Осеева Валентина. Динка прощается с детством

   Динка снова подумала об Иоське: "Это совсем другой мальчик. Он тихий, с такими, наверно, труднее. У Кольки на его веселой, круглой физиономии было все написано, а этого не сразу поймешь. Он уличный. Может, Цыган уже научил его красть. Может, его так же бьют торговки, как били Рваное Ухо..."
   Перед глазами Динки встал высокий худой подросток с раскосыми глазами... "Как он вырос, этот Ухо, - подумала Динка. - Никогда бы не узнала я его на улице, разве только по глазам... И Иоську только по глазам узнала бы... И подумать только, где нам довелось встретиться!.." Динка ласково и удивленно улыбнулась.
   * * *
   Мышка приехала рано. После тяжелого дня в госпитале она еле добралась до вокзала. На станции Ефим забежал на почту. Писем от Марины не было. На хуторе, увидев сестру в постели с обвязанной головой. Мышка, забыв про свою усталость, нагрела воды, быстро и ловко промыла рану, залила ее йодом.
   - Ради бога, скажи мне правду: что с тобой случилось? - спросила она.
   - Да ничего особенного... Зацепилась косами за ветку, упала с лошади и ударилась головой о пенек.
   Но Ефим, который привез Мышку, глубокомысленно заметил:
   - Какой тут пенек! Такую дырку в голове только камнем или железякой можно пробить. Ну да разве ей это впервые? До свадьбы заживет, ничего!..
   Ночью Мышка несколько раз подходила к сестре, но Динка спала. Ей снился лес, лес и лес... А в лесу играла скрипка... Но это не была скрипка Якова, и потому даже во сне у Динки мучительно болела голова.
   Глава девятнадцатая
   РАДОСТНОЕ ПРОБУЖДЕНИЕ
   Богатырским сном спит Динка. Спит день, спит два - так всегда лечит она свои немудреные болезни. Просыпается только поесть и ест с закрытыми глазами все, что дают ей Марьяна или Мышка. Только на третий день ощущает она обычный прилив сил и, потягиваясь в постели, сонно приоткрывает то один глаз, то другой. А позднее утро уже деловито расхаживает по комнате, направляя яркий луч солнца то на одну брошенную в беспорядке вещь, то на другую, а то и просто на тонкий слой пыли, оседающий на этажерке, на зеркале и на полу.
   "Чепуха, - сонно думает Динка. - Встану, приберу - вот и все!"
   Слух Динки тревожат приглушенные голоса на террасе.
   - А у нас в "Арсенале" почти все рабочие учатся... - словно издалека бросает чей-то ломающийся басок.
   Динка поднимает голову с подушки, морщит лоб. Чей это голос? Кто это с такой гордостью произносит знакомые слова: "А у нас в "Арсенале". Но она не успевает вспомнить, как другой голос, такой родной и знакомый, тихо говорит:
   - Железнодорожники вообще передовой народ, тут дело даже не в грамотности, а в умении правильно разбираться во всем!
   "Леня! Да это же Леня! Значит, он приехал!" Динка вскакивает, путаясь в разбросанной на стуле одежде, с трудом натягивает через голову платье и с радостным криком бросается на террасу:
   - Лень! Лень!
   Сильные руки подхватывают ее на пороге.
   - Лень! Лень!..
   Динка виснет на шее брата, трогает пальцем сросшиеся на переносье темные брови, короткий ежик пепельных волос.
   - Ох, Лень, Лень... Тебя не было целую вечность! - захлебываясь от радости, говорит она и слышит дружный смех на террасе.
   - Ну, проснулась? Куда и сон делся! - добродушно шутит Ефим.
   - От же як любятся брат с сестрою... - растроганно качает головой Марьяна. - Все равно як невеста с женихом!
   - Ну, Динка, Динка! Отпусти его сейчас же! Ты ведь уже не маленькая, смущенно говорит Мышка, дергая сестру за платье.
   Но Динка ничего не видит и не слышит. Леня заботливо и нежно заглядывает ей в глаза и, стараясь скрыть радостное смущение, спрашивает:
   - Прошла голова у тебя, Макака? Прошла?
   - Чепуха! - машет рукой Динка. - Зажило, як на собаке! - хохочет она, взбираясь на перила, и, быстро оглядев собравшихся на террасе, вдруг всплескивает руками: - Хохолок!
   В углу террасы, прислонившись спиной к перилам, стоит темноволосый юноша. Смешливые губы его разъезжаются в улыбке, большие коричневые глаза щурятся от солнца, над высоким лбом круто и задорно, как вопросительный знак, поднимается темный хохолок.
   - Ой сколько радости у меня в один день! - спрыгивая с перил и подбегая к нему, кричит Динка. - Здравствуй, Хохолок! Как ты смел так долго не являться? Уже прошло два воскресенья! У меня такие дела, а тебя нет как нет! быстро-быстро говорит Динка и, схватив товарища за рукав, тащит его за собой. - Пойдем! Мне нужно многое сказать тебе! - шепчет она, поднимаясь на цыпочки и обхватывая рукой шею Хохолка. - Пойдем скорей!..
   Мышка бросает тревожный взгляд на омрачившееся лицо Лени, на черные брови, сведенные в одну прямую черту, и сбегает с крыльца. Но Динку уже нельзя догнать, между кустами мелькают только две спины...
   - Вечно эта Динка с какими-нибудь пустяками! Наверно, что-нибудь насчет собак, - неуверенно говорит Мышка, возвращаясь на террасу.
   - Ну як же! Собаки-то у ней первая статья! - хохочет Марьяна. - Сама не съест, а собак або Приму уж обязательно накормит!
   - Золота дивчина, - вздыхает Ефим. - Только дуже рискова... ну так тому и быть, - заканчивает он, постукивая пальцами по столу. - Значится, Леня, ты поездкой своей доволен? - спрашивает он, меняя разговор.
   - Ну как доволен? Не все было гладко, а в общем, удалось и собрание провести, и кое-какие планы наметить. Недельки через две снова придется поехать... - задумчиво говорит Леня, и голос его звучит так тускло и устало, что Ефим сразу поднимается со стула.
   - Ну, ходим, Марьяна, бо Леня с дороги устал, мабуть, и есть хочет! Як там борщ у тебя?
   - Ой божечка! Та стоит же с утра в печи! Такой борщечок хорошенький: и со шкварками и со сметанкой! Ну як знала я, что Леня приедет!
   - Да я, пожалуй, и не хочу есть! Просто устал немного. В вагоне тесно, всю ночь сидеть пришлось... - хмуро говорит Леня, и расстроенной Мышке кажется, что под пепельным ежиком брата и глаза стали серыми, как пепел, и синяки под глазами углубились, и сухие губы побледнели.
   "Ну, противная Динка! Все настроение ему испортила! Дуреха какая-то со своим Хохолком! И тот как загипнотизированный за ней ходит! Пусть только приедет мама, обязательно все расскажу", - с бессильным раздражением думает Мышка, хотя сама знает, что никогда не пожалуется на Динку матери, а если б и пожаловалась, то все равно ничего из этого не выйдет, потому что Динка даже не поймет, в чем она виновата.
   Леня присаживается к столу и, приглаживая рукой волосы, ласково смотрит на сестру.
   - Ну, а ты как, Мышенька? Как Вася? Было от него письмо?
   - Да, как раз недавно... Вот, почитай... - Мышка бежит в комнату и приносит серый треугольник. - Почитай...
   Леня читает про себя. По старой детской привычке губы его во время чтения шевелятся, и Мышка легко угадывает слова, которые неслышно произносит Леня.
   - Да, вот видишь, видно, среди них кого-то уже арестовали... взволнованно поясняет она. - Ведь это очень опасно, я так боюсь за Васю.
   - Конечно, все может быть, но Васю голыми руками не возьмешь, он опытный в этих делах человек, знает людей. На рожон не полезет, - успокаивает Мышку Леня.
   Марьяна приносит чугунок с горячим зеленым борщом и ставит его на стол.
   - А ну, куштуйте, чи понравится мой борщок... Хочь трава вона и есть трава, ну, да я же и щавель кинула, и молодой крапивки да сметанкой забелила... А вот и по яичку вам до борща, - нарезая толстые ломти хлеба, аппетитно воркует над столом Марьяна.
   Леня шумно тянет носом воздух и подвигает свою тарелку.
   - Садись, Мышка, сейчас попируем с тобой! Спасибо, Марьяна, борщ замечательный! - попробовав первую ложку, говорит Леня.
   - Ешьте, ешьте на доброе здоровьичко!
   Марьяна ушла. Леня налил себе вторую тарелку борща и, глядя, как нехотя ест Мышка, покачал головой:
   - Ну что ты еле-еле шевелишь ложкой, как кошка лапкой... Эх, нет Васи! Уж он бы заставил тебя съесть все до капельки!
   Лицо Мышки залилось нежным румянцем.
   - А знаешь, Леня, я только сейчас, в разлуке, поняла, как нужен мне Вася, как мне часто не хватает его...
   - А мне и самому не хватает Васи. Правда, мы часто спорили с ним... - щуря глаза, словно что-то припоминая, сказал Леня.
   - Так ведь вы спорили из-за Динки, - грустно сказала Мышка.
   - Да, из-за Динки. Вася часто придирался к Динке... Он хотел бы вылепить из нее что-то по своему заказу, а это, конечно, не получалось. Помнишь, как сказала ему один раз сама Динка? - Леня с веселой усмешкой посмотрел на сестру. - Помнишь? Она тогда рассердилась на что-то да как крикнет: "Перестань меня воспитывать, я - Динка и Васей никогда не буду!" - Леня засмеялся и, прикусив крепкими зубами горбушку хлеба, потянулся к кувшину с молоком.
   Мышка налила ему стакан молока и, подперев щеку рукой, глубоко вздохнула:
   - Но в одном Вася все-таки был прав, что никто по-настоящему не воспитывал Динку.
   - Как это не воспитывал? Мама не воспитывала? - удивленно спросил Леня и, резко отодвинув стакан, встал. - Да мама всех нас воспитала, одним только собственным примером! Да что я, что Динка - кем бы мы были, если б не мама! Напрасно ты все это говоришь, Мышка! Какое еще воспитанье нужно? Да я бы голову оторвал тому, кто хоть на полмизинца изменил бы мою Макаку! - с юношеским негодованием закончил Леня.
   Мышка, испуганная его горячностью, вдруг неудержимо звонко расхохоталась.
   - Ну и терпи, - говорила она сквозь смех, - я тоже буду терпеть... и все мы, потому что другую Динку мы не хотим!
   - Конечно, не хотим! - усмехнулся Леня. - Ну представь себе хоть на минуту такой паршивый сон, в котором Динка вдруг появляется тихой, послушной, вежливенькой девочкой. Да я бы с ума сошел, честное слово, съехал бы со всех катушек!
   Мышка снова расхохоталась.
   - Ты и так съедешь! Можешь не беспокоиться...
   Оба вдруг развеселились, и Леня, прищелкнув пальцами, весело сказал:
   - А какую новость я вам привез! Такую новость, что вы с Динкой запрыгаете от восторга!
   - Такую хорошую? Да? Ну так говори скорей! - заволновалась Мышка.
   - Э, нет! Без Динки нельзя! Это надо при ней рассказать. Я всю дорогу представлял себе, как она вскочит и повиснет у меня на шее! Только что же она, Динка? Куда они пошли? - снова нахмурился Леня, стоя у перил и глядя на тропинку, уводившую в естественную аллею и дальше, к пруду.
   * * *
   А около пруда стояли два человека, и старший из них с потемневшим лицом взволнованно допрашивал:
   - Кто тебя?
   - А откуда ты знаешь... - начала было Динка, но Хохолок перебил ее:
   - Я знаю тебя, и этого мне до-достаточно!
   - Я думаю, - усмехнулась Динка. - Но все-таки ты же слышал, что я упала, зацепилась за ветку...
   - Я все слышал и спрашиваю: кто тебя? Говори, потому что я все равно узнаю, и не жить мне на свете, если я этому негодяю не размозжу в черепки всю его башку! - вспыхнув, закричал Хохолок.
   - Ой, тише, тише! - замахала руками Динка. - Ты совсем с ума сошел! Тут некого бить. Ты понимаешь, некого бить! Я сама виновата...
   - Как это сама виновата? Сама себе разбила голову? Да что я, по-твоему, круглый дурак?
   - Ой! - закрывая глаза и хватаясь за сердце, продолжала Динка. - Да выслушай ты сначала всю историю! Ведь я тебя так ждала... Ну пойдем, сядем на скамейку. Только не смей меня прерывать. Что ты, как баба, всякой царапины пугаешься?
   - Да к-какая баба, у тебя же полголовы отхвачено... - снова начал было Хохолок, но Динка сердито толкнула его к скамейке и, усевшись рядом, начала по порядку свой рассказ об убийстве Якова, о поющей в лесу скрипке, о поисках Иоськи и о своем ночном путешествии в лес.
   Рассказывая, она так волновалась и так снова горячо принимала к сердцу свою клятву, данную несчастной Катре, что губы ее начинали дрожать и с ресниц по осунувшейся щеке быстро-быстро спрыгивали капельки слез.
   - Но дай мне слово, - говорила она, подходя в рассказе к началу путешествия в лес, - дай мне слово, что ты не пикнешь и не станешь никому угрожать.
   - Хорошо, даю слово, что не стану угрожать, - послушно повторил за ней Хохолок, осторожно вытирая своим носовым платком мокрые щеки подруги.
   На пруду было тихо-тихо, даже птицы и лягушки не решались нарушить эту тишину, в которой слышался только прерывистый голос Динки.
   - И вот, ты понимаешь... Они же все несчастные... И этот Жук тоже... и Рваное Ухо... Их и так много били... они же воры... Но я должна спасти Иоську, а он любит Цыгана, вот этого Жука... и не захотел ко мне... И мне нужно посоветоваться с тобой, что делать, а ты кричишь какие-то глупости. Ну кого гут убивать, подумай сам! - горячо закончила Динка.
   - Мне думать нечего. Я этого простить не могу, будь он хоть трижды сирота, этот Жук... И это не твое дело, как я с ним поступлю, а Иоську привезу к тебе. Вот и все!
   - Нет, это не все! - твердо сказала Динка, вставая со скамейки и отбрасывая от себя руку Хохолка с зажатым в ней носовым платком. - Это не все! А вот когда ты сейчас же, немедленно уедешь и забудешь навсегда, что жила на свете вот такая Динка... - Она дважды стукнула кулачком себя в грудь и гневно повторила: - Вот такая Динка... тогда будет все!
   Хохолок тоже встал.
   - Так никогда не будет, - спокойно сказал он. - И ты это хор-ошо знаешь... - Он сильно заикался, словно с трудом одолевал каждое слово - с таким трудом, что даже на гладком загорелом лбу его появились бисеринки пота. - Я сделаю все, что ты хочешь, но дай мне слово, что одна ты никогда больше не пойдешь туда.
   - Конечно, я не пойду одна! Я пойду с тобой или с Леней.
   - Ты расскажешь об этом Лене?
   - Конечно. Я только не скажу, кто меня ударил. Я зря сказала тебе, но я думала, что ты все понимаешь, как я... и что думаешь так же, но я ошиблась... - горько улыбнувшись, сказала Динка.
   - Я сделаю все, как ты захочешь... Но лучше мне не видеть этого... Жука, с усилием сказал Хохолок.
   Они возвращались молча. У дороги Хохолок попрощался.
   - У нас сегодня собрание в "Арсенале". Отец просил вернуться пораньше, но через два дня я приеду. Не решай ничего без меня. Ладно? - попросил он, заглядывая Динке в глаза.
   Она молча кивнула головой и пошла к дому.
   Хохолок посмотрел ей вслед, словно хотел что-то еще сказать, но не окликнул ее и, выйдя на дорогу, зашагал к станции.
   Глава двадцатая
   ЛЕНИНА НОВОСТЬ
   Динка вбежала на крыльцо и, встретив неодобрительный взгляд сестры, с тревогой взглянула на Леню.
   - У меня было важное дело... - виновато сказала она, прижимаясь щекой к его плечу. - А Хохолок уже уехал... - тихо добавила она.
   - Как - уехал? - всполошился вдруг Леня. - Я же хотел узнать от него, что делается в "Арсенале"... И вообще, ни о чем меня не спросил и уехал!
   Динка пожала плечами.
   - У них какое-то собрание сегодня. Отец просил его не опаздывать, недоумевая сама, пояснила она.
   Леня в сердцах стукнул кулаком по перилам.
   - Черт знает что! Какое собрание? Что, почему? Я же две недели не был дома... И ничего не сказать, не поинтересоваться даже, как прошла моя встреча с гомелевскими товарищами... Взять да уехать!
   - Действительно странно... Он даже не зашел попрощаться. - Мышка подозрительно взглянула на сестру. - Ты его чем-нибудь расстроила, Дина?
   - Расстроила? - серьезно переспросила Динка и тут же утвердительно кивнула головой: - Да... я его расстроила.
   Леня вспыхнул и, по-мальчишески дернув плечом, сердито сказал:
   - Подумаешь, расстроила девчонка...
   - Я для него не девчонка, - обиженно перебила Динка.
   - Это все равно, кто ты для него. Для дела это не имеет никакого значения. И нечего путать общественные интересы с личными! А еще гордится: "Я арсеналец"! - разбушевался было Леня, но, встретив пристальный, напряженный взгляд Динки, мгновенно утих и, махнув рукой, засмеялся: - А в общем, он хороший парень! И все мы одинаковы. Я вот тоже приехал и размяк! - Он быстро взглянул на часы - подарок Марины после окончания гимназии - и, подмигнув сестрам, добавил: - Мог бы еще сегодня съездить повидать кой-кого, но не хочется: измотался я за эту дорогу и по вас соскучился до смерти! Да и спешного, в общем, ничего нет!
   - Ну и не мучайся! Расскажи лучше, какая там новость у тебя. Динка, у Лени какая-то хорошая новость, но он не хотел говорить без тебя! - весело сказала Мышка.
   - Новость? Хорошая? - подпрыгнула Динка.
   Леня прижал к щеке ладонь и закрыл глаза.
   - Сногсшибательная!
   - Ну так говори же, говори! - затормошили его сестры. - Сразу говори!
   - Сразу нельзя, надо все по порядку. Вот слушайте. Ну, приезжаю я в Гомель, захожу по указанному адресу... Ну, как обычно, семья железнодорожного мастера: жена, двое ребят. Сам такой степенный, пожилой, в очках... Оглядел меня с головы до ног, подал руку. Ну, кто, что, кем послан - обычные вопросы... Как сказал - из "Арсенала", от товарищей, так он оживился, сейчас жену локтем, самоварчик, то, другое...
   - Ну, а где же новость? - нетерпеливо заерзала на перилах Динка.
   - Да подожди, все же интересно, - остановила ее Мышка.
   - Нет, Лень! Это можно потом, а раньше самую новость! - запросила Динка.
   - Ну ладно! Сбила ты мое красноречье! Одним словом, поговорил; он пошел собирать народ, а председателя еще нет: он работает машинистом и должен прибыть прямо на собрание, а собрание на окраине, в домике у обходчика. Ну, народ собирается, ждем... Я, конечно, малость волнуюсь, все-таки не шутка ехать с таким поручением к незнакомым людям. А люди, надо вам сказать, особые, этакие просмоленные, крепкие, зря слов не бросают, и вопросов у них, вижу, много, нешуточных. Одним словом, настоящая рабочая интеллигенция. Есть и партийцы, председатель тоже человек партийный... Ну, разговор о том о сем, и вот входит человек, в кожаной тужурке, чистенький такой, ухоженный. - Леня обернулся к Динке и, увидев ее полуоткрытый рот, торжественно поднял палец. И здесь будьте внимательны, начинается уже моя новость... Ну, поздоровались, он назвал фамилию, я не расслышал какую, заметил только сразу, что выговор у него какой-то нерусский и тип лица. Узкие, блестящие глаза, а улыбка... ну, сразу покорила она меня: открытая, все зубы на виду... "А, говорит, значит, ты товарищ из Киева? Да, Киев, Киев... Хороший город, хорошие люди, там моя родня живет. Такой человек, дороже золота, только давно не видел... Партийный человек, сам женщина. Может, слышал фамилию? Арсеньева, а называется Марина..."
   - Ой! - подскочила Динка. - Ой! Это же наш Малайка! Малаечка!
   - Неужели Малайка? - всплеснула руками Мышка.
   Леня важно кивнул головой.
   - Он! Машинист, партийный человек, председатель, пользуется среди железнодорожников непререкаемым авторитетом! Иван Иванович Гафуров!
   - Господи! Малаечка! Да как же ты сразу не узнал его? - возмутилась Динка.
   - Да когда я его знал? Один раз, еще мальчишкой, видел из щели забора! Только и всего! Вот Лину я сразу узнал, а ведь ее тоже не часто видел. И она меня! Как услышала, что я Леня, так сразу как бросится ко мне, как заплачет. Честное слово, я сам еле удержался... Ну, ну, Макака, глупенькая, ты чего? И ты, Мышка? Ну, знал бы, не рассказывал!
   - Да ведь... Лина... нашлась, - всхлипнув, засмеялась Динка.
   Мышка тоже смеялась, вытирая мокрые глаза.
   - Так много связано с этими людьми... все наше детство! - словно оправдываясь, сказала она, но Динка уже тормошила Леню вопросами:
   - Какая Лина? Здорова ли она? Ты был у них дома? Как они живут? Что говорила тебе Лина? Приедет она?
   - Подождите, дайте сказать! Ивана Ивановича переводят сейчас в Коростень, там они и будут жить. Это не так далеко, и Лина обязательно приедет к нам, этим же летом! А сейчас она от своего Ивана Ивановича ни на шаг, боится, как бы не арестовали. Работа у него, конечно, серьезная. Одним словом, настоящий человек, а говорит о себе так: "Человеком меня сделал Александр Дмитриевич Арсеньев, без него я как был Малайкой, так бы и остался! А еще Лека помог, устроил учиться на машиниста..."
   Новость обсуждалась взволнованно и радостно. Динка и Мышка засыпали Леню вопросами. Хотелось скорей обрадовать мать, говорили о письмах, которые задерживаются, проходя придирчивую проверку в полиции.
   - Мама не пишет, потому что скоро приедет, - уверял Леня. - Арестовать ее не могли. О папе писать в письме она не хочет, а больше писать нечего, приедет и все расскажет сама, - успокаивал сестер Леня.
   - Завтра воскресенье, почта будет закрыта... - озабоченно сказала Мышка. А сегодня суббота...
   Динка вдруг схватилась за голову.
   - Сегодня суббота? - упавшим голосом переспросила она и вдруг, стремительно бросившись в комнату, начала выбрасывать из комода свои вещи,
   Оставив на полу целую кучу белья и платьев, она сунула под мышку сборчатую зеленую юбку, герсет, вышитую рубашку и выскочила на террасу. Растрепанные косы расплелись и длинными прядями спускались ниже пояса, из-под руки торчал бархатный герсет вместе с зеленой юбкой, а рукав вышитой рубашки волочился по полу.
   - Суббота, суббота... Федорку замуж... Жених... последние косы мать вырвет! Мне надо скорей бежать к Федорке! - бессвязно бормотала Динка, шаря глазами по углам террасы. Заметив у перил кривой дручок, она со вздохом облегчения схватила его и, не оглядываясь на остолбеневших от неожиданности Леню и Мышку, бросилась бежать к экономии.
   - Что случилось? - с тревогой глядя ей вслед, спросил Леня.
   Но Мышка и сама ничего не понимала.
   - Такого с ней еще не было... - испуганно сказала она.
   - Не понимаю. Похватала какие-то вещи, набормотала всякой ерунды про какого-то жениха, про Федорку... - беспокойно сдвигая брови, сказал Леня. Что она задумала?
   - А! - догадалась вдруг Мышка и с облегчением перевела дыхание - Это, наверно, свадьба у Федорки. Неужели все-таки свадьба?
   - Постой! Какая свадьба? Она же сорвалась в чем была да еще поволокла за собой какие-то вещи и палку схватила! Нет, тут вовсе не пахнет свадьбой! Да и кого с кем венчать? - разводя руками, спросил Леня.
   - Да Федорку мать выдает замуж! За какого-то вдовца-мельника! Ну конечно, Динка побежала на свадьбу! Но знаешь, это прямо ужасно: Федорка же совсем девочка и потом она, кажется, любит Дмитро... А эта сумасшедшая Татьяна отдает ее за старика! - с глубокой жалостью сказала Мышка.
   - Ничего не понимаю! Да сколько же лет этой Федорке? Она ведь такая же, как наша Динка! - озадаченно пожимая плечами, сказал Леня.
   - Ну что ж! Конечно, рано замуж, но в деревне с этим не считаются. А Федорке уже шестнадцатый год, Динка только на три месяца моложе ее. Ах боже мой, бедная Федорка! Неужели все-таки сегодня свадьба? - искренне огорчалась Мышка.
   - Ну, знаешь, свадьба не свадьба, а какая-то чертовщина там происходит! Макака тоже зря не бросится как сумасшедшая. Я сейчас пойду туда, посмотрю сам, в чем дело! - решительно сказал Леня и, отряхнув на крыльце припылившиеся в дороге брюки, зашагал по аллее.
   Глава двадцать первая
   "ОН НЭ ХОДЫ, ГРЫЦЮ, ТАЙ НА ВЕЧОРНЫЦИ..."
   По совету подруги Федорка весь тыждэнь <неделя> упорно молчала на все попреки и уговоры матери, зато и косы ее были целы, а к концу недели мать и вовсе подобрела и в субботу, обряжая дочку к приему жениха, ласково сказала:
   - Вот так-то лучше, доню... Будешь сама себе хозяйка, над всем добром господыня. А что старой да рябой, так с лица воды не пить...
   Федорка послушно дала вплести в косы новые ленты, надела веночек... Но когда мать, гремя подойником, ушла доить панских коров, Федорка в отчаянии заломила руки.
   "Где ж Динка? Динка! Что ж ты не идешь, подруга моя... Ведь последние часы наступают, последние часы девичьей свободы, вот-вот затарахтит коло хаты телега жениха и возверяется маты. Не зря, ой, не зря своими руками обрядила она дочку... А Динки нет как нет, уж давно перевалило за полдень солнце..."
   Побежала б Федорка сама за Динкой, да не смеет отлучиться из избы. Не знает и Дмитро, что творится с его дивчиной.
   "Ой, не знае, не чуе Дмитро, что жизня моя решается... Не идет, забула за свою подругу Динка..."
   Плачет, припадает к оконцу Федорка. Но и Динка летит как встрепанная птица. Вот уже на крыльце метнулась куча цветного тряпья.
   - Федорка!..
   - Ой, боже мий! Де ж ты была до сих пор? Он же зараз подъедет!
   Брошены на пол герсет и вышитая рубашка, Динка молча сдирает с себя платье и бросает его на печку.
   - Где матка? - спрашивает она, не отвечая на упреки подруги.
   - У коровник пишлы... - всхлипывает Федорка, глядя широко раскрытыми глазами на сброшенные сандалии и свесившееся с печки Динкино платье. - Ой, божечка! Та чого ж ты раздягаешься? - с ужасом спрашивает она.
   Но Динка только сопит, застегивая наспех сборчатую юбку и засовывая под нее вышитую рубашку.
   - Подай платок... Хустку подай, темную, маткину, - командует Динка и, не дождавшись, сама хватает с гвоздя старый Татьянин платок, туго повязывает им голову, прячет под него косы и, стянув концы, завязывает их узлом на затылке.
   - Та на що ж такэ страхолюдство? Повязалась, як стара баба, - разводя руками, всхлипывает Федорка.
   Но Динка уже деловито оглядывает себя в огрызок зеркала и, удовлетворившись беглым осмотром, поднимает с пола кривой дручок, захваченный на хуторе.
   - Вот, - быстро говорит она, - будешь махать этим дручком. Поняла? Как я на крыльцо, так и ты за мной! И ничего не делай, только маши дручком. Поняла?
   - Эге... А як то махать? - испуганно спрашивает Федорка.
   - Ну, як собаку отгоняешь! Маши и маши посильнее! - не надеясь на нее, морщится Динка.
   Федорка неуверенно берет в руки дручок, а подруга уже гремит за печкой ухватом и, выбрав половчее кочергу, ставит ее около двери.