Страница:
Странно… Она спокойно слушает признания человека, которого всегда избегала, и — о чудо! — ей даже это нравится. Так вот что значит опьянение!
— Я согласна, чтобы вы проводили меня, но только с одним условием…
— Как прикажете.
— …с условием, что вы проводите меня только до остановки Бейязит…
— Хорошо. Раз вы этого желаете, я повинуюсь.
— …потому, что жители нашего квартала точат зубы на меня и на вас. Я боюсь… Сегодня, когда пришла Несрин, у меня сердце зашлось от страха — ведь и вы могли появиться в любой момент, и тогда…
— Я понимаю вас!
Послышались шаги, и в комнату вошла Несрин с подносом, на котором стояли закуски и бутылка ракы. Сами невозмутимо продолжал разговор о своих торговых операциях.
Они уселись за стол, пили теперь уже неразбавленную ракы и вели приятную беседу. Весёлость Назан била через край.
Наконец, решив, что уже пора отправляться, она с трудом поднялась. Несрин с удивлением посмотрела на неё:
— Куда это ты собралась?
Назан невнятно бормотала что-то о своей ворчливой тётке, об ожидавших её неприятностях, сплетнях соседей…
— Брось ты этот вонючий квартал и свою противную тётку! И чего ты цепляешься за эту старую ведьму? Да мы бы жили здесь, как сёстры.
Сейчас Назан более чем когда-либо была склонна признать, что Несрин права.
— Сегодня я всё-таки пойду домой. Но если старуха опять начнёт приставать…
— Тогда лучше заявиться домой после полуночи. Она разорётся, а ты — чемодан в охапку и ко мне.
— После полуночи?
— Боишься идти одна в такой поздний час?
— Не боюсь… Но всё-таки.
— Сами тебя проводит.
Назан взглянула на Сами, и он показался ей совсем другим, не таким, как обычно.
— А вас это не затруднит?
— Да что вы, помилуйте…
Они вышли около десяти. На трамвае до дому надо было добираться не менее часа.
— Плевать тебе на старуху! — сказала, провожая их, Несрин. — Не дожидайся, пока она тебя совсем загрызёт, бери чемодан и приезжай.
Назан не ответила и решительно двинулась вниз по тёмной лестнице. Голова её кружилась от сладкого опьянения. Она оперлась на руку шедшего рядом мужчины и непрерывно хохотала. «О всевышний!…» — ликовал Сами. Он ещё не мог поверить своему счастью и порывисто стиснул её тёплую руку.
На площади Бейязит они сошли с трамвая. Ветер утих, снег перестал падать. Стало немного теплее.
— Теперь оставайтесь здесь и ждите меня, — сказала Назан.
— Послушайте, но это опасное место! Пустынно, темно…
— Ничего, ничего! — говорила она уже на ходу и вскоре исчезла в темноте. Ещё некоторое время было слышно поскрипывание снега под её ногами. Потом всё стихло.
Сами не заметил, что вместе с ними в трамвае ехали два подозрительных типа. Они крадучись последовали за Назан. Это были Джеляль и Ихсан. Пока она «развлекалась» в квартире девицы из бара, парни сидели в кабачке, находившемся в том же доме, а хозяин-грек подносил им одну бутылку за другой… Весь вечер они ждали этой минуты и точно рассчитали, где и когда напасть.
Назан торопливо шла по тёмным улочкам и всё удивлялась, почему до сих пор она никогда не пробовала коньяка? Что за напиток! Согревает, прогоняет тяжёлые мысли.
Она проходила мимо разрушенной стены старой мечети, когда за её спиной раздался сиплый окрик:
— Назан!
Обернувшись, она заметила две быстро приближавшиеся тени. Лиц не было видно. «Да кто это?» — подумала Назан, и сердце её учащённо забилось. Вот тени уже совсем рядом… Ей загородили дорогу.
— Откуда идёшь?
— А тебе что?
— Это мне-то? Ха! Знаем мы, откуда ты пожаловала.
— Откуда же?
— Из дома свиданий на Тарлабаши!
Назан вздрогнула. Голоса были ей знакомы. Это кто-то из их квартала. Она рванулась вперёд, хотела побежать, но чьи-то сильные руки схватили её, подняли и понесли. Назан закричала что есть мочи:
— Пустите, пустите меня!
Но ей тут же зажали рот ладонью.
— Другим можно, а нам кукиш! Или мы не люди? Э нет! И нас сотворил аллах!
Короткий крик, затерявшийся в ночи, услышал ночной сторож, который дремал за стеной мечети, укутавшись в старый кожух. Старик встрепенулся. Вроде кого-то поволокли к заброшенной конюшне?..
А Назан, словно вытащенная из воды рыба, уже билась на куче навоза. Она пыталась молить о пощаде, сказать, что была вовсе не в доме свиданий, что скоро уедет к мужу. Но чьи-то наглые грубые руки крепко зажимали ей рот, срывали одежду…
Вдруг она ощутила страшную тяжесть, и всё её тело пронзила острая боль. Назан перестала биться. Теперь всё пропало! Она стремительно понеслась в бездну…
Более она уже ничего не сознавала. Вот насильник передал её бесчувственное тело другому, но в этот момент луч фонаря забегал по стенам конюшни, скользнул по куче навоза и выхватил из темноты распростёртую обнажённую женщину.
Ихсан и Джеляль тотчас бросились к пролому в стене. Но сторож и не подумал гнаться за ними. Это были мужчины, какой с них спрос? Виноватой могла быть только она, эта женщина, лежавшая в таком непотребном виде! А раз виновница налицо, куда ему было бежать?..
Старик подошёл к рыдавшей Назан и пнул её ногой в бок. Он ненавидел женщин, сбившихся с пути, особенно если они были молоды и красивы.
— Вставай, шлюха, поднимайся. Да ты ещё плачешь? Нечего прикидываться, пошли в участок!
Назан поднялась и, подгоняемая сторожем, поплелась по улице. Теперь ей было всё равно — она могла идти куда угодно. Отныне ею могут распоряжаться все, кому угодно. Даже этот сторож. Если бы он вздумал шарить по её телу, как те убежавшие парни, она не посмела бы звать на помощь. После того, что случилось, второе, пятое или сотое насилие уже не могло бы увеличить её отчаяния…
Назан, не отдавая себе отчёта, вошла в полицейский участок. Ей всё ещё казалось, что она видит дурной сон.
Полицейский комиссар подозрительно посмотрел на неё и велел «дыхнуть».
— Пьяная! В стельку! — заключил он. — Ты кто такая? Откуда?
— Она живёт у матушки Алие, — ответил за неё сторож. — Ну знаете, старушка, работница с чулочной фабрики.
Комиссар догадался, о ком идёт речь. Он уже слышал о Назан и только ждал случая, чтобы заняться этой особой.
— Понял, понял! Дай-ка ей скамейку, пусть сядет.
Назан рухнула на скамью, голова её склонилась на грудь, глаза закрылись сами собой. Она была не в состоянии что-нибудь сказать. Тяжесть, которая свалилась там, в конюшне, на её тело, казалось, навсегда раздавила ей душу. Теперь больше у неё не было ни тётки, ни мужа, ни свекрови, ни сына… Она ясно увидела его круглую светловолосую головку и громко вскрикнула.
— Это ещё что такое? — строго спросил сидевший за столом комиссар. — Как попадаете в полицейский участок, так и за ум хватаетесь! А жили бы себе тихо, смирно, как людям положено, и не было бы никаких неприятностей.
Но Назан ничего не слышала.
Сами посмотрел на ручные часы. Было около двенадцати. Он уже совсем замёрз, его била мелкая дрожь. Очевидно, дальше ждать было бесполезно. «А не сходить ли туда? — подумал он. — Быть может, с ней что-нибудь стряслось? Не уснула ли она где-нибудь спьяну?»
Сами пересёк безлюдную площадь, прошёл вдоль ограды университета и после некоторого колебания нырнул в тёмный переулок. Добравшись до дома Назан, он остановился. Откуда-то слышалось мерное жужжание работавшего станка. Кто мог там работать? Ах, не всё ли равно! Обидно, что он упустил подвернувшийся случай. И так глупо! Сейчас лучше всего было возвратиться в Тарлабаши. Не хватало ещё, чтоб Несрин закатила ему сцену ревности. Было бы за что. Но так, без всякой причины, ну нет!
К тому же Несрин была ему просто необходима. Если они окончательно рассорятся, то будет очень трудно, а быть может, и невозможно вновь встретиться с Назан. Сегодня он упустил благоприятный случай, но ведь когда-нибудь ему повезёт…
Добравшись наконец до остановки на площади Бейязит, Сами увидел у обочины тротуара неуклюжий автомобиль с тускло горевшими фарами. Открыв дверцу, он плюхнулся на сиденье:
— В Тарлабаши!
Когда Сами вошёл в комнату, Несрин лежала распростёртой на кровати. Он потряс её за плечи. Несрин вскочила, повела вокруг пьяными глазами и бросилась ему на шею.
— Где ты пропадал?
Сами даже растерялся.
— Так ведь я… провожал Назан.
— А где Назан?
— Понятия не имею!
— Как это «понятия не имею?»
— Назан просила подождать её на площади Бейязит и должна была скоро возвратиться. Но так и не пришла. А я…
— Врёшь! — закричала Несрин. — Ты был с Назан! Ты затащил её к себе. Признавайся, затащил?
— Не болтай глупости! — он начинал выходить из себя.
— Я тебя хорошо знаю! Ты затащил Назан к себе. Теперь ты будешь с ней, а я… Ты больше не любишь меня! Она моложе, красивее… Наберись смелости, скажи правду, ради аллаха… — умоляла Несрин.
Сами понимал, что ничего иного нельзя было ждать от ревнивой, да к тому же пьяной женщины. Впрочем, она не так уж неправа… И хотя у него с Назан ещё ничего не было, но ведь когда-нибудь она перестанет ломаться…
Между тем Несрин расходилась, словно море в непогоду. Она то бранилась, то умоляла не покидать её, то грозила, что наложит на себя руки. В конце концов она припала к ногам Сами, прижалась лицом к его башмакам и покрыла их страстными поцелуями.
Сами было совсем не жаль этой женщины, которая дошла до крайней степени унижения. Он смотрел на Несрин безразличным, ничего не выражавшим взглядом. Потом, словно выполняя повинность, нехотя наклонился, взял её за руку, поднял с пола и обнял. Несрин была счастлива!.. Но ревность не давала ей покоя.
— Почему ты скрываешь, что был с Назан?
— Клянусь аллахом, не был! Я ждал её на остановке Бейязит, но она не пришла.
— Небось, до сих пор сидит у тебя на квартире.
— Ты ошибаешься!
— Хорошо. Идём к тебе. Согласен?
— Идём! — решительно сказал Сами.
Они отправились в Бейоглу, где жил Сами. Осмотрев квартиру и никого не найдя, Несрин уже раскаивалась, что наговорила столько обидных слов.
— Прости меня, Сами, прости, дорогой! — бросившись ему на шею, умоляла она. — Что поделаешь, я люблю тебя, очень люблю!.. Хочешь, пойдём в наш бар и немного развлечёмся?
Он был готов пойти куда угодно, лишь бы не оставаться с ней наедине.
На следующий день Сами узнал о случившемся. Матушка Алие заливалась слезами. Она кляла Назан на чём свет стоит. «Ноги её больше не будет на моём пороге!..»
В полицейском участке Сами сообщили подробности.
Несмотря на то, что Назан всё отрицала, она была уличена в тайной проституции — ведь её застали на месте преступления! Как и положено в таких случаях, её отправили на медицинское освидетельствование в больницу.
Не зная, что и думать, Сами побежал в больницу. Регистратор объяснил ему, что, поскольку у этой арестованной обнаружено венерическое заболевание, она оставлена для прохождения курса лечения. Доктор считает, добавил регистратор, что заболевание совсем свежее.
Сами вернулся на Тарлабаши сильно раздосадованный. Несрин лежала в постели совсем ослабевшая, беспомощная. Когда он рассказал ей о злоключениях Назан, она пришла в ужас.
— Как это могло случиться? Ведь Назан не знала ни одного мужчины, кроме мужа… и вдруг.
— Какая же ты всё-таки бестолковая, — возмутился Сами, — в чём же она виновата? Пока я ждал Назан на остановке, на неё напали. Её взяли силой, а ты болтаешь чёрт знает что!
— Надо будет непременно навестить бедняжку…
Но Несрин не смогла пойти в больницу. Обострившаяся болезнь приковала её к постели. Она лежала в жару и бредила.
Купив фруктов, Сами отправился в больницу один.
Назан трудно было узнать. Она сильно осунулась. Лицо стало бледным, а под глазами, распухшими от слёз, легли глубокие тени.
Сами попытался её успокоить, но Назан была безутешна.
— Мне остаётся только убить себя, — говорила она. — О мой муж, о мой сын — я потеряла их навсегда!
Соседка по палате не раз старалась успокоить Назан.
— Ведь на тебя напали, силой взяли. Не по твоей воле всё это вышло.
Увидев Сами, она затараторила:
— Посмотрите на эту сумасшедшую! Убивается из-за такой малости. Подумаешь, заработала гонорею! А если бы у неё был сифилис, как у меня?
Но Назан ничего не слыхала, она вся ушла в своё горе.
— Да чего ты боишься? — не унималась соседка по палате. — Вот какой у тебя покровитель!..
Сами сказал Назан, что Несрин очень худо. Она словно очнулась и с тревогой спросила:
— Что с ней?
— Известно что — туберкулёз. Доктор говорит, что необходимо определить её в санаторий. Я этим займусь в самое ближайшее время. Да, к ней наведывался хозяин бара. Требовал вернуть аванс. Ну я, конечно, уплатил её долги.
Сами не случайно принялся устраивать дела Несрин. Теперь она была единственным препятствием, которое могло помешать ему сойтись с Назан. Это препятствие следовало поскорее устранить, не век же Назан будет торчать в больнице.
Его расчёты оправдались. Через три дня после того, как Несрин оказалась за высокой оградой санатория, из больницы выписали Назан. Её занесли в картотеку проституток. Податься ей теперь было некуда, и она поселилась у Сами.
— Хочешь, сходим к тётке за твоим чемоданом, — как-то предложил Сами. Но Назан не пожелала видеть тётку, она не могла слышать о ней. Прошлого больше не существовало. Отныне и до конца своих дней она женщина, отверженная всем светом. Муж и сын стали для неё каким-то далёким, священным воспоминанием. Назан считала, что одним только своим грязным существованием она бросает тень на их чистую жизнь. Нет, она не имела права даже напоминать им о себе!
Как и в доме Мазхара, Назан стала у Сами не хозяйкой, а прислугой.
Очень скоро он пресытился тем, чего так страстно желал, и стал надолго покидать Назан в тёмной сырой квартире. Он ел, пил, развлекался, а часто и ночи проводил где-то вне дома.
Иногда, возвращаясь домой, Сами спрашивал себя: неужели это та самая женщина, ради которой он ещё недавно, забыв обо всём, отправлялся в такую даль, часами торчал в Сулеймание и был готов на всё, лишь бы добиться обладания? Да, это была она. Но во что превратилась эта женщина! Менее всего она старалась угодить ему как любовница. Зато он всегда находил дома готовый обед, убранную постель, выстиранное бельё и хорошо отглаженные сорочки. Ему более не надо было заботиться обо всём этом.
Назан не жаловалась на судьбу, не приставала с просьбами взять её с собой, не требовала внимания и не докучала расспросами, как это делала истеричная, ревнивая Несрин.
Однажды Сами привёз домой два больших кожаных чемодана. Он велел Назан немедленно вынести все вещи из комнаты, которая примыкала к кухне. Даже не спросив, для чего понадобилась эта комната, она засучила рукава и принялась за уборку. Потом он приказал внести туда чемоданы. Они были очень тяжёлые. Что в них? Она не спросила. Да ей бы всё равно не ответили. И вообще она не проявила ко всему этому ни малейшего интереса. Сами запер комнату на замок, а ключ держал при себе.
Несколько дней спустя он сказал:
— После полуночи ко мне придёт один человек. Ты пригласишь его в квартиру и покажешь комнату. Ключ у него есть, он сам откроет. Да, он любит кофе. Позаботься, чтобы он не испытывал в нём недостатка.
Действительно, после полуночи постучался какой-то коротышка с хитрыми бесовскими глазками и слегка поседевшей головой. Он тяжело дышал, словно убегал от погони. Человек говорил по-турецки с сильным акцентом, по-видимому, он был иностранец.
Назан подвела его к двери запертой комнаты, он вытащил из кармана ключ и открыл замок.
— Кофе желаете?
Незнакомец улыбнулся и кивнул!
До самого утра Назан время от времени стучалась в дверь и протягивала чашку кофе. Но ни разу она не проявила ни малейшего любопытства. Ей было решительно всё равно, чем занимается этот маленький человечек, хлопотавший вокруг какого-то станка.
После той ночи к ним в дом стали частенько наведываться какие-то странные субъекты. Они никогда не задерживались надолго и быстро выскальзывали в дверь, унося под мышкой какие-то пакеты. Через некоторое время такие пакеты стали давать и Назан. Их надо было доставлять в указанное место. Она выполняла поручение, не зная, что в этих пакетах, зачем она их носит, кому отдаёт. Она делала всё машинально, с полным равнодушием к происходящему.
В определённые дни ей, как зарегистрированной проститутке, надлежало являться на медицинское освидетельствование. Врачи неизменно писали «здорова», поскольку она избавилась от венерической болезни. Но её душевный недуг не только не исцелялся, а рос, рос с каждым днём. Чем дальше, тем больше отгораживалась она от внешнего мира и ещё глубже замыкалась в себе. И никто вокруг не проявлял к ней никакого участия или интереса.
Правда, когда эта с виду добропорядочная дама выходила из дому или возвращалась назад, степенно шествуя в своём сером манто, с ней не раз пытались заговорить — то приказчик соседней лавки, то торговец вином. Но она даже не удостаивала их взглядом. Назан вообще ничего не замечала. Все чувства вытеснила в ней скорбь матери, потерявшей сына. Перед нею всегда был образ маленького существа с золотистой кудрявой головкой…
Когда, переделав все домашние дела, она могла наконец предаться думам о сыне, из глаз её одна за другой скатывались крупные, прозрачные как алмазы слёзы.
Никогда больше не обнимет она своего сына! Если даже Мазхар-бей (иначе она не могла его называть, ведь он уже не муж, а посторонний человек) приедет в Стамбул и будет её разыскивать, она не сможет вернуться. Всё безвозвратно погибло! Нет больше порядочной женщины по имени Назан. Её навсегда заклеймили страшным словом «проститутка»!
Она не совершала постыдного поступка. Не считала себя преступницей. Разве была она виновата в том, что произошло? Люди бросили её в бездну, и никому на свете больше не было до неё дела.
Быть может, ещё в первые дни после несчастья Назан покончила бы с собой, но её удерживала мысль о сыне. А потом на голову свалились заботы о доме Сами. Надо было содержать всё в чистоте и порядке. Появился мужчина, который распоряжался ею, нередко бранил, а иногда бросал на кровать и утолял своё желание…
Но Сами охотно уступал её и другим. А ей было всё равно, — он ли, другой, третий, сотый… Назан всё больше опускалась, и, неведомо как, к ней пристало прозвище «Спущенный чулок». «Ну и вид у тебя, девица! Хоть бы красоту навела!» — говорили ей иногда. В ответ она лишь горько усмехалась. И снова уходила в себя.
Да, зачастую она была слишком небрежна к себе. Она не красилась, не делала причёсок и не прихорашивалась, как уличные потаскушки. Но если говорить правду, то чулки у неё были в порядке, а обидное прозвище «Спущенный чулок» возникло потому, что чересчур уж была она безропотна и покорна. Все видели, как она чистоплотна. Жилище Сами не походило на большинство домов Бейоглу, где разило мочой и ещё чёрт знает чем. У Назан всё сверкало чистотой.
Весна пришла в Стамбул только в последние дни мая. Всё быстро расцвело, и люди устремились за город, торопясь погреться на лоне природы под лучами уже припекавшего солнца. Но Назан видела весеннее небо только в те короткие минуты, когда развешивала бельё на террасе.
— Да продлятся твои дни, Назан, — сказал ей однажды Сами. По телу Назан пробежала дрожь, когда она услышала эти слова. — Вчера ночью скончалась Несрин!
В первый момент она почувствовала облегчение. На лице появилось выражение радости. Но через миг оно снова стало мрачным. Брови сдвинулись, и на длинных ресницах сверкнули слёзы.
— Бедная, несчастная Несрин!
— Несчастная? Да ты во сто крат несчастнее её! К ней хоть пришло избавление.
Назан спохватилась и, словно улитка, случайно задевшая что-то рогом, вновь ушла в свою раковину. Отныне она поклялась не показывать никому своих слез. Зато забравшись в тёмную кухню и стоя у грязной лохани, она дала себе волю. Горячие слёзы лились по её лицу. Она вспоминала первую ночь их знакомства с Несрин, проведённую в поезде. «Как старалась она поддержать меня в тяжёлую минуту! А чем я ей отплатила? О нет! Каковы бы ни были обстоятельства, которые привели меня в дом Сами, но я сошлась с её возлюбленным. Люди правы, когда говорят, что я воспользовалась болезнью несчастной Несрин!»
Долго укоряла себя Назан, но постепенно она стала реже вспоминать об умершей и снова целиком отдалась мыслям о сыне. Её скорбь становилась всё глубже, перерастая уже в настоящее помешательство.
Как-то она пошла к ювелиру и попросила выгравировать на внутренней стороне перстня при имени: «Халдун, Мазхар, Назан». Оставаясь одна, Назан обычно снимала перстень, прижимала его к лицу, к глазам и целовала, целовала без конца.
Перстень всегда привлекал внимание людей. Мужчины, с которыми она проводила ночи, спрашивали: «Откуда ты заполучила такой перстень?» А иные полушутя добавляли: «Уж не от самого ли султана досталась тебе эта штуковина?» Назан не отвечала. Что могла она сказать? «Муж купил»? Значит, он был богат, ведь перстень стоил много денег. Но её могли спросить: «Какой муж? Сами?» Однако те, кто бывал у них, знали, что Сами не слишком щедр на подарки. Тогда какой же муж? Стали бы допытываться, и Сами мог бы сказать о Мазхаре. А она не желала, чтобы её запятнанное имя даже упоминалось рядом с именем Мазхар-бея.
К счастью, никто и не думал всерьёз, что у неё на руке настоящий бриллиантовый перстень…
В ту ночь у них собралось особенно много народу. Сами поманил Назан в сторонку и предупредил:
— Если ещё кто-нибудь постучит, смотри не открывай!
Мужчины заперлись в комнатке возле кухни, а Назан было приказано время от времени приносить им кофе.
Поздней ночью один из приятелей Сами — высокий мужчина — вышел в уборную. Назан, дремавшая в углу кухни, не обратила на него внимания. Но, когда он направился к наружной двери и стал отодвигать засов, она вскочила — ведь Сами приказал не отпирать.
— Я за сигаретами, — спокойно сказал верзила, — пропусти, сейчас вернусь. — И вышел на улицу.
Назан не успела задвинуть засов — в дверь ворвался полицейский, за ним другой, третий… Сколько их, десять или больше?.. Держа в руках пистолеты, они кинулись в комнату, где находились Сами и его гости. Но и тех было немало, и все они тоже были вооружены. Грянули выстрелы…
Вся операция продолжалась несколько минут. Полицейским удалось взять верх. Они тут же вынесли печатный станок и пачки новеньких, только что отпечатанных хрустящих банкнот. Преступники были выстроены в ряд и один за другим выведены на улицу. Среди них была и Назан. У дверей толпились любопытные. Прозвучавшие в ночи выстрелы разбудили весь квартал.
Назан была как во сне. Она ничего не понимала. Почему полицейские ворвались в их дом? Откуда появились эти пачки денег?
Их втолкнули в полицейский автомобиль, и он быстро помчался по тихим улицам. Назан вдруг вспомнила, что на террасе осталось много белья, которое она развесила ещё днём, — ведь она обстирывала не только Сами, но и его приятелей, — и очень заволновалась. Она подозревала, что одна из соседок, стиравшая бельё для жильцов их дома, была нечиста на руку. Недавно пропала сорочка Сами. А если ей не удастся рано утром снять бельё, то эта скверная женщина опять что-нибудь украдёт.
За ночь её несколько раз водили на допрос. Она рассказывала всё, что знала о маленькой комнатке, куда ей не разрешалось входить, но не переставала думать о белье. Наступило утро. Если она не снимет бельё до обеда, его наверняка разворуют!
Когда к окошечку камеры, в которой сидела Назан, подошёл полицейский с большими чёрными усами, она спросила:
— Скажите, меня отпустят до обеда?
Полицейский посмотрел на неё. «Вот сумасшедшая!» — словно говорил его взгляд.
— Отпустят! — бросил он насмешливо.
В это время появился другой полицейский.
— Домой торопится! — кивнул в сторону Назан черноусый.
— Вот эта?
— Она самая.
Они медленно пошли по коридору.
— А что она спрашивала?
— Да спросила, отпустят ли её до обеда.
— Ты бы ей ответил: «Непременно отпустят».
— Я так и сказал.
— Дурочкой прикидывается! Скоро, наверно, начнёт сумасшедшей притворяться. А похоже, что она там всем и заправляла.
— Скорей всего. Говорят, она и есть содержательница притона.
— Ишь ты! Всю банду укрывала, а теперь ещё притворяется! Потаскуха!
— Наверно, надеется ускользнуть от следствия.
— Посмотри, что в газете написано.
Полицейский вынул из кармана сложенную в несколько раз газету и протянул её товарищу.
17
— Я согласна, чтобы вы проводили меня, но только с одним условием…
— Как прикажете.
— …с условием, что вы проводите меня только до остановки Бейязит…
— Хорошо. Раз вы этого желаете, я повинуюсь.
— …потому, что жители нашего квартала точат зубы на меня и на вас. Я боюсь… Сегодня, когда пришла Несрин, у меня сердце зашлось от страха — ведь и вы могли появиться в любой момент, и тогда…
— Я понимаю вас!
Послышались шаги, и в комнату вошла Несрин с подносом, на котором стояли закуски и бутылка ракы. Сами невозмутимо продолжал разговор о своих торговых операциях.
Они уселись за стол, пили теперь уже неразбавленную ракы и вели приятную беседу. Весёлость Назан била через край.
Наконец, решив, что уже пора отправляться, она с трудом поднялась. Несрин с удивлением посмотрела на неё:
— Куда это ты собралась?
Назан невнятно бормотала что-то о своей ворчливой тётке, об ожидавших её неприятностях, сплетнях соседей…
— Брось ты этот вонючий квартал и свою противную тётку! И чего ты цепляешься за эту старую ведьму? Да мы бы жили здесь, как сёстры.
Сейчас Назан более чем когда-либо была склонна признать, что Несрин права.
— Сегодня я всё-таки пойду домой. Но если старуха опять начнёт приставать…
— Тогда лучше заявиться домой после полуночи. Она разорётся, а ты — чемодан в охапку и ко мне.
— После полуночи?
— Боишься идти одна в такой поздний час?
— Не боюсь… Но всё-таки.
— Сами тебя проводит.
Назан взглянула на Сами, и он показался ей совсем другим, не таким, как обычно.
— А вас это не затруднит?
— Да что вы, помилуйте…
Они вышли около десяти. На трамвае до дому надо было добираться не менее часа.
— Плевать тебе на старуху! — сказала, провожая их, Несрин. — Не дожидайся, пока она тебя совсем загрызёт, бери чемодан и приезжай.
Назан не ответила и решительно двинулась вниз по тёмной лестнице. Голова её кружилась от сладкого опьянения. Она оперлась на руку шедшего рядом мужчины и непрерывно хохотала. «О всевышний!…» — ликовал Сами. Он ещё не мог поверить своему счастью и порывисто стиснул её тёплую руку.
На площади Бейязит они сошли с трамвая. Ветер утих, снег перестал падать. Стало немного теплее.
— Теперь оставайтесь здесь и ждите меня, — сказала Назан.
— Послушайте, но это опасное место! Пустынно, темно…
— Ничего, ничего! — говорила она уже на ходу и вскоре исчезла в темноте. Ещё некоторое время было слышно поскрипывание снега под её ногами. Потом всё стихло.
Сами не заметил, что вместе с ними в трамвае ехали два подозрительных типа. Они крадучись последовали за Назан. Это были Джеляль и Ихсан. Пока она «развлекалась» в квартире девицы из бара, парни сидели в кабачке, находившемся в том же доме, а хозяин-грек подносил им одну бутылку за другой… Весь вечер они ждали этой минуты и точно рассчитали, где и когда напасть.
Назан торопливо шла по тёмным улочкам и всё удивлялась, почему до сих пор она никогда не пробовала коньяка? Что за напиток! Согревает, прогоняет тяжёлые мысли.
Она проходила мимо разрушенной стены старой мечети, когда за её спиной раздался сиплый окрик:
— Назан!
Обернувшись, она заметила две быстро приближавшиеся тени. Лиц не было видно. «Да кто это?» — подумала Назан, и сердце её учащённо забилось. Вот тени уже совсем рядом… Ей загородили дорогу.
— Откуда идёшь?
— А тебе что?
— Это мне-то? Ха! Знаем мы, откуда ты пожаловала.
— Откуда же?
— Из дома свиданий на Тарлабаши!
Назан вздрогнула. Голоса были ей знакомы. Это кто-то из их квартала. Она рванулась вперёд, хотела побежать, но чьи-то сильные руки схватили её, подняли и понесли. Назан закричала что есть мочи:
— Пустите, пустите меня!
Но ей тут же зажали рот ладонью.
— Другим можно, а нам кукиш! Или мы не люди? Э нет! И нас сотворил аллах!
Короткий крик, затерявшийся в ночи, услышал ночной сторож, который дремал за стеной мечети, укутавшись в старый кожух. Старик встрепенулся. Вроде кого-то поволокли к заброшенной конюшне?..
А Назан, словно вытащенная из воды рыба, уже билась на куче навоза. Она пыталась молить о пощаде, сказать, что была вовсе не в доме свиданий, что скоро уедет к мужу. Но чьи-то наглые грубые руки крепко зажимали ей рот, срывали одежду…
Вдруг она ощутила страшную тяжесть, и всё её тело пронзила острая боль. Назан перестала биться. Теперь всё пропало! Она стремительно понеслась в бездну…
Более она уже ничего не сознавала. Вот насильник передал её бесчувственное тело другому, но в этот момент луч фонаря забегал по стенам конюшни, скользнул по куче навоза и выхватил из темноты распростёртую обнажённую женщину.
Ихсан и Джеляль тотчас бросились к пролому в стене. Но сторож и не подумал гнаться за ними. Это были мужчины, какой с них спрос? Виноватой могла быть только она, эта женщина, лежавшая в таком непотребном виде! А раз виновница налицо, куда ему было бежать?..
Старик подошёл к рыдавшей Назан и пнул её ногой в бок. Он ненавидел женщин, сбившихся с пути, особенно если они были молоды и красивы.
— Вставай, шлюха, поднимайся. Да ты ещё плачешь? Нечего прикидываться, пошли в участок!
Назан поднялась и, подгоняемая сторожем, поплелась по улице. Теперь ей было всё равно — она могла идти куда угодно. Отныне ею могут распоряжаться все, кому угодно. Даже этот сторож. Если бы он вздумал шарить по её телу, как те убежавшие парни, она не посмела бы звать на помощь. После того, что случилось, второе, пятое или сотое насилие уже не могло бы увеличить её отчаяния…
Назан, не отдавая себе отчёта, вошла в полицейский участок. Ей всё ещё казалось, что она видит дурной сон.
Полицейский комиссар подозрительно посмотрел на неё и велел «дыхнуть».
— Пьяная! В стельку! — заключил он. — Ты кто такая? Откуда?
— Она живёт у матушки Алие, — ответил за неё сторож. — Ну знаете, старушка, работница с чулочной фабрики.
Комиссар догадался, о ком идёт речь. Он уже слышал о Назан и только ждал случая, чтобы заняться этой особой.
— Понял, понял! Дай-ка ей скамейку, пусть сядет.
Назан рухнула на скамью, голова её склонилась на грудь, глаза закрылись сами собой. Она была не в состоянии что-нибудь сказать. Тяжесть, которая свалилась там, в конюшне, на её тело, казалось, навсегда раздавила ей душу. Теперь больше у неё не было ни тётки, ни мужа, ни свекрови, ни сына… Она ясно увидела его круглую светловолосую головку и громко вскрикнула.
— Это ещё что такое? — строго спросил сидевший за столом комиссар. — Как попадаете в полицейский участок, так и за ум хватаетесь! А жили бы себе тихо, смирно, как людям положено, и не было бы никаких неприятностей.
Но Назан ничего не слышала.
Сами посмотрел на ручные часы. Было около двенадцати. Он уже совсем замёрз, его била мелкая дрожь. Очевидно, дальше ждать было бесполезно. «А не сходить ли туда? — подумал он. — Быть может, с ней что-нибудь стряслось? Не уснула ли она где-нибудь спьяну?»
Сами пересёк безлюдную площадь, прошёл вдоль ограды университета и после некоторого колебания нырнул в тёмный переулок. Добравшись до дома Назан, он остановился. Откуда-то слышалось мерное жужжание работавшего станка. Кто мог там работать? Ах, не всё ли равно! Обидно, что он упустил подвернувшийся случай. И так глупо! Сейчас лучше всего было возвратиться в Тарлабаши. Не хватало ещё, чтоб Несрин закатила ему сцену ревности. Было бы за что. Но так, без всякой причины, ну нет!
К тому же Несрин была ему просто необходима. Если они окончательно рассорятся, то будет очень трудно, а быть может, и невозможно вновь встретиться с Назан. Сегодня он упустил благоприятный случай, но ведь когда-нибудь ему повезёт…
Добравшись наконец до остановки на площади Бейязит, Сами увидел у обочины тротуара неуклюжий автомобиль с тускло горевшими фарами. Открыв дверцу, он плюхнулся на сиденье:
— В Тарлабаши!
Когда Сами вошёл в комнату, Несрин лежала распростёртой на кровати. Он потряс её за плечи. Несрин вскочила, повела вокруг пьяными глазами и бросилась ему на шею.
— Где ты пропадал?
Сами даже растерялся.
— Так ведь я… провожал Назан.
— А где Назан?
— Понятия не имею!
— Как это «понятия не имею?»
— Назан просила подождать её на площади Бейязит и должна была скоро возвратиться. Но так и не пришла. А я…
— Врёшь! — закричала Несрин. — Ты был с Назан! Ты затащил её к себе. Признавайся, затащил?
— Не болтай глупости! — он начинал выходить из себя.
— Я тебя хорошо знаю! Ты затащил Назан к себе. Теперь ты будешь с ней, а я… Ты больше не любишь меня! Она моложе, красивее… Наберись смелости, скажи правду, ради аллаха… — умоляла Несрин.
Сами понимал, что ничего иного нельзя было ждать от ревнивой, да к тому же пьяной женщины. Впрочем, она не так уж неправа… И хотя у него с Назан ещё ничего не было, но ведь когда-нибудь она перестанет ломаться…
Между тем Несрин расходилась, словно море в непогоду. Она то бранилась, то умоляла не покидать её, то грозила, что наложит на себя руки. В конце концов она припала к ногам Сами, прижалась лицом к его башмакам и покрыла их страстными поцелуями.
Сами было совсем не жаль этой женщины, которая дошла до крайней степени унижения. Он смотрел на Несрин безразличным, ничего не выражавшим взглядом. Потом, словно выполняя повинность, нехотя наклонился, взял её за руку, поднял с пола и обнял. Несрин была счастлива!.. Но ревность не давала ей покоя.
— Почему ты скрываешь, что был с Назан?
— Клянусь аллахом, не был! Я ждал её на остановке Бейязит, но она не пришла.
— Небось, до сих пор сидит у тебя на квартире.
— Ты ошибаешься!
— Хорошо. Идём к тебе. Согласен?
— Идём! — решительно сказал Сами.
Они отправились в Бейоглу, где жил Сами. Осмотрев квартиру и никого не найдя, Несрин уже раскаивалась, что наговорила столько обидных слов.
— Прости меня, Сами, прости, дорогой! — бросившись ему на шею, умоляла она. — Что поделаешь, я люблю тебя, очень люблю!.. Хочешь, пойдём в наш бар и немного развлечёмся?
Он был готов пойти куда угодно, лишь бы не оставаться с ней наедине.
На следующий день Сами узнал о случившемся. Матушка Алие заливалась слезами. Она кляла Назан на чём свет стоит. «Ноги её больше не будет на моём пороге!..»
В полицейском участке Сами сообщили подробности.
Несмотря на то, что Назан всё отрицала, она была уличена в тайной проституции — ведь её застали на месте преступления! Как и положено в таких случаях, её отправили на медицинское освидетельствование в больницу.
Не зная, что и думать, Сами побежал в больницу. Регистратор объяснил ему, что, поскольку у этой арестованной обнаружено венерическое заболевание, она оставлена для прохождения курса лечения. Доктор считает, добавил регистратор, что заболевание совсем свежее.
Сами вернулся на Тарлабаши сильно раздосадованный. Несрин лежала в постели совсем ослабевшая, беспомощная. Когда он рассказал ей о злоключениях Назан, она пришла в ужас.
— Как это могло случиться? Ведь Назан не знала ни одного мужчины, кроме мужа… и вдруг.
— Какая же ты всё-таки бестолковая, — возмутился Сами, — в чём же она виновата? Пока я ждал Назан на остановке, на неё напали. Её взяли силой, а ты болтаешь чёрт знает что!
— Надо будет непременно навестить бедняжку…
Но Несрин не смогла пойти в больницу. Обострившаяся болезнь приковала её к постели. Она лежала в жару и бредила.
Купив фруктов, Сами отправился в больницу один.
Назан трудно было узнать. Она сильно осунулась. Лицо стало бледным, а под глазами, распухшими от слёз, легли глубокие тени.
Сами попытался её успокоить, но Назан была безутешна.
— Мне остаётся только убить себя, — говорила она. — О мой муж, о мой сын — я потеряла их навсегда!
Соседка по палате не раз старалась успокоить Назан.
— Ведь на тебя напали, силой взяли. Не по твоей воле всё это вышло.
Увидев Сами, она затараторила:
— Посмотрите на эту сумасшедшую! Убивается из-за такой малости. Подумаешь, заработала гонорею! А если бы у неё был сифилис, как у меня?
Но Назан ничего не слыхала, она вся ушла в своё горе.
— Да чего ты боишься? — не унималась соседка по палате. — Вот какой у тебя покровитель!..
Сами сказал Назан, что Несрин очень худо. Она словно очнулась и с тревогой спросила:
— Что с ней?
— Известно что — туберкулёз. Доктор говорит, что необходимо определить её в санаторий. Я этим займусь в самое ближайшее время. Да, к ней наведывался хозяин бара. Требовал вернуть аванс. Ну я, конечно, уплатил её долги.
Сами не случайно принялся устраивать дела Несрин. Теперь она была единственным препятствием, которое могло помешать ему сойтись с Назан. Это препятствие следовало поскорее устранить, не век же Назан будет торчать в больнице.
Его расчёты оправдались. Через три дня после того, как Несрин оказалась за высокой оградой санатория, из больницы выписали Назан. Её занесли в картотеку проституток. Податься ей теперь было некуда, и она поселилась у Сами.
— Хочешь, сходим к тётке за твоим чемоданом, — как-то предложил Сами. Но Назан не пожелала видеть тётку, она не могла слышать о ней. Прошлого больше не существовало. Отныне и до конца своих дней она женщина, отверженная всем светом. Муж и сын стали для неё каким-то далёким, священным воспоминанием. Назан считала, что одним только своим грязным существованием она бросает тень на их чистую жизнь. Нет, она не имела права даже напоминать им о себе!
Как и в доме Мазхара, Назан стала у Сами не хозяйкой, а прислугой.
Очень скоро он пресытился тем, чего так страстно желал, и стал надолго покидать Назан в тёмной сырой квартире. Он ел, пил, развлекался, а часто и ночи проводил где-то вне дома.
Иногда, возвращаясь домой, Сами спрашивал себя: неужели это та самая женщина, ради которой он ещё недавно, забыв обо всём, отправлялся в такую даль, часами торчал в Сулеймание и был готов на всё, лишь бы добиться обладания? Да, это была она. Но во что превратилась эта женщина! Менее всего она старалась угодить ему как любовница. Зато он всегда находил дома готовый обед, убранную постель, выстиранное бельё и хорошо отглаженные сорочки. Ему более не надо было заботиться обо всём этом.
Назан не жаловалась на судьбу, не приставала с просьбами взять её с собой, не требовала внимания и не докучала расспросами, как это делала истеричная, ревнивая Несрин.
Однажды Сами привёз домой два больших кожаных чемодана. Он велел Назан немедленно вынести все вещи из комнаты, которая примыкала к кухне. Даже не спросив, для чего понадобилась эта комната, она засучила рукава и принялась за уборку. Потом он приказал внести туда чемоданы. Они были очень тяжёлые. Что в них? Она не спросила. Да ей бы всё равно не ответили. И вообще она не проявила ко всему этому ни малейшего интереса. Сами запер комнату на замок, а ключ держал при себе.
Несколько дней спустя он сказал:
— После полуночи ко мне придёт один человек. Ты пригласишь его в квартиру и покажешь комнату. Ключ у него есть, он сам откроет. Да, он любит кофе. Позаботься, чтобы он не испытывал в нём недостатка.
Действительно, после полуночи постучался какой-то коротышка с хитрыми бесовскими глазками и слегка поседевшей головой. Он тяжело дышал, словно убегал от погони. Человек говорил по-турецки с сильным акцентом, по-видимому, он был иностранец.
Назан подвела его к двери запертой комнаты, он вытащил из кармана ключ и открыл замок.
— Кофе желаете?
Незнакомец улыбнулся и кивнул!
До самого утра Назан время от времени стучалась в дверь и протягивала чашку кофе. Но ни разу она не проявила ни малейшего любопытства. Ей было решительно всё равно, чем занимается этот маленький человечек, хлопотавший вокруг какого-то станка.
После той ночи к ним в дом стали частенько наведываться какие-то странные субъекты. Они никогда не задерживались надолго и быстро выскальзывали в дверь, унося под мышкой какие-то пакеты. Через некоторое время такие пакеты стали давать и Назан. Их надо было доставлять в указанное место. Она выполняла поручение, не зная, что в этих пакетах, зачем она их носит, кому отдаёт. Она делала всё машинально, с полным равнодушием к происходящему.
В определённые дни ей, как зарегистрированной проститутке, надлежало являться на медицинское освидетельствование. Врачи неизменно писали «здорова», поскольку она избавилась от венерической болезни. Но её душевный недуг не только не исцелялся, а рос, рос с каждым днём. Чем дальше, тем больше отгораживалась она от внешнего мира и ещё глубже замыкалась в себе. И никто вокруг не проявлял к ней никакого участия или интереса.
Правда, когда эта с виду добропорядочная дама выходила из дому или возвращалась назад, степенно шествуя в своём сером манто, с ней не раз пытались заговорить — то приказчик соседней лавки, то торговец вином. Но она даже не удостаивала их взглядом. Назан вообще ничего не замечала. Все чувства вытеснила в ней скорбь матери, потерявшей сына. Перед нею всегда был образ маленького существа с золотистой кудрявой головкой…
Когда, переделав все домашние дела, она могла наконец предаться думам о сыне, из глаз её одна за другой скатывались крупные, прозрачные как алмазы слёзы.
Никогда больше не обнимет она своего сына! Если даже Мазхар-бей (иначе она не могла его называть, ведь он уже не муж, а посторонний человек) приедет в Стамбул и будет её разыскивать, она не сможет вернуться. Всё безвозвратно погибло! Нет больше порядочной женщины по имени Назан. Её навсегда заклеймили страшным словом «проститутка»!
Она не совершала постыдного поступка. Не считала себя преступницей. Разве была она виновата в том, что произошло? Люди бросили её в бездну, и никому на свете больше не было до неё дела.
Быть может, ещё в первые дни после несчастья Назан покончила бы с собой, но её удерживала мысль о сыне. А потом на голову свалились заботы о доме Сами. Надо было содержать всё в чистоте и порядке. Появился мужчина, который распоряжался ею, нередко бранил, а иногда бросал на кровать и утолял своё желание…
Но Сами охотно уступал её и другим. А ей было всё равно, — он ли, другой, третий, сотый… Назан всё больше опускалась, и, неведомо как, к ней пристало прозвище «Спущенный чулок». «Ну и вид у тебя, девица! Хоть бы красоту навела!» — говорили ей иногда. В ответ она лишь горько усмехалась. И снова уходила в себя.
Да, зачастую она была слишком небрежна к себе. Она не красилась, не делала причёсок и не прихорашивалась, как уличные потаскушки. Но если говорить правду, то чулки у неё были в порядке, а обидное прозвище «Спущенный чулок» возникло потому, что чересчур уж была она безропотна и покорна. Все видели, как она чистоплотна. Жилище Сами не походило на большинство домов Бейоглу, где разило мочой и ещё чёрт знает чем. У Назан всё сверкало чистотой.
Весна пришла в Стамбул только в последние дни мая. Всё быстро расцвело, и люди устремились за город, торопясь погреться на лоне природы под лучами уже припекавшего солнца. Но Назан видела весеннее небо только в те короткие минуты, когда развешивала бельё на террасе.
— Да продлятся твои дни, Назан, — сказал ей однажды Сами. По телу Назан пробежала дрожь, когда она услышала эти слова. — Вчера ночью скончалась Несрин!
В первый момент она почувствовала облегчение. На лице появилось выражение радости. Но через миг оно снова стало мрачным. Брови сдвинулись, и на длинных ресницах сверкнули слёзы.
— Бедная, несчастная Несрин!
— Несчастная? Да ты во сто крат несчастнее её! К ней хоть пришло избавление.
Назан спохватилась и, словно улитка, случайно задевшая что-то рогом, вновь ушла в свою раковину. Отныне она поклялась не показывать никому своих слез. Зато забравшись в тёмную кухню и стоя у грязной лохани, она дала себе волю. Горячие слёзы лились по её лицу. Она вспоминала первую ночь их знакомства с Несрин, проведённую в поезде. «Как старалась она поддержать меня в тяжёлую минуту! А чем я ей отплатила? О нет! Каковы бы ни были обстоятельства, которые привели меня в дом Сами, но я сошлась с её возлюбленным. Люди правы, когда говорят, что я воспользовалась болезнью несчастной Несрин!»
Долго укоряла себя Назан, но постепенно она стала реже вспоминать об умершей и снова целиком отдалась мыслям о сыне. Её скорбь становилась всё глубже, перерастая уже в настоящее помешательство.
Как-то она пошла к ювелиру и попросила выгравировать на внутренней стороне перстня при имени: «Халдун, Мазхар, Назан». Оставаясь одна, Назан обычно снимала перстень, прижимала его к лицу, к глазам и целовала, целовала без конца.
Перстень всегда привлекал внимание людей. Мужчины, с которыми она проводила ночи, спрашивали: «Откуда ты заполучила такой перстень?» А иные полушутя добавляли: «Уж не от самого ли султана досталась тебе эта штуковина?» Назан не отвечала. Что могла она сказать? «Муж купил»? Значит, он был богат, ведь перстень стоил много денег. Но её могли спросить: «Какой муж? Сами?» Однако те, кто бывал у них, знали, что Сами не слишком щедр на подарки. Тогда какой же муж? Стали бы допытываться, и Сами мог бы сказать о Мазхаре. А она не желала, чтобы её запятнанное имя даже упоминалось рядом с именем Мазхар-бея.
К счастью, никто и не думал всерьёз, что у неё на руке настоящий бриллиантовый перстень…
В ту ночь у них собралось особенно много народу. Сами поманил Назан в сторонку и предупредил:
— Если ещё кто-нибудь постучит, смотри не открывай!
Мужчины заперлись в комнатке возле кухни, а Назан было приказано время от времени приносить им кофе.
Поздней ночью один из приятелей Сами — высокий мужчина — вышел в уборную. Назан, дремавшая в углу кухни, не обратила на него внимания. Но, когда он направился к наружной двери и стал отодвигать засов, она вскочила — ведь Сами приказал не отпирать.
— Я за сигаретами, — спокойно сказал верзила, — пропусти, сейчас вернусь. — И вышел на улицу.
Назан не успела задвинуть засов — в дверь ворвался полицейский, за ним другой, третий… Сколько их, десять или больше?.. Держа в руках пистолеты, они кинулись в комнату, где находились Сами и его гости. Но и тех было немало, и все они тоже были вооружены. Грянули выстрелы…
Вся операция продолжалась несколько минут. Полицейским удалось взять верх. Они тут же вынесли печатный станок и пачки новеньких, только что отпечатанных хрустящих банкнот. Преступники были выстроены в ряд и один за другим выведены на улицу. Среди них была и Назан. У дверей толпились любопытные. Прозвучавшие в ночи выстрелы разбудили весь квартал.
Назан была как во сне. Она ничего не понимала. Почему полицейские ворвались в их дом? Откуда появились эти пачки денег?
Их втолкнули в полицейский автомобиль, и он быстро помчался по тихим улицам. Назан вдруг вспомнила, что на террасе осталось много белья, которое она развесила ещё днём, — ведь она обстирывала не только Сами, но и его приятелей, — и очень заволновалась. Она подозревала, что одна из соседок, стиравшая бельё для жильцов их дома, была нечиста на руку. Недавно пропала сорочка Сами. А если ей не удастся рано утром снять бельё, то эта скверная женщина опять что-нибудь украдёт.
За ночь её несколько раз водили на допрос. Она рассказывала всё, что знала о маленькой комнатке, куда ей не разрешалось входить, но не переставала думать о белье. Наступило утро. Если она не снимет бельё до обеда, его наверняка разворуют!
Когда к окошечку камеры, в которой сидела Назан, подошёл полицейский с большими чёрными усами, она спросила:
— Скажите, меня отпустят до обеда?
Полицейский посмотрел на неё. «Вот сумасшедшая!» — словно говорил его взгляд.
— Отпустят! — бросил он насмешливо.
В это время появился другой полицейский.
— Домой торопится! — кивнул в сторону Назан черноусый.
— Вот эта?
— Она самая.
Они медленно пошли по коридору.
— А что она спрашивала?
— Да спросила, отпустят ли её до обеда.
— Ты бы ей ответил: «Непременно отпустят».
— Я так и сказал.
— Дурочкой прикидывается! Скоро, наверно, начнёт сумасшедшей притворяться. А похоже, что она там всем и заправляла.
— Скорей всего. Говорят, она и есть содержательница притона.
— Ишь ты! Всю банду укрывала, а теперь ещё притворяется! Потаскуха!
— Наверно, надеется ускользнуть от следствия.
— Посмотри, что в газете написано.
Полицейский вынул из кармана сложенную в несколько раз газету и протянул её товарищу.
17
В то же утро с тем же номером газеты в руках в дом вбежал Мазхар. Он лишь недавно вышел в самом лучшем расположении духа. Но сейчас его нельзя было узнать. Не замечая встревоженного взгляда Нериман, он почти бегом поднялся по ступенькам лестницы, едва не сбив с ног сына, ворвался в спальню, бросился на кровать и зарыдал. Впервые в жизни он так горько плакал.
Нериман не знала, что и подумать. Войдя в спальню, она увидела валявшуюся на полу газету. Под крупной фотографией на первой полосе огромными буквами было напечатано: «Фальшивомонетчики схвачены с поличным!» Среди группы мужчин была и одна женщина.
Пробегая глазами столбец за столбцом, Нериман почувствовала, что у неё захватывает дух. Она была не в силах произнести ни слова и молча взглянула на мужа. Он весь как-то обмяк, лицо совсем потемнело, губы стали синими.
Нериман не знала, что и подумать. Войдя в спальню, она увидела валявшуюся на полу газету. Под крупной фотографией на первой полосе огромными буквами было напечатано: «Фальшивомонетчики схвачены с поличным!» Среди группы мужчин была и одна женщина.
Пробегая глазами столбец за столбцом, Нериман почувствовала, что у неё захватывает дух. Она была не в силах произнести ни слова и молча взглянула на мужа. Он весь как-то обмяк, лицо совсем потемнело, губы стали синими.