Норман Джон. Убийца Гора

   И тут из темноты одна за другой по ступеням начали медленно подниматься три женщины в длинных черных накидках и скрывающих их лица капюшонах. Они двигались уверенно, гордо подняв голову и расправив плечи. Руки их были скованы, а цепи соединяли одну фигуру с другой. Первой, вероятно, поднималась Элизабет, её цепь была несколько короче, чем цепи, соединяющие двух идущих по обеим сторонам от неё девушек, очевидно, Филлис и Вирджинии. Их черные накидки напоминали пончо с небольшими прорезями для рук. Они остановились в самом центре помоста, рядом с ведущим аукциона, держащим в руке концы сковывающих их цепей.
   — Надеюсь, — обратился аукционист к напряженно замершей публике, — эти три дикарки из дома Кернуса — две рабыни белого шелка и одна красного — доставят вам удовольствие.
   — Они прошли обучение? — раздался чей-то голос из зала.
   — Да, так заявлено в их регистрационных документах, — ответил ведущий.
   Затем он отошел к краю постамента, и девушки вслед за прозвучавшими в темноте тремя звонкими ударами хлыста медленно обошли подмостки и снова остановились в самом центре освещенного круга.
   — Что мне предложат за них? — обратился аукционист к притихшему залу.
   Ответом ему была полная тишина.
   — Итак, досточтимые братья и сестры славного города Ар, а также уважаемые гости и друзья Ара, какую же цену назначите вы этим трем дикаркам?
   Откуда-то донеслось предложение в три золотые монеты, прозвучавшее, очевидно, лишь для того, чтобы начать торг.
   — Я слышу — три золотых тарна, — подхватил аукционист. — Предложит кто-нибудь четыре?
   С этими словами он подошел к одной из девушек и снял с неё капюшон. Это оказалась Вирджиния. Она стояла с высоко поднятой головой и застывшим на её лице презрительным выражением. Блестящие волосы густыми потоками ниспадали на плечи, накрашенные губы ярко пламенели в играющих вокруг лучах света.
   — Восемь золотых! — донеслось из зала.
   — А десять? Предложит кто-нибудь десять? — поинтересовался ведущий.
   — Десять! — услышал я справа от себя.
   Аукционист откинул капюшон со второй девушки, Филлис.
   Ее глаза сверкали от гнева. Зал замер. Косметика была наложена на лицо девушки столь профессионально, что не бросалась в глаза и лишь подчеркивала её природную красоту, заставляя кровь быстрее бежать по жилам мужчин.
   — Двадцать золотых тарнов! — донеслось из зала.
   — Двадцать пять! — немедленно последовало другое предложение.
   Филлис гордо встряхнула головой и с презрительным видом слегка отвернулась.
   — Будет ли предложение тридцать золотых? — обратился к присутствующим ведущий.
   — Сорок! — донеслось из зала.
   Аукционист рассмеялся и подошел к третьей девушке.
   Кернус перегнулся ко мне через подлокотник кресла.
   — Интересно, как она будет себя чувствовать, когда узнает, что продана по-настоящему? — спросил он.
   — Дай мне меч — и я попробую тебе объяснить, — ответил я.
   Кернус рассмеялся и снова обратил все свое внимание на подмостки.
   Когда ведущий приблизился к девушке и протянул руку, чтобы снять с неё капюшон, она внезапно повернулась и, несмотря на сковывающие её запястья цепи, рванулась к ступеням. Она уже успела сделать два-три шага, но тут цепи натянулись, и она, не удержавшись, скользнула по ступеням и опустилась на спину, проделав, кстати, все это с великолепной грацией и изяществом. На её тело тут же пришлись два-три удара хлыста аукциониста — очевидно, безболезненные, но позволившие ей продемонстрировать публике свою неповторимую гибкость и темперамент. Подгоняемая хлыстом, она уже собралась было снова подняться на помост, но подошедший к ней аукционист не дал ей этого сделать, наступив ей на живот ногой и удерживая её на месте.
   — Ну, что — мы все же посмотрим на нее? — обратился с риторическим вопросом к публике ведущий.
   Присутствующие, все как один, разумеется, ответили утвердительно.
   Я же был вне себя от злости, понимая, что каждая деталь этого представления была задумана и тщательно отрепетирована в доме Кернуса.
   С лица самого Кернуса не сходила довольная усмешка.
   Публика возбужденными криками призывала ведущего поторопиться: ей не терпелось увидеть лицо этой бунтарки.
   Аукционист засунул руку под капюшон и, запустив ладонь в волосы девушки, заставил её опуститься перед зрителями на колени. Затем он одним движением отбросил с её лица капюшон.
   Казалось, все лучи света брызнули на ослепительно засверкавшее тонкое изящное золотое колечко в носу Элизабет Кардуэл.
   По рядам зрителей пробежал невольный стон восхищения. Она действительно выглядела сейчас невероятно красивой.
   Она казалась дикой и утонченной, хищной красавицей, полной таящихся в её гибком теле жизненных сил.
   Сейчас она, пожалуй, могла бы стать в один ряд с самыми восхитительными женщинами Гора.
   Над залом повисла гробовая тишина.
   Никто, казалось, не способен был поверить, что эта очаровательная женщина, пусть даже пленница, может быть выставлена на продажу.
   Внезапно тишину разорвал чей-то голос.
   — Сто золотых тарнов! — крикнул рабовладелец в тунике с эмблемой Тора, сидящий в нескольких шагах от ложи Кернуса.
   — Сто двадцать, — уверенно перебил его другой, очевидно, понимающий толк в подобных вещах рабовладелец, на левом рукаве которого виднелся герб Тироса.
   Сейчас уже все три девушки стояли рядом: Элизабет впереди и Филлис с Вирджинией несколько сзади, по обеим сторонам от нее. Дав зрителям вдоволь полюбоваться на них, аукционист снова заставил их обойти вокруг помоста.
   Ставки подскочили до ста сорока.
   Девушки вернулись в центр освещенного круга и расположились треугольником, спиной друг к другу; при этом Элизабет была обращена лицом к нашей части зала, а её подруги — к двум противоположным. В темноте прозвучали три удара хлыста, и с девушек сняли сковывающие их цепи. Затем ведущий отомкнул оказавшимся у него ключом левый наручник каждой из девушек и оставил его болтаться на короткой цепочке, свисающей у них с правого запястья.
   После этого артистичным движением он сбросил черную накидку с плеч Вирджинии, и она предстала перед взорами присутствующих в короткой желтой тунике без рукавов, подпоясанной тонким шнурком.
   Зрители встретили это превращение девушки одобрительными возгласами.
   Ведущий скинул покрывало с Филлис, оказавшейся не менее привлекательной, чем Вирджиния.
   Энтузиазм присутствующих вылился в единодушный неистовый вопль.
   Ведущий снял покрывало с Элизабет.
   Толпа застонала от восхищения.
   На Элизабет было короткое кожаное одеяние тачакской девушки-кочевницы, простое, грубое, без рукавов, напоминающее удерживаемую на одном плече тунику, заканчивающуюся короткой, забранной поясом юбочкой, очень широкой, чтобы не мешать ездить верхом.
   — Две сотни золотых! — немедленно предложил торговец с Коса.
   — Двести пятнадцать! — перебил какой-то офицер из высших чинов воздушной кавалерии Ара.
   Девушкам приказали спуститься и пройти вокруг каменного постамента, и они на славу исполнили круг почета, пожираемые взглядами присутствующих. Вернувшись на помост, Вирджиния стала в центре, а Филлис и Элизабет у неё по бокам.
   Ставки взлетели до двухсот сорока. Послышались огорченные, разочарованные крики тех представителей торгового мира, кто, очевидно, не был столь богат и не имел возможности продолжать торг.
   Под очередной удар кнута ведущий подошел к Вирджинии и, взяв её за левую руку, сковал запястья девушки у неё за спиной. Затем он сбросил с её плеча лямку, удерживающую тунику, и оставил её свисать со стягивающего талию девушки шнурка. Зрелище, безусловно, понравилось. Последовало предложение в двести пятьдесят тарнов. Аукционист дал сигнал бьющему кнутом, и под его резким щелчком девушки поменяли позицию.
   Теперь Филлис стояла впереди остальных. С нее, как и с Вирджинии, также была сброшена туника, что нашло ответную реакцию одного из присутствующих, предложившего двести семьдесят золотых. Девушки снова поменялись местами. Вперед вышла Элизабет.
   — Некогда, — заметил аукционист, — она, очевидно, принадлежала тачакам.
   Зрители встретили его заявление одобрительным гулом. Тачаки, одно из племен далеких народов фургонов, обитающих где-то в южных широтах Гора, всегда считались таинственными, загадочными людьми, вызывающими неизменный интерес, хотя северяне и относились к ним с большой опаской.
   — Кстати, попробуйте угадать, которая из этих троих рабыня красного шелка, — предложил ведущий.
   Толпа ревом выразила свою догадку.
   — Правильно, — подтвердил ведущий. — И уж наверняка её прежний тачакский хозяин использовал её, как надо.
   За дружным смехом зрителей чувствовалась плохо скрытая зависть к этому дикарю.
   Элизабет сжала кулаки и рванулась было к аукционисту, но тот уверенным движением поймал её руки и, заломив их за спину, сковал наручниками.
   — Ты доставляла удовольствие каким-то дикарям, — бросил ей ведущий. — Теперь посмотрим, сможешь ли ты порадовать жителей славного города Ар.
   С этими словами он резким движением сорвал с плеч девушки тунику и обнажил её до пояса.
   Элизабет была просто прекрасна. И запястья ей, как и другим девушкам, не зря сковывали за спиной, чтобы уж ничего не мешало зрителям полюбоваться совершенством её форм. А полюбоваться действительно было чем.
   Я поймал себя на мысли, что мне нестерпимо хочется схватить её в объятия и стереть своими губами красную помаду с её губ. Желания остальных присутствующих, очевидно, не во многом отличались от моих.
   — Триста золотых тарнов! — заявил какой-то богач Ара.
   Восхищенные возгласы зрителей подтвердили, что он нисколько не переплачивает.
   — Триста пять! — выкрикнул рабовладелец с Тора.
   — Триста десять! — предложил торговец с гербом Тироса на рукаве.
   Аукционист окинул пристальным взглядом скрытые темнотой ряды амфитеатра.
   — А что Самос, первый из рабовладельцев Порт-Кара, не присутствует у нас в этот вечер? — во всеуслышание поинтересовался он.
   Все взгляды устремились на одну из лож, расположенных перед самым постаментом.
   Здесь, развалившись в мраморном кресле, с видом сытого, удовлетворенного животного, восседал Самос.
   Темных тонов одеяние его было простым, плотной вязки. Отброшенный на плечи капюшон открывал большую голову с редкими седыми волосами. Лицо человека было красным, задубевшим от соленого морского ветра.
   Во всем его облике чувствовались сила, опытность, проницательный ум и жестокость. Он производил впечатление хищника, вышедшего на охоту и подстерегающего очередную жертву.
   — Присутствует, — негромким голосом ответил Самос.
   До сих пор он не делал предложений цены.
   — Мне кажется, — заметил ведущий аукциона, — Самос из Порт-Кара, первый из рабовладельцев всего моря Тасса, тоже уделит толику своего внимания этим недостойным рабыням.
   Самос с минуту помолчал.
   — Покажи мне этих женщин, — наконец потребовал он.
   Зрителям его требование явно пришлось по душе.
   Аукционист низко поклонился Самосу, самому крупному из рабовладельцев Порт-Кара.
   Вслед за этим почти одновременно под троекратное щелканье хлыста туники с девушек были сброшены, и они предстали перед публикой во всей своей красоте.
   Толпа заколыхалась, и, казалось, зрители в единодушном порыве подались вперед. Никто из них не мог даже определить, какие предложения цены могут быть сделаны для этих девушек.
   Они действительно были прекрасны, все трое.
   Когда первое волнение в зале улеглось, среди общей тишины, слева раздался повелительный голос Самоса.
   — Сними с них цепи.
   Наручники тут же были сняты, и девушки не стали прикрываться, они, казалось, почувствовали себя свободными на деревянном помосте. Головы их были гордо подняты под пожирающими их взглядами зрителей, и они, стоя на этом островке света посреди темного океана зала, казались живым олицетворением красоты и женственности.
   Предложения цен посыпались одно за другим, перебивая ставки, которые аукционист едва успевал фиксировать. Среди общего шума мне удалось разобрать, что ставки повысились до четырехсот золотых монет. Зрители, наконец, начали постепенно успокаиваться.
   Ведущий аукциона снова посмотрел на ложу Самоса.
   — Не соблаговолит ли теперь благородный Самос проявить интерес к рабыням-дикаркам? — спросил он.
   — Пусть они исполнят что-нибудь, — бросил Самос.
   Аукционист снова поклонился, а публика ревом выразила свое удовольствие.
   Музыканты подняли инструменты, и девушки плавно задвигались по сцене.
   Толпа застонала. Я слышал изумленные возгласы свободных женщин, ошеломленно глядящих на помост и словно не верящих, что женская красота способна достичь такого совершенства. На их лицах, скрытых плотной вуалью и обращенных на трех танцующих рабынь, сейчас наверняка можно было бы прочесть болезненную зависть и восхищение. Краем глаза наблюдая за ними, я заметил, как учащается их дыхание, как некоторые из них тайком приподнимают вуаль, и в их взглядах, бросаемых на стоящих рядом возбужденных зрелищем мужчин, постепенно появляются страх и затаенное желание. Тут до моего слуха донесся звук рвущейся материи, и я, обернувшись, увидел, как губы стоящей неподалеку от меня девушки слились с губами наклонившегося к ней молодого воина. Зрители словно обезумели. Отовсюду неслись крики женщин, обнимаемых и ласкаемых в темноте теми, кто находился рядом с ними. Одна из женщин попыталась было пробиться к проходу, но не смогла вырваться из объятий мужчины. Вторая сама сорвала с себя покрывало и, притянув к себе голову ближайшего мужчины, впилась в его губы сладострастным поцелуем.
   Четыре танца, исполняемые девушками на помосте, сменились один за другим под несмолкающие вопли неистовствующих зрителей. Наконец девушки остановились посреди освещенного круга, уставшие, мокрые, тяжело переводящие дыхание, с блестящими от возбуждения глазами.
   Аукционист вышел вперед.
   Ему не пришлось даже спрашивать, желает ли кто-нибудь повысить предлагаемую ставку.
   — Пятьсот золотых! — понеслось из разных концов зала.
   — Пятьсот двадцать!
   — Пятьсот тридцать!
   — Пятьсот тридцать пять!
   Ведущий повернулся к ложе Самоса.
   — Не соблаговолит ли теперь благородный Самос, первый из рабовладельцев Порт-Кара, неоспоримый хозяин всего моря, блистательной Тассы, проявить интерес к этим недостойным девчонкам? — полюбопытствовал он. — Неужели не сумеют они тронуть сердце моряка, вернувшегося из дальнего плавания?
   Прокатившийся по залу смех лучше всяких слов говорил, что такого просто не может быть.
   — Неужели не приятно будет ему получить пагу из этих женских рук? Или не обласкает его взор их танец?
   А вид их юных тел, их приоткрытых в нетерпеливом ожидании губ неужели не разгонит суровых морщин у глаз, опаленных солнцем и ветром, уставших наблюдать однообразные волны блистательной Тассы?
   Толпа ревом подтвердила, что всякие сомнения в этом напрасны.
   Однако Самос продолжал хранить молчание. Лицо его оставалось бесстрастным.
   — Не будут ли они по праву служить достойным украшением даже дворца самого убара Порт-Кара, хозяина всей блистательной Тассы?
   Среди зрителей воцарилась полная тишина.
   Во мне все клокотало от бешенства и непритворного страха. Я боялся даже представить себе, что девушки будут проданы кому-нибудь из Порт-Кара. Никогда ещё ни одной рабыне не удавалось убежать из этого города, защищенного с одной стороны бесконечными, поросшими тростником болотами дельты реки Воск, с другой мощным, непреодолимым течением Тамберского пролива и охраняемого с третьей стороны безбрежными водами восхитительной, блистательной, но чрезвычайно опасной Тассы. Недаром говорят, что в Порт-Каре рабские цепи самые тяжелые. Вероятно, нигде больше на Горе судьба рабыни не складывается так тяжело и безрадостно, как в грязном, жестоком и злобном Порт-Каре.
   Я не позволял себе даже мысли о том, что с этого деревянного помоста, с этого самого часа судьба девушек круто изменится и они на долгие годы, полные нищенского убогого существования, окажутся в услужении и полной власти одного из самых жестоких и бесчеловечных рабовладельцев Гора, вынужденные доставлять наслаждение тому, кто видит в них только раба, только животное.
   — Я пока воздержусь от ставок, — бросил Самос.
   Ведущий аукциона понимающе улыбнулся и низко склонил голову.
   — Пятьсот сорок! — включился в новый виток борьбы какой-то богач из Ара, и земляки радостными криками приветствовали его предложение.
   На минуту в зале наступило затишье.
   — Итак, мне предложено пятьсот сорок золотых тарнов за этих волнующих кровь диких красавиц, — продолжал торг аукционист. — Всего пятьсот сорок за этих великолепных, необъезженных животных, вырванных прямо из лона матери-природы и специально обученных будить в вас желания, будоражить воображение и рыдать от наслаждения! Подумайте, досточтимые братья и сестры моего возлюбленного славного города Ар, неужели эти неповторимые создания не стоят того, чтобы к предложенной за них горсти золота добавить ещё пару монет!
   Смущенные улыбки большинства зрителей ясно свидетельствовали, что рабыни, безусловно, того стоят, но вот этой самой пары монет, как, впрочем, и самой горсти золота, у них нет.
   — Пятьсот сорок пять, — решился наконец рабовладелец с Тироса.
   Зрители дружно приветствовали его ставку, но на этом предложения закончились.
   Аукционист обвел глазами погруженные в темноту зрительские ряды, желающих перебить ставку не находилось.
   Он поднял вверх правую руку, ладонью обращенную к трибунам. Как только он сожмет кулак, это будет означать, что предложение принимается.
   Зал молча следил за его движениями.
   Неожиданно, к моему ужасу, Элизабет устремилась прямо к противоположному краю сцены.
   Остановившись, она уткнула руки себе в бока, ее голова повернулась:
   — Мужчины Ара скупы! — объявила она.
   Ее встретили смехом из зала и она тоже рассмеялась.
   — Да, они скупы! — она еще раз рассмеялась, повернулась кругом и пошла к Вирджинии. — Вот, — насмешливо сказала она, — стройная красавица, гибкая и стремительная, рабыня Белого Шелка, умна, непривычна к прикосновениям настоящего мужчины, которого только может пожелать себе рабыня-дикарка, которая по его желанию станет более подобострастной и раболепной. Благородные мужи Ара, представьте ее прикованной к рабскому кольцу у подножия вашего ложа! Она одна стоит пять сотен монет золотом!
   Толпа выкрикнула свое подтверждение этому и аукционист опустил свою руку, отступив, возможно удивленный не менее, чем кто-либо другой в этом зале.
   — А вот эта девушка! — продолжила Элизабет, шагая к Филлис, — как насчет нее?
   Филлис испуганно посмотрела на Элизабет.
   — Положи свои руки за затылок, рабыня, — приказала Элизабет, — и развернись к покупателям Ара!
   Испуганная Филлис с великолепной четкостью сделала то, что ей приказали.
   — О, Хозяева, неужели вам не понравится если она будет носить ваш ошейник? — поддразнивала Элизабет.
   Послышались согласные возгласы.
   — Но я предупреждаю вас, — заявила Элизабет. — Она ненавидит мужчин!
   В ответ из зала раздался смех.
   Филлис со злостью посмотрела на нее.
   — Не опускай свои руки, рабыня, — рявкнула Элизабет.
   Филлис осталась в таком же положении: голова повернута назад, а спина изогнута. На ее глаза навернулись слезы.
   — Она считает, что еще не существует такого мужчины, который смог бы покорить ее, — не унималась Элизабет. — Она считает, что нет такого человека, который мог бы сделать из неё настоящую рабыню!
   Возмущенные крики одних зрителей заглушили раскаты дикого хохота их соседей.
   — Разве не стоит пяти сотен монет удовольствие привести эту девчонку домой в собственноручно надетом на неё ошейнике и доказать ей, что ты настоящий мужчина если, конечно, ты действительно мужчина, — а затем отправить её на кухню возиться с чайниками и грязными кастрюлями, пока она сама со слезами на глазах не станет умолять вас позволить ей спать у подножия вашего ложа?
   Рев удовольствия свидетельствовал, что на сей раз в зале собрались только настоящие мужчины.
   У Филлис по щекам катились слезы.
   — Опусти руки, рабыня, — скомандовала Элизабет, и Филлис с облегчением отошла назад, к Вирджинии.
   Впереди на помосте осталась только Элизабет. Она гордо встряхнула головой.
   — Ну, а я сама? — рассмеялась она. — Кому из вас не хотелось бы заковать меня в цепи?
   Такого в зале не нашлось, в чем убеждал дружный рев зрителей, с энтузиазмом принявшихся колотить правым кулаком по левому плечу, даря девушке горианские аплодисменты.
   — Не могу сказать, — заметила она, — что я этого не достойна.
   Она этого, безусловно, достойна, подтвердили неистовые вопли зрителей.
   Элизабет пальцем указала на симпатичного парня в первых рядах, очевидно мастера по выделке шкур.
   — Вот ты, — спросила она, — хотел бы иметь меня своей рабыней?
   Тот, рассмеявшись, хлопнул руками по коленям.
   — Хотел бы! — признался он.
   — А ты, — указала она на торговца в богатых одеяниях, не сводящего с неё горящего взгляда, — ты хотел бы, чтобы я принадлежала тебе?
   — Конечно, — не стал отрицать тот.
   — Найдется ли в зале мужчина, кто не хотел бы держать меня в объятиях?
   Дружный крик потряс стены старого, видавшего виды Куруманского рынка.
   — Нет! — в один голос убежденно заявили зрители.
   — Но ведь сейчас я только жалкая рабыня без господина, — грустным голосом поведала она о своей трагедии и протянула к публике свои руки, держа их над головой так, словно они были скованы цепями. — Кто из вас купит меня?
   На аукциониста обрушился шквал предложений.
   Элизабет вернулась к своим подругам и, взяв их под руки, вывела в самый центр помоста.
   — Кому мы достанемся? — снова спросила она.
   — Восемьсот золотых! — предложил один из желающих.
   — Восемьсот пятьдесят! — тут же перебил его другой.
   Затем ставка подпрыгнула до девятисот пятидесяти, ещё через мгновение дошла — страшно даже сказать! — до тысячи, и наконец кто-то предложил совершенно астрономическую сумму в тысячу четыреста золотых тарнов.
   Ведущий сделал сигнал музыкантам, и пока он демонстративно держал над головой руку с открытой и повернутой к публике ладонью, девушки исполнили финальный момент танца новоприобретенной рабыни, отражающего её радость от сознания, что скоро она будет лежать в объятиях своего нового господина. Танец заканчивался сценой коленопреклоненной рабыни, застывающей в позе полной покорности, с низко опущенной головой и протянутыми господину для сковывания их наручниками ладонями.
   С минуту ведущий аукциона ждал, пока стихнут овации, и тут ему была предложена за девушек совершенно невероятная, фантастическая ставка в полторы тысячи золотых монет. Насколько я знаю, никогда ещё на Куруманском невольничьем рынке никто подобной суммы за трех рабынь не предлагал. Да, предприятие Кернуса, безусловно, было доходным.
   Аукционист обвел глазами притихший зал.
   — Итак, я закрываю ладонь, — объявил он.
   — Не закрывай, — крикнул ему Самос.
   Ведущий с почтением посмотрел на рабовладельца, представителя грязного, убогого, злобного Порт-Кара, на этого господина и — как его за глаза называли — бича блистательной Тассы.
   — Желает ли теперь Самос, первый и наиболее уважаемый из рабовладельцев Порт-Кара, господин и украшение блистательной Тассы, проявить свой интерес к нашим торгам? — спросил аукционист.
   — Желает, — коротко, с невозмутимым выражением лица ответил тот.
   — И какую цену он собирается предложить?
   — Самос, — неторопливо ответил человек, — первый из рабовладельцев Порт-Кара предлагает за всех этих троих стоящих на помосте девчонок три тысячи золотых тарнов.
   Присутствующие ахнули.
   Аукционист, пораженный, отступил на шаг назад.
   Даже девушки невольно подняли головы, в корне разрушая финальную сцену танца с олицетворением ими полной покорности. Затем они, обменявшись улыбками, снова склонили головы, радостные и гордые своим успехом. Я почувствовал дурноту. Элизабет, несомненно, считает Самоса агентом Царствующих Жрецов, приобретающим их, чтобы предоставить свободу и безопасность.
   Кернус расхохотался.
   Кулак ведущего аукциона сомкнулся, словно схватывая пригоршню попавших в него монет.
   — Продано! — объявил он.
   Зрители принялись громко начали делиться переполнявшими их впечатлениями.
   Поднявшийся на помост помощник ведущего сковал наручниками запястья девушек и соединил их цепью, приготовив к выводу новым владельцем из здания рынка.
   — Еще дикарок! — бушевали зрители. — Давайте посмотрим следующих! — требовали они.
   — Непременно! — воскликнул ведущий. — Непременно! Здесь хватит дикарок до конца ночи. Вы не будете разочарованы. Все они красивы и прошли отличное обучение. Уверяю вас, вы получите настоящее удовольствие!
   Присутствующие ответили ликующими воплями.
   Элизабет и обе девушки были уже в цепях. Филлис и Вирджиния, очевидно, мучительно переживали только что перенесенное ими тяжелое испытание; в глазах у них блестели слезы. Элизабет, напротив, казалась радостной и довольной собой. Когда они готовились спуститься с деревянного помоста, Кернус, ткнув в мою сторону рукой, приказал двоим охранникам: