Орлов Вадим. Происшествие в Никольском

- Не знаю...
- А ты бы взяла? - спросила Вера, помолчав.
- Я... - смутилась мать. - Зачем же я?
- Нет, ты скажи: ты бы на моем месте взяла?
- Нет, - вздохнула мать, - не взяла бы...
- Ну вот. А я почему?
Потом они сидели молча, мать, казалось Вере, поняла ее и перестала
бранить дочь в мыслях, а Вера была растрогана тем, что мать ее поступила бы
точно так же, как поступила она. Снова вспомнила она, как говорила
Колокольникова про поганые деньги. И обида, остывшая было, снова, вспыхнула
в ней.
- Нет, - сказала Вера, - я этого так не оставлю. Я сейчас же поеду к
следователю.

14

Минут через сорок она была в районном центре, шагала с вокзала в
прокуратуру, обдумывала в запале слова, какие собиралась сказать Виктору
Сергеевичу, не обращала внимания ни на город, ни на толпу вокруг, но вдруг
почувствовала, что желает свернуть с привычной дороги на боковую улицу.
"Зачем? Что это я?" - остановилась Вера. Впереди был галантерейный магазин,
возле него недавно Вера увидела Сергея, а он не почувствовал, что она рядом.
"Ну и что? Ну и не нужен он мне больше, - сказала себе Вера. - Что же я
теперь-то беспокоюсь?" Она храбрилась, однако мимо магазина все же не пошла,
а свернула вправо.
Виктор Сергеевич Шаталов оказался на службе, и, как Вере показалось, ее
приход смутил его. "Все мне что-то мерещится, - подумала Вера, - до чего же
я стала мнительная..."
В комнате кроме Виктора Сергеевича за своими, видимо, столами сидели
еще двое мужчин его возраста, они, помолчав, переглянулись, сослались на
дела и вышли. На Викторе Сергеевиче был отлично сшитый коричневый костюм,
финская нейлоновая рубашка в полоску, темный галстук с крупными горошинами и
галстучного же материала платочек уголком выглядывал из кармана пиджака.
Видно было, что Виктор Сергеевич собрался прямо с работы, не заходя домой,
отправиться куда-то.
- Я вас слушаю, - протянул Виктор Сергеевич.
Вера все ему выложила про приход женщин и слова Колокольниковой,
говорила горячо, с возмущением, распаляясь, повторяла для убедительности
всякие сегодняшние мелочи. Умолкла, смотрела на следователя. Неужели ему не
передались ее гнев и ее обида?
- Да, - сказал Виктор Сергеевич, подбородок прижав к груди - это
хорошо, что вы пришли именно сейчас. Через полчаса вы меня бы не застали.
Вера обрадовалась этим словам: значит, рассказ ее показался следователю
важным. Но тут же она подумала, что Виктор Сергеевич дал ей понять, что
времени у него на разговор с ней всего полчаса.
- Как быть, Виктор Сергеевич? - сказала она, остывая, и не Виктору
Сергеевичу даже, а так, в пространство. - Это они мне вроде отступного
сулили. Вроде платы за позор. Так нельзя оставить...
- А что, Вера... - неожиданно живо сказал Виктор Сергеевич, - а может
быть, вам следовало понять состояние матерей? А?
- То есть как? - удивилась Вера.
- А так... - начал Виктор Сергеевич, но, заметив в Вериных глазах не
только недоумение, но и испуг, осекся, смутившись, и уже после паузы
заговорил медленно, неуверенным своим тонким голосом, с остановками и
поглядыванием в окно: - Видите ли, Вера, вы достаточно взрослая и разумная.
И потом - вы только на вид суровая и сердитая, а в душе, по-моему, добрая...
И вот я хочу, Вера, чтоб вы меня правильно поняли...
Тут он остановился, подергал пальцами короткие волосы у залысин.
- Честно скажу, Вера, сегодня я к этому разговору не готов. Да и
преждевременный он пока... Но кое-что я вам скажу... Ответьте мне, Вера: как
вы представляете свою будущую жизнь? Предположим, пройдет суд, парней
накажут. Крепко, может быть, накажут... А как вы будете жить в Никольском?
Вы думали об этом, Вера?
- Как жила, так и буду жить, - сказала Вера.
- А не будут ли в вас и ваших близких, в сестренок ваших, тыкать
пальцами, и не потому, что парни сели, а по другой причине, - понимаете, по
какой?.. Пусть несправедливо, но не будет ли ваша жизнь отравлена?
- Вытерпим как-нибудь...
- Не знаю, не знаю... Трудно пока судить... А может, вам с матерью и
сестрами все же стоит уехать из Никольского? А?
- Куда же это? А дом-то наш как же?
- После училища вас все равно куда-то распределят...
- Бежать, что ли, нам из Никольского? Тогда, значит, я виноватая? Нет.
- Ну хорошо, - вздохнул Виктор Сергеевич, - я, видно, начал не с того
конца. Вы меня и не понимаете... Скажу про другое. На суде, Вера, все может
получиться и вовсе не так, как вы предполагаете. Дело ваше с юридической
стороны не простое. Там будут адвокаты, и они при старании смогут доказать,
что и вы виноваты.
- То есть как? - растерялась Вера.
- Многое против вас. Многое можно истолковать по-разному... И драка
ваша с Ниной, и то, что вы ничего не сказали о ней врачам, и некоторые ваши
слова на дне рождения, да и не только слова, а и движения, и то, что вы
выпили в тот вечер... Бусинка к бусинке - и вот готово ожерелье... Я сейчас
могу произнести будущую адвокатскую речь, из нее вы узнаете, что виноваты
вы, а парни - ваша жертва.
- А они-то сами...
- Погодите, Вера, не думайте, что я их адвокат. Нет. Но и их-то
показания какие: пьяные были, не помним, вроде так, а вроде не так... К тому
же по закону для суда признание обвиняемым своей вины еще ничего не значит.
И это справедливо. Потом вам кажется, что происшествие всем видится именно
таким, каким оно видится вам. Но при взгляде на него со стороны может
показаться и совсем неожиданное для вас. Уж тут обратят внимание и на ваши
вольные нравы, и на то, что вы с Сергеем Ржевцевым жили как муж и жена...
- Сергей обещал на мне жениться, - глухо произнесла Вера и тут же
пожалела о сказанном. Мало ли что Сергей ей говорил! - Он обещал жениться...
И у нас с ним было все хорошо и по-честному!
- Ладно, но это ведь не меняет дела. Мы вот получили письмо, в нем
требуют привлечь Сергея за сожительство с несовершеннолетней. Видите, как
выходит.
- Сергей ничего плохого мне не сделал.
- Однако могут наказать и Сергея. Вряд ли это вас обрадует. Но вдруг и
такой оборот примет дело...
Виктор Сергеевич задумался на мгновение, но тут же сказал быстро, как
бы спохватившись:
- Я не хочу запугивать вас, Вера. Упаси бог! Просто я хочу, чтобы вы
подумали обо всем... Я прошу вас отнестись ко всей вашей истории не только
сердцем, но и разумом. Разумом, Вера. Продумайте все... Прошу вас...
Виктор Сергеевич встал, и Вера невольно встала, но тут же опустилась на
стул, ей бы попрощаться и уйти, а она все сидела, растерянная, прибитая,
куда девалась вся ее воинственность и бойкость. А Виктор Сергеевич походил в
раздумье, присел к Вере и стал говорить ей мягко и терпеливо. В чем-то он ее
убеждал, и она кивала ему, все, что она думала и чувствовала раньше, уплыло
куда-то, а слова следователя приходили к ней безусловной истиной,
обволакивали ее и как бы укачивали. Он пожал ей на прощанье руку, спросил,
согласна ли она с ним, и она ответила искренне: "Согласна". На улицу она
вышла все же в смятении. А пройдя к вокзалу и повторив про себя разговор с
Виктором Сергеевичем, она вдруг взбунтовалась и принялась ругать себя: "Да
как же я согласилась с ним! Да это же все неправда! Как он мог! Надо было
ему сказать то-то и то-то!" В электричке в мыслях явились к ней такие
яростные и правильные слова, что Вера захотела тут же вернуться к
следователю. Но где теперь найдешь Виктора Сергеевича? "Ах, голова ты,
голова садовая! - корила себя Вера. - Что же ты раньше-то делала!"
А Виктора Сергеевича не то чтобы расстроил разговор с Верой, просто
после него ему стало не по себе. Ему вдруг показалось, что никольская
история кончится плохо. Предчувствие дурное плеснулось, как рыба в сонном
озере, и хотя круги утихли, умерли тут же, на черном песке, в душе Виктора
Сергеевича осталось что-то неприятное. И своим разговором с Навашиной Виктор
Сергеевич не был доволен, слова являлись ему холодные, вялые, а порой и
лукавые. "Насчет Сергея я напрасно, - решил Виктор Сергеевич, - напрасно,
это ведь неправда... Никто его не может привлечь... Но она успокоилась и,
кажется, сможет все понять как следует... Хорошо бы, хорошо бы..."

15

Отдежурив ночью, Вера из больницы вернулась утром с тяжелой головой и
проспала без снов до вечера.
Когда она проснулась, было зябко, шел дождь, и Вера подумала, что, если
вскоре растеплит, пойдут белые грибы, колосовики с бледно-коричневыми
шляпками, как у подберезовика. От Никольского к Лопасне, к Мелихову и дальше
шли знаменитые белым грибом леса, и по воскресным дням московские и местные
жители в этих лесах охотничали с ведрами и корзинами, шумели, аукались,
гремели транзисторами.
Вера встала, сказала матери:
- Готовь лукошко.
Мать обернулась, заметила:
- И то. Недели на две гриб должен пойти. Потом ему до августа отпуск.
Помолчав, она сказала:
- Я в районе сегодня была. Велели мне послезавтра приходить в больницу.
Будет место.
- Да? - растерялась Вера.
- Место, говорят, легкое, счастливое. Женщина, которая с этой койки
уходит, старше меня, поправилась, а была опасная.
- Я завтра съезжу к твоим врачам, - сказала Вера, - поговорю, чтоб у
тебя все было хорошо.
- Ты уж места моего не меняй.
- Да при чем тут место? - рассердилась Вера.
- Как при чем?.. Да, - вспомнила мать, - тут тебя один человек ждет.
Давно уже. Под дождем, на улице...
- Какой еще человек?
- Я не знаю, - сказала мать.
Вера посмотрела на мать с недоверием.
- Кликнуть, что ль, его?
- Да на кой он нужен-то! - раздраженно сказала Вера, но на всякий
случай глянула в окно. И никого не увидела.
- Сейчас кликну...
- Да постой! - бросила ей Вера вдогонку, но было поздно.
Хотя она уже и свыклась с мыслью о том, что матери надо в больницу и
что чем скорее сделают операцию, тем лучше, хотя, вольно или невольно, она
смотрела на беду матери еще и глазами медика, новость Веру расстроила и даже
испугала. Раньше матери вообще надо было ложиться в больницу, теперь все
становилось срочным и определенным, а слово "послезавтра" приобретало
жестокий, быть может и трагический смысл. "Эх, жизнь! - тоскливо думала
Вера. - Вот везет нашей семье! Уж точно: бьет ключом - и все по голове..."
Сидит где-нибудь в тихом и сухом месте заведующий судьбой навашинского
семейства и ключ зловредный держит наготове, как хозяин дома большую ложку
за столом, чуть что - хвать по лбу. Но мать-то в чем провинилась? "Надо
завтра ехать в ту больницу, опять говорить с врачами и просить похлопотать
Тамару Федоровну - в районе у нее есть знакомые..."
Но и эта мысль о завтрашних непременных действиях не прибавила Вере
сейчас ни сил, ни оптимизма" опять тяжесть безысходности придавила Веру,
словно бы ее в колодец бросили, а крышку замуровали на совесть. И оттого не
выгнала она вон, не вытолкала с шумом гостя, тихонечко направленного матерью
в комнату. Она не только не выгнала гостя, но и сама не смогла подняться да,
взглянув на него презрительно, уйти прочь. К тому же в глазах матери Вера
уловила робкое желание спокойствия, ей показалось, что своей тихой улыбкой
мать просит ее не устраивать скандала, быть терпимой или хотя бы терпеливой,
а любую просьбу матери она готова была выполнить сейчас как ее последнюю
просьбу.
Гостем был Леша Турчков.
- Здравствуй, Вера, - сказал Турчков.
- Здравствуй, - сказала Вера вяло.
- Садись, садись, Леша, - озаботилась мать.
- Спасибо... Я так... Вот сейчас...
- И плащ-то сними, а то течет с него.
Плащ Турчков стал тут же послушно снимать, энергично, словно
спохватившись, извинялся сокрушенно. Потом отправился в коридор, к вешалке,
делал при этом движения неловкие и просто лишние, покачнулся дважды. Он
сейчас выглядел человеком с нарушенной координацией движений, но не оттого,
что выпил, а оттого, что его чем-то огорошили и он был не в себе. В коридоре
Турчков долго вытирал ноги о половик, а затем появился в комнате и, пока шел
к столу, останавливался, жался, смотрел на Веру виновато и как бы с опаской.
Она показала ему на стул, он сел. Ковбойка его потемнела на плечах и рукавах
- болонья пропустила воду. Лицо Леши было мокрое, а волосы тем более, белые
кудряшки жалкими косичками прилипли ко лбу. Поймав Верин взгляд, Турчков
быстро вытащил расческу, принялся было убирать ею локоны, но без толку,
смутившись, он сунул расческу в карман. А Вера вспомнила, что и она
нехороша, со сна не умывалась и не поправляла волосы, хотела подняться и
подойти к зеркалу, но тут же подумала, что это ни к чему.
- Ну что? - спросила Вера.
- Я хотел поговорить с тобой... - сказал Турчков и поглядел на Настасью
Степановну.
Настасья Степановна поднялась и вышла.
- Я понимаю, - сказал Турчков, - ты меня ненавидишь, тебе противно
видеть меня...
- Оставь, - сказала Вера. - Если есть дело, так о нем и говори.
- Нет у меня никакого дела, - опустив голову, пробормотал Турчков.
- А маму мою зачем выставил?
- Не знаю, - сказал Турчков. - Стыдно мне.
- Твоя забота.
- Ты пойми... Я не оправдываться к тебе пришел, - заговорил Турчков
быстро, с жадностью, будто сегодняшние слова долго стерег в себе, запирал на
замок с секретом, терпел, а они мучили его, жгли, и теперь, выпуская их на
волю, он чувствовал облегчение. - А если и оправдываться, то не за то,
главное, а за другое... Ты не думай - вот вчера приходила моя мать, у нее
ничего не вышло, и вот теперь явился я со второй атакой... Ты, наверное, так
подумала?
- Мне-то не все ли равно...
- Нет, ты поверь, я не знал, что мать пошла к вам... Я бы ее не
пустил... Уж совсем мерзко было... - Тут Турчков осекся, какое-то
соображение, видимо, остановило его. - Не мне, конечно, говорить так! Совсем
мерзко было раньше. И матери наши все из-за нас... Из-за меня...
- Еще что-нибудь скажешь?
- Я и не знаю, что мне сказать... Я просто так пришел, потому что я уже
не мог не прийти... Ты пойми меня... Нет, я знаю, что я хотел бы тебе
сказать, но я не могу этого сказать.
- Ну и хорошо, - кивнула Вера.
- Ты меня извини, я сейчас много говорю, это потому, что я много
молчал, только матери и смог открыться... Она у меня хорошая...
И действительно, потом он говорил много и путано, нервничал и говорил
скорее не для Веры, а для самого себя и, останавливаясь, казалось, ждал
одобрения или возражений не от Веры, а от самого себя. При этом взгляд его
не был отчужденным, направленным в одну точку, - напротив, он был
чрезвычайно живым и прыгал с предмета на предмет, иногда попадал на Веру и
тогда на мгновение становился цепким, словно бы желал ухватиться за что-то,
успокоиться, но нетерпеливые, горячие слова сейчас же уводили его в сторону.
А Вера испытывала теперь странное ощущение. Раз уж она не выгнала Турчкова,
раз уж не хватило у нее на это сил, она рассчитывала вытерпеть его
присутствие и слушала его, как слушают неживой говорящий предмет вроде
транзисторного приемника или телевизора, имея возможность при случае
выключить звук и изображение, а то и вообще разбить в сердцах пластмассовый
или деревянный ящик. Однако так было поначалу, а потом Вера неожиданно
поймала себя на том, что она охотно слушает Турчкова, хотя пока она и не
могла уловить сути его слов.
- Ты знаешь, - сказал Турчков, - мать-то моя меня водила к
невропатологу и психиатру. И отец конвоировал... Ты не думай, что только
из-за суда. Хотя, конечно, им хотелось, чтобы на суде была справка... Но
они, главное, испугались за меня... Я ведь на другой день хотел убить
себя... всерьез... А теперь не стану... У меня теперь есть цель...
- Ну, а мне-то что!
- Извини... Я скотина... Я все про себя... Я понимаю... Я не для этого
пришел... Я просто не решаюсь сказать... Врачи-то нашли во мне расстройство
нервной системы, это уж я его сам себе устроил, но то, что я тебе скажу, это
не блажь, все это я решил в здравом уме... Только вытерпи, что я тебе
скажу... Может, это глупость... Ты заранее извини...
- Чего извиняться-то?
- Я хочу предложить тебе... То есть это не предложение, это просьба...
Ты можешь выгнать меня тут же, как я скажу... Я... Ну, в общем... ты не
могла бы выйти за меня замуж?
- Чего? - вскинула ресницы Вера.
- Выйти за меня замуж, - медлительно, но и с твердостью произнес
Турчков. - Не сейчас, а через год, когда станем совершеннолетние. Но все
будут знать, что мы с тобой женимся...
- Зачем?
- Ну... Я не знаю, как тебе объяснить, что я чувствую... Ну... хотя бы
и для того, чтобы у ребенка был отец...
- Какого ребенка?
- Твоего...
- Какого еще ребенка! - возмутилась Вера. - Ты что, сдурел? Никакого
ребенка не будет! Как ты мог подумать! Ты что?
Турчков посмотрел на нее, и то ли удивление, то ли растерянность были в
его взгляде. Потом он сказал:
- Если не ради ребенка, то просто так.
- Ну, ты даешь, Турчков! - сказала Вера. - И долго ты думал? Ты что же,
себя в жертву решил принести? Так мне ее не надо! Или ты собрался взять всю
вину на себя? Может, посоветовался с кем? А?..
- Нет, нет! - поморщился Турчков как от боли. - Все ты не то говоришь!
Все не так!
Потом он сказал:
- Ведь я люблю тебя.
- Вот тебе раз, - удивилась Вера. - Как кот мыша, что ли?
Но тут же, взглянув на Турчкова, она подумала, что, несмотря ни на что,
ехидничать и злиться ей сейчас не следует.
- Нет, - качнул головой Турчков, - ты не так говоришь. Все не так. Я
всерьез.
- И давно ты успел полюбить? - спросила Вера. - До или после?
- Я не знаю, как тебе все это объяснить... Я не могу словами назвать
то, что я чувствую... Я, наверное, и раньше тебя любил...
- Ну, хорошо. Спасибо и за это...
- Я понимаю... У тебя есть другой?
Вера хотела сказать, что да, у нее есть другой, чтобы облегчить Лешины
страдания, но другого у нее вот уже пять дней как не было.
- Не имеет значения, - хмуро сказала Вера.
- Я понимаю... Я все понимаю... Но и ты пойми меня... Конечно, я
подлец... Я ничтожество... Я не только не могу, но я и не хочу просить у
тебя прощения, потому что меня нельзя простить... Я знаю, какое у тебя
отношение ко мне... И вот я набрался наглости предложить тебе такую чушь...
Это и вправду чушь: как же я вообще смогу жениться через год, когда меня
вот-вот посадят?.. Я ведь помню про суд. Он мне нужен... Я ведь шел к тебе
сказать, что я тебя люблю, - и больше ничего, потому что я уже не мог этого
не сказать... Но сначала вырвалась нелепость... То есть ужасно... Ведь все
это можно понять так, будто я придумал способ, чтобы избежать наказания...
Это случайно вышло... Я... я не знал, какие слова найти... Я без всякой
корысти... Я хочу наказания...
Турчков замолчал, сидел сникнувший и несчастный, и Вера забоялась, как
бы он не заплакал. Опять, как и в день рождения, он показался Вере побитым
щенком, и жалость взрослой женщины проснулась в ней. Но ласковых слов
успокоения теперь у Веры не было. Она хотела предложить Турчкову воды или
квасу, но подумала, что этим она его совсем расстроит. Она поднялась, нашла
свою сумочку, достала сигареты.
- Закурю, если не возражаешь, - сказала Вера. - Хочешь?
- Дай, пожалуйста, - кивнул Турчков.
Курить Вера, как и Турчков, не курила, но иногда, по настроению,
баловалась и пачку "Новости" держала на всякий случай в сумке.
Турчков поднес к губам сигарету, затянулся с усердием, но и небрежно,
будто опытный курильщик, и тут же закашлялся, даже покраснел от напряжения.
- Я пойду.
- Смотри, - сказала Вера.
- Мне на завод ехать... Пусть я и недотепа, а там я на хорошем счету...
Я ведь научился кое-чему... Там я для всех без вины виноватый... А мне от
этого еще тошнее, понимаешь...
- Твоя забота.
- Ну да, ну да, - кивнул Турчков. - Моя и ничья больше. Еще, к
несчастью, и моей матери. Что мое, то в ее... Ну ладно, я пойду...
Он пошел к двери и остановился.
- Знаешь, - сказал Турчков, - я тебя прошу, ты забудь, что я тут
наговорил тебе, - и все... Это ведь я самому себе устроил облегчение... А
тебе пришлось меня терпеть... Но ты меня пойми - я уже не мог не прийти к
тебе и не сказать... Я совсем бы измучился... И не думай, что я сейчас не в
себе или с головой у меня не в порядке, я тебе все верно сказал... А тебе
спасибо, что не выгнала...
- Не за что, - буркнула Вера.
- И еще, - сказал Турчков, волнуясь, - как бы ты ко мне ни относилась,
мало ли что может случиться в будущем... Вдруг стрясется с тобой беда или
еще что... Ты знай, что и на меня можно рассчитывать... Ты не думай... Я
сильным стану... Или черту душу отдам, а тебе пособлю.
Вера, выслушав его, подумала, что единственное, о чем она хотела бы
просить Турчкова, - это о том, чтобы он никогда не попадался ей на глаза и
даже издали не напоминал ей ни о себе, ни о своем дне рождения.
Но Вера сказала неуверенно:
- Ладно...
- Я ведь в тот вечер, - сказал Турчков тихо, - все глядел на тебя... И
то любил тебя, то ненавидел... И опять любил и опять ненавидел... Ты тогда
ничего не заметила?
- Хватит, - не выдержала Вера. - Чего зря разводить болтовню!
Турчков поглядел на нее с тоской, он словно ждал незамедлительного
унижения, губы его задрожали, и Вера снова забоялась, как бы этот ушастый
мальчишка с мокрыми кудряшками на лбу и на самом деле сейчас не расплакался.
- Ну что ты? Что ты? - сказала Вера уже поспешно. - Ну зачем об этом
сейчас говорить?
Однако слова ее вовсе не успокоили Турчкова, толстые Лешины губы
по-прежнему дрожали, а глаза были мокрые и жалостливые, белесые ресницы
хлопали часто, невольное сострадание возникло в Вериной душе, и, не
выдержав, она пошла к Турчкову, и даже не пошла, а бросилась к нему, будто
он тонул или истекал кровью: И тут произошло то, чего она никак не ожидала и
о чем позже не то чтобы жалела, но во всяком случае не любила вспоминать, -
она, приговаривая ласковые, тихие слова, стала гладить Турчкову волосы и
говорить: "Ну что ты, Леша... Ну зачем ты так отчаиваешься... Все пройдет...
Все хорошо будет..." Турчков был с нее ростом, но худенький и узкий в кости,
и сейчас, уткнувшийся широким носом в ее плечо, казался и вовсе маленьким.
Вера и чувствовала себя рядом с ним взрослой, если не матерью этого
несмышленого парня, то по крайней мере старшей его сестрой. О своих печалях
Вера теперь забыла, она боялась, как бы Турчков, выйдя из их дома, с
отчаяния не втемяшил себе в голову крайней глупости и не сделал дурного. И
она все прижимала левой рукой повинную голову к своему плечу, а правой
гладила и гладила Лешины волосы.
Однако вскоре Турчков сам опомнился, выпрямился и решительно отступил
от Веры на шаг. Глаза его были сухи, а узкая, худенькая фигурка стала
собранной.
- Это я так... это я на минуту ослаб, - быстро заговорил Турчков, -
разнылся и расклеился... Вроде бы я разжалобить тебя пришел... Ты так не
думай... Я совсем другим хотел появиться у тебя. Не смешным и не жалким... А
не вышло... Но я буду другим, я знаю, каким, раз уж я остался жить после
всего этого... Я там, куда меня пошлют, не пропаду, все выдержу... У меня
программа есть... Мать бы только выдержала... Ее жалко, ей-то хуже всего.
Отец-то перетерпит... А тебе спасибо за сегодня... Ты меня сегодня
укрепила...
В коридоре, надев плащ, он сказал:
- Знаешь что, пожелай мне на прощанье, чтоб на суде меня наказали
покрепче... Я серьезно... Мне это надо.
- По программе, что ли? - спросила Вера.
- Я серьезно, я не шучу...
- Может, и суда-то, Леш, не будет... Да и не нужен он, наверное,
вовсе...
- Нет, нет! - замахал рукой Турчков. - Нужен. То есть не суд, а
наказание...
Вышел за калитку и исчез, размок, растаял в дожде.
В коридоре перед Верой возникла мать, спросила шепотом, с оглядкой на
дверь, а в голосе ее, в интонациях, была надежда на то, что появление
Турчкова хоть капельку какую изменило к лучшему:
- Ну что? Ну как? Что он приходил?
- А ничего. Просто так приходил, - бросила Вера на ходу в прошла в свою
комнату.
Там она первым делом отыскала раздвижное зеркальце в кофейном
дерматиновом переплете и рассмотрела свое лицо с пристрастием. "Ну и мымра,
ну и чухонка, заспанная, неразглаженная!" - ругала себя Вера. Она достала
перламутровую губную помаду и тушь для ресниц и, пока приукрашивала себя,
правда, не так ярко, как прежде, все досадовала, что говорила с Турчковым до
неприличия простоволосая и в стареньком сарафане, потертом и неукороченном.
"Тоже мне мать, опомниться не дала со сна..."
Но тут она вспомнила о материной больнице и загрустила. Отставила
зеркальце и помаду с тушью, вздохнула тяжело, обреченно. И позже грусть не
покидала Веру, хотя и приутихла, но мысли Веры вскоре приняли странное
направление. А что, думала Вера, вдруг бы она и вправду стала женой
Турчкова? То есть не сейчас, и не завтра, и вообще никогда, а так,
мысленно... И тут ей стали представляться картины реальные, но несбыточные.
Впрочем, им к сбываться-то было ни к чему. В этих видениях Вера с интересом
разглядывала себя рядом с Турчковым, и фантазия уводила ее в дали дальние.
Вот они идут никольской улицей, и Турчков ведет ее под руку, он стал высоким
и крепким, завидным стал мужчиной, а все равно ему не обойтись без Вериного
покровительства и подмоги. Вот они прогуливаются по районной столице, и
вдруг возле галантерейного магазина им попадается Сергей, а рядом с ним
востроносая женщина, невзрачная и неопрятная, даже с синяком под глазом. Он
видит их с Турчковым, и все понимает, и жалеет обо всем, ох, как жалеет...
"Фу ты, чушь какая! - оборвала себя Вера. - Лезут же в голову глупости". В
последние дни с ней происходило удивительное - никогда раньше она не была
такой мечтательницей и фантазеркой, как теперь, уляжется отдохнуть или
присядет в своей комнатке окну - и непременно начинаются утешительные
фантазии с лихими сюжетами, сладостные миражи в никольской пустыне. Потом от
них было не теплее и не легче, но и не так черно, и не так страшно, а жизнь
нынешнюю они хоть на время застилали дымовой завесой.