Орлов Вадим. Происшествие в Никольском

делу удивляло Веру, но и радовало ее, обнадеживая неким просветом в будущей
мрачной жизни.
Нина приходила к ней, как всегда, ладная, ухоженная, одетая будто в
театр, приносила новости. Мать на Верины вопросы отвечала односложно, у
сестер Вера и не желала ничего выпытывать, а Нина все знала, умолчать же о
чем-либо было выше ее сил.
- Рожнов, говорят, ходит в военкомат. Просит, чтобы его срочно забрали
в армию. Он-то единственный совершеннолетний...
- Этот сбежит... Кого хочешь обдурит...
- Никуда не сбежит, - категорически говорила Нина. - Сейчас на них
характеристики оформляют.
- Соседи, что ли?
- Ну да, соседи. На Колокольникова, скажем, сочинит Творожиха.
- Она неграмотная.
- Это я так, к примеру... Ну и что - неграмотная. У них соберется
военный семейный совет. И Творожиха, конечно, подаст голос из угла, как
выручить ребеночка, а тебя очернить...
- Неужели так все и за них?
- Ну что ты! И родители-то их волками смотрят на своих парней. Но ведь
жалко. Всех жалко. И тебя жалко. И их. Ведь посадят. Жалко.
- Тебе тоже, что ли, их жалко?
- Могла бы и не спрашивать. Но вообще-то я жалостливая... А есть в
Никольском которые и против тебя. Есть. Кому твой папаша насолил, кто
считает, что все зло от баб, кто просто так.
- А мне на них наплевать, поняла?
- Чего ты на меня-то злишься!
Вера сердилась, однако, не на Нину. Хотя она и убеждала Нину с матерью
и себя саму, что ее нисколько не волнуют разговоры никольских жителей, они
ее волновали, и Вера, стараясь показать, что все высказывания о ней соседей,
знакомых и малознакомых она принимает с безразличием и даже с презрением,
все же выспрашивала Нину, кто и что о ней говорит.
Каждый раз Вера ждала, что Нина скажет ей про Сергея, и каждый раз
боялась этого. Вдруг кто-нибудь видел Сергея в Никольском, или в городе, или
в электричке... Вдруг он уже вернулся из Чекалина, узнал о случившемся и не
желает появляться в Никольском... Нет, Нина Сергея не видела и ничего не
слышала о нем, она, как и Вера, была удивлена его задержке, - наверное,
чего-нибудь недоделали, не поставили по забывчивости пять столбов, аврал в
последнюю минуту, и еще предложат остаться на месяц в Чекалине. "Может быть,
может быть", - кивала Вера.
Забегали и другие девчонки, приятельницы по школе и соседки,
сочувствовали или просто болтали, но никто из них не радовал своим приходом
так, как Нина. "Хорошая она все-таки у меня, - думала Вера о ней с теплотой,
- добрая и хорошая". По-прежнему Нина удивляла ее своими нарядами, новыми
чуть ли не каждый день. Вера знала, что денег у Нины с матерью немного, а
вот из ничего, из старого и из дешевого, Нина умела шить такие платья,
блузки и юбки, что Вера чувствовала себя рядом с ней замарашкой. Нина была
прежней, но и как будто бы иной, изменившейся или, быть может, в чем-то
изменившей себе. Порой Нина смотрела рассеянно в пустоту, думала о своем, а
в глазах ее молчала печаль и жалость - к кому, неизвестно, возможно, к Вере,
а возможно, и к себе самой. Нина ни разу не предложила подруге съездить в
Москву - развлечься на демонстрации польских мод, или посидеть в кино или
просто пройтись знакомыми магазинами. Вера отказалась бы, но Нина ни о чем
таком разговор и не завела, удивив Веру. "А впрочем, мне-то что, - подумала
Вера, - мое-то дело конченое..."

10

Но ведь могло с Сергеем и что-нибудь случиться.
Вряд ли, говорила себе Вера. Что уж там с ним такое может стрястись? С
ней - да, стряслось. И она не Нина. Это только в Нининой сентиментальной
голове могли бы появиться мысли о том, что если с ней случилось несчастье,
то уж и на любимого ею человека в ста двадцати километрах от Никольского в
ту же самую минуту непременно упадет кирпич. Вера же полагала, что,
наоборот, раз уж у нее беда, то, значит, у Сергея все обстоит хорошо. Так
она успокаивала себя, упрашивала перестать думать о Сергее, перестать
ревновать его неизвестно к кому или к чему, перестать бояться того, что с
приездом Сергея все изменится к худшему в ее жизни, но и не надеяться на
хорошее. Спокойствие и благополучие дома, жизнь и болезнь матери, считала
Вера, зависели только от нее одной. Вера рвалась уже на работу, уколы она и
сама могла делать себе, велика задача, она ведь училась на медсестру и
колола в Никольском больных. На работе она собиралась поговорить с хорошими
врачами о матеря, а в случае нужды и достать в больнице редкие импортные
лекарства.
И она отправилась в город с намерением закрыть больничный лист. Ей
казалось, что она чувствует себя лучше, боли меньше беспокоили ее, а может,
она с ними и свыклась. Вера зашла и к врачам матери. Ее тревожило то, что
мать готова была потянуть с операцией - то ли из-за страха перед ней, то ли
желая дождаться дня, когда дело старшей дочери получит наконец ясный и
положительный ход.
Врачи о матери не забыли, она стояла у них в очереди, но место для нее
пока не освободилось. Вера вслух поворчала, однако известие это ее
неожиданно обрадовало. Больничный лист Вере не закрыли, сказали: "Не
спешите, не спешите..."
- Как же "не спешите"! - расстроилась Вера. - Легко сказать "не
спешите"!
Она побрела по городу, по скучным его улицам, горбатым и коротким, не
зная, куда податься и на что взглянуть, сразу же возвращаться в Никольское
не хотелось. Тоскливо ей было. Город походил сейчас на проходной двор или,
вернее, на проезжий двор, если такие существовали. Шуму, суеты и бензинного
духа в нем было больше, чем в Москве, да только там суета и шум радовали.
Когда-то... Тесное государственное шоссе давно уже отвели подальше от
города, в березовые рощи и картофельные поля, у северных и южных застав для
проезжих водителей повесили плоские кирпичи на черных орудовских
сковородках, а все равно в городе тише и спокойней не стало. По-прежнему
отовсюду неслись машины, все больше грузовые, потрепанные и свеженькие,
лихие и флегматичные, гремели, дребезжали, норовили проскочить на желтый
свет, действовали соседям и пешеходам на нервы. А уж Вере все действовало
сейчас на нервы. Толпа, еще несколько дней назад радовавшая Веру, опьянявшая
ее, сейчас угнетала, и Вера дважды давала выход своему раздражению, громко и
обидно обругав рассеянных деревенских теток, налетевших на нее. Все же, по
невытравленной еще привычке, она зашла в кое-какие магазины и даже постояла
у прилавков без цели и необходимости, а просто так. В конце концов толпа
завлекла ее в знакомый магазин галантереи, и в отделе белья на несколько
минут Вера застыла перед чудесным немецким гарнитуром за сорок пять рублей.
Когда она, расстроенная прозрачным, с кружевами видением, выбралась на
улицу, у нее чуть не отнялись ноги.
По той стороне шел Сергей.
Она сначала почувствовала, что Сергей где-то рядом, а потом уже увидела
его.
Он шел один, то есть он шел в толпе, но он был сам по себе, ни с каким
приятелем, ни с какой женщиной, шагал не спеша и как бы рассеянно, наклонив
голову, и казался Вере обиженным или расстроенным. Он был в голубоватой
нейлоновой финской рубашке, которую Вера однажды стирала, а перед самым
отъездом Сергея в Чекалин пришила к ней пуговицу, вторую снизу, хотя Сергей
и говорил, что такой пустяк он может сделать и сам. Галстук по нынешней моде
- широкий и короткий, с толстым узлом - Сергея, видимо, тяготил, и он
отпустил узел, а пуговицу расстегнул.
- Господи, Сергей... - шептала Вера, стояла остолбеневшая, думала о
том, что ей непременно тут же надо исчезнуть, убежать, улететь, но, как во
сне, не могла сдвинуться с места. Она знала, что сейчас Сергей поднимет
голову, остановится и увидит ее, не сможет не увидеть ее, она боялась этого,
а Сергей так и не взглянул в ее сторону, "Наде бежать, бежать, пока он меня
не заметил", - говорила она себе, но понимала, что если бросится бежать,
тогда уж Сергей точно обратит на нее внимание и узнает ее, не помешают ему
ее жалкая маскировка - монашеский платок и черные очки, прикрывшие синяки. И
все же она сдвинулась с места, пошла от двери галантерейного магазина, тихим
шагом, напряженная, прямая, ничего не видела, сердце ее стучало, а ноги
подгибались, но надо было идти, надо было дойти, добрести до первого угла,
до первого спасительного переулка... Она прошла метров сто до стеклянных
витрин булочной с запыленными кренделями и ситниками, оставалось пять шагов
до поворота, и тут она чуть было не смалодушничала, чуть было не нырнула в
дверь булочной и все же, победив искушение, добрела до Калужской улицы и,
свернув за угол, бросилась бежать прямо по мостовой. Она пронеслась добрую
половину улицы, пустую на ее счастье, обернулась и увидела, что никто за ней
не гонится и никто не просит ее вернуться. Она остановилась, прислонилась к
корявому невысокому тополю и заплакала.
- Тетенька, вы чего? - Мальчишка на самокате подъехал с интересом.
- Ничего, - сказала Вера. - Поезжай откуда приехал.
Она снова посмотрела в сторону булочной и, никого там не увидев, пошла
к вокзалу, спешила, боялась упустить электричку, говорила себе: "Скорее,
скорее в Никольское, домой, домой!"
А почему обязательно домой, почему нельзя было подойти к Сергею - этого
она не могла объяснить себе; впрочем, она и не задумывались - почему, она
просто сбегала... В электричке она все вспоминала, как она сначала
почувствовала, что Сергей рядом, а уж только потом увидела его. И теперь ее
удивляло то, что Сергей не заметил ее, ведь он была двадцати метрах, через
дорогу, и не только не заметил, а даже и не почувствовал ее присутствия, не
вздрогнул, не остановился, ничто его не толкнуло, когда она вышла из
магазина. Это ее не только удивляло, но и удручало, она просто не могла
понять, как это она его ощутила - шестым, седьмым или каким там, но уж
непременно самым главным чувством, а он вовсе не ощутил ее присутствия,
будто бы она была для него неживым предметом. Он не побежал за ней. Да и
зачем ему было бежать? "Значит, он не любит меня", - решила Вера.
Не то что не любит, но и вообще, видно, она ему безразлична, если он ее
не почувствовал. Она ведь не смогла его не почувствовать. Так размышляла
Вера в электричке, мучилась, и хотя и говорила себе: "Ну и пусть, ну и
подумаешь!" - успокоиться не могла, готова была не ждать автобуса, а бежать,
бежать домой, не стыдясь встречных, по унылой никольской дороге с горькими
голубыми цветами цикория у пыльных обочин.
Но автобус был уже на остановке, за десять минут довез до места. Дом
стоял пустой, мать ушла на фабрику, безнадзорная Надька гуляла где-то, а
Соню Вера, глянув в окно, увидела на огороде у дальнего забора. Там росли
помидоры, благо вокруг не было деревьев и ничто не мешало солнцу, там же
частью была посажены и огурцы, и теперь Соня полизала их. Когда-то отец то
ли с перепою, то ли просто так, от непонятного ему самому душевного зуда,
принимался за домашние дела и по нескольку дней трудился на огороде; в один
из таких приступов хозяйственной озабоченности он прикрутил к водопроводному
крану резиновый шланг, плохо где-то лежавший или выменянный на четвертинку.
Клумбы и ближние гряды поливали из шланга, до дальних его струя не долетала,
приходилось носить лейки и ведра. Соня и мучилась сейчас на жаре с лейкой -
может, мать попросила полить ее огурцы, а может быть, надумала сама. Росла
она работящая и совестливая, к жизни и ее заботам, как и мать, относилась
всерьез. Глядя на Сонину напряженную худенькую фигурку, Вера снова
почувствовала, как она любит Соню и как ей жалко среднюю сестру. Хотя Вере и
было не велено поднимать тяжести, она непременно бы подсобила Соне, но
сейчас, после поездки в город, ей не хотелось выходить из дома, даже во
двор. Она крикнула в окно сестре:
- Слушай, я лягу. Если кто ко мне придет, скажи - ее нет.
- И Нине?
- Ее пусти.
- Ладно, - кивнула Соня.
Она больше не спросила ни о чем и ничего не сказала, полную лейку,
поблескивающую серебром, понесла к забору. А Вера пошла в свою душную
комнату и, скинув стоптанные и запыленные туфли, легла на кровать. Теперь
она была недовольна собой, никак не могла объяснить себе, почему она так
малодушно сбежала из города, почему неслась как угорелая, будто за ней
кто-то гнался, чего боялась. "Нервы, что ли, совсем у меня разошлись? -
думала Вера. - Зачем я бежала? Зачем я прячусь?" Она возмущалась своим
малодушием, она задавала себе сердитые вопросы, а отвечать на них не
отвечала, да и ничего не могла бы ответить, и снова виделся ей Сергей,
приодетый, в чистенькой рубашке, с галстуком в жару, шагавший, опустив
голову, по тротуару напротив, и снова думала: "А он не почувствовал, что я
стою у магазина. Я как вышла на улицу, так сразу поняла, что Сергей здесь. А
он меня не почувствовал..."
Пришла с работы мать, гремела чем-то на кухне, потом отправилась на
огород, а может, стала кормить кур. В прежние времена, даже самые
благополучные для Навашиных, лежание дочери на постели без дела и днем было
бы расценено матерью как чрезвычайное происшествие, как явление позорное и
безнравственное. За него следовало стегать ремнем. Если и случалось такое с
Верой, мать сейчас же обрушивалась на нее: "Во, разлеглась! Тебе бы в нашей
деревне расти, тебе бы показали! Валяйся, валяйся, еще мужа заведи себе
лодыря, и будете вы с ним на диванах полеживать".
А вот теперь Вера лежала на постели, ничего не желала делать и не
могла. Вернуть бы прошлое, хоть и с руганью матери, и ругань бы эта сейчас
была сладка.
Во дворе или в прихожей возник разговор, голос матери звучал громче,
кто-то отвечал ей вполголоса, но вроде не Соня. Вера подняла голову,
прислушалась. Или показалось? Показалось, слава богу... Однако тут же вошла
Соня и сказала: "Тебя спрашивают". - "Меня нет! - закричала Вера. - И долго
не будет!" - "Да понимаешь, - покачала головой Соня, - мама сказала ему, что
ты тут. Парень там один..." - "Какой парень?" - "Да как тебе сказать...
Белобрысый такой, блондин... а может, русый... скорее каштановый..." - "Ну
ладно, иди поливай!" - проворчала Вера.
Соня исчезла. И тогда вошла мать, а за ней Сергей.
- Милости просим, - кивнула Вера.
- Вот к тебе товарищ, - сказала мать.
Вера встала, одернула юбку.
- Здравствуй, Вера, - сказал Сергей.
- Здравствуй...
Помолчали.
- Вот, понимаешь, - сказала Вера матери, - это Сергей.
- Очень приятно. - Мать протянула Сергею руку.
- Сергей, - сказал Сергей.
- Ну вот, - сказала Вера, - Сергей. А фамилию-то его я и не помню.
- Как же так? - спросил Сергей.
- Что-то она у меня из головы вылетела за последние месяцы.
- Ржевцев моя фамилия, - сказал Сергей. - Совсем не трудная.
- Точно! - как будто бы обрадовалась Вера и повернулась к матери: -
Точно, Ржевцев. А я-то думала - то ли с рожью, то ли с ржавчиной она у него
связана.
- Это она шутит, - сказала мать Сергею, улыбнувшись извинительно,
робко. - От нервов у нее. Она вас все ждала...
- Будто мне и ждать больше некого!
- Зачем ты так? - расстроилась мать.
- Зачем? - сказала Вера. - Это я от радости.
- Нехорошо так. - Мать сердилась, но и жалела при этом и дочь, и
Сергея. - Если я мешаю, так я уйду.
- Твое дело, - сказала Вера. Потом добавила: - Никто тут никому не
мешает.
Она замолчала, видела, что Сергей смутился и не знает, как ему быть, он
вообще говорун был не из важных, а теперь ее атака, видимо, выбила из головы
Сергея все приготовленные им слова. Вера и сама растерялась, хоть вспоминай
вслух припевку: "Здравствуй, милая моя, я тебя дождался...", - дождалась,
точно, а дальше что? Мать даже после обидного вопроса следователя ни разу не
завела разговора о Сергее, удивив Веру неожиданной деликатностью, но теперь
ее присутствие смущало Веру, и мать это, наверное, поняла. Но в то же время
Вере хотелось, чтобы мать ушла не сразу, чтобы прежде Сергей каким-нибудь
словом, пусть неловким, показал бы матери, что его отношение к ее дочери
серьезное, что он не чужой в их семье.
- Пойду я, - сказала мать как бы самой себе.
- Жалко, Настасья Степановна, - спохватился Сергей, - что знакомство у
нас с вами происходит такое невеселое...
- Я тут, в огороде, буду с Соней, дела у нас там, - сказала мать и на
секунду остановилась, словно бы давая ему понять, что не по ее вине не
получается знакомство и что в случае нужды ее можно будет кликнуть с
огорода.
- На огороде так на огороде, - сказала Вера торопливо, выпроваживая
мать. Последние слова Сергея ее не обрадовали, а, напротив, насторожили.
Отчего же, считал он, знакомство получалось невеселым: оттого ли, что она,
Вера, встретила его нынче неприветливо, или оттого, что сам он, узнав о ее
беде, все обдумал не спеша и приехал, чтобы прекратить их отношения?
Мать постояла еще немного, оглядывала Сергея, привыкала к нему, а потом
вздохнула и вышла.
- Что ты? - сказал Сергей.
- А что? - спросила Вера с вызовом, подошла к окну, стояла теперь
спиной к Сергею.
- Зачем глаза прячешь?
- Чегой-то мне прятать-то их! - Вера обернулась резко, глядела на
Сергея, губы сжав в презрении.
- Верка! - сказал Сергей.
Он подошел к ней, обнял ее, стал целовать ее и что-то ей говорил, а она
уже не слышала его слов, и что они значили, было ей неважно, она прижалась к
нему, повторяла: "Сережка, Сережка!" - и смеялась, и плакала, гладила ему
руки, и все, что передумала она в последние, горькие дни о Сергее, все, что
ее мучило и злило, все, что тлело надеждой и распухало в гордыне, все это
улетело сейчас легким облаком и растаяло вдалеке.
- Ты все знаешь, да? Знаешь?
- Знаю.
- Ты мне веришь? Скажи - веришь?
- Верю.
- Не бросишь меня теперь? Не прогонишь?
- Что ты...
- Спасибо, Сереж, спасибо, милый, - говорила Вера с нежностью и все
глядела в серые Сережины глаза, не могла утолить жажду. - Кушать хочешь? -
спросила вдруг Вера. - А то, может, голодный?
- Нет, - сказал Сергей.
- Я бы скоро приготовила.
- Правда, не надо.
- Когда ты вернулся?
- Вчера вечером. Задержали нас. Я уж хотел уехать, да нельзя - я за
бригадира.
- Все время, что ли, у тебя работа будет в разъездах?
- Пока в разъездах. Но работа неплохая. А потом еще на кого-нибудь
выучусь, поступлю в вечерний техникум. Или заочный.
- Лучше уж на одном месте. Где твой дом, там и работать.
- Пока холостой, можно... - сказал Сергей и замолчал.
- Ну да, ты же холостой, - кивнула Вера.
Опять она вспомнила сегодняшнюю суету районной столицы, себя на пороге
галантерейного магазина и Сергея напротив, в толпе, под липами, дурманящими
в последние дни голову медовым запахом, и снова, размыв минутную радость,
вернулось отчаяние, безысходное и оттого властное.
- Ты был сегодня в городе?
- Был.
- И по Московской улице шел?
- Шел.
- И меня не заметил?
- Ты была в городе?
- Да, была - сказала Вера. - И тебя видела.
- Почему же ты не подошла ко мне? Хоть бы окликнула...
- А потому, - в Верином голосе звучала обида, - а потому, что я сразу
почувствовала, что ты рядом, а ты не только не увидел меня, но и не
почувствовал, что я здесь.
- Ну, и что?
- Как что? - возмутилась Вера.
- Ну, подошла бы...
- Что же мне подходить к тебе, если ты меня даже и не почувствовал!
- Зря ты это...
- Ты даже ничего не понимаешь...
- Ну хорошо, ну, прости... Шел рассеянный, ехал к тебе, а тут, в
городе, мне все рассказали...
- Хоть бы поглядел в мою сторону...
- Что-то кольнуло меня, а вот не поглядел.
- Значит, ты только вчера из Чекалина?
- Вчера.
- Вчера?
- Верк, что ты вбила себе в голову?
- А может, и не вчера? Может, в тот самый день, как ты и обещал? Но
узнал обо всем, да затаился, перепугался и вот только теперь надумал
показаться...
- Раньше ты мне верила...
- Раньше и ты мне верил...
- Для меня в тебе ничего не изменилось.
- Ах, так?! Значит, ничего не изменилось? Значит, со мной ничего и не
произошло? Так, пустяк?.. Я-то надеялась: вот Сергей приедет - он сразу
отплатит этим четверым...
- Я и приехал. Надо - так и отплачу... Но прежде нужно было
посоветоваться с тобой...
- Мог бы обойтись и без советов!
- Зря ты так...
Она и сама подумала, что она зря распаляет себя, Сергей-то здесь в чем
виноват? Но подумала так на мгновение и тут же устранила примирительную
мысль, загнала ее в дальний уголок души, рассудила: а то как же не виноват!
Если бы Сергей приехал вовремя, если бы оставил свои столбы в Чекалине, не
было бы у нее нужды ходить на вечеринки, искать развлечений, и не стряслось
бы с ней беды, да вдобавок ко всему сегодня в городе он опять же предал ее -
не увидел, не почувствовал ее, не побежал за ней. Гневная, взволнованная
стояла теперь Вера перед Сергеем, была готова выгнать его - и уж навсегда, в
эти секунды она не помнила о своих горьких думах в последние дни, о своих
страхах и надеждах, она на самом деле могла выгнать Сергея, а как бы все
пошло дальше, ее сейчас не интересовало. Она бы тут же выгнала его, если бы
заметила, что слова ее вызвали раздражение Сергея, если бы он высказал ей
свою обиду, если бы губы его покривились, но Сергей стоял неожиданно робкий,
подавленный, как будто бы он пришел к ней просить прощения и уже не надеялся
это прощение вымолить. Внезапная Верина ненависть к Сергею стала утихать, но
утихнуть совсем не смогла.
- Я отплачу, если хочешь, - сказал Сергей. - Но надо, чтоб был суд.
- Суд...
- Не считай меня трусом. Или считай кем хочешь... Но пойми, что суд
лучше всего...
- А если не пойму?
- Поймешь...
- Ну хорошо. Суд - значит, суд...
И ведь она уже смирилась с мыслью о неизбежности следствия и суда как
пусть мучительного, но единственного, из-за болезни матери, выхода из
нынешнего своего положения. Еще вчера, думая о встрече с Сергеем, она и не
собиралась просить его о мести четверым парням, напротив, она хотела уберечь
Сергея от какого-либо безрассудного поступка. Сейчас же она упрямо и даже с
вызовом упрекала его в нежелании рисковать ради нее, понимала, что упреки ее
имеют одну цель - получить от Сергея доказательства его любви к ней и того,
что любовь его осталась прежней, и это было нехорошо, противно, но поделать
с собой она ничего не могла, дурное, ненасытное чувство забрало Веру и
командовало ею.
- Не мог я вернуться раньше, - сказал Сергей.
- Значит, для тебя во мне ничего не изменилось?
- Ничего...
- А если бы во мне... от этого... от всего... остался ребенок? Что бы
тогда сказал?
- То же бы и сказал.
- А если он и остался?
- Слушай, знаешь что, я вот тебе что хотел сказать... - Тут Сергей
замолчал, а Вера, взглянув на него, заметила, что он волнуется. - Знаешь
что... Мы этого с тобой не обсуждали... Но давай, как только тебе исполнится
восемнадцать, поженимся. А? Если ты согласна... Я серьезно...
Она и сама видела, что последние слова Сергея были самыми что ни на
есть серьезными, и дались они ему тяжело, это она тоже видела, он долго
готовился произнести их и вот как будто бы свалил ношу с плеч.
- Я ведь тебя люблю, - сказал Сергей. - Я по тебе соскучился, ты и не
поймешь, как...
- А я не соскучилась!.. Сережка!..
Она шагнула к Сергею, и прижалась к нему, и опять обо всем забыла на
мгновение, - ничего и не случалось в доме Колокольникова, не переломилась ее
судьба, а было одно - она ждала Сергея, скучала по нему, тосковала по его
словам и ласкам, лишь в этом была ее жизнь, и теперь в жарком порыве она
желала снова стать его женой, она ничего не боялась, ничто бы ее не
остановило, не пугало ее и то, что в комнату ненароком могли заглянуть мать
или сестры, и не потому, что она потеряла стыд, - просто для нее не стало
никаких людей на земле, а любовь Сергея была ей теперь необходима, она могла
бы принести ей очищение, она могла вернуть ей ее прежнюю жизнь, она вернула
бы ей Сергея. Вера ласкала Сергея, ерошила ему волосы, целовала его, шептала
какие-то слова и слышала знакомые слова в ответ, но вдруг она почувствовала,
что Сергей целует ее не так, как целовала она его и как целовал он ее
прежде.
Она отступила на шаг.
- Ты брезгуешь мной?..
- Верка...
- Ты все мне врал!
- Верка...
- Значит, ты не веришь мне и не простил меня!
- Зачем ты так?
- Уходи - и навсегда! Знать я тебя не знаю и видеть больше не хочу.
- Верк, - сказал Сергей твердо, - ведь я и уйду.
- Уходи! Беги! Брезгуешь мной... Проживем без таких знакомых!
- Ладно, - сказал Сергей. - Извини, что не угодил. Если будет нужда,
позови.
И ушел. Дверью не хлопнул, а так, в сердцах, с той стороны резко
толкнул ее, затворил темницу, вылетел ясный сокол в чистое небо, оставил
одну, горемычную. Вера упала на кровать, заплакала; кончить бы ей все разом
и просто, но мысль о матери и сестрах держала ее в жизни, не было бы этой
заботы - все полетело бы в никуда.

11

Следователь Виктор Сергеевич Шаталов кроме никольского дела занимался
еще и дракой, случившейся полтора месяца назад возле клуба стекольного
завода.
И там история была с подростками, впрочем, как и все истории, которые
Виктор Сергеевич должен был расследовать по долгу службы.
Виктор Сергеевич был коренной москвич и сейчас жил в Москве, но каждый
день поутру отправлялся за тридцать километров от дома на электричке с
платформы Каланчевской. Случилось так, что после окончания университета, - а
учился он в старом здании на Моховой, - его распределили в пригородную
районную столицу, юристом на экскаваторный завод. Там он проработал два
года, из Витьки превратился в Виктора Сергеевича, уважаемого товарища, но
обязательные финансовые дела, собесовские тяжбы, жилищные хлопоты наскучили
ему, не подходил он к ним.
И тут один из новых приятелей поманил его пойти следователем в районную
прокуратуру. Не то чтобы мерещились Шаталову на новой службе рискованные
приключения, на манер приключений героев Агаты Кристи и Сименона, но он не