Рядом с ней плакал кровавыми слезами ее сын, прибитый к огромному деревянному кресту. Шиб вздохнул. Ему также казалось странным поклоняться человеку, претендующему одновременно на звание Отца, Сына и Святого Духа, а не человеку с головой сокола[13]. Может быть, его отец был поклонником вуду? Или в его жилах течет кровь какого-нибудь великого африканского правителя? Он погладил одну из гладко отполированных скамеек и наклонился, чтобы вдохнуть приятный запах воска.
   — Здравствуйте.
   Он не слышал, как она вошла. И обернулся — слишком резко.
   На ней была серая шерстяная юбка и черный пуловер под горло. Никакой краски на лице, никаких украшений, кроме золотой цепочки с крестиком. Очень бледная, со скрещенными на груди руками, она напоминала восковую статую.
   — Я могу ее увидеть? — тихо спросила Бланш. Он сделал шаг ей навстречу, словно пытаясь помешать.
   — Я... я думаю, будет лучше подождать вашего мужа. Это зрелище может оказаться слишком тяжелым.
   — Она что, так изменилась?
   — Нет, но, поверьте, будет правильнее, если вы сделаете это вместе.
   Бланш заломила руки, губы ее задрожали. Она отвернулась, сделала глубокий вдох, потом снова повернулась к Шибу. Серые глаза цвета дождя, цвета горизонта без единого лучика надежды... Шиб с ужасом осознал, что его правая рука сама собой пришла в движение, собираясь погладить ее по щеке, — он удержался в последний момент. Бланш, казалось, ничего не заметила. Она не отрывала глаз от гроба, в котором лежал ее ребенок.
   Пылинки, танцующие в солнечном луче. Тишина. Звук их дыхания. Учащенное дыхание Бланш.
   Внезапно она резко взглянула на него, и глаза ее засверкали, как будто она наконец решилась выплеснуть наружу гнев и отчаяние.
   — Выпьете что-нибудь? Ошеломленный, он машинально кивнул. Они вышли из часовни.
   — Вы видели, как цветут лавровые деревья? — спросила Бланш по дороге к зимнему саду.
   Шиб кивнул. Если она целыми днями вот так сдерживается, неудивительно, что по ночам ей снятся кошмары. Лучше бы ей выплакаться, рвать на себе волосы, царапать щеки, выть волчицей на Луну, оплакивая своего детеныша.
   В зимнем саду пахло свежевскопанной землей и инсектицидом. Шиб ощутил эти запахи с порога и тут же остановился. Все дети были здесь — Шарль, Луи-Мари, Аннабель и Энис. Они сидели на крошечных японских табуреточках вокруг низкого столика с зеленым керамическим покрытием. Очевидно, собирались пить чай.
   — Дети, поздоровайтесь с месье Морено, — сказала Бланш, подводя Шиба к одному из плетеных кресел у стеклянной стены.
   Послышался нестройный хор не слишком дружелюбных «здрасьте». Шиб заметил, что дети пили не чай, а горячий шоколад и ели оладьи. Они жевали бесшумно, не толкались, не ссорились, лишь изредка переглядывались и хихикали. Слишком застенчивые? Или выдрессированные, словно собачонки?
   — Садитесь, пожалуйста.
   Он повиновался, чувствуя, как четыре пары недружелюбных глаз сверлят его затылок.
   — Чай, кофе или что-нибудь укрепляющее? — спросила Бланш, словно автомат.
   «Укрепляющее»! Откуда она набралась таких слов — из руководства по этикету столетней давности?
   — Чай, пожалуйста, — ответил Шиб, пытаясь поудобнее устроиться в узком жестком кресле.
   Появилась Айша, толкая перед собой столик на колесах, на котором стоял желто-красный керамический чайничек и крошечные чашечки. Понятно, опять зеленый чай. Японская обстановка, японский чай, но секс, должно быть, французский — судя по количеству детей. Браво, Шиб, скоро ты переплюнешь Грега!
   Он отпил глоток чая, который оказался очень горячим и обжег ему язык. Шиб чуть не выронил чашечку и поставил ее на такое же крохотное блюдце. Айша начала убирать посуду с детского стола. Послышалось стрекотание электронной игрушки Аннабель. Шарль принялся писать что-то в тетради, Луи-Мари раскрыл книгу— это оказался «Гарри Поттер», а маленькая Энис, усевшись на, пол, заговорила о чем-то с плюшевым кроликом в красных штанишках.
   Шиб перевел взгляд на женщину, сидевшую напротив него: ее бледный профиль четко вырисовывался в потоке света. Классическая красота, такая холодная и хрупкая... опасное сочетание, Шиб, она уже завладела твоим умом, и скоро ты, словно расплавленный воск, растечешься у ее ног, а она оттолкнет тебя кончиком туфельки, поморщится и скажет: «Айша, уберите это».
   Еще один глоток чая... С каким удовольствием он бы выпил ледяного пива! Бланш пила свой чай, уставившись в пустоту. На ее горле билась маленькая жилка. Шиб едва удерживался от того, чтобы не провести по ней кончиком пальца и не прошептать: «Успокойся, все наладится». Но ничто не наладится. Элизабет-Луиза не воскреснет, как и маленький Леон. Бланш родит еще одного ребенка, будет принимать все больше и больше транквилизаторов, начнет пить тайком и в конце концов окажется в клинике для прохождения курса дезинтоксикации— высохшая, с растрепанными волосами, но не утратившая аристократичности. Ее угнетенный дух вырвется наконец на свободу и будет лихорадочно метаться во все стороны, не разбирая дороги, лишенный ориентиров...
   ...совсем как ты сейчас, старина Шиб.
   — Мам!
   Молчание, потом спокойный голос Бланш:
   — Что, дорогой?
   Перед ними стоял Луи-Мари в отглаженных джинсах, синем свитере и белых кроссовках.
   — Пьер пригласил меня на день рождения, в субботу днем.
   — Боюсь, ты не сможешь пойти, дорогой.
   — Но почему? Ведь это суббота, занятий не будет, к тому же все туда собираются!
   — В субботу днем приедет Жослен для освящения.
   — А в воскресенье он не может приехать?
   — Какой же ты тупица, Луи! — послышался презрительный голос Шарля.
   — Заткнись, тебя не спрашивают! — огрызнулся младший брат.
   — Довольно! — сухо перебила Бланш. — Он не сможет приехать в воскресенье, потому что твой отец попросил его приехать послезавтра, и...
   — Но мне-то зачем здесь оставаться?
   Бланш глубоко вздохнула, и Шиб представил, что она сейчас закричит: «Потому что будут благословлять стеклянный гробик, куда положат твою сестренку, а потом оставят ее в этой гребаной холодной часовне, и я хочу, чтобы вы все при этом присутствовали, потому что, мать твою, это и твоя сестренка, Луи-Мари!» —но она просто сказала:
   — Отец тебе вечером объяснит. И перестань спорить.
   Мальчишка раздраженно вздохнул, бросил на Шиба взгляд пса, жаждущего укусить, но сдерживаемого ошейником, и ретировался, сжав кулаки.
   Бланш снова разлила чай. К ним подошла маленькая Энис и, усевшись на корточки у ног матери, принялась теребить своего кролика с картонной морковкой в лапах.
   — Его зовут Банни, — сообщила она Шибу, который в ответ выдавил улыбку. — Он ест мог'ковку и пиг'ожки с вишневым джемом. И еще он умеет говог'ить, — с серьезным видом добавила она.
   — Надо же! — поразился Шиб, который никогда не умел разговаривать с детьми.
   Энис надавила на живот кролика, и тот механически проскрипел: «Я твой друг».
   — Оставь месье Морено в покое, — велела Бланш.
   — Тебя так зовут? — спросила Энис. — Месье Мо'гено?
   — Леонар. Леонар-леопард. Господи, Шиб, ты спятил?
   — Леона'г-леопа'гд? — повторила Энис, засмеявшись. — Но ты не похож на леопа'гда.
   — Как это не похож? Р-р-р-р!
   — Слышишь, Банни? — спросила Энис— Поздо'говайся с леопа'гдом!
   — Я люблю морковку! — объявил Банни с японским акцентом.
   В компании кролика, маленькой девочки и Дамы Червей не хватало только Безумного Шляпника, чтобы окружающий кошмар превратился в Страну Чудес.
   — А где ты живешь, леопа'гд? — поинтересовалась Энис.
   — В норе, в дальнем конце парка, — ответил Шиб.
   — А где твоя ше'гсть?
   — Она вся под одеждой.
   — В'гешь, — подумав, сказала Энис— Лео-па'гды не пьют чай вместе с моей мамой.
   Почему его не оставляет предчувствие, что все кончится очень плохо?
   — Энис, успокойся, — повторила Бланш. — Вот, возьми бисквит для Банни. Она очень легко возбуждается, — добавила Бланш, обращаясь к Шибу.
   Энис схватила бисквит и начала запихивать его в рот кролику, приговаривая: «Ешь, Банни, это вкусно, это мама дала!»
   Шиб в душе все больше радовался, что не обзавелся семьей.
   — Я больше не хочу вас задерживать, наверняка у вас еще много дел... — пробормотал он.
   — Обычно в это время я слушаю по радио концерт классической музыки, — откликнулась Бланш. — Так что судите сами, насколько я занята.
   Да уж, весело! А ты чего ожидал? Что она предложит тебе поплескаться в бассейне с Элилу вместо надувного матраса?.. Стоп! Возвращаемся к обычной беседе.
   — Отец Дюбуа— ваш родственник? — спросил Шиб.
   — Он двоюродный брат мужа, сын сестры его матери, Камиллы Дюбуа д'Анвер. Мне он тоже приходится родственником по линии двоюродной бабушки, Эжени Фонтэн д'Орон.
   Опять эти дворянские имена. Чертова уйма дворян-католиков, связанных семейными и брачными узами... Ладно, ему-то что?..
   — Он работает с трудными подростками, — продолжала Бланш. — Много времени проводит в разъездах. Это он занимался доставкой... для Элилу,.. Жан-Юг был так занят...
   Может быть, заговорить о погоде? Но нет, уже поздно. Бланш поднесла к глазам платок и отвернулась.
   В наступившей тишине Энис продолжала лепетать:
   — Ну не плачь, Банни, ты тоже попадешь на небо! Мы все попадем на небо и уст'гоим там пикник вместе с Элилу!
   Кошмар какой-то! Он наяву проваливался в чужой кошмар. Бьющаяся жилка на шее, дрожащие губы... Черт, нельзя оставлять ее в таком состоянии!
   Шиб резко поднялся, и Энис испуганно отпрянула.
   — Может быть... хотите.,, я позову Айшу? — пробормотал он, склонившись над Бланш и положив руку на спинку ее кресла, возле вздрагивающих плеч.
   — Нет, все в порядке, спасибо.
   Шиб выпрямился и снова сел на место, успев перехватить ледяной взгляд Шарля, устремленный на него. Мальчишка невинно захлопал глазами и сделал вид, что углубился в свои записи. Луи-Мари исчез. Аннабель была всецело поглощена своей электронной игрушкой.
   — Ты плохой! — закричала Энис, колотя кролика головой о землю. — Плохой, плохой, плохой!
   Не выпить ли нам еще чаю, а, Шиб? Он снова наполнил свою чашку, не глядя на Бланш. Она перестала плакать и скомкала платок в тонких пальцах — на одном из них поблескивало скромное обручальное кольцо. Сколько сейчас может быть времени? Шиб не осмеливался посмотреть на часы. Наконец ему удалось украдкой взглянуть на них. 18.22. Андрие, кажется, собирался вернуться к восьми вечера? Нет, невозможно, ему не выдержать столько времени рядом с этими нервными детьми и их убитой горем матерью. Шиб слегка пошевелился, собираясь подняться.
   — Когда Леон утонул, я хотела покончить с собой.
   Шиб почти рухнул обратно в кресло. Бланш произнесла эти слова, не поворачивая головы, словно обращаясь к папоротнику в горшке. Что ей сказать? Сознает ли она вообще его присутствие?
   — Но нельзя убивать себя, если остаются другие дети... Страдание— часть жизни. Не так ли?
   Таким же тоном она могла бы произнести: «Не хотите ли еще кекса?»
   Поскольку папоротник молчал, Шиб осторожно произнес:
   — Да, к сожалению.
   — Бабуля приехала, — послышалось позади них.
   Шиб чуть не подскочил. Это оказался Шарль, который подошел совсем неслышно.
   — Что? — переспросила Бланш.
   — Бабуля приехала, — повторил Шарль.
   — Ах да! Вы все готовы? Они проведут вечер и ночь у моей свекрови, — объяснила Бланш, обращаясь к Шибу.
   — Бланш, дорогая!
   В дверях показалась высокая угловатая женская фигура. Седые коротко подстриженные волосы, кремовая шелковая удлиненная блузка и такие же брюки, широкий кожаный пояс, шейный платок и браслеты от Негтёз, никакого грима, неброские золотые украшения, в ушах— скромные бриллиантовые серьги. Черты лица те же, что у Жан-Юга, с тридцатилетней поправкой на возраст.
   Она подошла к ним и подхватила на руки Энис.
   — Ну что, моя сладкая, как дела?
   — Я возьму с собой Банни, он хочет посмот'геть «Сто один далматинец», — заявила малышка, размахивая кроликом.
   — Ну, если мама разрешит... Пойдем скорей, соберем твои вещи.
   Энис вприпрыжку побежала к дверям, за которыми уже исчезли ее братья и сестра. Женщина повернулась к Шибу.
   — Леонар Морено, — поспешно произнесла Бланш, — именно он занимался...
   Еще одна неоконченная фраза. Похоже, эти люди привыкли изъясняться многоточиями.
   — Ах, это вы? Сожалею, что приходится знакомиться с вами при таких обстоятельствах, месье Морено, но Жан-Юг заверил меня, что вы всецело...
   Шиб слегка поклонился. Бланш поднялась.
   — Простите, мама, я пойду посмотрю, готовы ли дети.
   Бабуля, не говоря ни слова, проследила за ней взглядом, потом перевела взгляд светло-голубых глаз на Шиба.
   — Может быть, я немного старомодна, в чем меня часто упрекает мой сын, — вздохнула она, — но, по правде говоря, я не понимаю... Я нахожу это довольно... как сказать... вы понимаете?..
   —Люди очень по-разному относятся... — сказал Шиб, невольно подхватывая манеру собеседницы говорить незаконченными фразами.
   — Да, конечно... И потом, они были так к ней привязаны, так ею восхищались... Бедняжка Бланш... Пережить две потери...
   Шиб вздохнул в унисон, скрестив руки на груди и опустив глаза. Ну просто вылитый клерк из похоронного бюро.
   Бабуля провела наманикюреннои рукой по глазам и снова вздохнула. В этот момент появилась Аннабель.
   — Аннабель, детка! Иди сюда, я тебя поцелую. Ты готова?
   — Луи-Мари ищет свою голубую куртку, — объяснила Аннабель. — Он страшно злится, что не может ее найти.
   — Так пусть возьмет другую.
   — Нет, он хочет только эту. Он говорит, она приносит счастье.
   — Это предрассудок, детка. Вещи не могут приносить счастье или несчастье. Пойдем. Рада была познакомиться с вами, месье Морено, — добавила она. — Не сочтите за оскорбление, но я предпочла бы никогда больше с вами не встречаться.
   — Я вас прекрасно понимаю, мадам. Оставшись один, Шиб прошелся по зимнему саду, рассеянно читая таблички, укрепленные возле каждого растения, и глядя сквозь стекло на старинный фонарь, окруженный желтоватым ореолом. Темно-синий «мерседес» стоял в аллее, и дети по очереди забирались в него, пока Бабуля разговаривала с Бланш. Та обхватила себя руками за плечи, словно ей было холодно.
   — Вы увидите вашего приятеля сегодня вечером? — вдруг услышал он. Айша.
   — Нет, не думаю. А что?
   — Ничего. Вы давно с ним знакомы?
   — Мы вместе ходили в школу.
   — Вот это да!
   — Скажите, как в действительности зовут Бабулю?
   — Луиза. Поэтому одно из имен, которое дали малышке.,.
   — А Элизабет? — перебил Шиб.
   — Это имя матери мадам. Элизабет-Луиза родилась после смерти малыша Леона, поэтому, я думаю, ей дали двойное имя— на счастье... что-то в этом роде. Правда, это все равно не помогло... Мне кажется, ваше общество хорошо действует на мадам. Она выглядит не такой... потерянной, когда разговаривает с вами.
   — Представляю, какая она все остальное время, — пробормотал Шиб. — Как по-вашему, Бабуля— приятная женщина?
   — А вам как показалось?
   Шиб улыбнулся, ничего не ответив.
   — Скорее бы наступило завтра, — сказала Ай-ша, — У меня будет выходной, так что смогу выбраться подышать свежим воздухом.
   — А вчера вечером у вас тоже был выходной?
   — Нет, просто побывала в ресторане, а это совсем другое. Бы, наверное, решили, что я сплю с доктором?
   — Ну...
   — Нет, я с ним не сплю, хотя ему бы этого очень хотелось. Он пригласил меня на выставку, посвященную Кабилии. Поэтому хозяева позволили мне с ним поехать. Культурное алиби.
   — Вы кабилийка?[14]
   — Кажется. Если честно, мне все равно, это мать меня постоянно допекает разговорами на эту тему. А вы?
   — Мой отец был американец. Матрос, получивший увольнительную на один вечер. Я его никогда не видел.
   — А мой умер от инфаркта пять лет назад. Когда работал отбойным молотком. Насчет вас я бы скорее подумала, что вы негр или что-то в этом роде.
   Может быть, я и правда кто-то в этом роде.
   АГрег?
   Чистой воды провансалец. Родился с кружкой айоли[15] в одной руке и шаром для петанка[16]— в другой.
   Айша рассмеялась, отчего тяжелый узел волос на ее голове заколыхался.
   — Тс-с, она возвращается. — Айша направилась к столику на колесах, по дороге подобрав брошенную игрушку.
   — Им будет лучше побыть у Бабули, это их немного отвлечет, — объяснила Бланш, садясь в кресло.
   — Мне придется вас покинуть, — произнес Шиб. — Уже поздно.
   — Разве вы не останетесь поужинать с нами? Жан-Юг вот-вот вернется.
   — Мне бы не хотелось вас беспокоить... Бланш в упор взглянула на него— впервые с того момента, как он приехал.
   —Вы меня не беспокоите. Наоборот, мне нужно с кем-то поговорить. Потому что иначе я сделаю какую-нибудь глупость. Не важно что. Я знаю, что вам хочется уехать. Женщины, которые все время плачут, вызывают ужас у мужчин, но я вас уверяю, что сегодня— исключительный случай. Обычно я держусь гораздо лучше. Совсем как цирковая лошадка.
   — Послушайте... я...
   — Нет, это вы послушайте. На этот раз у меня есть заложник... О, боже, что я говорю?.. Извините, я совсем потеряла голову из-за этих таблеток...
   — Может быть, вам лучше пойти отдохнуть?
   — Я только и делаю, что отдыхаю. Это сводит меня с ума. Покой... вечный покой.
   Ее голос сорвался. Шиб протянул руку, положил ее на ледяное запястье Бланш и тут же, покраснев, отдернул. Интересно, есть ли тут бар? Тройная порция коньяка пришлась бы очень кстати. Да и Бланш не помешало бы взбодриться.
   — В котором часу подавать ужин, мадам? Черт возьми, со всеми этими людьми, которые то приходят, то уходят, чувствуешь себя как на сцене в театре!
   — В восемь часов, пожалуйста. Выпьете аперитив? — спросила она у Шиба.
   — С удовольствием.
   Поскрипывание колесиков. Еще один катящийся столик, на сей раз — из красного дерева, груженный большими и маленькими бутылками.
   — Я бы выпил коньяку, — сказал Шиб, и Айша плеснула в рюмку щедрую дозу «Деламена».
   — А мне «Сюз», — попросила Бланш.
   — Гм... доктор сказал, что...
   — «Сюз», пожалуйста,
   Разумеется, ей нельзя пить спиртное. А что, если она грохнется в обморок прямо на этот дурацкий мозаичный пол? Ему придется расстегивать ей лифчик, чтобы она смогла вздохнуть, хлопать по щекам... Шиб сделал большой глоток коньяка. Отлично! Он почувствовал, как обожгло горло, а потом в животе разлилось приятное тепло. Бланш тоже сделала глоток, закашлялась, а потом одним махом осушила бокал. Что ж, начало неплохое.
   Айша исчезла. Бланш протянула руку к бутылке «Сюз» и снова наполнила бокал, словно это было для нее обычным делом. Одновременно она сделала неопределенный жест в сторону Шиба, что можно было перевести как «Позаботьтесь о себе сами».
   Он кивнул и плеснул себе еще немного «Деламена», чтобы составить ей компанию.
   Она одним махом выпила вторую порцию. Взгляд ее затуманился, рука судорожно вцепилась в подлокотник кресла. Стоит ли что-то сказать или сделать? Шиб размышлял об этом, потягивая коньяк.
   Стояла тишина. День за окном угасал. Желто-зеленая бабочка билась о стекло. Ее крылья едва слышно шуршали. Потрескивание кубиков льда в серебряном ведерке. Вздох. Шиб слегка встряхнул свою рюмку, вдохнул запах коньяка, отпил еще немного. Снова вздох. Неожиданно Бланш спросила:
   — У вас есть дети?
   Тон почти напоминал допрос.
   — Нет. Я холостяк.
   — А вам бы не хотелось их иметь?
   — Пожалуй, нет. Не думаю, что из меня вышел бы хороший отец, — неожиданно для себя признался он.
   — Почему?
   — Я не знал своего отца. И не знаю, что это такое— быть хорошим отцом.
   Бланш поставила бокал на столик.
   — Я тоже не знаю, что такое быть хорошей матерью, — откликнулась она, прикрыв глаза. — Действительно не знаю. Ведь хорошая мать не позволяет своим детям умирать, не так ли?
   Ну зачем он сказал эту глупость? Зачем?
   — Это случилось не по вашей вине.
   — Откуда вы знаете? Хороший вопрос. Но...
   — В таких случаях никто не виноват. Разве что невезение, злой рок...
   — Я должна была проявлять осторожность... быть внимательной... оставаться начеку. Хорошая мать— как часовой. Никогда не смыкает глаз. Понимаете?
   Как будто молено уберечься от судьбы! Шиб почувствовал, что начинает пьянеть. Ему захотелось уехать. Он слегка наклонился к Бланш и сказал:
   — Вы не отвечаете за ход событий во Вселенной. И не должны все время казнить себя.
   Она пожала плечами.
   — Конечно, я должна все время смотреть на цветы, слушать пение птиц, радоваться тому, что у меня еще четверо прекрасных живых детей, заниматься домом, наслаждаться уютом и удобствами и не перегружать психику. Так?
   —Почему вы думаете только о себе? Ваш муж тоже страдает... и дети...
   — Да как вы смеете!
   Она поднялась, вся дрожа. Шиб тоже встал.
   — Вы разговаривали со мной, и я вам отвечал. Но, пожалуй, вам лучше разговаривать с магнитофоном. Можете кричать на него, сколько угодно.
   — Ужин будет через полчаса, — объявила Ай-ша, снова подойдя совершенно бесшумно.
   — Месье Морено уезжает, — холодно сказала Бланш.
   — Вот как? Хорошо, я предупрежу Колетт. Айша направилась к выходу, явно удивленная.
   Шиб поставил рюмку на столик. Ну и слава богу, не придется оставаться на этот чертов ужин в компании полубезумной истерички!
   — Вы слишком обидчивы, — внезапно произнес он. — Я хотел сказать вот что: брать на себя ответственность за то, что было предначертано судьбой, означает впадать в грех гордыни.
   — Вот как? Вам нужно поговорить об этом с моим кузеном. Он обожает подобные темы.
   — Сожалею, что причинил вам боль.
   — А о чем тут сожалеть? Вы сейчас вернетесь в свою мастерскую смерти, или как это у вас называется, посмотрите какой-нибудь хороший фильм по телевизору и подумаете: «Как хорошо, что удалось сбежать от этой истерички!»
   Черт, она еще и медиум? Шибу было не до шуток. Ему хотелось обнять ее и утешить. И одновременно надавать пощечин. Слишком много противоречивых желаний. Эта женщина совершенно выбила тебя из колеи, старина Шиб.
   — Вы не истеричка. Вы сильно страдаете, и вам нужна помощь.
   У меня есть муж, врач и священник. Кто мне еще нужен? Собака?
   Любовник.
   — Не знаю, не мне давать вам советы, но вы не должны жить так дальше.
   — И вы бросаете мне спасательный круг— все эти привычные слова утешения, готовые формулы, которые произносят на похоронах...
   — Я...
   Шиб глубоко вздохнул и сделал шаг в ее направлении — всего один.
   — Я могу вам помочь? Она шагнула. Навстречу.
   — Не думаю. Но все равно— спасибо.
   — А, Морено, вы все еще здесь?
   Черт возьми, так и до инфаркта недалеко!
   — Я вылетел из Парижа самолетом в пять пятнадцать, поэтому так быстро вернулся, — объяснил Андрие, пожимая ему руку. — Пожалуй, я тоже выпью что-нибудь. Вы уже уходите? — добавил он, плеснув себе «Гленморанжи».
   — Я как раз собирался уходить.
   — Все... прошло хорошо?
   — Все в порядке, — ответила за Шиба Бланш. — Она... она в часовне. Если вы хотите ее увидеть...
   — Да. — Андрие одним глотком прикончил виски.
   Снаружи было холодно, дул колючий ветер. Войдя в часовню, Андрие зажег свет— небольшую лампочку в шестьдесят ватт в желтоватом плафоне. Шиб подошел к гробу, в котором привез Элилу, открыл его и отошел, уступая место Андрие. Тот приблизился, нервно покашливая, с застывшим лицом склонился над гробом, потом быстро отвернулся.
   — Очень хорошо. Нужно переложить ее в раку.
   — Если хотите, я могу сделать это сейчас, — предложил Шиб.
   —Да, пожалуйста, — проговорил Андрие глухим дрожащим голосом.
   Шиб направился к стеклянному гробу. Андрие, словно очнувшись, последовал за ним, помог ему поднять хрупкое стеклянное сооружение и водрузить его на деревянные козлы.
   — Спасибо, — произнес Шиб. — Дальше я справлюсь сам. Вам лучше уйти. Через несколько минут я к вам присоединюсь.
   Андрие, казалось, хотел что-то возразить, но передумал и быстрыми шагами покинул часовню.
   Шиб снова поднял крышку гроба, подхватил Элилу на руки и перенес в ее новое обиталище. «Иногда они кажутся такими тяжелыми», — подумал он, вытирая лоб. Потом, механически произнося «Клятву невинности» — «Я никого не истязал. Не морил голодом. Не доводил до слез. Не убивал. Я чист... Я чист... Я чист...»[17], — немного привел Элилу в порядок: оправил платье, уложил волосы вдоль щек, слегка подкрасил веки и склеенные губы, потом медленно опустил прозрачную крышку, погасил свет и отправился в зимний сад.
   Как только он вошел, Андрие сказал:
   — Панихида состоится в субботу, в десять утра. Я надеюсь, вы окажете мне честь своим присутствием.