Страница:
Остался только страх, смертельный страх перед скоростью, гонкой, что, в общем, в его ситуации вполне объяснимо. Больше участия в состязаниях он не принимал.
— Это Мип? — спросил я.
— Да, — ответил арбалетчик. — Было бы неплохо, если бы ты понял, какая смелость от него потребовалась на сегодняшнем выступлении.
— Он управлял отлично, — сказал я.
— Да, я видел, — подтвердил стоящий рядом человек из команды стальных. — Он не боялся. В том, как он управлял тарном, не было ни намека на страх. Только уверенность, выдержка и мастерство.
— И гордость, — добавил его сосед.
— Да, и гордость, — согласился стальной.
— Сегодняшнее его выступление, — подхватил другой, — напомнило мне того Мипа, каким он был прежде. И правил он так же великолепно. Это был его лучший заезд.
Собравшиеся вокруг выражали согласие.
— Значит, он хорошо известен как наездник? — спросил я.
Люди посмотрели на меня с удивлением.
— Он был величайшим из наездников, — сказал арбалетчик, печально глядя на маленькую, неподвижную фигуру Мипа, даже после смерти продолжавшего обнимать за шею своего тарна. — Величайший.
— Разве ты его не знал? — спросил один из стоящих рядом.
— Для меня он был просто Мип, — ответил я. — Я знал его только под этим именем.
— Ну так узнай теперь его настоящее имя, — сказал арбалетчик. — Это был Мелиполус с Коса.
Я обомлел. Мелиполус с Коса стал живой легендой Ара и сотен других городов, где он участвовал в состязаниях.
— Мелиполус с Коса, — задумчиво повторил арбалетчик — Они с Зеленым Убаром погибли победителями, — сказал один из собравшихся.
Прозвучали два удара судейского гонга, оповещавшего о начале подготовки к девятому заезду — заезду на приз убара.
Я подобрал короткий нож, оборвавший жизнь Мипа, и заткнул его под ремень.
Платформы с усаженными на них тарнами уже двигались к стартовым насестам. Подсобные рабочие разбежались по своим местам.
Я поднял на руки тело Мипа и передал его одному из стальных. Зеленого Убара погрузили на платформу и вывезли с поля.
Зрители снова рассаживались по местам. Амфитеатр пестрел разноцветьем кастовых одеяний. Наездники устраивались в седлах, застегивая на дисковые замки ремни безопасности. По рядам сновали торговцы с лотками, торопясь воспользоваться затишьем между заездами. Небо было ясным и чистым, солнце светило во всю мощь — лучшей погоды для состязаний не придумаешь.
На громадной висящей на разделительной стене доске, предназначенной для вывешивания результатов состязаний, напротив графы восьмого заезда победителем значился Зеленый Убар и его наездник — Мелиполус с Коса. Уже много лет эта пара не украшала списки победителей состязаний.
Менициус из команды желтых, конечно, тоже будет участвовать в девятом заезде. Его тарн Черная Стрела был действительно одним из лучших на всем тарновом дворе стадиона; выносливый и быстрый, он вполне оправдывал свое имя. Темно-красное оперение его правого крыла было обесцвечено и выглядело седым, опаленное несколько лет назад, как мне рассказали, кислотой одним из наездников серебряных. Хорошая птица, достойная уважения. Но я надеялся, что Убар Небес, которого я занес в списки участвующих в заезде от команды стальных, сумеет его одолеть.
Основное соперничество на этом этапе состязаний разгорелось между желтыми и стальными. Девятый заезд — заезд на приз убара — был не просто почетным, но и во многих отношениях решающим: по нему определялся победитель не только сегодняшнего дня состязаний, но и всего сезона, поскольку он знаменовал собой завершение Праздника Любви и закрытие спортивного сезона.
Я посмотрел на ложи убара и верховного служителя посвященных — Комплициуса Серенуса. Обе они были украшены в цвета группировки зеленых. Интересно, знает ли уже Кернус о том, что произошло на Стадионе Клинков? Сейчас бунт наверняка уже выплеснулся на улицы.
Я подошел к деревянному информационному табло, на котором люди из обслуживающего персонала стадиона набирали из отдельных букв имена участников заезда.
— Поставь сюда и имя Гладиуса с Коса, — сказал я.
Служитель кивнул и начал быстро набирать мое имя.
Зрители заревели от удовольствия. Я заметил, что люди возле столов тотализатора стали о чем-то торопливо совещаться. Ставки начали резко подниматься. Я услышал третий удар судейского гота, птиц пора было выводить на старт.
Менициус уже был возле старта, стоя у платформы, на которой возвышалась дрожащая от нетерпения под надетым на неё кожаным колпаком Черная Стрела — замечательная темно-красная птица, настоящий король на тарновом дворе желтых.
Вокруг платформы Менициуса из Порт-Кара стояла охрана из таурентинов.
Я приблизился к ним, но не сделал попытки пройти сквозь их ряды. Менициус с побледневшим, напряженным лицом устраивался в седле.
— Гладиус с Коса хотел бы побеседовать с Менициусом из Порт-Кара до начала заезда, — обратился я к нему.
Он не ответил.
— Отойди отсюда! — резким тоном приказал командир отряда таурентинов.
— Менициус из Порт-Кара был в Ко-Ро-Ба в прошлом году в ен'варе? — не обращая на него внимания, продолжал я.
Руки Менициуса, сжимающие уздечку, побелели от напряжения.
Я вытащил из-за пояса короткий нож и показал ему.
— Он припоминает воина из Тентиса? — спросил я.
— Я не знаю, о чем ты говоришь, — огрызнулся Менициус.
— О, может, он его и не припоминает, — говорил я, — поскольку, как я подозреваю, он видел его только со спины.
— Уберите его отсюда! — закричал Менициус.
— Обрывок зеленой повязки вполне можно было оставить за день, а то и за час до этого. Надо признать, Менициус из Порт-Кара отлично владеет ножом убийцы. Бросок, несомненно, был произведен со спины маленького быстрокрылого гоночного тарна, очень маневренного и великолепно подходящего для полета под мостами.
— Ты сумасшедший! — завопил Менициус. — Убейте его!
— Первого, кто двинется с места, — прозвучал у меня над ухом суровый голос моего телохранителя-арбалетчика, — моя стрела прошьет насквозь.
Никто из таурентинов не пошевелился.
Подсобный рабочий снял с головы Черной Стрелы, тарна желтых, кожаный колпак. Птица расправила перья и гордо подняла голову.
Отличный экземпляр, ничего не скажешь.
Мой собственный тарн на платформе у четвертого стартового насеста был уже без колпака.
Зрители, как обычно, бурно реагировали на появление птиц у стартовых площадок, восхищаясь их крупными головами, мощными и крепкими, как меч, клювами, гордо выпяченной грудью и горящими черными глазами. Один из подсобных рабочих стальных отомкнул замок и снял с ноги моей птицы удерживающую её цепь. Птица, почувствовав свободу, переступила с лапы на лапу, глубоко вонзая когти в деревянную поверхность платформы, сделала пару широких взмахов крыльями, разминая их, и, высоко запрокинув голову, издала пронзительный, дикий крик. Думаю, у многих из присутствующих на трибунах, несмотря на жаркий летний день, от этого воинственного крика-вызова мороз пробежал по коже; и не было, наверное, ни одного, кто не почувствовал бы себя слабым и беззащитным перед гордой, грозной, хищной фигурой моего черного тарна, моего Убара Небес.
— Пора в седло, — заметил мой неразлучный арбалетчик, и я поспешил к стартовой платформе.
Как мне сейчас не хватало Мипа с его дружеским советом, всегда верным наставлением; Мипа, неизменно провожавшего меня во все предыдущие заезды, проверявшего напоследок крепление тарновой сбруи и напутствовавшего меня добрыми пожеланиями. Мне снова во всех деталях вспомнились его выступление, его победа, его гибель.
Я посмотрел на Менициуса, тот упорно не желал встречаться со мной взглядом.
Я заметил, что ему протянули ещё один нож, какой обычно используют наездники. В правой руке он наготове держал стрекало. На луке седла у него я, к своему немалому удивлению, увидел свернутый в несколько петель хлыстовой нож, который так распространен в Порт-Каре: длинный хлыст, в конечной части которого из единого узла расходятся пять длинных, восемнадцатидюймовых ремней, оканчивающихся в свою очередь четырьмя вделанными в них тонкими, узкими стальными лезвиями. Существует довольно много разновидностей хлыстового ножа, от тех, что имеют на ременных кольцах довольно длинные, дюймов по семь-восемь, обоюдоострые лезвия, до тех, которые оканчиваются заточенными с внутренней стороны крюками, позволяющими атакующему разорвать свою жертву на части. У Менициуса был нож первого типа, с обоюдоострыми лезвиями, способный с двадцати футов перерезать человеку горло.
Я заметил, что таурентины переходят от одного участника соревнований к другому, очевидно передавая им какие-то сообщения. В ответ некоторые наездники выражали яростное возмущение и потрясали вслед таурентинам кулаками.
— Хорошо бы нам не отстать в этих состязаниях, — сказал стоящий у моего стремени арбалетчик.
Я увидел, как таурентин принес Менициусу небольшую, завернутую в шелковую тряпицу коробочку, которую тот нацепил на пояс.
— Смотри, — сказал я своему телохранителю, указывая на растворяющихся среди зрителей вооруженных арбалетами таурентинов.
— Твое дело — гонка, — ответил он. — Об этом мы позаботимся! Там тоже есть наши люди.
Я поднял своего тарна вверх, и он одним мощным движением крыльев переместился с платформы на стартовый насест.
Менициус из Порт-Кара не казался больше неуверенным или испуганным; его лицо приобрело спокойное выражение, а на губах заиграла жестокая улыбка. Он посмотрел на меня и рассмеялся.
Я приготовился к четвертому сигналу судейского гонга. Перед тарнами натянули стартовую заградительную проволоку.
И тут я заметил, что смягчающее удар покрытие убирается подсобными рабочими не только с центрального кольца, но и с расположенных по противоположным концам летного поля, оголяя их металлические острые, как клинок, края, что никогда прежде не делалось на гоночных заездах и применялось только на состязаниях в мастерстве, да и то лишь в тех случаях, когда борьба шла не на жизнь, а на смерть.
Отовсюду с трибун раздались протестующие крики и брань представителей абсолютно всех групп болельщиков.
Наездники, за исключением меня и Менициуса, обменялись тревожными, недоумевающими взглядами.
— Принеси-ка мне, — обратился я к своему стоящему у края насеста арбалетчику, — из моих принадлежностей там, на разминочной площадке, тачакское бола, веревку для каийлы с набором кайв.
Он рассмеялся.
— А я все ждал, — сказал он, — когда ты поймешь, что это не просто состязания, а война.
Подсобный рабочий тотчас бросил мне на седло увесистый сверток. Я невольно усмехнулся.
— Мы держали все это наготове, — сказал арбалетчик.
К подножию стартового насеста подбежал ещё один человек из команды стальных, одержавший победу на одном из первых заездов.
— Там боевые тарнсмены, — запыхавшись, сообщил он. — Таурентины в полной выкладке. Они собираются у стен стадиона.
Нечто подобное я и ожидал. Именно эти люди и использовались для нападения на караван Хинрабиусов.
— Принеси мне еще, — сказал я, — малый тачакский лук и боевые стрелы народов фургонов, те, с зазубринами на наконечнике.
— Все уже в свертке, — ответил арбалетчик.
— Как вы догадались все предусмотреть? — удивился я.
— Это Мип велел, — пояснил арбалетчик. — Он хорошо понимал, какое тебе предстоит состязание.
Я развернул сверток и осмотрел лук. Он был действительно маленьким, не больше четырех футов длиной и сделан из двух рогов боска, соединенных между собой в наиболее толстой части и укрепленных металлическими, опоясывающими рог в семи местах пластинками и широкими полосками кожи. Тачакский лук по своим характеристикам уступает и длинному луку, и арбалету, однако при действии на коротких дистанциях, особенно при необходимости высокой скорострельности, он представляет собой грозное оружие. Его небольшие размеры позволяют пользоваться им на ходу, из седла, в чем проявляется его преимущество перед более мощным, однако не допускающим свободы действий в обращении длинным луком. В отличие же от арбалета малый лук не требует столь значительных затрат времени на подготовку к стрельбе, поэтому скорострельность его весьма высока. Тачакский воин, например, способен на полном скаку выпустить по мишени одну за другой двадцать стрел всего за какую-нибудь минуту.
Интересно отметить, что малый лук никогда не применяется наездниками на тарнах, возможно потому, что живущие в отдаленных от экватора широтах горожане практически незнакомы с каийлой и не видят для себя преимуществ в использовании оружия наземных всадников. А может, это объясняется устойчивыми традициями северян, доверяющих лишь тем видам вооружения, что проверены столетиями, и полагающих, что основным преимуществом наездника на тарнах является дальность действия его оружия, а не скорость и точность. Однако я полагаю, что основной причиной неуважительного отношения наездников к малому луку являются именно его небольшие размеры, он кажется им слабым оружием, игрушкой в руке настоящего воина.
Кто-то из команды стальных, завидя этот лук среди вооружения Гладиуса с Коса, шутливо спросил, не для детей ли этот лук? Понять их было можно, ведь они никогда не передвигались в седле каийлы и не имели дела с тачаками. Мне же кажется, что боевые действия в седле каийлы и в седле тарна имеют между собой много общего и малый лук так же достоин использования в горианском небе, как и в южных степях. Кроме того, я много времени уделил, тренируя моего тарна выполнять команды, подающиеся голосом, а это в значительной мере освобождало мне руки для оружия. Обычно тарнов приучают к одной команде — «табук», означающей «охотиться». К тому же мне хотелось научиться пользоваться, сидя в седле летящего тарна, легким тачакским копьем. Наездники весьма часто берут с собой в воздух притороченное к седлу тарна длинное горианское копье — действительно грозное в умелых руках оружие, но весьма громоздкое и маломаневренное, больше, по-моему, подходящее пехотинцу. Как род войск наездники на тарнах несколько сотен лет назад вышли из наземных вооруженных сил. Однако мне кажется, что даже при столь качественной перемене в условиях и специфике ведения ими боевых действий в их вооружении мало что изменилось: они лишь стремились усовершенствовать свое мастерство и выработать какие-то новые приемы применительно к изменившимся условиям, но ни в коей мере не пересмотреть своего отношения к самому вооружению. Мне всегда очень хотелось иметь свою собственную группу наездников, которую я сумел бы обучить обращению с совершенно новыми для тарнсмена и, безусловно, полезными видами оружия, но такой возможности у меня не было, и даже в Ко-Ро-Ба, моем родном городе, к моим идеям относились без достаточного внимания.
Я приторочил тачакский роговой лук и колчан со стрелами к седлу, уложив под рукой веревки и бола. Меч, как обычно, был при мне, а теперь я присоединил к нему ещё нож убийцы, извлеченный мной из спины несчастного Мипа, и тачакские седельные кайвы.
Со своими приготовлениями я едва не пропустил сигнал судьи к началу гонки, вслед за которым заградительная проволока, натянутая у тарнов перед грудью, упала на землю.
Птицы все, за исключением моей собственной, рванулись в воздух, оглашая воздух пронзительными криками и шумом мощных взмахов заработавших крыльев.
— На месте! — крикнул я, и мой тарн, с горящими глазами, дрожа от возбуждения, остался на стартовом насесте.
У всех находящихся поблизости вырвался крик разочарования. С трибун понеслись улюлюканье и удивленные возгласы.
Я взглянул на ложу Кернуса, убара города, и в насмешливом приветствии помахал ему рукой.
Тот смотрел в мою сторону, ничего не понимая, вцепившись в подлокотники кресла.
— Лети! — закричал, не выдержав, мой арбалетчик.
— Лети же! — кричали члены команды стальных.
Девять поднявшихся в воздух птиц уже достигали первого поворота над летным полем.
Я посмотрел на шесты с двадцатью деревянными насаженными на них головами тарнов, отмечавших количество кругов заезда. Заезд на приз убара — самый длительный по времени и самый утомительный для птиц в состязании тарнов. Но и приз за победу велик — тысяча двойных золотых монет.
— Лети! — скандировали на трибунах болельщики.
Я рассмеялся и прижался к шее моего тарна.
— Ну, Убар Небес, — сказал я измучившейся от ожидания птице, — пора!
С пронзительным воинственным криком единым взмахом мощных черных крыльев боевой тарн Ко-Ро-Ба ушел в небо. Я сильнее прижался к его шее, пряча голову от хлещущего мне в закрытое маской лицо, рвущего на мне одежду потока воздуха. Зрительские трибуны мгновенно слились для меня в единую пеструю, проносящуюся внизу полосу. Меня наполнило чувство ликования.
Мне хотелось, чтобы идущие впереди меня тарны к тому моменту, когда я их догоню, уже не летели одной группой, чтобы мне не бороться с ними за первенство при одновременном старте, где все лишь мешают друг другу, а обходить их одного за другим, если это, конечно, удастся. Я был уверен, что наездники получили указания Кернуса следить за тем, чтобы я в этом заезде не выиграл; очевидно, это было их главной задачей. Одному тарну весьма сложно блокировать сопернику проход через кольцо, но две птицы, действующие согласованно, великолепно справляются с этой задачей. А кроме того, отстав на старте, я хотел выявить среди участников заезда человека, в функции которого будет входить нейтрализация любого противника, создающего препятствия для достижения Менициусом победы. В том, что такой человек непременно участвует в заезде, я не сомневался.
И, наконец, я хотел как можно дольше оставаться позади Менициуса: меня нисколько не прельщала перспектива позволить ему раньше времени оказаться у меня за спиной с ножом в руке.
К окончанию первого круга я уже догнал идущую последней птицу и, выбрав удобный момент, обошел её ничего не подозревающего тарнсмена, вспомнившего о моем существовании, только когда на лицо ему упала тень от пронесшегося у него над головой тарна.
Трибуны огласились восторженными криками.
Это привлекло внимание идущего восьмым наездника, выступающего за золотых, и он, обернувшись в седле, устроился таким образом, чтобы держать меня в поле зрения.
К удивлению зрителей, но вовсе не к моему собственному, он начал управлять птицей так, чтобы я не мог его обойти, при этом сам значительно теряя в скорости.
Едва же мы подошли к первому из серии центральных колец, его красивый, редкой тропической породы тарн, доставленный, очевидно, из южных джунглей Картиуса, сделал полуоборот, выставив вперед когти и загородив проход через кольцо широкими, мешающими нашему движению взмахами крыльев. Мой тарн ударил его, не сбавляя скорости, отшвыривая со своего пути клочья разноцветных перьев, и черной молнией прошел через кольцо.
Я даже не оглянулся. Публика была поражена.
Седьмой наездник, очевидно опытный мастер, выступал без нарукавной повязки, свидетельствующей о принадлежности к какой-то команде, действуя, по-видимому, по указанию убара или же просто желая побороться за первенство самостоятельно. Он упорно, кольцо за кольцом, загораживал мне проход, хотя и не действуя столь открыто, как его предшественник.
Я не мог не признать его мастерства; он, казалось, сосредоточил все свое внимание только на мне, забыв об остальных противниках. И все же мой тарн был более проворным и быстрее реагировал на команду, поэтому, несмотря на позиционное преимущество, моему противнику приходилось прилагать немало сил и умения, чтобы не пропустить меня вперед. Мы оба постоянно наращивали скорость и, поневоле действуя совместными усилиями, оставили позади тарна серебряных и ещё одного наездника без опознавательной повязки. Теперь мой противник шел пятым, а я шестым. Впереди нас были синие, красные, зеленые и выступающий за желтых Менициус. Вдруг за спиной у себя я услышал полный дикого ужаса крик одного из идущих за мной наездников, очевидно отброшенного соперником в сторону самого кольца и напоровшегося на его острые кромки. У меня по телу пробежала дрожь: лишенные защитной оболочки кромки кольца настолько остры, что на той скорости, на которой проходят гонки, способны разрубить наткнувшегося на них всадника или его птицу на части.
Я обернулся на шесты с деревянными изображениями голов тарнов. Оставалось всего одиннадцать кругов. Я бы мог, конечно, обогнать идущего впереди меня соперника, но из-за лишенных защитной оболочки колец это означало бы подвергать огромной опасности и нас обоих, и наших тарнов. Я думаю, ему не больше моего хотелось убивать мою птицу или обрекать на смерть меня самого. Одно дело, ставить блоки при защищенных кольцах, и совсем другое — устраивать настоящее сражение перед висящими в воздухе клинками мечей, что сейчас собой, собственно, и представляли острые края колец.
Я чертыхнулся: обычные мои надежные обходные маневры не срабатывали. И тут мне пришло в голову, что, несомненно, и многие другие участники состязаний изучали манеру поведения Гладиуса с Коса на гонках, как тот в свою очередь изучал их. Однако, к моему сожалению, идущий впереди меня наездник был ветераном гонок на тарнах и почти не выступал на Стадионе Тарнов в Аре, очевидно значительно чаще принимая участие в состязаниях у себя в Торе. Я никогда не видел его в небе, и Мип ничего не рассказывал мне о нем. Если же он изучал манеру поведения на гонках Гладиуса с Коса, значит, он наверняка обратил внимание на мои излюбленные приемы. Поэтому, хотя это было очень непривычно и противоречило всем моим инстинктам, я решил в следующий раз пройти через кольцо не в правой верхней его части, а в левой нижней. Однако и тут меня ждало разочарование: соперник словно чувствовал каждый мой маневр, и снова я миновал кольцо, идя у него в хвосте.
Сомневаюсь даже, что для него составило хоть малейшую трудность разгадать мой маневр, вряд ли он вообще сознательно подходил к рассмотрению моей тактики: очевидно, его понимание моих действий опиралось на какое-то прирожденное чутье, к которому добавлялись многолетняя практика участия в состязаниях и внимательное изучение моей манеры ведения гонки, позволяющие ему предугадывать мои дальнейшие шаги. Я знаю, Мип тоже обладал этим редким внутренним чутьем, и у меня не было основания предполагать, что у остальных профессиональных гонщиков оно отсутствует. Я уже начал сожалеть о том, что так опрометчиво и самоуверенно затянул со стартом. Менициус на Черной Стреле по-прежнему лидировал.
Тут мне на память пришел разговор с Мипом, воспоминание о котором внезапно обожгло мой мозг.
— Что делать, если твой противник по счастливой для него случайности или благодаря высочайшему мастерству знает, как ты поведешь себя в той или иной ситуации, чувствует твою манеру поведения? — спросил я тогда у него, не имея в виду ничего конкретного.
Мы сидели в таверне зеленых, и он, поставив кружку с пагой на стол и рассмеявшись, развел руками.
— Значит, ты не должен иметь какой-либо определенной манеры поведения, — просто ответил он.
Я также рассмеялся, восприняв его слова как шутку.
Однако он уже смотрел на меня совершенно серьезно.
— Я говорю правду.
На шестах оставалось четыре деревянные головы тарна с одной стороны летного поля стадиона и четыре с другой. Итого всего восемь поворотов, четыре полных круга. Медлить больше нельзя. Нужно что-то срочно предпринять. Я решил сбить своего настойчивого соперника с толку и перед очередным проходом через кольцо устроить для него небольшой спектакль, начав действовать вне всякой логики.
Я резко сбросил высоту и ушел в сторону, заставив ведущего меня соперника удивленно закрутить головой и невольно попытаться повторить мой маневр. Его тарн тут же сбился с ритма, и уже за спиной я услышал пронзительный крик идущей за мной вслед птицы, столкнувшейся с тарном моего соперника, и яростные проклятья их наездников.
К тому времени, когда на шестах оставалось семь деревянных голов тарнов, я догнал наездника синих, идущего четвертым.
Птица его была сильнее тарна наездника из Торы, но в мастерстве он явно ему проигрывал. Я легко обошел его у очередного кольца, сделав вид, будто собираюсь пройти его в левой нижней части, и резко бросив свою птицу вправо вверх. Пытаясь поставить мне блок в ошибочно выбранной им позиции, он так старался, что едва не напоролся на острый край кольца, и после того как его изумленная птица, не выдержав, свернула у острой кромки в сторону, ему пришлось возвращаться заново и проходить через то же кольцо.
Крики зрителей на трибунах переросли в настоящий рев, и хотя слов разобрать было невозможно, я расценивал их как выражение восхищения, как в данной ситуации я, вполне естественно, и должен был их воспринимать.
И тут я внезапно услышал свистящий звук над головой и пригнулся к седлу. Выпущенной из арбалета стрелы я не увидел, но сам звук мне был хорошо знаком.
Вслед за ним донеслись ещё два угрожающих свистящих звука стрел.
— Давай! — закричал я. — Давай, Убар Небес!
Птица, забыв об опасности, рванулась вперед.
— Это Мип? — спросил я.
— Да, — ответил арбалетчик. — Было бы неплохо, если бы ты понял, какая смелость от него потребовалась на сегодняшнем выступлении.
— Он управлял отлично, — сказал я.
— Да, я видел, — подтвердил стоящий рядом человек из команды стальных. — Он не боялся. В том, как он управлял тарном, не было ни намека на страх. Только уверенность, выдержка и мастерство.
— И гордость, — добавил его сосед.
— Да, и гордость, — согласился стальной.
— Сегодняшнее его выступление, — подхватил другой, — напомнило мне того Мипа, каким он был прежде. И правил он так же великолепно. Это был его лучший заезд.
Собравшиеся вокруг выражали согласие.
— Значит, он хорошо известен как наездник? — спросил я.
Люди посмотрели на меня с удивлением.
— Он был величайшим из наездников, — сказал арбалетчик, печально глядя на маленькую, неподвижную фигуру Мипа, даже после смерти продолжавшего обнимать за шею своего тарна. — Величайший.
— Разве ты его не знал? — спросил один из стоящих рядом.
— Для меня он был просто Мип, — ответил я. — Я знал его только под этим именем.
— Ну так узнай теперь его настоящее имя, — сказал арбалетчик. — Это был Мелиполус с Коса.
Я обомлел. Мелиполус с Коса стал живой легендой Ара и сотен других городов, где он участвовал в состязаниях.
— Мелиполус с Коса, — задумчиво повторил арбалетчик — Они с Зеленым Убаром погибли победителями, — сказал один из собравшихся.
Прозвучали два удара судейского гонга, оповещавшего о начале подготовки к девятому заезду — заезду на приз убара.
Я подобрал короткий нож, оборвавший жизнь Мипа, и заткнул его под ремень.
Платформы с усаженными на них тарнами уже двигались к стартовым насестам. Подсобные рабочие разбежались по своим местам.
Я поднял на руки тело Мипа и передал его одному из стальных. Зеленого Убара погрузили на платформу и вывезли с поля.
Зрители снова рассаживались по местам. Амфитеатр пестрел разноцветьем кастовых одеяний. Наездники устраивались в седлах, застегивая на дисковые замки ремни безопасности. По рядам сновали торговцы с лотками, торопясь воспользоваться затишьем между заездами. Небо было ясным и чистым, солнце светило во всю мощь — лучшей погоды для состязаний не придумаешь.
На громадной висящей на разделительной стене доске, предназначенной для вывешивания результатов состязаний, напротив графы восьмого заезда победителем значился Зеленый Убар и его наездник — Мелиполус с Коса. Уже много лет эта пара не украшала списки победителей состязаний.
Менициус из команды желтых, конечно, тоже будет участвовать в девятом заезде. Его тарн Черная Стрела был действительно одним из лучших на всем тарновом дворе стадиона; выносливый и быстрый, он вполне оправдывал свое имя. Темно-красное оперение его правого крыла было обесцвечено и выглядело седым, опаленное несколько лет назад, как мне рассказали, кислотой одним из наездников серебряных. Хорошая птица, достойная уважения. Но я надеялся, что Убар Небес, которого я занес в списки участвующих в заезде от команды стальных, сумеет его одолеть.
Основное соперничество на этом этапе состязаний разгорелось между желтыми и стальными. Девятый заезд — заезд на приз убара — был не просто почетным, но и во многих отношениях решающим: по нему определялся победитель не только сегодняшнего дня состязаний, но и всего сезона, поскольку он знаменовал собой завершение Праздника Любви и закрытие спортивного сезона.
Я посмотрел на ложи убара и верховного служителя посвященных — Комплициуса Серенуса. Обе они были украшены в цвета группировки зеленых. Интересно, знает ли уже Кернус о том, что произошло на Стадионе Клинков? Сейчас бунт наверняка уже выплеснулся на улицы.
Я подошел к деревянному информационному табло, на котором люди из обслуживающего персонала стадиона набирали из отдельных букв имена участников заезда.
— Поставь сюда и имя Гладиуса с Коса, — сказал я.
Служитель кивнул и начал быстро набирать мое имя.
Зрители заревели от удовольствия. Я заметил, что люди возле столов тотализатора стали о чем-то торопливо совещаться. Ставки начали резко подниматься. Я услышал третий удар судейского гота, птиц пора было выводить на старт.
Менициус уже был возле старта, стоя у платформы, на которой возвышалась дрожащая от нетерпения под надетым на неё кожаным колпаком Черная Стрела — замечательная темно-красная птица, настоящий король на тарновом дворе желтых.
Вокруг платформы Менициуса из Порт-Кара стояла охрана из таурентинов.
Я приблизился к ним, но не сделал попытки пройти сквозь их ряды. Менициус с побледневшим, напряженным лицом устраивался в седле.
— Гладиус с Коса хотел бы побеседовать с Менициусом из Порт-Кара до начала заезда, — обратился я к нему.
Он не ответил.
— Отойди отсюда! — резким тоном приказал командир отряда таурентинов.
— Менициус из Порт-Кара был в Ко-Ро-Ба в прошлом году в ен'варе? — не обращая на него внимания, продолжал я.
Руки Менициуса, сжимающие уздечку, побелели от напряжения.
Я вытащил из-за пояса короткий нож и показал ему.
— Он припоминает воина из Тентиса? — спросил я.
— Я не знаю, о чем ты говоришь, — огрызнулся Менициус.
— О, может, он его и не припоминает, — говорил я, — поскольку, как я подозреваю, он видел его только со спины.
— Уберите его отсюда! — закричал Менициус.
— Обрывок зеленой повязки вполне можно было оставить за день, а то и за час до этого. Надо признать, Менициус из Порт-Кара отлично владеет ножом убийцы. Бросок, несомненно, был произведен со спины маленького быстрокрылого гоночного тарна, очень маневренного и великолепно подходящего для полета под мостами.
— Ты сумасшедший! — завопил Менициус. — Убейте его!
— Первого, кто двинется с места, — прозвучал у меня над ухом суровый голос моего телохранителя-арбалетчика, — моя стрела прошьет насквозь.
Никто из таурентинов не пошевелился.
Подсобный рабочий снял с головы Черной Стрелы, тарна желтых, кожаный колпак. Птица расправила перья и гордо подняла голову.
Отличный экземпляр, ничего не скажешь.
Мой собственный тарн на платформе у четвертого стартового насеста был уже без колпака.
Зрители, как обычно, бурно реагировали на появление птиц у стартовых площадок, восхищаясь их крупными головами, мощными и крепкими, как меч, клювами, гордо выпяченной грудью и горящими черными глазами. Один из подсобных рабочих стальных отомкнул замок и снял с ноги моей птицы удерживающую её цепь. Птица, почувствовав свободу, переступила с лапы на лапу, глубоко вонзая когти в деревянную поверхность платформы, сделала пару широких взмахов крыльями, разминая их, и, высоко запрокинув голову, издала пронзительный, дикий крик. Думаю, у многих из присутствующих на трибунах, несмотря на жаркий летний день, от этого воинственного крика-вызова мороз пробежал по коже; и не было, наверное, ни одного, кто не почувствовал бы себя слабым и беззащитным перед гордой, грозной, хищной фигурой моего черного тарна, моего Убара Небес.
— Пора в седло, — заметил мой неразлучный арбалетчик, и я поспешил к стартовой платформе.
Как мне сейчас не хватало Мипа с его дружеским советом, всегда верным наставлением; Мипа, неизменно провожавшего меня во все предыдущие заезды, проверявшего напоследок крепление тарновой сбруи и напутствовавшего меня добрыми пожеланиями. Мне снова во всех деталях вспомнились его выступление, его победа, его гибель.
Я посмотрел на Менициуса, тот упорно не желал встречаться со мной взглядом.
Я заметил, что ему протянули ещё один нож, какой обычно используют наездники. В правой руке он наготове держал стрекало. На луке седла у него я, к своему немалому удивлению, увидел свернутый в несколько петель хлыстовой нож, который так распространен в Порт-Каре: длинный хлыст, в конечной части которого из единого узла расходятся пять длинных, восемнадцатидюймовых ремней, оканчивающихся в свою очередь четырьмя вделанными в них тонкими, узкими стальными лезвиями. Существует довольно много разновидностей хлыстового ножа, от тех, что имеют на ременных кольцах довольно длинные, дюймов по семь-восемь, обоюдоострые лезвия, до тех, которые оканчиваются заточенными с внутренней стороны крюками, позволяющими атакующему разорвать свою жертву на части. У Менициуса был нож первого типа, с обоюдоострыми лезвиями, способный с двадцати футов перерезать человеку горло.
Я заметил, что таурентины переходят от одного участника соревнований к другому, очевидно передавая им какие-то сообщения. В ответ некоторые наездники выражали яростное возмущение и потрясали вслед таурентинам кулаками.
— Хорошо бы нам не отстать в этих состязаниях, — сказал стоящий у моего стремени арбалетчик.
Я увидел, как таурентин принес Менициусу небольшую, завернутую в шелковую тряпицу коробочку, которую тот нацепил на пояс.
— Смотри, — сказал я своему телохранителю, указывая на растворяющихся среди зрителей вооруженных арбалетами таурентинов.
— Твое дело — гонка, — ответил он. — Об этом мы позаботимся! Там тоже есть наши люди.
Я поднял своего тарна вверх, и он одним мощным движением крыльев переместился с платформы на стартовый насест.
Менициус из Порт-Кара не казался больше неуверенным или испуганным; его лицо приобрело спокойное выражение, а на губах заиграла жестокая улыбка. Он посмотрел на меня и рассмеялся.
Я приготовился к четвертому сигналу судейского гонга. Перед тарнами натянули стартовую заградительную проволоку.
И тут я заметил, что смягчающее удар покрытие убирается подсобными рабочими не только с центрального кольца, но и с расположенных по противоположным концам летного поля, оголяя их металлические острые, как клинок, края, что никогда прежде не делалось на гоночных заездах и применялось только на состязаниях в мастерстве, да и то лишь в тех случаях, когда борьба шла не на жизнь, а на смерть.
Отовсюду с трибун раздались протестующие крики и брань представителей абсолютно всех групп болельщиков.
Наездники, за исключением меня и Менициуса, обменялись тревожными, недоумевающими взглядами.
— Принеси-ка мне, — обратился я к своему стоящему у края насеста арбалетчику, — из моих принадлежностей там, на разминочной площадке, тачакское бола, веревку для каийлы с набором кайв.
Он рассмеялся.
— А я все ждал, — сказал он, — когда ты поймешь, что это не просто состязания, а война.
Подсобный рабочий тотчас бросил мне на седло увесистый сверток. Я невольно усмехнулся.
— Мы держали все это наготове, — сказал арбалетчик.
К подножию стартового насеста подбежал ещё один человек из команды стальных, одержавший победу на одном из первых заездов.
— Там боевые тарнсмены, — запыхавшись, сообщил он. — Таурентины в полной выкладке. Они собираются у стен стадиона.
Нечто подобное я и ожидал. Именно эти люди и использовались для нападения на караван Хинрабиусов.
— Принеси мне еще, — сказал я, — малый тачакский лук и боевые стрелы народов фургонов, те, с зазубринами на наконечнике.
— Все уже в свертке, — ответил арбалетчик.
— Как вы догадались все предусмотреть? — удивился я.
— Это Мип велел, — пояснил арбалетчик. — Он хорошо понимал, какое тебе предстоит состязание.
Я развернул сверток и осмотрел лук. Он был действительно маленьким, не больше четырех футов длиной и сделан из двух рогов боска, соединенных между собой в наиболее толстой части и укрепленных металлическими, опоясывающими рог в семи местах пластинками и широкими полосками кожи. Тачакский лук по своим характеристикам уступает и длинному луку, и арбалету, однако при действии на коротких дистанциях, особенно при необходимости высокой скорострельности, он представляет собой грозное оружие. Его небольшие размеры позволяют пользоваться им на ходу, из седла, в чем проявляется его преимущество перед более мощным, однако не допускающим свободы действий в обращении длинным луком. В отличие же от арбалета малый лук не требует столь значительных затрат времени на подготовку к стрельбе, поэтому скорострельность его весьма высока. Тачакский воин, например, способен на полном скаку выпустить по мишени одну за другой двадцать стрел всего за какую-нибудь минуту.
Интересно отметить, что малый лук никогда не применяется наездниками на тарнах, возможно потому, что живущие в отдаленных от экватора широтах горожане практически незнакомы с каийлой и не видят для себя преимуществ в использовании оружия наземных всадников. А может, это объясняется устойчивыми традициями северян, доверяющих лишь тем видам вооружения, что проверены столетиями, и полагающих, что основным преимуществом наездника на тарнах является дальность действия его оружия, а не скорость и точность. Однако я полагаю, что основной причиной неуважительного отношения наездников к малому луку являются именно его небольшие размеры, он кажется им слабым оружием, игрушкой в руке настоящего воина.
Кто-то из команды стальных, завидя этот лук среди вооружения Гладиуса с Коса, шутливо спросил, не для детей ли этот лук? Понять их было можно, ведь они никогда не передвигались в седле каийлы и не имели дела с тачаками. Мне же кажется, что боевые действия в седле каийлы и в седле тарна имеют между собой много общего и малый лук так же достоин использования в горианском небе, как и в южных степях. Кроме того, я много времени уделил, тренируя моего тарна выполнять команды, подающиеся голосом, а это в значительной мере освобождало мне руки для оружия. Обычно тарнов приучают к одной команде — «табук», означающей «охотиться». К тому же мне хотелось научиться пользоваться, сидя в седле летящего тарна, легким тачакским копьем. Наездники весьма часто берут с собой в воздух притороченное к седлу тарна длинное горианское копье — действительно грозное в умелых руках оружие, но весьма громоздкое и маломаневренное, больше, по-моему, подходящее пехотинцу. Как род войск наездники на тарнах несколько сотен лет назад вышли из наземных вооруженных сил. Однако мне кажется, что даже при столь качественной перемене в условиях и специфике ведения ими боевых действий в их вооружении мало что изменилось: они лишь стремились усовершенствовать свое мастерство и выработать какие-то новые приемы применительно к изменившимся условиям, но ни в коей мере не пересмотреть своего отношения к самому вооружению. Мне всегда очень хотелось иметь свою собственную группу наездников, которую я сумел бы обучить обращению с совершенно новыми для тарнсмена и, безусловно, полезными видами оружия, но такой возможности у меня не было, и даже в Ко-Ро-Ба, моем родном городе, к моим идеям относились без достаточного внимания.
Я приторочил тачакский роговой лук и колчан со стрелами к седлу, уложив под рукой веревки и бола. Меч, как обычно, был при мне, а теперь я присоединил к нему ещё нож убийцы, извлеченный мной из спины несчастного Мипа, и тачакские седельные кайвы.
Со своими приготовлениями я едва не пропустил сигнал судьи к началу гонки, вслед за которым заградительная проволока, натянутая у тарнов перед грудью, упала на землю.
Птицы все, за исключением моей собственной, рванулись в воздух, оглашая воздух пронзительными криками и шумом мощных взмахов заработавших крыльев.
— На месте! — крикнул я, и мой тарн, с горящими глазами, дрожа от возбуждения, остался на стартовом насесте.
У всех находящихся поблизости вырвался крик разочарования. С трибун понеслись улюлюканье и удивленные возгласы.
Я взглянул на ложу Кернуса, убара города, и в насмешливом приветствии помахал ему рукой.
Тот смотрел в мою сторону, ничего не понимая, вцепившись в подлокотники кресла.
— Лети! — закричал, не выдержав, мой арбалетчик.
— Лети же! — кричали члены команды стальных.
Девять поднявшихся в воздух птиц уже достигали первого поворота над летным полем.
Я посмотрел на шесты с двадцатью деревянными насаженными на них головами тарнов, отмечавших количество кругов заезда. Заезд на приз убара — самый длительный по времени и самый утомительный для птиц в состязании тарнов. Но и приз за победу велик — тысяча двойных золотых монет.
— Лети! — скандировали на трибунах болельщики.
Я рассмеялся и прижался к шее моего тарна.
— Ну, Убар Небес, — сказал я измучившейся от ожидания птице, — пора!
С пронзительным воинственным криком единым взмахом мощных черных крыльев боевой тарн Ко-Ро-Ба ушел в небо. Я сильнее прижался к его шее, пряча голову от хлещущего мне в закрытое маской лицо, рвущего на мне одежду потока воздуха. Зрительские трибуны мгновенно слились для меня в единую пеструю, проносящуюся внизу полосу. Меня наполнило чувство ликования.
Мне хотелось, чтобы идущие впереди меня тарны к тому моменту, когда я их догоню, уже не летели одной группой, чтобы мне не бороться с ними за первенство при одновременном старте, где все лишь мешают друг другу, а обходить их одного за другим, если это, конечно, удастся. Я был уверен, что наездники получили указания Кернуса следить за тем, чтобы я в этом заезде не выиграл; очевидно, это было их главной задачей. Одному тарну весьма сложно блокировать сопернику проход через кольцо, но две птицы, действующие согласованно, великолепно справляются с этой задачей. А кроме того, отстав на старте, я хотел выявить среди участников заезда человека, в функции которого будет входить нейтрализация любого противника, создающего препятствия для достижения Менициусом победы. В том, что такой человек непременно участвует в заезде, я не сомневался.
И, наконец, я хотел как можно дольше оставаться позади Менициуса: меня нисколько не прельщала перспектива позволить ему раньше времени оказаться у меня за спиной с ножом в руке.
К окончанию первого круга я уже догнал идущую последней птицу и, выбрав удобный момент, обошел её ничего не подозревающего тарнсмена, вспомнившего о моем существовании, только когда на лицо ему упала тень от пронесшегося у него над головой тарна.
Трибуны огласились восторженными криками.
Это привлекло внимание идущего восьмым наездника, выступающего за золотых, и он, обернувшись в седле, устроился таким образом, чтобы держать меня в поле зрения.
К удивлению зрителей, но вовсе не к моему собственному, он начал управлять птицей так, чтобы я не мог его обойти, при этом сам значительно теряя в скорости.
Едва же мы подошли к первому из серии центральных колец, его красивый, редкой тропической породы тарн, доставленный, очевидно, из южных джунглей Картиуса, сделал полуоборот, выставив вперед когти и загородив проход через кольцо широкими, мешающими нашему движению взмахами крыльев. Мой тарн ударил его, не сбавляя скорости, отшвыривая со своего пути клочья разноцветных перьев, и черной молнией прошел через кольцо.
Я даже не оглянулся. Публика была поражена.
Седьмой наездник, очевидно опытный мастер, выступал без нарукавной повязки, свидетельствующей о принадлежности к какой-то команде, действуя, по-видимому, по указанию убара или же просто желая побороться за первенство самостоятельно. Он упорно, кольцо за кольцом, загораживал мне проход, хотя и не действуя столь открыто, как его предшественник.
Я не мог не признать его мастерства; он, казалось, сосредоточил все свое внимание только на мне, забыв об остальных противниках. И все же мой тарн был более проворным и быстрее реагировал на команду, поэтому, несмотря на позиционное преимущество, моему противнику приходилось прилагать немало сил и умения, чтобы не пропустить меня вперед. Мы оба постоянно наращивали скорость и, поневоле действуя совместными усилиями, оставили позади тарна серебряных и ещё одного наездника без опознавательной повязки. Теперь мой противник шел пятым, а я шестым. Впереди нас были синие, красные, зеленые и выступающий за желтых Менициус. Вдруг за спиной у себя я услышал полный дикого ужаса крик одного из идущих за мной наездников, очевидно отброшенного соперником в сторону самого кольца и напоровшегося на его острые кромки. У меня по телу пробежала дрожь: лишенные защитной оболочки кромки кольца настолько остры, что на той скорости, на которой проходят гонки, способны разрубить наткнувшегося на них всадника или его птицу на части.
Я обернулся на шесты с деревянными изображениями голов тарнов. Оставалось всего одиннадцать кругов. Я бы мог, конечно, обогнать идущего впереди меня соперника, но из-за лишенных защитной оболочки колец это означало бы подвергать огромной опасности и нас обоих, и наших тарнов. Я думаю, ему не больше моего хотелось убивать мою птицу или обрекать на смерть меня самого. Одно дело, ставить блоки при защищенных кольцах, и совсем другое — устраивать настоящее сражение перед висящими в воздухе клинками мечей, что сейчас собой, собственно, и представляли острые края колец.
Я чертыхнулся: обычные мои надежные обходные маневры не срабатывали. И тут мне пришло в голову, что, несомненно, и многие другие участники состязаний изучали манеру поведения Гладиуса с Коса на гонках, как тот в свою очередь изучал их. Однако, к моему сожалению, идущий впереди меня наездник был ветераном гонок на тарнах и почти не выступал на Стадионе Тарнов в Аре, очевидно значительно чаще принимая участие в состязаниях у себя в Торе. Я никогда не видел его в небе, и Мип ничего не рассказывал мне о нем. Если же он изучал манеру поведения на гонках Гладиуса с Коса, значит, он наверняка обратил внимание на мои излюбленные приемы. Поэтому, хотя это было очень непривычно и противоречило всем моим инстинктам, я решил в следующий раз пройти через кольцо не в правой верхней его части, а в левой нижней. Однако и тут меня ждало разочарование: соперник словно чувствовал каждый мой маневр, и снова я миновал кольцо, идя у него в хвосте.
Сомневаюсь даже, что для него составило хоть малейшую трудность разгадать мой маневр, вряд ли он вообще сознательно подходил к рассмотрению моей тактики: очевидно, его понимание моих действий опиралось на какое-то прирожденное чутье, к которому добавлялись многолетняя практика участия в состязаниях и внимательное изучение моей манеры ведения гонки, позволяющие ему предугадывать мои дальнейшие шаги. Я знаю, Мип тоже обладал этим редким внутренним чутьем, и у меня не было основания предполагать, что у остальных профессиональных гонщиков оно отсутствует. Я уже начал сожалеть о том, что так опрометчиво и самоуверенно затянул со стартом. Менициус на Черной Стреле по-прежнему лидировал.
Тут мне на память пришел разговор с Мипом, воспоминание о котором внезапно обожгло мой мозг.
— Что делать, если твой противник по счастливой для него случайности или благодаря высочайшему мастерству знает, как ты поведешь себя в той или иной ситуации, чувствует твою манеру поведения? — спросил я тогда у него, не имея в виду ничего конкретного.
Мы сидели в таверне зеленых, и он, поставив кружку с пагой на стол и рассмеявшись, развел руками.
— Значит, ты не должен иметь какой-либо определенной манеры поведения, — просто ответил он.
Я также рассмеялся, восприняв его слова как шутку.
Однако он уже смотрел на меня совершенно серьезно.
— Я говорю правду.
На шестах оставалось четыре деревянные головы тарна с одной стороны летного поля стадиона и четыре с другой. Итого всего восемь поворотов, четыре полных круга. Медлить больше нельзя. Нужно что-то срочно предпринять. Я решил сбить своего настойчивого соперника с толку и перед очередным проходом через кольцо устроить для него небольшой спектакль, начав действовать вне всякой логики.
Я резко сбросил высоту и ушел в сторону, заставив ведущего меня соперника удивленно закрутить головой и невольно попытаться повторить мой маневр. Его тарн тут же сбился с ритма, и уже за спиной я услышал пронзительный крик идущей за мной вслед птицы, столкнувшейся с тарном моего соперника, и яростные проклятья их наездников.
К тому времени, когда на шестах оставалось семь деревянных голов тарнов, я догнал наездника синих, идущего четвертым.
Птица его была сильнее тарна наездника из Торы, но в мастерстве он явно ему проигрывал. Я легко обошел его у очередного кольца, сделав вид, будто собираюсь пройти его в левой нижней части, и резко бросив свою птицу вправо вверх. Пытаясь поставить мне блок в ошибочно выбранной им позиции, он так старался, что едва не напоролся на острый край кольца, и после того как его изумленная птица, не выдержав, свернула у острой кромки в сторону, ему пришлось возвращаться заново и проходить через то же кольцо.
Крики зрителей на трибунах переросли в настоящий рев, и хотя слов разобрать было невозможно, я расценивал их как выражение восхищения, как в данной ситуации я, вполне естественно, и должен был их воспринимать.
И тут я внезапно услышал свистящий звук над головой и пригнулся к седлу. Выпущенной из арбалета стрелы я не увидел, но сам звук мне был хорошо знаком.
Вслед за ним донеслись ещё два угрожающих свистящих звука стрел.
— Давай! — закричал я. — Давай, Убар Небес!
Птица, забыв об опасности, рванулась вперед.