Осеева Валентина. Динка прощается с детством

   - Она здесь, я привязала ее в саду, - сонно ответила Динка.
   - Ну пускай пасется, - согласился Ефим, укладываясь на рядно.
   Динка зашла в комнату и села на кровать. Когда с терраски донесся мирный храп, она осторожно вылезла в окно, отвязала Приму, вывела ее на дорогу и, держась за гриву, бесшумно вскочила на спину лошади. Ночь была тихая, только на пруду приглушенно кричали лягушки да во ржи, по обеим сторонам дороги, слышался тихий шелест, словно там шебаршились зверьки или птички. Динка пустила лошадь крупной рысью. Месяц светил ей в лицо. Оно было бледно и спокойно. Вдали чернел лес.
   Глава шестнадцатая
   СКРИПКА ЯКОВА
   Поле кончилось. Поросшая мелкой травой давно не езженная дорога круто сворачивала в лес. Над головой Динки сомкнулись густые разлапистые ветви, они как будто хотели втянуть ее в свое черное логово. Прима тревожно насторожила уши и, кося здоровым глазом на выступающие из темноты деревья, пошла боком... В тишине глухо отдавался стук ее копыт. Динка низко склонилась к голове лошади и тихо прошептала:
   - Вперед, Прима, вперед...
   Дорога кружила по лесу, обходя заросшие кустарником пни, в темноте неожиданно возникало впереди что-то белое, - казалось, за деревьями прячется человек в длинной белой рубахе... "Это береза", - успокаивала себя Динка. Глаза и слух ее были напряжены. Стук копыт мешал ей, она пустила лошадь шагом. Один раз ей показалось, что в кустах кто-то шепчется, Динка натянула поводья, прислушалась. Ночью растет трава, грибы... Над головой засуматошились птицы, ухнул филин. Динка вздрогнула, прижалась к гриве Примы. "Надо было взять топорик, - лихорадочно подумала она, но филин заохал уже где-то в дальнем овраге, а месяц неожиданно осветил дорогу и густые верхушки деревьев. - Лес! Это же мой, с детства знакомый лес - чего же я боюсь? - подумала Динка. Людей тут нет, Матюшкины не пойдут ночью, они боятся скрипки... А где же эта скрипка? Всё выдумки... Но тогда зачем же я еду? Наверно, уже скоро поворот и развилка двух дорог. - Динка представила себе белеющую сквозь деревья хату и с дрожью подумала: - Нет-нет... я туда не пойду. Там в темноте светятся глаза Катри. Не могу я смотреть на них сейчас. Надо вернуться... Скрипки нет..."
   На дорогу снова упал свет месяца, сбоку зачернел овраг. Над ним, словно окутанная белым туманом, показалась хата Якова.
   Перед Динкой легли две дороги.
   "Развилка..." - со страхом определила она. И вдруг... руки ее вцепились в поводья, сердце остановилось. Тихие, словно приглушенные звуки скрипки донеслись до ее слуха и смолкли. Словно кто-то неуверенно провел смычком по струнам. Потом снова по лесу пронесся тихий тягучий звук... и снова оборвался. А вслед за ним полилась знакомая Динке жалобная мелодия, она скользила между деревьями, поднималась ввысь и чуть слышно падала на дорогу. Перед глазами Динки возникла фигура Якова с прижатой к подбородку скрипкой и поднятым вверх смычком. Словно в забытьи она бесшумно спрыгнула на землю и, ведя Приму на поводу, пошла на голос скрипки. Смычок вдруг резко переменил мотив, и навстречу Динке неожиданно громко вырвался вальс "На сопках Маньчжурии"... Но это играл не Яков. "Не Яков... Не Яков... - тревожно думала Динка. - Это его мотивы, но не его музыка... Но кто же мог так хорошо знать, что играл Яков?.. Кто же это?.." Н вдруг яркая, как внезапно вспыхнувший свет, догадка мелькнула в голове Динки... Она выпустила поводья и, протянув вперед руки, как слепая, бросилась в хату.
   - Иоська! - отчаянно крикнула она, вбегая на порог. Но что-то тяжелое, как бревно, обрушилось на нее сверху, резко ударило в голову, придавило к порогу. В глазах у Динки помутилось, мелькнула короткая мысль: "Матюшкины..." - и сознание исчезло.
   Глава семнадцатая
   НАД ОВРАГОМ
   Динка лежала вниз лицом, раскинув руки и уронив на битый кирпич косы. Смутно, словно в тяжелом сне, она слышала над собой чьи-то приглушенные голоса, то грубые и резкие, то тихие и жалобные, как плач ребенка, но их заглушал тяжелый, булькающий шум в ушах и слова не доходили до сознания.
   - Я говорил тебе, что это она. Горчица... А ты взял да ударил. Зверь ты после этого. Цыган... - шептал чей-то расстроенный, негодующий голос.
   - А мне плевать, кто она! Живым отсюда никто не выйдет! - гневно отвечал другой.
   - Это мой дом. Она ко мне пришла, - жалобно, по-детски всхлипнул третий.
   - Твой дом, шкура? А ты чей? Кто тебя подобрал, сволочь? Пошел вон отсюда, пока цел!
   Динка подняла голову и застонала. Голова была тяжелая, словно на ней лежало сто пудов, по шее струилось что-то теплое и заливало лицо. Губы пересохли.
   - Пить... - с трудом прошептала Динка, не слыша своего голоса.
   Неподалеку что-то метнулось, звякнуло ведро.
   - Дай ей пить. Цыган.
   - Пошли вон отсюда к чертовой бабушке! Кому я говорю, Ухо? - послышался грозный окрик.
   - Не пойду. Ты убьешь ее... - упрямо ответил первый.
   - Не убивай, Цыган... - жалобно всхлипнул ребячий голос.
   - Пить... - снова прошептала Динка.
   - Воды хоть дай... Сам дай, Цыган!
   Ведро снова звякнуло. Тот, кого называли Цыганом, перешагнул через Динку, приподнял ее голову и прижал к губам жестяную кружку. Струя холодной воды плеснулась Динке на шею, пролилась на грудь. Она жадно припала к кружке и открыла глаза.
   - Ну пей, что ли! - нетерпеливо произнес знакомый грубый голос.
   Динка уперлась обеими руками в пол и попыталась встать. Но сил не было, тяжелая, словно чужая, голова ее снова упала на пол.
   - Кончается... - испуганно прошептал кто-то.
   Цыган грязно выругался.
   - Идите вы знаете куда... - Он грубым рывком приподнял Динку и прислонил ее спиной к разваленной печи.
   Месяц осветил ее лицо и шею, залитые кровью. Серые тени сдвинулись ближе, заслоняя собой свет.
   - Кровь... - с ужасом прошептал детский голос.
   - Эй, Ухо! Уведи Шмендрика! - сказал Цыган.
   - Не пойду я... Не пойду!..
   Цыган наклонился, набрал в рот воды и плеснул в лицо Динке. Она широко раскрыла рот, хватая губами воздух. Глаза ее посветлели, и взгляд остановился на темном лице Цыгана.
   - Что? Узнала? - насмешливо спросил он.
   - Жук... - тихо прошептала Динка и вдруг беспокойно зашевелилась, обвела глазами стены. Все происшедшее смутно встало в памяти: скрипка... Иоська... Матюшкины...
   Она обхватила за шею наклонившегося над ней Цыгана и с ужасом зашептала:
   - Беги, Жук, беги... Спаси Иоську... Меня убили Матюшкины...
   Цыган вдруг смягчился,
   - Никто тебя не убил, дура! - добродушно усмехнулся он и, намочив ладонь, стер с ее лица кровь.
   - Матюшкнны... - снова повторила Динка.
   В углу кто-то тихонько фыркнул.
   - Кто это? - с испугом спросила Динка и снова застонала.
   - Защитник твой... Рваное Ухо... Смеется, сволочь, рад, что оживела, - все с той же добродушной усмешкой пояснил Жук.
   - Рваное Ухо... - задумчиво повторила Динка. В ее разбитой голове смутно зашевелилось какое-то далекое воспоминание, но она ничего не смогла вспомнить, ее мучила другая мысль. - Жук... где Иоська? - с тревогой спросила она.
   - Ну, здесь Иоська... А тебе что до него?
   - Иоська! - жалобно всхлипнула Динка, приподымаясь и поддерживая руками голову.
   - Ну иди уж, Шмендрик! - разрешил вдруг Цыган, с интересом глядя, как робко и неуверенно из угла комнаты двинулась в сумерках небольшая детская фигурка и, словно боясь подойти ближе, остановилась.
   - Иоська... - радостно повторила Динка, протягивая руку навстречу щуплому мальчику и пытаясь в темноте разглядеть его лицо.
   - Да ты чего боишься? - хмыкнул вдруг Цыган и громко расхохотался, блеснув белыми зубами. - Иди поздоровайся. Я разрешаю, - важно сказал он.
   - Ну, я Иоська... - подходя ближе и ежась от смущения, улыбнулся мальчик.
   Динка быстрым взглядом окинула его щуплую фигурку, спутанную кудрявую голову. В темноте лица его не было видно, но ей показалось, что большие синие глаза Катри ожили и улыбнулись ей счастливой, благодарной улыбкой.
   - Жук! - быстро сказала она. - Там, у крыльца, Прима! Приведи ее сюда! Скорей, пока не вернулись Матюшкины! Мы сейчас же уедем!
   Цыган вдруг ощетинился, и глаза его с тревогой уставились на Динку.
   - Какая еще Прима с тобой? Кого ты привела сюда? - грозно крикнул он, поднимаясь и глядя на дверь.
   - Дурак ты! Прима - это моя лошадь! Иди приведи ее к крыльцу!
   - Смотри барыня какая! Приведи ей лошадь! А зачем она тебе, твоя лошадь?
   - Не кричи, - поморщилась Динка. - Мы с Иоськой уедем домой! Мне бы только встать... Помоги мне встать!
   - Я тебе не нянька! Вон Ухо поможет!
   Высокий худой подросток рванулся на помощь Динке и, близко наклонившись к ней, лукаво улыбнулся блестевшими в темноте светлыми раскосыми глазами.
   - Не помнишь меня? А я тебя помню!
   Динка с удивлением вспомнила вдруг базар, рваного мальчишку, вспомнила запекшуюся кровью рану у него за ухом, крикливую торговку и вывалянный в пыли кусок сала.
   - Так это ты Рваное Ухо? - спросила она, подымая бровь. - Ты?
   - Я... - довольно ухмыльнулся подросток. - Своей собственной особой.
   - Откуда же ты? А ухо? Болит у тебя ухо? - растерянно спросила она, вспоминая, как долго преследовало ее во сне кровоточащее ухо базарного мальчишки.
   Он засмеялся, дернул себя за ухо,
   - Не... зажило теперь.
   - Ну хватит, - мрачно сказал Цыган. - Иди, Ухо, отгони лошадь подальше, а то светает, увидит еще кто...
   - Как - отгони? - закричала Динка и, схватившись за руку Уха, с усилием поднялась. - Нам нужно ехать! Пойдем, Иоська!
   - Я не пойду! - с испугом сказал Иоська и, отойдя к Цыгану, прижался к его плечу. - Я с Цыганом останусь!
   - Что, съела? - расхохотался Цыган. - Пойдет он с тобой, как же! Мы тут своей компанией живем, и никто нами не распоряжается! А тебе я так скажу: убирайся, пока цела, но помни... - Он подошел к Динке и поднес к ее лицу тугой кулак. - Если скажешь кому про нас, наведешь на след, тогда прощайся с жизнью! Я и сейчас не выпустил бы тебя живой, да вот защитники нашлись и рук марать мне не хочется. Поняла, что я сказал?
   - Поняла, - прошептала Динка и с укором посмотрела на Цыгана. - Так это, значит, ты мне голову разбил?
   - Я! Но это только для первого раза, и зря не убил на месте!
   - Да за что же? Что я сделала тебе, Жук? - с удивлением и грустью спросила Динка.
   - Я не Жук, а Цыган... И тебе не товарищ, со мной шутки плохи. Вон они это знают! Мы здесь по своему делу сидим. Поняла? А слягавишь - пеняй на себя! Из-под земли вырою! - грозно закончил Цыган.
   - И про Иоську ты молчи. Люди его скрипки боятся и не лезут сюда. Понятно? - серьезно добавил Рваное Ухо.
   Динка, держась за печь, молча смотрела на Иоську, но он прятался от нее за спиной Цыгана.
   - Я никому ничего не скажу, - твердо сказала Динка, - Живите, как хотите. Но Иоська еще маленький, ему надо учиться, его отец хотел, чтобы он учился, начала было Динка, но Иоська, высунувшись из-за плеча Цыгана, быстро перебил ее:
   - Я уже умею читать... А мы с Цыганом Матюшкиных убьем... Мы их подстережем и убьем!
   - Матюшкиных? - Динка посмотрела на Цыгана. - Я их тоже убью!
   Цыган расхохотался:
   - Ну вот, как раз вдвоем с Иоськой!
   - Напрасно ты смеешься, - холодно сказала Динка. - Я и сейчас хотела взять обрез на всякий случай.
   - Что же не взяла? Тяжело тащить было? Лошадь бы довезла как-нибудь! насмешливо скривил губы Цыган.
   Динка обозлилась:
   - Ты здоровый как дубина, а дурак! Обрез я могу взять в любую минуту, и стрелять я умею! А ты сидишь тут, собрал мальчишек и грозишь голым кулаком!
   Глаза Цыгана сузились. В предрассветных сумерках отчетливо было видно его лицо с хищной улыбкой. Он кивнул головой сгрудившимся вокруг него ребятам.
   - Вон как заговорила! Что, не сказал я вам? Ведьма! Из головы кровь хлещет, а она тут командовать! Говорю, уноси ноги, пока цела! Мы не с обрезом на Матюшкиных пойдем, у нас всякое оружие есть. Поняла? У нас свои дела... А ты мотай отсюда, да живо!
   - Ладно, - махнула рукой Динка и, держась за стенку, пошла к двери. - Люди по тюрьмам сидят из-за вас, из последних сил бьются за революцию, оружие готовят на буржуев, а вы в дурачка играете! Ты, Жук, главарь здесь, я ведь понимаю! Ты мог бы целый отряд собрать. Вон что по селам делается, бедняков богатей в бараний рог гнут, а тебе дела мало, ты небось по базарам мотаешься и Иоську воровать учишь! Эх, ты! - Динка снова пошла к двери.
   Цыган переглянулся с притихшими мальчишками.
   - Стой! Ты что нам голову темнишь? Слыхала звон, да не знаешь, где он! А нам все известно, мы на базарах лучше, чем из газет, все знаем!
   Динка остановилась. Голова нестерпимо болела, говорить не хотелось.
   - Ладно, - сказала она. - Все равно с вас толку нет...
   - Ну и катись отсюда, а то, слово за слово, да и выбросим в овраг!
   - Не грози, я тебя не боюсь. Дай мне воды еще, а то дома испугаются. Полей мне, - выходя на крыльцо, сказала Динка. Цыган зачерпнул воды.
   - Шею смой, - сказал он и вдруг простодушно добавил: - Утереться у нас нечем! Ну, обсохнешь по дороге.
   - Обсохну, - сказала Динка.
   Из хаты вышли Иоська и Рваное Ухо. В лесу уже светало. Динка вспомнила, что Ефим скоро проснется, и заторопилась. Неподалеку от дороги спокойно паслась Прима. Цыган подвел ее к крыльцу.
   - Твоя лошадь? - спросил он.
   - Моя. Я живу на хуторе. - Динка подробно объяснила, где живет, и добавила: - Приходи с Иоськой! И ты, Ухо, приходи! - с улыбкой обернулась она к давнишнему знакомому.
   - Вряд ли... Иоську мы прячем, нельзя ему. Одного тоже не ОСТавляем.
   - Да, конечно, а то Матюшкины узнают... Но я Иоську все равно так не брошу, я матери его обещала, - твердо сказала Динка.
   - Слышали мы клятвы твои! Только зря это, Иоська от меня никуда не пойдет!
   Динка молча подошла к лошади. Ребята тоже подошли, гладили бока Примы, расчесывали пальцами гриву.
   - Сколько ей лет? - спросил Цыган и, ловко подняв голову Примы, заглянул ей в рот. - Молодая, а глаз слепой!
   - Это ветка хлестнула ее по глазу, - машинально ответила Динка. У нее нестерпимо ныла голова; кровь уже не шла, но до темени страшно было дотронуться и не было сил вспрыгнуть на лошадь.
   - Вот садись с пенька, - сказал Рваное Ухо и подвел Приму к старому пню.
   Динка села, взяла поводья.
   - Прощайте. Я еще приду как-нибудь днем. Меня никто не увидит, не бойтесь!
   - А днем ты нас не найдешь: мы, как кроты, в земле живем. Днем спим, а ночью выходим!
   - Где же в земле? - удивилась Динка.
   - Ну, это наше дело! А ты, если надумаешь, приезжай ночью, - неожиданно миролюбиво сказал Цыган.
   Динка улыбнулась.
   - Ну уж нет! Чтобы ты мне опять голову разбил?
   - А ты знак подай, а то и разобью! Покричи кукушкой. Можешь?
   - Могу. Иоська! - позвала Динка. Иоська поднял глаза. В сером утреннем свете они казались огромными.
   - До свиданья, Иоська! И ты прощай, Ухо! Я рада, что увидела тебя, а то часто снилось мне, как бежит за тобой торговка, и больное ухо твое мне снилось. Прощай, Жук! - Динка тронула лошадь. Ехать рысью она не могла и, сцепив зубы, сразу взяла в галоп.
   Ребята молча смотрели ей вслед.
   - Поехала... - не то сожалея, не то удивляясь чему-то, сказал Цыган.
   Глава восемнадцатая
   ВОСПИТАНИЕ - ДЕЛО СЛОЖНОЕ
   Пока Динка добралась домой, Ефим уже ушел. Динка пошла к ручью, выстирала заскорузлое от крови платье, как могла промыла родниковой водой рану, завязала ее бинтом. Дома она долго шарила в ящике стола, где лежали у Мышки всякие лекарства. Динка никогда не лечилась, но сейчас голова ее нестерпимо болела, и она хотела принять все меры для скорейшего выздоровления. Налила в рюмку валериановых капель, подумав, бросила туда же таблетку пирамидона и, выпив все это одним залпом, улеглась. Но сон не шел. Подушка казалась жесткой, шея с трудом ворочалась, и душу саднила горькая обида на Цыгана и Иоську.
   Не пошел с ней Иоська... А она из-за него столько хватила горя: искала его на базаре, плакала, ехала ночью в лесу, да еще получила такой удар по голове и теперь валяется без сил. За что ударил ее Цыган? Ведь мог бы убить! И грозился еще... Конечно, он перед ребятами хорохорится, а вообще жуткий человек, и улыбка у него какая-то волчья, и глаза как у хищника. И ругается он, как последний босяк, ни одного слова без ругани. Динка с отвращением вспоминает грубый голос Цыгана, но в этих воспоминаниях вдруг проскальзывает неожиданное мягкое выражение его лица, смущение, не свойственное ему, даже доброта... И как это он сказал? "Ты нас днем не найдешь: мы живем, как кроты, в земле". Где же они живут? В первый свой приезд она хорошо разглядела хату, там не было никаких признаков жилья... Динка потрогала голову и тихонько застонала.
   "Черт с ними, пусть живут где хотят! Я не пойду туда больше, видеть не могу этого черного Жука! Тем более, что Иоська жив... Я исполнила свое обещание, нашла его!.. Но как нашла? Среди босяков, базарных воришек, а может, еще и хуже... - Динка вспомнила Катрю и снова заволновалась. - Конечно, если по-настоящему честно выполнить свое обещание, то я должна бы вырвать у этого Жука мальчишку, учить его, воспитывать. Но кого я могу воспитывать? Я сама-то никак не воспитаюсь как следует. А сколько со мной мучилась мама... Да и станет ли меня слушаться Иоська? А ведь я была однажды учительницей, - вдруг вспомнила Динка и, придерживая рукой больную голову, засмеялась. - Сколько мне было тогда лет? Одиннадцать? Двенадцать? Леня был уже в седьмом классе, кажется".
   Динка вспомнила, как мама каждый день выдавала им, всем троим, и Лене по три копейки на завтрак в гимназии. Эти копейки Леня никогда не тратил на себя, а в субботу, собрав их за неделю, выдавал Динке. Она называла это "получкой" и тайну этих получек строго хранила от всех, хорошо понимая, что если узнает мама или хотя бы Мышка, то ей не поздоровится. Динка была отчаянной лакомкой и очень любила угощать своих подруг. Каждую субботу, получив от Лени "получку", она приглашала двух-трех девочек в кондитерскую Клименко, которая славилась свежими тянучками. Ходила туда Динка и одна. Кондитерская была маленькая, дверь из нее вела в жилые комнаты, где проживал сам Клименко с женой и восьмилетним сыном Колькой. Клименко был толстый, добродушный человек, он сам делал тянучки и выносил их в лавку на большом противне. Когда он шел с противнем в своем сером фартуке, мясистые щеки его тряслись и противень одним концом крепко упирался в живот, а жена, худенькая, с жидким пучком волос на затылке, бежала рядом, приговаривая: "Упирай в живот, Федя, упирай в живот, а то сронишь на пол!"
   Иногда за стеной поднимался невероятный шум: это супруги гонялись за своим Колькой, который вдруг появлялся из комнаты и с грохотом тащил по полу привязанный за веревку противень. Тянучки были свежие, мягкие, они сбивались в кучу, и супруги чуть не плакали. Один раз Динка вырвала у мальчишки веревку и, облокотившись на прилавок, спросила:
   - Неужели вы не можете справиться с вашим Колькой?
   Супруги, перебивая друг друга и вытирая обильный пот, катившийся по их лицам, стали жаловаться, что Колька никого не слушает, что ему надо учиться читать и писать, что они уже брали на дом учительницу, но Колька залезал под стол и щипал ее за ноги.
   - Какой же человек будет это терпеть? Она, конечно, неделю походила и отказалась, - со вздохом сказал Клименко.
   - Подумаешь какая невидаль - щипал за ноги! А я вот не отказалась бы! Хотите, научу вашего Кольку читать и писать? - предложила Динка.
   - Господи! Да мы бы вас, барышня, со всех сторон ублаготворили бы! И тянучками, и шоколадом!..
   - Хорошо! - согласилась Динка; в ее мечтах уже рисовался целый противень тянучек, упирающийся одним концом в ее живот.
   Домашним она готовила сюрприз и никому ничего не сказала. Занятия начались на другой же день. Динка зашла в комнату Клименко, крепко заперла за собой дверь и, поймав упирающегося Кольку за ухо, потащила его к столу.
   - Слушай, - сказала она. - Я тебе не папа и мама и не та учительница, которую ты щипал за ноги! Я сама могу сделать из тебя такую тянучку, что никто не разберется, где твои руки и ноги! Вот как я это делаю! - Динка схватила мальчишку за другое ухо и крепко зажала оба, сделав страшные глаза.
   Колька завертелся и раскрыл рот, чтобы разразиться оглушительным ревом, но Динка выпустила его уши, строго пригрозив:
   - Молчи, а то еще вытяну изо рта язык и подвешу к потолку!
   Но это было только предисловие.
   - Вот помни, Колька, - сказала дальше Динка. - Я не просто какая-нибудь учительница. У меня двенадцать братьев-разбойников. У одного брата такие большие ноги, что всех мальчишек он давит, как козявок. Вот гак: пройдет и раздавит! У другого брата такой большой рот, что он может проглотить тебя, как лягушку, и ты даже не успеешь квакнуть. У третьего брата громадный живот, куда он сажает всех лентяев. И если они начинают там хныкать, он бьет себя кулаками по животу и делает из них котлеты.
   Перечислив таким образом своих одиннадцать братьев, Динка особенные качества придала двенадцатому:
   - Этот брат мой обращается в муху. Он всегда летает в той комнате, где я занимаюсь с моими учениками, и достаточно мне крикнуть: "Курлы-мурлы! В-ж-ж!", как мой брат-муха впивается ученику в нос и высасывает из него всю кровь до последней капли! Понял ты теперь, какие у меня братья? - строго спросила Динка.
   Колька покосился на окно, где ползали мухи, и спросил:
   - А какая из них твой брат?
   - А вот когда я крикну: "Курлы-мурлы! Вж-ж!", тогда и видно будет, какая из них мой брат! Да ты сразу почувствуешь это, когда муха вопьется в твой нос!
   - А если я спрячусь в шкаф? - оглянувшись, спросил Колька.
   По Динка покачала головой.
   - Мой брат пролезет в любую щелку.
   Колька поковырял в носу и, опасливо глядя на мух, сложил на коленях руки.
   - Но сама я добрая, - великодушно закончила Динка. - И если ты будешь хорошо учиться, я тебя поведу в "Иллюзион", где показывают всякие фокусы!
   Закончив предварительную беседу, Динка взяла букварь, показала своему ученику четыре буквы, громко прочитала их, потом заставила его прочитать, потом написала эти буквы, потом, водя Колькиной рукой, снова написала их каждую в отдельности, потом сложила их и, получив слово "Коля", прочла вместе со своим учеником.
   - Вот твое имя, - сказала она.
   - А меня зовут не Коля, а Колька, - поправил ученик.
   - Это неправильно. Кольками зовут плохих мальчишек, а когда они делаются хорошими, их зовут "Коля". Сегодня ты Коля.
   - А муха? - спросил ученик.
   - Муха здесь, но когда ты хороший, ей нет никакого дела до твоего носа, успокоила учительница.
   Занятия пошли гладко. Стоя на пороге лавки, мальчик нетерпеливо ждал свою учительницу и, садясь за стол, опасливо спрашивал:
   - А братья твои где?
   - Я только одного видела, - небрежно говорила Динка. - Но он так много насовал в свой живот мальчишек, что все время икал и с ним невозможно было разговаривать.
   Случались и обещанные прогулки. Счастливые родители не скупились на "Иллюзион", и Колька, красный от удовольствия, возвращался домой полный впечатлений. Динкина педагогика действовала иногда и во время прогулок. Показывая однажды своему ученику громадную галошу, нарисованную на витрине магазина, Динка сказала:
   - Моему брату с большими ногами эта галоша не лезет лаже на самый маленький палец.
   Колька был способный мальчик и, приохотившись к занятиям, ждал их с нетерпением. Но иногда, входя в комнату, Динка замечала в своем ученике расхлябанность и лень. Тогда, не приступая к занятиям, она с улыбкой подходила к окну или взглядывала на потолок, где жужжали мухи, и весело говорила:
   - А! Здравствуй, братик! Ты уже здесь? А я только что пришла!
   - А где он? Который? - тревожно спрашивал Колька.
   Динка выбирала самую большую муху.
   - А вон, вон он! Позвать его? - непринужденно спрашивала она, но Колька поспешно забирался за стол и мотал головой:
   - Не надо. Пусть сидит там.
   Благодарные супруги Клименко дарили Динке пакетики с тянучками и шоколадками. Динка приносила их домой, как первые, честно заработанные лакомства.
   Алина приходила в ужас, Ленька хохотал, а Марина, побывав у Клименко, сказала:
   - Они очень благодарили меня за Динку. По-видимому, это действительно честно заработанные тянучки!
   К окончательному торжеству учительницы, Кольку после рождества удалось пристроить в первый класс гимназии, а весной он перешел во второй со всеми пятерками, кроме поведения. По поведению у него стояла четверка. Видимо, в гимназии уже не было братьев-разбойников и самый опасный из них, брат-муха, на занятия не допускался.
   Вспомнив всю эту историю, Динка серьезно задумалась.
   "Да, воспитание - дело сложное. Как я могу воспитывать Иоську, когда и с собой-то никак не справляюсь... Ведь это мало только любить детей, это что! Зацацкаешь его, избалуешь... Настоящий воспитатель должен быть всем: артистом, писателем да еще просто твердым, выдержанным человеком... Вот Жук... Попадется такой вожак, ребята его слушаются, а учит он их плохому, и ничего с ним не сделаешь".
   Динка в волнении прошлась по комнате и, придерживая руками голову, остановилась перед зеркалом. "Ну что ты из себя корчишь, Жук? Подумаешь, какой-то особенный... Я тоже могу так... - Динка прищурила глаза, угрожающе сдвинула брови, хищно оскалила зубы и, глянув на себя в зеркало, громко расхохоталась: - Жук, и только! Вернее, карикатура на Жука... Вот чем можно сбить авторитет!" - торжествующе подумала Динка; откуда-то издалека ей послышался даже хохот ребят.
   "Конечно, воспитатель должен быть хоть немного артистом... И еще писателем, потому что случись какая-нибудь история, не будешь же напрямки читать ребятам длинную нотацию... Нотация - это без пользы; сиди слушай и дрыгай ногой... А если вдруг задуматься и сказать: "А вот, ребята, мне припомнился один случай, очень похожий..." И рассказать почти такую же историю, но чтоб не рассусоливать, а то все пропало... И чтоб до сердца дотянуть. А не дотянешь, тоже все пропало. Да еще так, будто ты тут ни при чем... Ой, ой, ой! Ведь все это надо придумать тут же, на месте... Значит, нужен писатель. А я что? Врушка... Несчастная врушка! Сама себе насочиняю, сама в это поверю, сама смеюсь и сама плачу... А кому это нужно? Одного Кольку и обманешь..."