Орлов Вадим. Происшествие в Никольском

взволнованны, что-то говорили друг другу, слова, которые они произносили,
теряли свой серый повседневный смысл и значили совсем иное, существенное для
Веры и Сергея.
- Если бы тебе исполнилось сегодня восемнадцать, - сказал Сергей, - мы
бы сейчас пошли в загс.
- А вдруг бы я не пошла?
- Я бы тебя улестил. Наобещал бы златые горы и упросил бы... Знаешь
что, а пойдем сейчас в загс... Просто так... Посмотрим - и все... Будто мы
заявление подадим... И станем ждать...
- Больше года, да?
- Надо - так и больше.
Они знали примерно, где в городе загс, и отыскали его на Брянской
улице, возле Дома крестьянина. Вера шла к загсу посмеиваясь, однако у дверей
загса она остановилась, оробев, и сказала, что дальше не пойдет, пошутили -
и хватит, да и шутка нехорошая: заглянешь туда попусту, без дела, - как бы
потом и дело, когда ему придет время, не оказалось пустым. Сергей с ней не
соглашался, предлагал все же зайти, но Вера стала серьезной, в ее глазах он
прочел: "Я тебе благодарна за приглашение. Я понимаю, что значат для тебя и
для меня эти минуты. Но теперь я боюсь шутить..." Сергей протянул руку,
провел ею по Вериным волосам, ласковыми пальцами гладил ее щеки и шею, так и
стояли они, и ничьи глаза их не смущали. Они соскучились друг по другу, но
и, как в первые дни своей любви, стеснялись самих себя, словно бы оттягивали
мгновение, которое рано или поздно должно было прийти. "Ты хочешь есть? -
спросил Сергей. - А то зайдем перекусим куда-нибудь..."
Зашли в вокзальный ресторан, пустой и гулкий, с несвежими скатертями и
стайками бутылок фруктовой воды на столах. Официантка обрадовалась гостям,
хоть каким-никаким, пусть и по поводу комплексного обеда, разговоры с
приятельницами у кассы ей наскучили. Сергей заказал салаты из помидоров,
бифштексы и водку, но тут же решил, что сегодня уместнее шампанское.
"Чегой-то транжиришь-то!" - начала было Вера и засмеялась, представив себя в
роли строгой и экономной жены, - еще успеется. Сергей тоже засмеялся, поняв,
что у нее на уме. И официантка улыбнулась, как бы показывая, что и она обо
всем догадывается, и она рада. "Со звуком или без?" - спросила официантка,
принеся шампанское. "Можно и со звуком, - сказал Сергей. - Давайте я сам".
Пробка выстрелила громко, акустика вокзальной архитектуры была отменная.
Сергей наполнил фужеры. Официантка не отходила, она ждала слов, интересных и
для нее, улыбка ее была доброй, но и многозначительной. Однако Вера с
Сергеем промолчали, они следили за шипучими, стремительными пузырьками, и
официантка ушла, - впрочем, без обиды. Это была белая дама лет сорока, с
толстыми тяжелыми ногами. "Давай выпьем, - сказал Сергей. - Давай запомним
этот день. На всякий случай".
Потом они бродили по городу. Читали местные и московские афиши на
заборах и тумбах. Забрели на рынок. Открытые ряды были пусты, а под
стеклянной крышей, в сырости и тесноте, с гомоном шла остывающая уже
субботняя торговля. Никаких покупок Вера с Сергеем не собирались делать,
однако походили у деревянных прилавков зеленщиков, приценивались к редьке и
крупному южному чесноку, пощупали руками цветную капусту, а малосольные
огурцы и попробовали, даже с продавцами поторговались просто так, ради
искусства, и были ужасно довольны своим хозяйским походом. Опять между
Сергеем и Верой шла волновавшая их игра, и опять слова значили для них
совсем не то, что значили они для всех других посетителей рынка. Сергей
углядел ларек с пивом. "Хочешь? - сказал он. - Не хочешь? А я выпью". Кружки
в ларьке были две и уже заняты. Сергею налили пива в пол-литровую банку.
Сергей пил, а Вера смотрела на него и улыбалась. Не банка эта смешила ее,
просто снова представляла она себя женой этого коренастого, круглоголового
парня, мастерового, крепко стоявшего на ногах, и ей было приятно оттого, что
Сергей пьет пиво, а она ждет рядом и люди это видят. Ей тоже захотелось
выпить пива из банки. "Господи, неужели все возвращается, - думала Вера, -
неужели все устроится?"
На улице она несмело напомнила ему, что в шесть обязана ехать на
работу. Он понял. Шли молча. Вера знала, что чувствует сейчас Сергей. А он
знал, что чувствует сейчас она. Сергей сказал: "У меня дома старики и
сестра. Придется зайти к Виктору". Вера кивнула, знала Виктора Чичерина по
прозвищу Чичероне, знала и его квартиру. Дом Виктора был старый,
дореволюционный, почти московский, в пять высоких этажей. И запахи в нем
отстоялись старого московского дома, с сыростью и кошачьим духом, а
штукатурка была обцарапана, сбита, исписана мелом - где про любовь, а где
ругательными словами. Сергей с Верой поднялись на пятый этаж, в пролете
между третьим и четвертым этажами, словно бы почувствовали, что сейчас ни
одна дверь в подъезде не откроется, Сергей прижал к себе Веру и стал
целовать ее, а она стояла и уже никуда не хотела идти. Позвонили Виктору, он
открыл дверь, тут же запахло борщом. Виктор жевал, держал в руке огрызок
яблока, на кармане его красно-зеленой ковбойки висела древесная стружка,
будто бы он только что рубанком обстругивал чурбак (стружка эта потом не раз
вспоминалась Вере), все понял, приглашать не стал: и у него дома были
старики - "суббота, елки-палки!". Вызвался сбегать к Кочеткову, а потом,
если не повезет, к Саньке Борисову - полчаса туда и обратно.
Через минуту, надев синюю нейлоновую куртку с капюшоном, Виктор уже
сбегал прыжками по лестнице вниз, и топот его сухих ботинок гулом отдавался
в темном колодце подъезда. Сергей с Верой прошли выше, к чердачной площадке,
сели на подоконник, Вера прислонилась щекой к холодному стеклу, залитому
снаружи дождем, словно бы желая остудить себя, но Сергей притянул ее снова и
стал целовать. Сидеть на подоконнике было теперь неудобно, они встали. И
только когда дверь хлопнула громко рядом, где-то на четвертом этаже, Вера
отстранила Сергея, сказала: "Погоди, сейчас придет Виктор, не надо...",
принялась поправлять волосы и платье и даже застегнула на всякий случай
плащ, но Виктор вернулся минут через пятнадцать. "Не фартит вам, ребята, не
фартит", - сказал Виктор вполголоса, как заговорщик, а Сергей с Верой, пока
он поднимался к ним, по его лицу поняли, что им не повезло. Кочетков, по
словам соседей, уехал в Москву, на птичий базар, торговать в сотый раз пса
мексиканской породы с вислыми ушами, а к Борисову пришел брат играть в
шашки, с женой и сыном, бутылка уже на столе. "Суббота, елки-палки!" -
сказал Виктор, оправдываясь. Сергей вздохнул.
Теперь прогуливаться по городу им было нелегко. Приходилось думать и
говорить о посторонних предметах с надеждой побороть желание или хотя бы
отвлечься от нет. Они чувствовали себя чужими в городе и с жалостью к самим
себе смотрели на темные окна, за которыми у людей было все для хорошей и
счастливой жизни. "А знаешь что, - сказала вдруг Вера, - поехали ко мне".
Она звала его к себе домой впервые. Сергей посмотрел на нее удивленно, но не
возразил. В электричке и особенно на улицах Никольского Вера очень хотела,
чтобы знакомые люди увидели ее с Сергеем, остановили их и даже пожелали
познакомиться с Сергеем, но непогода не пустила соседей на улицу. Соня с
Надькой были дома. Сергей с ними раскланялся, смущаясь. Вера рассказала
сестрам о матери, потом посоветовала им сходить в клуб на станцию и
посмотреть "Сыновья Большой Медведицы", можно и два сеанса подряд, дала Соне
деньги на билеты и мороженое. Надька обрадовалась, но при этом, казалось
Вере, она посмотрела на старшую сестру с усмешкой, Соня же была серьезна. "Я
в шесть поеду на работу!" - крикнула Вера с крыльца вдогонку сестрам.
А сама поспешила к Сергею, чуть ли не бежала, нетерпеливая, радостная,
мебель задевала, в комнате, где ждал он ее, дверь закрыла на крючок, даже
стул к этой двери подставила для верности и прижалась к Сергею. Он ее
целовал, и она целовала его, смеялась, позволяла ему снимать с нее платье и
сорочку, сама расстегивала пуговицы его рубашки, радовалась тому, что его и
ее вещи падают на стул вперемешку, как вещи одного человека, и все
повторяла: "Сережка, Серый, родной мой Сережка!" Ей было хорошо, как никогда
не было раньше, как не было в самые счастливые их минуты, хорошо, хорошо и
больше так хорошо никогда не будет. Но и потом было хорошо, она спрашивала
Сергея: "Тебе хорошо?", он отвечал: "Да, а тебе?.. Я люблю тебя..." - "Ты
мой!" - шептала Вера. Потом она рассказывала ему, как ждала его, как скучала
без него по ночам и как не могла заснуть, как желала, чтобы при ней
вспоминали о нем и называли его имя. Она и еще что-то говорила Сергею,
слушала его, а сама думала о том, что они снова с Сергеем вместе, муж и
жена, раньше она боялась, что этого не будет, а если будет, то все получится
неприятно для обоих, но получилось хорошо. И она считала это очищением от
скверны, от ее беды, - стало быть, жизнь для нее не кончилась. Она
испытывала благодарность к Сергею, она понимала, что он обо всем помнит и
ничего не сможет забыть, но сегодня любит ее так, будто с ней ничего не
было. Значит, и не было... "Сергей, Сережка мой, давай и завтра будем
вместе, давай и всегда будем вместе! Ты меня не бросишь? А? Сережка?.." -
"Ну что ты, ну что ты, глупая, зачем плачешь?" - "Я так... Я не буду..."

19

Перед следователем Виктором Сергеевичем Вера чувствовала себя
виноватой. Официальной бумажкой он пригласил ее явиться в прошлый вторник, а
нынче был понедельник. То есть виноватой она чувствовала себя скорее не
перед самим Виктором Сергеевичем, а перед строгим и огромным учреждением
следствия и суда. Ну, и перед Виктором Сергеевичем отчасти тоже. Она
считала, что ее могут наказать штрафом или еще чем. Правда, она полагала
сослаться на болезнь матери и операцию, но не верила в то, что сумеет
разжалобить следователя. Поэтому ехать к Виктору Сергеевичу ей совсем не
хотелось. А главное - теперь она не видела никакой нужды в продолжении
следствия и особенно в суде. "А ну их всех! - думала Вера. - Пусть себе
живут как хотят".
Ей было сейчас спокойно, у матери операция, слава богу, прошла
нормально, тьфу-тьфу, не сглазить, так чего же злиться на людей? Ей
хотелось, чтобы дело прекратилось само собой и никого бы не посадили. Пусть
парни будут ославлены - и хватит. А потом пусть все и забудется.
Однако ехать к следователю было надо. Вера одевалась на этот раз
тщательно, со старанием, из дома она вышла не мрачной, потерпевшей, с черной
печатью несчастья в лице и наряде, а цветущей женщиной, праздничной и яркой,
какой вовсе не безразличны взгляды мужчин. Не то чтобы она собиралась
очаровать следователя, просто она хотела быть сегодня самой собой, хотела
наконец надеть кофточку шелковую в огуречных разводах, с широким рукавом, не
ношенную с памятного дня. Ну, а если Виктор Сергеевич не сухарь и не слепой
и не посмеет рассердиться на нее, так разве это будет плохо? Впрочем, эти
соображения пронеслись мельком, расчета в них никакого не было.
Виктор Сергеевич был строг и серьезен, он отругал Веру за опоздание,
потом, не глядя на нее, предложил ей снять плащ и сесть. Вера сказала про
мать и про операцию, нескладно и фальшиво, будто бы она все придумала
сейчас. Виктор Сергеевич взглянул на нее, как ей показалось, с усмешкой, и
Вера совсем растерялась.
- Нет, правда, - сказала Вера. - Я могу принести справку из больницы...
- Ладно, - махнул рукой Виктор Сергеевич. - Не надо справки... Другое
дело - я должен был бы да и хотел вести этот разговор в присутствии вашей
матери... Но раз так, что же...
Потом они молчали. Вера сидела у стола Виктора Сергеевича, спину ей
холодил мокрый плащ, повешенный на стул, но она не смела сдвинуться с места
и перевесить плащ. Хотела положить сумочку, мешавшую ей, на стол, и
положила, но сразу же подумала, что это некультурно и Виктор Сергеевич
рассердится, воровато взяла сумочку, устроила ее на голых коленях, и тут
заметила, что с зонта на рыжий, вощеный паркет натекла лужица, она быстро
неизвестно зачем наклонилась к луже, выронила сумочку, прошептала: "Ах,
господи!" Ей было совсем неловко и стыдно. Она выпрямилась и заулыбалась на
всякий случай. А Виктор Сергеевич и не взглянул в ее сторону. Он ходил от
стола к столу, был чем-то озабочен, когда зазвонил телефон, он чуть ли не
подбежал к нему. Однако голос звонившего его разочаровал, это было заметно
по лицу Виктора Сергеевича. Положив трубку, он взял зеленую картонную папку
и стал не спеша проглядывать листы в ней, на одном из них Вера увидела свою
руку.
- Вот что, Вера, - начал Виктор Сергеевич строго. - Сегодня у нас с
вами будет серьезная беседа. Я прошу ко всем моим словам отнестись
внимательно, не горячиться и помнить о своей гражданской ответственности.
Тут он замолчал. Закрыл папку и отложил ее в сторону. Заговорил.
Говорил долго. Речь его была не злой и даже не сердитой, скорее спокойной и
монотонной. Впрочем, Вера поначалу и не очень вслушивалась в слова Виктора
Сергеевича. Она все переживала свои неловкости, уверена была, что
следователь посчитал ее рассказы о матери враньем, и ждала, что вот-вот он
скажет про штраф. Ей было обидно. Она не так уж часто врала, а про мать и
никогда не врала, да и какие у них сейчас деньги, чтобы платить штраф. Кроме
всего прочего, Веру удручала лужа от зонтика, и она старалась прикрыть ее,
неестественно и напряженно вытянув ноги вправо. Сумочка, раздражавшая теперь
Веру, сползла с колен, и Вера потихоньку подтягивала ее обратно.
- Вы понимаете, Вера, что я имею в виду? - спросил Виктор Сергеевич.
- Да, да, конечно, - торопливо сказала Вера и улыбнулась, но по
удивлению Виктора Сергеевича поняла, что улыбнулась невпопад.
Теперь она стала вслушиваться в слова Виктора Сергеевича. Среди этих
слов было много ученых и незнакомых ей, к тому же все, что говорил Виктор
Сергеевич, казалось Вере, он говорил не про нее и не про парней, а про
кого-то другого. И все же Вера уловила суть его слов. А суть была такая: суд
над парнями не обязателен и скорее всего не нужен, потому что Верины
обидчики уже пострадали и будут страдать всю жизнь, а помочь предотвратить
суд над ними может именно она, Вера. Если, конечно, разум возьмет в ней верх
над чувством мести. Но в любом случае он имеет право прекратить дело.
- Если суда не будет, выходит, что я виноватая, - сказала Вера.
- Нет, не выходит, - сказал Виктор Сергеевич твердо. Он прижал
подбородок к груди, выставив лоб вперед, нахмурился, вид у него был такой,
словно он не желал дальше говорить в Вериных интересах, но она вынуждала его
делать это. - Хотя я не уверен, что вы не без греха. Вот тут показания
свидетелей, из них ясно, что вы могли дать повод гостям... Вы были навеселе,
вели себя, мягко сказать, нескромно... Синяков вам достаточно поставила
подруга, но вы ведь не подали на нее заявление в милицию!.. Впрочем, мы об
этом обо всем говорили. А показания парней противоречивы.
- Я не давала им повода! - возмутилась Вера, она хотела сказать
следователю, что он ее оскорбляет, но, наткнувшись на его сердитый взгляд,
испугалась и сникла.
Виктор Сергеевич опять придвинул к себе папку. На ее зеленую обложку и
глядела сейчас Вера, волновалась, словно Виктор Сергеевич мог достать из
папки документы, подтверждающие, что она, Вера Навашина, и есть подлая
женщина. Однако Виктор Сергеевич папку не открыл, а просто положил на нее
руки.
- Хорошо, - сказал Виктор Сергеевич. - Я хочу объяснить вам причины
своего решения, чтобы вы, Вера, не посчитали его несправедливым и не носили
в душе обиды. У вас и у ваших бывших товарищей вся жизнь впереди. Рана
тяжела, но она не смертельна. Надо ее залечить - и навсегда, так, чтобы
через год, через пять лет, через двадцать лет она не открылась снова. Вы со
мной согласны?
Вера кивнула.
- Я хотел бы спросить вас, - сказал Виктор Сергеевич, - а какое бы вы
приняли решение, если бы оказались сейчас на моем месте?
- Я не знаю, - растерялась Вера.
- Ну хорошо. А если бы не на моем, а на своем, но вам бы сказали: "Вот,
Вера, решайте, как с ними быть. Хотите - казните, хотите - наказывайте,
хотите - как хотите, но постарайтесь быть справедливой..." Что бы вы решили?
- Не знаю...
- Подумайте. Это важно и для меня и для вас.
- Ведь надо их как-то наказать-то...
- Сами вы, своей рукой, их наказали бы?
- Раньше наказала бы, а теперь мне на них наплевать...
- Желание отомстить в вас еще осталось?
- Не знаю... Пусть они живут, как хотят.
- Ну, а вот если бы все это случилось не с вами, а с кем-то другим в
Никольском, как бы вы со стороны поглядели на все? Не показалось бы вам, что
дело теперь можно окончить миром, что слезы их матерей...
- А мои-то слезы! - не выдержала Вера.
- Я говорю, если бы все это произошло не с вами...
- Не знаю, - сказала Вера. - Я не судья.
- Стало быть, вы желаете, чтобы всю ответственность за решение судьбы
парней взял на себя суд.
- Так положено...
- Да, так положено. Но ведь и вы должны чувствовать ответственность за
случившееся... Как вы думаете, ничто не станет мучить вашу совесть, когда
парней осудят? Ни о чем вы не пожалеете вдруг?
- Не знаю...
- Не знаете... А вот сейчас, понимая, что парни чувствуют свой позор и
казнят себя, простить их вы не можете?
- Как простить? Выйти при народе и сказать, что я их прощаю?
- Нет, если вы спокойно, без злобы и обиды, без неудовлетворенного
чувства мести поймете, что в суде над парнями нет нужды, это и будет ваше
прощение. То есть суд нужен, но в нашем с вами к ним отношении.
- Ладно, пусть суда не будет, - сказала Вера.
- Вы искренне это говорите? Подумав?
- Да.
- Ну что же, спасибо... Я полагаю, что и вам будет легче оттого, что вы
снимете со своей души этакую ношу... Вы согласны со мной?
Вера опять кивнула. Кивнула невольно, а не потому, что хотела
согласиться с Виктором Сергеевичем. Обстановка делового кабинета, как и
всегда, действовала на нее странным образом. Вроде бы она ничего не должна
была Виктору Сергеевичу, ни в чем не была перед ним обязанной, а вот
чувствовала себя в долгу и обязанной. Слушая его, в особенности когда он
говорил: "На основании статьи такой-то... На основании статьи такой-то,
предусматривающей...", Вера ощущала мелкость, несуразность своих желаний и
претензий перед чем-то большим и незыблемым, что представлял Виктор
Сергеевич. Это большое было мудрым, заранее во всем правым, и Вера считала
теперь, что она должна правоту Виктора Сергеевича, а стало быть, и правоту
того большого, что стояло за ним, принимать безоговорочно. Кроме всего
прочего, как это случалось с ней и на неудачных экзаменах, мысли Веры были
сейчас сбивчивы и несамостоятельны, они словно были направлены разговором в
какой-то узкий коридор, из которого никак не могли выбраться. "О чем он это?
- думала Вера. - Кончал бы скорей!" Она сидела и говорила: "Да... да...", -
кивала, улыбалась шуткам следователя, слова Виктора Сергеевича опять как бы
обволакивали и укачивали ее. Она и заявление, в конце концов, написала, что
не имеет к парням претензий и не желает суда над ними, хотя Виктор Сергеевич
о нем не просил.
Помолчав, Виктор Сергеевич сказал, что будь он на месте Веры, он,
наверное, все же уехал бы из Никольского. Ну, не сейчас, а после окончания
училища. Конечно, это хлопотно - продавать дом, переезжать, - но, может
быть, хлопоты стоят того? И мать, и сестер, устроившись на новом месте, куда
распределят, имеет смысл взять к себе. Ведь люди в Никольском всякие, кто с
разумом, а кто и без понимания, с предрассудками, да еще, глядишь, и со злой
памятью. Мало ли как эта память себя проявит. Понятно, что все зависит от
характера, вполне возможно, что ее, Веру, и не ранят чьи-то несправедливые и
недобрые слова, но он, Виктор Сергеевич, определенно бы уехал. Вера и тут
кивнула. Виктор Сергеевич пожал ей руку на прощанье и попросил, чтобы в
случае нужды или недоразумений она тотчас же шла к нему. "Надеюсь, вы все
поняли правильно?" - "Да конечно", - с поспешностью сказала Вера.
"Фу ты!" - выдохнула Вера на улице. Теперь ей стало казаться, что она
легко отделалась. Не заметил Виктор Сергеевич лужи от зонтика и ни словом,
ни взглядом не сконфузил ее. Не сказал ничего дурного о Сергее и об их с ним
отношениях. А главное - обошлось без штрафа. Но потом, уже по дороге к
вокзалу, Вера, вспоминая все, что говорил следователь, и все, что отвечала
ему она, стала понемногу возмущаться и им, и собой. "Нет, как же так, что же
это, он ведь и оскорбил меня! - негодовала Вера. - А я, дура, терпела!" Она
отвечала теперь мысленно Виктору Сергеевичу, горячо и веско, разбивала в пух
и прах его объяснения и доводы. Решение прекратить дело казалось ей
несправедливым и обидным. "Нет, я этого так не оставлю! Я сейчас пойду! Еще
и уезжать советовал, пусть сам и уезжает!.. И бумажку эту нужно разорвать...
Как же так - отменить суд!.." Но тут она остановилась: "Господи, да что это
я?.." Действительно - разгорячилась, размахалась кулаками после драки,
зачем? Ведь и позавчера, и вчера, и сегодня утром сама желала, чтобы дело
прекратилось, а теперь бушует. Вера остыла, успокоилась, решила, что все к
лучшему, простила их и ладно, может быть, матери на самом деле повезет
оттого, что она их простила...
Виктор Сергеевич был доволен тем, что Навашина наконец поняла его, но
считал, что сам он мог бы сегодня найти для нее слова и получше.
Долго он готовился к этой беседе, а говорил плохо, вяло, нудно, вначале
смущался. Она сбивала, подумал Виктор Сергеевич, явилась разодетая,
накрашенная, красивая, как никогда прежде, неизвестно зачем кокетничала и
сбивала его. "Да нет, это чепуха, - тут же сказал он себе, стараясь быть
справедливым. - Даже если бы и кокетничала, ну и что? Мне надо было говорить
проще, толковее. Поняла ли она все как следует?.."

20

Переговорив с районным прокурором и убедив его в том, что никольское
дело следует закрыть, Виктор Сергеевич поехал в поселок Комлю. Там два дня
назад разбили витрину магазина "Спорттовары" и похитили велосипед В-542
Харьковского завода, ниппельный футбольный мяч за одиннадцать рублей,
мотоциклетный шлем и манекен полного роста в лыжном костюме. Милиция
установила, что витрину разбили двое восьмиклассников, и дело поступило к
Виктору Сергеевичу.
Виктор Сергеевич, сойдя с электрички, узнал, что автобус в Комлю пойдет
через сорок минут. Можно было добраться в Комлю на попутной, но Виктор
Сергеевич спешить не стал. Возле станции был сквер с двумя голубыми
палатками, в сквере Виктор Сергеевич уселся на лавочку, достал "Правду" и
вчерашние "Известия".
Однако долго читать не смог, опять вспомнил о никольском деле. Все
время он возвращался к нему в мыслях. Выходило так, будто дело это было для
Виктора Сергеевича какое-то особенное. Будто и в судьбе самого Виктора
Сергеевича оно значило не меньше, чем в судьбах Навашиной и никольских
парней. Может, так оно и было? Впрочем, многие дела, какие вел Виктор
Сергеевич, во время следствия казались ему особенными...
При этом, расследуя никольское происшествие, Виктор Сергеевич часто
вспоминал о разговоре со следователем Десницыным. Разговор был месяца три
назад. Начался он из-за пустяка, из-за какого-то теоретического положения, а
кончился чуть ли не ссорой. Десницын, человек горячий, даже кричал: "Да
какой ты после этого следователь! Ты демагог, краснобай, дилетант, а не
следователь! Сейчас много таких, все хорошо понимают, правильно и умно
говорят, добрых желаний много, а пользы - нуль!" Виктор Сергеевич был
расстроен и удивлен: "Вот, значит, как он обо мне понимает..."
На следующий день Десницын пришел извиняться. Нет, точку зрения он не
изменил, но слова свои считал излишне горячими. Под конец он сказал:
"Видишь, мы с тобой, наверное, по-разному смотрим на свою профессию. Ты вот
стараешься быть еще и педагогом... А может, и стоило тебе пойти в педагоги?"
Десницын был года на четыре старше Виктора Сергеевича. Виктор Сергеевич
прежде относился к Десницыну не то чтобы с чувством превосходства, но словно
бы видел в его жизненных устремлениях некую ограниченность. Впрочем, как
профессионала он его уважал. Десницын был следователь добросовестный, а
потому и удачливый. Не одно сложное дело распутал он в районе. Долго работал
в милиции. В следствии он был человеком дотошным и педантом. И рисковал, был
ранен, ходил со шрамами. Виктору Сергеевичу казалось, что Десницын,
расследуя обстоятельства, видит перед собой одну лишь уголовную загадку и
более ничего. Десницын и полагал, что он разгадыватель печальных загадок,
что такова функция следователя в обществе, а иные занятия - тут он,
возможно, имел в виду хлопоты Виктора Сергеевича с "крестниками", - отдают
любительством и отвлекают от сути профессиональных забот. Устройством
людских судеб еще уместно заниматься адвокатам и судьям, имеющим к тому
склонность, считал Десницын, следователь же обязан установить истину - и
все. Воспитателем он может оказаться лишь косвенным образом. "Впрочем, вдруг
для тебя оно и не так... - добавлял Десницын. - Я-то имею дело со взрослыми
преступниками, а ты - с подростками..."
Извинения Десницына Виктор Сергеевич принял, но нервные слова его
забыть не мог. Слова что, слова были толчком. Виктор Сергеевич человек был
упрямый, но неуверенный в себе, и сомнения, вечно дремавшие в нем,
всколыхнулись и ожили. "А может, Десницын прав? Может, и вправду я занимаюсь
не своим делом?" И прежде были случаи, когда Виктор Сергеевич отчаивался,
полагая, что ошибся, став следователем. "Лучше бы уж электриком остался!.."