Халдун подумал, что теперь совершенно бессмысленно молчать о своём открытии — всё равно на следствии всё выяснится. Посмотрев на следователя влажными от слёз глазами, он сказал:
— Это моя мать!..
И словно провалился в бездну…
— Остановите машину! Он лишился чувств!
Шофёр затормозил и поспешил на помощь. Они уложили доктора на заднее сиденье.
— Гони в больницу, да поживей! — приказал следователь.
Машина рванула с места и скрылась в темноте.
23
— Это моя мать!..
И словно провалился в бездну…
— Остановите машину! Он лишился чувств!
Шофёр затормозил и поспешил на помощь. Они уложили доктора на заднее сиденье.
— Гони в больницу, да поживей! — приказал следователь.
Машина рванула с места и скрылась в темноте.
23
Открыв после долгого забытья глаза, Халдун с изумлением обнаружил, что находится в больничной палате. В окно бил яркий солнечный свет. Рядом сидела Нермин, а чуть поодаль — дядя Нихат и тётя. Он беспокойно зашевелился. Тотчас над кроватью склонились врач и медицинская сестра.
Что же с ним произошло? «А-а-а, — вспомнил Халдун, — мать!» Он-то думал, что эта нищенка просила подаяние!.. Да как же можно было не заметить, что её взгляд молил совсем о другом?.. На глаза у него навернулись слёзы.
— Как ты себя чувствуешь, дитя моё? — решился спросить Нихат-бей.
— Благодарю вас. Я почти здоров… Только… — Халдун умолк, не решаясь задать роковой вопрос. «Неужели, — думал он, — мне стыдно? Ведь это была моя мать!» И глядя в упор на Нихат-бея, спросил:
— Это она?
— Да, — ответил Нихат-бей, сильно смутившись.
Он узнал её в морге с первого взгляда. Назан ещё больше постарела с тех пор, как они виделись в стамбульской тюрьме. Но не могло быть никаких сомнений — это она.
Обхватив голову руками, Халдун заплакал. Нермин бережно гладила его по волосам. Она тоже очень страдала. Ей было особенно больно от мысли, что он так сурово укорял эту страдалицу.
— Она сама покончила с собой? — спросил Халдун.
— Пока ещё не известно. Лицо было сильно исцарапано. Я полагаю, что ей пришлось бороться за жизнь… Но кто знает?
— А что говорит следователь?
— Сейчас он срочно выехал на расследование другого дела. Задушили кабатчицу.
— Задушили? Где?
— В какой-то конюшне, на окраине города…
Тело Наджие лежало на земляном полу посреди хибарки, некогда служившей конюшней. Лучи света, едва проникавшие в проём крошечного окна, освещали страшную картину насильственной смерти.
Возле двери дежурили полицейские, а вокруг хибарки гудела толпа. Наконец прибыли представители власти — начальник отдела безопасности, следователь и судебный врач. Конюшню осветили. По всему было видно, что здесь происходила отчаянная борьба.
— Мне сообщили, что в этой хибарке жила нищенка, утонувшая в море, — сказал начальник отдела безопасности. — Но что могла здесь делать кабатчица?
Врач наклонился и пощупал пульс.
— Несомненно одно — её задушили.
— Это ясно с первого взгляда. Однако мы ещё ничего не можем сказать о мотиве преступления, — заметил следователь. — Пока что в голову приходит одно соображение…
— Какое же?
— Одновременно произошли две смерти. Не замешано ли тут третье лицо?
— Возможно. Но попробуем выяснить сначала что-нибудь от соседей.
Все трое вышли из хибарки. Их тотчас окружила толпа любопытных, среди которых находился и хозяин злополучной конюшни Хасан. Его сразу можно было узнать по удручённому виду. Он никак не мог понять, почему в конюшне оказалась эта кабатчица. Его наверняка будут теперь таскать на допросы, а он-то при чём? Ведь даже не он, а жена сдала внаём проклятую хибарку! В тот день, когда впервые здесь появилась нищенка, его и дома-то не было. Если не поверят, пусть спросят у старшей сестры Дженнет. Они вместе ездили в селение за мукой. А возвратились вечером! Тут он и узнал, что жена пустила в конюшню какую-то бродяжку. Эх, и попало же ей от него за это!
Он приподнял кепку и почесал в затылке.
Да, ругал жену, ругал: зачем пустила нищенку? Но разве жилец — дыня? Попробуйте выбрать его по запаху… Если вздумала утонуть, туда ей дорога! Умерла и умерла, а он тут при чём?
— Хасан, тебя хочет допросить следователь.
Сердце у бедняги забилось. Он зажал в руке кепку и предстал перед следователем, понуро опустив голову.
— Ты хозяин этой конюшни?
Хасан огляделся вокруг, потом посмотрел на следователя и ответил:
— Да, бей-эфенди.
— Кому ты её сдавал?
— Я? Да никому не сдавал, господин следователь! Это моя половина сдала. — И он рассказал, как было дело.
— Если не верите, спросите мою старшую сестру Дженнет…
— Оставь в покое старшую сестру! Лучше ответь: когда ты или жена — это всё равно — сдали эту хибарку нищенке?
— Я не сдавал, бей-эфенди.
— Так, понятно… А женщина, которая сейчас там лежит, часто бывала у нищенки?
— Клянусь аллахом, сроду не видел, бей-эфенди! И нищенку-то толком не рассмотрел. Почему? Да меня ещё отец учил — никогда не водись с пьянчугами! Потому-то я и ругал свою половину.
Следователь невольно улыбнулся, но тотчас принял серьёзный вид и спросил:
— Значит, ты не видел, заходила ли сюда когда– нибудь кабатчица?
— Ну как так, бей-эфенди? Если бы видел — сказал. Праведный мусульманин не станет брехать.
— Я видел! — сказал старик, стоявший позади толпы.
Все повернули головы. Ах, да это Сулейман, по прозвищу «Дядя-кашель». Старику было около семи десятков. Он просыпался раньше всех обитателей квартала и первым приходил в маленькую кофейню. Уже тридцать лет кряду курил он там свой кальян, уверяя всех, что после трубки становится легче дышать. Так и лечился старик кальяном, а кашель всё не проходил. Вот и прозвали люди Сулеймана «Дядя-кашель».
Долговязый старик с большими усами и живыми зелёными глазами не спеша пробрался сквозь толпу и подошёл к следователю. Тот кивнул:
— Ну, рассказывай, что ты видел?
— Третьего дня я встал раненько. Вышел из дому и прямо в кофейню, к Шабану… Такая уж у меня привычка — с утра чашечку кофе выпить да кальян покурить… А Шабан хороший кофе варит — не то что другие. Я бывал и в других кофейнях. Так там, нечего греха таить, в кофе горох подсыпают…
— Короче! Что было дальше?
— Хорошо, бей-эфенди! Иду я, значит, в кофейню к Шабану, прохожу вот здесь — смотрю: кабатчица! Она меня даже не приметила сначала. Вот здесь она притаилась — у стены. Ну мне любопытно стало. Видит аллах, в голову пришли плохие мысли… Не воровать ли, думаю, она пришла? И только я так подумал, а она увидала меня и прятаться перестала. Ну, я её, конечно, ни о чём не спросил — какое я имею право? Не спросил, но когда пришёл в кофейню к Шабану, стал поджидать нашего Хасана.
— А кто такой Хасан?
«Дядя-кашель» осмотрелся вокруг.
— Да вот он, хозяин конюшни. Он её нищенке сдал…
— А ты на меня не вали, Сулейман, — рассердился Хасан, — это не я сдавал!
— Знаю, знаю, да хибарка-то всё-таки твоя!
— Моя, не отрицаю. Но…
— Продолжай, дорогой, — перебил его следователь. — Пришёл Хасан, что ты ему сказал?
— Хасан пришёл не скоро, бей-эфенди. Не знаю, где он пропадал, но только в то утро он не был в кофейне.
— В какое утро, Сулейман? — снова не удержался хозяин хибарки.
— В то утро, когда мы без тебя резались в шестёрку.
— А-а-а! Понял! Так я же ездил в селение за мукой…
— Во-во!
Старик повернулся к следователю:
— Видишь, — бей-эфенди, я говорю только правду. У меня нету привычки зря болтать.
— А дальше?
— На другое утро приходит, значит, Хасан, я отвожу его в сторонку и говорю: «Ты знаешь, Сулейман тебя любит, но зачем было сдавать эту хибарку нищенке?»
— А что я тебе ответил, Сулейман?
— А он говорит: «Я не сдавал, жена сдала». Осерчал, говорит, на неё, да что поделаешь, теперь назад не воротишь. Тут я ему раз — про кабатчицу! «Ты, говорю, присматривал бы, что там творится. А то, говорю, кабатчица с утра пораньше в конюшню подглядывала. Как бы беда какая не приключилась!»
— Не говорил он насчёт беды, бей-эфенди, — возмутился Хасан, — истинная правда, не говорил!
— Так это я про себя подумал. А как ты можешь знать, что я думаю про себя?
Все так и покатились со смеху.
— Почему смеётесь? — недоумевал «Дядя-кашель». — Может, я чего не так сказал? Ну всё равно. Только если бы у меня была такая хибара, я бы её ни в жисть не сдал нищенке! Не сдал бы, и всё тут!
— Я же не сдавал! Чего ты болтаешь, Сулейман?
— Ты не сдавал, да твоя жена сдала! Значит, ты её плохо учишь.
— Но-но, полегче, Сулейман!
— Так я же правду говорю, Хасан!
— Никто у тебя не спрашивает, учу я жену или нет. Ты лучше за своей приглядывай.
Тут вскипел «Дядя-кашель»:
— Зачем это мне приглядывать за женой? Ах ты…
И пошли, и пошли чесать!.. Следователь только рукой махнул, а начальник отдела безопасности сказал:
— Я полагаю, с нас довольно! По-моему, следует начать розыск. Здесь, безусловно, замешано какое-то третье лицо.
— Мне тоже так кажется.
— Надо произвести обыск в кабачке.
— Да, это необходимо.
— И допросить гарсона.
— Так у неё и гарсон был?
— Да, какой-то придурковатый малый, попросту дурак.
— Набитый дурак!
— Так вот оно что!
И все трое решили немедленно направиться в кабачок.
Дверь оказалась незапертой. Они вошли. Никого. На столах валялись грязные тарелки, стаканы, винные бутылки… Ясно, что после ухода посетителей здесь всё оставалось, как было.
Во время обыска полицейские обнаружили позади стойки маленькую дверку. В каморке тоже никого не было. На сундуке лежала несмятая постель. Очевидно, минувшей ночью на неё никто не ложился. В углу валялись свёрнутые циновки, на которых, вероятно, спал гарсон.
— Сегодня ночью, — сказал следователь, — ни кабатчица, ни гарсон здесь не ночевали.
— Похоже на то.
— Он ушёл отсюда без пиджака.
На гвозде за дверью болтался старый заплатанный грязный пиджак. В кармане оказался замусоленный паспорт. Сильно поистёршаяся запись гласила: «Место рождения — г. Чанак-кале, год рождения — 332[23], имя матери — Айше, имя отца — Али, имя владельца паспорта — Ахмет, фамилия — Гюнеш».
— Значит, его зовут Ахмет? Судя по тому, что его постель не тронута, он покинул заведение вместе с хозяйкой. Не так ли?
Такого же мнения был и начальник отдела безопасности.
— Каковы бы ни были их цели, но действовали они сообща… Потом женщину задушили.
— А не гарсон ли убил обеих женщин?
— Вполне возможно. Допустим, кабатчица и гарсон решили завладеть перстнем нищенки. И вот они вдвоём отправляются в хибарку…
— Хорошо, но в этом случае…
— Разрешите мне закончить мысль. Но в этом случае, хотите вы возразить, была бы убита нищенка?
— Или по крайней мере был бы похищен перстень!
— Верно. Тут много обстоятельств, которые заставляют недоумевать. Перстень оказался при нищенке, она утонула, а кабатчица была кем-то задушена. Как хотите, но во всём этом деле замешано третье лицо, то есть Ахмет. Его необходимо задержать.
— Да, и как можно быстрее.
Начальник отдела безопасности тут же отдал распоряжение о розыске и аресте Ахмета. Были приняты меры и на тот случай, если бы Ахмет появился в кабачке. Вполне возможно, что он вернётся сюда за своим паспортом.
И следователь и начальник отдела безопасности были правы. Чтобы приподнять завесу, скрывавшую тайну двух загадочных преступлений, требовалось хоят бы третье лицо, даже если оно, это «третье лицо», и не было непосредственно замешано в деле.
Ахмета усиленно разыскивали. На границы вилайета были посланы депеши, по всему городу производились обыски.
Его искали повсюду, но никому и в голову не пришло заглянуть в общественную уборную, которая находилась в двух шагах от полицейского управления.
А гарсон был именно там. Он уже много часов провёл в каморке сторожа общественной уборной — своего земляка. Парня трясло как в лихорадке, он лязгал зубами от страха. Даже мангал, который он поставил между ног, совсем не согрел его. Что делать? Куда податься?.. Перед глазами так и стояло посиневшее лицо хозяйки. О, какими страшными были её глаза, выскочившие из орбит!
Ахмет не имел ни малейшего представления о том, что произошло после того, как он оставил её возле хибарки нищей старухи. Он помнил только, как по дороге на базар хозяйка сказала: «Отведи меня к нищенке, нам с ней надо потолковать. Эта женщина — мать доктора Халдуна. Я знала её много лет назад. Если эта птичка попадётся в ловушку, я расплачусь с долгами и сделаю ремонт».
В этот день, как назло, привалило полно посетителей. Его буквально разрывали на части. Одни требовали вина, другие закусок, с третьими надо было рассчитываться… Он совсем сбился с ног и очень боялся проторговаться.
Такая кутерьма продолжалась допоздна. А когда наступила полночь, пришёл квартальный сторож и крикнул: «Довольно! Пора закрывать заведение!» Вот он обрадовался! Наконец-то можно было запирать двери. Если бы не сторож, наверно, торчали бы до самого утра.
И тут только он вспомнил, что хозяйка наказывала: «Коли я задержусь, беги за мной!»
Он, как был, выскочил на улицу, даже не подумав, что надо надеть пиджак. Да что там — забыл запереть кабачок! Вскоре он сильно продрог — дул холодный ветер. Но теперь уже было рукой подать до окраины. Ладно, вернёмся домой вместе с сестрицей Наджие.
Увидев с порога конюшни хозяйку, лежащую на земляном полу, он в первую минуту подумал, что она пьяна. Обычно, когда ей случалось напиваться, она падала замертво. И даже на другой день не могла прийти в себя.
«Взвалю её на плечи и отнесу домой», — решил он и наклонился, как вдруг увидел глаза… В голове у него помутилось. Он не помнит, как выскочил из конюшни и побежал. Куда? Зачем? От кого? Он ни о чём не думал. А только бежал, бежал, что было духу.
Когда он оглянулся, то увидел, что город остался далеко позади. А буря на море усилилась, стало ещё холодней. Надо было вернуться за пиджаком, но… ведь в городе его могут схватить полицейские! И тут он вспомнил о паспорте. Уж если паспорт попадёт в руки полиции, ему никуда не скрыться!..
«Будь, что будет, а надо забрать пиджак!» — подумал Ахмет и повернул назад. Он не мог более бежать и медленно брёл по дороге, тяжело дыша. Уже неподалёку от кабачка Ахмет вспомнил о своём земляке Хало. Старик был самым близким другом его отца. Как только Ахмет улучал свободную минуту, он навещал Хало, к которому был сильно привязан. Сидя в плохонькой каморке Хало, за дощатой перегородкой общественной уборной, они с удовольствием ели халву, маслины и свежий хлеб, болтая о разных разностях.
Ахмет и думать забыл, что общественная уборная находится рядом с полицейским управлением. Он направился прямо к окошку каморки и тихонько постучал. Дедушка Хало давно спал. Наконец он услыхал стук и побежал открывать. Старичок был маленький, хрупкий — и ручки, и ножки, как у ребёнка. Увидев сына своего покойного друга в такой поздний час, он стал протирать глаза кулачками. Ахмет, который уже немного пришёл в себя, смекнул, что лучше будет не говорить ему правду. «Меня прогнали с работы», — печально произнёс он. Ой как огорчился дедушка Хало! Давно ли он свободно вздохнул, пристроив Ахмета в кабачке «Лунный свет»? Этот сын покойного Али (чего греха таить!) был ему в тягость. Но его нельзя было прогнать, ведь парень приехал искать место. А потом даже стал помогать ему — украдкой от хозяйки приносил закуски.
Они наедались до отвала, курили сигареты — тоже из кабачка… Всё шло как по маслу… А теперь, видно, Ахмет снова сядет ему на шею. И будет по целым дням торчать здесь, как дурак, расставив свои ножищи над мангалом…
Но дедушка Хало и не подумал попрекать парня. Что скажешь земляку, да ещё сыну покойного друга? А сколько вместе с этим парнягой было съедено хлеба-соли? Нет, он не мог быть неблагодарным!..
На следующий день по городу распространился слух: море выбросило труп нищенки! Ахмет едва не лишился рассудка. «Значит, нищую тоже убили?»
Все, кто входил в общественную уборную, говорили только об этом. Ахмет стоял за дощатой перегородкой, слушал разговоры людей, и его сковывал страх, возраставший с каждой минутой.
Поскольку убийца нищенки ещё не был найден, люди строили самые различные предположения. Сколько разговоров было о драгоценном перстне! «Значит, хозяйке ничего не досталось? — думал Ахмет. — Но кто же её порешил?.. Кто бросил нищенку в море? Почему не забрали перстня?..»
— Убийцу наверняка повесят, — сказал входя дедушка Хало.
Когда-то в Адане Ахмет видел повешенного — завёрнутый в белый саван, он раскачивался на виселице. Теперь он узнал, что у того, кто задушен, вываливается язык — ведь ночью он видел хозяйку…
«А если подумают на меня? Увидят пиджак и скажут: куда сбежал этот парень?»
Ахмет не находил себе места. Куда подевался дедушка Хало?.. Набравшись смелости, он решил выглянуть. Дед, оказывается, мыл в уборной пол. Ахмет немного успокоился и даже начал себя подбадривать. Может, всё обойдётся? Поищут, поищут хозяйку, да и дело с концом… «А кому же достанется кабачок? Ведь наследников-то нет — стало быть, я и буду хозяином. Вот так!» И он подмигнул сам себе. Кабачок-то можно продать! А он и продаст!
Ахмет даже обрадовался. Он вернётся в родное село и купит пару буйволов! Таких, как у Эсата-аги… С чего же он начнёт? — спрашивал себя парень, пуская дым к потолку. — Он войдёт в кофейню, поздоровается со всеми, а ему скажут: «Добро пожаловать, Ахмет-ага!» Его пригласят в самый почётный угол — как Эсата-агу. Он купит себе такие же красивые костюмы и лакированные башмаки! У него будет такой же хлев… Он купит землю, женится и сыграет весёлую свадьбу… А мать? Мать будет с ним. Она забросит свои лохмотья, наденет городское платье, как мать Эсата-аги. Вот обрадуется бедняга! Небось, заплачет от радости… Эх!..
— Что с тобой? — удивился дедушка Хало.
Ахмет вздрогнул — он не заметил старика.
— Чего это ты руками размахался?
Парень растерянно посмотрел на свои руки.
— Какой? Вот этой?..
— Небось, всё о работе думаешь. Совсем ошалел!
— Ну как же не думать, дедушка? Ведь безработица…
— Ну, ну, не надо расстраиваться. Кто не знавал чёрных дней? Проходят они… Ты уж поверь! Если аллах закрывает одну дверь, то открывает другую.
Ахмет совсем не слушал старика. «Сегодня вечером, после того как стемнеет, — думал он, — надо пробраться в хибарку нищенки и закопать в землю тело хозяйки. Уж постараюсь зарыть поглубже, чтобы никто не нашёл. Разве это так трудно? Завернуть труп в попону или в мешок, вскинуть на плечи, выйти за дверь и скрыться в темноте… Можно, конечно, бросить в море. Но нищенку-то выбросило на берег. А надо, чтобы хозяйку не нашли. Если найдут — прощай кабачок! Лучше всего унести подальше и зарыть в землю. Сгниёт помаленьку, и никто не узнает… Если от живой не дождался добра, то пусть хоть мёртвая даст счастье!..»
— Сходил бы за пиджаком, — сказал дедушка Хало.
— Что?..
— Говорю, сходил бы за пиджаком. Да потолковал бы ещё разок с хозяйкой. Старой женщине одной не управиться с таким кабаком. Послушай меня, сходи! Может, примет тебя назад?
Ахмет выглянул в окошко: «Который может быть час?»
— Вот как стемнеет, так и пойду.
— Ну и хорошо.
Старик ушёл прислуживать посетителям, а Ахмет, оставшись один, снова предался своим сладким мечтам. Вот у него появились дети… Две дочери, два сына. Оба сына будут такие же, как у Эсата-аги. Как пролетят на конях галопом по селу — женщины только заахают… А невесты глаз оторвать не смогут!..
Да и он — сам, коли захочет, сможет жениться на младшей дочери Эсата-аги! Впрочем, разве нет на свете девушки получше? Найдётся и покрасивей! Ему с радостью отдадут любую. А почему бы нет? Кто ж не хочет выдать дочь за богатого хозяина?
«Скорей бы стемнело! — думал Ахмет. — Как бы там не увидели хозяйку?» Им овладело нетерпение. Он опять выглянул. Дедушка Хало сидел на скамье и прыскал одеколоном уходивших посетителей.
Как только стемнело, Ахмет вышел из каморки. На сердце было так тяжело, словно кто-то навалил на него жернов.
— Я ухожу, дедушка!
Хало сидел на низенькой скамеечке. Он посмотрел снизу вверх на рослого земляка, выросшего перед ним словно гора, и спросил:
— Туда, стало быть?
— Да, за пиджаком.
— Ступай, ступай! Может, хозяйка уже пожалела, что прогнала тебя. Так ты и сам не больно ерепенься. Повинись перед ней. Смотри, зима подходит… Она, братец, пощады не знает…
— Верно, дедушка!
— Потом придёшь, расскажешь, как там дела.
— Хорошо, дедушка.
Холодный северный ветер стих. Стало теплее. Но жернов, лежавший на сердце Ахмета, почему-то давил тяжелей.
Он хотел было заглянуть в кабачок за пиджаком, но передумал. Надо скорее добраться до хибарки.
Когда Ахмет подходил к конюшне, было совсем темно. Вокруг — ни души. Дверь оказалась закрытой. Он попробовал открыть, но в этот момент послышался глухой кашель. Кто-то шёл по узенькой улочке. Ахмет прижался к стене и стоял, боясь пошевельнуться. Наконец кашель прекратился, стихли звуки шагов. Ничто более не нарушало тишины.
Ахмет осторожно подкрался к двери и поднажал плечом. Скрипнули ржавые петли. Он нажал ещё. Одна из петель сорвалась, потом отлетела вторая. Теперь можно было забраться внутрь.
Но что это?.. Тело хозяйки исчезло. «Значит, узнала полиция? Они, наверно, побывали в кабачке? А вдруг они взяли пиджак? Да ведь там паспорт! Что будет с паспортом?..»
Перед глазами его закачалось тело повешенного, завёрнутое в белый саван. Его стало мутить.
Да что это он? Его совесть чиста — ведь не он убил… Надо взять пиджак… И он зашагал к кабачку…
В окнах было темно, дверь закрыта. Всё выглядело так, как он оставил минувшей ночью.
Ахмет толкнул дверь. После яркого света электрического фонаря, висевшего неподалёку на столбе, ничего нельзя было разобрать. Но вот его глаза привыкли к сумраку. Повсюду беспорядочно валялись перевёрнутые столы, скамейки, табуреты. Ахмет бросился в каморку и нашарил на стене пиджак. Какое счастье — он висел на своём месте! Но не успел он опустить руку в карман, как раздался голос:
— Руки вверх! Не шевелись!
Никого не было видно. Он весь дрожал, сердце стучало где-то в горле. Но вот приблизились тени. Что-то блеснуло, и Ахмет понял, что на него направлен пистолет.
— За что? Ведь не я убил! — закричал парень, вскакивая и пятясь к стене.
— Мы это потом выясним, — сказал кто-то из темноты.
— А я вам зачем?
— Пойдёшь в полицейский участок!
— А потом в тюрьму? Но я не виноват! Я не убивал, никого не убивал!
Он медленно пятился назад, пока не упёрся спиной в стену. «Мне наденут наручники! Будут бить, допытываться: «Сознавайся — это ты убил!» За что, за что?»
Не отдавая себе более отчёта, Ахмет схватил своими огромными ручищами стол и высоко поднял его над головой. Раздался выстрел, но пуля прошла мимо. Тогда он с силой обрушил тяжёлый стол на полицейских, стоявших всего в двух шагах. Какие-то тёмные тени грохнулись на пол. Всё смешалось. Обезумевший от страха Ахмет, опрокидывая столы и стулья, бросился к выходу…
Все меры предосторожности были приняты заранее. Кабачок находился в кольце полицейских и сторожей. Парень метнулся туда-сюда — повсюду вставала преграда. Но вот какой-то низкорослый сторож дрогнул. Ахмет пинком свалил его на землю, метнулся за угол и пустился бежать.
Началась погоня. Он бежал впереди целой толпы, подобный огромному медведю, вставшему на задние лапы. А толпа полицейских и сторожей всё росла и росла. Их крики далеко разносились в вечерней тишине…
Весь город приник к окнам. «Что случилось?» «Эй, сторож! От кого бежит этот человек?»
Люди высыпали на улицы. Строились разные догадки. Но толком никто ничего не знал.
Время от времени слышались выстрелы. Ахмет бежал, бежал, как затравленный зверь, ни разу не обернувшись на шум стрельбы. Он бежал с какой-то невероятной, нечеловеческой быстротой, перескакивая через ямы и грязные лужи. Вот он пронёсся по переулку и выскочил на широкую улицу. Навстречу мчался грузовик. Взвизгнули тормоза. Но …поздно! Ахмета швырнуло на мостовую…
Из кабины выпрыгнул шофёр, подбежал к распростёртому телу. «В лепёшку! Теперь я пропал!» И охваченный страхом, он бросился бежать…
В городе только и было разговоров, что об этих происшествиях. Все считали, что гарсона, который убил двух женщин, покарала сама судьба. И все проклинали его.
Однако от внимания компетентных людей не ускользнуло одно весьма странное обстоятельство. Почему, рассуждали они, придурковатый гарсон убил Назан? Какая была у него цель? Он хотел завладеть её перстнем? Возможно. Но что же тогда помешало ему снять этот перстень с пальца убитой? А зачем понадобилось убивать кабатчицу? Капиталов она не имела. Парень был при деле, а легко ли найти другое место?
Все понемногу поверили версии о том, что гарсон попросту был невменяем. Он убил только для того, чтобы убить…
Халдун не мог рассуждать. Ему было слишком тяжело, и первое время он часто плакал и совсем не показывался на людях. Его постоянно преследовал образ матери с протянутой рукой. Сколько лет он не знал, что она жива! А мать разыскала его и тут же покинула, чтобы более никогда не возвращаться.
Целыми часами сидел он неподвижно, устремив глаза в одну точку. Почему она не открылась ему? Наверно, стыдилась сына…
— Да, — говорил Нихат-бей, — её привёл сюда материнский инстинкт. А разум не позволял ей пред стать перед своим сыном в таком обличье.
— Но разве я посмел бы её укорять? Разве отвернулся бы от неё?
— Не отвернулся бы — это верно. Но надо войти и в её положение.
— Бедная мамочка! — воскликнул плача Халдун.
— Бедная мамочка! — словно эхо повторила Нермин.
По праву наследования перстень достался Халдуну. А он надел его на палец Нермин, как посмертный подарок свекрови. Они не стали устраивать пышной свадьбы. А деньги, которые предназначались для брачного торжества, пошли на уплату за мрамор.
Этим мрамором была облицована могила Назан-ханым.
Что же с ним произошло? «А-а-а, — вспомнил Халдун, — мать!» Он-то думал, что эта нищенка просила подаяние!.. Да как же можно было не заметить, что её взгляд молил совсем о другом?.. На глаза у него навернулись слёзы.
— Как ты себя чувствуешь, дитя моё? — решился спросить Нихат-бей.
— Благодарю вас. Я почти здоров… Только… — Халдун умолк, не решаясь задать роковой вопрос. «Неужели, — думал он, — мне стыдно? Ведь это была моя мать!» И глядя в упор на Нихат-бея, спросил:
— Это она?
— Да, — ответил Нихат-бей, сильно смутившись.
Он узнал её в морге с первого взгляда. Назан ещё больше постарела с тех пор, как они виделись в стамбульской тюрьме. Но не могло быть никаких сомнений — это она.
Обхватив голову руками, Халдун заплакал. Нермин бережно гладила его по волосам. Она тоже очень страдала. Ей было особенно больно от мысли, что он так сурово укорял эту страдалицу.
— Она сама покончила с собой? — спросил Халдун.
— Пока ещё не известно. Лицо было сильно исцарапано. Я полагаю, что ей пришлось бороться за жизнь… Но кто знает?
— А что говорит следователь?
— Сейчас он срочно выехал на расследование другого дела. Задушили кабатчицу.
— Задушили? Где?
— В какой-то конюшне, на окраине города…
Тело Наджие лежало на земляном полу посреди хибарки, некогда служившей конюшней. Лучи света, едва проникавшие в проём крошечного окна, освещали страшную картину насильственной смерти.
Возле двери дежурили полицейские, а вокруг хибарки гудела толпа. Наконец прибыли представители власти — начальник отдела безопасности, следователь и судебный врач. Конюшню осветили. По всему было видно, что здесь происходила отчаянная борьба.
— Мне сообщили, что в этой хибарке жила нищенка, утонувшая в море, — сказал начальник отдела безопасности. — Но что могла здесь делать кабатчица?
Врач наклонился и пощупал пульс.
— Несомненно одно — её задушили.
— Это ясно с первого взгляда. Однако мы ещё ничего не можем сказать о мотиве преступления, — заметил следователь. — Пока что в голову приходит одно соображение…
— Какое же?
— Одновременно произошли две смерти. Не замешано ли тут третье лицо?
— Возможно. Но попробуем выяснить сначала что-нибудь от соседей.
Все трое вышли из хибарки. Их тотчас окружила толпа любопытных, среди которых находился и хозяин злополучной конюшни Хасан. Его сразу можно было узнать по удручённому виду. Он никак не мог понять, почему в конюшне оказалась эта кабатчица. Его наверняка будут теперь таскать на допросы, а он-то при чём? Ведь даже не он, а жена сдала внаём проклятую хибарку! В тот день, когда впервые здесь появилась нищенка, его и дома-то не было. Если не поверят, пусть спросят у старшей сестры Дженнет. Они вместе ездили в селение за мукой. А возвратились вечером! Тут он и узнал, что жена пустила в конюшню какую-то бродяжку. Эх, и попало же ей от него за это!
Он приподнял кепку и почесал в затылке.
Да, ругал жену, ругал: зачем пустила нищенку? Но разве жилец — дыня? Попробуйте выбрать его по запаху… Если вздумала утонуть, туда ей дорога! Умерла и умерла, а он тут при чём?
— Хасан, тебя хочет допросить следователь.
Сердце у бедняги забилось. Он зажал в руке кепку и предстал перед следователем, понуро опустив голову.
— Ты хозяин этой конюшни?
Хасан огляделся вокруг, потом посмотрел на следователя и ответил:
— Да, бей-эфенди.
— Кому ты её сдавал?
— Я? Да никому не сдавал, господин следователь! Это моя половина сдала. — И он рассказал, как было дело.
— Если не верите, спросите мою старшую сестру Дженнет…
— Оставь в покое старшую сестру! Лучше ответь: когда ты или жена — это всё равно — сдали эту хибарку нищенке?
— Я не сдавал, бей-эфенди.
— Так, понятно… А женщина, которая сейчас там лежит, часто бывала у нищенки?
— Клянусь аллахом, сроду не видел, бей-эфенди! И нищенку-то толком не рассмотрел. Почему? Да меня ещё отец учил — никогда не водись с пьянчугами! Потому-то я и ругал свою половину.
Следователь невольно улыбнулся, но тотчас принял серьёзный вид и спросил:
— Значит, ты не видел, заходила ли сюда когда– нибудь кабатчица?
— Ну как так, бей-эфенди? Если бы видел — сказал. Праведный мусульманин не станет брехать.
— Я видел! — сказал старик, стоявший позади толпы.
Все повернули головы. Ах, да это Сулейман, по прозвищу «Дядя-кашель». Старику было около семи десятков. Он просыпался раньше всех обитателей квартала и первым приходил в маленькую кофейню. Уже тридцать лет кряду курил он там свой кальян, уверяя всех, что после трубки становится легче дышать. Так и лечился старик кальяном, а кашель всё не проходил. Вот и прозвали люди Сулеймана «Дядя-кашель».
Долговязый старик с большими усами и живыми зелёными глазами не спеша пробрался сквозь толпу и подошёл к следователю. Тот кивнул:
— Ну, рассказывай, что ты видел?
— Третьего дня я встал раненько. Вышел из дому и прямо в кофейню, к Шабану… Такая уж у меня привычка — с утра чашечку кофе выпить да кальян покурить… А Шабан хороший кофе варит — не то что другие. Я бывал и в других кофейнях. Так там, нечего греха таить, в кофе горох подсыпают…
— Короче! Что было дальше?
— Хорошо, бей-эфенди! Иду я, значит, в кофейню к Шабану, прохожу вот здесь — смотрю: кабатчица! Она меня даже не приметила сначала. Вот здесь она притаилась — у стены. Ну мне любопытно стало. Видит аллах, в голову пришли плохие мысли… Не воровать ли, думаю, она пришла? И только я так подумал, а она увидала меня и прятаться перестала. Ну, я её, конечно, ни о чём не спросил — какое я имею право? Не спросил, но когда пришёл в кофейню к Шабану, стал поджидать нашего Хасана.
— А кто такой Хасан?
«Дядя-кашель» осмотрелся вокруг.
— Да вот он, хозяин конюшни. Он её нищенке сдал…
— А ты на меня не вали, Сулейман, — рассердился Хасан, — это не я сдавал!
— Знаю, знаю, да хибарка-то всё-таки твоя!
— Моя, не отрицаю. Но…
— Продолжай, дорогой, — перебил его следователь. — Пришёл Хасан, что ты ему сказал?
— Хасан пришёл не скоро, бей-эфенди. Не знаю, где он пропадал, но только в то утро он не был в кофейне.
— В какое утро, Сулейман? — снова не удержался хозяин хибарки.
— В то утро, когда мы без тебя резались в шестёрку.
— А-а-а! Понял! Так я же ездил в селение за мукой…
— Во-во!
Старик повернулся к следователю:
— Видишь, — бей-эфенди, я говорю только правду. У меня нету привычки зря болтать.
— А дальше?
— На другое утро приходит, значит, Хасан, я отвожу его в сторонку и говорю: «Ты знаешь, Сулейман тебя любит, но зачем было сдавать эту хибарку нищенке?»
— А что я тебе ответил, Сулейман?
— А он говорит: «Я не сдавал, жена сдала». Осерчал, говорит, на неё, да что поделаешь, теперь назад не воротишь. Тут я ему раз — про кабатчицу! «Ты, говорю, присматривал бы, что там творится. А то, говорю, кабатчица с утра пораньше в конюшню подглядывала. Как бы беда какая не приключилась!»
— Не говорил он насчёт беды, бей-эфенди, — возмутился Хасан, — истинная правда, не говорил!
— Так это я про себя подумал. А как ты можешь знать, что я думаю про себя?
Все так и покатились со смеху.
— Почему смеётесь? — недоумевал «Дядя-кашель». — Может, я чего не так сказал? Ну всё равно. Только если бы у меня была такая хибара, я бы её ни в жисть не сдал нищенке! Не сдал бы, и всё тут!
— Я же не сдавал! Чего ты болтаешь, Сулейман?
— Ты не сдавал, да твоя жена сдала! Значит, ты её плохо учишь.
— Но-но, полегче, Сулейман!
— Так я же правду говорю, Хасан!
— Никто у тебя не спрашивает, учу я жену или нет. Ты лучше за своей приглядывай.
Тут вскипел «Дядя-кашель»:
— Зачем это мне приглядывать за женой? Ах ты…
И пошли, и пошли чесать!.. Следователь только рукой махнул, а начальник отдела безопасности сказал:
— Я полагаю, с нас довольно! По-моему, следует начать розыск. Здесь, безусловно, замешано какое-то третье лицо.
— Мне тоже так кажется.
— Надо произвести обыск в кабачке.
— Да, это необходимо.
— И допросить гарсона.
— Так у неё и гарсон был?
— Да, какой-то придурковатый малый, попросту дурак.
— Набитый дурак!
— Так вот оно что!
И все трое решили немедленно направиться в кабачок.
Дверь оказалась незапертой. Они вошли. Никого. На столах валялись грязные тарелки, стаканы, винные бутылки… Ясно, что после ухода посетителей здесь всё оставалось, как было.
Во время обыска полицейские обнаружили позади стойки маленькую дверку. В каморке тоже никого не было. На сундуке лежала несмятая постель. Очевидно, минувшей ночью на неё никто не ложился. В углу валялись свёрнутые циновки, на которых, вероятно, спал гарсон.
— Сегодня ночью, — сказал следователь, — ни кабатчица, ни гарсон здесь не ночевали.
— Похоже на то.
— Он ушёл отсюда без пиджака.
На гвозде за дверью болтался старый заплатанный грязный пиджак. В кармане оказался замусоленный паспорт. Сильно поистёршаяся запись гласила: «Место рождения — г. Чанак-кале, год рождения — 332[23], имя матери — Айше, имя отца — Али, имя владельца паспорта — Ахмет, фамилия — Гюнеш».
— Значит, его зовут Ахмет? Судя по тому, что его постель не тронута, он покинул заведение вместе с хозяйкой. Не так ли?
Такого же мнения был и начальник отдела безопасности.
— Каковы бы ни были их цели, но действовали они сообща… Потом женщину задушили.
— А не гарсон ли убил обеих женщин?
— Вполне возможно. Допустим, кабатчица и гарсон решили завладеть перстнем нищенки. И вот они вдвоём отправляются в хибарку…
— Хорошо, но в этом случае…
— Разрешите мне закончить мысль. Но в этом случае, хотите вы возразить, была бы убита нищенка?
— Или по крайней мере был бы похищен перстень!
— Верно. Тут много обстоятельств, которые заставляют недоумевать. Перстень оказался при нищенке, она утонула, а кабатчица была кем-то задушена. Как хотите, но во всём этом деле замешано третье лицо, то есть Ахмет. Его необходимо задержать.
— Да, и как можно быстрее.
Начальник отдела безопасности тут же отдал распоряжение о розыске и аресте Ахмета. Были приняты меры и на тот случай, если бы Ахмет появился в кабачке. Вполне возможно, что он вернётся сюда за своим паспортом.
И следователь и начальник отдела безопасности были правы. Чтобы приподнять завесу, скрывавшую тайну двух загадочных преступлений, требовалось хоят бы третье лицо, даже если оно, это «третье лицо», и не было непосредственно замешано в деле.
Ахмета усиленно разыскивали. На границы вилайета были посланы депеши, по всему городу производились обыски.
Его искали повсюду, но никому и в голову не пришло заглянуть в общественную уборную, которая находилась в двух шагах от полицейского управления.
А гарсон был именно там. Он уже много часов провёл в каморке сторожа общественной уборной — своего земляка. Парня трясло как в лихорадке, он лязгал зубами от страха. Даже мангал, который он поставил между ног, совсем не согрел его. Что делать? Куда податься?.. Перед глазами так и стояло посиневшее лицо хозяйки. О, какими страшными были её глаза, выскочившие из орбит!
Ахмет не имел ни малейшего представления о том, что произошло после того, как он оставил её возле хибарки нищей старухи. Он помнил только, как по дороге на базар хозяйка сказала: «Отведи меня к нищенке, нам с ней надо потолковать. Эта женщина — мать доктора Халдуна. Я знала её много лет назад. Если эта птичка попадётся в ловушку, я расплачусь с долгами и сделаю ремонт».
В этот день, как назло, привалило полно посетителей. Его буквально разрывали на части. Одни требовали вина, другие закусок, с третьими надо было рассчитываться… Он совсем сбился с ног и очень боялся проторговаться.
Такая кутерьма продолжалась допоздна. А когда наступила полночь, пришёл квартальный сторож и крикнул: «Довольно! Пора закрывать заведение!» Вот он обрадовался! Наконец-то можно было запирать двери. Если бы не сторож, наверно, торчали бы до самого утра.
И тут только он вспомнил, что хозяйка наказывала: «Коли я задержусь, беги за мной!»
Он, как был, выскочил на улицу, даже не подумав, что надо надеть пиджак. Да что там — забыл запереть кабачок! Вскоре он сильно продрог — дул холодный ветер. Но теперь уже было рукой подать до окраины. Ладно, вернёмся домой вместе с сестрицей Наджие.
Увидев с порога конюшни хозяйку, лежащую на земляном полу, он в первую минуту подумал, что она пьяна. Обычно, когда ей случалось напиваться, она падала замертво. И даже на другой день не могла прийти в себя.
«Взвалю её на плечи и отнесу домой», — решил он и наклонился, как вдруг увидел глаза… В голове у него помутилось. Он не помнит, как выскочил из конюшни и побежал. Куда? Зачем? От кого? Он ни о чём не думал. А только бежал, бежал, что было духу.
Когда он оглянулся, то увидел, что город остался далеко позади. А буря на море усилилась, стало ещё холодней. Надо было вернуться за пиджаком, но… ведь в городе его могут схватить полицейские! И тут он вспомнил о паспорте. Уж если паспорт попадёт в руки полиции, ему никуда не скрыться!..
«Будь, что будет, а надо забрать пиджак!» — подумал Ахмет и повернул назад. Он не мог более бежать и медленно брёл по дороге, тяжело дыша. Уже неподалёку от кабачка Ахмет вспомнил о своём земляке Хало. Старик был самым близким другом его отца. Как только Ахмет улучал свободную минуту, он навещал Хало, к которому был сильно привязан. Сидя в плохонькой каморке Хало, за дощатой перегородкой общественной уборной, они с удовольствием ели халву, маслины и свежий хлеб, болтая о разных разностях.
Ахмет и думать забыл, что общественная уборная находится рядом с полицейским управлением. Он направился прямо к окошку каморки и тихонько постучал. Дедушка Хало давно спал. Наконец он услыхал стук и побежал открывать. Старичок был маленький, хрупкий — и ручки, и ножки, как у ребёнка. Увидев сына своего покойного друга в такой поздний час, он стал протирать глаза кулачками. Ахмет, который уже немного пришёл в себя, смекнул, что лучше будет не говорить ему правду. «Меня прогнали с работы», — печально произнёс он. Ой как огорчился дедушка Хало! Давно ли он свободно вздохнул, пристроив Ахмета в кабачке «Лунный свет»? Этот сын покойного Али (чего греха таить!) был ему в тягость. Но его нельзя было прогнать, ведь парень приехал искать место. А потом даже стал помогать ему — украдкой от хозяйки приносил закуски.
Они наедались до отвала, курили сигареты — тоже из кабачка… Всё шло как по маслу… А теперь, видно, Ахмет снова сядет ему на шею. И будет по целым дням торчать здесь, как дурак, расставив свои ножищи над мангалом…
Но дедушка Хало и не подумал попрекать парня. Что скажешь земляку, да ещё сыну покойного друга? А сколько вместе с этим парнягой было съедено хлеба-соли? Нет, он не мог быть неблагодарным!..
На следующий день по городу распространился слух: море выбросило труп нищенки! Ахмет едва не лишился рассудка. «Значит, нищую тоже убили?»
Все, кто входил в общественную уборную, говорили только об этом. Ахмет стоял за дощатой перегородкой, слушал разговоры людей, и его сковывал страх, возраставший с каждой минутой.
Поскольку убийца нищенки ещё не был найден, люди строили самые различные предположения. Сколько разговоров было о драгоценном перстне! «Значит, хозяйке ничего не досталось? — думал Ахмет. — Но кто же её порешил?.. Кто бросил нищенку в море? Почему не забрали перстня?..»
— Убийцу наверняка повесят, — сказал входя дедушка Хало.
Когда-то в Адане Ахмет видел повешенного — завёрнутый в белый саван, он раскачивался на виселице. Теперь он узнал, что у того, кто задушен, вываливается язык — ведь ночью он видел хозяйку…
«А если подумают на меня? Увидят пиджак и скажут: куда сбежал этот парень?»
Ахмет не находил себе места. Куда подевался дедушка Хало?.. Набравшись смелости, он решил выглянуть. Дед, оказывается, мыл в уборной пол. Ахмет немного успокоился и даже начал себя подбадривать. Может, всё обойдётся? Поищут, поищут хозяйку, да и дело с концом… «А кому же достанется кабачок? Ведь наследников-то нет — стало быть, я и буду хозяином. Вот так!» И он подмигнул сам себе. Кабачок-то можно продать! А он и продаст!
Ахмет даже обрадовался. Он вернётся в родное село и купит пару буйволов! Таких, как у Эсата-аги… С чего же он начнёт? — спрашивал себя парень, пуская дым к потолку. — Он войдёт в кофейню, поздоровается со всеми, а ему скажут: «Добро пожаловать, Ахмет-ага!» Его пригласят в самый почётный угол — как Эсата-агу. Он купит себе такие же красивые костюмы и лакированные башмаки! У него будет такой же хлев… Он купит землю, женится и сыграет весёлую свадьбу… А мать? Мать будет с ним. Она забросит свои лохмотья, наденет городское платье, как мать Эсата-аги. Вот обрадуется бедняга! Небось, заплачет от радости… Эх!..
— Что с тобой? — удивился дедушка Хало.
Ахмет вздрогнул — он не заметил старика.
— Чего это ты руками размахался?
Парень растерянно посмотрел на свои руки.
— Какой? Вот этой?..
— Небось, всё о работе думаешь. Совсем ошалел!
— Ну как же не думать, дедушка? Ведь безработица…
— Ну, ну, не надо расстраиваться. Кто не знавал чёрных дней? Проходят они… Ты уж поверь! Если аллах закрывает одну дверь, то открывает другую.
Ахмет совсем не слушал старика. «Сегодня вечером, после того как стемнеет, — думал он, — надо пробраться в хибарку нищенки и закопать в землю тело хозяйки. Уж постараюсь зарыть поглубже, чтобы никто не нашёл. Разве это так трудно? Завернуть труп в попону или в мешок, вскинуть на плечи, выйти за дверь и скрыться в темноте… Можно, конечно, бросить в море. Но нищенку-то выбросило на берег. А надо, чтобы хозяйку не нашли. Если найдут — прощай кабачок! Лучше всего унести подальше и зарыть в землю. Сгниёт помаленьку, и никто не узнает… Если от живой не дождался добра, то пусть хоть мёртвая даст счастье!..»
— Сходил бы за пиджаком, — сказал дедушка Хало.
— Что?..
— Говорю, сходил бы за пиджаком. Да потолковал бы ещё разок с хозяйкой. Старой женщине одной не управиться с таким кабаком. Послушай меня, сходи! Может, примет тебя назад?
Ахмет выглянул в окошко: «Который может быть час?»
— Вот как стемнеет, так и пойду.
— Ну и хорошо.
Старик ушёл прислуживать посетителям, а Ахмет, оставшись один, снова предался своим сладким мечтам. Вот у него появились дети… Две дочери, два сына. Оба сына будут такие же, как у Эсата-аги. Как пролетят на конях галопом по селу — женщины только заахают… А невесты глаз оторвать не смогут!..
Да и он — сам, коли захочет, сможет жениться на младшей дочери Эсата-аги! Впрочем, разве нет на свете девушки получше? Найдётся и покрасивей! Ему с радостью отдадут любую. А почему бы нет? Кто ж не хочет выдать дочь за богатого хозяина?
«Скорей бы стемнело! — думал Ахмет. — Как бы там не увидели хозяйку?» Им овладело нетерпение. Он опять выглянул. Дедушка Хало сидел на скамье и прыскал одеколоном уходивших посетителей.
Как только стемнело, Ахмет вышел из каморки. На сердце было так тяжело, словно кто-то навалил на него жернов.
— Я ухожу, дедушка!
Хало сидел на низенькой скамеечке. Он посмотрел снизу вверх на рослого земляка, выросшего перед ним словно гора, и спросил:
— Туда, стало быть?
— Да, за пиджаком.
— Ступай, ступай! Может, хозяйка уже пожалела, что прогнала тебя. Так ты и сам не больно ерепенься. Повинись перед ней. Смотри, зима подходит… Она, братец, пощады не знает…
— Верно, дедушка!
— Потом придёшь, расскажешь, как там дела.
— Хорошо, дедушка.
Холодный северный ветер стих. Стало теплее. Но жернов, лежавший на сердце Ахмета, почему-то давил тяжелей.
Он хотел было заглянуть в кабачок за пиджаком, но передумал. Надо скорее добраться до хибарки.
Когда Ахмет подходил к конюшне, было совсем темно. Вокруг — ни души. Дверь оказалась закрытой. Он попробовал открыть, но в этот момент послышался глухой кашель. Кто-то шёл по узенькой улочке. Ахмет прижался к стене и стоял, боясь пошевельнуться. Наконец кашель прекратился, стихли звуки шагов. Ничто более не нарушало тишины.
Ахмет осторожно подкрался к двери и поднажал плечом. Скрипнули ржавые петли. Он нажал ещё. Одна из петель сорвалась, потом отлетела вторая. Теперь можно было забраться внутрь.
Но что это?.. Тело хозяйки исчезло. «Значит, узнала полиция? Они, наверно, побывали в кабачке? А вдруг они взяли пиджак? Да ведь там паспорт! Что будет с паспортом?..»
Перед глазами его закачалось тело повешенного, завёрнутое в белый саван. Его стало мутить.
Да что это он? Его совесть чиста — ведь не он убил… Надо взять пиджак… И он зашагал к кабачку…
В окнах было темно, дверь закрыта. Всё выглядело так, как он оставил минувшей ночью.
Ахмет толкнул дверь. После яркого света электрического фонаря, висевшего неподалёку на столбе, ничего нельзя было разобрать. Но вот его глаза привыкли к сумраку. Повсюду беспорядочно валялись перевёрнутые столы, скамейки, табуреты. Ахмет бросился в каморку и нашарил на стене пиджак. Какое счастье — он висел на своём месте! Но не успел он опустить руку в карман, как раздался голос:
— Руки вверх! Не шевелись!
Никого не было видно. Он весь дрожал, сердце стучало где-то в горле. Но вот приблизились тени. Что-то блеснуло, и Ахмет понял, что на него направлен пистолет.
— За что? Ведь не я убил! — закричал парень, вскакивая и пятясь к стене.
— Мы это потом выясним, — сказал кто-то из темноты.
— А я вам зачем?
— Пойдёшь в полицейский участок!
— А потом в тюрьму? Но я не виноват! Я не убивал, никого не убивал!
Он медленно пятился назад, пока не упёрся спиной в стену. «Мне наденут наручники! Будут бить, допытываться: «Сознавайся — это ты убил!» За что, за что?»
Не отдавая себе более отчёта, Ахмет схватил своими огромными ручищами стол и высоко поднял его над головой. Раздался выстрел, но пуля прошла мимо. Тогда он с силой обрушил тяжёлый стол на полицейских, стоявших всего в двух шагах. Какие-то тёмные тени грохнулись на пол. Всё смешалось. Обезумевший от страха Ахмет, опрокидывая столы и стулья, бросился к выходу…
Все меры предосторожности были приняты заранее. Кабачок находился в кольце полицейских и сторожей. Парень метнулся туда-сюда — повсюду вставала преграда. Но вот какой-то низкорослый сторож дрогнул. Ахмет пинком свалил его на землю, метнулся за угол и пустился бежать.
Началась погоня. Он бежал впереди целой толпы, подобный огромному медведю, вставшему на задние лапы. А толпа полицейских и сторожей всё росла и росла. Их крики далеко разносились в вечерней тишине…
Весь город приник к окнам. «Что случилось?» «Эй, сторож! От кого бежит этот человек?»
Люди высыпали на улицы. Строились разные догадки. Но толком никто ничего не знал.
Время от времени слышались выстрелы. Ахмет бежал, бежал, как затравленный зверь, ни разу не обернувшись на шум стрельбы. Он бежал с какой-то невероятной, нечеловеческой быстротой, перескакивая через ямы и грязные лужи. Вот он пронёсся по переулку и выскочил на широкую улицу. Навстречу мчался грузовик. Взвизгнули тормоза. Но …поздно! Ахмета швырнуло на мостовую…
Из кабины выпрыгнул шофёр, подбежал к распростёртому телу. «В лепёшку! Теперь я пропал!» И охваченный страхом, он бросился бежать…
В городе только и было разговоров, что об этих происшествиях. Все считали, что гарсона, который убил двух женщин, покарала сама судьба. И все проклинали его.
Однако от внимания компетентных людей не ускользнуло одно весьма странное обстоятельство. Почему, рассуждали они, придурковатый гарсон убил Назан? Какая была у него цель? Он хотел завладеть её перстнем? Возможно. Но что же тогда помешало ему снять этот перстень с пальца убитой? А зачем понадобилось убивать кабатчицу? Капиталов она не имела. Парень был при деле, а легко ли найти другое место?
Все понемногу поверили версии о том, что гарсон попросту был невменяем. Он убил только для того, чтобы убить…
Халдун не мог рассуждать. Ему было слишком тяжело, и первое время он часто плакал и совсем не показывался на людях. Его постоянно преследовал образ матери с протянутой рукой. Сколько лет он не знал, что она жива! А мать разыскала его и тут же покинула, чтобы более никогда не возвращаться.
Целыми часами сидел он неподвижно, устремив глаза в одну точку. Почему она не открылась ему? Наверно, стыдилась сына…
— Да, — говорил Нихат-бей, — её привёл сюда материнский инстинкт. А разум не позволял ей пред стать перед своим сыном в таком обличье.
— Но разве я посмел бы её укорять? Разве отвернулся бы от неё?
— Не отвернулся бы — это верно. Но надо войти и в её положение.
— Бедная мамочка! — воскликнул плача Халдун.
— Бедная мамочка! — словно эхо повторила Нермин.
По праву наследования перстень достался Халдуну. А он надел его на палец Нермин, как посмертный подарок свекрови. Они не стали устраивать пышной свадьбы. А деньги, которые предназначались для брачного торжества, пошли на уплату за мрамор.
Этим мрамором была облицована могила Назан-ханым.