мол, да-да, Эйольда-Хейги, мы понимаем, ты хочешь усилить впечатление от своей повести, но не надо так стараться, нам и так понравилось.
Я уже готова была разразиться руганью в их адрес, но сдержалась. В самом деле, как они могут принять всерьез рассказ о пришельцах, если они твердо знают, что звезды — это дыры в небесной тверди? Если до меня они о пришельцах никогда не слышали и уж тем более не видели ни звездного корабля, ни летающей машины? Очевидно, так далеко на юг гости со звезд не залетали, а с гантрусами хардарги общаются на совсем другие темы…
Не добившись успеха с кланом в целом, я решила сосредоточиться непосредственно на Дйаргуре. Но его эта идея тоже не вдохновляла.
— Вот смотри. — Он достал из шкафа большую пергаментную карту и расстелил ее на столе. Карта изображала Глар-Цу, но не целиком: север и крайний юг континента отсутствовали. Старательно прорисованное изображение данга сразу бросалось в глаза, так что я мгновенно сориентировалась, найдя и Доргот, и нашу реку — она называлась Лагге, — берущую начало северо-западнее его, а потом, не доходя до океана, поворачивающую на юго-запад. Водоразделом служат те самые холмы, через которые я перебралась, спасаясь от контрабандистов. На самом деле они — лишь первые отроги не слишком высокого, но длинного горного хребта, тянущегося вдоль побережья, вероятно, до самой южной точки континента. В отличие от Инйалгдара, чья протяженность в высоких широтах лишь незначительно меньше, чем в умеренных, Глар-Цу к югу сходит на клин. Правда, где находится острие этого клина, точно не знает никто. Гантруские мореходы несколько раз пытались обогнуть свой континент с юга — разумеется, в летние месяцы, — но так и не смогли пробиться через льды. Некоторые географы полагают, что Глар-Цу на юге тянется до самого полюса. Соответственно, реки в этой части материка текут на юг и юго-запад, впадая или непосредственно в Море Вечных Льдов, или в какие-то неизвестные доселе озера высоких широт. Хардарги не без оснований считают крайний юг царством смерти и жаждут спускаться туда на харрах не более, чем ранайцы — слетать на Лла. Со слов Дйаргура я не поняла, какого страха здесь больше — суеверного или рационального, но так или иначе даже летом идея доплыть по реке до моря, чтобы затем двинуться на север вдоль западного побережья континента, выглядела явно бесперспективной.
Последовала обычная сцена встречи бойцов из похода—с объятиями, радостными возгласами, испуганными ахами при виде повязок раненых и ответными пренебрежительными отмашками — «Пустяки, царапина!», малышней, повисающей на отцовских плечах, и трофейными подарками, вручаемыми жене и детям прямо на пристани.
Не всем, однако, так повезло; я видела, как зашлась в плаче немолодая уже женщина, а юноша-подросток пытался ее утешить. Четверо хардаргов погибли во время нападения на Доргот и еще один раненый умер в пути.
На меня в этой суматохе не сразу обратили внимание, но когда обратили, в толпе возникло мгновенное замешательство, и я вдруг увидела, как две женщины попятились, а одна воскликнула с явным испугом: «Хейги!» Такая встреча мне отнюдь не понравилась. Правда, что бы ни значило это слово, но явно не «крылатая»: видеть мои крылья, сложенные под полушубком, они не могли.
Однако замешательство длилось недолго; Дйаргур положил руку мне на плечо и что-то начал говорить своим подданным — не иначе, рассказывал о моих подвигах. И с первыми же его словами — а на некоторых лицах и раньше — стали расцветать приветливые улыбки, так что я совершенно успокоилась и тоже заулыбалась им в ответ.
Потом вся толпа — и прибывшие, и встречающие — потекла наверх по лестницам, разбиваясь по пути на ручейки и вливаясь в отдельные двери. Нырнули под каменные своды и мы с Дйаргуром и еще несколькими бойцами.
Предназначенная для меня комната оказалась на пятом этаже, если смотреть со стороны реки, и на втором — если с противоположной; окно выходило на северо-восточную, перпендикулярную берегу стену, и из него было видно и реку, и лес, начинавшийся за гребнем. Комната была небольшая, но уютная — насколько может быть уютной комната в каменном замке, стоящем среди снегов. Впрочем, идущий от камня холод отчасти компенсировали висящие на стенах ковры и мохнатая белая звериная шкура, расстеленная на полу перед кроватью, а когда в камине жарко запылали смолистые дрова, стало и совсем хорошо.
Приведя меня в эти апартаменты, Дйаргур вышел в коридор и громко крикнул:
— Райри!
Почти сразу после этого, вытирая руки о фартук и улыбаясь чуть конфузливо, но в то же время лукаво, в комнату вошла полненькая круглолицая молодая женщина — ей было, наверное, лет двадцать семь. Это и была
Райри, моя служанка. Впрочем, термин «служанка» не совсем точен — соответствующее хардаргское слово следует переводить скорее как «помощница», а его мужская форма используется командиром — таким, как Дйаргур — по отношению к своим бойцам, а мастером — по отношению к подмастерьям. В нем нет уничижительного оттенка, подчеркивающего подчиненное положение. Хардаргские слуги держатся с хозяевами куда более раскованно, нежели ранайские или тем более илсудрумские, чья вышколенность вошла в поговорку. У хардаргов никогда, даже в древности, не было рабства. Не потому, конечно, что им изначально присуще некое природное благородство, которого нет у других народов, просто в тех суровых условиях, в которых они живут, это нецелесообразно. Рабство наиболее выгодно в тропиках, где у раба после того, как он удовлетворил свои минимальные жизненные потребности — сорвав плод с дикорастущего дерева и обмотав бедра какой-нибудь тряпкой, — остается еще уйма времени и сил, чтобы работать на хозяина.
Думаю, именно поэтому рабство все еще существует в северных колониях даже через два столетия после отмены в метрополиях. В снегах же высоких широт выживание каждого аньйо требует слишком больших усилий, чтобы он мог эффективно тратить их на кого-то еще, кто не работает сам. Не принуждение и подчинение, а добровольная взаимопомощь является способом выживания в этих краях. Хардаргский клан, хотя и не все его члены связаны между собой кровным родством, считается большой семьей, и отношения в нем соответствующие. Это не означает, конечно, полного равенства и идиллии — как и в обычной семье, есть старшие и младшие, имеющие разные права, есть глава семьи — хаагел (именно таков был титул Дйаргура). Здесь тоже бывают ссоры, но в целом члены клана объединены куда теснее, чем крестьяне в сельской общине, не говоря уж о горожанах.
Каждый хардарг сам выбирает, заводить ли ему в придачу к большой семье еще и малую, то есть постоянного супруга и детей; большинство это делают, но есть и те, кто предпочитает сходиться лишь на брачный сезон, и их детей воспитывает весь клан. Это не считается зазорным, и сами такие дети не чувствуют себя ущербными. Есть и те, кого, как и меня, брачные сезоны не интересуют вовсе. Понятия родовой знатности у хардаргов не существует, и должность хаагела является выборной. В голосовании, правда, участвуют только мужчины, достигшие тридцати лет. Фамилий тоже нет, точнее, все члены клана носят общую фамилию, в данном случае — Ганйаррахэ, которой пользуются при встрече с представителями других кланов; зато почти у каждого взрослого мужчины в придачу к имени имеется прозвище. Прозвища женщин образуются, как правило, по прозвищу мужа, и лишь немногие, особо отличившиеся, получают свои собственные. Не всегда отличившиеся чем-то героическим — бывает, что и комическим, но и такие прозвища не считаются обидными — напротив, получившие их обычно с удовольствием пересказывают соответствующую забавную историю.
Ну вот, я опять перескочила вперед, к тому, что узнала уже потом. Впрочем, пожалуй, оно и к лучшему — хотя первые дни в клане и были для меня насыщены впечатлениями, рассказывать о них с подробностями особенно нечего. Я учила язык, знакомилась с дангом и его обитателями — это было нетрудно, ибо благодаря царившим в клане нравам я могла постучать практически в любую дверь рабочего помещения или частного жилища, и меня принимали как члена семьи. Именно как члена семьи, а не как госпожу, пользующуюся покровительством правителя: если, к примеру, я заставала хозяев жилища за обедом, меня приглашали разделить трапезу, но потом без всякого стеснения просили помочь убрать со стола и вымыть посуду (я, разумеется, не отказывалась). Я побывала в кузнице, в столярной и ткацкой мастерских, в хлеву, где томились запертые на зиму йирлоги — животные, играющие в Глар-Цу ту же роль, что у нас тайулы. Их южная разновидность кроме молока и мяса дает еще и теплую шерсть пепельного цвета — из такой были связаны мой шарф и чулки.
Меня пустили даже — правда, с сопровождающим, который всячески старался показать, что он гид, а не сторож, — в хранилище серебра и драгоценностей, награбленных (будем называть вещи своими именами) в гантруских городах на севере. И лишь одной комнаты, в которой мне очень хотелось побывать, я так и не обнаружила. В данге не оказалось библиотеки. У хардаргов есть письменность, но владеют ею немногие, и используется она главным образом для заключения договоров, переписки между кланами, как правило, официальной, — доставка частных писем через эти суровые дикие просторы слишком дорогое удовольствие, — и хозяйственных расчетов. Передача же знаний — как практических, так и разнообразных легенд и баллад — традиционно происходит в устной форме. У хардаргов даже существует поговорка в том смысле, что знания надо хранить в голове, а не на бумаге. Вот уж с чем никак не могу согласиться: одно другому не мешает!
В общем, я решила ознакомиться с их письменностью, тем более что возможность записывать облегчает изучение языка. Дйаргур в эти дни, занятый делами данга в преддверии самых тяжелых зимних месяцев, не мог уделять мне много времени, поэтому больше всего я общалась с Райри. Нрав у нее был легкий и веселый, и в качестве учительницы хардаргского она вполне годилась, но писать и читать не умела. Когда я не без помощи жестов объяснила ей, чего хочу, она без слов схватила меня за руку и потащила по лестницам и переходам. Вообще, изнутри выстроенный без единого плана и симметрии данг похож на лабиринт, где с непривычки легко заблудиться.
Райри притащила меня к Ларду-сказителю, который, хотя и полагался в своей профессии на память, грамоту знал. Кстати, если в вашем представлении сказитель — это подслеповатый старик с длинными седыми волосами, то вы ошибаетесь. Ларду было чуть больше тридцати, он был воином и принимал участие в рейдах, в том числе и в последнем, дорготском. Сказителю нужна хорошая память, да и личное участие в событиях полезней пересказов с чужих слов.
У Ларда нашелся кусок серой, скверного качества бумаги и грифель, и он продемонстрировал мне хардаргский алфавит, состоящий всего из двадцати букв. Мы позанимались еще — ему не терпелось узнать из первых уст историю моих приключений, но моих познаний все еще было недостаточно для сколь-нибудь внятного рассказа. Вообще хардаргский не так уж прост для изучения, особенно когда учителя не знают твоего собственного языка.
Зато теперь я смогла прочитать надпись на своем ноже. Она гласила: «ХЕЙГИ».
В первые дни, если не считать точившей меня мысли о пришельцах, все было замечательно. Мне было интересно на новом месте, среди новых аньйо, и я наслаждалась их симпатией. Первый день я проходила в легкой накидке, не отваживаясь открыть крылья, хотя и понимала, что о них уже знает весь данг; но на следующий вечер, сидя за ужином в одном из общих залов у жарко натопленного очага, в котором пылал целый древесный ствол, я решилась. И ничего не произошло — никто не столпился за моей спиной, не сверлил меня взглядом, не просил помахать. Думаю, им все же было любопытно, но они рассудили, что успеют еще насмотреться, когда я привыкну и перестану смущаться. А может, они и впрямь не усматривали в этом ничего необычного. Такая уж у хардаргов философия — принимать мир таким, каков он есть. Они даже у своих богов ничего не просят, равно как и не считают себя чем-то им обязанными: «Боги играют в свою игру, а аньйо в свою». Надо сказать, для жизни в суровом краю это подходящая система взглядов.
Вы знаете, как я отношусь к зиме и холоду, поэтому не удивитесь, что в первую декаду я даже и не помышляла о том, чтобы выйти из теплых и уютных помещений данга на мороз. Но в конце концов, когда солнце светило особенно весело, рассыпаясь по снегу мириадами серебряных искр, и местные мальчишки лихо скатывались с кручи на лед вставшей уже окончательно реки, мне все-таки захотелось прогуляться на свежем воздухе. И тут я столкнулась с первой странностью.
Воин, который сидел возле двери, лениво полируя свой меч, не захотел меня выпускать. Из его объяснений я поняла только слово «Дйаргур». Дйаргур не велел мне выходить? Но с какой стати?! Я немедленно отправилась на поиски хаагела и потребовала объяснений. Поняв мои намерения, он попросил меня подождать и через четверть часа сам составил мне компанию. Мы вышли из данга и неторопливо обошли его вокруг, спустившись к замерзшей пристани, снова поднявшись на гребень, полюбовавшись панорамой заснеженного хвойного леса, откуда в тот момент несколько дровосеков тащили волоком свою добычу, посмотрели на дымные столбы, вертикально поднимавшиеся из труб Ганйарраха, словно призрачные подобия центральной башни… В конце концов мороз, щиплющий лицо, все же прогнал меня обратно. И все было бы хорошо, но впечатление, что мне позволили гулять лишь под присмотром, осталось.
Через несколько дней погода испортилась. Я уже рассуждала, как хардаржанка: в прежней жизни мне бы не пришло в голову сказать «погода испортилась», если перед этим стоял мороз — ведь мороз сам по себе настолько плох, что портиться уже некуда. Началась сильная метель, продолжавшаяся до конца декады. Мир за окном словно задернуло колышущимся белым занавесом, ветер зловеще завывал в трубах, предрекая верную смерть всякому, кто в такую погоду хоть на сотню локтей отойдет от жилья. Естественно, весь клан сидел дома, а когда пурга наконец закончилась, выбраться наружу было непросто: столько там навалило снега. Я поняла, почему все внешние двери данга открываются внутрь — наружу их было бы просто не открыть.
На следующий день, когда в небе снова сияло солнце, а в снегу прокопали необходимые дорожки, Дйаргур и еще два десятка мужчин ушли на охоту. Именно ушли, а не уехали — в Глар-Цу, как известно, до контакта с Инйалгдаром не было животных, подходящих для верховой езды. Позже гантрусы, конечно, завезли тйорлов и за прошедшие два столетия вполне с ними освоились, хотя илсудрумцы до сих пор о плохом наезднике насмешливо говорят: «Его отец случайно не гантрус?», но, очевидно, до хардаргов эта мода так и не докатилась.
Впрочем, чуть подумав, я поняла, что это вполне закономерно — копыта тйорла не рассчитаны на глубокий снег, а короткая шерсть — на сильные морозы. У нас их хоть и используют в высоких широтах, но это, по сути, издевательство над животными, к тому же не слишком эффективное и безопасное — выбившийся из сил тйорл в любую минуту может подвести. История про Йорпа Тнааксена, которую я уже рассказывала, — лишнее тому подтверждение. Конечно, никто не мешал хардаргам использовать тйорлов летом, но слишком невыгодно держать у себя крупных и, следовательно, достаточно прожорливых животных, от которых по полгода нет никакого толка.
Так или иначе, охотники с утра ушли на лыжах, взяв с собой не только мушкеты и арбалеты, но и палатки, ибо планировали охотиться несколько дней. Они также везли за собой приземистые сани, в которые собирались погрузить добычу. Мне, конечно, и в голову не могло прийти проситься с ними за компанию, но на третий день их отсутствия я решила проверить гипотезу насчет собственных прогулок. И вновь столкнулась с явным нежеланием выпускать меня из данга. Правда, мне не то чтобы явно запрещали, а ссылались на то, что снаружи холодно и плохо. Получив такой ответ возле третьей двери подряд, я разозлилась и пошла напролом — остановить меня можно было только грубой силой.
Силу применить хардарг, однако, не решился и лишь крикнул мне вслед, чтобы я не уходила далеко.
Снаружи действительно было холодно и плохо, солнце спряталось, налетал порывами ледяной ветер, так что я немного прошла вдоль берега и вернулась. Поднявшись к себе, я раздраженно пожаловалась Райри, дополняя скудный словарный запас жестикуляцией, разом и на погоду, и на эту странную гипертрофированную опеку.
— Так понятно, — ответила та, — после того, что случилось с Хейги…
— А что случилось с Хейги? И кто это вообще? — Я понадеялась, что уже знаю достаточно слов, чтобы получить наконец ответ на этот вопрос.
И действительно, я поняла бесхитростный рассказ Райри, попутно и несколько пополнив словарный запас. Хейги была дочерью Дйаргура, его единственным ребенком. Его жена умерла, рожая ее. Бывает, что после такого вдовец проникается ненавистью к ребенку, ставшему причиной смерти матери, а бывает, что, наоборот, начинает любить малыша за двоих. С Дйаргуром произошло именно второе. Воспитываемая отцом-воином, Хейги росла необычной девочкой.
— Тоже смелая, как ты, — сказала Райри, ставшая служанкой Хейги, когда сама еще была пятнадцатилетней девчонкой. Ее подопечной было тогда четыре года.
Хейги осваивала оружие и мечтала когда-нибудь наравне с мужчинами принять участие в рейде. Возможно, так бы оно и случилось, ибо отец поощрял ее «мальчишеские» увлечения. Но прошлой зимой Хейги напросилась на охоту с Дйаргуром и другими мужчинами. Вдали от данга при переходе через снежную пустыню их застиг буран, и Хейги отбилась от остальных. Чудо, но ее нашли и откопали из-под снега еще живой. Однако все равно было уже слишком поздно. Ее привезли домой в жару и бреду, и через несколько дней она умерла — судя по всему, от воспаления легких. «Отправилась вниз по реке» — как здесь говорили; в первый момент я восприняла этот оборот буквально и удивилась, куда это могла поплыть больная, но потом поняла истинный смысл выражения.
Дйаргур, конечно, очень горевал и во всем винил себя. И даже спустя почти год продолжал возить с собой в рейды все, что ему осталось от Хейги, — ее одежду, ее нож, подаренный им на тринадцатилетие…
— Я действительно так на нее похожа? — спросила я.
— Вблизи — не очень, а издали — да, — ответила Райри. — Тот же рост, и форма лица, и волосы. У нас рыжие — редкость.
Это я уже заметила. В данге я не встретила ни одного рыжеволосого, хотя в Ранайе это едва ли не самый распространенный цвет. У большинства хардаргов волосы белые или желтоватые. У некоторых черные, вероятно, из-за примеси гантруской крови. Несмотря на взаимную неприязнь двух народов, время от времени гантрусы, у которых возникли проблемы с кастовыми законами или просто с кредиторами, находят убежище у хардаргов…
Крылатой Хейги, конечно, не была. Это было бы слишком уж невероятным совпадением. Хотя, если вдуматься, каждый из нас — результат стечения такого множества случайностей, предшествовавших нашему рождению, что бывают ли совпадения действительно невероятные?
Хотя из-за языкового барьера Дйаргур еще не знал моей истории, он, разумеется, понимал, что я — не Хейги, каким-то чудом вернувшаяся с того света. Но все равно, с его точки зрения, судьба посылала ему еще один шанс. Дочь, которую он будет любить и беречь, беречь по-настоящему. Больше он не повторит своей роковой ошибки…
А это значило, что Дйаргур ни за что не отпустит меня к пришельцам.
Через два дня охотники вернулись с добычей, и хаагел, едва сняв лыжи, взбежал наверх ко мне — удостовериться, что со мной все в порядке. От него, однако, не укрылось, что я без прежней радости отвечаю на его приветствие, и он, конечно, попытался выяснить, в чем дело. Я, однако, была еще не готова для объяснений. За эти два дня у меня созрела идея — если Дйаргур не захочет отпустить меня одну, да и реально ли вообще выбраться из этих краев в одиночку, тем более при моем отсутствии зимних навыков? — может быть, мне удастся заинтересовать его и других хардаргов экспедицией к острову пришельцев? Нет, конечно же, не грабительским рейдом, но необыкновенным путешествием с познавательными и, возможно, торговыми целями, достойным войти в баллады на века…
Прошло еще долгих четыре декады, прежде чем я сочла свои познания в языке достаточными для большого публичного выступления.
За это время я, впрочем, несколько раз пыталась расспросить разных хардаргов о пришельцах — может быть, они располагают более свежей информацией? Вдруг гости со звезд давно улетели, и самое лучшее для меня и впрямь — смириться с судьбой и остаться жить в клане Ганйаррахэ? А может, наоборот, где-нибудь в этих краях совсем недавно видели летающую машину пришельцев? Но меня попросту не понимали.
— Пришельцы со звезд? Боги?
— Нет, не боги, аньйо из другого мира!
— Выходцы с того света?
— Да нет же, с такой же земли, как наша, только находящейся далеко!
— С соседнего континента?..
Ну и так далее. В общем, оставалось лишь учить язык, чтобы уметь объясниться так, чтобы меня поняли.
Погода за эти четыре декады менялась неоднократно.
Бывали и новые снежные бури, и морозы настолько жестокие, что не то что я, но и привычные к холоду хардарги не поддавались на провокацию обманчиво сиявшего в безоблачной синеве солнца и предпочитали не высовывать носа из данга. В общем, я получила достаточно доказательств, что попытка бегства в это время года была бы верным самоубийством.
Кстати, довелось мне за это время увидеть и смерть. Правда, не от холода; одного из членов клана сразил куда более беспощадный враг — старость. Он знал, что умирает, и лежал в своей каморке под теплой шкурой возле камина, а вокруг толпились многочисленные родичи и просто члены клана, включая и самого Дйаргура. Это была мирная и, как сказали бы церковники у меня на родине, благостная кончина, хотя умиравший, естественно, был язычником. Язычником, никогда ни о чем не просившим своих богов и принимавшим мир таким, каков он есть, — с холодом, старостью и смертью. Он ничего не говорил, лишь неторопливо переводил взгляд с одного лица на другое, помаргивая старческими слезящимися глазами. Молодая девушка сидела рядом, держа его за руку, — должно быть, любимая внучка. Затем она вдруг встала, давая понять, что все кончено.
Потом я увидела похоронный обряд. Хардарги не зарывают своих мертвецов, как ранайцы и илсудрумцы — попробуйте-ка выдолбить могилу в каменно-мерзлой земле. И не сжигают на костре, как гантрусы, — топливо нужно живым. Вместо этого покойника, обряженного в зимнюю одежду, уложили на носилки и вынесли на реку. Там его уже ждала лодка — самая обычная, из тех, на которых летом хардарги рыбачат и переправляются на другой берег. На этой лодке мертвеца отбуксировали по льду вниз по течению, до тех пор, пока изгиб берега не скрыл его от взглядов оставшихся в данге, и оставили там, на середине реки. Весной, когда лед вскроется, вода унесет его на юг.
Я поняла, откуда пошло выражение «отправиться вниз по реке»… Я не суеверна, но, признаюсь, с тех пор, особенно когда солнце пряталось и ветер заунывно выл в трубах, мне не раз становилось не по себе при мысли о непогребенном мертвеце, ждущем своего последнего путешествия меньше чем в миле от данга…
Но вот наконец состоялся мой бенефис. Вечером в самом большом зале данга, освещенном пламенем двух очагов и многочисленными факелами, собрался практически весь клан, и я начала свое повествование. Начала теми же словами, что и нынешнее, — «меня зовут Эйольта Лаарен-Штрайе» — хотя в целом, конечно, тот мой рассказ был куда менее подробным, чем читаемый вами. Иначе я бы не уложилась в один вечер, да и слов мне все-таки не хватало. А кое-какие эпизоды я скомкала специально — о положении богини нгарэйху рассказывать было куда приятней, чем о клетке в зверинце…
Хардаргам в новинку было слушать историю, изложенную обычной речью, а не белым стихом. Это не значит, конечно, что они зовут сказителя всякий раз, когда им надо пересказать какую-нибудь бытовую сценку, но длинные истории о подвигах и приключениях положено излагать исключительно в форме саги. Как обычно, за красивой традицией стоит вполне рациональная основа — поэтический текст легче запоминается. Впрочем, Лард, внимавший моему рассказу, обещал со временем оформить все должным образом. Но и в «сыром» прозаическом виде, да еще с акцентом, ошибками и использованием жестов в трудных местах, меня все равно слушали, что называется, затаив дыхание. Я видела, как блестят их глаза в колеблющемся свете факелов…
Хардарги ходят на своих харрах достаточно далеко, участвуют в лихих битвах, преодолевают опасности суровой природы — но все же ни одному из них не довелось побывать на разных континентах и островах, в тропиках и даже на «обратной стороне земли» (за экватором), пережить нападение морского дракона и спастись от извержения вулкана — и все это в течение одного года!
Но главной своей цели я так и не достигла. Тема пришельцев не нашла у них отклика. Хардарги знают, что Земля круглая, но не имеют понятия о сущности звезд и множественности миров. Поначалу я не заметила недоверия к моим словам, но потом поняла, что к сагам вообще не принято выражать недоверие. От саги требуется не столько правдивость, сколько увлекательность — ну, или точнее, в саге не только допускаются, но и предписываются образные метафоры и поэтические преувеличения. Огненная башня, железная птица и таинственный остров где-то возле экватора идеально вписывались в эту традицию. Когда же я стала настаивать, что все это не метафоры, а реальность, то столкнулась лишь с улыбками и покачиванием головами. Мол, да-да, Эйольда-Хейги, мы понимаем, ты хочешь усилить впечатление от своей повести, но не надо так стараться, нам и так понравилось.
Я уже готова была разразиться руганью в их адрес, но сдержалась. В самом деле, как они могут принять всерьез рассказ о пришельцах, если они твердо знают, что звезды — это дыры в небесной тверди? Если до меня они о пришельцах никогда не слышали и уж тем более не видели ни звездного корабля, ни летающей машины? Очевидно, так далеко на юг гости со звезд не залетали, а с гантрусами хардарги общаются на совсем другие темы…
Не добившись успеха с кланом в целом, я решила сосредоточиться непосредственно на Дйаргуре. Но его эта идея тоже не вдохновляла.
— Вот смотри. — Он достал из шкафа большую пергаментную карту и расстелил ее на столе. Карта изображала Глар-Цу, но не целиком: север и крайний юг континента отсутствовали. Старательно прорисованное изображение данга сразу бросалось в глаза, так что я мгновенно сориентировалась, найдя и Доргот, и нашу реку — она называлась Лагге, — берущую начало северо-западнее его, а потом, не доходя до океана, поворачивающую на юго-запад. Водоразделом служат те самые холмы, через которые я перебралась, спасаясь от контрабандистов. На самом деле они — лишь первые отроги не слишком высокого, но длинного горного хребта, тянущегося вдоль побережья, вероятно, до самой южной точки континента. В отличие от Инйалгдара, чья протяженность в высоких широтах лишь незначительно меньше, чем в умеренных, Глар-Цу к югу сходит на клин. Правда, где находится острие этого клина, точно не знает никто. Гантруские мореходы несколько раз пытались обогнуть свой континент с юга — разумеется, в летние месяцы, — но так и не смогли пробиться через льды. Некоторые географы полагают, что Глар-Цу на юге тянется до самого полюса. Соответственно, реки в этой части материка текут на юг и юго-запад, впадая или непосредственно в Море Вечных Льдов, или в какие-то неизвестные доселе озера высоких широт. Хардарги не без оснований считают крайний юг царством смерти и жаждут спускаться туда на харрах не более, чем ранайцы — слетать на Лла. Со слов Дйаргура я не поняла, какого страха здесь больше — суеверного или рационального, но так или иначе даже летом идея доплыть по реке до моря, чтобы затем двинуться на север вдоль западного побережья континента, выглядела явно бесперспективной.