Прямо рядом со мной. Прислонившись лбом к окну, она почти касается моего отражения. Руки сложены козырьком над глазами. Пытается заглянуть внутрь. Идет дальше. Если я поспешу, то успею ее догнать.
Вон она заворачивает за угол. За ней.
Вот она. Бросилась бежать.
Лабиринт переулков.
Я потерял Надю. Но постепенно начал сомневаться, она ли это была. Я знаю, она стояла у окна. Теперь я гонюсь за фантомом.
Фантом вдруг оказывается позади меня. Надвигается. Может, все-таки она. Но я не видел у нее такой тренировочной куртки. Приближается. Я удираю.
Когда я нырнул в этот переход, она пронеслась мимо. Вероятно, всего лишь какая-то студентка, бегает трусцой по ночам. Снова заныла щиколотка, распухла видимо. Нужно бы прекратить абсурдную акцию.
Нет, я почти уверен — Надя в сопровождении нескольких друзей находится от меня метрах в пятидесяти. Там, дальше, где улица упирается в площадь перед Главным вокзалом, стоят еще несколько человек. Похоже, ждут ее. Или меня. Я пытаюсь ее догнать. Я должен наконец это узнать.
Площадь Вилли Брандта. Они куда-то исчезли. Главный вокзал? Больше им деваться некуда — на площади ни души. Я хромаю туда.
Внутри все бурлит. Универмаг в зале даже в это время напоминает пчелиный улей. Разверстые катакомбы на двух пересекающихся уровнях, связанные широкими эскалаторами. Отдельные магазины — как соты. Между ними, залитые ароматами и блистающим светом скапливаются человеческие тела. Ведут свои музыкально подсвеченные, непостижимые, говорящие хороводы, перемещаются дальше. Я хромаю вместе со всеми, в густой толпе. Иногда, на непреодолимом расстоянии, я, кажется, вижу в толчее того или другого из школьников. И его тут же поглощает масса.
Сажусь в один из лифтов. Стеклянная колба возносит меня от плещущего фонтана под стеклянный купол и выталкивает на поверхность.
Прислоняюсь к баллюстраде на первом этаже, заглядываю в бездну подо мной. Преисподняя. Подполье. Андерграунд. Сияющий дворец. Вон сквозь толпу молодых людей у входа в какой-то бутик пробирается Карин Кирш. Майк Бентц выходит из магазина грампластинок. Наташа Обермайер примеряет солнечные очки у стенда прямо подо мной. Она оглядывается, смотрит вверх. Не знаю, заметила ли она меня. Идет дальше. Не снимая очков. Встает на эскалатор, поднимается вверх, на первый этаж. Я иду за ней.
На пустой площади, где стоянка автобусов, неожиданное безмолвие. Я только что, перед боковым входом, потерял Наташу из виду. Она могла выбрать только этот путь. Другие наверняка где-то поблизости. Я пересекаю полукружие площади. Нога ноет. Должна же она где-то объявиться. Гютерштрассе. Унылая, безлюдная, теряется в темноте. Вряд ли она свернула сюда. Значит, направо, мимо футуристической стекляшки. На ту сторону большой улицы. Она явно ведет к центру. Типичные здания в стиле неогрюндерства, руины, расписанные иероглифами-граффити, окна по большей части выбиты. Резиденц-отель Виктора. Винтергартенштрассе. Передо мной вырастает обветшавшая высотка с медленно вращающимся двойным М на шпиле. До воссоединения — единственный символ Лейпцига. На огромных пронзительно ярких почтовых марках, мы собирали их в детстве. И вот я стою перед силуэтом высотки, вокруг которой теснятся люди. Молодые люди. На запущенном газоне между расхристанными кустами припарковано несколько машин. Молодые люди. Это могут быть они. Здесь что-то вроде стоянки. На заднем плане мрачное строение из бетона. Мимо марширует группа из трех человек. Присоединяется к остальным. Там, оказывается, стоят еще несколько группок. Сходятся и расходятся, выписывают круги. Хореография. Театр. Должно быть, это они.
Стою в тени на углу Резиденц-отеля, смотрю на них, а перед глазами — девочка из Литтлтона. Все больше людей собирается на площади, больше, чем я ожидал. Револьвер приставлен ко лбу. Что та девочка в Литтлтоне, что эта, не важно. Например, какие-то конкурирующие банды. Что если я случайно угожу в совершенно чужие дела?
Плевать. Охота закончилась, я знаю. Теперь я знаю и то, что меня ждет. Как выглядит ответ. Кто бы ни сбивался в толпу на площади, цель достигнута, позиция занята. Я все равно не могу идти дальше. Ни вперед, ни назад. Странная какая тишина. Неподвижность, всеобщий паралич. Ночь, словно увиденная через лупу. Беззвездное небо. Мчащиеся мимо машины обеспечивают музыку из кинофильмов. Мирная картина. Ничто не указывает, за что стоит бороться, что стоит защищать. Ни у кого нет врагов. Кукольный мир под стеклянным колпаком. Безмолвный театр теней. Ритуал. Невидимые колесики приводят в движение фигуры, и те танцуют, каждая на своем месте, для себя одной. Мирная картинка. Револьвер приставлен ко лбу. Лицо девочки. Я тоже совсем спокоен. Сердце колотится от бега, немного побаливает нога. Осталась только голая необходимость. Насилие висит в воздухе. Без запаха, без свойств, без четких признаков. Хамелеон. Насилие, которое в любой момент может вырваться из каждого. Неуловимое, постоянно присутствующее. Из меня оно тоже вырвется. Вот сейчас. То, что произойдет, как раз и есть оно. Взрыв. Разряд. Тела, которые взорвутся, к которым подсоединена взрывчатка. Я это вижу. Кожа, вздутия, красная плоть. Мирная картинка. Я это увижу. Теперь или позже.
Теперь. Я так хочу. Хочу действительности. Я не добивался ничего другого. Так должно быть, должно обнаружиться. Они должны ответить. Должны воспользоваться этим языком, единственным, что есть в их распоряжении. Даже если он приведет к крайностям. Но что такое крайность? Смерть человека? Моя смерть? Какая моя роль? Жертвы? Должен ли я вмешаться, предотвратить, в последнюю секунду изменить траекторию? Могу ли я, должен ли, имею ли право вмешаться? Разве я здесь учитель? Воспитатель? Разве речь идет о передаче опыта, знаний? Есть ли в этом еще какой-то смысл? Разве по обе стороны баррикады не стоят погибшие? Брошенные на произвол судьбы? А может быть, я и есть поджигатель, первопричина, взрывчатый материал? И мой долг взорваться, взлететь на воздух вместе с ними? А стоит ли? Если все пойдет дальше, как шло? И поверхность сомкнется над нами, над Лейпцигом, над этой классной поездкой, как она смыкается надо всем?
Слишком поздно. Я уже не выйду из этой истории. Они давно заметили, что я смотрю на них. И переходят к делу, там, на площади. Похоже, задержали кого-то, женщину. Может быть, это Надя. Двое встают сзади, держат ее за руки, двое по бокам. Она вырывается. Кто-то из другой группы подходит к ней, мужчина, вероятно. Похоже, он бьет ее по лицу. Не слышно ни звука, он наклоняется над ней, видимо, собирается изнасиловать. Нет, он поворачивается, удаляется. Это мог быть Дэни. Все-таки женщину не удерживают. Может, это никакая не женщина, судя по движениям. Она бежит вслед за мужчиной. Какой-то предмет сверкнул в воздухе. Рука на высоте головы. Обе группы подбегают, похоже, хотят навалиться на нападающего. Хватают его. Отпускают. Третья группа из четырех человек. Они бешено жестикулируют, что-то объясняют. Указывают на меня. Теперь все скрылись за автомобилями. Снова выныривают эти четверо. Стоят и курят на улице перед газоном. Прямо напротив меня. В шапках, рот и нос закрыты платками. Лиц не видно. Раздается тихий стон. Звук ударов. Как будто ремнем. Я представлю себе тело. Лежащее на земле. Полуобнаженное. Я не знаю, что происходит. Девушка, которая молит не убивать. Револьвер, приставленный ко лбу. Надя. Если я ей помогу, они меня убьют. Если убегу, они меня отловят. Они все равно меня достанут. Так что я выхожу к ним сам. Хромаю им навстречу. А если они заманивают меня в ловушку? Чтобы унизить? Высмеять? Я раскрываю нож. Посмотрим.
Вон она заворачивает за угол. За ней.
Вот она. Бросилась бежать.
Лабиринт переулков.
Я потерял Надю. Но постепенно начал сомневаться, она ли это была. Я знаю, она стояла у окна. Теперь я гонюсь за фантомом.
Фантом вдруг оказывается позади меня. Надвигается. Может, все-таки она. Но я не видел у нее такой тренировочной куртки. Приближается. Я удираю.
Когда я нырнул в этот переход, она пронеслась мимо. Вероятно, всего лишь какая-то студентка, бегает трусцой по ночам. Снова заныла щиколотка, распухла видимо. Нужно бы прекратить абсурдную акцию.
Нет, я почти уверен — Надя в сопровождении нескольких друзей находится от меня метрах в пятидесяти. Там, дальше, где улица упирается в площадь перед Главным вокзалом, стоят еще несколько человек. Похоже, ждут ее. Или меня. Я пытаюсь ее догнать. Я должен наконец это узнать.
Площадь Вилли Брандта. Они куда-то исчезли. Главный вокзал? Больше им деваться некуда — на площади ни души. Я хромаю туда.
Внутри все бурлит. Универмаг в зале даже в это время напоминает пчелиный улей. Разверстые катакомбы на двух пересекающихся уровнях, связанные широкими эскалаторами. Отдельные магазины — как соты. Между ними, залитые ароматами и блистающим светом скапливаются человеческие тела. Ведут свои музыкально подсвеченные, непостижимые, говорящие хороводы, перемещаются дальше. Я хромаю вместе со всеми, в густой толпе. Иногда, на непреодолимом расстоянии, я, кажется, вижу в толчее того или другого из школьников. И его тут же поглощает масса.
Сажусь в один из лифтов. Стеклянная колба возносит меня от плещущего фонтана под стеклянный купол и выталкивает на поверхность.
Прислоняюсь к баллюстраде на первом этаже, заглядываю в бездну подо мной. Преисподняя. Подполье. Андерграунд. Сияющий дворец. Вон сквозь толпу молодых людей у входа в какой-то бутик пробирается Карин Кирш. Майк Бентц выходит из магазина грампластинок. Наташа Обермайер примеряет солнечные очки у стенда прямо подо мной. Она оглядывается, смотрит вверх. Не знаю, заметила ли она меня. Идет дальше. Не снимая очков. Встает на эскалатор, поднимается вверх, на первый этаж. Я иду за ней.
На пустой площади, где стоянка автобусов, неожиданное безмолвие. Я только что, перед боковым входом, потерял Наташу из виду. Она могла выбрать только этот путь. Другие наверняка где-то поблизости. Я пересекаю полукружие площади. Нога ноет. Должна же она где-то объявиться. Гютерштрассе. Унылая, безлюдная, теряется в темноте. Вряд ли она свернула сюда. Значит, направо, мимо футуристической стекляшки. На ту сторону большой улицы. Она явно ведет к центру. Типичные здания в стиле неогрюндерства, руины, расписанные иероглифами-граффити, окна по большей части выбиты. Резиденц-отель Виктора. Винтергартенштрассе. Передо мной вырастает обветшавшая высотка с медленно вращающимся двойным М на шпиле. До воссоединения — единственный символ Лейпцига. На огромных пронзительно ярких почтовых марках, мы собирали их в детстве. И вот я стою перед силуэтом высотки, вокруг которой теснятся люди. Молодые люди. На запущенном газоне между расхристанными кустами припарковано несколько машин. Молодые люди. Это могут быть они. Здесь что-то вроде стоянки. На заднем плане мрачное строение из бетона. Мимо марширует группа из трех человек. Присоединяется к остальным. Там, оказывается, стоят еще несколько группок. Сходятся и расходятся, выписывают круги. Хореография. Театр. Должно быть, это они.
Стою в тени на углу Резиденц-отеля, смотрю на них, а перед глазами — девочка из Литтлтона. Все больше людей собирается на площади, больше, чем я ожидал. Револьвер приставлен ко лбу. Что та девочка в Литтлтоне, что эта, не важно. Например, какие-то конкурирующие банды. Что если я случайно угожу в совершенно чужие дела?
Плевать. Охота закончилась, я знаю. Теперь я знаю и то, что меня ждет. Как выглядит ответ. Кто бы ни сбивался в толпу на площади, цель достигнута, позиция занята. Я все равно не могу идти дальше. Ни вперед, ни назад. Странная какая тишина. Неподвижность, всеобщий паралич. Ночь, словно увиденная через лупу. Беззвездное небо. Мчащиеся мимо машины обеспечивают музыку из кинофильмов. Мирная картина. Ничто не указывает, за что стоит бороться, что стоит защищать. Ни у кого нет врагов. Кукольный мир под стеклянным колпаком. Безмолвный театр теней. Ритуал. Невидимые колесики приводят в движение фигуры, и те танцуют, каждая на своем месте, для себя одной. Мирная картинка. Револьвер приставлен ко лбу. Лицо девочки. Я тоже совсем спокоен. Сердце колотится от бега, немного побаливает нога. Осталась только голая необходимость. Насилие висит в воздухе. Без запаха, без свойств, без четких признаков. Хамелеон. Насилие, которое в любой момент может вырваться из каждого. Неуловимое, постоянно присутствующее. Из меня оно тоже вырвется. Вот сейчас. То, что произойдет, как раз и есть оно. Взрыв. Разряд. Тела, которые взорвутся, к которым подсоединена взрывчатка. Я это вижу. Кожа, вздутия, красная плоть. Мирная картинка. Я это увижу. Теперь или позже.
Теперь. Я так хочу. Хочу действительности. Я не добивался ничего другого. Так должно быть, должно обнаружиться. Они должны ответить. Должны воспользоваться этим языком, единственным, что есть в их распоряжении. Даже если он приведет к крайностям. Но что такое крайность? Смерть человека? Моя смерть? Какая моя роль? Жертвы? Должен ли я вмешаться, предотвратить, в последнюю секунду изменить траекторию? Могу ли я, должен ли, имею ли право вмешаться? Разве я здесь учитель? Воспитатель? Разве речь идет о передаче опыта, знаний? Есть ли в этом еще какой-то смысл? Разве по обе стороны баррикады не стоят погибшие? Брошенные на произвол судьбы? А может быть, я и есть поджигатель, первопричина, взрывчатый материал? И мой долг взорваться, взлететь на воздух вместе с ними? А стоит ли? Если все пойдет дальше, как шло? И поверхность сомкнется над нами, над Лейпцигом, над этой классной поездкой, как она смыкается надо всем?
Слишком поздно. Я уже не выйду из этой истории. Они давно заметили, что я смотрю на них. И переходят к делу, там, на площади. Похоже, задержали кого-то, женщину. Может быть, это Надя. Двое встают сзади, держат ее за руки, двое по бокам. Она вырывается. Кто-то из другой группы подходит к ней, мужчина, вероятно. Похоже, он бьет ее по лицу. Не слышно ни звука, он наклоняется над ней, видимо, собирается изнасиловать. Нет, он поворачивается, удаляется. Это мог быть Дэни. Все-таки женщину не удерживают. Может, это никакая не женщина, судя по движениям. Она бежит вслед за мужчиной. Какой-то предмет сверкнул в воздухе. Рука на высоте головы. Обе группы подбегают, похоже, хотят навалиться на нападающего. Хватают его. Отпускают. Третья группа из четырех человек. Они бешено жестикулируют, что-то объясняют. Указывают на меня. Теперь все скрылись за автомобилями. Снова выныривают эти четверо. Стоят и курят на улице перед газоном. Прямо напротив меня. В шапках, рот и нос закрыты платками. Лиц не видно. Раздается тихий стон. Звук ударов. Как будто ремнем. Я представлю себе тело. Лежащее на земле. Полуобнаженное. Я не знаю, что происходит. Девушка, которая молит не убивать. Револьвер, приставленный ко лбу. Надя. Если я ей помогу, они меня убьют. Если убегу, они меня отловят. Они все равно меня достанут. Так что я выхожу к ним сам. Хромаю им навстречу. А если они заманивают меня в ловушку? Чтобы унизить? Высмеять? Я раскрываю нож. Посмотрим.