Орхан Кемаль. Брошенная в бездну

   — Пора проучить эту негодницу-служанку, Мазхар, — сказала Нериман, подавая ему рюмку. — Совсем забываться стала. Только что обозвала Хаджер-ханым старушенцией…
   — Мать сама во всём виновата, — отвлекаясь от своих мыслей о Назан, проговорил Мазхар. — Никогда не знала, да и сейчас понятия не имеет, что такое человеческое достоинство. При чём же тут Наджие?
   — Согласна, но всему есть предел.
   Мазхар выпил коньяк, встал и, засунув руки в карманы брюк, принялся ходить взад и вперёд по комнате. Неожиданно мимо него, словно вихрь, промчался Халдун. Сердце у Мазхара сжалось. Что ждёт мальчика? Он подрастёт, пойдёт в школу, а его однокашники — об этом уж позаботятся взрослые — станут дразнить его: «шлюхин сын»! В конце концов он превратится в несчастного юношу, подобного героям плохих переводных романов, которыми Мазхар некогда зачитывался…
   Можно ли это предотвратить? Есть ли иной выход, кроме переезда в другой город? Мазхар уже говорил об этом с Нихатом, но тот и слушать ничего не хотел. Ведь пока Халдун начнёт посещать школу, уверял он, пройдёт по крайней мере два года. А к тому времени всё забудется.
   Ах, да ведь он сам, своими руками толкнул несчастную Назан в бездну! А завтра её позор станет источником страданий сына…
   По ночам ему снились кошмары. Стоило закрыть глаза, как перед ним возникала Назан. Она то сжималась в едва заметный комок, то превращалась в громадную змею, которая набрасывалась на него и душила. Мазхар задыхался, пытался кричать, но не мог выдавить ни звука и только тяжело стонал. Нериман начинала трясти его. Он просыпался в холодном поту.
   — Что с тобой, любимый?
   — Опять ужасный сон. Я видел её в тюрьме. Она ухватилась за решётку и кричала… «Это ты во всём виноват! Но спаси меня! Спаси ради сына!»
   Да, интуиция её не обманула! — думала Нериман. Мазхар убеждён, что его долг сделать всё для спасения матери сына.
   — Ты веришь, что Назан действительно стала содержательницей притона, как об этом писали газеты? — спросила она.
   — Кто знает?!
   — Во всяком случае, у неё должен быть адвокат.
   — Откуда ему взяться?
   — Быть может, она продала перстень?
   Мазхар совсем забыл о перстне.
   — Действительно! Ах, если бы она сообразила продать его и нанять адвоката.
   — Ну знаешь, женщина, которая впуталась в такие дела, не столь уж глупа, как это кажется.
   — Дай бог, чтоб так оно и было. Но я не уверен…
   — Да у них целая шайка. Наверно, сообщники ей помогут.
   Мазхар провёл с Назан под одной крышей шесть лет и очень хорошо знал её. Она была наивна и простодушна, как ребёнок. Он не мог припомнить, чтобы она хоть когда-нибудь схитрила… Разве только это колдовство? Но и здесь главной виновницей, несомненно, была его мать.
   — А если не будет адвоката, какой её ждёт приговор?
   — Безусловно, суровый. Ты вот говоришь о её сообщниках. А кто знает, что это за типы? Скорей всего, они постараются свалить на неё всю вину.
   Теперь Нериман не сомневалась: Мазхар хочет лично заняться делом Назан. Чего бы это ему ни стоило, но он должен избавиться от мучивших его угрызений совести.
   — Быть может, тебе следует поехать в Стамбул и самому посмотреть её дело?
   Мазхар не ожидал, что Нериман так легко согласится на это. «Искренне ли она говорит?» — подумал он.
   — Поехать в Стамбул?
   — Ну конечно.
   — И ты серьёзно?
   — Вполне. Ведь она мать твоего ребёнка. Сейчас ты свободен. Сроки разбора подготовленных судебных дел всё равно перенесены. Наконец, ты переменишь обстановку и в то же время сможешь заняться делом этой несчастной.
   Мазхар с признательностью посмотрел на Нериман и впервые за последние дни улыбнулся. Обняв жену, он воскликнул:
   — Какая ты славная!
   — Возможно… Но это главным образом потому, что я люблю тебя…
   Лёжа рядом, они чувствовали себя счастливыми и умиротворёнными. Говорить больше не хотелось. Но Мазхар никак не мог заснуть.
   — А знаешь что мы сделаем? Возьмём Халдуна и поедем в Стамбул все вместе!
   Нериман об этом не подумала. Но и в самом деле было бы неплохо поехать в Стамбул. Она попыталась бы помириться со своим старшим братом.
   Брат — почтенный торговец — содержал лавку трикотажных изделий на Крытом рынке. Несомненно, он очень обрадуется, узнав, что сестра покончила с прошлым.
   — Это было бы хорошо, если бы не два обстоятельства… Во-первых, поездка всей семьёй связана с лишними расходами…
   — Ну, это неважно! А что же во-вторых?
   — Ты захочешь, чтобы мать встретилась с сыном?
   — Нет! — решительно сказал Мазхар.
   — В таком случае, у меня нет возражений. Ведь если бы Халдун увидел мать за решёткой…
   — Нет-нет, этого не будет! Я понимаю…
   В эту ночь он вновь обрёл бодрость духа.
   На следующий день Нихат, взглянув на вошедшего в контору друга, изумился — перед ним был прежний Мазхар. Узнав о принятом решении, Нихат обрадовался не менее самого Мазхара.
   — Браво, браво! Признаться, другого от тебя и не ожидал. Не далее как вчера я уверял жену, что тот Мазхар, который мне дорог, не может стоять в стороне, когда речь идёт о судьбе Назан. А у нас всё складывается отлично. Рассмотрение подготовленных тобою дел отложено, кое-какие мелочи я сделаю сам. Но как быть с Хаджер-ханым?
   — Она останется здесь. Не брать же её с собой. К тому же она ушла от нас. Разве ты не знаешь?
   — Знаю. Но я хотел бы сказать, ты не сердись, пожалуйста… Хикмет не хочет с ней встречаться… Дело в том, что…
   — Стало быть, у них взаимная антипатия?
   — Да ведь и меня-то Хаджер-ханым не жалует…
   Внезапно дверь кабинета распахнулась, и на пороге появился маленький тщедушный человечек по имени Тейфик — известный всему городу алкоголик. Не раз он приходил в контору Мазхара требовать денег на выпивку. Если ему отказывали, Тейфик ругался на чём свет стоит. Он вёл себя так со всеми, не делая исключения и для губернатора. Такой уж был у него характер. «Одержимому Тейфику», так его прозвали, всё сходило с рук, никто и не думал на него сердиться. Напротив, многие любили его подзадорить и от души смеялись, когда он начинал браниться.
   Решив, что Одержимый Тейфик, как обычно, пришёл попрошайничать, Мазхар стал рыться в жилетном кармане.
   — Оставь при себе свои грязные деньги, негодник! Разве я просил у тебя взаймы?
   — А зачем в таком случае ты пришёл?
   Сегодня Тейфик был явно не склонен зубоскалить. Он поманил пальцем Мазхара:
   — Ну-ка, подойди ко мне!
   Мазхар подошёл.
   — Не сердись, что я отозвал тебя в сторону, — прошептал Одержимый и кивнул на Нихата: — Я не знаю этой рогатой скотины… Он мне что-то не нравится… Одним словом, я не хочу, чтобы он слышал.
   — Нихат?
   — Дерьмо твой Нихат! Да не в этом дело… Так вот, есть для тебя великая новость. Только уговор: как и от кого я узнал — не допытываться.
   — Плохая новость?
   — Да, плохая. Ты должен быть осторожен!
   — Это ещё почему?
   — Потому, что иначе тебя убьют!
   У Мазхара ёкнуло сердце, но он и виду не подал.
   — Кто же?
   — Не допытывайся, я предупреждал…
   — Ты серьёзно говоришь, Тейфик, или просто болтаешь?
   — А разве ты слышал когда-нибудь, чтобы я лгал? Тебя хотят убить. Вот и всё! А теперь выкладывай деньги на ракы!
   Получив несколько монет, Тейфик подошёл к Янъялы Нихату и, пристально посмотрев ему в глаза, выпалил:
   — Здравствуй!
   — Здравствуй, Тейфик-бей!
   — Смотри, не сломай язык! «Беями» называют только рогатых чертей, вроде тебя.
   Тейфик вышел.
   Нихат, хотя и был ещё новичком в городе, но уже наслышался о Тейфике, поэтому пропустил мимо ушей слова юродивого. Но что с Мазхаром? Сидит, обхватив голову руками, и молчит…
   — Что тебе нашептал этот Одержимый? — спросил Нихат.
   Мазхар вздохнул и грустно посмотрел на друга.
   — Он сказал, будто меня собираются убить.
   Нихат расхохотался:
   — И ты поверил этому типу?
   Но Мазхар полагал, что всё это неспроста. Тейфик, который слонялся по всему городу, частенько бывал и у фабриканта Шекир-паши, против которого Мазхар вёл дело. Может, он случайно пронюхал о готовившемся покушении?
   — Я не верю в предсказания, ворожей и прочую метафизику. Но иногда человек оказывается в такой ситуации, что…
   — Вот тут-то как раз и начинается метафизика!
   — Возможно. Однако любая ситуация вызывается конкретными причинами. И хотя эти причины мне хорошо известны, я не всегда могу представить себе, как избежать следствие, предотвратить нежелательный поворот событий.
   — Та или иная личность, — сказал Нихат, — не в силах преодолеть самое себя. Я поясню примером. Возьмём фабрику. Каждый, кто работает на фабрике, не более чем частица общего процесса. Он словно капля в реке. Так разве под силу такой капле оказать влияние на реку? Или, скажем, винтик в каком-нибудь механизме…
   — О нет, это другое дело! Иногда винтик может сыграть большую роль…
   — Короче говоря, дорогой, я убеждён, что отдельная личность, — ничто. Так было и так будет.
   — Да, но Мустафа Кемаль-паша — тоже «отдельная» личность.
   — Ну, это исключительная личность.
   — Следовательно, всё же один винтик иной раз может перевернуть на огромной фабрике всё вверх дном.
   — Но это не более чем случайность.
   — Случайность? А вся человеческая история? Ведь в ней тоже всё менялось в зависимости от стечения различных случайностей. По существу, судьба всей цивилизации и определялась столкновением этих случайностей. Но в действительности это лишь кажущиеся случайности, и направление всего исторического процесса, всей цивилизации зависит не от какого-то фатума, а от действия определённых закономерностей. Вот что такое в действительности все эти случайности.
   — Охо-хо-хо! Кого я вижу перед собой? Уж не пророка ли?
   Но Мазхар не был склонен шутить.
   — Однако разве в данном случае, — размышлял он вслух, — необходимость состоит в том, чтобы я был убит? Необходимость?! Нет! Но тогда что же это?
   — Лучше скажи, дорогой, когда ты собираешься ехать в Стамбул?
   — В самые ближайшие дни. Может, в конце недели.
   — До конца недели ещё целых пять дней. Было бы лучше, если бы ты не мешкал и уехал, скажем, послезавтра. А сына можно оставить у нас.
   — Действительно, было бы неплохо. Ты думаешь, это возможно?
   — Несомненно. Во-первых, Халдун без ума от Милой тёти! А во-вторых, он мой будущий зять. Вчера Хикмет в шутку спросила у него, возьмёт ли он замуж нашу дочку, если она когда-нибудь родится. И Халдун вполне серьёзно ответил: «Конечно!» Словом, о сыне можешь не беспокоиться, незачем таскать его, будет только путаться у вас под ногами. Поезжайте вдвоём.
   Такое решение пришлось по душе и Нериман и Халдуну. Отъезд был назначен на следующий день.
   Под вечер Мазхар отправился навестить мать. Он долго стучал и уже собрался было уйти, когда дверь вдруг открылась. На пороге появилась Хаджер-ханым. У неё был растерянный вид.
   — Ты мылась?
   — Нет… Ах да, я спала, — но, поняв, что Мазхар с изумлением смотрит на её распущенные волосы, спохватилась и пробормотала: — То есть я собиралась мыть голову…
   Сбивчивые объяснения матери показались Мазхару довольно странными, но он не обратил на них особого внимания.
   Понемногу Хаджер-ханым пришла в себя, но вдруг заметила, что возле тахты, на которой уселся сын, валяется носок Рызы и её собственная подвязка. Старуха едва не задохнулась от испуга.
   — Посмотри-ка, Мазхар, что там ползёт по стене? — засуетилась она.
   Пока Мазхар внимательно рассматривал место, на которое она указала, Хаджер-ханым быстрым движением ноги задвинула носок под кровать.
   — Да где, не вижу? Здесь ничего нет.
   — А я подумала, что там клоп.
   — Постарела ты, мама, тебе уже начинает мерещиться…
   — Что поделаешь? — с притворным огорчением сказала Хаджер-ханым. — От горя и не то бывает, дитя моё.
   Уголком глаза она взглянула на дверь, которая вела в соседнюю комнату. Только бы не вздумал Мазхар осмотреть её новое жильё! Но, слава аллаху, у него, кажется, нет такого желания.
   Мазхар в двух словах сообщил ей о предстоящей поездке и, выложив деньги для уплаты за аренду дома, собрался уходить.
   — Почему ты так торопишься, выпей кофе.
   — Не хочется.
   — Значит, завтра уезжаете?
   — Уезжаем.
   — Да сохранит вас аллах! И долго там пробудете?
   — Нет, мама. Неделю — дней десять, самое большее две недели.
   — Ну, счастливого пути, сынок!
   Выпроводив наконец, нежданного гостя, Хаджер-ханым свободно вздохнула. Прибежал Рыза, он сидел в одних подштанниках в соседней комнате и изрядно продрог. Придвинувшись к самому мангалу, Рыза сказал, довольно потирая руки:
   — Не перевелись ещё блага на этом свете!
   — В Стамбул едут, — сказала Хаджер-ханым, забираясь под одеяло.
   Он слышал весь разговор, но больше всего его занимали оставленные Мазхаром деньги.
   — А сколько там? — кивнул он на кредитки.
   — Только для уплаты за квартиру.
   — Но ведь мы внесли за три месяца вперёд!
   Хаджер-ханым совсем забыла, что Рыза знает об этом.
   — Видишь, какие мы с сыном рассеянные люди. Но… теперь я поделю эти деньги с тобой.
   Рыза молчал.
   — Полно дуться, бери хоть все!
 
 
   Чёрный ход пригодился. Спрятав деньги, полученные от Хаджер-ханым, Рыза незаметно выбрался из домика и зашагал к бару. На улицах уже зажглись фонари, но лавки ещё были открыты. Надо бы купить подарок Наджие, заткнуть ей глотку. Ведь она могла его заподозрить.
   Рыза приобрёл в лавке красный халат с синими цветочками и красные домашние туфли на каблучках. Под утро, возвратясь с работы домой, он положил подарки подле спавшей жены.
   Проснувшись, Наджие не могла прийти в себя от изумления. Она взглянула на мужа: бледен как покойник! Только сейчас она заметила, как осунулось за последние дни его лицо. Что его так выматывает? Может, завёл в баре шашни с какой-нибудь красоткой?.. Вряд ли, ведь им нужны с толстым кошельком… Должно быть, просто устаёт от работы, решила Наджие и пошла в кухню приготовить кофе.
   Почуяв аромат, Рыза проснулся… И не поверил своим глазам: жена подала ему кофе в постель! Она не делала этого уже много лет.
   Рыза даже подскочил от удовольствия.
   — Браво, Наджие! Ты настоящая женщина, клянусь аллахом!
   — Конечно, женщина! Ты знаешь свои мужские дела, а я свои женские.
   — Понравился тебе халат?
   — Очень! А сколько ты отдал за него?
   — Это тебя не касается. Ну а туфли?
   — Тоже хороши! Но странно всё же… Откуда у тебя деньги?
   — Выиграл в карты.
   — Опять принялся за старое? Мало мы хватили горя из-за этих проклятых карт?
   Потягивая из чашечки кофе, Рыза оправдывался:
   — На свои, что ли, играю? За меня ставит один приятель. Выигрыш делим пополам, а если проиграю, расплачивается он.
   — Так бы и говорил. Но смотри, на свои не вздумай играть.
   — Сумасшедший я, что ли?
   И, словно он не был в курсе дела, Рыза спросил:
   — Как там у них дела, едут в Стамбул?
   — Сегодня вечером. Дом запрут, а мне и кухарке дали отпуск на две недели. Халдуна оставляют у Хикмет-ханым.
   — Жаль малыша! Испортят его эти друзья Мазхара! Почему было не оставить ребёнка у бабки?
   Наджие вспомнила, как суетился Рыза, помогая Хаджер-ханым переезжать на новую квартиру.
   — Пусть у неё глаза повылазят! — с сердцем сказала она, скорчив гримасу.
   Рыза промолчал.
   — Как, по-твоему, есть у старухи деньги? — спросил он, заметив, что жена немного успокоилась.
   — Конечно, есть.
   — Знаешь, о чём я подумал…
   — О чём? — сердито глянула на мужа Наджие.
   — Ну вот, тебе в голову лезет всякая ерунда. А зря! Если бы ты захотела, мы бы обставили старуху и выудили у неё денежки на кабачок.
   — Пропади пропадом её деньги! — крикнула Наджие. — Как же, даст тебе что-нибудь эта старая ведьма! Вон как надрывался, перетаскивая её вещи, а много она тебе заплатила?
   — Так ведь это я сделал из уважения к Мазхар-бею!
   — Рассказывай! А самому небось нравится, как она заигрывает…
   — Скажешь тоже! Она мне в матери годится!
   «И в самом деле, — подумала Наджие. — Стоит ли так беспокоиться? На него и смотреть страшно — кожа да кости. Со мной, молодой, и то не знает, что делать…»
   — Ну, я пошла. Скорей бы наступал вечер — пусть хоть ко всем чертям убираются, отдохнуть бы от них. Ох, буду завтра дрыхнуть до самого полудня!
 
 
   Сидя в купе, Нериман не сводила глаз с Мазхара, рассеянно смотревшего в окно. «А если, — с тревогой думала она, — Мазхар в порыве раскаяния предложит Назан возвратиться домой?.. Нет-нет, ведь она совершила преступление, сидит в тюрьме. А оттуда не уходят, когда вздумается…»
   — Сколько ей всё-таки могут дать?
   — Трудно что-либо предположить, не познакомившись с её делом.
   — Наверно, от трёх до пяти лет?
   — Вполне возможно.
   — Бедняжка!
   Мазхар вздохнул и промолчал. Если высказать свои мысли вслух, это может лишь принести новые страдания жене. Она и без того казалась очень расстроенной.
   — Я боюсь за Халдуна, — сказал Мазхар. — Что с ним будет, когда он подрастёт и узнает… что его мать — падшая женщина!
   По лицу Нериман прошла тень. Сердце у неё сжалось.
   — Но ведь не так уж трудно выйти из этого положения. Надо помочь ей стать на ноги… Возвратить её назад… Всю свою жизнь ты посвятил тому, чтобы помогать подняться падшим… В этом твой долг…
   Она расплакалась.
   — Ты неправильно меня поняла, дорогая, — пытался успокоить её Мазхар. — У меня совсем другая цель. Ведь это ты подала мысль поехать в Стамбул и помочь Назан. Если хочешь, мы сейчас же возвратимся назад. Наконец, можно приехать в Стамбул и не встречаться с ней. По-моему, Назан — конченая женщина. Я беспокоюсь о сыне… А ну-ка, подними голову!
   В огромных глазах Нериман, обрамлённых влажными ресницами, вновь засветилась улыбка. Она уже сожалела о недавней слабости и, словно оправдываясь, сказала:
   — Ничего не могу с собой поделать. Это сильнее меня.
   — Если хочешь, я и не загляну в тюрьму. Отдохнём пару деньков у твоего старшего брата, съездим на горячие источники в Бурсу — и домой. Решено?
   — Нет, нет! Как решили, так и сделаем. Сначала побываем у брата, а потом ты займёшься делом Назан.
   — Воля твоя, Нериман!
   За окном чернела ночь. Мазхар глядел на заплаканное лицо Нериман. Сейчас жена казалась ему особенно красивой и желанной.
   — Не могу забыть Одержимого Тейфика, — сказала Нериман, нарушив молчание. — Ах, Мазхар! Послушай меня хоть раз в жизни, брось это дело против фабриканта Шекир-паши!
   — Ты, возможно, права, дорогая. Но это вопрос принципа. Я не могу всё так оставить. Выиграет тот, кто окажется упорней.
   — А вот Нихат-бей…
   — Я не Нихат и не могу поступаться своими убеждениями. Если бы я не состоял в партии, Шекир-паша уже давно свёл бы со мной счёты. Моя принадлежность к партии является для него определённой преградой. Это, конечно, не значит, что я полностью застрахован… Быть может, в совершенно неожиданный момент со мной расправятся — и концы в воду! Весь вопрос в том…
   — В том, чтобы не допустить какой-нибудь оплошности, вот и всё…
   Пронзительный гудок паровоза прервал их невесёлые думы.
   — Что это за станция?
   — Не знаю, какой-то разъезд.
   Он посмотрел в окно. Впереди мелькали огни.
   Было поздно. Мазхар задремал и во сне увидел Назан. «Я отомщу, отомщу!» — кричала она. Мазхар проснулся в холодном поту.
   Темнота за окном медленно растворялась в предрассветных сумерках. Далеко на горизонте едва проступала тёмная гряда гор. Вскоре из-за них поднялся раскалённый шар солнца.

19

   Кривоногая коротышка надзирательница закричала на весь тюремный двор:
   — Эй, фальшивомонетчица!
   Назан развешивала бельё арестантки Недиме, по прозвищу Цыганка. Она обернулась:
   — Вы меня?
   — А ну, иди сюда!
   — Зачем она тебе понадобилась? — раздался за спиной надзирательницы голос.
   Коротышка повернула голову. Этот сиплый голос принадлежал худой, высокой, словно жердь, Недиме.
   — К ней, — тюремщица указала пальцем на Назан, — адвокат пришёл.
   Недиме не поверила.
   — Будет брехать-то, какой ещё адвокат? У этой горемыки, кроме меня и аллаха, никого нет на свете!
   Назан подошла к ним, вытирая руки о полы халата. Недиме спросила:
   — Это что за адвокат, девка? Кто мог к тебе прийти?
   Недиме, осуждённая за контрабандную торговлю гашишем, уже приучила «новенькую» курить папиросы с наркотиками. Назан стала теперь какой-то вялой, безразличной. Сейчас она тупо смотрела на свою покровительницу.
   — Совсем в идиотку превратилась! Отвечай!
   Но Назан не знала что и сказать, она сама ничего не понимала. Ведь те люди, с которыми она была схвачена в квартире Сами, взвалили всю вину на неё. Они не могли прислать адвоката. А тётка…
   Недиме не унималась:
   — Ступай, ступай, недотёпа злосчастная! Тоже мне фальшивомонетчица! Голову бы твоему следователю отвинтить, не мозги у него, а репа! Этакой дурёхе не то что деньги печатать, а… — Она пустила непристойную остроту и смачно выругалась. Арестантки покатились со смеху. Коротышка надзирательница строго прикрикнула на них и велела Назан следовать за ней.
   С тех пор как Назан оказалась в отделении тюрьмы для лиц, совершивших особо тяжкие преступления, прошло немало дней. Она привыкла к ругательствам, пинкам и пощёчинам, которыми частенько награждала её Цыганка Недиме. Назан всё сносила безропотно, тем более что за душой у бедняги не было ни гроша.
   Впрочем, если бы у неё и водились деньги, это бы её не спасло. Безвольная, кроткая, она неизбежно превратилась бы в тень властной сестрицы Недиме. Бывалая арестантка мигом прибрала к рукам «новенькую». Она требовала, чтобы та стряпала и подавала ей обед и содержала их немудрёное тюремное хозяйство в полном порядке.
   Всё сложилось так, что здесь, в тюрьме, Назан опять попала в привычную колею. Недиме была скорее мужчиной в образе женщины, чем её товаркой по несчастью. Подобно тем, кто недавно валялся с Назан в постели, эта строптивая женщина предъявляла на неё свои ничем не ограниченные права. И если бы Цыганка приказала ей умереть, она, не рассуждая, покорилась бы своей участи.
   Когда, намаявшись за день, Назан добиралась наконец до нар, Недиме взглядом приказывала ей лезть к ней под одеяло. Вскоре женщины, лежавшие вокруг, засыпали. В тюрьме наступала тишина, нарушаемая лишь стуком кованых сапог стражников, ходивших взад и вперёд по каменным плитам коридора. И тогда Недиме, растолкав задремавшую Назан, приказывала ей любить себя.
   Сначала Назан испытывала ужас и отвращение. Она плакала, часто ей становилось дурно. Однако пощёчины, на которые не скупилась Недиме, и её цыганский, колючий, как острие ножа, взгляд сломили Назан. Она покорно приняла и это. Могла ли она противиться сестрице Недиме, ведь та кормила её? Да и что, собственно, значили объятия и ласки такой же арестантки, как она сама, после того, что ей приходилось терпеть в доме Сами?..
   Назан плелась по длинным тюремным коридорам вслед за кривоногой коротышкой, пытаясь сообразить, кто же мог прислать ей адвоката. Сердце бешено стучало у самого горла. Наконец надзирательница остановилась. В ответ на её почтительный стук за дверью послышался бас:
   — Войдите!
   — Подожди здесь, — бросила надзирательница и вошла в канцелярию.
   — Арестантка Назан доставлена по вашему приказанию.
   — Введи её сюда! — раздражённо сказал начальник тюрьмы.
   Назан робко переступила порог и замерла… В углу на скамейке сидел Мазхар-бей… Комната заходила у неё перед глазами! Она попятилась к двери и прислонилась к стене. Ноги более не держали её, и она сползла на пол, сотрясаясь от рыданий. Всё отодвинулось куда-то далеко-далеко. Не было ни тюрьмы, ни грозного начальника, ни даже её бывшего мужа… И только слёзы, слёзы, которые накопились у неё за эти годы, вдруг прорвались и хлынули неудержимым потоком…
   Мазхар, потрясённый видом Назан, дрожал от волнения. Мысль о том, что он повинен в её страданиях, вызвала в нём нестерпимую боль и горечь позднего раскаяния. Бледный как полотно, он подбежал к Назан, схватил её за руки и попытался поднять. Но на это не хватило сил.
   — Не плачь, Назан, не плачь! Смотри, я пришёл, — успокаивал он рыдавшую Назан. — Не убивайся так, всё ещё переменится к лучшему. Я ознакомился с твоим делом и полагаю, что правосудие не будет к тебе слишком суровым. Ведь ты была не более чем пособницей, а преступление совершили другие. Не надо так терзать себя!
   Назан ничего более не видела и не слышала. Перестав плакать, она прикрыла лицо руками, словно отказываясь глядеть на белый свет.
   Её привёл в себя резкий окрик начальника тюрьмы. Чего же она медлит? Время свидания, которое он разрешил исключительно из уважения к Мазхар-бею, истекает…
   Мазхар пододвинул ей скамью, и Назан машинально присела на самый край. Медленно подняв глаза, она спросила:
   — А как мой Халдун?
   Мазхар отвернулся, чтобы скрыть набежавшие слёзы.
   — Не беспокойся! Мальчик чувствует себя очень хорошо!
   — Вспоминает обо мне?
   Ком подкатил к горлу Мазхара. «Что ей ответить? Как лучше сказать, скучает или не скучает?»
   — Разве он может не вспоминать о матери?
   — Прошу вас, никогда не говорите ему… Я хочу, чтобы он никогда не узнал… что стала скверной женщиной.
   Мазхар более не мог терпеть этой пытки. С трудом сдерживая себя, он отошёл к окну. «О аллах! Какое страшное превращение!»