Страница:
А вскоре Ева поняла, что беременна.
Дочь лорда, опозорившая себя подобным падением, теперь она жила тихо и уединенно. Она писала принцу несколько раз, но не получала ответа. То ли письма не доходили в терзаемой гражданской войной стране, то ли принц не имел возможности ответить, то ли не хотел. Так или иначе, а Ева Робсарт таилась от всех, беременность была ей в тягость, она затягивалась в тугие корсеты, и, когда до истечения срока разродилась мертвым ребенком, которого тут же тайно похоронили преданные слуги, она сочла это едва ли не избавлением.
Тем не менее она продолжала без памяти любить Руперта, ждала встречи с ним, жадно ловила вести о своем неверном возлюбленном. Когда она узнала, что Руперт вновь обрел силы и готовится к новой битве при Нэйсби, то, несмотря на смутное время и протесты родни, выехала к нему в Нортхемптоншир.
Ее не пропустили дальше Нэйсби. Несколько дней она ютилась в отвратительной гостинице, по ночам ее будили пушечная пальба, крики. Когда через городок, отступая, промчались отряды зятя Кромвеля, генерал-комиссара Айртона, она с радостным криком кинулась на улицу, полагая, что кавалеры победили. И тут она увидела Руперта. На коне, с обнаженной шпагой, без шляпы, он преследовал отступающих. Едва увидев его, Ева бросилась к нему навстречу; она кричала, звала, и наконец он ее заметил. Его холодные голубые глаза взглянули на нее почти что с ненавистью. Конь бесновался под ним, и он едва сдерживал его, пока бросал ей в лицо жестокие, злые слова:
– Какого дьявола, миледи? Убирайтесь ко всем чертям! Вас нам только и недоставало! – И он умчался, обдав ее облаком пыли.
Ева осталась на дороге, все еще не веря в случившееся. Она увидела, как храбрые отряды Руперта, овладев городком, приступили к грабежу. Обычное дело на войне: победители не щадят побежденных. Но Ева еще никогда не видела всех ужасов войны. И сейчас широко открытыми глазами она смотрела, как галантные роялисты, превратившись в зверей, врывались в дома, выбрасывали оттуда людей, грабили, жгли. Сам красавец Руперт подавал им пример, носился на коне среди вопящей, разбегающейся толпы, стрелял, колол шпагой.
Еве тоже не повезло: ее схватили, поволокли куда-то. Она отбивалась, кричала, звала Руперта. Тщетно. Ее затащили в какой-то сарай, стали насиловать. Она не сразу поняла, почему ее отпустили. Насильники вдруг кинулись прочь, а когда Ева, плача и пошатываясь, подошла к воротам сарая, то увидела, что ситуация изменилась и теперь роялисты разбегаются, ибо в Нэйсби ворвались круглоголовые.
Один из них остановился около нее.
– Леди Робсарт? – Она с трудом узнала в этом грязном, растрепанном человеке своего поклонника Стивена Гаррисона. – Как вы здесь оказались, миледи? Давайте скорей руку. Надо уходить. Вы что, не знаете – война отнюдь не место для красивых девушек?
Теперь-то она это понимала. Оглушенная, заплаканная, униженная, она позволила Стивену увести себя. Он повел ее к небольшому отдаленному коттеджу, был с ней мягок и предупредителен, но она ничего этого не замечала. Она была оскорблена пренебрежением Руперта, сердце ее было разбито; она поняла, что ничего не значит для него, а он – просто убийца и мародер.
Когда Стивен привел к ней отца, она уже сумела взять себя в руки и держалась спокойно. Лорд Робсарт прекрасно понимал, что привело ее в Нэйсби, ибо Руперт не делал тайны из своих взаимоотношений с дочерью генерала республиканцев и этот роман получил широкую огласку. Робсарт не стал упрекать дочь – ему было не до того: он только что получил тело сына. Барон лишь сказал Еве:
– Мы уезжаем. Эдуарда убили. Нам надо отвезти его тело в Сент-Прайори и похоронить в фамильном склепе.
И вновь была гнетущая тишина солсберийских пустошей, а проклятье Сент-Прайори давило на душу.
Лорд Робсарт вскоре уехал. Теперь, оставив службу в армии, он всецело посвятил себя Вест-Индской компании и с головой окунулся в дела. Ева умоляла отца увезти ее с собой, однако Робсарт отказался, сказав, что в Лондоне творится такое, от чего его детям лучше держаться подальше.
Вскоре они поняли, о чем говорил отец. 30 января король Карл I взошел на плаху и при огромном стечении народа был обезглавлен.
Ева тогда проплакала целый день. И не от того, что так жалела казненного монарха, а оттого, что, как ей казалось, ее жизнь никогда больше не озарит радость. Она тосковала о старом времени, жалела себя, оплакивала свою погубленную юность. Рэйчел старалась, как могла, утешить сестру, пытаясь отвлечь ее своими заботами, делами по хозяйству. Толковала о том, что люди разорены и даже самые аккуратные налогоплательщики приходят в замок с просьбой отсрочить платежи. У Рэйчел имелись свои дела, она уходила в них с головой, пряталась за них, чтобы не думать о себе, о своем одиночестве. А ведь ей было семнадцать лет, самое время для девушки получать от жизни все удовольствия. Особенно если Учесть, что Рэйчел стала хорошенькой.
Вскоре Еву заинтересовали вести из Лондона о высоком положении, какое сейчас занимает ее отец при новом дворе, где всем заправляет лорд-протектор Оливер Кромвель. Перед этим Ева неожиданно получила тайное послание от неверного Руперта, но если оно и взволновало ее, то не настолько, чтобы терять голову, ибо она уже охладела к бравому принцу. Она была достаточно проницательна, чтобы уловить за фразами о любви и извинениями явную заинтересованность Руперта в ее отце. У Робсарта в подчинении находился огромный флот, а Руперт, потерпев поражение на суше, не прекращал борьбы с республикой на море. И если его настолько интересует Робсарт, что он ищет подход к нему через брошенную любовницу, то дела отца, видимо, и в самом деле блестящи. Почему же она прозябает в этой глуши? Ей надо в Лондон. Для того чтобы вновь блистать, она даже готова стать республиканкой.
Неожиданно она нашла поддержку в лице дяди Энтони. Ранее он был англиканским священником и рассчитывал подняться при монархии едва ли не до епископской митры, теперь же стал ярым пресвитерианином, одним из первых в крае, и за это получил обширный приход. Когда Ева завела с ним речи о том, что родственникам главы Вест-Индской компании место не в глухой провинции, а в окружении лорда-протектора, он с готовностью согласился с племянницей.
Приехав в Лондон, они не застали там ни лорда Робсарта, ни самого Оливера Кромвеля. Ева поначалу заскучала. Одетая в темные одежды, она ходила с Библией в церковь, приглядывалась к лондонцам. Порой узнавала старых знакомых из числа бывших придворных, но они сторонились ее, да и она не рвалась возобновлять былую дружбу. Утешение она находила лишь в соколиной охоте, которой сильно тогда увлеклась, и почти ежедневно уезжала верхом с птицей на руке в болотистые пустоши Вестминстера. Однажды она там познакомилась с неуклюжим молодым человеком, который привлек ее лишь тем, что открыто носил нарядные одежды и охранял его целый отряд конных гвардейцев. Они стали встречаться, он представился Ричардом, более ничего не добавив. Да Ева и не интересовалась. Ей было забавно наблюдать, как этот увалень заглядывается на нее, забывая следить за птицами, как пытается ухаживать, лопочет маловразумительные, пестрящими библейскими сравнениями комплименты. Один раз он проводил ее до дома и даже поцеловал руку. Ну, прямо-таки кавалер-роялист! Еву это позабавило, хотя она украдкой вытерла платочком обслюнявленное запястье. А обернувшись, увидела в окне вытянутое лицо дяди Энтони. Едва она вошла в дом, почтенный родственник чуть не сбил ее с ног.
– Ева, детка, да знаешь ли ты, кого подцепила? – Эти слова так отличались от обычного дядюшкиного занудствования. Никаких цитат из Библии, простой лондонский жаргон. Энтони так и трясло от возбуждения. – Ева, это сам Ричард Кромвель, сын лорда-протектора!
Ева заморгала, а потом упала в кресло, заходясь от хохота. Дядя пытался ее успокоить, затем рассердился, однако, против обыкновения, не наговорил племяннице грубостей.
– Ладно, дитя, – встал он, приняв свой обычный лицемерный вид. – Ты, я знаю, разумная девушка и сама поймешь, что надо делать.
Да, она понимала: дядя готов был продать ее как дешевую шлюху! Она перестала смеяться и устремила взгляд на огоньки свечей – да, она тоже согласилась бы продать себя Ричарду Кромвелю. И ценой должно стать обручальное кольцо. О, Ева уже поняла, что брак – отнюдь не романтическая сказка о вечной любви. Это контракт, сделка, в которой каждый что-то выигрывает. И брак между неуклюжим, простоватым, малосимпатичным Ричардом Кромвелем и ею, дочерью аристократа, пэра Англии, тоже мог кое-что ей принести. Ибо всем уже стало ясно, что настоящим главой Англии сделался победитель и убийца короля Оливер Кромвель. Именно к нему прибывали иноземные послы, ему в личное пользование были отданы королевские дворцы Уайтхолл и Хемптон-Корт с прилегающими роскошными парками, а ежегодный доход его составлял четыре с половиной тысячи фунтов стерлингов. Ни одно постановление парламента не считалось законным без подписи Оливера, а окружающие оказывали ему поистине королевские почести. Интересно, как долго в данной ситуации Кромвель будет довольствоваться титулом лорда-протектора? В народе уже открыто поговаривали, что скоро он захочет примерить корону и даже распевали песенку:
На другой день она не встретила на охоте своего нелепого поклонника, но, когда возвращалась в Лондон, столкнулась с огромной кавалькадой, во главе которой ехал сам Оливер Кромвель. Сильный, суровый человек с умным некрасивым лицом бордового цвета, крупным носом и маленькими проницательными глазками. Встретившись с ним взглядом, Ева улыбнулась ему и низко склонилась к гриве лошади, выражая почтение.
Вечером она была приглашена в Уайтхолл, и молодой Ричард Кромвель лично представил ее отцу. Он не скрывал своего восхищения дочерью барона Робсарта, и, как заметила Ева, лорд-протектор не выразил по этому поводу никакого неудовольствия.
С тех пор Ева стала частой гостьей в Уайтхолле. В былом дворце Стюартов на всем лежал отпечаток казармы, но все же чувствовалось, что новые властители входят во вкус королевской жизни. Здесь Ева познакомилась с супругой Оливера, Элизабет Кромвель, которая слыла образцом пуританской добродетели, но обожала пышные наряды и драгоценности, особенно жемчуг, причем в некоторых ее гарнитурах Ева узнавала личные вещи королевы Генриетты-Марии. Были здесь веселые дочери Кромвеля – Бетти, Марси и Френсис, которые так и атаковали Еву, чтобы она научила их придворным манерам и изысканному кокетству. Присутствовали и другие дамы, были военные, суровые на людях, но расслабленные в кругу своих, – зять Кромвеля Айртон, судья Карла I Бредшоу, лорд-хранитель государственной печати Уайтлок.
Часто в их веселой компании появлялся и сам Оливер. Здесь, не на людях, он становился общительным, грубо шутил, даже норовил ущипнуть дам. Но каждый вечер удалялся к себе для молитвы. Правда, Ева скоро пришла к выводу, что он попросту пьянствует, и пару раз даже видела, как этого моралиста под руки утаскивали в опочивальню и молчаливые слуги снимали с распростертого на королевском ложе Кромвеля сапоги. Однако она никому ничего не говорила. Она держалась мило и любезно со всеми, но, Боже правый, как же она презирала и ненавидела всех этих лицемеров, со словами Библии на устах, но уже всячески перенимавших манеры тех, кого они ограбили и уничтожили.
Тем временем все уже открыто говорили, что не за горами тот день, когда сам Кромвель соединит перед алтарем руки своего сына и леди Евы Робсарт. Кромвелю явно хотелось породниться со старой аристократией. Так, свою дочь Бетти он выдал замуж за кавалера Джона Клейпола, Френсис открыто флиртовала с лордом Ричем, внуком графа Уорвика, и в том, что Ричард Кромвель как привязанный ходил за Евой Робсарт, никто не видел ничего предосудительного. Все ждали только возвращения находившегося в колониях Робсарта, чтобы он дал свое «добро» на этот союз.
Однако когда Робсарт прибыл, он решительно отказал. Опешившей Еве отец пояснил:
– Хватит и того, что я вынужден терпеть это змеиное семейство. Ты достойна лучшей участи.
– Какой?! – взвизгнула Ева. – Ты что же, убережешь меня от Кромвелей и вновь ушлешь в проклятый Сент-Прайори?
Робсарт побледнел так, что Еве стало его жаль; разразившись рыданиями, она выбежала из комнаты.
Вечером, как ни в чем не бывало, она нарядилась и отправилась в Уайтхолл. Она хотела поговорить лично с Кромвелем, но, видимо, выбрала не лучшее время. Оливер оказался пьян в стельку. Поначалу он пристально и исподлобья глядел на нее, слушая ее взволнованную речь. Ева в платье с низким декольте, нервничающая, трепетная, была чудо как хороша. Взгляд Кромвеля загорелся, он подошел поближе.
– Конечно, дитя мое, я поговорю с вашим отцом. Я ведь тоже хочу, чтобы вы стали моей дочерью, моей милой маленькой девочкой.
Ева взвизгнула и отпрянула, когда он попытался ее облапить. Она хотела сдержаться, но ее вдруг охватило такое отвращение, что она не выдержала и, прежде чем отдала себе отчет в том, что делает, отпустила Оливеру звонкую пощечину.
Обратно она бежала себя не помня. Дома долго металась из угла в угол, рвала кружевные манжеты. Все было кончено. Но какое же облегчение она испытала!
Ее больше не приглашали в Уайтхолл.
Ева осталась в Лондоне, но ненадолго. Слишком много протеста и гнева накопилось в ней, чтобы она смогла удержаться от очередного безрассудства. Лондон бурлил, и однажды, увидев за окном шествие женщин, направлявшихся к зданию парламента, она надела чепец и передник и примкнула к демонстранткам. Она оказалась в колоне женщин-петиционерок, требующих, чтобы в мирное время прекратились военные суды и расстрелы. Кто-то протянул бутылку с бренди, и она отпила. Многие женщины были в подпитии: они шумели, ругались, стучали в двери парламента, грозились силой захватить лидеров и потопить их в реке, бросали камни в окна. Еве стало весело. Когда из здания парламента к ним вышел пожилой почтенный пуританин и стал просить их разойтись, женщины подняли крик:
– Разве мы тоже не подобие Божье? Разве мы не заинтересованы в свободе, которую вы, олухи, нам обещали?
Джентльмен махал руками и уверял, что их требования ни на что не похожи. Кто-то крикнул в ответ, что они необычны не более, чем поведение членов парламента, отрубивших голову помазаннику Божьему. В толпе засмеялись и зааплодировали. Ева тоже смеялась. Вот это была жизнь!
Кончилось все плачевно: против них выставили отряд милиции, который стал разгонять толпу кнутами. Началась настоящая давка. Еву едва не растоптали, но чья-то сильная рука извлекла ее из сутолоки. Оказалось – зять Кромвеля, Айртон. Красавец, которому Ева недавно строила глазки, грубо потащил ее к Кромвелю. Но, как ни странно, она не испугалась. Было ли тому виной выпитое бренди, азарт драки или давно накопившаяся ненависть к этим лицемерам, но Ева покуражилась вовсю. Она кричала Кромвелю все, что она думает о нем и его семейке. Ее еле уволокли, а к вечеру последовал приказ покинуть столицу.
Теперь Ева стала героиней в глазах роялистов. На первом же постоялом дворе к ней прибыли сторонники монархии, беседовали с ней, рассказывали последние новости. Так Ева узнала, что на севере Англии и в западных графствах идет подготовка к мятежу, молодой Карл Стюарт готовится к войне за трон отца и теперь гнездом восставших стала Ирландия, где собрались значительные силы роялистов и находился флот принца Руперта. Ева оживилась. Ей понравилось участвовать в заговоре. Понимая, что восставших интересует не столько она, сколько ее отец, имевший в Вест-Индской компании значительный флот, она все же, не задумываясь, написала ему в Лондон, умоляя примкнуть к восставшим.
Это оказалось ошибкой. У Кромвеля было великолепно налажено шпионское дело, и ее отец не избежал крупных неприятностей. Она узнала об этом, когда Робсарт догнал ее в дороге и, ни слова не говоря, надавал пощечин. Он еще никогда не обходился с ней столь грубо, и Ева испугалась. Особенно когда отец сказал, что, если она не угомонится, он ушлет ее во Францию, где заточит в самый суровый монастырь.
И Ева смирилась. Молчаливая и замкнутая, она вернулась в Сент-Прайори, в объятия нежной Рэйчел и ворчливой тетушки Элизабет.
– Мне кажется, эти стены станут моей могилой, – грустно обратилась она к родным пенатам, оглядев темные своды старого аббатства.
Конечно, это не входило в ее планы. Более того, сейчас Ева как никогда сильно ощутила, насколько ей хочется не просто жить, а наслаждаться жизнью. Ужасно, что ее молодость пришлась на годы революции и гражданской войны, но это не означало, что следует отказаться от плотских радостей, от желания любить, выйти замуж, рожать детей. Да, ей нужно замуж, ибо теперь, в свои двадцать шесть лет, она отчаянно боялась остаться старой девой, повторить жалкую судьбу тети Элизабет, «невесты стариков», как ее шутливо называли в округе, ибо сестра Дэвида Робсарта четыре раза была помолвлена, всякий раз с людьми гораздо старше себя, но так ни разу и не предстала перед алтарем, из-за чего сделалась желчной, чопорной, излишне суровой к грехам и малейшим проступкам других. К тому же однажды в лавке Ева услышала, как две почтенные матроны достаточно громко обсуждают ее.
– Наша красавица что-то заневестилась, – заявила одна, а другая цинично заметила:
– Да кто на ней женится, на этой распутнице?
Ева сама понимала, что ей пора замуж. Не только ее разум, но и тело требовали этого. Она сходила с ума от невольных желаний, ее воображение будоражили сладострастные сны, она стала нервной, вспыльчивой, часто плакала без причины. Теперь она была готова на любое безумство. Еще по дороге из Лондона она сошлась с одним роялистом, и взрыв чувственности, какой она испытала, отдавшись малознакомому мужчине, привел ее к выводу, что не только с возлюбленным можно получить наслаждение. Теперь, живя в Сент-Прайори и изнывая из плотских желаний, она решилась на шаг, который ранее сочла бы немыслимым. У них был работник Джек Мэррот, привлекший ее почти животной силой и красотой. И хотя Ева только глядела на него, он скоро понял, что нужно от него госпоже, сам нашел ее, а она и не думала сопротивляться. Более того, потом она сама стала искать встречи с ним, и, хотя их животные быстрые соития и возмущали ее, они несли радость и успокоение ее жадному телу. Она презирала себя за это и видела в замужестве единственный выход из столь унизительного положения.
Однако выбрать себе подходящую партию оказалось не так-то просто. Одни разорились, другие впали в пуританство, третьи скрылись за границей.
Ответ пришел сам собой, когда однажды, охотясь с соколом – забава, которую она так любила, – Ева столкнулась со Стивеном Гаррисоном. Теперь она поглядела на него совершенно иными глазами. Былой воздыхатель, друг в тяжелую минуту и просто привлекательный мужчина, который к тому же пользовался почетом в округе. А главное, в нем не чувствовалось ни на йоту того лицемерного ханжества, которое Ева так презирала в пуританах. Его ненавязчивое щегольство, какое-то ироничное чувство юмора и та легкость, с которой он обращался с ней, очаровали капризную красавицу. К тому же он был так ловок и силен, что Ева едва не стонала от желания оказаться в его объятиях.
Дома она отыскала хлопотавшую в кладовой Рэйчел:
– Малютка, что ты можешь сказать о полковнике Стивене?
Она была слишком озабочена собственными мыслями, чтобы заметить, как вдруг безудержно покраснела младшая сестра.
– Его очень уважают, – запинаясь, начала девушка. – Он любезен в обхождении и добр. Очень добр, но и непреклонен. Без него Захария Прейзгод полностью подчинил бы округу. А так Сти… мистер Гаррисон… Он стал теперь достаточно богат. Я слышала, после смерти отца ему досталось несколько акров хорошей земли, и дядюшка говорил, что полковник получает с них более сорока фунтов годового дохода. К тому же он открыл свое шерстяное дело в Уайтбридже…
Ева слушала ее и чуть кивала собственным мыслям, но в следующий миг нахмурилась.
– Что ты сказала?
– Говорю, Рут Холдинг давно заглядывалась на него, и месяц назад он попросил ее руки. Теперь они помолвлены.
Ева опешила и тут же разозлилась. Этого нельзя допустить! Чтобы такой самец, как Стивен Гаррисон, достался бледной мыши Холдингов?!
Возникшее препятствие только подстегнуло стремление Евы покорить Гаррисона. А уж она была умелая соблазнительница, весь опыт ее жизни при дворе служил тому порукой. И хотя она начала издалека, но тем не менее отступать не собиралась. Якобы случайные встречи привели к дружбе. Ева держалась со Стивеном простодушно и приветливо, но в то же время казалась веселой. Теперь Стивен все чаще начал наведываться в Сент-Прайори, и Ева развлекала его, смешила, ему было так хорошо и интересно с ней. Когда он уезжал, она глядела ему вслед с такой грустью, что Стивен каждый раз оглядывался и часто возвращался.
Но тут неожиданно вмешалась Рэйчел.
– Что ты делаешь, Ева? – почти кричала обычно спокойная младшая сестра. – Стивен ведь обещался Рут Холдинг!
Ева окинула сестру горящим взглядом:
– Ты что, тоже стала лицемерной ханжой, Рэйчел? Или ты считаешь, что эта мышь Рут – соперница мне?
Рэйчел как-то сразу сникла.
– Делай, как знаешь, Ева. Но Рут… Наверное, она так страдает.
– Страдает? О да! Будьте покойны, я уж заставлю ее пострадать. Но тебе-то что до этого, малышка? Лучше смотри на меня и учись, как надо бороться за свое счастье.
– Счастье… – эхом повторила Рэйчел. – Но ты хоть любишь его, Ева?
– Я? – Ева счастливо расхохоталась и, кружа вокруг Рэйчел, стала цитировать «Песнь Песней»: – «О, как ты прекрасен, возлюбленный мой! Волосы твои душисты. Ноги твои, как мраморные столбы. Живот твой точно ворох пшеницы, окруженный лилиями». Эй, ты куда?
Рэйчел вышла, сгорбившись, как старуха.
Превращая каждую встречу со Стивеном в фонтан радости, страсти и веселья, Ева одновременно постаралась рассорить его с Рут. Она специально распускала слухи, что уже стала любовницей полковника. Верная Нэнси очень помогала ей в этом. Однажды горничная прибежала к госпоже с сообщением, что видела, как Стивен вышел из дома Рут, сердито хлопнув дверью, а из открытого окна вовсю неслись рыдания его невесты. В другой раз Рэйчел поведала Еве, что видела, как Сара Холдинг прилюдно кричала на Стивена, будто он понапрасну мучает ее дочь.
Ева лишь посмеивалась. Что ж, пусть уже сейчас убедится, на какой истеричке он намеревался осениться и что за мегера его будущая теща. Ева же неизменно встречала Стивена улыбкой, никогда ни в чем не упрекала и ждала своего часа. Однако постепенно она начала волноваться. Ей было ясно – безумная влюбленность в Еву мучает Стива, однако его суровое понимание долга и пуританская мораль могли вынудить его сдержать обещание жениться на Рут.
Тогда она решилась на отчаянный шаг. Ева видела, как часто глядит на нее полковник, как напрягаются его скулы и горят глаза. В том, что он желает ее страстно, она не сомневалась. И однажды в полдень, когда они в одиночестве прогуливались у ручья, она сделала вид, что ей стало дурно, и упала в его объятия. Когда мнимый обморок миновал, Стивен уже целовал ее. Ева не стала вырываться, сама обняла его, отвечая на поцелуй. Страсть прорвалась сама, когда она в исступлении стала кричать и кусать его за плечо. Но Стивен уже не мог остановиться и лишь застонал. Вскоре и его накрыла волна высшего экстаза, он жадно приник к этому содрогающемуся в его руках нежному телу.
Когда Ева пришла в себя, Стивен сидел рядом, обхватив колени, и старался не глядеть на нее. Он вздрогнул, когда она погладила его по спине.
– Миледи, то, что произошло, недопустимо… – с мукой в голосе произнес он. – Мы не должны были так поступать… я не должен был. Это страшный грех.
– Какой же это грех, Стив? – мягко промурлыкала Ева. – Грех – это вредить другим… – Она запнулась, понимая, что сейчас они оба согрешили против Рут, но тут же отвлекла его от этих мыслей. – Не мучай себя, милый. Это только мой грех. – Она вовсю старалась придать своему голосу смирение, а потом почти выкрикнула, вложив в эти слова всю имеющуюся в ее душе страсть и нежность: – Но я так люблю тебя!.. А любовь и благоразумие не сочетаются, – уже тише добавила она.
Стивен повернулся к ней:
– Вы любите меня? Вы?..
Она засмеялась, наматывая на палец завитки его волос.
– Иначе я бы не пошла на это. Но я не хочу связывать тебя, обязывать тем, что случилось. Возвращайся к своей Рут, если хочешь. Но знай, что Ева Робсарт любит тебя. Давно. С тех самых пор, когда ты, мой герой, мой рыцарь, спас меня в Нэйсби. Но ты всегда был так холоден и учтив со мной. И я боялась… – В ее глазах засверкали слезы.
Дочь лорда, опозорившая себя подобным падением, теперь она жила тихо и уединенно. Она писала принцу несколько раз, но не получала ответа. То ли письма не доходили в терзаемой гражданской войной стране, то ли принц не имел возможности ответить, то ли не хотел. Так или иначе, а Ева Робсарт таилась от всех, беременность была ей в тягость, она затягивалась в тугие корсеты, и, когда до истечения срока разродилась мертвым ребенком, которого тут же тайно похоронили преданные слуги, она сочла это едва ли не избавлением.
Тем не менее она продолжала без памяти любить Руперта, ждала встречи с ним, жадно ловила вести о своем неверном возлюбленном. Когда она узнала, что Руперт вновь обрел силы и готовится к новой битве при Нэйсби, то, несмотря на смутное время и протесты родни, выехала к нему в Нортхемптоншир.
Ее не пропустили дальше Нэйсби. Несколько дней она ютилась в отвратительной гостинице, по ночам ее будили пушечная пальба, крики. Когда через городок, отступая, промчались отряды зятя Кромвеля, генерал-комиссара Айртона, она с радостным криком кинулась на улицу, полагая, что кавалеры победили. И тут она увидела Руперта. На коне, с обнаженной шпагой, без шляпы, он преследовал отступающих. Едва увидев его, Ева бросилась к нему навстречу; она кричала, звала, и наконец он ее заметил. Его холодные голубые глаза взглянули на нее почти что с ненавистью. Конь бесновался под ним, и он едва сдерживал его, пока бросал ей в лицо жестокие, злые слова:
– Какого дьявола, миледи? Убирайтесь ко всем чертям! Вас нам только и недоставало! – И он умчался, обдав ее облаком пыли.
Ева осталась на дороге, все еще не веря в случившееся. Она увидела, как храбрые отряды Руперта, овладев городком, приступили к грабежу. Обычное дело на войне: победители не щадят побежденных. Но Ева еще никогда не видела всех ужасов войны. И сейчас широко открытыми глазами она смотрела, как галантные роялисты, превратившись в зверей, врывались в дома, выбрасывали оттуда людей, грабили, жгли. Сам красавец Руперт подавал им пример, носился на коне среди вопящей, разбегающейся толпы, стрелял, колол шпагой.
Еве тоже не повезло: ее схватили, поволокли куда-то. Она отбивалась, кричала, звала Руперта. Тщетно. Ее затащили в какой-то сарай, стали насиловать. Она не сразу поняла, почему ее отпустили. Насильники вдруг кинулись прочь, а когда Ева, плача и пошатываясь, подошла к воротам сарая, то увидела, что ситуация изменилась и теперь роялисты разбегаются, ибо в Нэйсби ворвались круглоголовые.
Один из них остановился около нее.
– Леди Робсарт? – Она с трудом узнала в этом грязном, растрепанном человеке своего поклонника Стивена Гаррисона. – Как вы здесь оказались, миледи? Давайте скорей руку. Надо уходить. Вы что, не знаете – война отнюдь не место для красивых девушек?
Теперь-то она это понимала. Оглушенная, заплаканная, униженная, она позволила Стивену увести себя. Он повел ее к небольшому отдаленному коттеджу, был с ней мягок и предупредителен, но она ничего этого не замечала. Она была оскорблена пренебрежением Руперта, сердце ее было разбито; она поняла, что ничего не значит для него, а он – просто убийца и мародер.
Когда Стивен привел к ней отца, она уже сумела взять себя в руки и держалась спокойно. Лорд Робсарт прекрасно понимал, что привело ее в Нэйсби, ибо Руперт не делал тайны из своих взаимоотношений с дочерью генерала республиканцев и этот роман получил широкую огласку. Робсарт не стал упрекать дочь – ему было не до того: он только что получил тело сына. Барон лишь сказал Еве:
– Мы уезжаем. Эдуарда убили. Нам надо отвезти его тело в Сент-Прайори и похоронить в фамильном склепе.
И вновь была гнетущая тишина солсберийских пустошей, а проклятье Сент-Прайори давило на душу.
Лорд Робсарт вскоре уехал. Теперь, оставив службу в армии, он всецело посвятил себя Вест-Индской компании и с головой окунулся в дела. Ева умоляла отца увезти ее с собой, однако Робсарт отказался, сказав, что в Лондоне творится такое, от чего его детям лучше держаться подальше.
Вскоре они поняли, о чем говорил отец. 30 января король Карл I взошел на плаху и при огромном стечении народа был обезглавлен.
Ева тогда проплакала целый день. И не от того, что так жалела казненного монарха, а оттого, что, как ей казалось, ее жизнь никогда больше не озарит радость. Она тосковала о старом времени, жалела себя, оплакивала свою погубленную юность. Рэйчел старалась, как могла, утешить сестру, пытаясь отвлечь ее своими заботами, делами по хозяйству. Толковала о том, что люди разорены и даже самые аккуратные налогоплательщики приходят в замок с просьбой отсрочить платежи. У Рэйчел имелись свои дела, она уходила в них с головой, пряталась за них, чтобы не думать о себе, о своем одиночестве. А ведь ей было семнадцать лет, самое время для девушки получать от жизни все удовольствия. Особенно если Учесть, что Рэйчел стала хорошенькой.
Вскоре Еву заинтересовали вести из Лондона о высоком положении, какое сейчас занимает ее отец при новом дворе, где всем заправляет лорд-протектор Оливер Кромвель. Перед этим Ева неожиданно получила тайное послание от неверного Руперта, но если оно и взволновало ее, то не настолько, чтобы терять голову, ибо она уже охладела к бравому принцу. Она была достаточно проницательна, чтобы уловить за фразами о любви и извинениями явную заинтересованность Руперта в ее отце. У Робсарта в подчинении находился огромный флот, а Руперт, потерпев поражение на суше, не прекращал борьбы с республикой на море. И если его настолько интересует Робсарт, что он ищет подход к нему через брошенную любовницу, то дела отца, видимо, и в самом деле блестящи. Почему же она прозябает в этой глуши? Ей надо в Лондон. Для того чтобы вновь блистать, она даже готова стать республиканкой.
Неожиданно она нашла поддержку в лице дяди Энтони. Ранее он был англиканским священником и рассчитывал подняться при монархии едва ли не до епископской митры, теперь же стал ярым пресвитерианином, одним из первых в крае, и за это получил обширный приход. Когда Ева завела с ним речи о том, что родственникам главы Вест-Индской компании место не в глухой провинции, а в окружении лорда-протектора, он с готовностью согласился с племянницей.
Приехав в Лондон, они не застали там ни лорда Робсарта, ни самого Оливера Кромвеля. Ева поначалу заскучала. Одетая в темные одежды, она ходила с Библией в церковь, приглядывалась к лондонцам. Порой узнавала старых знакомых из числа бывших придворных, но они сторонились ее, да и она не рвалась возобновлять былую дружбу. Утешение она находила лишь в соколиной охоте, которой сильно тогда увлеклась, и почти ежедневно уезжала верхом с птицей на руке в болотистые пустоши Вестминстера. Однажды она там познакомилась с неуклюжим молодым человеком, который привлек ее лишь тем, что открыто носил нарядные одежды и охранял его целый отряд конных гвардейцев. Они стали встречаться, он представился Ричардом, более ничего не добавив. Да Ева и не интересовалась. Ей было забавно наблюдать, как этот увалень заглядывается на нее, забывая следить за птицами, как пытается ухаживать, лопочет маловразумительные, пестрящими библейскими сравнениями комплименты. Один раз он проводил ее до дома и даже поцеловал руку. Ну, прямо-таки кавалер-роялист! Еву это позабавило, хотя она украдкой вытерла платочком обслюнявленное запястье. А обернувшись, увидела в окне вытянутое лицо дяди Энтони. Едва она вошла в дом, почтенный родственник чуть не сбил ее с ног.
– Ева, детка, да знаешь ли ты, кого подцепила? – Эти слова так отличались от обычного дядюшкиного занудствования. Никаких цитат из Библии, простой лондонский жаргон. Энтони так и трясло от возбуждения. – Ева, это сам Ричард Кромвель, сын лорда-протектора!
Ева заморгала, а потом упала в кресло, заходясь от хохота. Дядя пытался ее успокоить, затем рассердился, однако, против обыкновения, не наговорил племяннице грубостей.
– Ладно, дитя, – встал он, приняв свой обычный лицемерный вид. – Ты, я знаю, разумная девушка и сама поймешь, что надо делать.
Да, она понимала: дядя готов был продать ее как дешевую шлюху! Она перестала смеяться и устремила взгляд на огоньки свечей – да, она тоже согласилась бы продать себя Ричарду Кромвелю. И ценой должно стать обручальное кольцо. О, Ева уже поняла, что брак – отнюдь не романтическая сказка о вечной любви. Это контракт, сделка, в которой каждый что-то выигрывает. И брак между неуклюжим, простоватым, малосимпатичным Ричардом Кромвелем и ею, дочерью аристократа, пэра Англии, тоже мог кое-что ей принести. Ибо всем уже стало ясно, что настоящим главой Англии сделался победитель и убийца короля Оливер Кромвель. Именно к нему прибывали иноземные послы, ему в личное пользование были отданы королевские дворцы Уайтхолл и Хемптон-Корт с прилегающими роскошными парками, а ежегодный доход его составлял четыре с половиной тысячи фунтов стерлингов. Ни одно постановление парламента не считалось законным без подписи Оливера, а окружающие оказывали ему поистине королевские почести. Интересно, как долго в данной ситуации Кромвель будет довольствоваться титулом лорда-протектора? В народе уже открыто поговаривали, что скоро он захочет примерить корону и даже распевали песенку:
Раньше Еву смешили подобные куплеты. Но сейчас она смотрела на это совершенно иначе. Если Кромвель и в самом деле станет английским монархом, а она, Ева, его невесткой, женой его единственного оставшегося в живых сына и наследника… У нее захватывало дух. И сейчас, глядя на огоньки свечей и вспоминая, как пожирал ее глазами сын великого Нола,[9] она стала улыбаться.
Король придет, но какой?
Кто может стать королем?
Ах, наш милый Оливер, храбрый, дюжий Оливер,
Томный и галантный…
На другой день она не встретила на охоте своего нелепого поклонника, но, когда возвращалась в Лондон, столкнулась с огромной кавалькадой, во главе которой ехал сам Оливер Кромвель. Сильный, суровый человек с умным некрасивым лицом бордового цвета, крупным носом и маленькими проницательными глазками. Встретившись с ним взглядом, Ева улыбнулась ему и низко склонилась к гриве лошади, выражая почтение.
Вечером она была приглашена в Уайтхолл, и молодой Ричард Кромвель лично представил ее отцу. Он не скрывал своего восхищения дочерью барона Робсарта, и, как заметила Ева, лорд-протектор не выразил по этому поводу никакого неудовольствия.
С тех пор Ева стала частой гостьей в Уайтхолле. В былом дворце Стюартов на всем лежал отпечаток казармы, но все же чувствовалось, что новые властители входят во вкус королевской жизни. Здесь Ева познакомилась с супругой Оливера, Элизабет Кромвель, которая слыла образцом пуританской добродетели, но обожала пышные наряды и драгоценности, особенно жемчуг, причем в некоторых ее гарнитурах Ева узнавала личные вещи королевы Генриетты-Марии. Были здесь веселые дочери Кромвеля – Бетти, Марси и Френсис, которые так и атаковали Еву, чтобы она научила их придворным манерам и изысканному кокетству. Присутствовали и другие дамы, были военные, суровые на людях, но расслабленные в кругу своих, – зять Кромвеля Айртон, судья Карла I Бредшоу, лорд-хранитель государственной печати Уайтлок.
Часто в их веселой компании появлялся и сам Оливер. Здесь, не на людях, он становился общительным, грубо шутил, даже норовил ущипнуть дам. Но каждый вечер удалялся к себе для молитвы. Правда, Ева скоро пришла к выводу, что он попросту пьянствует, и пару раз даже видела, как этого моралиста под руки утаскивали в опочивальню и молчаливые слуги снимали с распростертого на королевском ложе Кромвеля сапоги. Однако она никому ничего не говорила. Она держалась мило и любезно со всеми, но, Боже правый, как же она презирала и ненавидела всех этих лицемеров, со словами Библии на устах, но уже всячески перенимавших манеры тех, кого они ограбили и уничтожили.
Тем временем все уже открыто говорили, что не за горами тот день, когда сам Кромвель соединит перед алтарем руки своего сына и леди Евы Робсарт. Кромвелю явно хотелось породниться со старой аристократией. Так, свою дочь Бетти он выдал замуж за кавалера Джона Клейпола, Френсис открыто флиртовала с лордом Ричем, внуком графа Уорвика, и в том, что Ричард Кромвель как привязанный ходил за Евой Робсарт, никто не видел ничего предосудительного. Все ждали только возвращения находившегося в колониях Робсарта, чтобы он дал свое «добро» на этот союз.
Однако когда Робсарт прибыл, он решительно отказал. Опешившей Еве отец пояснил:
– Хватит и того, что я вынужден терпеть это змеиное семейство. Ты достойна лучшей участи.
– Какой?! – взвизгнула Ева. – Ты что же, убережешь меня от Кромвелей и вновь ушлешь в проклятый Сент-Прайори?
Робсарт побледнел так, что Еве стало его жаль; разразившись рыданиями, она выбежала из комнаты.
Вечером, как ни в чем не бывало, она нарядилась и отправилась в Уайтхолл. Она хотела поговорить лично с Кромвелем, но, видимо, выбрала не лучшее время. Оливер оказался пьян в стельку. Поначалу он пристально и исподлобья глядел на нее, слушая ее взволнованную речь. Ева в платье с низким декольте, нервничающая, трепетная, была чудо как хороша. Взгляд Кромвеля загорелся, он подошел поближе.
– Конечно, дитя мое, я поговорю с вашим отцом. Я ведь тоже хочу, чтобы вы стали моей дочерью, моей милой маленькой девочкой.
Ева взвизгнула и отпрянула, когда он попытался ее облапить. Она хотела сдержаться, но ее вдруг охватило такое отвращение, что она не выдержала и, прежде чем отдала себе отчет в том, что делает, отпустила Оливеру звонкую пощечину.
Обратно она бежала себя не помня. Дома долго металась из угла в угол, рвала кружевные манжеты. Все было кончено. Но какое же облегчение она испытала!
Ее больше не приглашали в Уайтхолл.
Ева осталась в Лондоне, но ненадолго. Слишком много протеста и гнева накопилось в ней, чтобы она смогла удержаться от очередного безрассудства. Лондон бурлил, и однажды, увидев за окном шествие женщин, направлявшихся к зданию парламента, она надела чепец и передник и примкнула к демонстранткам. Она оказалась в колоне женщин-петиционерок, требующих, чтобы в мирное время прекратились военные суды и расстрелы. Кто-то протянул бутылку с бренди, и она отпила. Многие женщины были в подпитии: они шумели, ругались, стучали в двери парламента, грозились силой захватить лидеров и потопить их в реке, бросали камни в окна. Еве стало весело. Когда из здания парламента к ним вышел пожилой почтенный пуританин и стал просить их разойтись, женщины подняли крик:
– Разве мы тоже не подобие Божье? Разве мы не заинтересованы в свободе, которую вы, олухи, нам обещали?
Джентльмен махал руками и уверял, что их требования ни на что не похожи. Кто-то крикнул в ответ, что они необычны не более, чем поведение членов парламента, отрубивших голову помазаннику Божьему. В толпе засмеялись и зааплодировали. Ева тоже смеялась. Вот это была жизнь!
Кончилось все плачевно: против них выставили отряд милиции, который стал разгонять толпу кнутами. Началась настоящая давка. Еву едва не растоптали, но чья-то сильная рука извлекла ее из сутолоки. Оказалось – зять Кромвеля, Айртон. Красавец, которому Ева недавно строила глазки, грубо потащил ее к Кромвелю. Но, как ни странно, она не испугалась. Было ли тому виной выпитое бренди, азарт драки или давно накопившаяся ненависть к этим лицемерам, но Ева покуражилась вовсю. Она кричала Кромвелю все, что она думает о нем и его семейке. Ее еле уволокли, а к вечеру последовал приказ покинуть столицу.
Теперь Ева стала героиней в глазах роялистов. На первом же постоялом дворе к ней прибыли сторонники монархии, беседовали с ней, рассказывали последние новости. Так Ева узнала, что на севере Англии и в западных графствах идет подготовка к мятежу, молодой Карл Стюарт готовится к войне за трон отца и теперь гнездом восставших стала Ирландия, где собрались значительные силы роялистов и находился флот принца Руперта. Ева оживилась. Ей понравилось участвовать в заговоре. Понимая, что восставших интересует не столько она, сколько ее отец, имевший в Вест-Индской компании значительный флот, она все же, не задумываясь, написала ему в Лондон, умоляя примкнуть к восставшим.
Это оказалось ошибкой. У Кромвеля было великолепно налажено шпионское дело, и ее отец не избежал крупных неприятностей. Она узнала об этом, когда Робсарт догнал ее в дороге и, ни слова не говоря, надавал пощечин. Он еще никогда не обходился с ней столь грубо, и Ева испугалась. Особенно когда отец сказал, что, если она не угомонится, он ушлет ее во Францию, где заточит в самый суровый монастырь.
И Ева смирилась. Молчаливая и замкнутая, она вернулась в Сент-Прайори, в объятия нежной Рэйчел и ворчливой тетушки Элизабет.
– Мне кажется, эти стены станут моей могилой, – грустно обратилась она к родным пенатам, оглядев темные своды старого аббатства.
Конечно, это не входило в ее планы. Более того, сейчас Ева как никогда сильно ощутила, насколько ей хочется не просто жить, а наслаждаться жизнью. Ужасно, что ее молодость пришлась на годы революции и гражданской войны, но это не означало, что следует отказаться от плотских радостей, от желания любить, выйти замуж, рожать детей. Да, ей нужно замуж, ибо теперь, в свои двадцать шесть лет, она отчаянно боялась остаться старой девой, повторить жалкую судьбу тети Элизабет, «невесты стариков», как ее шутливо называли в округе, ибо сестра Дэвида Робсарта четыре раза была помолвлена, всякий раз с людьми гораздо старше себя, но так ни разу и не предстала перед алтарем, из-за чего сделалась желчной, чопорной, излишне суровой к грехам и малейшим проступкам других. К тому же однажды в лавке Ева услышала, как две почтенные матроны достаточно громко обсуждают ее.
– Наша красавица что-то заневестилась, – заявила одна, а другая цинично заметила:
– Да кто на ней женится, на этой распутнице?
Ева сама понимала, что ей пора замуж. Не только ее разум, но и тело требовали этого. Она сходила с ума от невольных желаний, ее воображение будоражили сладострастные сны, она стала нервной, вспыльчивой, часто плакала без причины. Теперь она была готова на любое безумство. Еще по дороге из Лондона она сошлась с одним роялистом, и взрыв чувственности, какой она испытала, отдавшись малознакомому мужчине, привел ее к выводу, что не только с возлюбленным можно получить наслаждение. Теперь, живя в Сент-Прайори и изнывая из плотских желаний, она решилась на шаг, который ранее сочла бы немыслимым. У них был работник Джек Мэррот, привлекший ее почти животной силой и красотой. И хотя Ева только глядела на него, он скоро понял, что нужно от него госпоже, сам нашел ее, а она и не думала сопротивляться. Более того, потом она сама стала искать встречи с ним, и, хотя их животные быстрые соития и возмущали ее, они несли радость и успокоение ее жадному телу. Она презирала себя за это и видела в замужестве единственный выход из столь унизительного положения.
Однако выбрать себе подходящую партию оказалось не так-то просто. Одни разорились, другие впали в пуританство, третьи скрылись за границей.
Ответ пришел сам собой, когда однажды, охотясь с соколом – забава, которую она так любила, – Ева столкнулась со Стивеном Гаррисоном. Теперь она поглядела на него совершенно иными глазами. Былой воздыхатель, друг в тяжелую минуту и просто привлекательный мужчина, который к тому же пользовался почетом в округе. А главное, в нем не чувствовалось ни на йоту того лицемерного ханжества, которое Ева так презирала в пуританах. Его ненавязчивое щегольство, какое-то ироничное чувство юмора и та легкость, с которой он обращался с ней, очаровали капризную красавицу. К тому же он был так ловок и силен, что Ева едва не стонала от желания оказаться в его объятиях.
Дома она отыскала хлопотавшую в кладовой Рэйчел:
– Малютка, что ты можешь сказать о полковнике Стивене?
Она была слишком озабочена собственными мыслями, чтобы заметить, как вдруг безудержно покраснела младшая сестра.
– Его очень уважают, – запинаясь, начала девушка. – Он любезен в обхождении и добр. Очень добр, но и непреклонен. Без него Захария Прейзгод полностью подчинил бы округу. А так Сти… мистер Гаррисон… Он стал теперь достаточно богат. Я слышала, после смерти отца ему досталось несколько акров хорошей земли, и дядюшка говорил, что полковник получает с них более сорока фунтов годового дохода. К тому же он открыл свое шерстяное дело в Уайтбридже…
Ева слушала ее и чуть кивала собственным мыслям, но в следующий миг нахмурилась.
– Что ты сказала?
– Говорю, Рут Холдинг давно заглядывалась на него, и месяц назад он попросил ее руки. Теперь они помолвлены.
Ева опешила и тут же разозлилась. Этого нельзя допустить! Чтобы такой самец, как Стивен Гаррисон, достался бледной мыши Холдингов?!
Возникшее препятствие только подстегнуло стремление Евы покорить Гаррисона. А уж она была умелая соблазнительница, весь опыт ее жизни при дворе служил тому порукой. И хотя она начала издалека, но тем не менее отступать не собиралась. Якобы случайные встречи привели к дружбе. Ева держалась со Стивеном простодушно и приветливо, но в то же время казалась веселой. Теперь Стивен все чаще начал наведываться в Сент-Прайори, и Ева развлекала его, смешила, ему было так хорошо и интересно с ней. Когда он уезжал, она глядела ему вслед с такой грустью, что Стивен каждый раз оглядывался и часто возвращался.
Но тут неожиданно вмешалась Рэйчел.
– Что ты делаешь, Ева? – почти кричала обычно спокойная младшая сестра. – Стивен ведь обещался Рут Холдинг!
Ева окинула сестру горящим взглядом:
– Ты что, тоже стала лицемерной ханжой, Рэйчел? Или ты считаешь, что эта мышь Рут – соперница мне?
Рэйчел как-то сразу сникла.
– Делай, как знаешь, Ева. Но Рут… Наверное, она так страдает.
– Страдает? О да! Будьте покойны, я уж заставлю ее пострадать. Но тебе-то что до этого, малышка? Лучше смотри на меня и учись, как надо бороться за свое счастье.
– Счастье… – эхом повторила Рэйчел. – Но ты хоть любишь его, Ева?
– Я? – Ева счастливо расхохоталась и, кружа вокруг Рэйчел, стала цитировать «Песнь Песней»: – «О, как ты прекрасен, возлюбленный мой! Волосы твои душисты. Ноги твои, как мраморные столбы. Живот твой точно ворох пшеницы, окруженный лилиями». Эй, ты куда?
Рэйчел вышла, сгорбившись, как старуха.
Превращая каждую встречу со Стивеном в фонтан радости, страсти и веселья, Ева одновременно постаралась рассорить его с Рут. Она специально распускала слухи, что уже стала любовницей полковника. Верная Нэнси очень помогала ей в этом. Однажды горничная прибежала к госпоже с сообщением, что видела, как Стивен вышел из дома Рут, сердито хлопнув дверью, а из открытого окна вовсю неслись рыдания его невесты. В другой раз Рэйчел поведала Еве, что видела, как Сара Холдинг прилюдно кричала на Стивена, будто он понапрасну мучает ее дочь.
Ева лишь посмеивалась. Что ж, пусть уже сейчас убедится, на какой истеричке он намеревался осениться и что за мегера его будущая теща. Ева же неизменно встречала Стивена улыбкой, никогда ни в чем не упрекала и ждала своего часа. Однако постепенно она начала волноваться. Ей было ясно – безумная влюбленность в Еву мучает Стива, однако его суровое понимание долга и пуританская мораль могли вынудить его сдержать обещание жениться на Рут.
Тогда она решилась на отчаянный шаг. Ева видела, как часто глядит на нее полковник, как напрягаются его скулы и горят глаза. В том, что он желает ее страстно, она не сомневалась. И однажды в полдень, когда они в одиночестве прогуливались у ручья, она сделала вид, что ей стало дурно, и упала в его объятия. Когда мнимый обморок миновал, Стивен уже целовал ее. Ева не стала вырываться, сама обняла его, отвечая на поцелуй. Страсть прорвалась сама, когда она в исступлении стала кричать и кусать его за плечо. Но Стивен уже не мог остановиться и лишь застонал. Вскоре и его накрыла волна высшего экстаза, он жадно приник к этому содрогающемуся в его руках нежному телу.
Когда Ева пришла в себя, Стивен сидел рядом, обхватив колени, и старался не глядеть на нее. Он вздрогнул, когда она погладила его по спине.
– Миледи, то, что произошло, недопустимо… – с мукой в голосе произнес он. – Мы не должны были так поступать… я не должен был. Это страшный грех.
– Какой же это грех, Стив? – мягко промурлыкала Ева. – Грех – это вредить другим… – Она запнулась, понимая, что сейчас они оба согрешили против Рут, но тут же отвлекла его от этих мыслей. – Не мучай себя, милый. Это только мой грех. – Она вовсю старалась придать своему голосу смирение, а потом почти выкрикнула, вложив в эти слова всю имеющуюся в ее душе страсть и нежность: – Но я так люблю тебя!.. А любовь и благоразумие не сочетаются, – уже тише добавила она.
Стивен повернулся к ней:
– Вы любите меня? Вы?..
Она засмеялась, наматывая на палец завитки его волос.
– Иначе я бы не пошла на это. Но я не хочу связывать тебя, обязывать тем, что случилось. Возвращайся к своей Рут, если хочешь. Но знай, что Ева Робсарт любит тебя. Давно. С тех самых пор, когда ты, мой герой, мой рыцарь, спас меня в Нэйсби. Но ты всегда был так холоден и учтив со мной. И я боялась… – В ее глазах засверкали слезы.