Страница:
— Уж не этот ли пёс Рыза наболтал тебе?
— О нет! Не поднимай руку на невинного, не вводи себя в грех. Ты, верно, думаешь, что вокруг одни слепцы да глухие. А все, кого бы я ни встретила спрашивают: «Это правда, ханым-эфенди, что ваш сын, Мазхар-бей, бросает Назан-ханым ради девицы из бара?» И все очень сожалеют об этом. От таких разговоров я скоро разума лишусь… «Откуда вы это взяли? — спрашиваю я у людей. — Мне ровно ничего не известно. Да и зачем ему бросать свою жену, этот цветочек?» Но люди только смеются в лицо.
Мазхар то бледнел, то краснел.
— Моя личная жизнь никого не касается! И я не собираюсь ни перед кем отчитываться за свои поступки.
— Так-то оно так, да только рот не торба, шнурком не затянешь.
— А мне плевать, что болтают…
— Как тебе угодно, но не делай ты этого, сын мой!
— Чего не делать?
— Не вздумай бросать жену.
— Пока об этом нечего говорить…
Хаджер-ханым пристально поглядела на сына и вдруг громко заревела. Мазхар был ошеломлён. Он подошёл к матери и, преодолевая накипевшее раздражение, обнял её. Необходимо было утихомирить старуху и выпроводить из конторы. Ведь с минуты на минуту мог войти какой-нибудь клиент.
— Дорогая мамочка! Почему ты принимаешь так близко к сердцу судьбу Назан? Не думаю, что от большой любви к ней. Нет? Но тогда к чему эти терзания и слёзы? Тем более что пока для них нет никаких оснований.
Хаджер-ханым посмотрела на сына влажными глазами.
— Я беспокоюсь вовсе не о Назан. Пусть она провалится хоть в тартарары! Да и тебе незачем о ней беспокоиться. Допустим, что завтра ты дашь ей развод, думаешь, она пропадёт? Ничего подобного! Поедет к своей тётке, найдёт себе такого же, как сама, неотёсанного, мужика и выйдет за него. Да и ты, пожалуй, можешь неплохо устроиться — сегодня с одной, завтра с другой. Ты ведь не собираешься приводить кого-нибудь в наш дом?
— Ну, разумеется.
— Вот видишь, и об этом нечего беспокоиться…
— Тогда что же тебя тревожит?
— Халдун! Я думаю только о Халдуне.
— О чём, собственно?
— Как о чём? А вдруг Назан заберёт сына с собой.
Мазхар вспылил.
— Халдуна? Да пока я жив, никакая сила не вырвет Халдуна из моих рук!
У Хаджер-ханым отлегло от сердца.
— Вот это другой разговор. Мне, сынок, люди все уши прожужжали: «Назан-ханым не пара Мазхар-бею! Не достойна она поливать ему воду на руки!» Я, конечно, всем отвечаю, что мне жаль бедняжку. Ведь у неё никого нет на свете, да и как-никак она мать твоего ребёнка. Но если хочешь знать, я напрасно за неё заступаюсь. За твоей женой столько грехов водится, что давно пора вышвырнуть её на улицу.
— Это какие же за ней водятся грехи?
— Нет, дитя моё, нет! — поднялась Хаджер-ханым. — Не заставляй меня рассказывать. Узнают люди добрые и будут говорить: «Да как же свекровь не углядела? Чтоб у неё глаза повылазили!»
Она направилась к двери, но Мазхар преградил ей дорогу:
— Нет, скажешь, сейчас же скажешь, будь я проклят!
Хаджер-ханым испуганно посмотрела на сына:
— И как только открывается рот для этаких слов? Ладно, скажу, но с одним условием: всё останется между нами. Мне об этом по секрету сообщила мать начальника финансового отдела. Но я поклялась ей сохранить всё в тайне. Смотри же, не проговорись…
Она взяла его за руки и с таинственным видом зашептала:
— Назан купила у разносчика товаров заговорённый амулет… Хочет зашить его в подкладку твоего пиджака.
По лицу Мазхара пробежала гримаса отвращения.
— Да, да! Ты уже мне говорила о чём-то подобном…
— Так ведь душа болит за тебя, дитя мое. Думаешь, легко быть матерью? Нет, я не собираюсь вмешиваться в твою жизнь. Поступай, как знаешь. У тебя своя голова на плечах, и законы ты получше других знаешь. Не будет Назан, так появится другая, а потом, может, и третья. Для меня всё едино… Ну, я пошла…
Когда дверь за Хаджер-ханым закрылась, Мазхар ощутил такую острую ненависть к Назан, что ему захотелось тотчас бежать домой и вышвырнуть её на улицу. Но он был вынужден сдержаться. Надо было закончить кое-какие дела в конторе, а потом ехать в суд, где сегодня рассматривалось дело об убийстве, которое он вёл.
Мазхар в изнеможении опустился на стул, стоявший у письменного стола, и поглядел в окно. Погода испортилась: небо заволокло тучами, послышались удары грома. Надвигалась гроза.
9
— О нет! Не поднимай руку на невинного, не вводи себя в грех. Ты, верно, думаешь, что вокруг одни слепцы да глухие. А все, кого бы я ни встретила спрашивают: «Это правда, ханым-эфенди, что ваш сын, Мазхар-бей, бросает Назан-ханым ради девицы из бара?» И все очень сожалеют об этом. От таких разговоров я скоро разума лишусь… «Откуда вы это взяли? — спрашиваю я у людей. — Мне ровно ничего не известно. Да и зачем ему бросать свою жену, этот цветочек?» Но люди только смеются в лицо.
Мазхар то бледнел, то краснел.
— Моя личная жизнь никого не касается! И я не собираюсь ни перед кем отчитываться за свои поступки.
— Так-то оно так, да только рот не торба, шнурком не затянешь.
— А мне плевать, что болтают…
— Как тебе угодно, но не делай ты этого, сын мой!
— Чего не делать?
— Не вздумай бросать жену.
— Пока об этом нечего говорить…
Хаджер-ханым пристально поглядела на сына и вдруг громко заревела. Мазхар был ошеломлён. Он подошёл к матери и, преодолевая накипевшее раздражение, обнял её. Необходимо было утихомирить старуху и выпроводить из конторы. Ведь с минуты на минуту мог войти какой-нибудь клиент.
— Дорогая мамочка! Почему ты принимаешь так близко к сердцу судьбу Назан? Не думаю, что от большой любви к ней. Нет? Но тогда к чему эти терзания и слёзы? Тем более что пока для них нет никаких оснований.
Хаджер-ханым посмотрела на сына влажными глазами.
— Я беспокоюсь вовсе не о Назан. Пусть она провалится хоть в тартарары! Да и тебе незачем о ней беспокоиться. Допустим, что завтра ты дашь ей развод, думаешь, она пропадёт? Ничего подобного! Поедет к своей тётке, найдёт себе такого же, как сама, неотёсанного, мужика и выйдет за него. Да и ты, пожалуй, можешь неплохо устроиться — сегодня с одной, завтра с другой. Ты ведь не собираешься приводить кого-нибудь в наш дом?
— Ну, разумеется.
— Вот видишь, и об этом нечего беспокоиться…
— Тогда что же тебя тревожит?
— Халдун! Я думаю только о Халдуне.
— О чём, собственно?
— Как о чём? А вдруг Назан заберёт сына с собой.
Мазхар вспылил.
— Халдуна? Да пока я жив, никакая сила не вырвет Халдуна из моих рук!
У Хаджер-ханым отлегло от сердца.
— Вот это другой разговор. Мне, сынок, люди все уши прожужжали: «Назан-ханым не пара Мазхар-бею! Не достойна она поливать ему воду на руки!» Я, конечно, всем отвечаю, что мне жаль бедняжку. Ведь у неё никого нет на свете, да и как-никак она мать твоего ребёнка. Но если хочешь знать, я напрасно за неё заступаюсь. За твоей женой столько грехов водится, что давно пора вышвырнуть её на улицу.
— Это какие же за ней водятся грехи?
— Нет, дитя моё, нет! — поднялась Хаджер-ханым. — Не заставляй меня рассказывать. Узнают люди добрые и будут говорить: «Да как же свекровь не углядела? Чтоб у неё глаза повылазили!»
Она направилась к двери, но Мазхар преградил ей дорогу:
— Нет, скажешь, сейчас же скажешь, будь я проклят!
Хаджер-ханым испуганно посмотрела на сына:
— И как только открывается рот для этаких слов? Ладно, скажу, но с одним условием: всё останется между нами. Мне об этом по секрету сообщила мать начальника финансового отдела. Но я поклялась ей сохранить всё в тайне. Смотри же, не проговорись…
Она взяла его за руки и с таинственным видом зашептала:
— Назан купила у разносчика товаров заговорённый амулет… Хочет зашить его в подкладку твоего пиджака.
По лицу Мазхара пробежала гримаса отвращения.
— Да, да! Ты уже мне говорила о чём-то подобном…
— Так ведь душа болит за тебя, дитя мое. Думаешь, легко быть матерью? Нет, я не собираюсь вмешиваться в твою жизнь. Поступай, как знаешь. У тебя своя голова на плечах, и законы ты получше других знаешь. Не будет Назан, так появится другая, а потом, может, и третья. Для меня всё едино… Ну, я пошла…
Когда дверь за Хаджер-ханым закрылась, Мазхар ощутил такую острую ненависть к Назан, что ему захотелось тотчас бежать домой и вышвырнуть её на улицу. Но он был вынужден сдержаться. Надо было закончить кое-какие дела в конторе, а потом ехать в суд, где сегодня рассматривалось дело об убийстве, которое он вёл.
Мазхар в изнеможении опустился на стул, стоявший у письменного стола, и поглядел в окно. Погода испортилась: небо заволокло тучами, послышались удары грома. Надвигалась гроза.
9
Когда Мазхар выходил из здания суда по особо тяжким преступлениям, дождь лил словно из ведра. Он прыгнул в один из фаэтонов, мокнувших у подъезда в ожидании седоков.
Выглянув из-под накинутой на голову чёрной клеёнки, извозчик спросил:
— Вас домой, бей-эфенди?
— Нет! — Слово «дом» больно кольнуло его в самое сердце. Он не знал, куда теперь ехать. А может, напротив, хорошо знал. Только ему почему-то хотелось, чтобы извозчик сам назвал заветное место. «Ну и человек ты, — укорял себя Мазхар. — Твоя связь с Жале стала уже притчей во языцех. Мудрено ли извозчику догадаться?» И он сказал решительным голосом:
— Отвези меня в контору, а сам поезжай за Жале.
Извозчик щёлкнул бичом, и лошади побежали, подгоняемые косыми струями дождя.
Мазхар всё ещё продолжал думать о деле, которое только что слушалось в суде. Убийство вызвали распри из-за земельных наделов. Оно было не первым и, конечно, будет не последним. Мазхар это хорошо понимал. Сейчас всё складывалось так, что он, наверное, выиграет этот процесс. Казалось бы, надо быть довольным. Но его буквально преследовали полные ненависти глаза ответчиков-крестьян. Когда он проходил мимо этих людей в неуклюжих чёрных штанах и грубых йемени[12], он слышал за спиной их ропот. А сколько презрения было в их взглядах!
Он закурил сигарету. Казалось, его совесть могла быть спокойной. Закон — на стороне истцов, а он стоял на страже закона. И доказательства, которыми он располагал, были вполне достаточны для того, чтобы выиграть дело и добиться решения о возврате самовольно захваченной крестьянами земли. Всё это так. Но, выиграв дело, он оставит без хлеба и работы многих людей. Значит, решение суда только распалит гнев и ненависть тех, кого силой заставят возвратить землю. Он знал всё это и не мог подавить в себе сочувствия к беднякам крестьянам.
Резким движением Мазхар стряхнул пепел сигареты. Сегодня ему пришлось немало потрудиться. Он добился снятия ареста, наложенного на имущество одних, и наложения ареста на имущество других. Подготовил кассационную жалобу по одному проигранному делу и отправил её на почту. Занимался и какими-то купчими. Одним словом, он чувствовал себя очень усталым и считал, что вправе отдохнуть.
Возле конторы он вышел из фаэтона. Дождь немного утих.
— Ну а теперь поезжай за Жале! — приказал Мазхар.
— Слушаюсь, эфенди.
Жале лежала на кровати и, покуривая сигарету, болтала со своей товаркой Несрин. Болезненная, туберкулёзная Несрин наставляла Жале, словно была её матерью:
— Как бы там ни было, а мы люди пропащие. Но зачем же губить других?
Она упрекала Жале за то, что её связь с Мазхаром зашла так далеко, и взывала к совести подруги.
— А другие прислушивались к голосу своей совести, когда губили меня? Скажи, Несрин? Говорила в них совесть?
Несрин закашлялась. Прижимая ко рту платочек, она пыталась остановить приступ кашля, но это никак не удавалось. Наконец, выплюнув мокроту, она смогла ответить:
— Нет! Нет! Но…
— Значит, по-твоему, я должна поступать не так, как другие? Но за кого же ты меня принимаешь, скажи, ради аллаха? Не думаешь ли ты, что я собираюсь стать столь же чистой и непорочной, как сам пророк?
— Нет, я не об этом говорила тебе…
— Не об этом! Ты говоришь о долге, а разве у меня нет сердца? Разве я не могу когда-нибудь полюбить? Разве я не смею желать, чтобы любимый человек всегда был рядом со мной? Кстати, этот человек разделяет подобное мнение. Кстати, ему опротивела жена — простая, невежественная женщина. А во мне он нашёл то, чего не мог найти в ней. Но на моём месте может оказаться и другая. Поручишься ли ты, что у той, другой, заговорит совесть?..
Жале не договорила. Раскрылась дверь, и в комнату вошёл улыбающийся Рыза.
— Готовься, Жале-ханым! Твой час пробил!
Жале с нескрываемым раздражением, чего с ней обычно не бывало, посмотрела на гарсона.
— Что ещё там?
— За тобой прислан фаэтон.
Она повернулась к Несрин:
— Вот, пожалуйста! Я даже ничего не знала. Да кто же кого сводит с ума, он меня или я его?
Несрин ничего не ответила.
Жале вышла умыться, а Рыза, почуяв, что у них происходил какой-то важный разговор, вкрадчиво спросил:
— Что у вас тут опять было?
Несрин грустно посмотрела на него.
— Да так… Ничего.
— Значит, скрываете?
— Нет, дорогой! Нам нечего скрывать. Мы всё о том же…
— О связи Жале с адвокатом? Посмотрела бы ты на него — мрачнее тучи! Дома совсем не показывается. И правильно делает! У него такая вредная мать, так и норовит заварить какую-нибудь кашу…
Жале вытерла лицо и руки полотенцем, швырнула его на кровать и, не обращая ни малейшего внимания на присутствие Рызы, стянула с себя ночную рубашку. Подойдя к зеркалу, она позвала:
— Рыза!
— Слушаю, сестрица!
— Затяни-ка мне корсет!
— Да вознаградит тебя аллах за такую милость!
Он подбежал и увидел в зеркале из-за спины молодой женщины полные груди, с которых соскользнул розовый бюстгальтер.
— Чего глазеешь? Затягивай!
— А как? Где тут концы?.. — он шарил руками по обнажённому телу, ничего не в силах сообразить.
— Рыза! — прикрикнула на него Жале.
— Что поделаешь, сестрица, я не виноват…
Она обернулась:
— Ах ты, пёс паршивый! Возьми концы и затяни покрепче. Вот так! А теперь завяжи.
У Рызы тряслись руки. Он туго затянул шнуры и крепко завязал их.
— Крикни-ка извозчику, чтобы перестал клаксонить, — приказала Жале. — Подождет, успеется!
Рыза распахнул окно:
— Чего расшумелся? Ханым собирается. Думаешь, это просто? Что такое? Дела, говоришь, у тебя есть какие-то? Ну и дуралей! Дела! Бахшиш получишь, забудешь о своих делах! — И он с шумом захлопнул окно.
— Кто там на козлах, араб Хасан? — спросила Несрин.
— Как ты догадалась?
— Да он любит поскандалить.
Наконец Жале была готова, но, прежде чем покинуть комнату, подошла к подруге и чмокнула её в щеку.
— А меня? — проговорил, глотая слюну, Рыза.
— Пошёл отсюда, обезьянья рожа! — огрызнулась Жале и вышла.
Когда они остались вдвоём, Несрин сказала:
— Мне очень жаль жену адвоката, Рыза.
Присев на край кровати, Рыза закурил.
— Если бы ты её видела! Сущий ангел. Но не везёт бедняжке! У неё такая свекровь, не приведи аллах! Женщине далеко за пятьдесят, но, лопни мои глаза, если вру, старуха делает мне авансы. А я думаю: «Погоди. Сначала надо прикинуть, что это мне может дать». Жена у меня, Несрин, злая как собака. Я ей говорю: «Чего бранишься, неужели думаешь, я разведусь с тобой и возьму эту старуху? Денег у неё полно, вот о чём подумай. Раз дело на мази, зачем отказываться? Денежки из неё надо выдоить». Правильно я рассуждаю? Так нет же, жену словно бес обуял: «Разве, — кричит, — эта старуха не женщина?» Эх, не будь я Рыза, если не выужу у старухи денег, чтобы открыть кабачок!..
Несрин, погружённая в свои невесёлые думы, не слушала болтовню гарсона. Она пыталась представить себе жену адвоката. Должно быть, это маленькая, хрупкая женщина, с большими чёрными глазами. На ночь она уходит спать в кладовку, а днём живёт в постоянном страхе, что не сегодня-завтра её вышвырнут на улицу. Чего доброго, она может покончить с собой…
— А она очень любит сына? — спросила Несрин.
Рыза, размечтавшись о своём кабачке, не сразу понял, о ком идёт речь.
— Кто? — встрепенулся он.
— Жена адвоката.
— А если бы у тебя был сын, ты…
Ресницы Несрин вдруг стали влажными.
— Слава аллаху, у меня нет ребёнка. Но если бы я стала матерью и меня в один прекрасный день выставили за дверь, я бы приняла яд.
— Э нет, Назан глупенькая, она на себя руки не наложит. Да что нам об этом говорить?.. Мне бы денежки, открыл бы я кабачок и стал загребать… Знаю я одного торговца вином — его лавчонка у самого входа на базар — вот умеет делать деньги!
— Каким же образом?
— Ловкач! — с воодушевлением воскликнул Рыза. — Покупает вино у крестьян чуть не даром. Добавит в него воды, бросит немного опия да извести и получается не вино, а порох! Выпил четверть стакана — и с катушек долой!
Он прикурил новую сигарету, с жадностью затянулся и растоптал окурок.
— Вот бы мне такое дельце — и умирать не надо! Поставил бы жену за прилавок. И попробовала бы она ослушаться. Так и сказал бы: «Либо делай, что велят, либо найду другую, которой будет это по душе». Тут бы она хвост и поджала! А как стали бы мы работать на пару, с помощью аллаха дело бы и пошло!
— Кажется, твоя жена кое-что смыслит в стирке белья? — перебила его разглагольствования Несрин.
— Ты меня удивляешь. Она мастерица стирать тончайшее дамское бельё.
— В таком случае вот что: здесь, под кроватью Жале, лежит грязное бельё. Вытащи, пересчитай и отнеси своей жене, пусть подработает.
Рыза положил на металлическую спинку кровати недокуренную сигарету и тотчас полез под кровать. Вытащив оттуда груду белья, он принялся считать.
— А тряпки ты тоже считаешь?
— Эти? Ну конечно. К тому же они в пятнах…
— Совести у тебя нет, Рыза!
— Вот уж никогда не соглашусь.
— Довольно болтать! А ну, забирай и проваливай! У меня голова разболелась, я хочу прилечь.
Рыза проворно завернул бельё в старую простыню, связал концы и, взвалив узел на плечо, вышел из комнаты. Ложась, Несрин заметила на спинке кровати дымящийся окурок, о котором впопыхах забыл Рыза. Она бросила его на цементный пол и со злостью растоптала.
Наконец она легла, но её не покидала мысль о Назан. С самого начала Несрин нисколько не сомневалась, что Жале вскружит голову адвокату. Но была ли хоть какая-нибудь необходимость заставлять этого человека разводиться с женой, входить в его дом? Ведь подруга на этом не успокоится. Ей ли не знать Жале! Сколько у неё было разных приключений в Стамбуле!
Жале питала слабость к красивым мужчинам. Но никогда не привязывалась надолго. И сама не стремилась прочно привязать к себе тех, с кем находилась в любовных отношениях. Проходило немного времени, на глаза попадался новый объект, и Жале, не задумываясь, бросала мужчину, которому только вчера клялась в любви до гроба. Подобная лёгкость претила Несрин. Нет! Это было не в её натуре!..
Высунув голову из-под одеяла, она с грустью посмотрела в окно. Дождь вновь хлестал вовсю. В один из таких ненастных дней она и поссорилась с Сами…
Высокий, широкоплечий, он удивительно походил характером на Жале. Беспечный, неспособный задуматься над чем бы то ни было, он так же быстро влюблялся и так же, как Жале, очертя голову бросался в новое приключение. Был ли он хорош собой? Пожалуй, нет! Жгучий брюнет, вечно насупленный, мрачный, с глубоким следом от фурункула на правой щеке… Никак не назовёшь его красавцем мужчиной. И всё же было в Сами что-то своё, неповторимое, влекущее… У него была какая-то особенная манера курить — небрежно держа сигарету в уголке рта, он часто взмахивал ресницами, словно отгоняя лезущий в глаза дым…
Она даже не знала толком, кем он был, — фармацевтом, химиком или механиком? Не могла бы она сказать и на какие средства он живёт. Несрин лишь очень смутно представляла себе его прежнюю жизнь. Кажется, до того как он снял этаж в доме на Мачке, Сами жил в Аксарае[13]. Во всяком случае, когда она увидела его впервые, Сами был одет далеко не по последней моде. Они познакомились в баре. И Несрин полюбила его. В те времена дела у него шли неважно. Но именно поэтому он был верным любовником, проявляя несвойственное мужчинам постоянство. Потом Сами каким-то чудом разбогател. И всё сразу изменилось. Он стал задирать нос. Из-за этого они и поссорились…
После долгих колебаний она неделю назад послала ему письмо. Ответ должен был прийти со дня на день. Если его не будет, значит, она никогда…
Дверь комнаты распахнулась, и Несрин увидела хозяйку.
— Приятная новость, дорогая, — сказала она, переступая порог.
Несрин приподнялась на локте:
— Дай бог!
— Письмо из Стамбула!
Несрин узнала почерк и выхватила конверт из рук хозяйки. Сами очень сожалел, что её болезнь обострилась. «Теперь, наверно, ты и сама поняла, — писал он, — что тебе не следовало уезжать из Стамбула. Возможно, тебе надо было бы сказать: «Сама натворила, сама и расплачивайся». Да язык у меня не поворачивается…» Он писал также, чтобы, как только закончится контракт, она немедленно возвращалась в Стамбул.
На глазах Несрин заблестели слёзы радости. Хозяйка пансионата всё поняла и тоже обрадовалась.
— Клянусь аллахом, доченька, ты должна уехать отсюда! Здесь ты быстро сгоришь. Послушай меня, уезжай и принимайся за лечение. Ведь он тебе написал, значит, всё будет хорошо… А где Жале? — неожиданно спросила она. — Наверно, опять помчалась к своему адвокату?
— Кабы она, а то ведь он сам прислал за ней фаэтон!
— Ты всё-таки сказала бы ей, зачем разорять чужое гнездо?
— Всё время об этом толкую. Но не думайте, Жале не плохая. Только уж больно крепко втюрился в неё этот адвокат, тётушка. Что тут поделаешь?
— Всё равно, она не должна приносить горе другой женщине, — проговорила, уходя, хозяйка.
Жале вошла в контору. Мазхар, заложив руки за спину, слонялся по кабинету из угла в угол. Шторы были опущены, а письменный стол секретаря отодвинут в глубину комнаты. На столе стояла закуска и бутылка ракы.
— Как это понимать? — спросила Жале.
Мазхар повернулся к ней, кивнул, быстро запер дверь на ключ и сказал:
— Пора нам наконец немного побыть наедине.
— А если кто-нибудь придёт и застанет нас здесь?
Мазхар уже изрядно выпил. Взглянув на Жале покрасневшими глазами, он закричал:
— Плевать мне на всех! — и, взяв Жале за руку, привлёк к себе. От него разило водочным перегаром.
— Я впервые вижу вас таким… решительным.
Вместо ответа Мазхар обнял её и торжественно произнёс:
— Сегодня я хочу сообщить тебе о принятом мною решении.
— О каком же?
— Я хочу на тебе жениться.
Жале выскользнула из его объятий.
— Вы серьёзно?
— Совершенно серьёзно! О наших отношениях знают все, даже моя мать.
— Допустим. Но, во-первых, у вас есть жена и ребёнок. А во-вторых, не считаете ли вы, что следовало спросить, согласна ли я?
Мазхар подошёл к столу и опрокинул в рот недопитую рюмку ракы. Бросив в рот маслину, он поднял глаза на Жале:
— Ты, конечно, согласишься?
Он усадил её за стол, наполнил вторую рюмку для Жале, закурил.
— Уже несколько дней я не живу дома. Не только ты тому причиной. И даже вообще не ты. Как ты уже знаешь, я купил своей жене бриллиантовый перстень и сказал, чтобы она не показывала матери. Но эта глупышка надела перстень на палец и пошла хвастать перед соседями: «Вот как муж меня любит! Он купил мне перстень, да не велел показывать свекрови…» Всё это, естественно, дошло до ушей матери. Она и так-то всегда ищет повода для ссор. А тут… Короче, разразился скандал. Ты и представить себе не можешь, как умеет скандалить моя мать!
— А от кого вы узнали о проступке своей жены? — прервала его Жале.
— От матери.
Жале рассмеялась нервным смехом.
— Почему ты смеёшься? — спросил Мазхар.
Она сразу стала серьёзной:
— Мне не хотелось бы выступать в роли заступницы вашей супруги, но вы слишком легковерны. Вы верите каждому слову матери, значит, не совсем понимаете, что это за человек. Я видела её всего один раз, но сразу раскусила. Представляю, сколько приходится терпеть от неё вашей несчастной жене.
Мазхар налил себе ракы. Они чокнулись и выпили.
— Хаджер-ханым скверная, коварная женщина, Мазхар-бей! Она вас ловко обводит вокруг пальца, а вы даже не замечаете. Не обижайтесь, но это не делает чести вашей проницательности!
— Это я-то не замечаю? Я, успешно распутавший столько дел? Я, кого прозвали «удачливым адвокатом»? По-твоему, меня обводят вокруг пальца?
— К сожалению, да!
— Хорошо, продолжай!
— Ваша жена, о которой иногда рассказывает гарсон Рыза, представляется мне вовсе не дурой, а вполне нормальной женщиной. Не сомневаюсь, что она никогда не позволила бы себе нарушить ваш запрет, а тем более хвастать подарком перед соседями.
Мазхар глубоко вздохнул:
— Я хочу тебе сказать, Жале, что даже если в данном случае ты и права, то всё равно я недоволен своей женой, мне не нравится её покорность и безразличие ко всему.
— О, это другое дело! Думаю, что здесь вы во многом правы. Но зачем же всё валить на бедняжку? Когда вы несправедливы, я не могу стать на вашу сторону.
— Ты умница. Признаюсь тебе, что дело вовсе не в этой истории с перстнем, которую так раздувает мать. Я-то хорошо знаю, что она готова превратить муху в слона. Не думай, что я верю её сплетням. Мне слишком хорошо известно, что она собой представляет. Но просто я совершенно неудовлетворён своей семьёй: женой, матерью, даже… сыном. Мой сын, Жале, воспитывается не так, как мне бы хотелось. Он славный, сообразительный мальчуган, но нет в нём детской резвости, весёлости… Какой-то пришибленный. Да что там говорить, обстановка в доме угнетает даже меня. Не хочу я туда возвращаться! Пойми меня, Жале! Ведь ты разумная женщина, многое повидавшая в жизни. Пойми же меня, ради аллаха! Если ты не захочешь понять, если, не разобравшись во всём, ответишь мне отказом, то…
Жале встала, подошла к Мазхару.
— Продолжайте!
— …я уподоблюсь тому, кто, проклиная свою судьбу, тянет опостылевшую ему лямку.
— Но смогу ли я дать вам то, чего вы ищете?
— С избытком! — Мазхар порывисто обнял её.
— Только запомни, — сказала Жале, высвобождаясь из его объятий, — я ни в чём не буду походить на твою жену.
— Знаю!
— И ещё запомни: я легкомысленна, избалована, люблю хорошо одеваться, гулять, а не сидеть в заточении дома. Я могу жить только на широкую ногу, как вздумается, не принимая в расчёт никаких мнений свекрови. В моём доме вообще не будет места для свекрови!
У Мазхара сжалось сердце: «Значит, она не захочет, чтобы мать осталась с нами?»
— Почему ты притих? — спросила Жале.
— Я слушаю.
— Нет, ты отвечай! Согласен ли ты, чтобы мать жила отдельно? Знай, что если она останется с нами, то за каждое оскорбление будет получать в ответ целых десять! Если же она будет мне во всём угождать, то и ей найдётся местечко. Но пусть только попробует мне перечить, я превращу её жизнь в ад и доведу до того, что она сама сбежит. Я не потерплю в своём доме человека, который вмешивается в мои отношения с мужем, слоняется от двери к двери и сплетничает обо мне! Нет, этого я не потерплю!
Мазхар подал Жале бокал. Потом другой, третий… Их беседа становилась всё интимней. Теперь они говорили о таких подробностях, которые могли означать, что главное между ними уже решено.
— Погоди, — встрепенулась Жале, — я забыла о самом главном. Ты, конечно, знаешь, что на таких, как я, люди смотрят косо, пренебрежительно называя нас «девицами из бара». Возможно, по-своему они правы, мне нет до этого дела! Но, как бы там ни было, тебя запятнает в глазах людей тот несомненный факт, что я «девица из бара». А если кто-нибудь захочет напомнить тебе об этом? Не будет ли это слишком сильным ударом по самолюбию?
Мазхар отрицательно покачал головой:
— Я люблю тебя такой, какая ты есть, Жале! Очень люблю!
— Не называй меня больше «Жале»!
— Хорошо, Нериман! Я люблю тебя такой, какая ты есть, искренняя, с открытой душой… И мне плевать на то, что скажут о нас какие-то сплетники!..
Из конторы они вышли поздно. Жале должна была ещё вернуться в пансион, чтобы переодеться для вечерней работы. Она могла покинуть бар только через несколько недель, когда истечёт срок контракта. Было решено, что Мазхар сразу же снимет для неё отдельную квартиру, и для них начнётся новая жизнь…
По сверкавшему взгляду Несрин Жале поняла, что у той есть радостные вести. Узнав о письме, она воскликнула:
— О всевышний! Я радуюсь этому даже больше, чем своим успехам. Уверяю тебя!
— Каким успехам, Жале? Или…
Жале обняла подругу.
— Дорогая! Только не спеши во всём винить меня… Он так настаивал, говорил, что всё равно не любит жену… Я возражала, отговаривала его. И слышать ничего не хочет. Что было делать?
Несрин поняла всё и разрыдалась. Она оплакивала Назан, словно та была ей близким человеком. Трагедия этой несчастной женщины вновь напомнила Несрин, что когда-то её точно так же вышвырнули из дому, потому что муж полюбил другую…
Она строго взглянула на Жале глазами, полными слёз.
— Ты плохо поступаешь, очень плохо! Нельзя разрушать чужое гнездо!
— Почему же, Несрин, ты не хочешь меня понять? Я говорю тебе правду, истинную правду. Ведь это не я нашла его, а он меня… Мазхар не любит свой дом, избегает его… Не я, так другая…
— Пусть будет кто угодно, только не ты!
— Ну нет, — взбунтовалась Жале. — Я его люблю! И больше не могла этого скрывать, он всё равно понял бы. А ты, ты разве не любила? Разве ты не любила мужа? Разве сейчас не любишь Сами? Разве по одному слову этого дрянного черномазого Сами ты не готова пойти на всё, даже на смерть?.. Так вот, и я люблю! А этот человек не только обожает, но и ценит меня…
Выглянув из-под накинутой на голову чёрной клеёнки, извозчик спросил:
— Вас домой, бей-эфенди?
— Нет! — Слово «дом» больно кольнуло его в самое сердце. Он не знал, куда теперь ехать. А может, напротив, хорошо знал. Только ему почему-то хотелось, чтобы извозчик сам назвал заветное место. «Ну и человек ты, — укорял себя Мазхар. — Твоя связь с Жале стала уже притчей во языцех. Мудрено ли извозчику догадаться?» И он сказал решительным голосом:
— Отвези меня в контору, а сам поезжай за Жале.
Извозчик щёлкнул бичом, и лошади побежали, подгоняемые косыми струями дождя.
Мазхар всё ещё продолжал думать о деле, которое только что слушалось в суде. Убийство вызвали распри из-за земельных наделов. Оно было не первым и, конечно, будет не последним. Мазхар это хорошо понимал. Сейчас всё складывалось так, что он, наверное, выиграет этот процесс. Казалось бы, надо быть довольным. Но его буквально преследовали полные ненависти глаза ответчиков-крестьян. Когда он проходил мимо этих людей в неуклюжих чёрных штанах и грубых йемени[12], он слышал за спиной их ропот. А сколько презрения было в их взглядах!
Он закурил сигарету. Казалось, его совесть могла быть спокойной. Закон — на стороне истцов, а он стоял на страже закона. И доказательства, которыми он располагал, были вполне достаточны для того, чтобы выиграть дело и добиться решения о возврате самовольно захваченной крестьянами земли. Всё это так. Но, выиграв дело, он оставит без хлеба и работы многих людей. Значит, решение суда только распалит гнев и ненависть тех, кого силой заставят возвратить землю. Он знал всё это и не мог подавить в себе сочувствия к беднякам крестьянам.
Резким движением Мазхар стряхнул пепел сигареты. Сегодня ему пришлось немало потрудиться. Он добился снятия ареста, наложенного на имущество одних, и наложения ареста на имущество других. Подготовил кассационную жалобу по одному проигранному делу и отправил её на почту. Занимался и какими-то купчими. Одним словом, он чувствовал себя очень усталым и считал, что вправе отдохнуть.
Возле конторы он вышел из фаэтона. Дождь немного утих.
— Ну а теперь поезжай за Жале! — приказал Мазхар.
— Слушаюсь, эфенди.
Жале лежала на кровати и, покуривая сигарету, болтала со своей товаркой Несрин. Болезненная, туберкулёзная Несрин наставляла Жале, словно была её матерью:
— Как бы там ни было, а мы люди пропащие. Но зачем же губить других?
Она упрекала Жале за то, что её связь с Мазхаром зашла так далеко, и взывала к совести подруги.
— А другие прислушивались к голосу своей совести, когда губили меня? Скажи, Несрин? Говорила в них совесть?
Несрин закашлялась. Прижимая ко рту платочек, она пыталась остановить приступ кашля, но это никак не удавалось. Наконец, выплюнув мокроту, она смогла ответить:
— Нет! Нет! Но…
— Значит, по-твоему, я должна поступать не так, как другие? Но за кого же ты меня принимаешь, скажи, ради аллаха? Не думаешь ли ты, что я собираюсь стать столь же чистой и непорочной, как сам пророк?
— Нет, я не об этом говорила тебе…
— Не об этом! Ты говоришь о долге, а разве у меня нет сердца? Разве я не могу когда-нибудь полюбить? Разве я не смею желать, чтобы любимый человек всегда был рядом со мной? Кстати, этот человек разделяет подобное мнение. Кстати, ему опротивела жена — простая, невежественная женщина. А во мне он нашёл то, чего не мог найти в ней. Но на моём месте может оказаться и другая. Поручишься ли ты, что у той, другой, заговорит совесть?..
Жале не договорила. Раскрылась дверь, и в комнату вошёл улыбающийся Рыза.
— Готовься, Жале-ханым! Твой час пробил!
Жале с нескрываемым раздражением, чего с ней обычно не бывало, посмотрела на гарсона.
— Что ещё там?
— За тобой прислан фаэтон.
Она повернулась к Несрин:
— Вот, пожалуйста! Я даже ничего не знала. Да кто же кого сводит с ума, он меня или я его?
Несрин ничего не ответила.
Жале вышла умыться, а Рыза, почуяв, что у них происходил какой-то важный разговор, вкрадчиво спросил:
— Что у вас тут опять было?
Несрин грустно посмотрела на него.
— Да так… Ничего.
— Значит, скрываете?
— Нет, дорогой! Нам нечего скрывать. Мы всё о том же…
— О связи Жале с адвокатом? Посмотрела бы ты на него — мрачнее тучи! Дома совсем не показывается. И правильно делает! У него такая вредная мать, так и норовит заварить какую-нибудь кашу…
Жале вытерла лицо и руки полотенцем, швырнула его на кровать и, не обращая ни малейшего внимания на присутствие Рызы, стянула с себя ночную рубашку. Подойдя к зеркалу, она позвала:
— Рыза!
— Слушаю, сестрица!
— Затяни-ка мне корсет!
— Да вознаградит тебя аллах за такую милость!
Он подбежал и увидел в зеркале из-за спины молодой женщины полные груди, с которых соскользнул розовый бюстгальтер.
— Чего глазеешь? Затягивай!
— А как? Где тут концы?.. — он шарил руками по обнажённому телу, ничего не в силах сообразить.
— Рыза! — прикрикнула на него Жале.
— Что поделаешь, сестрица, я не виноват…
Она обернулась:
— Ах ты, пёс паршивый! Возьми концы и затяни покрепче. Вот так! А теперь завяжи.
У Рызы тряслись руки. Он туго затянул шнуры и крепко завязал их.
— Крикни-ка извозчику, чтобы перестал клаксонить, — приказала Жале. — Подождет, успеется!
Рыза распахнул окно:
— Чего расшумелся? Ханым собирается. Думаешь, это просто? Что такое? Дела, говоришь, у тебя есть какие-то? Ну и дуралей! Дела! Бахшиш получишь, забудешь о своих делах! — И он с шумом захлопнул окно.
— Кто там на козлах, араб Хасан? — спросила Несрин.
— Как ты догадалась?
— Да он любит поскандалить.
Наконец Жале была готова, но, прежде чем покинуть комнату, подошла к подруге и чмокнула её в щеку.
— А меня? — проговорил, глотая слюну, Рыза.
— Пошёл отсюда, обезьянья рожа! — огрызнулась Жале и вышла.
Когда они остались вдвоём, Несрин сказала:
— Мне очень жаль жену адвоката, Рыза.
Присев на край кровати, Рыза закурил.
— Если бы ты её видела! Сущий ангел. Но не везёт бедняжке! У неё такая свекровь, не приведи аллах! Женщине далеко за пятьдесят, но, лопни мои глаза, если вру, старуха делает мне авансы. А я думаю: «Погоди. Сначала надо прикинуть, что это мне может дать». Жена у меня, Несрин, злая как собака. Я ей говорю: «Чего бранишься, неужели думаешь, я разведусь с тобой и возьму эту старуху? Денег у неё полно, вот о чём подумай. Раз дело на мази, зачем отказываться? Денежки из неё надо выдоить». Правильно я рассуждаю? Так нет же, жену словно бес обуял: «Разве, — кричит, — эта старуха не женщина?» Эх, не будь я Рыза, если не выужу у старухи денег, чтобы открыть кабачок!..
Несрин, погружённая в свои невесёлые думы, не слушала болтовню гарсона. Она пыталась представить себе жену адвоката. Должно быть, это маленькая, хрупкая женщина, с большими чёрными глазами. На ночь она уходит спать в кладовку, а днём живёт в постоянном страхе, что не сегодня-завтра её вышвырнут на улицу. Чего доброго, она может покончить с собой…
— А она очень любит сына? — спросила Несрин.
Рыза, размечтавшись о своём кабачке, не сразу понял, о ком идёт речь.
— Кто? — встрепенулся он.
— Жена адвоката.
— А если бы у тебя был сын, ты…
Ресницы Несрин вдруг стали влажными.
— Слава аллаху, у меня нет ребёнка. Но если бы я стала матерью и меня в один прекрасный день выставили за дверь, я бы приняла яд.
— Э нет, Назан глупенькая, она на себя руки не наложит. Да что нам об этом говорить?.. Мне бы денежки, открыл бы я кабачок и стал загребать… Знаю я одного торговца вином — его лавчонка у самого входа на базар — вот умеет делать деньги!
— Каким же образом?
— Ловкач! — с воодушевлением воскликнул Рыза. — Покупает вино у крестьян чуть не даром. Добавит в него воды, бросит немного опия да извести и получается не вино, а порох! Выпил четверть стакана — и с катушек долой!
Он прикурил новую сигарету, с жадностью затянулся и растоптал окурок.
— Вот бы мне такое дельце — и умирать не надо! Поставил бы жену за прилавок. И попробовала бы она ослушаться. Так и сказал бы: «Либо делай, что велят, либо найду другую, которой будет это по душе». Тут бы она хвост и поджала! А как стали бы мы работать на пару, с помощью аллаха дело бы и пошло!
— Кажется, твоя жена кое-что смыслит в стирке белья? — перебила его разглагольствования Несрин.
— Ты меня удивляешь. Она мастерица стирать тончайшее дамское бельё.
— В таком случае вот что: здесь, под кроватью Жале, лежит грязное бельё. Вытащи, пересчитай и отнеси своей жене, пусть подработает.
Рыза положил на металлическую спинку кровати недокуренную сигарету и тотчас полез под кровать. Вытащив оттуда груду белья, он принялся считать.
— А тряпки ты тоже считаешь?
— Эти? Ну конечно. К тому же они в пятнах…
— Совести у тебя нет, Рыза!
— Вот уж никогда не соглашусь.
— Довольно болтать! А ну, забирай и проваливай! У меня голова разболелась, я хочу прилечь.
Рыза проворно завернул бельё в старую простыню, связал концы и, взвалив узел на плечо, вышел из комнаты. Ложась, Несрин заметила на спинке кровати дымящийся окурок, о котором впопыхах забыл Рыза. Она бросила его на цементный пол и со злостью растоптала.
Наконец она легла, но её не покидала мысль о Назан. С самого начала Несрин нисколько не сомневалась, что Жале вскружит голову адвокату. Но была ли хоть какая-нибудь необходимость заставлять этого человека разводиться с женой, входить в его дом? Ведь подруга на этом не успокоится. Ей ли не знать Жале! Сколько у неё было разных приключений в Стамбуле!
Жале питала слабость к красивым мужчинам. Но никогда не привязывалась надолго. И сама не стремилась прочно привязать к себе тех, с кем находилась в любовных отношениях. Проходило немного времени, на глаза попадался новый объект, и Жале, не задумываясь, бросала мужчину, которому только вчера клялась в любви до гроба. Подобная лёгкость претила Несрин. Нет! Это было не в её натуре!..
Высунув голову из-под одеяла, она с грустью посмотрела в окно. Дождь вновь хлестал вовсю. В один из таких ненастных дней она и поссорилась с Сами…
Высокий, широкоплечий, он удивительно походил характером на Жале. Беспечный, неспособный задуматься над чем бы то ни было, он так же быстро влюблялся и так же, как Жале, очертя голову бросался в новое приключение. Был ли он хорош собой? Пожалуй, нет! Жгучий брюнет, вечно насупленный, мрачный, с глубоким следом от фурункула на правой щеке… Никак не назовёшь его красавцем мужчиной. И всё же было в Сами что-то своё, неповторимое, влекущее… У него была какая-то особенная манера курить — небрежно держа сигарету в уголке рта, он часто взмахивал ресницами, словно отгоняя лезущий в глаза дым…
Она даже не знала толком, кем он был, — фармацевтом, химиком или механиком? Не могла бы она сказать и на какие средства он живёт. Несрин лишь очень смутно представляла себе его прежнюю жизнь. Кажется, до того как он снял этаж в доме на Мачке, Сами жил в Аксарае[13]. Во всяком случае, когда она увидела его впервые, Сами был одет далеко не по последней моде. Они познакомились в баре. И Несрин полюбила его. В те времена дела у него шли неважно. Но именно поэтому он был верным любовником, проявляя несвойственное мужчинам постоянство. Потом Сами каким-то чудом разбогател. И всё сразу изменилось. Он стал задирать нос. Из-за этого они и поссорились…
После долгих колебаний она неделю назад послала ему письмо. Ответ должен был прийти со дня на день. Если его не будет, значит, она никогда…
Дверь комнаты распахнулась, и Несрин увидела хозяйку.
— Приятная новость, дорогая, — сказала она, переступая порог.
Несрин приподнялась на локте:
— Дай бог!
— Письмо из Стамбула!
Несрин узнала почерк и выхватила конверт из рук хозяйки. Сами очень сожалел, что её болезнь обострилась. «Теперь, наверно, ты и сама поняла, — писал он, — что тебе не следовало уезжать из Стамбула. Возможно, тебе надо было бы сказать: «Сама натворила, сама и расплачивайся». Да язык у меня не поворачивается…» Он писал также, чтобы, как только закончится контракт, она немедленно возвращалась в Стамбул.
На глазах Несрин заблестели слёзы радости. Хозяйка пансионата всё поняла и тоже обрадовалась.
— Клянусь аллахом, доченька, ты должна уехать отсюда! Здесь ты быстро сгоришь. Послушай меня, уезжай и принимайся за лечение. Ведь он тебе написал, значит, всё будет хорошо… А где Жале? — неожиданно спросила она. — Наверно, опять помчалась к своему адвокату?
— Кабы она, а то ведь он сам прислал за ней фаэтон!
— Ты всё-таки сказала бы ей, зачем разорять чужое гнездо?
— Всё время об этом толкую. Но не думайте, Жале не плохая. Только уж больно крепко втюрился в неё этот адвокат, тётушка. Что тут поделаешь?
— Всё равно, она не должна приносить горе другой женщине, — проговорила, уходя, хозяйка.
Жале вошла в контору. Мазхар, заложив руки за спину, слонялся по кабинету из угла в угол. Шторы были опущены, а письменный стол секретаря отодвинут в глубину комнаты. На столе стояла закуска и бутылка ракы.
— Как это понимать? — спросила Жале.
Мазхар повернулся к ней, кивнул, быстро запер дверь на ключ и сказал:
— Пора нам наконец немного побыть наедине.
— А если кто-нибудь придёт и застанет нас здесь?
Мазхар уже изрядно выпил. Взглянув на Жале покрасневшими глазами, он закричал:
— Плевать мне на всех! — и, взяв Жале за руку, привлёк к себе. От него разило водочным перегаром.
— Я впервые вижу вас таким… решительным.
Вместо ответа Мазхар обнял её и торжественно произнёс:
— Сегодня я хочу сообщить тебе о принятом мною решении.
— О каком же?
— Я хочу на тебе жениться.
Жале выскользнула из его объятий.
— Вы серьёзно?
— Совершенно серьёзно! О наших отношениях знают все, даже моя мать.
— Допустим. Но, во-первых, у вас есть жена и ребёнок. А во-вторых, не считаете ли вы, что следовало спросить, согласна ли я?
Мазхар подошёл к столу и опрокинул в рот недопитую рюмку ракы. Бросив в рот маслину, он поднял глаза на Жале:
— Ты, конечно, согласишься?
Он усадил её за стол, наполнил вторую рюмку для Жале, закурил.
— Уже несколько дней я не живу дома. Не только ты тому причиной. И даже вообще не ты. Как ты уже знаешь, я купил своей жене бриллиантовый перстень и сказал, чтобы она не показывала матери. Но эта глупышка надела перстень на палец и пошла хвастать перед соседями: «Вот как муж меня любит! Он купил мне перстень, да не велел показывать свекрови…» Всё это, естественно, дошло до ушей матери. Она и так-то всегда ищет повода для ссор. А тут… Короче, разразился скандал. Ты и представить себе не можешь, как умеет скандалить моя мать!
— А от кого вы узнали о проступке своей жены? — прервала его Жале.
— От матери.
Жале рассмеялась нервным смехом.
— Почему ты смеёшься? — спросил Мазхар.
Она сразу стала серьёзной:
— Мне не хотелось бы выступать в роли заступницы вашей супруги, но вы слишком легковерны. Вы верите каждому слову матери, значит, не совсем понимаете, что это за человек. Я видела её всего один раз, но сразу раскусила. Представляю, сколько приходится терпеть от неё вашей несчастной жене.
Мазхар налил себе ракы. Они чокнулись и выпили.
— Хаджер-ханым скверная, коварная женщина, Мазхар-бей! Она вас ловко обводит вокруг пальца, а вы даже не замечаете. Не обижайтесь, но это не делает чести вашей проницательности!
— Это я-то не замечаю? Я, успешно распутавший столько дел? Я, кого прозвали «удачливым адвокатом»? По-твоему, меня обводят вокруг пальца?
— К сожалению, да!
— Хорошо, продолжай!
— Ваша жена, о которой иногда рассказывает гарсон Рыза, представляется мне вовсе не дурой, а вполне нормальной женщиной. Не сомневаюсь, что она никогда не позволила бы себе нарушить ваш запрет, а тем более хвастать подарком перед соседями.
Мазхар глубоко вздохнул:
— Я хочу тебе сказать, Жале, что даже если в данном случае ты и права, то всё равно я недоволен своей женой, мне не нравится её покорность и безразличие ко всему.
— О, это другое дело! Думаю, что здесь вы во многом правы. Но зачем же всё валить на бедняжку? Когда вы несправедливы, я не могу стать на вашу сторону.
— Ты умница. Признаюсь тебе, что дело вовсе не в этой истории с перстнем, которую так раздувает мать. Я-то хорошо знаю, что она готова превратить муху в слона. Не думай, что я верю её сплетням. Мне слишком хорошо известно, что она собой представляет. Но просто я совершенно неудовлетворён своей семьёй: женой, матерью, даже… сыном. Мой сын, Жале, воспитывается не так, как мне бы хотелось. Он славный, сообразительный мальчуган, но нет в нём детской резвости, весёлости… Какой-то пришибленный. Да что там говорить, обстановка в доме угнетает даже меня. Не хочу я туда возвращаться! Пойми меня, Жале! Ведь ты разумная женщина, многое повидавшая в жизни. Пойми же меня, ради аллаха! Если ты не захочешь понять, если, не разобравшись во всём, ответишь мне отказом, то…
Жале встала, подошла к Мазхару.
— Продолжайте!
— …я уподоблюсь тому, кто, проклиная свою судьбу, тянет опостылевшую ему лямку.
— Но смогу ли я дать вам то, чего вы ищете?
— С избытком! — Мазхар порывисто обнял её.
— Только запомни, — сказала Жале, высвобождаясь из его объятий, — я ни в чём не буду походить на твою жену.
— Знаю!
— И ещё запомни: я легкомысленна, избалована, люблю хорошо одеваться, гулять, а не сидеть в заточении дома. Я могу жить только на широкую ногу, как вздумается, не принимая в расчёт никаких мнений свекрови. В моём доме вообще не будет места для свекрови!
У Мазхара сжалось сердце: «Значит, она не захочет, чтобы мать осталась с нами?»
— Почему ты притих? — спросила Жале.
— Я слушаю.
— Нет, ты отвечай! Согласен ли ты, чтобы мать жила отдельно? Знай, что если она останется с нами, то за каждое оскорбление будет получать в ответ целых десять! Если же она будет мне во всём угождать, то и ей найдётся местечко. Но пусть только попробует мне перечить, я превращу её жизнь в ад и доведу до того, что она сама сбежит. Я не потерплю в своём доме человека, который вмешивается в мои отношения с мужем, слоняется от двери к двери и сплетничает обо мне! Нет, этого я не потерплю!
Мазхар подал Жале бокал. Потом другой, третий… Их беседа становилась всё интимней. Теперь они говорили о таких подробностях, которые могли означать, что главное между ними уже решено.
— Погоди, — встрепенулась Жале, — я забыла о самом главном. Ты, конечно, знаешь, что на таких, как я, люди смотрят косо, пренебрежительно называя нас «девицами из бара». Возможно, по-своему они правы, мне нет до этого дела! Но, как бы там ни было, тебя запятнает в глазах людей тот несомненный факт, что я «девица из бара». А если кто-нибудь захочет напомнить тебе об этом? Не будет ли это слишком сильным ударом по самолюбию?
Мазхар отрицательно покачал головой:
— Я люблю тебя такой, какая ты есть, Жале! Очень люблю!
— Не называй меня больше «Жале»!
— Хорошо, Нериман! Я люблю тебя такой, какая ты есть, искренняя, с открытой душой… И мне плевать на то, что скажут о нас какие-то сплетники!..
Из конторы они вышли поздно. Жале должна была ещё вернуться в пансион, чтобы переодеться для вечерней работы. Она могла покинуть бар только через несколько недель, когда истечёт срок контракта. Было решено, что Мазхар сразу же снимет для неё отдельную квартиру, и для них начнётся новая жизнь…
По сверкавшему взгляду Несрин Жале поняла, что у той есть радостные вести. Узнав о письме, она воскликнула:
— О всевышний! Я радуюсь этому даже больше, чем своим успехам. Уверяю тебя!
— Каким успехам, Жале? Или…
Жале обняла подругу.
— Дорогая! Только не спеши во всём винить меня… Он так настаивал, говорил, что всё равно не любит жену… Я возражала, отговаривала его. И слышать ничего не хочет. Что было делать?
Несрин поняла всё и разрыдалась. Она оплакивала Назан, словно та была ей близким человеком. Трагедия этой несчастной женщины вновь напомнила Несрин, что когда-то её точно так же вышвырнули из дому, потому что муж полюбил другую…
Она строго взглянула на Жале глазами, полными слёз.
— Ты плохо поступаешь, очень плохо! Нельзя разрушать чужое гнездо!
— Почему же, Несрин, ты не хочешь меня понять? Я говорю тебе правду, истинную правду. Ведь это не я нашла его, а он меня… Мазхар не любит свой дом, избегает его… Не я, так другая…
— Пусть будет кто угодно, только не ты!
— Ну нет, — взбунтовалась Жале. — Я его люблю! И больше не могла этого скрывать, он всё равно понял бы. А ты, ты разве не любила? Разве ты не любила мужа? Разве сейчас не любишь Сами? Разве по одному слову этого дрянного черномазого Сами ты не готова пойти на всё, даже на смерть?.. Так вот, и я люблю! А этот человек не только обожает, но и ценит меня…