Осеева Валентина. Динка прощается с детством

   - Та что ж это будэ? - окончательно робеет Федорка и, вдруг охнув, бросается к окну. - Едет... Спаси меня, матерь божья, едет... - побледнев, оборачивается она к Динке.
   - Тпру-у! Стой, тп-ру... - доносится со двора.
   Подруги припадают к окну. Около тына останавливается телега. Щуплый мужичонка не торопясь слезает с телеги и, закрутив на колышке вожжи, обтирает пучком травы новые сапоги, отряхивает от пыли шапку, приглаживает редкие, прилипшие к темени седые волосы; теперь уже ясно видно его рябое, словно затолченное пшеном лицо, маленькие мышиные глазки и пучок серой бородки... Осторожно, словно на цыпочках, он снимает с задка телеги увесистый мешок и, крякнув, идет с ним к крыльцу.
   - Билой муки привез... - шепчет словно про себя Федорка.
   Но Динка внимательно вглядывается в жалкую фигуру согнувшегося под мешком мужичонка. Что-то горькое, вдовье чудится ей вдруг в этом рябом лице, испещренном глубокими морщинами, в крупных каплях пота на лбу, в остром кадыке на худой, жилистой шее.
   "Жена у него умерла. Трое деток осталось. Может, за доброту Федорку берет... ради детей... Узнать надо".
   Динка поспешно ставит за дверь кочергу и, бросив Федорке: "Выйдешь, когда позову..." - торопится на крыльцо.
   - Здоровеньки булы, диду! - вежливо здоровается она, поправляя сползающий на лоб очипок.
   - Здоровеньки булы! Здоровеньки булы! - кланяется мужичонка, стаскивая на ступеньку свой мешок и разглядывая Динку прищуренными от солнца, подслеповатыми глазами.
   - А куда же это вы, диду, такий мешок приволокли? - с грустью и укором спрашивает Динка.
   - Ну, а як же? Так полагается... Что обещал, то исполнил! - с гордостью отвечает мужичонка. - Билой муки невесте в подарунок привез! А матка где? интересуется он, отряхая с картуза мучную пыль.
   - Нема матки, я за нее... - уже строже говорит Динка. - И невесты нема у вас тут, диду...
   - Як то нема? - склонив набок голову с выжженными солнцем белесыми волосами, улыбается старик.
   - А вот послухайте меня, диду... Знаю я ваше горе, знаю, что жинка у вас померла и трое деточек осталось, - проникновенно говорит Динка. - Только не в той хате ищете вы невесту. Вы старый человек, диду. Мало ли на селе одиноких старух, каждая с радостью пойдет, она и деток ваших воспитает...
   - Цоб! Цоб! - подбоченивается вдруг мужичонка, дергая свою бородку. - А то для чего такой разговор? Мое дело уже договорено, и кончено! С батькой та с маткой договорено! А ты кто такая есть, чтоб мени указывать, га?
   - А я человек, и ты человек! Совесть надо иметь, диду! Федорка - молода дивчинка, она тебе во внучки годится! И замуж пойдет по любви, за молодого хлопца! И вот тебе весь мои сказ! - решительно наступает Динка, чувствуя закипающую ярость. - Забирай свою муку и забудь дорогу в эту хату!
   - Да ты кто такая есть? Я тебя первый раз бачу! Лаяла псина коло чужого тына! И Хведорка твоя гола и боса, хай скажет спасибо, что я ее беру! визгливо кричит мужичонка, наступая на Динку.
   - Ах ты ж гадина! Я с тобой, как с человеком... А ты вот как! раздражается вдруг Динка. - Гей, Федорка! Живо! Бери дручка! - подбоченившись и яростно наступая на ошалевшего от неожиданности мужичонку, кричит Динка. - А ну, забирай свою муку и геть отсюда! Да чтоб ноги твоей поганой коло этой хаты не было!
   - Да ты что, ты что, скаженна дивка! Я ж с маткой договаривался...
   - Я тоби покажу - договаривался! Старый ты дурень, трухлява колода! Забирай, кажу, свой подарунок и тикай от хаты, бо я с тобой инше поступлю! пиная ногами мешок, неистово орет Динка. - Дывысь, який женишок объявился! Ах ты ж дурень, дурень! - подбоченясь, издевается Динка; концы платка угрожающе качаются над ее головой.
   Перепуганная насмерть Федорка с застывшим на лице выражением удивления и ужаса машинально машет вверх и вниз кривым дручком.
   - А ты кто така есть, га? Яке твое полное право тут распоряжаться, га? Ах ты языката зараза! - придя в себя, вдруг обрушивается на Динку мужичонка и, прикрыв рукавом лицо, боком подскакивает к крыльцу.
   Динка ищет глазами кочергу, но кочерга осталась за дверью. Но Динка не теряется. Ухватив с перил глиняный кувшин с квашеным молоком и яростно размахивая им, она бесстрашно наступает на жениха. Тугое квашеное молоко крупными снежками шлепается на белесую голову, на крыльцо, на ступеньки, на траву, и мужичонка не выдерживает. Подхватив на плечи свой мешок и осыпая Динку отборной руганью, он бежит к перелазу.
   - Чтоб я тебя больше не бачила коло этой хаты! - орет Динка.
   Мужичонка, пригнувшись, сбрасывает в телегу мешок и, нахлестывая лошадь, издали грозит кнутом.
   - Передай, Федорка, своему батько: пусть только сунется теперь на мою мельницу, я вам покажу, голоштанна команда... Зараза проклятая!
   - Жених! Жених! Дывитесь на его, люды добрые! Ах ты свинячий дух! - не унимается Динка.
   Голос ее зычно разносится по экономии, кое-где уже кучками собираются бабы. Гремя подойником и размахивая руками, от кучки баб отделяется Татьяна.
   - Маты! Маты бегут сюда! Ой боже! Маты! - всплескивает руками Федорка.
   Динка, окрыленная одержанной победой, хватает подругу за руку и тащит за собой:
   - Бежим ко мне!
   Федорка не сопротивляется. Взявшись за руки и поднимая ногами облака пыли, подружки мчатся по проселочной дороге... Но у самого хутора чьи-то сильные руки сжимают их в одном объятии.
   - Ага! Попались, невесты - хохочет Леня. - Попались!
   - Ой, дывысь! Леня! - всплескивает руками Федорка.
   Но Динка, оглянувшись назад, торопится домой. Для нее представление еще не кончено. Динка знает, что всякое достижение надо хорошо закрепить, иначе враг может обойти с тыла.
   - Пойдем, пойдем! - торопит она развеселившегося Леню и забывшую все свои горести Федорку.
   * * *
   На террасе дружные взрывы хохота. Леня рассказывает, как, подойдя к плетню около Федоркиной хаты, вдруг увидел выскочившую на крыльцо Динку.
   - Я сразу даже не понял, что это такое. Руки в боки, герсет расстегнут, на голове какой-то старушечий очипок... Да если б не Федорка, я бы просто не догадался, что это Динка... Но Федорка... Ха-ха-ха!.. Федорка рядом... с перепуганным лицом стоит и машет... вверх и вниз, вверх и вниз... какой-то палкой... Ха-ха-ха!.. - Леня падает животом на перила. - Ой, не могу...
   - Ха-ха-ха!.. - звонко поддерживает его Мышка.
   - Та слухайте... вона ж мне так приказала... - дергает обоих Федорка. Маши, каже, и маши! Больше ничего не делай, только маши дручком. А сама зразу-то так хорошо с ним говорила, а потом як закричит, у меня аж руки и ноги затряслись. Стою и машу! Стою и машу, а сама себе думаю: что с этого будет?.. - взволнованно поясняет Федорка.
   - Да тише! Вы мне все испортите! - сердится Динка. - Ведь сейчас прибежит Татьяна...
   - Ой божечка! - пугается Федорка. - Она ж за того жениха убьет меня на месте!
   - Ну да! Так мы ей и позволим! - усмехается Леня.
   Мышка, икая от смеха, пьет маленькими глоточками воду.
   - Я не могу больше смеяться, - жалобно говорит она, но Мышкина икота тоже вызывает взрывы смеха у развеселившейся компании.
   И вдруг Динка настораживается.
   - Татьяна... - громким шепотом предупреждает она, завидев в конце аллеи, за кустами, широкие рукава с красными пятнышками вышитых розанов.
   - Маты... - в паническом страхе жмется к перилам Федорка.
   На террасе все замолкают.
   - Ну, вот что! - говорит Динка. - Живо, Федорка, снимай герсет и венок! Скорей, скорей! Давай сюда!
   Федорка беспрекословно снимает герсет и венок. Динка поспешно кладет эти вещи на перила; венок сверху герсета.
   - Теперь, - говорит она подруге, - иди в комнату и слушай каждое мое слово. Поняла? И не выходи, пока я сама тебя не позову.
   Федорка кивает головой и послушно скрывается за открытой дверью на террасу.
   - А ты, Лень, если не можешь удержаться от смеха, так лучше уйди!
   - Нет-нет, не беспокойся, я удержусь! - уверяет Леня, вытирая платком потный лоб.
   - И ты, Мышка, - еще строже говорит Динка, но Мышка отмахивается обеими руками.
   - Нет, я тут ничего не могу, я не умею ни врать, ни притворяться... Я уйду! - унося в комнату свой стакан, говорит Мышка.
   Не спуская глаз с мелькающей за кустами фигуры Татьяны, Динка быстро оглядывает террасу, макает палец в соль и, поплевав на него, устраивает себе на щеках длинные потеки. Потом, снова поплевав на палец, трет глаза.
   - Что ты делаешь? - шепотом одергивает ее Леня.
   - Плачу... - также шепотом отвечает ему Динка и, накрыв голову старым платком Татьяны, усаживается на крыльце, подперев ладонью свой локоть и тихонько раскачиваясь из стороны в сторону.
   - Кхе-кхе... - подозрительно закашливается Леня, но, вынырнув из-за кустов, Татьяна уже приближается к дому.
   Она идет чуть прихрамывая, но босые ноги ее ступают твердо и решительно.
   - Здравствуйте, - сухо говорит она, быстро оглядывая пустую террасу, стоящего у перил Леню и поникшую головой Динку. - А ну, Диночка, где моя Федорка? - воинственно начинает она, вытирая двумя пальцами рот и тяжело дыша от быстрой ходьбы.
   - Нема вашей Федорки, - тихо и скорбно отвечает ей Динка, вытирая кончиком платка глаза.
   - Як то нема? Погавкала, погавкала, як собака, да и нема? Навела такого сорому на свою хату, со всей экономии бабы сбежались, последними словами доброго человека облаяла, да и нема? - уже не сдерживаясь, кричит Татьяна, но Динка прерывает ее тихим воем.
   - Ой, боже мни, боже мий... - причитает она, раскачиваясь из стороны в сторону. - Тож не вона его ругала, а я... Вона ж, моя голубка, валялася у хаты, як та чурка бездыханна... Закрылися ее глазоньки ясны, побелело лыченко, як та звестка... Ой, боже мий, боже мий...
   - Шо то ты кажешь, Диночка? С чого ж то вона така бездыханна валялась? растерянно спрашивает Татьяна.
   - А с того, что жизни хотела себя решить... Хорошо, набежала я на ту пору, - горестно рассказывает Динка. - Заскочила я в хату, кричу: "Федорка! Федорка!" А вона, подруга моя, закрутила на шее полотенце, накинула его на гвоздочек да и висит, як мертвое тело...
   - Ой боже!.. - с ужасом прерывает ее Татьяна. - Да чи-то правда, Диночка, что ж ты лякаешь меня, голубонька... Где моя Федора? Дэ вона, доню моя?..
   Динка быстрым взглядом окидывает ее из-под платка и замечает под мышкой Татьяны свернутое в узелочек платье, которое она бросила в хате на печку.
   - Жива ваша Федорка... Сняла я ее с гвоздя. Чуть сама памяти не лишилась, взопрела вся, пока снимала. Брызгала ее водой, аж платье на мне взмокло, бросила я его у вас на печке... - удрученно рассказывает Динка.
   Глаза у Татьяны делаются круглыми и медленно наливаются слезами.
   - Вот же ж и платье твое... Ох, доню моя, неужели ж справди на такое дело вона решилась? Не обманюй меня, Диночка, бо я ж маты... Кажи, моя дитына, где Федора? Ленечка, где Федора?
   Но Леня мрачно смотрит в пол. Он находит, что Динка уже переигрывает, но, боясь испортить ей игру, молчит. Но Динка и сама уже меняет тон.
   - Нема чого вам плакать, Татьяна! Жива моя подруга Федорка, только не пойдет она к вам больше! - сердито говорит Динка. - Вы ж ей все косы вырвали за того сивого дурня! А он же с дракой на меня полез, машет руками, как граблями, и последними словами клянет! Чтоб, каже, була проклята эта хата, да чтоб она сгорела до черного угля, да чтоб все дети в ней погорели и очи бы у всех полопались! Ну? Вот какой злодий ваш жених!
   - Та с чего же он як собака с цепи сорвался? Человек як человек... Казалы бабы, ще с подарунком приехал... - недоумевает Татьяна.
   - Эге! С подарунком! Мешок жвачки привез, да и тот обратно забрал! Я ему кажу: "Занедужала ваша невеста, прогуляйтеся до коровника, там ее маты". А вин мини зараз таки слова: "Хай вона, каже, сгорыть, та маты!"
   - Ах ты ж варнак! Каторжна твоя душа! - хватаясь за сердце, кричит Татьяна.
   Динка мгновенно оживляется.
   - Ну, вин на мене, а я на его! "Геть, кажу, видселя, як ты саму матку не повожаешь!" А вин - в драку... Ну, ухватила я горшок с квашеным молоком да в него! Да в него!..
   - Эге! Эге! Люды ж так и казалы: вылез он с нашего двора, як мыша в сметане... От, значить, якэ дило... пострадала ты за нас, Диночка...
   - А что я? Мне подругу жалко. Росли мы с ней, как дне былинки в поле... снова жалостно затянула Динка. - Только несчастна ее доля, ридна маты пожалела ей кусочек хлеба, повыдергала ее долги косы, выгнала с хаты на все четыре стороны... Ни, тетю Татьяна, нема у вас больше дочки, не пойдет до дому Федорка, преклонит вона свою бидну голову у чужих людей...
   - Ой боже мий!.. Яки слова у тебя... Та хиба ж я своей дитыне добра не желала? Мы ж от роду, вот как есть, босы и голы. А я ж ей богатого человека нашла. Но як такой шкандал получился, я и слова больше не скажу... Федорка! Донечка моя! Выйди до матки, дитына моя! Бог с ним, с тым женихом! Выйди, доню! Не трону я тебя, даже пальцем не трону! - заливаясь слезами, умоляет Татьяна.
   - Кхе! Кхе! - нетерпеливо кашляет Леня, но Динка не спеша поднимается со ступенек.
   "Ничего, ничего... пусть поплачет, пусть прочувствует", - думает она, заглядывая в комнату.
   "Как бы Федорка не подвела. Может, хихикает тут..." Но Федорка не хихикает. Жалостливые слова Динки проникли в ее сердце и возбудили в ней такую обиду за свою несчастную судьбу, что, притулившись к двери, она давно уже обревелась самыми искренними слезами и. выглядывая оттуда распухшими щелочками глаз, даже сказала:
   - Не пиду я...
   Но Динка вывела ее на террасу и, словно передав в верные руки свою роль, спокойно уселась на перила.
   - Не пиду я, мамо, до дому... Вы ж мени вси косы выдрали, кусочек хлеба для меня пожалели, за старого да поганого замуж гнали... - жалуется словами Динки Федорка.
   - А то что за комедия? - раздается неожиданно под террасой голос Дмитро. Никуда она не пойдет, тетка Татьяна, бо я вам заявляю: як вы таку панику делаете, то я вашу Федорку зараз возьму за себя! Вот и бумаги я схлопотал; потому как ей еще шестнадцати нету, так поп велел сотню яиц принести або поросенка, и он нас обвенчает. А вы как хочете, тетка Татьяна. Хочете считайте меня зятем; не хочете - ваше дело! А нам от вас ничего не нужно. Руки, ноги у нас есть, мы на свою жизню всегда заработаем! Вот вам и весь мой сказ!
   Появление Дмитро является неожиданным даже для Динки, но она быстро смекает, в чем дело.
   - Поздравляю тебя, Федорка, с законным женихом Дмитро...
   - Наливайко... - важно подсказывает Дмитро. Он стоит в новой свитке, в чистой вышитой рубашке и в сапогах, которые дал ему безногий солдат.
   - Поздравляю тебя, подруга, - говорит Динка.
   Федорка крепко стискивает ее шею.
   - Не забуду... Скольки проживу, не забуду... - бормочет она, заливаясь слезами и не смея поверить в свое счастье.
   Но Динка торопится закрепить эту минуту.
   - Поздравляю вас, тетя Татьяна, с законным женихом! - говорит она, целуя сухие щеки Татьяны.
   - Поздравляю вас, тетя Татьяна! - подходит и Леня.
   Татьяна стоит, опустив руки, и не то радостная, не то горькая улыбка трогает ее собранные в складочки губы.
   - Поздравляю тебя, Дмитро!
   - Поздравляю, Федорка! - изо всех сил торопится Леня.
   И, словно предвестник Федоркиного счастья, из комнаты слышится чистый, светленький голосок Мышки:
   - Как я рада за тебя, Федорка! Как я рада! Будь счастлив, Дмитро! Поздравляю вас с радостью, тетя Татьяна!
   И сломленная Татьяна сдается.
   - Ну, так тому и быть! - говорит она. - Засылай сватов, Дмитро! А ты, доню, проси на заручены! А теперь, диты мои, пора и людям спокой дать. Ходимте до дому. Иди ты, дочка, по леву мою руку, а ты, сынок, по праву! Нехай не скажут про нас люди, что мы всех женихов упустили!
   Когда процессия удаляется, Леня хватает в охапку Динку и кружится с ней по террасе.
   - Поздравляю тебя, Макака, поздравляю!
   - Он, я так боялась, что она переиграет! - говорит Мышка.
   - Ну да! Я знаю меру... - самодовольно улыбается Динка.
   Глава двадцать вторая
   ДАЛЕКИЕ И БЛИЗКИЕ
   О серьезных делах и о дорогих отсутствующих в семье Арсеньевых никогда не говорилось мимоходом, эти разговоры обычно переносились на вечер, когда все были в сборе и никто чужой не мог уже помешать. На хуторе, после отъезда Алины, такие беседы происходили в маленькой опустевшей комнатке, где под окном шелестела ветвями Алинина березка, прямая и тоненькая, как сама Алина, Такая березка росла под окошками и младших сестер - у каждой своя, - а под окном Лени - молодой дубок... Эти деревца были посажены в первую осень жизни на хуторе, когда в саду появился неожиданный дорогой гость - "ничейный" дед-отец... С тех пор не раз сгущались над хутором грозные тучи и горькие слезы, как осенние дожди, промывали белые стволы берез. Смерть Никича, арест отца, умирающий в ссылке Костя, прощание с Алиной... Обо всем этом подолгу говорилось и думалось в комнатке старшей сестры.
   Здесь все было по-прежнему. Накрытая байковым одеялом узкая девичья кровать, письменный стол, любимые Алинины открытки на стене, ее книжки и учебники на этажерке и всегда свежий букет полевых цветов, смешанный с сухой, шелестящей травкой "степное сердце". Осиротевшим сестрам не нужно было напоминать, чтоб они меняли "Алинины букеты", Динка и Мышка делали это сами, и каждая, войдя в комнату на минутку, останавливалась перед большим увеличенным портретом худенькой большеглазой девушки со знакомой строгой улыбкой.
   "Как тебе живется, Алиночка, родненькая?" - безмолвно спрашивала Динка. Но Алина не отвечала на этот вопрос даже в своих письмах. Она ни на что не жаловалась, прорываясь только иногда короткими и страстными словами: "О, как бы я хотела однажды утром проснуться в своей комнатке..." И еще часто, обращаясь к сестрам, она писала: "Цените, цените каждую минутку, каждый шаг, когда вы можете прижаться к маме, целовать ее руки и обнимать друг друга..."
   На этих горьких словах чтение письма прекращалось.
   - Я поеду за ней! - хмуро говорил Леня.
   - Нет, - твердо отвечала Марина. - Она вернется сама или никогда не вернется.
   Человек, которого выбрала для себя Алина, никому не нравился, в семье Арсеньевых он всегда казался чужим, случайно зашедшим в их дом.
   - Это какой-то "чиновник особых поручений", - насмешливо отзывалась о нем Динка. - И чего он всегда такой накрахмаленный?
   Всех студентов и гимназистов, которые собирались на Алинины "четверги", называли просто по имени, но жених Алины, аккуратный молодой человек с прилизанными височками, сразу отрекомендовался Виктором Васильевичем. Может быть, оттого, что он был самым старшим и во время своего жениховства заканчивал четвертый курс университета.
   Алина была очень общительной и серьезной девочкой. В последнем классе гимназии она много читала и, организовав вокруг себя кружок девушек и юношей, устраивала по совету матери каждую неделю громкое чтение и обсуждение прочитанного. Такие дни назывались "четвергами". Жених Алины тоже присутствовал здесь и охотно принимал участие в обсуждении.
   Динка удачно копировала его, делая какие-то жесты и медленно процеживая каждое слово. Домашние хохотали, а Алина обижалась:
   "Что это такое, мама! Я не могу пригласить ни одного свежего человека..."
   "А ты приглашай не свежего", - буркала Динка.
   Однажды, чтобы угодить Алине, она добровольно решилась прослушать целую лекцию Виктора Васильевича "О хорошем и дурном тоне". Увлеченный своим красноречием и благоговейным вниманием Алины, Виктор Васильевич, усевшись против Динки, медленно и долго втолковывал ей, как нужно вести себя в обществе и по каким признакам избирать для себя это общество. Говорил он со вкусом, тщательно подбирая слова и примеры, а Динка сидела перед ним, опустив глаза, и, положив ногу на ногу, тихонько шевелила носком ботинка. Когда Леня заглянул в комнату, Динка уже нетерпеливо качала ногой... Леня вызвал Алину.
   "Прекрати это, - сказал он. - Кошка уже вертит хвостом..."
   Но Алина была уверена, что Динке необходимо выслушать серьезного взрослого человека. И Динка выслушала, но когда Виктор Васильевич сказал, что он еще повторит свою лекцию, она вскочила и, заткнув обеими руками уши, закричала:
   "Еще? Еще раз вынести такую скучищу? Да что я, мертвая или живая! Читайте свои лекции над покойниками!.."
   Все в доме были в отчаянии, когда Алина дала согласие на брак с этим чужим и неприятным человеком.
   Марина со слезами уговаривала дочь подождать, приглядеться...
   "Ты же совсем не знаешь его, Алина..."
   "Это вы не знаете, - отвечала Алина, - а я знаю... У него очень хорошая семья: мать и брат. Кстати, брат его тоже политический, и сейчас он в ссылке..."
   "Так ты же выходишь замуж не за брата", - вмешался Леня.
   Но Алина никого не хотела слушать, и теперь ее письма были полны сдержанной грусти. В одном из писем она писала, что хочет работать, но мать мужа и сам Виктор очень "оскорбляются" этим желанием, так как считают себя людьми обеспеченными; не понимают, чего ей не хватает...
   "Алина борется..." - кратко сказала об этом письме Марина. И все поняли, что в жизни Алины наступил какой-то перелом. С тех пор писем больше не было, и на близких это молчание лежало тяжелым камнем. К этой тревоге прибавилось еще и беспокойство за мать. Поэтому, едва кончилась веселая комедия с Федоркиным сватовством, как Мышка сказала:
   - Поговорим сегодня о наших... Надеюсь, Динка, у тебя больше нет никаких историй?
   Время близилось к вечеру. Динка, усталая и погасшая после недавнего вдохновения, валялась на траве рядом со своим другом Нероном и, положив голову на его пушистую шерсть, дремала. Собака тоже спала, изредка поднимая морду и косясь глазом на спящую хозяйку. Солнце светлыми пятнами падало на траву, на заросшие дорожки, на террасу, где Мышка стирала в тазике свой белый передник и косынку, на босые поджатые ноги Динки. От сарая слышался стук молотка и доносился запах дегтя, которым Леня смазывал бричку.
   - Дина! У меня единственный вечер, когда я свободна, мы должны подумать, что делать, если от мамы не будет письма... - снова начала Мышка. - Поэтому отложи пока все свои истории.
   - Да у меня только одна история, я потом сама расскажу ее Лене.
   - Ну нет! - возмутилась Мышка. - Не морочь нам головы, Дина. Достаточно того, что весь день мы провозились сегодня с Федоркой.
   - Ну хорошо, хорошо... Я могу отложить, я же и сама устала. Ты думаешь, все так просто? Раз, раз - и готово? Одна история, другая история... Попробуй сама с ними справиться, тогда узнаешь, - сонно забормотала Динка, но Мышка, опустив над тазом руки, покрытые до локтя мыльной пеной, расхохоталась.
   - Ой, не могу! Когда ты вырастешь наконец? - сказала она, глядя на Динку с ласковой снисходительностью старшей сестры.
   - Когда вырасту, тогда и вырасту... - ворчливо откликнулась Динка, поднимаясь и заплетая растрепавшиеся косы. - Только ничего от этого не изменится, можешь не надеяться. У человека бывает один характер, а не двадцать, и сердце только одно. Значит, что у меня есть, то уже и останется!
   - С чем тебя и поздравляю! - снова засмеялась Мышка. - Только на сегодня ты уже отрешись от всяких своих дел хотя бы на один вечер!
   - Об чем разговор? - спросил Леня, появляясь перед террасой и вытирая тряпкой запачканные дегтем руки. - Макака! Налей в умывальник водички или возьми у Мышки в тазике мыльную, слей мне на руки!
   Динка сбегала за водой, выхватила из рук Мышки тазик и полила Лене на руки.
   - Ну вот и хорошо! Только дегтем от меня несет, как от праздничных сапог! Зато уж смазал колеса на совесть, теперь скрипеть не будут! До вечера еще наколю дров. А как насчет какой-нибудь еды? Может, попробовать подкопать картошку?
   Сестры озабоченно переглянулись.
   - Молодой еще нет. Она вся такусенькая! - Динка показала на кончик пальца.
   - А старой тоже нет. Есть немного пшена и кусочек сала... - задумчиво сказала Мышка.
   - Ну и хорошо! Я сейчас сварю кулеш! - с готовностью отозвалась Динка. Сейчас! Неро, пошли за луком! Айда! Живо!..
   Когда она убежала, Леня посмотрел ей вслед и, облокотившись на перила, тихо спросил:
   - Не знаешь ли, отчего расстроился Андрей? Ничего не сказал и уехал. Динка не рассказала тебе?
   - Нет! Но как будто ты не знаешь Динку? - пожимая плечами, ответила Мышка. - Мало ли что она ему наговорила...
   - Андрея не так легко расстроить... Я хотел бы знать, что это за история, - серьезно сказал Леня.
   - Не беспокойся, она и тебе наговорит, только уж сегодняшний вечер оставим для мамы... Я просто не нахожу себе места от беспокойства...
   - Да, маме очень трудно... Надо решить, не поехать ли мне к ней на помощь... Но раньше я должен отчитаться в своей поездке. Ну, сегодня поговорим обо всем! - решительно закончил Леня.
   * * *
   Через полчаса Динка уже сидела около костра, над которым в солдатском котелке весело булькал ее кулеш.
   Три козявки - три хозяйки
   Шли на рынок покупать,
   Вот на рынке три корзинки,
   А хозяек не видать...
   напевала Динка, нарезая тоненькими кусочками сало.
   - Неистощимая у тебя энергия! - засмеялся Леня, подкладывая в костер наколотые чурки. - Только что лежала свернувшись клубочком, как серенький ежик, а тут, гляди, какую бурную деятельность развернула!
   - А ведь это всегда: если человек устал от какого-нибудь одного дела, ему нужно просто перейти на другое, - серьезно ответила Динка.
   - Ну, а зачем тебе понадобился этот костер и котелок? Можно было поставить кастрюлю на плиту!
   - Как это на плиту? Кулеш варят в котелке, и он должен пропахнуть дымом, убежденно сказала Динка, облизывая ложку,
   Ей уже давно хотелось испробовать котелок, который она купила с рук на одном из дачных базаров. Вместе с солдатским котелком купила она и старую зажигалку - для курящих. В тот день на хутор приехал Андрей.
   - А кто же тут курящий? - усмехнулся он, глядя на Леню.