Страница:
— Но только помни, я никого не убивал ни в Ко-Ро-Ба, ни где-либо еще, — добавил он.
— Убей нас обоих, — сказала Сура, прижимая к себе безобразного Хо-Ту, — хотя он невиновен.
— Это он убил, — сказал я.
— Нет, — покачал головой Хо-Ту, — я не тот, кого ты ищешь.
— Это был именно ты, — настаивал я.
— Нет, — повторил Хо-Ту.
— А кто только что так же пытался убить и меня?
— Да, это так, — признал Хо-Ту. — Ты увел мою женщину.
— Ты глупец, — целуя его мокрыми от слез губами, бормотала Сура. — Неужели бы ты убил из-за простой рабыни?
— Я люблю тебя! — воскликнул Хо-Ту. — Люблю!
— И я тоже, Хо-Ту, — ответила она. — Я тоже люблю тебя!
Он застыл, пораженный этим признанием. Этот грубый, всегда невозмутимый человек, казалось, был потрясен. Даже мне было заметно, как дрожали его лежащие на плечах Суры узловатые руки.
— Ты любишь? — спросил он. — Любишь Хо-Ту, который так уродлив, что недостоин называться человеком?
— Да, люблю уже много лет.
— Я даже не человек, — запинаясь, бормотал он.
— В тебе, Хо-Ту, уживается и храброе сердце ларла, и нежность цветка. Я нашла в тебе и доброту, и уважение, и силу — все, что может дать человеку любовь, — она честно смотрела ему в глаза. — Никто на Горе не достоин называться человеком больше, чем ты.
— Я никого не убивал, — сказал он ей.
— Я знаю, — ответила она, — Ты не мог этого сделать.
— Но когда я подумал о нем… О том, что он сделает с тобой… — мне захотелось убить его! Убить!
— Он даже не притронулся ко мне, — ответила Сура. — Ты что, не понимаешь? Он хотел меня защитить и именно поэтому накрыл своим телом.
— Это правда? — спросил Хо-Ту.
Я не ответил.
— Он носит черную тунику, — сказала Сура, — но я не знаю, кто он на самом деле. Он не принадлежит к черной касте.
— Давайте не будем об этом говорить, — жестко сказал я.
Хо-Ту посмотрел мне в глаза.
— Кто бы вы ни были, — сказал он, — знайте: я никого не убивал.
— Думаю, мне лучше уйти к себе, — сказал я, желая как можно скорее остаться одному.
— Я ранил вас, — сказал Хо-Ту, смущенно поглядывая на мою руку.
— Если бы ты знал, как ты ранил меня, — проворчала Сура.
В её голосе все ещё чувствовалась обида, вызванная воспоминаниями о мучительных минутах, которые ей пришлось пережить.
— Прости, — вздохнул Хо-Ту, — прости меня!
Она рассмеялась.
— Старший надсмотрщик просит прощения у рабыни за то, что ткнул её шокером для рабов!
Хо-Ту оглянулся и заметил расчерченный на клеточки лоскут шелка и разбросанные по полу бутылочки, пузырьки и пробки.
— А что вы здесь делали? — удивленно спросил он.
— Этими штуками, — кивнула она на наши фигуры, — он учил меня игре.
Хо-Ту криво усмехнулся.
— Ну и что, тебе понравилось? — поинтересовался он.
— Нет, Хо-Ту, — рассмеялась Сура, целуя его. — Для меня все это слишком сложно.
— Если хочешь, я тоже могу с тобой поиграть, — предложил он.
— Нет, Хо-Ту, — ответила она. — Эта игра мне не понравилась.
Она высвободилась из его объятий и взяла стоявший в углу калик. Затем она устроилась на полу, скрестив ноги, как чаще всего играют на этом инструменте, и начала тихо перебирать тонкие струны. Вскоре из разрозненных звуков начала вырисовываться грустная мелодия, а из сопровождавших её слов женщины родилась песня, песня о караванах, бредущих с Тора, и о вечной любви.
Они не заметили, как я вышел из комнаты.
Я отыскал Фламиниуса, медика, в его комнате, и он, хотя и был несколько навеселе, тщательно обработал мне нанесенную ножом Хо-Ту рану. Она, по его словам, оказалась неопасной.
— Эти развлечения в Кейджералию могут быть довольно опасными, — заметил Фламиниус, перевязывая мне руку куском чистой белой материи.
— Верно, — не мог не признать я.
Даже сюда, в кабинеты медиков, доносились из разных концов дома Кернуса смех и шумная возня в загонах подвыпивших рабов и беготня не на шутку расходившихся, неистощимых на выдумки охранников, развлекавшихся кто во что горазд.
— Это уже шестая ножевая рана, с которой ко мне обращаются за сегодняшний день.
— Вот как? — удивился я.
— Да, — кивнул Фламиниус — А ваш противник, я полагаю, уже мертв? — поинтересовался он.
— Нет, — ответил я.
— Ну да! — не мог поверить Фламиниус.
— Я получил это ранение в комнате Суры, — пояснил я.
— Ну и девчонка! — расхохотался он и поглядел на меня, криво усмехнувшись. — Но думаю, госпожа Сура кое-чему научилась за сегодняшний вечер?
Я вспомнил свой прочитанный ей краткий курс по игре и уверенно кивнул.
— Да, в этот вечер Сура узнала много нового.
Фламиниус удовлетворенно рассмеялся.
— Это такая дерзкая рабыня! Я бы, признаться, и сам занялся ею, но, боюсь, Хо-Ту это вряд ли бы понравилось. Он относится к ней с болезненной ревностью, представляете — к ней, рабыне! Кстати, Хо-Ту вечером искал вас.
— Я знаю.
— Остерегайтесь его, — предупредил Фламиниус.
— Не думаю, чтобы Хо-Ту осмелился как-нибудь обеспокоить Кууруса из касты убийц, — ответил я, поднимаясь на ноги.
Фламиниус посмотрел на меня с усиленным винными парами благоговейным ужасом. Затем с подчеркнуто уверенными движениями встал, подошел к сундуку, извлек из него большую бутыль паги, откупорил её и, к моему удивлению, наполнил два кубка. Затем с задумчивым и каким-то отрешенным видом он отхлебнул из одного кубка и, подержав жгучую жидкость во рту, не меняя выражения лица, позволил ей продолжить свой путь в желудок. После этого лицо его тут же просветлело.
— Судя по тому, что я видел и слышал о вас, — заметил я, — вы кажетесь мне мастером своего дела.
Он протянул второй кубок мне — мне, носящему черную тунику!
— К четвертому году правления Марленуса я уже считался лучшим представителем своей касты во всем Аре.
Я отхлебнул глоток из предложенного мне кубка.
— А затем вы открыли для себя пагу? — невинно предположил я.
— Нет.
— Несчастная любовь?
— Нет, — улыбнулся Фламиниус, — тоже нет, — он вторично приложился к кубку. — Я начал заниматься поисками средств борьбы против дар-косиса.
— Но ведь дар-косис неизлечим.
— Одно время, сотни лет назад, люди моей касты действительно прямо заявили об этом. Но некоторые им не поверили и продолжали свою работу. Результатом их исследований стала стабилизирующая сыворотка.
Будучи болезнью заразной, распространяемой, очевидно, каким-то вирусом, дар-косис, называемый в простонародье священной или, в зависимости от отношения к ней, проклятой болезнью, представлял собой настоящую трагедию для Гора. Пораженные ею — или попросту «проклятые» — считались отверженными, и им категорически запрещался доступ в общество нормальных здоровых людей. Они, как правило, бродили где-нибудь по проселочным дорогам, завернутые в напоминающие саван покрывала, и, поминутно стуча специальными деревянными колотушками, предупреждали их звуком возможных встречных о своем несущем беду приближении. Некоторые из них изъявляли желание быть помещенными в особые резервации для пораженных дар-косисом — три из которых, кстати, располагались неподалеку от Ара, — где их обеспечивали едой и питьем и где они были совершенно отрезаны от всего мира. Болезнь эта в высшей степени заразна, и каждый заболевший ею тут же признается действующим законодательством умершим.
— Но ведь считается, что дар-косис насылается самими Царствующими Жрецами на тех, кто вызвал их неудовольствие, — сказал я.
— Все это выдумки посвященных, — отмахнулся Фламиниус. — Нет в этой болезни ничего священного, есть лишь боль, страдания и смерть.
— Но почему вы так уверены, что посвященные лгут?
— Мне их мнение безразлично. Я медик и меня прежде всего интересует сама болезнь и её причины, а не домыслы на этот счет невежественных людей.
— Расскажите все, что вы знаете, — попросил я.
— В течение многих лет, и в частности незадолго до 10110 года, появления в Аре Па-Кура и его приспешников, я и некоторые другие в Цилиндре медиков занимались секретными исследованиями. Каждый день мы посвящали работе и бесконечным экспериментам. К несчастью, весть о наших исследованиях дошла до высоких посвященных, о них рассказал по злобе или из-за денег один из младших медиков, дисквалифицированных за свою некомпетентность. Цилиндр посвященных потребовал от совета касты медиков не только прекратить наши работы в этом направлении без права их последующего возобновления, но и уничтожить все результаты, которые нам удалось получить. Хочу с удовольствием заметить, что медицинские чиновники были на нашей стороне. Вообще большой любви в отношениях между медиками и клерикалами не наблюдалось, как, впрочем, и между посвященными и писцами. Тогда Цилиндр высоких посвященных обратился в Верховный Городской Совет с просьбой прекратить нашу работу, но члены Совета по настоянию Марленуса, занимавшего тогда трон убара, позволили нам продолжать исследования. — Фламиниус рассмеялся. — Я помню его разговор с верховным служителем высоких посвященных. Марленус тогда заявил, что только сами Царствующие Жрецы способны решать, позволить ли нам продолжать свою работу или прекратить её. А уж они, будучи хозяевами этой планеты, при их неодобрительном отношении к научным исследованиям, безусловно, давно бы уже нашли способ положить им конец.
Я рассмеялся.
Это озадачило Фламиниуса.
— Редко можно увидеть кого-нибудь из черной касты смеющимся.
Я пропустил его замечание мимо ушей.
— И что было потом?
Фламиниус отхлебнул вина, и в его взгляде появилась печаль.
— Еще до наступления новой Переходной стрелки, — продолжал он, — Цилиндр медиков подвергся вооруженному нападению. Все, что горело, было сожжено, результаты исследований, записи, подопытные животные уничтожены; сам цилиндр также серьезно пострадал, а все, кто в нем вместе со мной работал, либо погибли, либо просто исчезли. — Он задрал на груди тунику. Я увидел, что все его тело покрыто огромными шрамами от ожогов. — Это я заработал, когда пытался спасти хоть какие-то наши записи. Но меня избили, а все свитки уничтожили.
— Как это ужасно, — покачал я головой.
Фламиниус был пьян. Может быть, именно поэтому ему хотелось поговорить сейчас со мной, единственным собеседником, хотя и из черной касты В его глазах стояли слезы.
— Незадолго до этого у меня в лаборатории уже был целый выводок уртов, организм которых успешно противостоял вирусу дар-косиса. Мне даже удалось сделать сыворотку на основе их крови, которая, будучи введена в организм других животных, делала их невосприимчивыми к заболеванию. Это, конечно, были только первые шаги, самое начало настоящих исследований, но я возлагал на них большие надежды.
— А эти люди, которые напали на Цилиндр медиков, — кто они?
— Какие-то приспешники посвященных, конечно, — пожал плечами Фламиниус. — Самим посвященным по положению, занимаемому их кастой, и по роду их деятельности запрещалось, естественно, носить оружие и совершать убийство. Поэтому для этой цели они часто нанимали себе людей со стороны.
— Нападавшие не были задержаны?
— Большинство из них скрылись. Двоих поймали и, следуя законодательству, доставили для первого допроса на суд высоких посвященных. — У Фламиниуса вырвался злобный смешок. — И им «каким-то чудом удалось сбежать»…
— Вы не пытались начать работу заново? — спросил я.
— Все пропало, — ответил Фламиниус. — Записи, оборудование, подопытные животные — все. Некоторые из членов моего персонала погибли. Те же, кому удалось выжить, не хотели продолжать работу, — он приложился к кубку с пагой. — А кроме того, в случае продолжения наших экспериментов никто не помешает посвященным прибегнуть к огню и мечу снова.
— И что же вы сделали?
Фламиниус рассмеялся.
— Я подумал, каким глупцом я был. Как-то я забрел на пепелище, туда, где стояло здание, в котором мы так много времени и сил потратили на наши исследования, и долго смеялся. Бродил среди разрушенных стен и сгоревших обломков нашего оборудования и смеялся! Тогда-то я и осознал, что мне никогда не победить посвященных. Они всегда сумеют добиться своего.
— Я так не думаю.
— Цензура, контроль над всем, что принимается за правду, — сказал Фламиниус, — всегда подавит собой истинную правду, столь же смешную и нелепую, как и сам надзор над ней.
— Не верьте этому, — сказал я.
— О, я смеялся, — продолжал Фламиниус, — и начал понимать, что движет людьми алчность, стремление к удовольствиям, золоту и власти и что я, Фламиниус, пожелавший потратить всю свою жизнь на бесплодные попытки победить одну-единственную болезнь, просто глупец. На следующий же день после моего посещения пепелища я предложил свои услуги дому Кернуса, где я и работаю уже много лет. Я доволен. Мне хорошо платят. У меня достаточно золота, хватает власти, возможностей и рабынь красного шелка. Чего ещё желать человеку?
— Быть Фламиниусом, — ответил я.
Он рассмеялся и затряс головой.
— Нет, — сказал он. — Я узнал истинную цену человеку. Этот дом хорош для подобных открытий, — он посмотрел на меня мутными, полными ненависти глазами. — Я презираю людей! Презираю! Вот почему я пью с тобой.
Я коротко кивнул ему и собрался уходить.
— И последнее во всей этой маленькой истории, — сказал он мне вслед.
Я обернулся. Он опять возился с бутылью.
— На играх второго ен'кара, — сказал он, — на Стадионе Клинков я видел верховного служителя высоких посвященных.
— Ну и что? — спросил я.
— Он об этом ещё не знает… И не узнает, наверное, ещё с год.
— О чем не узнает? — не понял я.
Фламиниус рассмеялся и налил себе очередную порцию выпивки.
— О том, что он болен дар-косисом, — ответил он.
Я медленно брел по дому. Близилась полночь, однако то тут, то там до меня доносились отголоски Кейджералии, празднование которой зачастую продолжается до рассвета.
Я шел, погруженный в свои мысли, и ноги сами снова привели меня в обеденный зал дома Кернуса. Я походил по залу и, толкаемый любопытством, открыл дверь, через которую уволакивали предназначенных на съедение зверю рабов. За дверью оказалась длинная лестница.
Стараясь не шуметь, я поднялся по ступеням до верхней площадки, откуда шел широкий коридор, в конце которого я увидел двух сидевших на полу охранников. Заметив меня, они мгновенно вскочили на ноги. Я медленно приблизился. Оба стражника были вооружены. Выглядели они совершенно трезвыми, хорошо отдохнувшими, собранными.
— С Кейджералией, — поприветствовал я их. Вместо ответа они обнажили оружие.
— Сюда входить запрещено, Несущий Смерть, — сказал один из них.
— Хорошо, — ответил я, оглядывая тяжелую, обитую железом дверь за их спиной. С нашей стороны она была не заперта, и это меня заинтересовало. Мне казалось, что она, наоборот, должна быть закрытой на множество запоров, чтобы не оставить ни малейшей возможности выбраться находящемуся внутри зверю. Запоры, однако, на двери имелись два толстых бруса и соответствующие им две металлические скобы.
Внезапно из-за двери донесся глухой рев.
— Мы тут устроили поединок на кривых ножах, — доложил я, — и я получил ранение.
Я отвернул рукав туники и показал им наложенную повязку, сквозь которую просочилось несколько капель крови.
В глазах охранников появился страх.
— Уходите отсюда! — воскликнул первый стражник.
— Сейчас я вам покажу, — не обращая внимания на их явную тревогу, сказал я, разматывая повязку на руке.
За дверью раздался дикий громкий рев, и мне показалось, будто я слышу скрежет когтей по каменной стене.
— Уходите! — настойчиво повторил второй стражник. — Уходите отсюда!
— Рана совсем не серьезная, — старался я их успокоить, показывая для убедительности края разошедшейся кожи, с которой после снятия повязки снова начала сочиться кровь.
И тут я, к своему ужасу, услышал, как что-то изнутри бросилось на дверь. Удар был такой силы, что казалось, будто она вот-вот вывалится, однако тяжелые створки выдержали натиск и отошли назад. Можно было предположить, что с той стороны двери также есть запоры. Затем я услышал звук, очевидно, двигаемых в пазах засовов, словно что-то или кто-то пытался удержать их на месте. Значит, дверь могла запираться и открываться изнутри.
Тут раздался новый дикий, безумный рев, и мне показалось, что задвижка с той стороны двери с грохотом вышла из пазов. Оба стражника побледнели от ужаса и поспешно бросились запирать дверь с этой стороны, заводя два тяжелых бруса в предназначенные для них железные скобы. Покончив с этим, они застыли в напряженном ожидании, не сводя с двери наполненного животным страхом взгляда. Доносящиеся изнутри звуки вселяли ужас. Зверь бесновался, царапая двери мощными когтями и бросаясь на них с такой силой и остервенением, что казалось, двери давно уже должны были слететь с петель.
— Уходите! Убирайтесь отсюда! — бросил мне один из стражников.
— Ладно, — сказал я и, пожав плечами, двинулся по коридору назад.
До моего слуха ещё долгое время долетали изрыгаемые охранниками проклятия и грохот ударов в двери, непонятно каким образом выдерживающей бешеный натиск зверя. На верхней лестничной площадке я ненадолго задержался и дождался того момента, когда звериный рев наконец прекратился, а вслед за этим через минуту я услышал звук задвигаемых с той стороны засовов, значит, дверь теперь была заперта и изнутри. Еще через некоторое время охранники, успокоившись, отодвинули с наружной части двери оба тяжелых бруса.
Внутри комнаты стояла мертвая тишина.
И снова я бродил по дому, то и дело натыкаясь на перепившихся охранников и членов обслуживающего персонала, приветствующих меня неизменным: «С Кейджералией!» и слышащих от меня столь же неизменное, как пароль, поздравление.
В голове постоянно вертелась одна и та же мысль, к которой я, сам не зная почему, все время возвращался.
Видимой причины тому не было: мысль казалась не привязанной ни к чему конкретно и вызвана была, вероятно, случайно брошенным мне Кернусом замечанием. «Из тебя, Несущий Смерть, — сказал он мне, — никогда бы не вышел настоящий игрок». Его слова прочно засели у меня в голове и не давали покоя.
С противоположной стороны тянулся ряд дверей, ведущих, очевидно, в кладовые и запертых сейчас на тяжелые замки. Здесь же стояло несколько корзин с фруктами. Почти половину стены занимала печь с громадной ямой для разведения огня и боковым проемом для подбрасывания дров. На каменной стенке печи виднелись углубления для установки над огнем решетки, а с потолка на цепях свисали крюки для подвешивания котла.
Сейчас огня не было, но по обгоревшим головешкам ещё пробегали кое-где затухающие всполохи. Кроме них, комнату освещал один-единственный небольшой светильник, заправленный жиром тарлариона и подвешенный у самого потолка с той стороны помещения, где к стене были прикованы рабы, что, вероятно, облегчало часовому, проходившему здесь каждые два часа, проверять их наличие. Огонь в остальных светильниках был приглушен, и в комнате царил полумрак.
Я вытащил из корзины вторую бутылку с пагой и протянул её этой, безносой.
— Спасибо, хозяин, — сказал она, улыбаясь и возвращаясь на свое место под кольцом, к которому тянулась приковывающая рабыню цепь. Я заметил, что она, опустившись на пол, легко толкнула локтем двух сидящих от неё справа и слева девушек, с радостным видом показывая им бутыль.
— С Кейджералией, — улыбнулся я ей.
— С Кейджералией, — ответила она.
И снова ко мне вернулась та же неотвязная мысль. «Из тебя, Несущий Смерть, никогда не вышел бы настоящий игрок». Настроение сразу же резко ухудшилось, я с мрачным видом выбрался в коридор и стал спускаться по ступеням, ведущим на нижние этажи и в глубь цилиндра. «Никогда… не вышел… игрок… настоящий игрок… никогда…» — сопровождала каждый мой шаг проклятая мысль.
Она доводила меня до тошноты. Я начал даже бояться её, затем меня охватило раздражение. Она вцепилась в мой мозг когтями, раздирала, бросалась на него, как тот зверь, невидимый за тяжелой окованной дверью.
«Из тебя, Несущий Смерть, никогда бы не вышел настоящий игрок».
С бутылью паги в руке я прошел мимо охранников и стал осторожно пробираться по узким металлическим мосткам, тянущимся над железными клетками, забитыми перепившими в честь праздника рабами, спавшими, разметавшись, на каменном полу, сидевшими, уставясь отупевшим, невидящим взглядом в одну точку, или дрожащей рукой подносившими к губам вожделенную бутыль с разбавленной пагой. Я увидел, как одна из женщин, сильно пьяная, протягивала сквозь прутья, отделяющие одну клеть от другой, руку к ближайшей клетке с рабами-мужчинами, продолжая настойчиво бормотать: «Прикоснись ко мне, прикоснись!», но все её соседи спали на каменных плитах мертвецким сном.
На пути снова встретилась лестница. Я миновал этажи с комнатами для допросов, с камерами для рабов, напоминавшими большие зарешеченные каменные мешки, и спускался все ниже и ниже, уходя глубоко под землю, оставляя за спиной все новые и новые этажи с железными клетками для рабов и бросая на ходу приветствовавшим меня охранникам неизменное: «С Кейджералией!».
«Никогда, никогда, Несущий Смерть, из тебя бы не вышел настоящий игрок», — подгоняла меня словно следующая по пятам злорадная мысль, ставшая моим назойливым, похлопывающим по плечу, заглядывающим в глаза попутчиком, присутствие которого, мне начинало казаться, я ощущал уже физически всем своим телом.
Я добрался до самого нижнего этажа.
— Кто идет? — крикнул мне изумленный охранник.
— Это я, Куурус из черной касты. — По приказу Кернуса разношу пагу пленникам по случаю празднования Кейджералии.
— Но здесь только один пленник, — сообщил недоумевающий стражник.
— Значит, больше паги достанется нам с тобой, — ответил я, вытаскивая из бутылки пробку.
На лице охранника появилась радостная ухмылка.
— Я провел здесь всю Кейджералию, — бормотал он в промежутках между большими глотками, — сидя один, без паги. Они даже девушку мне не прислали, — чувствовалось, что возмущению его не было предела.
Я вначале было решил, что стоящий здесь на посту охранник получил приказ оставаться трезвым даже в сегодняшний вечер, но, увидев, с какой прытью он разрушает это мое неверное предположение, догадался, что о нем, вероятно, просто забыли в общей суматохе празднества.
Успешно справившись с большей частью бутыли нужно признать, весьма вместительной, — он присел на пол, поскольку в этом положении ему теперь легче было держаться на ногах.
— Хорошая пага, — наконец заметил он, заглядывая сквозь горлышко бутылки в остатки мутной жидкости.
Я отошел от него и стал осматривать коридор. По обеим его сторонам тянулись ряды небольших, вероятно, рассчитанных на одного человека камер с металлическими дверями, снабженными окошками для наблюдения. В коридоре было сыро; в расщелинах между каменными плитами поблескивала влага. Полутьму мрачных сводов едва рассеивали тусклые светильники, расположенные на стенах ярдах в тридцати один от другого.
До меня донесся долгий булькающий звук очередного глотка охранника, и я заметил, что теперь он просто сел на пол, прислонившись спиной к стене.
Я взял укрепленный у него над головой факел и пошел по коридору. Двери камер были заперты, но мне удавалось заглянуть внутрь каждой из них, откидывая закрывающую окошко для наблюдения металлическую панель и светя факелом внутри камеры. Все они были доверху уставлены коробками, в большинстве своем напоминавшими те, что выгружались из доставившего рабынь черного корабля на Валтае.
— Пленник в коридоре номер девять, — окликнул меня охранник, имея в виду ответвление коридора, находящееся в противоположной от меня стороне.
Я зашагал назад и едва не наступил на мокрого, поблескивающего серебристой шкурой урта, шмыгнувшего при моем приближении прочь.
— Спасибо, — поблагодарил я охранника, протягивая руку за бутылкой, которую он тут же на прощание снова надолго приложил к губам, затем, с сомнением поглядев на остатки жидкости, опрокинул в себя ещё глоточек и только после этого с явным сожалением отдал почти пустую бутылку мне.
— Я скоро принесу её назад, — пообещал я.
— Там слишком много паги для одного пленника.
— Верно, — подтвердил я. — Значит, скоро я тебе её верну.
Глаза охранника открывались уже с трудом, в замедленных движениях стала наблюдаться вялость.
— Сороковая камера, — кивнул он головой, а точнее, уронил её на грудь.
— Где ключ? — спросил я.
— Возле двери, — ответил он.
— Возле остальных дверей ключей не было, — с сомнением заметил я.
— Остальные ключи хранятся где-то наверху, — пробормотал он. — Я не знаю где.
— Спасибо.
Я двинулся по направлению к девятому коридору.
Вскоре в свете факела мне на глаза попалась камера с номером сорок на небольшой металлической пластине.
Я открыл окошко для наблюдения. Внутри темной, мрачной камеры я едва сумел различить скрюченную фигуру лежащего у дальней стены закованного в цепи человека.
Ящик для ключа находился слева от замочной скважины, футах в четырех от окошка для наблюдений. Маленький, тяжелый металлический ящик был намертво вделан в каменную кладку стены. Отпирался он несколькими поворотами болта с выпуклой головкой. Я проделал все необходимые операции, достал из ящика ключ, вставил его в замочную скважину, отпер замок и открыл тяжелую металлическую дверь камеры. Подняв факел повыше, я вошел внутрь.
— Убей нас обоих, — сказала Сура, прижимая к себе безобразного Хо-Ту, — хотя он невиновен.
— Это он убил, — сказал я.
— Нет, — покачал головой Хо-Ту, — я не тот, кого ты ищешь.
— Это был именно ты, — настаивал я.
— Нет, — повторил Хо-Ту.
— А кто только что так же пытался убить и меня?
— Да, это так, — признал Хо-Ту. — Ты увел мою женщину.
— Ты глупец, — целуя его мокрыми от слез губами, бормотала Сура. — Неужели бы ты убил из-за простой рабыни?
— Я люблю тебя! — воскликнул Хо-Ту. — Люблю!
— И я тоже, Хо-Ту, — ответила она. — Я тоже люблю тебя!
Он застыл, пораженный этим признанием. Этот грубый, всегда невозмутимый человек, казалось, был потрясен. Даже мне было заметно, как дрожали его лежащие на плечах Суры узловатые руки.
— Ты любишь? — спросил он. — Любишь Хо-Ту, который так уродлив, что недостоин называться человеком?
— Да, люблю уже много лет.
— Я даже не человек, — запинаясь, бормотал он.
— В тебе, Хо-Ту, уживается и храброе сердце ларла, и нежность цветка. Я нашла в тебе и доброту, и уважение, и силу — все, что может дать человеку любовь, — она честно смотрела ему в глаза. — Никто на Горе не достоин называться человеком больше, чем ты.
— Я никого не убивал, — сказал он ей.
— Я знаю, — ответила она, — Ты не мог этого сделать.
— Но когда я подумал о нем… О том, что он сделает с тобой… — мне захотелось убить его! Убить!
— Он даже не притронулся ко мне, — ответила Сура. — Ты что, не понимаешь? Он хотел меня защитить и именно поэтому накрыл своим телом.
— Это правда? — спросил Хо-Ту.
Я не ответил.
— Он носит черную тунику, — сказала Сура, — но я не знаю, кто он на самом деле. Он не принадлежит к черной касте.
— Давайте не будем об этом говорить, — жестко сказал я.
Хо-Ту посмотрел мне в глаза.
— Кто бы вы ни были, — сказал он, — знайте: я никого не убивал.
— Думаю, мне лучше уйти к себе, — сказал я, желая как можно скорее остаться одному.
— Я ранил вас, — сказал Хо-Ту, смущенно поглядывая на мою руку.
— Если бы ты знал, как ты ранил меня, — проворчала Сура.
В её голосе все ещё чувствовалась обида, вызванная воспоминаниями о мучительных минутах, которые ей пришлось пережить.
— Прости, — вздохнул Хо-Ту, — прости меня!
Она рассмеялась.
— Старший надсмотрщик просит прощения у рабыни за то, что ткнул её шокером для рабов!
Хо-Ту оглянулся и заметил расчерченный на клеточки лоскут шелка и разбросанные по полу бутылочки, пузырьки и пробки.
— А что вы здесь делали? — удивленно спросил он.
— Этими штуками, — кивнула она на наши фигуры, — он учил меня игре.
Хо-Ту криво усмехнулся.
— Ну и что, тебе понравилось? — поинтересовался он.
— Нет, Хо-Ту, — рассмеялась Сура, целуя его. — Для меня все это слишком сложно.
— Если хочешь, я тоже могу с тобой поиграть, — предложил он.
— Нет, Хо-Ту, — ответила она. — Эта игра мне не понравилась.
Она высвободилась из его объятий и взяла стоявший в углу калик. Затем она устроилась на полу, скрестив ноги, как чаще всего играют на этом инструменте, и начала тихо перебирать тонкие струны. Вскоре из разрозненных звуков начала вырисовываться грустная мелодия, а из сопровождавших её слов женщины родилась песня, песня о караванах, бредущих с Тора, и о вечной любви.
Они не заметили, как я вышел из комнаты.
Я отыскал Фламиниуса, медика, в его комнате, и он, хотя и был несколько навеселе, тщательно обработал мне нанесенную ножом Хо-Ту рану. Она, по его словам, оказалась неопасной.
— Эти развлечения в Кейджералию могут быть довольно опасными, — заметил Фламиниус, перевязывая мне руку куском чистой белой материи.
— Верно, — не мог не признать я.
Даже сюда, в кабинеты медиков, доносились из разных концов дома Кернуса смех и шумная возня в загонах подвыпивших рабов и беготня не на шутку расходившихся, неистощимых на выдумки охранников, развлекавшихся кто во что горазд.
— Это уже шестая ножевая рана, с которой ко мне обращаются за сегодняшний день.
— Вот как? — удивился я.
— Да, — кивнул Фламиниус — А ваш противник, я полагаю, уже мертв? — поинтересовался он.
— Нет, — ответил я.
— Ну да! — не мог поверить Фламиниус.
— Я получил это ранение в комнате Суры, — пояснил я.
— Ну и девчонка! — расхохотался он и поглядел на меня, криво усмехнувшись. — Но думаю, госпожа Сура кое-чему научилась за сегодняшний вечер?
Я вспомнил свой прочитанный ей краткий курс по игре и уверенно кивнул.
— Да, в этот вечер Сура узнала много нового.
Фламиниус удовлетворенно рассмеялся.
— Это такая дерзкая рабыня! Я бы, признаться, и сам занялся ею, но, боюсь, Хо-Ту это вряд ли бы понравилось. Он относится к ней с болезненной ревностью, представляете — к ней, рабыне! Кстати, Хо-Ту вечером искал вас.
— Я знаю.
— Остерегайтесь его, — предупредил Фламиниус.
— Не думаю, чтобы Хо-Ту осмелился как-нибудь обеспокоить Кууруса из касты убийц, — ответил я, поднимаясь на ноги.
Фламиниус посмотрел на меня с усиленным винными парами благоговейным ужасом. Затем с подчеркнуто уверенными движениями встал, подошел к сундуку, извлек из него большую бутыль паги, откупорил её и, к моему удивлению, наполнил два кубка. Затем с задумчивым и каким-то отрешенным видом он отхлебнул из одного кубка и, подержав жгучую жидкость во рту, не меняя выражения лица, позволил ей продолжить свой путь в желудок. После этого лицо его тут же просветлело.
— Судя по тому, что я видел и слышал о вас, — заметил я, — вы кажетесь мне мастером своего дела.
Он протянул второй кубок мне — мне, носящему черную тунику!
— К четвертому году правления Марленуса я уже считался лучшим представителем своей касты во всем Аре.
Я отхлебнул глоток из предложенного мне кубка.
— А затем вы открыли для себя пагу? — невинно предположил я.
— Нет.
— Несчастная любовь?
— Нет, — улыбнулся Фламиниус, — тоже нет, — он вторично приложился к кубку. — Я начал заниматься поисками средств борьбы против дар-косиса.
— Но ведь дар-косис неизлечим.
— Одно время, сотни лет назад, люди моей касты действительно прямо заявили об этом. Но некоторые им не поверили и продолжали свою работу. Результатом их исследований стала стабилизирующая сыворотка.
Будучи болезнью заразной, распространяемой, очевидно, каким-то вирусом, дар-косис, называемый в простонародье священной или, в зависимости от отношения к ней, проклятой болезнью, представлял собой настоящую трагедию для Гора. Пораженные ею — или попросту «проклятые» — считались отверженными, и им категорически запрещался доступ в общество нормальных здоровых людей. Они, как правило, бродили где-нибудь по проселочным дорогам, завернутые в напоминающие саван покрывала, и, поминутно стуча специальными деревянными колотушками, предупреждали их звуком возможных встречных о своем несущем беду приближении. Некоторые из них изъявляли желание быть помещенными в особые резервации для пораженных дар-косисом — три из которых, кстати, располагались неподалеку от Ара, — где их обеспечивали едой и питьем и где они были совершенно отрезаны от всего мира. Болезнь эта в высшей степени заразна, и каждый заболевший ею тут же признается действующим законодательством умершим.
— Но ведь считается, что дар-косис насылается самими Царствующими Жрецами на тех, кто вызвал их неудовольствие, — сказал я.
— Все это выдумки посвященных, — отмахнулся Фламиниус. — Нет в этой болезни ничего священного, есть лишь боль, страдания и смерть.
— Но почему вы так уверены, что посвященные лгут?
— Мне их мнение безразлично. Я медик и меня прежде всего интересует сама болезнь и её причины, а не домыслы на этот счет невежественных людей.
— Расскажите все, что вы знаете, — попросил я.
— В течение многих лет, и в частности незадолго до 10110 года, появления в Аре Па-Кура и его приспешников, я и некоторые другие в Цилиндре медиков занимались секретными исследованиями. Каждый день мы посвящали работе и бесконечным экспериментам. К несчастью, весть о наших исследованиях дошла до высоких посвященных, о них рассказал по злобе или из-за денег один из младших медиков, дисквалифицированных за свою некомпетентность. Цилиндр посвященных потребовал от совета касты медиков не только прекратить наши работы в этом направлении без права их последующего возобновления, но и уничтожить все результаты, которые нам удалось получить. Хочу с удовольствием заметить, что медицинские чиновники были на нашей стороне. Вообще большой любви в отношениях между медиками и клерикалами не наблюдалось, как, впрочем, и между посвященными и писцами. Тогда Цилиндр высоких посвященных обратился в Верховный Городской Совет с просьбой прекратить нашу работу, но члены Совета по настоянию Марленуса, занимавшего тогда трон убара, позволили нам продолжать исследования. — Фламиниус рассмеялся. — Я помню его разговор с верховным служителем высоких посвященных. Марленус тогда заявил, что только сами Царствующие Жрецы способны решать, позволить ли нам продолжать свою работу или прекратить её. А уж они, будучи хозяевами этой планеты, при их неодобрительном отношении к научным исследованиям, безусловно, давно бы уже нашли способ положить им конец.
Я рассмеялся.
Это озадачило Фламиниуса.
— Редко можно увидеть кого-нибудь из черной касты смеющимся.
Я пропустил его замечание мимо ушей.
— И что было потом?
Фламиниус отхлебнул вина, и в его взгляде появилась печаль.
— Еще до наступления новой Переходной стрелки, — продолжал он, — Цилиндр медиков подвергся вооруженному нападению. Все, что горело, было сожжено, результаты исследований, записи, подопытные животные уничтожены; сам цилиндр также серьезно пострадал, а все, кто в нем вместе со мной работал, либо погибли, либо просто исчезли. — Он задрал на груди тунику. Я увидел, что все его тело покрыто огромными шрамами от ожогов. — Это я заработал, когда пытался спасти хоть какие-то наши записи. Но меня избили, а все свитки уничтожили.
— Как это ужасно, — покачал я головой.
Фламиниус был пьян. Может быть, именно поэтому ему хотелось поговорить сейчас со мной, единственным собеседником, хотя и из черной касты В его глазах стояли слезы.
— Незадолго до этого у меня в лаборатории уже был целый выводок уртов, организм которых успешно противостоял вирусу дар-косиса. Мне даже удалось сделать сыворотку на основе их крови, которая, будучи введена в организм других животных, делала их невосприимчивыми к заболеванию. Это, конечно, были только первые шаги, самое начало настоящих исследований, но я возлагал на них большие надежды.
— А эти люди, которые напали на Цилиндр медиков, — кто они?
— Какие-то приспешники посвященных, конечно, — пожал плечами Фламиниус. — Самим посвященным по положению, занимаемому их кастой, и по роду их деятельности запрещалось, естественно, носить оружие и совершать убийство. Поэтому для этой цели они часто нанимали себе людей со стороны.
— Нападавшие не были задержаны?
— Большинство из них скрылись. Двоих поймали и, следуя законодательству, доставили для первого допроса на суд высоких посвященных. — У Фламиниуса вырвался злобный смешок. — И им «каким-то чудом удалось сбежать»…
— Вы не пытались начать работу заново? — спросил я.
— Все пропало, — ответил Фламиниус. — Записи, оборудование, подопытные животные — все. Некоторые из членов моего персонала погибли. Те же, кому удалось выжить, не хотели продолжать работу, — он приложился к кубку с пагой. — А кроме того, в случае продолжения наших экспериментов никто не помешает посвященным прибегнуть к огню и мечу снова.
— И что же вы сделали?
Фламиниус рассмеялся.
— Я подумал, каким глупцом я был. Как-то я забрел на пепелище, туда, где стояло здание, в котором мы так много времени и сил потратили на наши исследования, и долго смеялся. Бродил среди разрушенных стен и сгоревших обломков нашего оборудования и смеялся! Тогда-то я и осознал, что мне никогда не победить посвященных. Они всегда сумеют добиться своего.
— Я так не думаю.
— Цензура, контроль над всем, что принимается за правду, — сказал Фламиниус, — всегда подавит собой истинную правду, столь же смешную и нелепую, как и сам надзор над ней.
— Не верьте этому, — сказал я.
— О, я смеялся, — продолжал Фламиниус, — и начал понимать, что движет людьми алчность, стремление к удовольствиям, золоту и власти и что я, Фламиниус, пожелавший потратить всю свою жизнь на бесплодные попытки победить одну-единственную болезнь, просто глупец. На следующий же день после моего посещения пепелища я предложил свои услуги дому Кернуса, где я и работаю уже много лет. Я доволен. Мне хорошо платят. У меня достаточно золота, хватает власти, возможностей и рабынь красного шелка. Чего ещё желать человеку?
— Быть Фламиниусом, — ответил я.
Он рассмеялся и затряс головой.
— Нет, — сказал он. — Я узнал истинную цену человеку. Этот дом хорош для подобных открытий, — он посмотрел на меня мутными, полными ненависти глазами. — Я презираю людей! Презираю! Вот почему я пью с тобой.
Я коротко кивнул ему и собрался уходить.
— И последнее во всей этой маленькой истории, — сказал он мне вслед.
Я обернулся. Он опять возился с бутылью.
— На играх второго ен'кара, — сказал он, — на Стадионе Клинков я видел верховного служителя высоких посвященных.
— Ну и что? — спросил я.
— Он об этом ещё не знает… И не узнает, наверное, ещё с год.
— О чем не узнает? — не понял я.
Фламиниус рассмеялся и налил себе очередную порцию выпивки.
— О том, что он болен дар-косисом, — ответил он.
Я медленно брел по дому. Близилась полночь, однако то тут, то там до меня доносились отголоски Кейджералии, празднование которой зачастую продолжается до рассвета.
Я шел, погруженный в свои мысли, и ноги сами снова привели меня в обеденный зал дома Кернуса. Я походил по залу и, толкаемый любопытством, открыл дверь, через которую уволакивали предназначенных на съедение зверю рабов. За дверью оказалась длинная лестница.
Стараясь не шуметь, я поднялся по ступеням до верхней площадки, откуда шел широкий коридор, в конце которого я увидел двух сидевших на полу охранников. Заметив меня, они мгновенно вскочили на ноги. Я медленно приблизился. Оба стражника были вооружены. Выглядели они совершенно трезвыми, хорошо отдохнувшими, собранными.
— С Кейджералией, — поприветствовал я их. Вместо ответа они обнажили оружие.
— Сюда входить запрещено, Несущий Смерть, — сказал один из них.
— Хорошо, — ответил я, оглядывая тяжелую, обитую железом дверь за их спиной. С нашей стороны она была не заперта, и это меня заинтересовало. Мне казалось, что она, наоборот, должна быть закрытой на множество запоров, чтобы не оставить ни малейшей возможности выбраться находящемуся внутри зверю. Запоры, однако, на двери имелись два толстых бруса и соответствующие им две металлические скобы.
Внезапно из-за двери донесся глухой рев.
— Мы тут устроили поединок на кривых ножах, — доложил я, — и я получил ранение.
Я отвернул рукав туники и показал им наложенную повязку, сквозь которую просочилось несколько капель крови.
В глазах охранников появился страх.
— Уходите отсюда! — воскликнул первый стражник.
— Сейчас я вам покажу, — не обращая внимания на их явную тревогу, сказал я, разматывая повязку на руке.
За дверью раздался дикий громкий рев, и мне показалось, будто я слышу скрежет когтей по каменной стене.
— Уходите! — настойчиво повторил второй стражник. — Уходите отсюда!
— Рана совсем не серьезная, — старался я их успокоить, показывая для убедительности края разошедшейся кожи, с которой после снятия повязки снова начала сочиться кровь.
И тут я, к своему ужасу, услышал, как что-то изнутри бросилось на дверь. Удар был такой силы, что казалось, будто она вот-вот вывалится, однако тяжелые створки выдержали натиск и отошли назад. Можно было предположить, что с той стороны двери также есть запоры. Затем я услышал звук, очевидно, двигаемых в пазах засовов, словно что-то или кто-то пытался удержать их на месте. Значит, дверь могла запираться и открываться изнутри.
Тут раздался новый дикий, безумный рев, и мне показалось, что задвижка с той стороны двери с грохотом вышла из пазов. Оба стражника побледнели от ужаса и поспешно бросились запирать дверь с этой стороны, заводя два тяжелых бруса в предназначенные для них железные скобы. Покончив с этим, они застыли в напряженном ожидании, не сводя с двери наполненного животным страхом взгляда. Доносящиеся изнутри звуки вселяли ужас. Зверь бесновался, царапая двери мощными когтями и бросаясь на них с такой силой и остервенением, что казалось, двери давно уже должны были слететь с петель.
— Уходите! Убирайтесь отсюда! — бросил мне один из стражников.
— Ладно, — сказал я и, пожав плечами, двинулся по коридору назад.
До моего слуха ещё долгое время долетали изрыгаемые охранниками проклятия и грохот ударов в двери, непонятно каким образом выдерживающей бешеный натиск зверя. На верхней лестничной площадке я ненадолго задержался и дождался того момента, когда звериный рев наконец прекратился, а вслед за этим через минуту я услышал звук задвигаемых с той стороны засовов, значит, дверь теперь была заперта и изнутри. Еще через некоторое время охранники, успокоившись, отодвинули с наружной части двери оба тяжелых бруса.
Внутри комнаты стояла мертвая тишина.
И снова я бродил по дому, то и дело натыкаясь на перепившихся охранников и членов обслуживающего персонала, приветствующих меня неизменным: «С Кейджералией!» и слышащих от меня столь же неизменное, как пароль, поздравление.
В голове постоянно вертелась одна и та же мысль, к которой я, сам не зная почему, все время возвращался.
Видимой причины тому не было: мысль казалась не привязанной ни к чему конкретно и вызвана была, вероятно, случайно брошенным мне Кернусом замечанием. «Из тебя, Несущий Смерть, — сказал он мне, — никогда бы не вышел настоящий игрок». Его слова прочно засели у меня в голове и не давали покоя.
С противоположной стороны тянулся ряд дверей, ведущих, очевидно, в кладовые и запертых сейчас на тяжелые замки. Здесь же стояло несколько корзин с фруктами. Почти половину стены занимала печь с громадной ямой для разведения огня и боковым проемом для подбрасывания дров. На каменной стенке печи виднелись углубления для установки над огнем решетки, а с потолка на цепях свисали крюки для подвешивания котла.
Сейчас огня не было, но по обгоревшим головешкам ещё пробегали кое-где затухающие всполохи. Кроме них, комнату освещал один-единственный небольшой светильник, заправленный жиром тарлариона и подвешенный у самого потолка с той стороны помещения, где к стене были прикованы рабы, что, вероятно, облегчало часовому, проходившему здесь каждые два часа, проверять их наличие. Огонь в остальных светильниках был приглушен, и в комнате царил полумрак.
Я вытащил из корзины вторую бутылку с пагой и протянул её этой, безносой.
— Спасибо, хозяин, — сказал она, улыбаясь и возвращаясь на свое место под кольцом, к которому тянулась приковывающая рабыню цепь. Я заметил, что она, опустившись на пол, легко толкнула локтем двух сидящих от неё справа и слева девушек, с радостным видом показывая им бутыль.
— С Кейджералией, — улыбнулся я ей.
— С Кейджералией, — ответила она.
И снова ко мне вернулась та же неотвязная мысль. «Из тебя, Несущий Смерть, никогда не вышел бы настоящий игрок». Настроение сразу же резко ухудшилось, я с мрачным видом выбрался в коридор и стал спускаться по ступеням, ведущим на нижние этажи и в глубь цилиндра. «Никогда… не вышел… игрок… настоящий игрок… никогда…» — сопровождала каждый мой шаг проклятая мысль.
Она доводила меня до тошноты. Я начал даже бояться её, затем меня охватило раздражение. Она вцепилась в мой мозг когтями, раздирала, бросалась на него, как тот зверь, невидимый за тяжелой окованной дверью.
«Из тебя, Несущий Смерть, никогда бы не вышел настоящий игрок».
С бутылью паги в руке я прошел мимо охранников и стал осторожно пробираться по узким металлическим мосткам, тянущимся над железными клетками, забитыми перепившими в честь праздника рабами, спавшими, разметавшись, на каменном полу, сидевшими, уставясь отупевшим, невидящим взглядом в одну точку, или дрожащей рукой подносившими к губам вожделенную бутыль с разбавленной пагой. Я увидел, как одна из женщин, сильно пьяная, протягивала сквозь прутья, отделяющие одну клеть от другой, руку к ближайшей клетке с рабами-мужчинами, продолжая настойчиво бормотать: «Прикоснись ко мне, прикоснись!», но все её соседи спали на каменных плитах мертвецким сном.
На пути снова встретилась лестница. Я миновал этажи с комнатами для допросов, с камерами для рабов, напоминавшими большие зарешеченные каменные мешки, и спускался все ниже и ниже, уходя глубоко под землю, оставляя за спиной все новые и новые этажи с железными клетками для рабов и бросая на ходу приветствовавшим меня охранникам неизменное: «С Кейджералией!».
«Никогда, никогда, Несущий Смерть, из тебя бы не вышел настоящий игрок», — подгоняла меня словно следующая по пятам злорадная мысль, ставшая моим назойливым, похлопывающим по плечу, заглядывающим в глаза попутчиком, присутствие которого, мне начинало казаться, я ощущал уже физически всем своим телом.
Я добрался до самого нижнего этажа.
— Кто идет? — крикнул мне изумленный охранник.
— Это я, Куурус из черной касты. — По приказу Кернуса разношу пагу пленникам по случаю празднования Кейджералии.
— Но здесь только один пленник, — сообщил недоумевающий стражник.
— Значит, больше паги достанется нам с тобой, — ответил я, вытаскивая из бутылки пробку.
На лице охранника появилась радостная ухмылка.
— Я провел здесь всю Кейджералию, — бормотал он в промежутках между большими глотками, — сидя один, без паги. Они даже девушку мне не прислали, — чувствовалось, что возмущению его не было предела.
Я вначале было решил, что стоящий здесь на посту охранник получил приказ оставаться трезвым даже в сегодняшний вечер, но, увидев, с какой прытью он разрушает это мое неверное предположение, догадался, что о нем, вероятно, просто забыли в общей суматохе празднества.
Успешно справившись с большей частью бутыли нужно признать, весьма вместительной, — он присел на пол, поскольку в этом положении ему теперь легче было держаться на ногах.
— Хорошая пага, — наконец заметил он, заглядывая сквозь горлышко бутылки в остатки мутной жидкости.
Я отошел от него и стал осматривать коридор. По обеим его сторонам тянулись ряды небольших, вероятно, рассчитанных на одного человека камер с металлическими дверями, снабженными окошками для наблюдения. В коридоре было сыро; в расщелинах между каменными плитами поблескивала влага. Полутьму мрачных сводов едва рассеивали тусклые светильники, расположенные на стенах ярдах в тридцати один от другого.
До меня донесся долгий булькающий звук очередного глотка охранника, и я заметил, что теперь он просто сел на пол, прислонившись спиной к стене.
Я взял укрепленный у него над головой факел и пошел по коридору. Двери камер были заперты, но мне удавалось заглянуть внутрь каждой из них, откидывая закрывающую окошко для наблюдения металлическую панель и светя факелом внутри камеры. Все они были доверху уставлены коробками, в большинстве своем напоминавшими те, что выгружались из доставившего рабынь черного корабля на Валтае.
— Пленник в коридоре номер девять, — окликнул меня охранник, имея в виду ответвление коридора, находящееся в противоположной от меня стороне.
Я зашагал назад и едва не наступил на мокрого, поблескивающего серебристой шкурой урта, шмыгнувшего при моем приближении прочь.
— Спасибо, — поблагодарил я охранника, протягивая руку за бутылкой, которую он тут же на прощание снова надолго приложил к губам, затем, с сомнением поглядев на остатки жидкости, опрокинул в себя ещё глоточек и только после этого с явным сожалением отдал почти пустую бутылку мне.
— Я скоро принесу её назад, — пообещал я.
— Там слишком много паги для одного пленника.
— Верно, — подтвердил я. — Значит, скоро я тебе её верну.
Глаза охранника открывались уже с трудом, в замедленных движениях стала наблюдаться вялость.
— Сороковая камера, — кивнул он головой, а точнее, уронил её на грудь.
— Где ключ? — спросил я.
— Возле двери, — ответил он.
— Возле остальных дверей ключей не было, — с сомнением заметил я.
— Остальные ключи хранятся где-то наверху, — пробормотал он. — Я не знаю где.
— Спасибо.
Я двинулся по направлению к девятому коридору.
Вскоре в свете факела мне на глаза попалась камера с номером сорок на небольшой металлической пластине.
Я открыл окошко для наблюдения. Внутри темной, мрачной камеры я едва сумел различить скрюченную фигуру лежащего у дальней стены закованного в цепи человека.
Ящик для ключа находился слева от замочной скважины, футах в четырех от окошка для наблюдений. Маленький, тяжелый металлический ящик был намертво вделан в каменную кладку стены. Отпирался он несколькими поворотами болта с выпуклой головкой. Я проделал все необходимые операции, достал из ящика ключ, вставил его в замочную скважину, отпер замок и открыл тяжелую металлическую дверь камеры. Подняв факел повыше, я вошел внутрь.