Орлов Вадим. Происшествие в Никольском

я, а не они. Вот ведь как получается..."
У ворот больницы остановились. Постояли, не глядя друг на друга. Потом
Сергей вспомнил зачем-то:
- Знаешь, а ведь это Нина мне сказала, в какой день твоей матери будут
делать операцию. Нашла меня и сказала...
- У тебя что-нибудь было с ней?
- Ничего не было. Так, симпатия... Она ведь хорошая девушка...
- Еще бы не хорошая...
Сергею стало жалко Веру, ему захотелось напоследок успокоить ее, найти
слова примирения и пошутить хотя бы, а он взял и сказал:
- А почему Вознесенское? Может, куда подальше уехать? Ведь никольские
бабы ездят и сюда.
- Это мое дело, - сказала Вера резко.
- Ну, смотри, - сказал Сергей и ткнул ногой камешек.
Они даже руки не подали друг другу на прощанье. Разошлись - и все. В
воротах Вера не выдержала и обернулась, увидела, как Сергей, понурый,
скучный, бредет под липами, гонит как бы нехотя камешек по рыжей тропинке.
"А ведь и вправду, - с тоской подумала Вера, - сейчас он мне совсем чужой.
Вдруг на самом деле он уйдет так, и я его никогда не увижу больше и в жизни
моей от этого ничего не изменится?"

25

Клавдия Афанасьевна Суханова, как и обещала Вере, через несколько дней
съездила в город и попала на прием к районному прокурору. Когда прокурор
спросил ее, чьи интересы она представляет, Клавдия Афанасьевна объяснила,
что представляет интересы общественности поселка Никольского. Общественность
эта живет в неведении, прекращено ли дело Навашиной или нет, и если
прекращено, то почему. А то пошли про Навашину всякие обидные разговоры.
Прокурор некоторое время молчал, и Клавдия Афанасьевна, не выдержав его
молчания, сказала:
- Может, то, что я одна к вам пришла, - это не солидно? Так я вам целую
делегацию приведу.
- Нет, достаточно солидно, - улыбнулся прокурор. - Видите ли, вы,
наверное, сами имеете представление о таком понятии, как тайна следствия.
Поэтому я могу сообщить вам только о сути дела. Следствие не прекращено.
Областная прокуратура разрешила продлить срок расследования. Дело будет
вести теперь другой следователь. Вот пока и все.
- А старого-то следователя погнали, что ли? - удивилась Суханова.
- Виктор Сергеевич Шаталов - работник опытный и толковый, однако сейчас
обстоятельства сложились так, что следствие будет вести Десницын. И потом...
- Ага, - кивнула Суханова. - Я понимаю, тайна следствия...
Потом она добавила:
- Но учтите: это дело в поселке всех волнует.
В Никольское Клавдия Афанасьевна вернулась возбужденная, еще в
электричке успела рассказать знакомым, что дело Навашиной и парней вовсе не
закрыто, а будет назначено доследование. Она и сама еще не понимала,
радоваться ей этой новости или огорчаться, Клавдии Афанасьевне просто не
терпелось сообщить о ней всем, кому только можно. Быстро прибежала она к
Навашиным, чуть ли не закричала с порога:
- Доследование, Верка, будет, доследование!
Вера услышала от нее о разговоре с прокурором и расстроилась.
- Да зачем мне это доследование!
- Ну а что же делать-то?
- Зачем оно теперь! Я ведь им простила... Сама простила... Господи,
опять все снова! Вопросы эти, хождения... Опять! Зачем оно мне!

26

Прошел август, так и не одарив грибами.
И ведь случались дожди, земля стала помягче, однако неожиданно холодные
ночи помешали грибу. Навашины закрыли всего восемь банок маринованных белых,
а шляпок насушили лишь четыреста граммов. Разве ж это добыча! Оставалось
ждать милостей сентября, грузди и подрябиновки обязательно должны были
появиться. Не было года, чтобы их не солили с запасом.
Вера за грибами ходила мало, времени не было. Начались занятия в
училище, хорошо хоть училище было в соседях с больницей. Вера со страхом
думала о встрече со своими девочками, ехала первого сентября в Столбовую как
на казнь, нервная, пуганая, пальцы у нее дрожали, однако все обошлось. Будто
бы никто и не знал о ее каникулах. И полетели училищные дни. Посылали на
картошку - удивительно, что всего на три дня. Ездили в районный город на
осеннюю спартакиаду. Вера из сырого круга толкала ядро и метала диск -
принесла команде зачетные очки. Городской тренер в кедах по лужам подбежал к
ней, оценив Верины плечи и руки, зазывал в секцию. "Где уж мне!" -
отмахнулась Вера. В училище в перерывах Вера вела строгие разговоры с
девчонками из самодеятельности. Вера была членом комсомольского комитета, и
ей поручили провести в сентябре первый "Голубой огонек" для своих и для
медиков из больницы. И дома не убывало хлопот. И при этом каждый день Вера
находила время для встреч с Сергеем. А грибы могли и потерпеть.
Получили письмо и посылку от отца. Три месяца он молчал, а тут исписал
мелким почерком лист с двух сторон. В фанерном ящике, годном для фруктов, он
прислал две пары недорогих туфель - для Надьки и Сони. Туфли были японские,
береговой торговли, и Надька, разглядев знак фирмы, запрыгала от радости.
Соня не хотела и прикасаться к туфлям, но мать упросила ее принять отцов
подарок. В письме отец сообщал, что чувствует себя хорошо, ходит в океан,
пьет мало, чего и всем желает. Интересовался он здоровьем Настасьи
Степановны и дочерей. Много писал, как разводит в саду ягоду лимонник, писал
он, какая это полезная ягода, и если она интересует никольских, пусть
напишут, он пришлет семена. "Жив, слава Богу!" - обрадовалась мать. Были
позваны Клавдия Афанасьевна Суханова и Тюрина, и они читали письмо, а
прочитав, вместе с матерью судили по-главному - вернется отец или не
вернется. "Вот сучий кот, дармоед! - ругалась Клавдия Афанасьевна. -
Туфельки за копейки раз в год прислал! Да он тебе хотя бы по тридцать рублей
в месяц должен!" Мать жалела мужа и защищала его. "А в чьем это он саду
ягоду растит? - негодуя, спрашивала Суханова. - Я бы на твоем месте давно бы
ему оторвала башку!.." Успокоившись, снова просмотрели письмо строчку за
строчкой, старались увидеть за словами потаенный смысл и в вопросе отца, не
вернулся ли в Никольское из Тулы его приятель Шибанов, учуяли намек на
сомнения самого Алексея: а не вернуться ли? "Вот тут прямо так и пишет - не
вернулся ли Валька Шибанов из Тулы... А? - растерянно повторяла Настасья
Степановна. - Вот, глядите..." - "Воротится Лешка, - говорила Клавдия
Афанасьевна. - Помяните мое слово, через год, через два, а воротится..." -
"Да зачем он нам нужен, дьявол-то этот?" - вздыхала мать. Вера слушала их
разговор, а сама думала: если вдруг что случится, отец, какой бы он ни был,
младших девочек не оставит. И от этой мысли Вере становилось спокойнее.
Однажды Вера вытащила из почтового ящика вместе с "Известиями" и
"Работницей" письмо от Леши Турчкова. Она хотела сразу же разорвать письмо,
однако прочла его. Письмо пришло из Кинешмы, Ивановской области. Турчков
печалился о том, что он давно не видел Веру и ничего не знает о ней. Все,
что он говорил ей в последний раз, писал Турчков, не устарело и не умерло.
Пусть ей смешны и противны его слова и чувства, но все оно так и осталось. В
Кинешму Турчков попал месяца на три-четыре. У Волги стали строить филиал их
завода, литейное производство, туда послали на помощь рабочих из Москвы, вот
и Леша вызвался доброхотом, и не жалеет. Он ни о чем не забыл и никогда ни о
чем не забудет, не отступит и от своей жизненной программы искупления вины.
Почему же не начать дело в Кинешме? Письмо, объяснял Турчков, он написал
просто так, без всякой корысти и надежды. Не мог не написать. И Верино право
разорвать письмо и не отвечать ему. Вера и не ответила. Но что-то в письме
тронуло ее. Снова ей было жалко Турчкова. И жалко себя. Если бы "того" не
случилось, ей было бы приятно вспомнить о Лешином признании в любви. Она
понимала, что теперь, когда у них с Сергеем все выяснилось и наладилось, она
отнеслась бы к Турчкову как взрослая женщина к мокрогубому мальчику - с
жалостливой бережностью. А все равно было приятно сознавать, что кто-то тебя
любит. Однако "то" случилось... И все же Вера была сейчас благодарна
Турчкову: "Хоть одному из них стыдно..."
Приезжал в Никольское следователь Виктор Сергеевич Шаталов. В последний
их разговор он обещал Вере наведываться в Никольское часто, чтобы все знать
о ее жизни и о жизни парней, но, видно, у него не получалось со временем.
Приехал он лишь однажды, читать лекцию "Правовые знания - населению".
Встречу с ним устроили в агитпункте при пуговичной фабрике. Народу явилось
мало, человек двадцать, все больше старухи да несколько мужчин-пенсионеров,
а из родителей парней пришел один Николай Терентьевич Колокольников. Все же
людей в зале могло быть и больше, однако санитарный врач из района, также
собиравшийся прочесть сегодня лекцию "О проблемах домашнего консервирования
и явлениях ботулизма", позвонил утром и сказал, что не приедет. Вера с
матерью посчитали, что им нужно сходить на лекцию, - мало ли о чем станет
говорить следователь. Настасья Степановна приоделась, сидела торжественная и
серьезная. Вера смотрела на всех с вызовом. У порога она увидела Творожиху,
и ей казалось теперь, что одни творожихи сюда и пришли. Из собравшихся Вера
явно выделялась, такая была яркая и легкомысленная на вид - нарочно надела
рыжую юбку на пятнадцать сантиметров выше колен. А сама себя чувствовала
подсудимой.
За столиком перед публикой уселись следователь Виктор Сергеевич,
заведующий агитпунктом Колосов и от общественности Клавдия Афанасьевна
Суханова и учительница Евдокия Андреевна Спасская. Виктор Сергеевич был в
форменном кителе, бумажек не доставал, но говорил так, будто бы именно и
читал по бумажке. Опять употреблял казенные слова и ученые, приводил
высказывания умных людей, публике было скучно. Однако слушатели явились
добросовестные, сидели терпеливо. Вера все ждала, что Виктор Сергеевич
станет говорить про ее историю, а он так и ни слова не сказал.
Наконец Виктор Сергеевич кончил, спросил, не будет ли вопросов. Вопросы
были мелкие, связанные с пенсиями и собесовскими делами. Виктор Сергеевич на
них отвечал. Потом поднялась учительница Спасская и попросила Виктора
Сергеевича объяснить, почему история Веры Навашиной закончилась таким
образом. Виктор Сергеевич сказал, что вопрос этот не имеет отношения к теме
лекции, а дело тут деликатное и выступать с разъяснениями он не может.
Публика, было заинтересовавшаяся, стала расходиться, хлопали сиденья
сцепленных досками кресел. И Вера пошла к выходу, но в пяти метрах от
Виктора Сергеевича она остановилась. Ей показалось, что и Виктор Сергеевич
хочет что-то сказать ей. Но она не решалась начать разговор, и Виктор
Сергеевич не начинал, будто по какой неловкости. И тут к нему подошла
Евдокия Андреевна Спасская, взяла под руку. "Виктор Сергеевич, зачем же вы
это сделали?" - сказала Евдокия Андреевна. "Что сделал?" - спросил, опешив,
Виктор Сергеевич и оглянулся при этом на Веру. "Нет, нехорошо вы решили! Не
так! Нельзя было так!" - произнесла с горячностью Евдокия Андреевна, чуть ли
не вскрикнула. "Помилуйте, вы же сами подсказали именно такое решение", -
улыбнулся следователь. "Нет, нет! Нельзя было так!" - "А как?" - спросил
Виктор Сергеевич. "Я не знаю, как! Но не так!" - "Видите ли... - сказал
Виктор Сергеевич уже сердито и прижал подбородок к груди. - Я удивлен тем,
что теперь вы..." Тут Вере стало неловко оттого, что она слушает чужой
разговор, и она быстро пошла на улицу, не сказав следователю ни слова. Ей
показалось, что она видит его в последний раз. Так оно и вышло.
Мать ждала Веру у крыльца агитпункта. Мимо них пробежала Творожиха,
суетливо заскочила вперед и остановилась в любопытстве прямо перед
Навашиными. Глазки ее остренько поглядывали снизу вверх, не было в них
обычной приторной сладости, они ехидничали нынче или злорадствовали,
обещали: "Ужо тебе еще покажут..." Постояв, Творожиха покачала головой с
печалью, словно Вера видением из Апокалипсиса сообщала ей о близком конце
света, и сказала: "Срам-то какой, всю задницу видно!" Веру смутила на
мгновение неожиданная воинственность Творожихи, но тут же она крикнула, да
так, что всей улице было слышно: "А ну, пошла отсюда, старая семечка!" И
Творожиха, опомнившись, припустилась по улице, тощие загорелые ноги ее с
синими узлами вен мелькали впереди, черная ситцевая юбка била по кустам
репейника. Творожиха оглядывалась, но не для того, чтобы пригрозить Вере из
недоступного места, а от страха, и Вере стало жалко ее. "С чего она вдруг
осмелела?" - подумала Вера.


Виктор Сергеевич видел, что Навашина направилась было к нему, но,
закончив разговор с учительницей Спасской, он не нашел Веру ни в агитпункте,
ни на улице. Идти же к ней домой настроения у Виктора Сергеевича не было.
"Экая дама! - думал Виктор Сергеевич о Спасской. - Ведь сама же
упрашивала меня решить дело по-людски..." Ему было обидно. В прошлый
разговор со Спасской, казалось ему, они нашли общий язык и поняли друг
друга, и теперь Виктор Сергеевич ожидал от старой учительницы поддержки,
может быть, он и ехал сюда для того, чтобы услышать от людей, и в первую
очередь от таких, как Спасская, слова одобрения, а она пошла на него в
атаку.
То есть он и сам не знал теперь, зачем он согласился приехать сюда.
Когда Виктору Сергеевичу предложили по линии общества "Знание" прочесть в
Никольском лекцию о необходимости изучать законодательство, он поначалу
отказался. Лекция такая была бы полезной. Ведя следствие, он то и дело
сталкивался с элементарной юридической неграмотностью никольских жителей, но
теперь-то, после сомнения прокурора, каково ему было появляться в
Никольском! Однако, поразмыслив, Виктор Сергеевич понял, что просто трусит.
Будто он нашкодил в Никольском и боится туда ехать. А ведь он по-прежнему
считал себя правым. Виктор Сергеевич посчитал, что он перестанет уважать
себя, если не поедет в Никольское. Он при этом хотел показать и Колесову, и
Десницыну, что и теперь его нисколько не пугает встреча с жителями поселка.
Конечно, в самом факте его поездки с лекцией в Никольское была определенная
неловкость, но районный прокурор, выслушав слова Шаталова о просьбе общества
"Знание", сказал ему: "Поезжай".
Необходимость поездки в Никольское Виктор Сергеевич объяснял еще и тем,
что, кончая дело и будучи уверенным в том, что районный прокурор поддержит
его, он обещал - самому себе в первую очередь - взять парней и Навашину под
свой контроль и опеку, горячо обещал, но что он знал теперь об их жизни в
последние недели? Да ничего! Понятно, сейчас, когда дело было передано
Десницыну, ему полагалось быть лицом нейтральным, сторонним наблюдателем, ни
о контроле, ни об опеке и речи пока не шло, но жизнью-то своих бывших
подследственных он должен был интересоваться, раз обещал и им и себе.
Вот он и поехал в Никольское. Из разговоров в поселке выяснилось:
многие считают, что дело прекращено. Узнал он и то, что Колокольников,
ангелом сидевший на беседах с ним, ведет себя в компании с Рожновым нагло, а
родственники его, как и родственники Чистякова, распускают в поселке всякие
гадости про Навашину. "Разговоры о Навашиной вы сами должны пресекать, -
сказал Виктор Сергеевич. - А парни успокоились зря".
Все это было неприятно. А еще неприятнее было то, что Виктор Сергеевич,
три недели отсутствовавший в Никольском, ощутил вдруг, что судьбы парней и
Веры Навашиной стали для него как бы чужими и далекими. И это даже теперь, в
чрезвычайно серьезной для него ситуации! То есть выходило, что судьбы эти и
их дальнейший ход интересовали Виктора Сергеевича уже не сами по себе, а в
той лишь мере, в какой они имели отношение к его собственной судьбе.
Конечно, Навашину и парней оттеснили другие подростки, другие судьбы,
вошедшие в последние недели в жизнь Виктора Сергеевича, так и всегда бывало.
Скверно было то, что в Никольском Виктор Сергеевич до боли ясно
почувствовал: он потихоньку в служебной суете забыл бы и о парнях, и о
Навашиной, и о своих обещаниях. То есть помнил бы, конечно, о них, но так,
среди прочих очередных и живых дел... Снова бы давал обещания съездить в
Никольское, да в суете не успевал бы...
"Неужели и вправду я краснобай и дилетант? - расстроился Виктор
Сергеевич. - Благие намерения - и все попусту... Да и для любительства-то
моего, наверное, не пришло время..." Тут же Виктор Сергеевич себе возразил:
"Однако и прежние дела остывали, уходили в прошлое, но ничего дурного не
случалось... Конечно, я должен был помнить о никольских парнях, а они обо
мне, но разве нянькой я собирался им стать? А Навашина... Ведь уговаривал я
ее уехать из Никольского... Значит, нервы крепкие, выдержит..." В электричке
Виктор Сергеевич несколько успокоился. Позицию свою он менять не думал,
знал, что будет отстаивать ее. Душевное же отдаление от судеб парней и
Навашиной он оправдал тем, что отстранен от этих судеб и не имеет права
вмешиваться в жизнь чужих подследственных. От этих мыслей ему стало легче.
Хотя, возможно, он и обманывал себя.
На службе Виктор Сергеевич решил зайти к Десницыну. Десницын на днях
вернулся из Винницы, где был в командировке, и вот получил в придачу к своим
делам еще и никольскую историю. Виктор Сергеевич знал, что Десницын отнесся
к поручению прокурора без особой радости. И незаконченные дела у него были
нелегки, а главное - каково идти по следам товарища по работе и
перепроверять его? Несмотря на споры, порой и с обидами, о сути их ремесла,
несмотря на несовпадение иных житейских взглядов, Шаталов и Десницын
относились друг к другу по-доброму и с профессиональным уважением. Виктор
Сергеевич ставил сейчас себя на место Десницына. И ему было бы неловко и
неприятно вести следствие после Десницына. "Вот, брат, такая история", - как
бы смущаясь, сказал ему Десницын, посетив кабинет Колесова. "Ну что ж,
копай, копай, - сказал тогда Виктор Сергеевич. - Докажешь, что я болван, и я
пойду в электрики". - "В какие электрики? - возразил Десницын. - Ты пойдешь
в педагоги..." Копать-то Десницын будет, но ведь не под него! Какая
Десницыну корысть. Человек он был порядочный и, конечно, должен был
отнестись к делу и выводам Шаталова без всякой предвзятости. Без всякого
желания подтвердить фактами горячие слова, брошенные им Шаталову весной в
запале спора: ты, мол, и не следователь, а краснобай и дилетант. И понимая,
как может повлиять на судьбу товарища его расследование. Вроде бы ничего и
не должно было измениться в отношениях Шаталова с Десницыным, однако
изменилось. Возникло напряжение. Общительный, веселый Десницын пытался это
напряжение истребить, но Шаталов вел себя с ним довольно холодно и как бы
предупреждая: "Вот кончишь с никольским происшествием, тогда и поговорим
по-человечески..." Он старался не попадаться на глаза Десницыну и уж никаких
слов о никольском деле не произносил при встречах с ним.
Теперь он зашел к нему сам и поинтересовался, начал ли Десницын
заниматься никольской историей.
- Во вторник съезжу, осмотрю место происшествия, - сказал Десницын, - и
вызову к себе Навашину, парней с родителями. Турчкова придется ждать из
Кинешмы. А сейчас вот заканчиваю бумаги о песковском убийстве.
- Винница что-нибудь дала?
- Кое-что дала, - сказал Десницын.
- Я зачем пришел. Был в Никольском. Читал лекцию. Там волнуются, а
толком не знают, дело прекращено или нет.
- Может, для следствия и лучше?
- Может, и лучше... Но ведь людям и определенность нужна.
И Виктор Сергеевич рассказал о болтовне вокруг Навашиной и о том, как
ведут себя Колокольников с Рожновым. Потому он и зашел к Десницыну.
Посчитал, что не сообщить об этом будет нечестно.
- Спасибо, - сказал Десницын. - Приму к сведению... А определенность
людям, естественно, нужна.
- Зависти у меня к тебе, прямо скажу, нет. Дело все же очень сложное и
все в изгибах.
- Слушай, а может быть, ты просто растерялся? - спросил Десницын.
- Чего растерялся?
- Ну... Опрокинул на себя целый мир и растерялся, не зная, как тебе,
Виктору Сергеевичу Шаталову, тут быть. Пойми, и я не хочу упрощать ни судьбы
людские, ни явления жизни. Но мы с тобой следователи! А мне кажется, что ты
порой - от растерянности перед каким-то явлением или просто из добрых
побуждений - готов, чтобы сейчас же залечить беду, употребить в нашем деле
средства других профессий. Причем сразу нескольких профессий. А нужно ли
это? И главное - имеем ли мы, следователи, на это право? Я считаю, что нет.
Нам бы свою ношу нести с честью.
- Ты прочитал дело и тебе, все стало ясно?
- Мне многое пока в нем не ясно. Но будет ясно.
- Я в этом не сомневаюсь, - сказал Шаталов. - Бог в помощь!
...А Вера пришла домой и расплакалась. Неужели и впереди ее ждут
страхи, вечное ожидание дурного? Мать успокаивала Веру, волосы гладила, как
маленькой, пришла Клавдия Афанасьевна Суханова и тоже стала успокаивать.
Клавдия Афанасьевна удивлялась Вере, та, с ее точки зрения, слишком близко
принимала к сердцу всякие мелочи. "Уж больно ты стала тонкая в чувствах,
прямо как чеховские барышни в театре. Те хоть от безделья все переживали, а
у нас-то с тобой дел и забот вон сколько! Надо спокойнее смотреть на все..."
Клавдия Афанасьевна была недовольна выступлением следователя. "Ну и
недотепа, я скажу, тебе попался, - говорила Клавдия Афанасьевна, радуя мать,
- тюлень какой-то. Подбородок прижмет вот так и бубнит, бубнит... Но ты,
Вера, будь спокойна - ни одного дурного слова в Никольском ни от кого не
услышишь. Я за это возьмусь...
Обещание свое Клавдия Афанасьевна давала искренне и была уверена, что
исполнит его. Она о нем помнила и назавтра, и через неделю помнила, однако
ей сразу же пришлось заняться делом, требовавшим времени, энергии и
терпения. Они впятером ездили в район и в Москву, ходили в партийные и
советские организации, бывали и в газетах. Хлопотали о том, чтобы Никольское
по рассмотрении вопроса было переведено в разряд поселков городского типа.
Разговоры об этом переводе возникали в Никольском из года в год, соседние
Щербинка и Бутово были именно поселками и оттого упоминались в Энциклопедии.
А Гривно числилось даже городом. Сейчас никольские жители решительно хотели
изменить статут своего населенного пункта, то ли потому, что им неловко было
указывать в своих адресах "деревня Никольское", то ли в надежде, что с
переводом Никольского в поселки городского типа на них обрушатся льготы.
Клавдия Афанасьевна обходила никольские дома, собирала подписи под
трехстраничным письмом, выправленным у юриста. Но и в хлопотах своих Клавдия
Афанасьевна иногда вспоминала: "Надо бы и Вериным делом заняться,
обязательно надо..."
А Вера поплакала, выспалась и успокоилась. И на другой день, когда
Сергей ее спросил, как ей было на встрече со следователем, она пожала
плечами и сказала искрение:
- Попусту время потеряли - и только... И давай договоримся. Обо всем об
этом больше не вспоминать. Забыли и на всю жизнь.
- Договорились, - сказал Сергей.
- Что это у тебя в глазу-то?
- Где?
- Вот. Плохо промыл глаза со сна. Неряха! Дай-ка я тебя почищу...
- Ну вот еще! - проворчал Сергей.
А Вера ловко и ласково мизинцем достала ночную соринку из уголка его
глаза. Ей нравилось прикасаться к Сергею, поправлять на нем что-либо из
одежды или легонько ладошкой и пальцами отчищать запачканные места на спине
и плечах. В особенности если это можно было делать на людях - в магазине, в
электричке или на улице. И само прикосновение к Сергею было приятно, и
приятно было чувствовать, ни на кого, кроме Сергея, не глядя, что люди
вокруг видят их нежность, их право друг на друга и, может, гадают, кто они -
"брат с сестрой или муж с женой, добрый молодец с красной девицей...".
Иногда же ей были совсем неинтересны ничьи ощущения вокруг, а просто ей
самой хотелось показать и себе, и Сергею, что он человек полностью зависимый
от нее, как, впрочем, и она во всем зависимая от него. Это и было славно.
О поездке в Вознесенское, неприятной для них обоих, теперь не
вспоминали. Дня два Вера ходила сама не своя, то она стыдила себя, называла
себя бессовестной: "Только о себе и думаешь, а у него своя жизнь, своя
семья, мать с отцом"; то она была в гордой обиде на Сергея: "И без него
проживем!" А встретилась с ним и всю вину тут же взяла на себя. И Сергей
готов был просить у нее прощения за то, что резко и нескладно вел себя в
Вознесенском. "Я все продумал, - говорил он, - и мне в Вознесенском будет
удобно жить". - "Да нет, - говорила Вера, - зачем нам это Вознесенское,
проживем и без переезда!" Она уже считала, что смотрины Вознесенского
затеяла по глупости, сгоряча, под влиянием неожиданного известия Клавдии
Афанасьевны. А вот успокоилась и никакой нужды уезжать куда-либо из
Никольского не чувствует. Теперь же, когда договорились не вспоминать о ее
беде, следовало и вовсе запамятовать о поездке в Вознесенское.
Однако ни Вера, ни Сергей об отчуждении, возникшем в Вознесенском,
забыть не могли. После той поездки были иногда минуты, когда они снова
казались друг другу чужими, были в их любви и случаи неприятные и скучные.
Вера раздражалась, но отходила. Сергей молчал, ждал, когда все рассеется
само собой. Оба они понимали, что в их отношениях, теперь уже почти
супружеских, появилось и еще появится нечто новое для них, не испытанное
прежде, хорошее или плохое - неважно. Но это новое следовало осознать и к
нему необходимо было привыкнуть. Они и привыкали, и часто им было хорошо.
Однажды в воскресенье они с Сергеем поехали в город смотреть