Страница:
Шиб, с пересохшим от волнения ртом и колотящимся сердцем, стараясь не смотреть на закрытые глаза девочки, просунул правую руку между ее худеньких бедер. Ему снова захотелось убежать. Он слегка оттянул резинку трусиков, просунул пальцы внутрь.
Ты не можешь этого сделать, Шиб, ты не можешь сотворить такое с трупом маленькой девочки. Но нужно узнать...
Шаги по гравию. Стук хлопнувшей автомобильной дверцы. Скорее! Шиб просунул обтянутый перчаткой средний палец между застывших складок детского полового органа, которые казались сомкнутыми наглухо. Интересно, сколько лет тюрьмы можно получить за осквернение трупа?.. Лет пять?,.
Он нажал сильнее. Шаги приблизились. Послышался шум голосов. Быстрее, черт побери, быстрее!
Потом Шиб, сгорая от стыда, убрал руку, снова сдвинул ноги девочки, оправил на ней платье, опустил крышку гроба, быстро подошел к двери и бесшумно повернул ключ. Он едва успел стянуть перчатки и сунуть их в чемоданчик, как на пороге появился Жан-Юг Андрие со сжатыми челюстями.
— Айша сказала, вы решили произвести последний осмотр? — ледяным тоном спросил он.
— Да, я хотел убедиться, что все в порядке. Иногда... некоторые детали... Лучше все же...
По здешнему обычаю, он не закончил фразу. Андрие, кажется, успокоился.
— Она прекрасна, не правда ли? — прошептал он, слегка кивнув в сторону гроба. — О, боже мой, какой красавицей она могла бы стать!
Жан-Юг с трудом подавил рыдания, тело сотрясла дрожь, и он покинул часовню, шагая как робот.
Шиб остался стоять с пылающим лицом.
Элилу не была девственницей! Он не обнаружил плевы. У девочки восьми лет! Как такое могло случиться? Врожденный недостаток? Разрыв вследствие падения? Или катания на пони?..
Ее изнасиловали, вот в чем дело. Кто-то изнасиловал ее и убил.
Сообщить в полицию? У Грега наверняка есть связи в комиссариате— Но что сказать?
— Здравствуйте, месье Морено.
Он едва не наткнулся на Бланш, мертвенно-бледную, в темно-синем шелковом платье, как обычно, — почти без грима и украшений. Ее плечи были сгорблены, глаза опущены на маленький золотой крестик на шее.
— Мой кузен, отец Дюбуа, — продолжала она, указывая на невысокого худощавого человечка со строгим лицом, в темно-сером костюме, с серебряным крестиком, прикрепленным к лацкану пиджака.
Священник слегка склонил голову, не говоря ни слова. Шиб машинально отметил, что глаза и волосы у него тоже серые. Над воротничком с острыми краями выступало адамово яблоко. Тонкие губы, казалось, не умели улыбаться. Больше напоминает не педофила, а гестаповца в отставке, подумал Шиб. В этот момент с ним поздоровалась Бабуля. Веки у нее опухли от слез, в руке она комкала платок. Потом Бланш познакомила Шиба со своими друзьями Лабаррьерами, супружеской четой лет под пятьдесят — оба холеные, здоровые, розовощекие, безукоризненно одеты и причесаны, на ней изящные украшения, на нем галстук от Брейера. Чета Осмонд, соседи, примерно того же возраста, выглядели не столь безупречно. У Джона Осмонда оыло пивное брюшко, у его жены Клотильды— нос в красноватых прожилках. Оливково-зеленый костюм Джона делал его похожим на фермера, а плохо скроенное бесформенное платье Клотильды придавало ей вид монашки в мирской одежде. Что касается Шассиньоля и его спутницы, тут был совсем другой коленкор. Реми Шассиньоль, деловой партнер Андрие, выглядел как типичный преуспевающий бизнесмен с бульдожьей хваткой— уверенный в себе, одетый в баснословно дорогой костюм от Жиля Массона, с густой темной шевелюрой, серо-стальными глазами и орлиным носом. Его «фифа», как выразилась Айша, была обладательницей огромного бюста и мощного зада. Вся эта роскошь была втиснута в узкое укороченное темное платьице, явно от дорогого модельера. Длинные белокурые волосы женщины ниспадали на плечи, пухлый влажный рот был слегка приоткрыт, словно она пребывала в постоянном восхищении.
Вежливые рукопожатия, легкие улыбки, пара фраз, произнесенных вполголоса, кивок головой в знак скорби и сострадания...
Шарль держался чуть в стороне, глаза у него покраснели— очевидно, он тоже плакал, — руки были скрещены на груди. Юноша стоял очень прямо: в своем темном костюме со стрижкой бобриком он был точной копией отца. Смерив Шиба взглядом, Шарль решил не здороваться с ним.
— Выпьете что-нибудь? — Голос Бланш прозвучал из-за его спины.
— Я бы выпил воды, спасибо.
Она сделала знак человеку в белой куртке — одному из нанятых на сегодня слуг, о которых говорила Айша.
Бланш... Он наблюдал за изящной линией ее затылка. Положить руку, привлечь к себе, защитить. Защитить от чего? От кого? От Смерти? Смешно...
Или от правды, которой она не знает? Что кто-то надругался над ее ребенком? Сможет ли он сказать об этом? Нет. Значит, пусть убийца остается на свободе? Да. Потому что нет полной уверенности—только смутные подозрения.
А вдруг он ошибся? Шиб залпом осушил бокал минеральной воды. Нужно позвонить Гаэль. Он подумал, нельзя ли на некоторое время незаметно отлучиться и позвонить прямо сейчас, но тут отец Дюбуа кашлянул.
— Дамы и господа, не угодно ли вам следовать за мной...
Шиб заметил легкую тень испуга, промелькнувшую на лице спутницы Шассиньоля, имени которой он не расслышал. Что-то вроде Винни. Про себя он окрестил ее Винни-Пушкой— выпирающие из-под платья телеса и впрямь напоминали пушечные ядра. Бабуля прижала руку к груди, затянутой в серый английский костюм, и глубоко вздохнула. Шарль подошел к ней и положил свою большую руку рано развившегося подростка на ее запястье, усеянное старческой пигментацией. Она, вымученно улыбаясь, погладила его по голове. Бланш, склонив голову, кусала пальцы. Андрие обнимал ее за плечи. Осмонды мрачно уставились в землю, Лабаррьеры, напротив, демонстративно подняли очи горе.
Маленькая процессия подошла к часовне в полной тишине, нарушаемой лишь хрустом гравия под ногами. Шиб медленно и глубоко дышал, пытаясь успокоить взвинченные нервы.
Потом все вошли в часовню и расселись на натертых воском скамейках. Каждый из присутствующих невольно вытягивал шею, стараясь получше рассмотреть стеклянный гроб и лежавшее в нем тельце. Потом Винни-Пушка спрятала лицо на мускулистой груди Шассиньоля. Ноэми Лабаррьер перекрестилась. Клотильда Осмонд принялась листать молитвенник, который положила перед собой. Бабуля, сидя рядом с сыном, вытирала платком глаза. Бланш, дрожа всем телом, вцепилась в хрупкое дерево скамеечки. Мужчины сидели, устремив взгляды перед собой, застыв, как часовые. Отец Дюбуа надел фиолетовую епитрахиль и прошел к алтарю.
В этот момент вошли дети — друг за другом, под предводительством Айши с искаженным от горя лицом: Энис, Аннабель с заплаканными глазами, Луи-Мари в синем блейзере, мрачный и торжественный. Мертвенно-бледный Шарль замыкал шествие. Они сели на специально оставленную для них скамейку— позади родителей, прямо напротив Шиба. Айша села рядом с маленькой Энис на руках.
— Дорогие братья и сестры, мы собрались здесь...
— А почему Элилу в стеклянном ящике? — прохныкала Знис.
— Ш-ш-ш, моя радость, во время мессы нельзя разговаривать, — обернувшись, прошептал Андрие и приложил палец к губам.
— Мы собрались здесь при очень печальных обстоятельствах...
— Я хочу писать!
—Заткнись! — прошипел Луи-Мари. — Заткнись, а то получишь!
— Ты плохой! Я все расскажу маме! — со слезами прошептала Энис и прижалась к Айше, которая тоже была на грани слез.
—... Элизабет-Луиза, чья чистая и невинная душа теперь пребывает...
«Чистая и невинная»... Шиб инстинктивно сжал кулаки.
—... наша скорбь...
Внезапно послышались рыдания. Это оказалась Винни-Пушка. Закатив глаза, она прошептала:
— Простите, — и шумно высморкалась.
Бабуля, прямая как палка, бросила на нее уничтожающий взгляд. Осмонды теперь упорно смотрели в пол. Поль Лабаррьер закрыл глаза. Ноэми не сводила глаз с алтаря— наверняка хотела во всех подробностях рассмотреть прозрачный гроб.
Шиб заметил, как дрожат руки у Шарля. Он больше не плакал, но лицо его побагровело. У Луи-Мари лицо было застывшим, как у статуи, веки полуопущены, губы плотно сжаты. Аннабель ерзала из стороны в сторону, и зубы у нее постукивали. Энис, прижавшись к Айше, сосала большой палец. Ее широко распахнутые глаза были похожи на блюдца.
Бланш, казалось, вот-вот упадет в обморок. Ее тело сотрясала непрерывная дрожь.
—... ибо мы верим в воскрешение...
«Только не я, — подумал Шиб. — Нет, мясники и служащие похоронных бюро не верят в воскрешение».
— Помолимся! «Отче наш, иже еси на небесех...»
Послышался слабый хор нестройных голосов. Шиб открывал рот, стараясь делать это одновременно с остальными, но не произносил ни слова. Он не любил молиться. Он заметил, что Шарль тоже молчит и даже не открывает рта, устремив глаза на деревянного Христа над алтарем. Во взгляде его читались гнев и озлобление. К кому он испытывал эти чувства? К жестокому Богу?
Дюбуа поднял гостию, потом дароносицу с церковным вином. «Сие великое таинство веры» — а заодно и смерти, подумал Шиб, который не мог удержаться, чтобы не смотреть на Элилу, такую смирную в своем стеклянном футляре. Луи-Мари тоже смотрел на нее, что-то шепча, Когда Шибу удалось разобрать его слова, он чуть не подскочил. Мальчишка явственно произносил: «Fuck you!» Кому он это? Шибу? Священнику? Богу? Или тому, кто убил его сестру? Шиб, ты спятил! Если бы он знал имя, то уж наверняка сказал бы родителям, ведь так? Разве что его собственный отец и есть тот самый насильник-убийца... Но вообразить себе Жан-Юга, который сначала насилует дочь, а потом сворачивает ей шею, как цыпленку, было совершенно невозможно,
Все потянулись к причастию, кроме Шассиньоля, Клотильды Осмонд, Айши и — как ни странно — Бланш, которая тоже осталась сидеть со склоненной головой,
Андрие склонился над ней, слегка обнял за плечи и что-то прошептал.
Никакой реакции. Он произнес уже громче:
— Бланш, идем.
Она вновь коротко вздрогнула.
— Оставь меня!
Он сжал кулаки и отошел. На скулах у него выступили красные пятна. Бабуля удивленно обернулась к ним:
— Что случилось, Бланш?
Никакого ответа, Бабуля с напряженным лицом села на место. Винни-Пушка споткнулась, не дойдя до алтаря, и ухватилась за Поля Лабаррьера. Ноэми Лабаррьер тихо всхлипывала, мелкие слезы катились по ее загорелым щекам пятидесятилетней женщины, сохраняющей приличную форму. Интересно, она хорошо знала Элилу? Или плакала из сочувствия к родителям? Шассиньоль, сидя на скамейке, принялся кашлять и сморкаться. Айша повернулась к нему с полными слез глазами. Он положил руку ей на плечо и так крепко сжал в знак сострадания, словно это была сама Бланш. Энис задремала, на ее подбородок стекала тоненькая струйка слюны. Аннабель, слишком маленькая для причастия, оставалась на месте и ударяла ногой по стоявшей впереди скамейке, но не так громко, чтобы это услышали.
Отец Дюбуа вновь заговорил. Все встали, сложив ладони перед собой. Шиб молился об одном — чтобы все поскорее закончилось, чтобы несчастное тельце, выставленное на всеобщее обозрение, наконец-то оставили в покое, чтобы прекратили эту пытку!
Айша, держа Энис на руках, попыталась заставить Аннабель подняться, но та лишь недовольно надула губы. Однако от оплеухи Шарля тут же вскочила, красная от злости. Луи-Мари бросил на нее ледяной взгляд, и она тут же притихла. Бланш тоже поднялась и сложила руки для молитвы. Она дрожала так сильно, что исходившая от нее вибрация, казалось, передавалась всем. Андрие всхлипнул. Рука его вцепилась в спинку скамейки, костяшки пальцев побелели.
— «Даруй им, Господи, вечный покой, и пусть вечный свет воссияет для них».
Свет, которого они не увидят. Покой, которого будет слишком много... Телесная оболочка, наполненная асептической жидкостью, ты действительно вознеслась к ангелам?
Заиграла музыка. Орган, разумеется. Неизбежный «Реквием» Моцарта. Рыдания усилились. Ноэми Лабаррьер спрятала лицо в вышитый носовой платок. Винни-Пушка торопливо направилась к выходу, спотыкаясь на ходу. Шассиньоль бросил на нее презрительный взгляд, одновременно утирая набежавшую слезу. Джон Осмонд побагровел. Клотильда промокала платком глаза. Бабуля уткнулась лицом в плечо сына, сотрясаясь от рыданий. Потом она повернулась к Шарлю и сжала ему запястье. Попыталась обнять Луи-Мари, но тот уклонился. Погладила по щеке Аннабель, которая тут же разревелась во весь голос. Жан-Юг взял ее на руки. Отец Дюбуа тем временем благословлял гроб.
—... и да пребудет на вас милость Господня...
«Ite, missa est»[20]. Живым не оставалось ничего другого, кроме как продолжать жить.
Андрие взял Бланш под руку и увлек ее к выходу. Она пыталась слабо сопротивляться, но потом последовала за ним, повернув голову назад, туда, где оставалась лежать в вечных сумерках ее дочь.
Остальные тоже направились к выходу. Снаружи начинало темнеть. Пахло цветущим жасмином. Было ветрено. Солнце опускалось за горы. Высоко в небе пролетел самолет, оставляя тонкий белый след. Бланш, проходя мимо Шиба, слегка коснулась его бедром. Айша повела младших детей к дому, за ней медленно двинулись остальные. Винни, прислонившись к «BMW» Шассиньоля, тяжело переводила дыхание. Краска на ее лице растеклась. Ноэми, не говоря ни слова, обняла Бланш и прижала ее к себе. Поль Лабаррьер неловко стиснул плечо Андрие. Бабуля опиралась на Шарля, который казался шестнадцатилетним стариком. Луи-Мари ожесточенно пнул ногой камень, отшвырнув его. Шиб не знал, что ему делать. Любые слова утешения были неуместны. Неожиданно он подумал: а где, интересно, похоронен другой ребенок, малыш Леон? Бланш упоминала о каком-то семейном захоронении. Склеп под часовней? Но, черт возьми, Шиб, какое тебе дело? Уж не собираешься ли ты выкопать его и проверить, не надругались ли над ним, перед тем как утопить?
— Вы проделали великолепную работу, месье Морено.
Он обернулся. Перед ним стоял отец Дюбуа. На его тонких губах было некое подобие улыбки.
— Гм...
— Они очень хотели, чтобы она осталась такой же, как при жизни— милым, веселым ребенком, — мелодичным голосом продолжал Дюбуа.
Ну что ж, если ему кажется, что у этого вампиреныша в гробу веселый вид, тем лучше.
— Это тяжелое испытание... — произнес Шиб, слыша себя как бы со стороны.
— Жизнь— это дар Божий, которым человек, увы, не может полностью распоряжаться, — отозвался Дюбуа. — Простите, меня зовет Жан-Юг.
— Вы верите в оживших мертвецов?
На сей раз это оказался Луи-Мари, бледный и встревоженный. Странный вопрос для четырнадцати лет!
— Нет. Совершенно не верю. Мертвые никогда не оживают. Потому что они мертвые. Поверь, я знаю, о чем говорю, — со вздохом добавил Шиб.
— Это вы бальзамировали сестру? — спросил Луи-Мари.
— Да.
— Она похожа на куклу. На мясную куклу, — добавил мальчишка с гримасой отвращения.
Черт возьми, ну и выраженьице!
— А еще она выглядит злой.
— Тебе так кажется просто потому, что она больше не улыбается, не разговаривает, понимаешь? Но она уже никогда не проснется. В этом можешь быть уверен.
— Надеюсь, — ответил Луи-Мари, видимо все же не до конца успокоенный.
— Луи-Мари! — позвала Бабуля.
Он слегка пожал плечами и быстро отошел.
Глава 6
Ты не можешь этого сделать, Шиб, ты не можешь сотворить такое с трупом маленькой девочки. Но нужно узнать...
Шаги по гравию. Стук хлопнувшей автомобильной дверцы. Скорее! Шиб просунул обтянутый перчаткой средний палец между застывших складок детского полового органа, которые казались сомкнутыми наглухо. Интересно, сколько лет тюрьмы можно получить за осквернение трупа?.. Лет пять?,.
Он нажал сильнее. Шаги приблизились. Послышался шум голосов. Быстрее, черт побери, быстрее!
Потом Шиб, сгорая от стыда, убрал руку, снова сдвинул ноги девочки, оправил на ней платье, опустил крышку гроба, быстро подошел к двери и бесшумно повернул ключ. Он едва успел стянуть перчатки и сунуть их в чемоданчик, как на пороге появился Жан-Юг Андрие со сжатыми челюстями.
— Айша сказала, вы решили произвести последний осмотр? — ледяным тоном спросил он.
— Да, я хотел убедиться, что все в порядке. Иногда... некоторые детали... Лучше все же...
По здешнему обычаю, он не закончил фразу. Андрие, кажется, успокоился.
— Она прекрасна, не правда ли? — прошептал он, слегка кивнув в сторону гроба. — О, боже мой, какой красавицей она могла бы стать!
Жан-Юг с трудом подавил рыдания, тело сотрясла дрожь, и он покинул часовню, шагая как робот.
Шиб остался стоять с пылающим лицом.
Элилу не была девственницей! Он не обнаружил плевы. У девочки восьми лет! Как такое могло случиться? Врожденный недостаток? Разрыв вследствие падения? Или катания на пони?..
Ее изнасиловали, вот в чем дело. Кто-то изнасиловал ее и убил.
Сообщить в полицию? У Грега наверняка есть связи в комиссариате— Но что сказать?
— Здравствуйте, месье Морено.
Он едва не наткнулся на Бланш, мертвенно-бледную, в темно-синем шелковом платье, как обычно, — почти без грима и украшений. Ее плечи были сгорблены, глаза опущены на маленький золотой крестик на шее.
— Мой кузен, отец Дюбуа, — продолжала она, указывая на невысокого худощавого человечка со строгим лицом, в темно-сером костюме, с серебряным крестиком, прикрепленным к лацкану пиджака.
Священник слегка склонил голову, не говоря ни слова. Шиб машинально отметил, что глаза и волосы у него тоже серые. Над воротничком с острыми краями выступало адамово яблоко. Тонкие губы, казалось, не умели улыбаться. Больше напоминает не педофила, а гестаповца в отставке, подумал Шиб. В этот момент с ним поздоровалась Бабуля. Веки у нее опухли от слез, в руке она комкала платок. Потом Бланш познакомила Шиба со своими друзьями Лабаррьерами, супружеской четой лет под пятьдесят — оба холеные, здоровые, розовощекие, безукоризненно одеты и причесаны, на ней изящные украшения, на нем галстук от Брейера. Чета Осмонд, соседи, примерно того же возраста, выглядели не столь безупречно. У Джона Осмонда оыло пивное брюшко, у его жены Клотильды— нос в красноватых прожилках. Оливково-зеленый костюм Джона делал его похожим на фермера, а плохо скроенное бесформенное платье Клотильды придавало ей вид монашки в мирской одежде. Что касается Шассиньоля и его спутницы, тут был совсем другой коленкор. Реми Шассиньоль, деловой партнер Андрие, выглядел как типичный преуспевающий бизнесмен с бульдожьей хваткой— уверенный в себе, одетый в баснословно дорогой костюм от Жиля Массона, с густой темной шевелюрой, серо-стальными глазами и орлиным носом. Его «фифа», как выразилась Айша, была обладательницей огромного бюста и мощного зада. Вся эта роскошь была втиснута в узкое укороченное темное платьице, явно от дорогого модельера. Длинные белокурые волосы женщины ниспадали на плечи, пухлый влажный рот был слегка приоткрыт, словно она пребывала в постоянном восхищении.
Вежливые рукопожатия, легкие улыбки, пара фраз, произнесенных вполголоса, кивок головой в знак скорби и сострадания...
Шарль держался чуть в стороне, глаза у него покраснели— очевидно, он тоже плакал, — руки были скрещены на груди. Юноша стоял очень прямо: в своем темном костюме со стрижкой бобриком он был точной копией отца. Смерив Шиба взглядом, Шарль решил не здороваться с ним.
— Выпьете что-нибудь? — Голос Бланш прозвучал из-за его спины.
— Я бы выпил воды, спасибо.
Она сделала знак человеку в белой куртке — одному из нанятых на сегодня слуг, о которых говорила Айша.
Бланш... Он наблюдал за изящной линией ее затылка. Положить руку, привлечь к себе, защитить. Защитить от чего? От кого? От Смерти? Смешно...
Или от правды, которой она не знает? Что кто-то надругался над ее ребенком? Сможет ли он сказать об этом? Нет. Значит, пусть убийца остается на свободе? Да. Потому что нет полной уверенности—только смутные подозрения.
А вдруг он ошибся? Шиб залпом осушил бокал минеральной воды. Нужно позвонить Гаэль. Он подумал, нельзя ли на некоторое время незаметно отлучиться и позвонить прямо сейчас, но тут отец Дюбуа кашлянул.
— Дамы и господа, не угодно ли вам следовать за мной...
Шиб заметил легкую тень испуга, промелькнувшую на лице спутницы Шассиньоля, имени которой он не расслышал. Что-то вроде Винни. Про себя он окрестил ее Винни-Пушкой— выпирающие из-под платья телеса и впрямь напоминали пушечные ядра. Бабуля прижала руку к груди, затянутой в серый английский костюм, и глубоко вздохнула. Шарль подошел к ней и положил свою большую руку рано развившегося подростка на ее запястье, усеянное старческой пигментацией. Она, вымученно улыбаясь, погладила его по голове. Бланш, склонив голову, кусала пальцы. Андрие обнимал ее за плечи. Осмонды мрачно уставились в землю, Лабаррьеры, напротив, демонстративно подняли очи горе.
Маленькая процессия подошла к часовне в полной тишине, нарушаемой лишь хрустом гравия под ногами. Шиб медленно и глубоко дышал, пытаясь успокоить взвинченные нервы.
Потом все вошли в часовню и расселись на натертых воском скамейках. Каждый из присутствующих невольно вытягивал шею, стараясь получше рассмотреть стеклянный гроб и лежавшее в нем тельце. Потом Винни-Пушка спрятала лицо на мускулистой груди Шассиньоля. Ноэми Лабаррьер перекрестилась. Клотильда Осмонд принялась листать молитвенник, который положила перед собой. Бабуля, сидя рядом с сыном, вытирала платком глаза. Бланш, дрожа всем телом, вцепилась в хрупкое дерево скамеечки. Мужчины сидели, устремив взгляды перед собой, застыв, как часовые. Отец Дюбуа надел фиолетовую епитрахиль и прошел к алтарю.
В этот момент вошли дети — друг за другом, под предводительством Айши с искаженным от горя лицом: Энис, Аннабель с заплаканными глазами, Луи-Мари в синем блейзере, мрачный и торжественный. Мертвенно-бледный Шарль замыкал шествие. Они сели на специально оставленную для них скамейку— позади родителей, прямо напротив Шиба. Айша села рядом с маленькой Энис на руках.
— Дорогие братья и сестры, мы собрались здесь...
— А почему Элилу в стеклянном ящике? — прохныкала Знис.
— Ш-ш-ш, моя радость, во время мессы нельзя разговаривать, — обернувшись, прошептал Андрие и приложил палец к губам.
— Мы собрались здесь при очень печальных обстоятельствах...
— Я хочу писать!
—Заткнись! — прошипел Луи-Мари. — Заткнись, а то получишь!
— Ты плохой! Я все расскажу маме! — со слезами прошептала Энис и прижалась к Айше, которая тоже была на грани слез.
—... Элизабет-Луиза, чья чистая и невинная душа теперь пребывает...
«Чистая и невинная»... Шиб инстинктивно сжал кулаки.
—... наша скорбь...
Внезапно послышались рыдания. Это оказалась Винни-Пушка. Закатив глаза, она прошептала:
— Простите, — и шумно высморкалась.
Бабуля, прямая как палка, бросила на нее уничтожающий взгляд. Осмонды теперь упорно смотрели в пол. Поль Лабаррьер закрыл глаза. Ноэми не сводила глаз с алтаря— наверняка хотела во всех подробностях рассмотреть прозрачный гроб.
Шиб заметил, как дрожат руки у Шарля. Он больше не плакал, но лицо его побагровело. У Луи-Мари лицо было застывшим, как у статуи, веки полуопущены, губы плотно сжаты. Аннабель ерзала из стороны в сторону, и зубы у нее постукивали. Энис, прижавшись к Айше, сосала большой палец. Ее широко распахнутые глаза были похожи на блюдца.
Бланш, казалось, вот-вот упадет в обморок. Ее тело сотрясала непрерывная дрожь.
—... ибо мы верим в воскрешение...
«Только не я, — подумал Шиб. — Нет, мясники и служащие похоронных бюро не верят в воскрешение».
— Помолимся! «Отче наш, иже еси на небесех...»
Послышался слабый хор нестройных голосов. Шиб открывал рот, стараясь делать это одновременно с остальными, но не произносил ни слова. Он не любил молиться. Он заметил, что Шарль тоже молчит и даже не открывает рта, устремив глаза на деревянного Христа над алтарем. Во взгляде его читались гнев и озлобление. К кому он испытывал эти чувства? К жестокому Богу?
Дюбуа поднял гостию, потом дароносицу с церковным вином. «Сие великое таинство веры» — а заодно и смерти, подумал Шиб, который не мог удержаться, чтобы не смотреть на Элилу, такую смирную в своем стеклянном футляре. Луи-Мари тоже смотрел на нее, что-то шепча, Когда Шибу удалось разобрать его слова, он чуть не подскочил. Мальчишка явственно произносил: «Fuck you!» Кому он это? Шибу? Священнику? Богу? Или тому, кто убил его сестру? Шиб, ты спятил! Если бы он знал имя, то уж наверняка сказал бы родителям, ведь так? Разве что его собственный отец и есть тот самый насильник-убийца... Но вообразить себе Жан-Юга, который сначала насилует дочь, а потом сворачивает ей шею, как цыпленку, было совершенно невозможно,
Все потянулись к причастию, кроме Шассиньоля, Клотильды Осмонд, Айши и — как ни странно — Бланш, которая тоже осталась сидеть со склоненной головой,
Андрие склонился над ней, слегка обнял за плечи и что-то прошептал.
Никакой реакции. Он произнес уже громче:
— Бланш, идем.
Она вновь коротко вздрогнула.
— Оставь меня!
Он сжал кулаки и отошел. На скулах у него выступили красные пятна. Бабуля удивленно обернулась к ним:
— Что случилось, Бланш?
Никакого ответа, Бабуля с напряженным лицом села на место. Винни-Пушка споткнулась, не дойдя до алтаря, и ухватилась за Поля Лабаррьера. Ноэми Лабаррьер тихо всхлипывала, мелкие слезы катились по ее загорелым щекам пятидесятилетней женщины, сохраняющей приличную форму. Интересно, она хорошо знала Элилу? Или плакала из сочувствия к родителям? Шассиньоль, сидя на скамейке, принялся кашлять и сморкаться. Айша повернулась к нему с полными слез глазами. Он положил руку ей на плечо и так крепко сжал в знак сострадания, словно это была сама Бланш. Энис задремала, на ее подбородок стекала тоненькая струйка слюны. Аннабель, слишком маленькая для причастия, оставалась на месте и ударяла ногой по стоявшей впереди скамейке, но не так громко, чтобы это услышали.
Отец Дюбуа вновь заговорил. Все встали, сложив ладони перед собой. Шиб молился об одном — чтобы все поскорее закончилось, чтобы несчастное тельце, выставленное на всеобщее обозрение, наконец-то оставили в покое, чтобы прекратили эту пытку!
Айша, держа Энис на руках, попыталась заставить Аннабель подняться, но та лишь недовольно надула губы. Однако от оплеухи Шарля тут же вскочила, красная от злости. Луи-Мари бросил на нее ледяной взгляд, и она тут же притихла. Бланш тоже поднялась и сложила руки для молитвы. Она дрожала так сильно, что исходившая от нее вибрация, казалось, передавалась всем. Андрие всхлипнул. Рука его вцепилась в спинку скамейки, костяшки пальцев побелели.
— «Даруй им, Господи, вечный покой, и пусть вечный свет воссияет для них».
Свет, которого они не увидят. Покой, которого будет слишком много... Телесная оболочка, наполненная асептической жидкостью, ты действительно вознеслась к ангелам?
Заиграла музыка. Орган, разумеется. Неизбежный «Реквием» Моцарта. Рыдания усилились. Ноэми Лабаррьер спрятала лицо в вышитый носовой платок. Винни-Пушка торопливо направилась к выходу, спотыкаясь на ходу. Шассиньоль бросил на нее презрительный взгляд, одновременно утирая набежавшую слезу. Джон Осмонд побагровел. Клотильда промокала платком глаза. Бабуля уткнулась лицом в плечо сына, сотрясаясь от рыданий. Потом она повернулась к Шарлю и сжала ему запястье. Попыталась обнять Луи-Мари, но тот уклонился. Погладила по щеке Аннабель, которая тут же разревелась во весь голос. Жан-Юг взял ее на руки. Отец Дюбуа тем временем благословлял гроб.
—... и да пребудет на вас милость Господня...
«Ite, missa est»[20]. Живым не оставалось ничего другого, кроме как продолжать жить.
Андрие взял Бланш под руку и увлек ее к выходу. Она пыталась слабо сопротивляться, но потом последовала за ним, повернув голову назад, туда, где оставалась лежать в вечных сумерках ее дочь.
Остальные тоже направились к выходу. Снаружи начинало темнеть. Пахло цветущим жасмином. Было ветрено. Солнце опускалось за горы. Высоко в небе пролетел самолет, оставляя тонкий белый след. Бланш, проходя мимо Шиба, слегка коснулась его бедром. Айша повела младших детей к дому, за ней медленно двинулись остальные. Винни, прислонившись к «BMW» Шассиньоля, тяжело переводила дыхание. Краска на ее лице растеклась. Ноэми, не говоря ни слова, обняла Бланш и прижала ее к себе. Поль Лабаррьер неловко стиснул плечо Андрие. Бабуля опиралась на Шарля, который казался шестнадцатилетним стариком. Луи-Мари ожесточенно пнул ногой камень, отшвырнув его. Шиб не знал, что ему делать. Любые слова утешения были неуместны. Неожиданно он подумал: а где, интересно, похоронен другой ребенок, малыш Леон? Бланш упоминала о каком-то семейном захоронении. Склеп под часовней? Но, черт возьми, Шиб, какое тебе дело? Уж не собираешься ли ты выкопать его и проверить, не надругались ли над ним, перед тем как утопить?
— Вы проделали великолепную работу, месье Морено.
Он обернулся. Перед ним стоял отец Дюбуа. На его тонких губах было некое подобие улыбки.
— Гм...
— Они очень хотели, чтобы она осталась такой же, как при жизни— милым, веселым ребенком, — мелодичным голосом продолжал Дюбуа.
Ну что ж, если ему кажется, что у этого вампиреныша в гробу веселый вид, тем лучше.
— Это тяжелое испытание... — произнес Шиб, слыша себя как бы со стороны.
— Жизнь— это дар Божий, которым человек, увы, не может полностью распоряжаться, — отозвался Дюбуа. — Простите, меня зовет Жан-Юг.
— Вы верите в оживших мертвецов?
На сей раз это оказался Луи-Мари, бледный и встревоженный. Странный вопрос для четырнадцати лет!
— Нет. Совершенно не верю. Мертвые никогда не оживают. Потому что они мертвые. Поверь, я знаю, о чем говорю, — со вздохом добавил Шиб.
— Это вы бальзамировали сестру? — спросил Луи-Мари.
— Да.
— Она похожа на куклу. На мясную куклу, — добавил мальчишка с гримасой отвращения.
Черт возьми, ну и выраженьице!
— А еще она выглядит злой.
— Тебе так кажется просто потому, что она больше не улыбается, не разговаривает, понимаешь? Но она уже никогда не проснется. В этом можешь быть уверен.
— Надеюсь, — ответил Луи-Мари, видимо все же не до конца успокоенный.
— Луи-Мари! — позвала Бабуля.
Он слегка пожал плечами и быстро отошел.
Глава 6
Поминальная трапеза была устроена в одной из гостиных— просторной комнате со стенами цвета охры и сверкающим паркетным полом. В центре стоял большой стол, заставленный всевозможной снедью. На стенах— несколько картин прерафаэлитов, в вазе китайского фарфора— букет белых камелий, вокруг стола— стулья из кованого железа. Можно подумать, что находишься в старинном итальянском дворце, подумал Шиб, осторожно проводя рукой по высокой амфоре, рядом с которой лежали пяльцы для вышивания.
Слуги расставляли приборы и откупоривали бутылки. Шиб взял квадратную желтую керамическую тарелку и такой же стакан. Никто из гостей, кажется, не испытывал особого голода, но все старательно накладывали себе еду и казались совершенно поглощенными этим занятием. Бланш стояла у высокого французского окна. Шиб проследил за ее взглядом и понял: она смотрит в сторону часовни.
Жан-Юг пил ледяное мюскаде, один бокал за Другим, и ничего не ел. Бабуля осторожно притронулась к его руке, и он со вздохом отставил бокал в сторону.
— Я уложила Энис, она устала, — сказала Айша, обращаясь к Бланш, и та рассеянно кивнула.
Айша вышла, бросив быстрый взгляд в сторону Шиба, Аннабель, усевшись верхом на стул, играла с консолью. Оба мальчика куда-то исчезли.
Шиб от нечего делать прислушивался к доносившимся до него обрывкам разговора между Реми Шассиньолем и Полем Лабаррьером, очевидно, конфиденциального:
— Итак, дорогой господин вице-президент, не говорил ли ты обо мне своим друзьям-социалистам?
— Региональный совет не подвержен коррупции, старина, — ответил Поль. — Обсудим это завтра.
В этот момент Шиб затылком почувствовал неприятное жжение и обернулся. Снова отец Дюбуа. Его тонкие губы были плотно сжаты, отчего рот походил на шрам.
— Вы католик, месье Морено?
«Нет, я великий жрец вуду, который настругивает белых в салат по утрам!»
— Меня крестили, но я не соблюдаю обряды.
— Вы утратили веру? «Тебе-то какое дело?»
— По правде говоря, я приверженец других ритуалов.
Взгляд священника оживился.
— Вы сменили религию?
— В некотором роде. Я поклоняюсь Амону-Ра.
Отец Дюбуа растерянно моргнул, потом на его лице появилась саркастическая усмешка.
— Вы шутите.
Шиб вежливо улыбнулся.
— Скажем так, меня весьма интересуют верования древних египтян.
— Сплошной пантеизм, никакой интеллектуальной возвышенности!
— Представления о Ка, Ба и Ак, мне кажется, напротив, свидетельствуют о высоком уровне духовности.
Клотильда Осмонд, которая ела тост с деревенским паштетом, повернулась к ним.
— Вы интересуетесь спиритизмом, месье?..
— Морено. Леонар Морено. Да, немного,
— И что же это за Ка, Ба и так далее?
— Три составляющие человеческой души. Ка — что-то вроде вместилища жизненной силы. Вы питаете его на всем протяжении своего существования и таким образом закладываете основу для будущего бессмертия. Ба — это собственно душа. Она отлетает после нашей смерти, но иногда может возвращаться в этот мир, навещать любимые места. Ак— это сияющий бессмертный дух, в некотором смысле демонический.
— Чепуха! — бросил отец Дюбуа.
— Я нахожу это не более странным, чем учение о Троице, — вежливо ответил Шиб.
— Да, это очень запутанная концепция, — подхватила Клотильда Осмонд. — Мой муж принадлежит к англиканской церкви, а меня больше устраивает буддизм— извините, святой отец.
— Религия без бога. Несомненно, это идеал общества, которое не желает никаких правителей, — процедил священник.
Клотильда слегка нахмурилась.
— Вы говорите как социолог.
Шиб потянулся к ломтику пармской ветчины с кружочком киви, потом, воспользовавшись начавшейся между Клотильдой и отцом Дюбуа дискуссией об упадке духовности на Западе, незаметно улизнул. Маневрируя по комнате, он наконец оказался рядом с Бланш. Она стояла неподвижно, обхватив пальцами керамический стаканчик. Вием было вино, однако Бланш не отпила ни глотка.
Шиб потягивал вино из своего стаканчика, делая вид, что увлеченно рассматривает картину, висящую напротив, — типичный тосканский пейзаж с обилием руин и оливковых деревьев.
— Я слышала, что вы рассказывали о трех составляющих души, — неожиданно сказала Бланш. — В том числе о той, которую вы называли Ба.
Она говорила, почти не разжимая губ. Шиб отпил еще вина, не зная, что сказать.
— Эта часть души может возвращаться в любимые места... То есть это призрак? Или... просто чье-то невидимое присутствие?
— Вы не должны думать о таких вещах, — мягко сказал Шиб.
— Вы первый о них заговорили.
— Призраков не существует. Нельзя даже с уверенностью сказать, есть ли у нас душа.
— Представляю, что сказал бы милейший Дюбуа, услышь он вас!
— Не поддавайтесь искушению дешевого мистицизма.
— После смерти Леона мне было видение, — тихо сказала Бланш. — Я знаю, что это глупо, но мне нужно об этом рассказать. Это была женщина. Она сказала, что он счастлив, там, на небесах, рядом с Богом. Что он думает о нас. Что он нас любит. Но такой маленький ребенок еще не умеет любить, правда? — спросила она, обернувшись к нему, — Ему нужна только забота, вот и все. И один он страдает.
Шиб пристально взглянул ей в глаза.
— Мертвые не страдают. Страдание — удел живых. Мертвые почиют в мире, потому что больше ничего не чувствуют.
— Откуда вы знаете? Если вы потрошите мертвецов, это еще не значит, что бы знаете все о жизни и о смерти.
Шиб почувствовал, как его пальцы непроизвольно сжимаются в кулаки. По какому праву она так с ним разговаривает? Горе ослепило ее? Или врожденная заносчивость богачки?
— Бланш, дорогая, ты так ничего и не съела?
Андрие смотрел на них с высоты своего исполинского роста. Его глаза запали, на точеных скулах проступали красные пятна.
— Я не голодна. Мы беседовали о религии.
— Хорошо, хорошо, — рассеянно пробормотал Аидрие. — Вера — наше единственное утешение. Но сейчас мне больше хочется послать все к черту, — добавил он, стиснув зубы.
Ни один из них не мог быть убийцей дочери. Слишком очевидно, насколько они ее любили.
И как жестоко страдают сейчас. Как ему только в голову пришло...
Зазвенел мобильник. Шиб достал его из кармана и вышел в сад. Это оказалась Гаэль.
— Как у тебя дела?
— Нормально. А у тебя? Кого вскрывали?
— Какого-то старого алкаша. Печень как у рождественского гуся. Меня чуть не стошнило. А как девочка?
Шиб почувствовал, что сердце заколотилось сильнее. Ему не хотелось отвечать, но он все лее сказал:
— Ну... я не обнаружил плевы.
— Значит, ее и не было.
— Но ведь это невозможно!
— Когда ты ее бальзамировал, то вынул внутренние органы?
— Да, а что?
— Мне бы хотелось на них взглянуть. Может быть, я заеду к тебе завтра?
— О'кэй. Завтра как раз воскресенье.
— Да, заслуженный отдых после тяжкой рабочей недели. Вот увидишь, я приведу тебя в порядок.
И она повесила трубку. Да уж, он и представить себе не мог, что окажется объектом внимания молоденькой бойкой студентки. Шиб медленно вернулся в дом. Бланш вежливо улыбалась Джону Осмонду, который хвалил цветочные клумбы. Кто-то включил музыку. Вивальди. Она звучала успокаивающе. Ноэми Лабаррьер обсуждала с Винни-Пушкой сравнительные достоинства «Твинго» и «Смарта». Шиб проскользнул позади них. Реми Шассиньоль, Поль Лабаррьер и Андрие говорили о последней победе Тайгера Вудса.
— Поистине, это единственный черный, которого я знаю, наделенный способностью играть в гольф, — сказал Жан-Юг.
— Да, в основном они занимаются легкой атлетикой, — добавил Шассиньоль.
Ну, это вопрос морфологии...
Отлично, Шиб, давай-ка, дотащи свою морфологию до буфета и опрокинь стаканчик чего-нибудь покрепче. Бабуля разговаривала с Аннабель. Клотильда и отец Дюбуа все еще спорили о высоких материях. Она, не останавливаясь, пила мюскаде и разрумянивалась прямо на глазах. Священник ограничивался «Перье». Его тонкие губы манерно изгибались, когда он говорил.
Шиб украдкой взглянул на часы— «Брегет» 1954 года на кварцевых кристаллах с темно-бордовым циферблатом. 18.30. Пора откланяться, подумал он, и в этот самый момент вошли Шарль и Луи-Мари. Шарль сделал себе тост с мусакой из баклажанов. Луи-Мари, в ушах у которого были наушники от плеера, налил стакан лимонада.
— Луи-Мари, — внезапно окликнул его отец, — зачем тебе эта штука?
— Я слушаю Дебюсси, у меня завтра экзамен по фортепьяно, — ответил тот, снимая наушники.
— Дай сюда! — резко приказал Андрие. — Отдай мне его немедленно!
— Но, папа...
— Ты меня слышал?
Луи-Мари побледнел, потом схватил плеер и швырнул его на пол.
— Хорошо, папа, — сказал он и вышел. Шассиньоль кашлянул. Лабаррьер поднял плеер и положил его на стол.
— Эти подростки... — вздохнул он.
Андрие с кривой улыбкой повернулся к нему, но, прежде чем он успел ответить, вмешалась Бабуля:
— Я беспокоюсь о детях, Жан-Юг... Ты ведь знаешь, они в шоке... Тебе следует попросить Дюбуа побеседовать с ними.
— О-о, мама, неужели ты думаешь, что в наши дни мальчишки будут откровенничать со священником! — раздраженно сказал Андрие, вновь опрокидывая бокал.
— Дюбуа — специалист по работе с подростками, у него мировая известность. Уверяю тебя...
— Может быть, Кордье что-то посоветует?.. — вполголоса предположил Лабаррьер. — В прошлом году, когда Ноэми вдруг впала в депрессию... совершенно беспричинную... он направил ее к Эме, неврологу. Знаете этого типа, который всегда приходит в клуб в галстуке-бабочке? Понадобилось всего несколько сеансов, и Ноэми вернулась в норму.
— Да нет, я вовсе не о том, что детям нужен психиатр! — воскликнула Бабуля.
— Он невролог, а не психиатр, — поправил Лабаррьер.
— Это одно и то же, — отмахнулась Бабуля, поворачиваясь к Жан-Югу. — Что им действительно нужно, так это моральная поддержка.
— Ты хочешь сказать, что я не справляюсь с ролью отца? — неожиданно резко спросил Андрие, и черты его лица окаменели.
Слуги расставляли приборы и откупоривали бутылки. Шиб взял квадратную желтую керамическую тарелку и такой же стакан. Никто из гостей, кажется, не испытывал особого голода, но все старательно накладывали себе еду и казались совершенно поглощенными этим занятием. Бланш стояла у высокого французского окна. Шиб проследил за ее взглядом и понял: она смотрит в сторону часовни.
Жан-Юг пил ледяное мюскаде, один бокал за Другим, и ничего не ел. Бабуля осторожно притронулась к его руке, и он со вздохом отставил бокал в сторону.
— Я уложила Энис, она устала, — сказала Айша, обращаясь к Бланш, и та рассеянно кивнула.
Айша вышла, бросив быстрый взгляд в сторону Шиба, Аннабель, усевшись верхом на стул, играла с консолью. Оба мальчика куда-то исчезли.
Шиб от нечего делать прислушивался к доносившимся до него обрывкам разговора между Реми Шассиньолем и Полем Лабаррьером, очевидно, конфиденциального:
— Итак, дорогой господин вице-президент, не говорил ли ты обо мне своим друзьям-социалистам?
— Региональный совет не подвержен коррупции, старина, — ответил Поль. — Обсудим это завтра.
В этот момент Шиб затылком почувствовал неприятное жжение и обернулся. Снова отец Дюбуа. Его тонкие губы были плотно сжаты, отчего рот походил на шрам.
— Вы католик, месье Морено?
«Нет, я великий жрец вуду, который настругивает белых в салат по утрам!»
— Меня крестили, но я не соблюдаю обряды.
— Вы утратили веру? «Тебе-то какое дело?»
— По правде говоря, я приверженец других ритуалов.
Взгляд священника оживился.
— Вы сменили религию?
— В некотором роде. Я поклоняюсь Амону-Ра.
Отец Дюбуа растерянно моргнул, потом на его лице появилась саркастическая усмешка.
— Вы шутите.
Шиб вежливо улыбнулся.
— Скажем так, меня весьма интересуют верования древних египтян.
— Сплошной пантеизм, никакой интеллектуальной возвышенности!
— Представления о Ка, Ба и Ак, мне кажется, напротив, свидетельствуют о высоком уровне духовности.
Клотильда Осмонд, которая ела тост с деревенским паштетом, повернулась к ним.
— Вы интересуетесь спиритизмом, месье?..
— Морено. Леонар Морено. Да, немного,
— И что же это за Ка, Ба и так далее?
— Три составляющие человеческой души. Ка — что-то вроде вместилища жизненной силы. Вы питаете его на всем протяжении своего существования и таким образом закладываете основу для будущего бессмертия. Ба — это собственно душа. Она отлетает после нашей смерти, но иногда может возвращаться в этот мир, навещать любимые места. Ак— это сияющий бессмертный дух, в некотором смысле демонический.
— Чепуха! — бросил отец Дюбуа.
— Я нахожу это не более странным, чем учение о Троице, — вежливо ответил Шиб.
— Да, это очень запутанная концепция, — подхватила Клотильда Осмонд. — Мой муж принадлежит к англиканской церкви, а меня больше устраивает буддизм— извините, святой отец.
— Религия без бога. Несомненно, это идеал общества, которое не желает никаких правителей, — процедил священник.
Клотильда слегка нахмурилась.
— Вы говорите как социолог.
Шиб потянулся к ломтику пармской ветчины с кружочком киви, потом, воспользовавшись начавшейся между Клотильдой и отцом Дюбуа дискуссией об упадке духовности на Западе, незаметно улизнул. Маневрируя по комнате, он наконец оказался рядом с Бланш. Она стояла неподвижно, обхватив пальцами керамический стаканчик. Вием было вино, однако Бланш не отпила ни глотка.
Шиб потягивал вино из своего стаканчика, делая вид, что увлеченно рассматривает картину, висящую напротив, — типичный тосканский пейзаж с обилием руин и оливковых деревьев.
— Я слышала, что вы рассказывали о трех составляющих души, — неожиданно сказала Бланш. — В том числе о той, которую вы называли Ба.
Она говорила, почти не разжимая губ. Шиб отпил еще вина, не зная, что сказать.
— Эта часть души может возвращаться в любимые места... То есть это призрак? Или... просто чье-то невидимое присутствие?
— Вы не должны думать о таких вещах, — мягко сказал Шиб.
— Вы первый о них заговорили.
— Призраков не существует. Нельзя даже с уверенностью сказать, есть ли у нас душа.
— Представляю, что сказал бы милейший Дюбуа, услышь он вас!
— Не поддавайтесь искушению дешевого мистицизма.
— После смерти Леона мне было видение, — тихо сказала Бланш. — Я знаю, что это глупо, но мне нужно об этом рассказать. Это была женщина. Она сказала, что он счастлив, там, на небесах, рядом с Богом. Что он думает о нас. Что он нас любит. Но такой маленький ребенок еще не умеет любить, правда? — спросила она, обернувшись к нему, — Ему нужна только забота, вот и все. И один он страдает.
Шиб пристально взглянул ей в глаза.
— Мертвые не страдают. Страдание — удел живых. Мертвые почиют в мире, потому что больше ничего не чувствуют.
— Откуда вы знаете? Если вы потрошите мертвецов, это еще не значит, что бы знаете все о жизни и о смерти.
Шиб почувствовал, как его пальцы непроизвольно сжимаются в кулаки. По какому праву она так с ним разговаривает? Горе ослепило ее? Или врожденная заносчивость богачки?
— Бланш, дорогая, ты так ничего и не съела?
Андрие смотрел на них с высоты своего исполинского роста. Его глаза запали, на точеных скулах проступали красные пятна.
— Я не голодна. Мы беседовали о религии.
— Хорошо, хорошо, — рассеянно пробормотал Аидрие. — Вера — наше единственное утешение. Но сейчас мне больше хочется послать все к черту, — добавил он, стиснув зубы.
Ни один из них не мог быть убийцей дочери. Слишком очевидно, насколько они ее любили.
И как жестоко страдают сейчас. Как ему только в голову пришло...
Зазвенел мобильник. Шиб достал его из кармана и вышел в сад. Это оказалась Гаэль.
— Как у тебя дела?
— Нормально. А у тебя? Кого вскрывали?
— Какого-то старого алкаша. Печень как у рождественского гуся. Меня чуть не стошнило. А как девочка?
Шиб почувствовал, что сердце заколотилось сильнее. Ему не хотелось отвечать, но он все лее сказал:
— Ну... я не обнаружил плевы.
— Значит, ее и не было.
— Но ведь это невозможно!
— Когда ты ее бальзамировал, то вынул внутренние органы?
— Да, а что?
— Мне бы хотелось на них взглянуть. Может быть, я заеду к тебе завтра?
— О'кэй. Завтра как раз воскресенье.
— Да, заслуженный отдых после тяжкой рабочей недели. Вот увидишь, я приведу тебя в порядок.
И она повесила трубку. Да уж, он и представить себе не мог, что окажется объектом внимания молоденькой бойкой студентки. Шиб медленно вернулся в дом. Бланш вежливо улыбалась Джону Осмонду, который хвалил цветочные клумбы. Кто-то включил музыку. Вивальди. Она звучала успокаивающе. Ноэми Лабаррьер обсуждала с Винни-Пушкой сравнительные достоинства «Твинго» и «Смарта». Шиб проскользнул позади них. Реми Шассиньоль, Поль Лабаррьер и Андрие говорили о последней победе Тайгера Вудса.
— Поистине, это единственный черный, которого я знаю, наделенный способностью играть в гольф, — сказал Жан-Юг.
— Да, в основном они занимаются легкой атлетикой, — добавил Шассиньоль.
Ну, это вопрос морфологии...
Отлично, Шиб, давай-ка, дотащи свою морфологию до буфета и опрокинь стаканчик чего-нибудь покрепче. Бабуля разговаривала с Аннабель. Клотильда и отец Дюбуа все еще спорили о высоких материях. Она, не останавливаясь, пила мюскаде и разрумянивалась прямо на глазах. Священник ограничивался «Перье». Его тонкие губы манерно изгибались, когда он говорил.
Шиб украдкой взглянул на часы— «Брегет» 1954 года на кварцевых кристаллах с темно-бордовым циферблатом. 18.30. Пора откланяться, подумал он, и в этот самый момент вошли Шарль и Луи-Мари. Шарль сделал себе тост с мусакой из баклажанов. Луи-Мари, в ушах у которого были наушники от плеера, налил стакан лимонада.
— Луи-Мари, — внезапно окликнул его отец, — зачем тебе эта штука?
— Я слушаю Дебюсси, у меня завтра экзамен по фортепьяно, — ответил тот, снимая наушники.
— Дай сюда! — резко приказал Андрие. — Отдай мне его немедленно!
— Но, папа...
— Ты меня слышал?
Луи-Мари побледнел, потом схватил плеер и швырнул его на пол.
— Хорошо, папа, — сказал он и вышел. Шассиньоль кашлянул. Лабаррьер поднял плеер и положил его на стол.
— Эти подростки... — вздохнул он.
Андрие с кривой улыбкой повернулся к нему, но, прежде чем он успел ответить, вмешалась Бабуля:
— Я беспокоюсь о детях, Жан-Юг... Ты ведь знаешь, они в шоке... Тебе следует попросить Дюбуа побеседовать с ними.
— О-о, мама, неужели ты думаешь, что в наши дни мальчишки будут откровенничать со священником! — раздраженно сказал Андрие, вновь опрокидывая бокал.
— Дюбуа — специалист по работе с подростками, у него мировая известность. Уверяю тебя...
— Может быть, Кордье что-то посоветует?.. — вполголоса предположил Лабаррьер. — В прошлом году, когда Ноэми вдруг впала в депрессию... совершенно беспричинную... он направил ее к Эме, неврологу. Знаете этого типа, который всегда приходит в клуб в галстуке-бабочке? Понадобилось всего несколько сеансов, и Ноэми вернулась в норму.
— Да нет, я вовсе не о том, что детям нужен психиатр! — воскликнула Бабуля.
— Он невролог, а не психиатр, — поправил Лабаррьер.
— Это одно и то же, — отмахнулась Бабуля, поворачиваясь к Жан-Югу. — Что им действительно нужно, так это моральная поддержка.
— Ты хочешь сказать, что я не справляюсь с ролью отца? — неожиданно резко спросил Андрие, и черты его лица окаменели.