Страница:
Халдун приложился к дядиной руке, поздоровался с Нермин и сел на предложенный ею стул.
Поздравив его с успешным завершением ученья, Нихат-бей спросил:
— Итак, лицей позади, какие же теперь у тебя планы?
Халдун давно был готов к ответу на этот вопрос.
— Я поступаю на медицинский факультет.
— Отлично. Твой отец всегда мечтал видеть тебя врачом. Но как же ты намерен осуществить своё желание? Быть может, — улыбнулся Нихат-бей, — ты рассчитываешь на стипендию?
— На медицинском факультете нет, к сожалению, стипендий. Поэтому я поступлю в военно-медицинскую академию.
— Значит, ты решил стать военным врачом, поскольку в академии обучают за счёт государства? Против этого трудно возражать. Тем более, — подмигнул дядя, — что из столовой доносятся такие ароматы, которые способны возбудить аппетит даже у больного.
Тётя приготовила в честь Халдуна отличный праздничный ужин. Хозяин дома не желал более обращать внимания на свой грипп. Он поднялся с постели и сел вместе со всеми за стол.
Бутылка ароматного вина подействовала лучше всякого лекарства. Нихат-бей ел с большим удовольствием, оживлённо разговаривал и смеялся. Время от времени он поглядывал на Нермин. Через шесть лет, когда Халдун закончит медицинское образование, ей будет пятнадцать. Ещё три года у Халдуна отнимет военная служба. Таким образом, в общей сложности через девять-десять лет они смогут стать парой. Для Нермин это хорошая перспектива. К тому времени и она закончит лицей. А разве они могли бы найти для своей дочери кого-нибудь лучше Халдуна?
Нихат-бей наполнил вином стакан и залпом осушил его.
Ночью они говорили об этом с женой.
— Сегодня за столом, — сказала Хикмет-ханым, — когда наша дочка щебетала «братик Халдун, братик Халдун!», сердце моё замирало от волнения. Если бы я не боялась смутить нашего мальчика, то тут же сказала бы, что их надо обручить.
— О, здесь надо действовать осторожно. Ты же знаешь, как щепетилен Халдун. Я надеюсь, что мне удастся уговорить его поступить в университет. Но сейчас просто невозможно заговаривать о браке с Нермин. Ведь он мог бы подумать, что я соглашаюсь взять на себя все расходы только потому, что прочу за него свою дочь.
— Делай, что хочешь, но уговори его.
— Попытаюсь, но я не уверен в успехе. Юноша слишком похож на своего отца. А ты не можешь не помнить, как твёрдо придерживался он своих убеждений и принципов. Именно потому Мазхар и покинул этот мир в самом расцвете сил… Да, трудно, очень трудно уговорить Халдуна, не задев его самолюбия.
— Но ты уж постарайся!
Нихат-бей действительно не пожалел сил. К каким только аргументам он не прибегал! Его доводы, словно тысячи ручейков, сбегались в большую реку. В конце концов Халдун дал согласие поступить на медицинский факультет Стамбульского университета.
И всё же Халдун сомневался в правилвности своего решения. Ведь он не был их родным сыном. На его обучение уйдёт немало средств… Чем он мог отплатить им за такую щедрость?..
В то лето они отправились в Стамбул все вместе. В одном из дачных пригородов Нихат снял прелестный, утопавший в зелени коттедж.
Ранним утром все вчетвером шли на пляж, купались в море, после чего старшие возвращались домой.
Нермин особенно любила эти часы. Хотя ни отец, ни мать не препятствовали её играм с братиком Халдуном, всё же без родителей было как-то вольготней. То же чувствовал и девятнадцатилетний Халдун, невольно засматривавшийся на ноги и бёдра не по возрасту развитой Нермин. Но более всего он любовался её золотистыми локонами. Его охватывало чувство глубокого счастья, когда, укрывшись с Нермин в тени деревьев, он брал в свои грубоватые ладони её маленькие руки и начинал рассказывать девочке одну из сказок Андерсена.
Это было чудесное лето! А через год они снова приехали в Стамбул. Им повезло, прошлогодний коттедж ещё не был сдан. И всё было, как прежде, только Халдун отметил про себя, что Нермин похорошела, а в её взгляде появилось что-то новое.
Вечером, когда взошла луна, они спустились в сад. На чистом небе ярко светила луна и сверкали звёзды. Но в гуще деревьев, куда они забрались, было почти темно.
— Как вы думаете, я повзрослела? — спросила Нермин.
— И даже очень.
— Благодарю вас! Но это и только…
— Нет, ты не только повзрослела, — сказал Халдун и, немного помедлив, добавил: — Ты очень похорошела… — Он привлёк Нермин к себе и поцеловал в губы.
Они опустились на траву возле ствола упавшего дерева.
— Я всю зиму думал о тебе, — сказал Халдун.
— Вот как? Почему же вы мне не писали?
Некоторое время они сидели молча. Нермин вспоминала минувшую зиму —дождливую и бесконечно долгую. По ночам слышался глухой рокот моря. И ей было очень тоскливо, а от Халдуна подолгу не приходили письма.
— Но ведь я, хоть и редко, писал твоим родителям, — нарушил наконец тишину Халдун. — Впрочем, и тебе писал не однажды.
— А я ни разу не получала!
— И получать было нечего. Эти письма не отправлялись…
— Почему же?
— Я не мог этого сделать. Боялся оказаться в неловком положении. Ты была ещё слишком мала, чтобы вести самостоятельную переписку.
— А сейчас?
— О, теперь ты стала вполне взрослой девушкой!..
Это лето они провели в прогулках, задушевных беседах и встречах в саду при луне. А расставшись, всю зиму обменивались письмами, полными горячих признаний.
Нермин и не думала прятать послания своего наречённого. Поэтому Хикмет-ханым не стоило особого труда их прочитывать. Её поразили глубина и серьёзность чувств, захвативших юного Халдуна и подраставшую Нермин. Но она не испытывала тревоги, ибо видела, как чиста их расцветавшая любовь.
Вновь пришло лето, и Нихат-бей написал Халдуну, что поручает ему подыскать для них подходящий домик на берегу Босфора. Халдун проявил невероятное усердие, осмотрев чуть ли не все дачные особняки Стамбула. По совету своего приятеля он остановил выбор на прелестном коттедже в предместье Бургазе. Однако его смущала высокая арендная плата. Он написал об этом Нихат-бею.
В ответном письме сообщалось, что его выбор одобрён. Нихат-бей просил также встретить жену и Нермин, поскольку они едут одни.
Через три дня Халдун встретил Хикмет-ханым и ещё более похорошевшую Нермин на вокзале Хайдарпаша. Почему же, однако, не приехал Нихат-бей? Ему ответили, что он по горло занят важными делами.
Хикмет-ханым была в восторге от дачи. Она подробно описывала мужу, как они устроились, и сообщала, что их дочь не может и часа пробыть без Халдуна…
Нихат-бей, углубившийся в чтение письма, не заметил, что кто-то вошёл в контору.
— Как поживаете, отшельник, уйдя от суеты мирской? — услыхал он голос одного из своих приятелей адвокатов, раздавшийся над самым ухом.
— Добро пожаловать, — пригласил Нихат-бей, вставая. — Я очень рад, очень рад!
— Да я, собственно, уже пожаловал, коллега, хоть и не был встречен подобающим церемониалом.
Нихат-бей отодвинул письмо в сторону. Его глаза смеялись.
— Ты прав, дорогой. Я был так увлечён, что пренебрёг элементарными правилами этикета! Что будешь пить, чай, кофе?
— От чашечки кофе я бы не отказался.
Секретарь тотчас был послан в соседнюю кофейню, и разговор возобновился.
— Почему всё-таки ты не поехал отдыхать в Стамбул?
— Слишком дорогое удовольствие!
— Слава аллаху, ты зарабатываешь больше всех нас. Дом у тебя — настоящий дворец! Чего стоит одна мебель!
Всё это было верно. Он не испытывал недостатка ни в чём и, уж конечно, мог позволить себе поездку в Стамбул. Да, деньги у него были. Но Нихат не хотел открывать истинную причину, по которой отказался от поездки. Зачем было рассказывать этому закоренелому холостяку, что он решил не связывать своим присутствием дочь и будущего зятя?
Гость лениво зевнул, посмотрел на часы и сказал:
— Вставай, я сведу тебя в одно местечко.
— А, собственно, куда? — нерешительно спросил Нихат, которому было известно, что его коллега принадлежал к разряду людей, способных во хмелю обнимать даже камни, принимая их за женщин.
— Да так, куда аллах приведёт… Впрочем, я вспомнил, есть один вполне подходящий кабачок, который прозвали «Под башмаком у жены».
Нихат достаточно хорошо знал историю этого заведения.
— Сомнительное местечко! — сказал он.
— Почему же «сомнительное»? После полуночи, правда, там полно рабочих, матросов, грузчиков. Но что нам до них? Сядем где-нибудь в уголке и попросим откупорить пару бутылок. К тому же ведь мы с тобой члены Народной партии[20], нам положено быть вместе с народом, делать всё ради народа и во имя народа… Ну, вставай, пошли!
За последние недели своей холостяцкой жизни Нихат-бей побывал уже не в одном баре и казино. Он подумал, что ничего не изменится, если к длинному списку этих заведений прибавится кабачок «Под башмаком у жены».
— Что ж, я готов!
Солнце уже опустилось в тихую гладь моря, горы затянуло синей вуалью, но было ещё душно.
На главной улице, по обеим сторонам которой возвышались новые здания, Нихат остановился.
— Прошло уже пятнадцать лет, как я приехал сюда, а кажется, что это было только вчера. В то время город мало чем отличался от большого посёлка. А сейчас?
— То ли ещё будет через пятнадцать лет!
— Да, в самом деле, жизнь несётся вперёд, как горная река!
— А мы в этом потоке не более как щепки…
Нихат рассмеялся:
— Дубовые или грабовые?
— Какие угодно, но всё-таки щепки!
Зажглись уличные фонари. Но по мере того как они приближались к кабачку «Под башмаком у жены», света становилось всё меньше.
Увидев в дверях знакомого посетителя, хозяйка вышла из-за стойки.
— Входите, входите, бей-эфенди, добро пожаловать!
Лицо второго гостя показалось ей тоже знакомым. Где она видела этого человека? Когда, при каких обстоятельствах?.. «Ах, да зачем ломать голову», — подумала Наджие и крикнула гарсону, стоявшему возле стойки:
— Ахмет, отодвинь-ка столик вон в тот угол! А ну, живо!
Длиннорукий, нескладный детина, напоминавший чем-то артиллерийского битюга, выпучил на важных посетителей глаза и не двигался с места.
— Да что ты стоишь, словно пень! — заорала хозяйка кабачка.
Гарсон наконец зашевелился. Оглянувшись вокруг, он выбрал свободный столик и, легко подняв его, понёс в дальний угол. Затем накрыл столик белой бумагой и пододвинул гостям табуреты.
— Пожалуйте, пожалуйте, господа, — суетилась Наджие. — Вы уж извините меня за бедность, плохи у нас дела, совсем плохи. Всё надеюсь, вот-вот поправятся, ан нет, не выходит. Ещё когда здравствовал мой муж, было всё-таки легче. А сейчас прямо с ног валюсь. Надо бы всё здесь устроить по-другому, да где там…
Нихат-бей смотрел на хозяйку кабачка. Трудно было узнать в ней прежнюю Наджие, служившую в доме Мазхара. Совсем высохла, лицо избороздили морщины, ему даже показалось, что она стала немного выше ростом.
— Когда умер твой муж? — спросил Нихат-бей.
«Где я слышала этот голос?» — снова подумала Наджие и пристально посмотрела на гостя.
— Я тебя давно знаю, — засмеялся Нихат. — Да, лет пятнадцать, пожалуй.
На морщинистом лице Наджие появилось подобие улыбки.
— Вы говорите, пятнадцать лет?
— Так и не вспомнила?
— Память совсем отшибло, — вздохнула Наджие.
— А помнишь ты адвоката Мазхар-бея?
— Да! — Она вздрогнула. — И помню, как он погиб, — автомобиль свалился в пропасть.
— Так вот, дорогая, я его друг — адвокат Нихат.
В тусклых глазах Наджие заблестели слёзы.
— Значит, вы и есть адвокат Нихат-бей? А я как увидела вас, сразу подумала: этот господин мне знаком! Эх, сколько времени прошло с тех пор, сколько воды утекло! — Наджие вздохнула. — Как вы поживаете, бей-эфенди, как чувствует себя ханым-эфенди?
— Хорошо.
— А вы знали первую жену Мазхар-бея?
— Назан?
— В газетах писали, что она была арестована — делала фальшивые деньги. А что с ней стало потом, не знаю. Вы что-нибудь слыхали о ней?
Нихат не счёл нужным посвящать хозяйку кабачка в печальные подробности. Ведь Назан была матерью его будущего зятя… Да и сам он толком не знал, где она теперь и что с ней стало. Ему было лишь известно, что на десятом году заключения Назан выпустили из тюрьмы по амнистии…
— Что будем пить? — спросил он коллегу, желая переменить тему разговора.
— Хозяйка сама знает.
Наджие заковыляла на своих тоненьких ножках к стойке и вскоре возвратилась с бутылкой красного вина.
— А куда девалась девица из бара?
— Она вышла замуж.
— Ого! Недаром говорится: «Отрава не лечит, а шлюха не помнит».
— Так что же, по-твоему, ей оставалось делать? Не ложиться же в могилу вместе с Мазхаром?
— Погодите, а куда делся Халдун?
— Он учится в университете, скоро станет доктором.
— Доктором? — вытаращила глаза Наджие. — О-о-о! Слава аллаху!
Нихату уже начал надоедать этот разговор. Он стал смотреть по сторонам. Кое-где на грязных стенах болтались дешёвенькие олеографии, которые много лет назад Рыза повесил своими руками. Они выцвели и потемнели. Столы, табуреты, стойка — всё было старым и ветхим. У стойки толпились завсегдатаи. Это были строители — их легко было узнать по одежде, перепачканной известью и краской; заводской люд в синих комбинезонах; мелкие крикливые чиновники; какие-то забулдыги в широченных брюках клеш, немилосердно коверкавшие слова.
Казалось просто невероятным, что такое запущенное питейное заведение ещё сохранялось в городе. В новых кварталах давно открылись современные увеселительные заведения. Их было даже слишком много для такого города. Однако немало людей предпочитали этот убогий кабачок. Пожилым он напоминал о былых днях, а любителей богемы влекла сюда старина.
Когда Нихат-бей и его приятель принялись за вторую бутылку, в кабачке было уже полным-полно. Он гудел, словно улей. Несколько человек собрались вокруг грубо намалёванной картины и затеяли громкий спор.
Огромный широкоплечий старик с пушистыми усами, опрокинувший уже, наверно, не один стакан вина, сильно куражился.
— Кто, по-вашему, сбросил греков в Сакарью? — шумел он. — Мы сбросили. А в Измире кто столкнул врага прямо в море? Опять-таки мы![21]
— Подумаешь — «сбросили», «столкнули»! Если понадобится, так и мы сбросим! — запальчиво сказал молодой парень лет двадцати.
Тут все зашумели разом.
— Мы люди старого закала. Мы едали…
— …хлеб, который был выращен ещё при султане Абдул-Хамиде, — съязвил парень.
— А ты как думал?
— Я думаю, — закричал парень, тыча пальцем в картину, — что этот беглец тоже из вашего поколения!
Нихат-бей заинтересовался и подошёл поближе. Картина изображала вступление последнего султана Мехмета VI на английский крейсер.
— Но и этот из нашего! — рассвирепел старик.
Все повернулись к другой картине, под которой виднелась подпись: «Великий избавитель». Художник запечатлел на ней один из самых волнующих эпизодов Освободительной войны: передачу пленённым главнокомандующим греческой армии своего личного кортика в руки Мустафы Кемаля-паши.
— Ты его не присваивай, он наш отец! — не уступал молодой парень.
— Правильно! Но он — моё поколение!
— Согласен — телом он был с вами, но дух его принадлежит молодым!
Стены кабачка дрогнули от взрыва смеха. Зазвенели поднятые стаканы, и наступил мир. Но по всему было видно, что старику хотелось ещё поговорить. Утерев кулаком свои усы, он сказал:
— Мы не видели вас в деле, не испытали — сможет ваше поколение выстоять или нет. А мы выстояли в тяжёлые дни! Бывали такие минуты — не приведи аллах ещё раз пережить! Иной раз сами смерти искали.
Он подтолкнул локтем сморщенного соседа старичка.
— Расскажи им, Хамза, как мы копались в лошадином дерьме!
Хамза покачал головой.
— Да… Было дело…
— А какого же чёрта вы лезли в навоз-то? — спросил молодой спорщик.
— Жрать было нечего — вот и лезли! Армия наша разваливалась, с голоду подыхали. Шарь сколько хочешь — нигде ни крошки. Только и оставалось ждать, когда лошадь хвост поднимет. Тут мы сразу набрасывались. Выгребешь несколько зёрен, зажмёшь в кулак, прополощешь в воде — и в рот!
— А потом и этого не стало, — сказал сморщенный старичок. — Тогда мы поели и лошадей и мулов.
— Но и их скоро прикончили. Тогда черёд дошёл до упряжки. Всё поели — кожу с сёдел, уздечки, постромки! Чарыки[22] и те съели.
— Вам бы только и жрать дерьмо, рогоносцы! — послышался грубый возглас.
Все повернули голову — это крикнула хозяйка заведения, кабатчица Наджие.
— О аллах! Каждый день одно и то же. Постеснялись бы хоть порядочных людей. В кои веки заглянули к нам…
— Оставь, Наджие-ханым, пусть люди беседуют. Они нам ничуть не помешают, — сказал Нихат.
— Каждый день одно и то же, бей-эфенди! — сетовала Наджие, подходя к их столику. — Нажрутся вина и давай похваляться! Да плевать мне на их геройство! Развезло — и шли бы домой…
Гости молчали. Наджие решила, что надо отвлечь их разговором, и подсела к столу.
— Значит, вы так-таки ничего и не слыхали о Назан-ханым? — обратилась она к Нихат-бею.
— Нет. Когда мы приехали, её уже здесь не было.
— Знаю, знаю. Горемычная она была женщина. Вы же видели, какая у неё была свекровь. Сколько горя она принесла бедняжке! Сущая ведьма эта Хаджер-ханым! Выжила невестку из дому — наврала там что-то такое про амулет, а потом сама же у меня просила: «Достань заговорённый амулет». Вот чёртова старуха! Я, конечно, и не подумала ей доставать — вот она со мной и поссорилась. Ну, аллах воздал ей по заслугам за все злодеяния.
Нихат не поддерживал разговора, и Наджие в конце концов пришлось замолчать.
Друзья поднялись. На улице стало немного прохладней, хотя всё ещё чувствовалась духота знойного дня.
— Эх, была не была, — сказал Нихат, — пойдём-ка на берег моря.
— Вот идея! Там есть отличный бар. Ну, как?
Нихата не пришлось долго упрашивать.
Они сели в первое попавшееся такси и помчались к морю.
21
Поздравив его с успешным завершением ученья, Нихат-бей спросил:
— Итак, лицей позади, какие же теперь у тебя планы?
Халдун давно был готов к ответу на этот вопрос.
— Я поступаю на медицинский факультет.
— Отлично. Твой отец всегда мечтал видеть тебя врачом. Но как же ты намерен осуществить своё желание? Быть может, — улыбнулся Нихат-бей, — ты рассчитываешь на стипендию?
— На медицинском факультете нет, к сожалению, стипендий. Поэтому я поступлю в военно-медицинскую академию.
— Значит, ты решил стать военным врачом, поскольку в академии обучают за счёт государства? Против этого трудно возражать. Тем более, — подмигнул дядя, — что из столовой доносятся такие ароматы, которые способны возбудить аппетит даже у больного.
Тётя приготовила в честь Халдуна отличный праздничный ужин. Хозяин дома не желал более обращать внимания на свой грипп. Он поднялся с постели и сел вместе со всеми за стол.
Бутылка ароматного вина подействовала лучше всякого лекарства. Нихат-бей ел с большим удовольствием, оживлённо разговаривал и смеялся. Время от времени он поглядывал на Нермин. Через шесть лет, когда Халдун закончит медицинское образование, ей будет пятнадцать. Ещё три года у Халдуна отнимет военная служба. Таким образом, в общей сложности через девять-десять лет они смогут стать парой. Для Нермин это хорошая перспектива. К тому времени и она закончит лицей. А разве они могли бы найти для своей дочери кого-нибудь лучше Халдуна?
Нихат-бей наполнил вином стакан и залпом осушил его.
Ночью они говорили об этом с женой.
— Сегодня за столом, — сказала Хикмет-ханым, — когда наша дочка щебетала «братик Халдун, братик Халдун!», сердце моё замирало от волнения. Если бы я не боялась смутить нашего мальчика, то тут же сказала бы, что их надо обручить.
— О, здесь надо действовать осторожно. Ты же знаешь, как щепетилен Халдун. Я надеюсь, что мне удастся уговорить его поступить в университет. Но сейчас просто невозможно заговаривать о браке с Нермин. Ведь он мог бы подумать, что я соглашаюсь взять на себя все расходы только потому, что прочу за него свою дочь.
— Делай, что хочешь, но уговори его.
— Попытаюсь, но я не уверен в успехе. Юноша слишком похож на своего отца. А ты не можешь не помнить, как твёрдо придерживался он своих убеждений и принципов. Именно потому Мазхар и покинул этот мир в самом расцвете сил… Да, трудно, очень трудно уговорить Халдуна, не задев его самолюбия.
— Но ты уж постарайся!
Нихат-бей действительно не пожалел сил. К каким только аргументам он не прибегал! Его доводы, словно тысячи ручейков, сбегались в большую реку. В конце концов Халдун дал согласие поступить на медицинский факультет Стамбульского университета.
И всё же Халдун сомневался в правилвности своего решения. Ведь он не был их родным сыном. На его обучение уйдёт немало средств… Чем он мог отплатить им за такую щедрость?..
В то лето они отправились в Стамбул все вместе. В одном из дачных пригородов Нихат снял прелестный, утопавший в зелени коттедж.
Ранним утром все вчетвером шли на пляж, купались в море, после чего старшие возвращались домой.
Нермин особенно любила эти часы. Хотя ни отец, ни мать не препятствовали её играм с братиком Халдуном, всё же без родителей было как-то вольготней. То же чувствовал и девятнадцатилетний Халдун, невольно засматривавшийся на ноги и бёдра не по возрасту развитой Нермин. Но более всего он любовался её золотистыми локонами. Его охватывало чувство глубокого счастья, когда, укрывшись с Нермин в тени деревьев, он брал в свои грубоватые ладони её маленькие руки и начинал рассказывать девочке одну из сказок Андерсена.
Это было чудесное лето! А через год они снова приехали в Стамбул. Им повезло, прошлогодний коттедж ещё не был сдан. И всё было, как прежде, только Халдун отметил про себя, что Нермин похорошела, а в её взгляде появилось что-то новое.
Вечером, когда взошла луна, они спустились в сад. На чистом небе ярко светила луна и сверкали звёзды. Но в гуще деревьев, куда они забрались, было почти темно.
— Как вы думаете, я повзрослела? — спросила Нермин.
— И даже очень.
— Благодарю вас! Но это и только…
— Нет, ты не только повзрослела, — сказал Халдун и, немного помедлив, добавил: — Ты очень похорошела… — Он привлёк Нермин к себе и поцеловал в губы.
Они опустились на траву возле ствола упавшего дерева.
— Я всю зиму думал о тебе, — сказал Халдун.
— Вот как? Почему же вы мне не писали?
Некоторое время они сидели молча. Нермин вспоминала минувшую зиму —дождливую и бесконечно долгую. По ночам слышался глухой рокот моря. И ей было очень тоскливо, а от Халдуна подолгу не приходили письма.
— Но ведь я, хоть и редко, писал твоим родителям, — нарушил наконец тишину Халдун. — Впрочем, и тебе писал не однажды.
— А я ни разу не получала!
— И получать было нечего. Эти письма не отправлялись…
— Почему же?
— Я не мог этого сделать. Боялся оказаться в неловком положении. Ты была ещё слишком мала, чтобы вести самостоятельную переписку.
— А сейчас?
— О, теперь ты стала вполне взрослой девушкой!..
Это лето они провели в прогулках, задушевных беседах и встречах в саду при луне. А расставшись, всю зиму обменивались письмами, полными горячих признаний.
Нермин и не думала прятать послания своего наречённого. Поэтому Хикмет-ханым не стоило особого труда их прочитывать. Её поразили глубина и серьёзность чувств, захвативших юного Халдуна и подраставшую Нермин. Но она не испытывала тревоги, ибо видела, как чиста их расцветавшая любовь.
Вновь пришло лето, и Нихат-бей написал Халдуну, что поручает ему подыскать для них подходящий домик на берегу Босфора. Халдун проявил невероятное усердие, осмотрев чуть ли не все дачные особняки Стамбула. По совету своего приятеля он остановил выбор на прелестном коттедже в предместье Бургазе. Однако его смущала высокая арендная плата. Он написал об этом Нихат-бею.
В ответном письме сообщалось, что его выбор одобрён. Нихат-бей просил также встретить жену и Нермин, поскольку они едут одни.
Через три дня Халдун встретил Хикмет-ханым и ещё более похорошевшую Нермин на вокзале Хайдарпаша. Почему же, однако, не приехал Нихат-бей? Ему ответили, что он по горло занят важными делами.
Хикмет-ханым была в восторге от дачи. Она подробно описывала мужу, как они устроились, и сообщала, что их дочь не может и часа пробыть без Халдуна…
Нихат-бей, углубившийся в чтение письма, не заметил, что кто-то вошёл в контору.
— Как поживаете, отшельник, уйдя от суеты мирской? — услыхал он голос одного из своих приятелей адвокатов, раздавшийся над самым ухом.
— Добро пожаловать, — пригласил Нихат-бей, вставая. — Я очень рад, очень рад!
— Да я, собственно, уже пожаловал, коллега, хоть и не был встречен подобающим церемониалом.
Нихат-бей отодвинул письмо в сторону. Его глаза смеялись.
— Ты прав, дорогой. Я был так увлечён, что пренебрёг элементарными правилами этикета! Что будешь пить, чай, кофе?
— От чашечки кофе я бы не отказался.
Секретарь тотчас был послан в соседнюю кофейню, и разговор возобновился.
— Почему всё-таки ты не поехал отдыхать в Стамбул?
— Слишком дорогое удовольствие!
— Слава аллаху, ты зарабатываешь больше всех нас. Дом у тебя — настоящий дворец! Чего стоит одна мебель!
Всё это было верно. Он не испытывал недостатка ни в чём и, уж конечно, мог позволить себе поездку в Стамбул. Да, деньги у него были. Но Нихат не хотел открывать истинную причину, по которой отказался от поездки. Зачем было рассказывать этому закоренелому холостяку, что он решил не связывать своим присутствием дочь и будущего зятя?
Гость лениво зевнул, посмотрел на часы и сказал:
— Вставай, я сведу тебя в одно местечко.
— А, собственно, куда? — нерешительно спросил Нихат, которому было известно, что его коллега принадлежал к разряду людей, способных во хмелю обнимать даже камни, принимая их за женщин.
— Да так, куда аллах приведёт… Впрочем, я вспомнил, есть один вполне подходящий кабачок, который прозвали «Под башмаком у жены».
Нихат достаточно хорошо знал историю этого заведения.
— Сомнительное местечко! — сказал он.
— Почему же «сомнительное»? После полуночи, правда, там полно рабочих, матросов, грузчиков. Но что нам до них? Сядем где-нибудь в уголке и попросим откупорить пару бутылок. К тому же ведь мы с тобой члены Народной партии[20], нам положено быть вместе с народом, делать всё ради народа и во имя народа… Ну, вставай, пошли!
За последние недели своей холостяцкой жизни Нихат-бей побывал уже не в одном баре и казино. Он подумал, что ничего не изменится, если к длинному списку этих заведений прибавится кабачок «Под башмаком у жены».
— Что ж, я готов!
Солнце уже опустилось в тихую гладь моря, горы затянуло синей вуалью, но было ещё душно.
На главной улице, по обеим сторонам которой возвышались новые здания, Нихат остановился.
— Прошло уже пятнадцать лет, как я приехал сюда, а кажется, что это было только вчера. В то время город мало чем отличался от большого посёлка. А сейчас?
— То ли ещё будет через пятнадцать лет!
— Да, в самом деле, жизнь несётся вперёд, как горная река!
— А мы в этом потоке не более как щепки…
Нихат рассмеялся:
— Дубовые или грабовые?
— Какие угодно, но всё-таки щепки!
Зажглись уличные фонари. Но по мере того как они приближались к кабачку «Под башмаком у жены», света становилось всё меньше.
Увидев в дверях знакомого посетителя, хозяйка вышла из-за стойки.
— Входите, входите, бей-эфенди, добро пожаловать!
Лицо второго гостя показалось ей тоже знакомым. Где она видела этого человека? Когда, при каких обстоятельствах?.. «Ах, да зачем ломать голову», — подумала Наджие и крикнула гарсону, стоявшему возле стойки:
— Ахмет, отодвинь-ка столик вон в тот угол! А ну, живо!
Длиннорукий, нескладный детина, напоминавший чем-то артиллерийского битюга, выпучил на важных посетителей глаза и не двигался с места.
— Да что ты стоишь, словно пень! — заорала хозяйка кабачка.
Гарсон наконец зашевелился. Оглянувшись вокруг, он выбрал свободный столик и, легко подняв его, понёс в дальний угол. Затем накрыл столик белой бумагой и пододвинул гостям табуреты.
— Пожалуйте, пожалуйте, господа, — суетилась Наджие. — Вы уж извините меня за бедность, плохи у нас дела, совсем плохи. Всё надеюсь, вот-вот поправятся, ан нет, не выходит. Ещё когда здравствовал мой муж, было всё-таки легче. А сейчас прямо с ног валюсь. Надо бы всё здесь устроить по-другому, да где там…
Нихат-бей смотрел на хозяйку кабачка. Трудно было узнать в ней прежнюю Наджие, служившую в доме Мазхара. Совсем высохла, лицо избороздили морщины, ему даже показалось, что она стала немного выше ростом.
— Когда умер твой муж? — спросил Нихат-бей.
«Где я слышала этот голос?» — снова подумала Наджие и пристально посмотрела на гостя.
— Я тебя давно знаю, — засмеялся Нихат. — Да, лет пятнадцать, пожалуй.
На морщинистом лице Наджие появилось подобие улыбки.
— Вы говорите, пятнадцать лет?
— Так и не вспомнила?
— Память совсем отшибло, — вздохнула Наджие.
— А помнишь ты адвоката Мазхар-бея?
— Да! — Она вздрогнула. — И помню, как он погиб, — автомобиль свалился в пропасть.
— Так вот, дорогая, я его друг — адвокат Нихат.
В тусклых глазах Наджие заблестели слёзы.
— Значит, вы и есть адвокат Нихат-бей? А я как увидела вас, сразу подумала: этот господин мне знаком! Эх, сколько времени прошло с тех пор, сколько воды утекло! — Наджие вздохнула. — Как вы поживаете, бей-эфенди, как чувствует себя ханым-эфенди?
— Хорошо.
— А вы знали первую жену Мазхар-бея?
— Назан?
— В газетах писали, что она была арестована — делала фальшивые деньги. А что с ней стало потом, не знаю. Вы что-нибудь слыхали о ней?
Нихат не счёл нужным посвящать хозяйку кабачка в печальные подробности. Ведь Назан была матерью его будущего зятя… Да и сам он толком не знал, где она теперь и что с ней стало. Ему было лишь известно, что на десятом году заключения Назан выпустили из тюрьмы по амнистии…
— Что будем пить? — спросил он коллегу, желая переменить тему разговора.
— Хозяйка сама знает.
Наджие заковыляла на своих тоненьких ножках к стойке и вскоре возвратилась с бутылкой красного вина.
— А куда девалась девица из бара?
— Она вышла замуж.
— Ого! Недаром говорится: «Отрава не лечит, а шлюха не помнит».
— Так что же, по-твоему, ей оставалось делать? Не ложиться же в могилу вместе с Мазхаром?
— Погодите, а куда делся Халдун?
— Он учится в университете, скоро станет доктором.
— Доктором? — вытаращила глаза Наджие. — О-о-о! Слава аллаху!
Нихату уже начал надоедать этот разговор. Он стал смотреть по сторонам. Кое-где на грязных стенах болтались дешёвенькие олеографии, которые много лет назад Рыза повесил своими руками. Они выцвели и потемнели. Столы, табуреты, стойка — всё было старым и ветхим. У стойки толпились завсегдатаи. Это были строители — их легко было узнать по одежде, перепачканной известью и краской; заводской люд в синих комбинезонах; мелкие крикливые чиновники; какие-то забулдыги в широченных брюках клеш, немилосердно коверкавшие слова.
Казалось просто невероятным, что такое запущенное питейное заведение ещё сохранялось в городе. В новых кварталах давно открылись современные увеселительные заведения. Их было даже слишком много для такого города. Однако немало людей предпочитали этот убогий кабачок. Пожилым он напоминал о былых днях, а любителей богемы влекла сюда старина.
Когда Нихат-бей и его приятель принялись за вторую бутылку, в кабачке было уже полным-полно. Он гудел, словно улей. Несколько человек собрались вокруг грубо намалёванной картины и затеяли громкий спор.
Огромный широкоплечий старик с пушистыми усами, опрокинувший уже, наверно, не один стакан вина, сильно куражился.
— Кто, по-вашему, сбросил греков в Сакарью? — шумел он. — Мы сбросили. А в Измире кто столкнул врага прямо в море? Опять-таки мы![21]
— Подумаешь — «сбросили», «столкнули»! Если понадобится, так и мы сбросим! — запальчиво сказал молодой парень лет двадцати.
Тут все зашумели разом.
— Мы люди старого закала. Мы едали…
— …хлеб, который был выращен ещё при султане Абдул-Хамиде, — съязвил парень.
— А ты как думал?
— Я думаю, — закричал парень, тыча пальцем в картину, — что этот беглец тоже из вашего поколения!
Нихат-бей заинтересовался и подошёл поближе. Картина изображала вступление последнего султана Мехмета VI на английский крейсер.
— Но и этот из нашего! — рассвирепел старик.
Все повернулись к другой картине, под которой виднелась подпись: «Великий избавитель». Художник запечатлел на ней один из самых волнующих эпизодов Освободительной войны: передачу пленённым главнокомандующим греческой армии своего личного кортика в руки Мустафы Кемаля-паши.
— Ты его не присваивай, он наш отец! — не уступал молодой парень.
— Правильно! Но он — моё поколение!
— Согласен — телом он был с вами, но дух его принадлежит молодым!
Стены кабачка дрогнули от взрыва смеха. Зазвенели поднятые стаканы, и наступил мир. Но по всему было видно, что старику хотелось ещё поговорить. Утерев кулаком свои усы, он сказал:
— Мы не видели вас в деле, не испытали — сможет ваше поколение выстоять или нет. А мы выстояли в тяжёлые дни! Бывали такие минуты — не приведи аллах ещё раз пережить! Иной раз сами смерти искали.
Он подтолкнул локтем сморщенного соседа старичка.
— Расскажи им, Хамза, как мы копались в лошадином дерьме!
Хамза покачал головой.
— Да… Было дело…
— А какого же чёрта вы лезли в навоз-то? — спросил молодой спорщик.
— Жрать было нечего — вот и лезли! Армия наша разваливалась, с голоду подыхали. Шарь сколько хочешь — нигде ни крошки. Только и оставалось ждать, когда лошадь хвост поднимет. Тут мы сразу набрасывались. Выгребешь несколько зёрен, зажмёшь в кулак, прополощешь в воде — и в рот!
— А потом и этого не стало, — сказал сморщенный старичок. — Тогда мы поели и лошадей и мулов.
— Но и их скоро прикончили. Тогда черёд дошёл до упряжки. Всё поели — кожу с сёдел, уздечки, постромки! Чарыки[22] и те съели.
— Вам бы только и жрать дерьмо, рогоносцы! — послышался грубый возглас.
Все повернули голову — это крикнула хозяйка заведения, кабатчица Наджие.
— О аллах! Каждый день одно и то же. Постеснялись бы хоть порядочных людей. В кои веки заглянули к нам…
— Оставь, Наджие-ханым, пусть люди беседуют. Они нам ничуть не помешают, — сказал Нихат.
— Каждый день одно и то же, бей-эфенди! — сетовала Наджие, подходя к их столику. — Нажрутся вина и давай похваляться! Да плевать мне на их геройство! Развезло — и шли бы домой…
Гости молчали. Наджие решила, что надо отвлечь их разговором, и подсела к столу.
— Значит, вы так-таки ничего и не слыхали о Назан-ханым? — обратилась она к Нихат-бею.
— Нет. Когда мы приехали, её уже здесь не было.
— Знаю, знаю. Горемычная она была женщина. Вы же видели, какая у неё была свекровь. Сколько горя она принесла бедняжке! Сущая ведьма эта Хаджер-ханым! Выжила невестку из дому — наврала там что-то такое про амулет, а потом сама же у меня просила: «Достань заговорённый амулет». Вот чёртова старуха! Я, конечно, и не подумала ей доставать — вот она со мной и поссорилась. Ну, аллах воздал ей по заслугам за все злодеяния.
Нихат не поддерживал разговора, и Наджие в конце концов пришлось замолчать.
Друзья поднялись. На улице стало немного прохладней, хотя всё ещё чувствовалась духота знойного дня.
— Эх, была не была, — сказал Нихат, — пойдём-ка на берег моря.
— Вот идея! Там есть отличный бар. Ну, как?
Нихата не пришлось долго упрашивать.
Они сели в первое попавшееся такси и помчались к морю.
21
Халдун закончил медицинский факультет, отслужил положенный срок в армии, прошёл специализацию и возвратился в родной город.
Для Нермин ожидание жениха тянулось бесконечно долго. И он и она страстно стремились друг к другу. Однако, хотя они и были теперь очень близки, Халдун всегда держался в определённых границах. Что касается Нермин, то она вовсе не была убеждена, что следует подражать провинциальным девицам и непременно дожидаться брачной ночи.
Но всё шло так, как хотел Халдун. Он решил отпраздновать свадьбу, как только закончатся работы по оборудованию его врачебного кабинета. Нихат-бей приобрёл для него помещение на бойком месте — возле самого рынка, выложив немалую сумму. Примерно ещё столько же потребовало переоборудование. И вот прекрасный врачебный кабинет, о котором мечтал Халдун, был почти готов.
Всё это стоило не только денег, но и больших хлопот, которые всегда разделяла с Халдуном зелёноглазая Нермин. Она не желала даже на несколько минут расставаться со своим женихом. Молодые люди сообща обдумывали каждую мелочь, вместе наблюдали за ходом работ и давали указания мастерам.
Случалось им и повздорить. Но маленькие вспышки быстро проходили и кончались поцелуями. Халдун и Нермин были счастливы, как могут быть счастливы любящие.
Им нравилось подолгу просиживать в его будущем кабинете. Однажды, когда они были вдвоём, Халдун читал книгу, не замечая, что невеста не сводит с него глаз. Неожиданно раздался её возглас:
— Ай, ай! У меня в ухе зазвенело. В правом ухе, а это к доброму известию.
— Ты совсем как старая бабка!
— А ты… ты человек, который ни во что не верит. Раз у меня звенит в правом ухе, значит, я получу добрую весть…
Что было ему сказать? Его полная сил и энергии натура восставала против суеверия. Он уже вкусил радость поисков истины и со всей горячностью молодости стремился научно объяснить любое явление. Невозможно было представить себе, что девушка, окончившая лицей, никогда не слыхала, почему у человека звенит в ушах или отчего он видит иногда галлюцинации. Просто у неё была некоторая склонность к мистике, и она любила пофантазировать.
Халдун уже был готов пуститься в объяснения и доказать ей, что каждое явление представляет собой следствие определённых причин, его вызывающих, как вдруг за дверью раздался резкий голос: «Почта».
Письмо было из Анкары, от Нихат-бея. Его хлопоты по устройству Халдуна на государственную службу увенчались успехом. Он сообщал, что скоро возвратится домой.
— Браво, папочка — молодец! — захлопала в ладоши Нермин. — Надо отпраздновать это событие. Пойдём в казино! Ты не возражаешь? Только сначала отнесём письмо маме.
Поскольку у Халдуна ещё не было пациентов, он мог со спокойной совестью закрывать свой кабинет в любое время. Они повесили на дверь замок и вышли на улицу. Нермин не сделала и двух шагов, как увидела старуху нищенку.
— Дай ей несколько курушей, — шепнула она Халдуну.
Тот нахмурился, но всё-таки порылся в карманах, вытащил пару медяков и нехотя бросил их в протянутую руку.
— Я презираю нищих, — говорил он, шагая рядом с Нермин. — Это самые никчемные люди на земле! По– моему, даже воры и убийцы достойнее нищих. У тех есть хоть гордость, они не пытаются разжалобить прохожих своим несчастным видом.
— Ну, ты уж слишком!
— Не будем спорить — я в этом убеждён…
Они уже сворачивали за угол, когда Халдун обернулся, почувствовав на себе чей-то взгляд. На него смотрели глаза, полные тоски и тревоги. «Мне просто показалось… — подумал Халдун. — Обычная попрошайка!»
— Я никогда раньше не замечал этой старухи. Откуда она взялась?
Действительно, нищенка появилась в городе недавно. Она выглядела скорее убитой горем женщиной, чем попрошайкой. Её маленькое высохшее тело прикрывало чёрное пальто в аккуратных заплатах. На голову был накинут тоже чёрный в заплатах платок. Землистого цвета лицо избороздили морщины. От самого виска до подбородка проходил глубокий ножевой шрам, а потускневшие глаза, казалось, едва различали, что происходит вокруг.
На вид ей можно было дать лет шестьдесят и даже больше, хотя она не прожила ещё и пятидесяти. По особому оттенку кожи опытный глаз мог бы определить, что старуха длительное время употребляла наркотики. Да, она распростилась с наркотиками совсем недавно, когда покидала стены Стамбула.
Две крошечных щепотки опиума или толстая сигарета с гашишем могли и сейчас совершить с ней чудо. Сразу оживился бы тусклый, потухший взгляд, заблестели каким-то особым лихорадочным блеском глаза и она бы совсем ожила. Но нет — с этим было покончено раз и навсегда.
Вернуться к наркотикам — значило опять попасть в руки полиции и угодить в тюрьму. О, она, наверно, сидела бы в тюрьме до сих пор, если бы на десятом году заключения не была выпущена по амнистии.
Когда они вышли из тюрьмы вместе с Цыганкой Недиме, ей не удалось отвязаться от этой страшной мегеры, которая прилипла как смола. Они поселились в хибарке Недиме на Топханэ. Проклятая Цыганка отобрала её паспорт и спрятала, чтобы товарка не убежала. А куда ей было бежать? Разве могла она кому-нибудь показаться на глаза?..
Где-то существовал сын — мальчуган с золотистой головкой… Она всегда ощущала его рядом. Только это привязывало её к жизни, а не то она бы давно покончила с собой.
После тюрьмы несколько лет пришлось торговать наркотиками. Сбыв очередную партию «товара», она приносила выручку Недиме, утоляла голод и до одури накуривалась гашишем. Тогда исчезала вся эта страшная жизнь, и она оставалась один на один с призраком своего златокудрого сына…
Не раз приходилось ускользать от полиции, расставлявшей повсюду ловушки. Случалось и попадаться ей в руки. Но каждый раз она делала вид, будто только что купила «товар» для себя. За куренье наркотиков давали не больше трёх месяцев, и, отсидев положенный срок, она вновь принималась за прежнее.
В последние месяцы ей приходилось особенно туго. И в сердце закрался страх. Теперь только попадись, и её на долгие годы упекут за решётку. А оттуда, возможно, уже не будет возврата…
Но в этом мире ещё оставался сын! Разве могла она умереть в тёмном сыром углу тюремной камеры, так и не взглянув на него?
Нет, нет, конец торговле! И она впервые осмелилась швырнуть «товар» в лицо Цыганке Недиме…
Один из сыновей этой ведьмы выхватил складной нож. Но Недиме отвела его руку. Удар не был смертельным. Её выходили. Рана стала затягиваться, и только глубокий шрам прочертил лицо от виска до подбородка…
Снова пришлось начать торговлю наркотиками. Теперь её заставляли сбывать только крупные партии — в оптовой торговле было ещё больше риска…
Однажды ей сунули полкилограмма «товара» и велели отправиться на дальнюю окраину Стамбула, в район Кадыкей. Там ждал человек. От страха подкашивались ноги, но нельзя было не идти.
Для Нермин ожидание жениха тянулось бесконечно долго. И он и она страстно стремились друг к другу. Однако, хотя они и были теперь очень близки, Халдун всегда держался в определённых границах. Что касается Нермин, то она вовсе не была убеждена, что следует подражать провинциальным девицам и непременно дожидаться брачной ночи.
Но всё шло так, как хотел Халдун. Он решил отпраздновать свадьбу, как только закончатся работы по оборудованию его врачебного кабинета. Нихат-бей приобрёл для него помещение на бойком месте — возле самого рынка, выложив немалую сумму. Примерно ещё столько же потребовало переоборудование. И вот прекрасный врачебный кабинет, о котором мечтал Халдун, был почти готов.
Всё это стоило не только денег, но и больших хлопот, которые всегда разделяла с Халдуном зелёноглазая Нермин. Она не желала даже на несколько минут расставаться со своим женихом. Молодые люди сообща обдумывали каждую мелочь, вместе наблюдали за ходом работ и давали указания мастерам.
Случалось им и повздорить. Но маленькие вспышки быстро проходили и кончались поцелуями. Халдун и Нермин были счастливы, как могут быть счастливы любящие.
Им нравилось подолгу просиживать в его будущем кабинете. Однажды, когда они были вдвоём, Халдун читал книгу, не замечая, что невеста не сводит с него глаз. Неожиданно раздался её возглас:
— Ай, ай! У меня в ухе зазвенело. В правом ухе, а это к доброму известию.
— Ты совсем как старая бабка!
— А ты… ты человек, который ни во что не верит. Раз у меня звенит в правом ухе, значит, я получу добрую весть…
Что было ему сказать? Его полная сил и энергии натура восставала против суеверия. Он уже вкусил радость поисков истины и со всей горячностью молодости стремился научно объяснить любое явление. Невозможно было представить себе, что девушка, окончившая лицей, никогда не слыхала, почему у человека звенит в ушах или отчего он видит иногда галлюцинации. Просто у неё была некоторая склонность к мистике, и она любила пофантазировать.
Халдун уже был готов пуститься в объяснения и доказать ей, что каждое явление представляет собой следствие определённых причин, его вызывающих, как вдруг за дверью раздался резкий голос: «Почта».
Письмо было из Анкары, от Нихат-бея. Его хлопоты по устройству Халдуна на государственную службу увенчались успехом. Он сообщал, что скоро возвратится домой.
— Браво, папочка — молодец! — захлопала в ладоши Нермин. — Надо отпраздновать это событие. Пойдём в казино! Ты не возражаешь? Только сначала отнесём письмо маме.
Поскольку у Халдуна ещё не было пациентов, он мог со спокойной совестью закрывать свой кабинет в любое время. Они повесили на дверь замок и вышли на улицу. Нермин не сделала и двух шагов, как увидела старуху нищенку.
— Дай ей несколько курушей, — шепнула она Халдуну.
Тот нахмурился, но всё-таки порылся в карманах, вытащил пару медяков и нехотя бросил их в протянутую руку.
— Я презираю нищих, — говорил он, шагая рядом с Нермин. — Это самые никчемные люди на земле! По– моему, даже воры и убийцы достойнее нищих. У тех есть хоть гордость, они не пытаются разжалобить прохожих своим несчастным видом.
— Ну, ты уж слишком!
— Не будем спорить — я в этом убеждён…
Они уже сворачивали за угол, когда Халдун обернулся, почувствовав на себе чей-то взгляд. На него смотрели глаза, полные тоски и тревоги. «Мне просто показалось… — подумал Халдун. — Обычная попрошайка!»
— Я никогда раньше не замечал этой старухи. Откуда она взялась?
Действительно, нищенка появилась в городе недавно. Она выглядела скорее убитой горем женщиной, чем попрошайкой. Её маленькое высохшее тело прикрывало чёрное пальто в аккуратных заплатах. На голову был накинут тоже чёрный в заплатах платок. Землистого цвета лицо избороздили морщины. От самого виска до подбородка проходил глубокий ножевой шрам, а потускневшие глаза, казалось, едва различали, что происходит вокруг.
На вид ей можно было дать лет шестьдесят и даже больше, хотя она не прожила ещё и пятидесяти. По особому оттенку кожи опытный глаз мог бы определить, что старуха длительное время употребляла наркотики. Да, она распростилась с наркотиками совсем недавно, когда покидала стены Стамбула.
Две крошечных щепотки опиума или толстая сигарета с гашишем могли и сейчас совершить с ней чудо. Сразу оживился бы тусклый, потухший взгляд, заблестели каким-то особым лихорадочным блеском глаза и она бы совсем ожила. Но нет — с этим было покончено раз и навсегда.
Вернуться к наркотикам — значило опять попасть в руки полиции и угодить в тюрьму. О, она, наверно, сидела бы в тюрьме до сих пор, если бы на десятом году заключения не была выпущена по амнистии.
Когда они вышли из тюрьмы вместе с Цыганкой Недиме, ей не удалось отвязаться от этой страшной мегеры, которая прилипла как смола. Они поселились в хибарке Недиме на Топханэ. Проклятая Цыганка отобрала её паспорт и спрятала, чтобы товарка не убежала. А куда ей было бежать? Разве могла она кому-нибудь показаться на глаза?..
Где-то существовал сын — мальчуган с золотистой головкой… Она всегда ощущала его рядом. Только это привязывало её к жизни, а не то она бы давно покончила с собой.
После тюрьмы несколько лет пришлось торговать наркотиками. Сбыв очередную партию «товара», она приносила выручку Недиме, утоляла голод и до одури накуривалась гашишем. Тогда исчезала вся эта страшная жизнь, и она оставалась один на один с призраком своего златокудрого сына…
Не раз приходилось ускользать от полиции, расставлявшей повсюду ловушки. Случалось и попадаться ей в руки. Но каждый раз она делала вид, будто только что купила «товар» для себя. За куренье наркотиков давали не больше трёх месяцев, и, отсидев положенный срок, она вновь принималась за прежнее.
В последние месяцы ей приходилось особенно туго. И в сердце закрался страх. Теперь только попадись, и её на долгие годы упекут за решётку. А оттуда, возможно, уже не будет возврата…
Но в этом мире ещё оставался сын! Разве могла она умереть в тёмном сыром углу тюремной камеры, так и не взглянув на него?
Нет, нет, конец торговле! И она впервые осмелилась швырнуть «товар» в лицо Цыганке Недиме…
Один из сыновей этой ведьмы выхватил складной нож. Но Недиме отвела его руку. Удар не был смертельным. Её выходили. Рана стала затягиваться, и только глубокий шрам прочертил лицо от виска до подбородка…
Снова пришлось начать торговлю наркотиками. Теперь её заставляли сбывать только крупные партии — в оптовой торговле было ещё больше риска…
Однажды ей сунули полкилограмма «товара» и велели отправиться на дальнюю окраину Стамбула, в район Кадыкей. Там ждал человек. От страха подкашивались ноги, но нельзя было не идти.