Осеева Валентина. Динка прощается с детством

   - Я давно заметил, что тебе плохо сидеть на раме, но я не знал, как лучше сделать... И знаешь, кто мне помог? Мой батько. Мы вместе прикрепили вот это сиденье и приварили стремена. И знаешь, что он сказал при этом? Он сказал, что не будет стоять у меня на дороге...
   Хохолок вертел свой велосипед, показывая приделанное над задним колесом сиденье и стремя для ног. Глаза его сияли от счастья сделать этот маленький подарок своей любимой подружке, и бьющая через край радость жизни звучала в его голосе. Но, по мере того как он говорил, мужество покидало Динку, и, словно затравленный, несчастный зайчишка, она металась в поисках других путей, нащупывая извилистую тропинку, на которую можно было бы ускользнуть от прямого объяснения.
   - Вот садись, я подержу велосипед. Ну, попробуй же, попробуй... торопился Хохолок.
   - Ну нет... Я знаю, что это хорошо. Но этого уже не нужно. Ведь мы теперь не дети. Мы выросли, и нам неприлично кататься вдвоем...
   Динка бросала сбивчивые слова, взятые наспех из разговора с Федоркой, из замечания пана, что ей неприлично кататься без седла, и еще что-то добавляла она от себя, а Хохолок смотрел на нее с возрастающим удивлением и, силясь понять ее слова, беспомощно теребил торчащую надо лбом темную прядь волос.
   - Я не буду больше кататься с тобой. Я уже не девчонка. И люди могут подумать, что мы жених и невеста, - все больше запутываясь, бормотала Динка.
   Но Хохолок понимал ее по-своему, и то, на что он никогда не мог решиться, вдруг вылилось само собой в простых и захватывающих словах:
   - Так мы скажем всем, что мы жених и невеста! Мы можем даже жениться хоть сейчас! Хоть сегодня!
   - Нет, нет! - с ужасом закричала Динка. - Ты с ума сошел! Ты совсем сошел с ума!
   - Я не сошел... Я люблю тебя... я так да-вно люблю тебя... - заикаясь от волнения, повторял Хохолок. - Я буду так счастлив...
   - Но это еще хуже... Молчи, молчи... Я не могу выйти замуж... Я ненавижу свадьбы...
   Динка вдруг опомнилась и, словно человек, увидевший себя на краю пропасти, медленно попятилась назад.
   - Прости меня, - сказала она тихим, упавшим голосом. - Я сказала тебе неправду...
   Они молча смотрели в глаза друг другу. Щеки Хохолка побледнели, в темном настороженном взгляде появилось предчувствие беды.
   - Прости меня, - повторила Динка.
   - Друг обманувший - хуже недруга. Это твои слова... Ты сказала мне их однажды, когда я хотел что-то скрыть от тебя, и с тех пор мы никогда не лгали друг другу, - сказал Хохолок.
   - Да, мы не лгали. И я скажу правду. Но я только недавно поняла ее сама... - Динка закрыла глаза и крепко сжала руки. - Я не могу любить тебя, Хохолок, потому что я люблю... Леню... Это не сейчас, это уже давно, только тогда мы были детьми...
   - Довольно, я по-нял... Я ни-когда не думал об этом раньше. Но я все понял... И я сей-час уй-ду. - быстро прервал ее Хохолок. Он старался говорить спокойно, но сильно заикался.
   - Ты уйдешь насовсем? - испуганно спросила Динка.
   - Не знаю. Я уйду. Но если тебе будет что-нибудь нужно, ты пришлешь мне "Емшан"... И где бы я ни был... - Он поднял свой велосипед и не оглядываясь пошел к дороге.
   Динка закрыла лицо руками и, бросившись ничком в траву, громко и жалобно заплакала.
   Хохолок положил на землю велосипед и вернулся.
   - Не плачь, - сказал он, поднимая Динку, - Ты ни в чем не виновата... И он тоже не виноват... Мы не можем любить тебя вдвоем.
   - Но ты уйдешь, и я никогда, никогда уже не увижу тебя, - рыдала Динка.
   - Не плачь. Ты будешь знать, что я люблю тебя...
   - Нет, нет... Ты разлюбишь меня, ты найдешь другую Динку...
   - На свете нет второй Динки, и я никогда не полюблю другую... Не плачь, я не могу уйти, когда ты плачешь... - с болью сказал Хохолок. - Отпусти же меня. Я должен скорей уйти...
   Динка бросилась к нему на шею.
   - Прощай, прощай, Хохолок... - повторяла она, захлебываясь слезами. - Я знаю, ты уходишь надолго, надолго, насовсем...
   Когда под колесами велосипеда заклубилась пыль, Динка уже не плакала. Она стояла у дороги и не отрывая глаз смотрела на черную точку, то исчезающую вдали, то снова возникающую на зеленых пригорках. Динка знала - это уходил из ее жизни еще один счастливый кусочек беззаботной ранней юности, это уходил ее друг, ее любимый товарищ, беззаветно преданный ей Хохолок.
   * * *
   Динка прошла по ореховой аллее, посидела на пруду и вернулась домой. В саду было тихо и пусто, двери на террасу открыты настежь. Ни Мышки, ни Лени не было, не было даже собак, они теперь часто убегали к Марьяне подъедать остатки от вкусного пойла, которым Марьяна откармливала своего кабанчика. Мышка еще утром уехала в госпиталь, предупредив, что будет ночевать в городе, а Леня ушел... Динка не знала, куда ушел Леня, но в эти короткие часы сердце ее повзрослело, она понимала, что у Лени тоже нехорошо на душе, потому что любовь - это не только чудо, которое приносит людям безграничное счастье, любовь бывает жестока. И если даже шалаш ее построен на необитаемом острове, то жизнь врывается и туда, диктуя свои законы, а жизнь - это суровый учитель, она не делает скидки на юность... Сегодня за ее первый урок Динка заплатила дорогой ценой, но как бы могла она поступить иначе? Не сказать правды Хохолку, по-прежнему радоваться его приездам, обманывать его любовь, его надежды и, как в игре "третий лишний", ставить ему в своей жизни эту унизительную роль?.. За что же? За преданность и верность, за бескорыстную дружбу и любовь... Нет, нет! Друг обманувший - хуже недруга... У любви есть свой неписаный закон, это закон чести и совести. Динка не пошла против него, но сердце ее было истерзано, радость померкла, и даже ее дом казался ей пустым и разоренным. Она стояла на дорожке опустив руки, строгая и печальная. Ждала Леню...
   Глава сороковая
   КОШЕЛЕК ПОТЕРЯННЫЙ - ЗАБЫВАЕТСЯ, СИЛЫ ПОТЕРЯННЫЕ - ВОЗВРАЩАЮТСЯ, ДРУГ ПОТЕРЯННЫЙ - НЕ ЗАБЫВАЕТСЯ И НЕ ВОЗВРАЩАЕТСЯ...
   Лени не было долго, долго... Заслышав плач Динки и не смея вмешаться в ее объяснение с Андреем, он сбежал на луг, перепрыгнул через бурливый ручей и, шагая вдоль чужого убранного поля, свернул в глухую, заросшую колючим кустарником чащу. Он шел без тропинок, без дорог и всюду слышался ему жалобный, захлебывающийся плач Динки. Этот плач гнал его все дальше и дальше от хутора, но иногда он круто останавливался, в бессильной ярости сжимая кулаки.
   - Я вышвырну этого негодяя! Я выгоню его, если это он довел ее до слез! в бешенстве повторял он, забывая, что Андрей скорее даст себе отрубить голову, чем обидит Динку.
   В лесу Леня оглянулся, прислушался. Над головой его спускались черные гроздья черемухи, над ними хлопотливо гудели пчелы.
   "Ты самый счастливый из нас троих..." - с горечью вспомнил Леня слова Динки. Да, еще вчера он был счастлив, они были счастливы оба, но вмешался третий человек. И, может быть, сейчас, только сейчас, прощаясь с этим третьим. Макака вдруг поняла, кто ей дороже... Иначе почему бы она так плакала...
   Леня хватался за голову, ревность и злоба возвращали его в те далекие годы, когда он был диким волжским мальчишкой, брошенным сиротой, Ленькой. Буря, поднимавшаяся в его душе, начисто сметала все, что с таким трудом было достигнуто в теплой семье Арсеньевых, в семье, которая давно уже считала его сыном и братом. Неблагодарный, он проклинал теперь день и час, когда пришел в этот дом. Ему нужна была одна Макака, он пришел ради нее... Ради нее, ради нее он забивал себе голову учебой, он старался стать человеком, равным ей, чтобы иметь право на ее любовь, и вот теперь, когда все достигнуто, он может потерять ее, и это будет уже навсегда. Ему вспоминался Утес и Волга... Широкая, бескрайняя Волга... Нет, он не должен был соглашаться на эту новую семью, он должен был украсть, увезти свою Макаку... Волга не выдала бы их, они носились бы по ее волнам, счастливые и свободные... А теперь, теперь она сама не пойдет за ним, она любит другого, она плачет, прощаясь с ним, как никогда не плакала раньше...
   Леня бросился ничком в траву. Перед глазами его вдруг встало лицо Марины...
   - Я говорил тебе, мама, что она уйдет к Хохолку! - в отчаянии крикнул он и словно откуда-то издалека услышал строгий и нежный голос своей названой матери. Голос, которому он привык повиноваться в свои мальчишеские годы...
   Мать... Она была ему настоящей матерью, он так любил ее, так верил каждому ее слову... Она была ему другом. И как же посмел он сейчас... Леня закрыл руками лицо и затих. "Во всяком положении человек должен оставаться человеком", - часто говорила Марина. Что бы она сказала сейчас, если бы прочитала его мысли? Если б видела его здесь, в лесу?
   Леня любил Марину крепкой сыновней любовью. Он и пришел в ее дом как старший сын, как первый помощник и советчик во всех ее трудных делах. Он, как мог, заботился о своей названой матери, оберегая ее покой, брал на свои мальчишеские плечи трудные хлопоты по хозяйству и неустанно внушал сестрам, что мать очень устает, мать нужно беречь... Благодаря Марине Леня никогда не чувствовал себя чужим в этой семье... Но, несмотря ни на что, он очень редко называл Марину мамой. Это дорогое ему слово легко произносилось в разговоре с сестрами: мама сказала, мама хочет... Он свободно называл ее своей матерью в кругу товарищей, но, разговаривая с ней, как-то невольно избегал называть ее как бы то ни было. Марина видела это и грустно думала: "Может быть, ему дорога память о той, умершей матери, которую он смутно помнил в раннем детстве..."
   Так прошли долгие и трудные годы. Из уличного мальчика вырос светловолосый юноша с темными бровями, тонкой цепочкой стягивающими переносье, с серыми спокойными глазами, глядевшими на приемную мать с гордостью и обожанием.
   И однажды настал этот счастливый день, когда неожиданно для себя Леня свободно н радостно назвал ее мамой. Марина навсегда запомнила этот день. Шли выпускные экзамены. Марина сидела на крылечке и с нетерпением ждала сына. Сестры тоже волновались. Динка без толку бегала по хутору, приставала к Мышке.
   Леня еще издали увидел мать и, размахивая фуражкой, перепрыгивая через кусты и грядки, напрямки бросился к ней. Марина поднялась к нему навстречу.
   "Мама! - сказал он, задыхаясь. - Это тебе, мама!" И положил на ее ладонь маленькую золотую медаль.
   А годы шли и шли, изо дня в день связывая всю семью Арсеньевых в один неразрывный узел, а узел затягивался все туже, дети росли, вместе с юностью к ним приходила первая любовь и первые огорчения. Марина знала большую любовь Лени к его Макаке, она видела, как постепенно перерастает эта детская привязанность в горячую юношескую влюбленность. Она была матерью им обоим и хотела этой любви для Динки и боялась ее для Лени. Она видела, что Вася изо всех сил пытается разрушить эту любовь, не допустить ее, чтобы оградить своего младшего товарища от тех тревог и волнений, которые может внести в его жизнь Динка. Она не обвиняла в этом Васю, но с тайной материнской тревогой следила за тем, каким тяжелым испытаниям подвергается эта дружба, натыкаясь на непоколебимое, как крепость, чувство Лени. От зоркого взгляда Марины не ускользала и другая, из года в год растущая дружба Динки с Андреем. Этот верный молчаливый рыцарь был всегда рядом, он шел на зов своей подруги, не меряя ни силы, ни времени, ни расстояния; он совершал свои мальчишеские подвиги ради нее молча, не требуя награды. Всего этого не могла не заметить Динка. Марина с тревогой смотрела, как по-девичьи округляются тонкие руки ее дочки, как наливаются вишневым соком губы. Как, выбегая навстречу Андрею, бурно радуется она, как по старой детской привычке треплет темный хохолок товарища и, усевшись на раму велосипеда, весело командует, куда ее везти. Они уезжают в лес, мчатся по тропинке среди высоких трав, купаются в реке, весело перекликаясь за кустами ивы и камыша. Возвращаясь с прогулки, Динка жадно пьет молоко прямо из глиняного кувшина, время от времени передавая этот кувшин своему товарищу... Марина смотрела из окна на младшую дочь, слушала ее голос, смех... и успокаивалась.
   Леня вспомнил, как прошлым летом он пришел к матери и в отчаянии сказал:
   - Я больше не могу вынести этого, мама.
   Она обняла его за плечи, заглянула в глаза.
   - Я все вижу, Леня. Но не надо так преувеличивать... Динка - еще совсем ребенок, ей четырнадцать лет... У нее с Хохолком хорошая детская дружба.
   - Но дружба может перейти в любовь... Когда он здесь, она забывает обо мне... Я скажу ей все и уеду, мама...
   - Не делай глупостей, Леня. Возьми себя в руки...
   - Ты запрещаешь мне говорить с ней.
   - Я никогда и ничего не запрещаю своим детям, я хочу только, чтобы ты понял, что разговор этот преждевременный...
   Леня вспомнил, как долго и терпеливо уговаривала и утешала его в тот раз Марина, до глубокой ночи проговорили они, и он взял себя в руки, успокоился.
   "Она сама всегда была стойкой и мужественной", - думает Леня, припоминая Марину в зале суда. Она сидела рядом с ним такая спокойная и гордая, с высоко поднятой головой. И только он, Леня, знал, с каким мужеством отчаяния она ждала этого суда. Мама, мама... Ее лицо не дрогнуло даже тогда, когда два жандарма с шашками наголо ввели в зал отца... В смятенье Леня крепко сжал ее холодные пальцы, но она смотрела только на того, кому отдала всю свою жизнь, свою молодость и любовь. Тысячи незримых нитей связывали этих двух людей, и когда глаза их встретились, в них засияла неизъяснимая нежность и гордое счастье... Счастье быть любимыми друг другом... до конца...
   И даже потом, наедине с Леней, Марина не проронила ни одной слезы. Мужество, мужество... Всю жизнь она учила своим примером детей и его, Леню, своего старшего сына...
   Так что же случилось с ним теперь? Неужели напрасно она потратила на него столько сил, заботы и любви?
   Леня закрыл руками лицо.
   - Нет, мама, нет! Прости меня...
   Долго еще сидел в лесу Леня. Но домой он шел спокойный, готовый принять на свои плечи любой удар, лишь бы облегчить его Макаке.
   * * *
   Динка не выбежала к нему навстречу, но когда он подошел ближе, она грустно сказала:
   - Как долго тебя не было...
   Леня сел с ней рядом.
   - Прости меня...
   - Ты не виноват, все равно это нужно было сделать, - просто сказала Динка.
   И тогда, еще не веря своему счастью, он с благодарностью и сочувствием к освободившему ему место сопернику горячо сказал:
   - Он самый лучший парень из всех, кого я только знал!
   - Самый лучший ты, - тихо и благодарно ответила Динка. - Но он тоже был очень хороший...
   - Почему "был", Макака? Он еще вернется! Мы никогда не забудем его!
   Динка покачала головой.
   - Конечно, такой друг не забывается, но это уже потерянный друг... - Губы ее дрогнули, но глаза смотрели спокойно и ясно. - Потерянные друзья не возвращаются... - тихо добавила она как что-то глубоко продуманное в эти горькие часы одиночества.
   Глава сорок первая
   ПАМЯТНЫЙ ВАЛЬС
   Весь день Динка была молчаливой, часто задумывалась, и Леня не знал, чем отвлечь ее от грустных мыслей. Вечером ему пришла в голову счастливая мысль.
   - А знаешь, что я придумал. Макака? Пойдем-ка мы в лес к нашим индейцам?
   - Куда? - оживилась Динка.
   - Ну, к этим... Рваное Ухо, Меткий Глаз и как их еще там зовут? засмеялся Леня.
   - Пойдем! Пойдем! - обрадовалась Динка. - Я тоже давно мучаюсь, что не иду к Иоське!
   - Ну вот и хорошо. Только ведь туда далеко. Может, возьмем Приму?
   - Нет, лучше пешком... Я не устану. Я никогда не устаю, если иду по делу. А ведь нам нужно все разузнать: куда Жук отвезет Иоську и вообще все!
   - Надо с этими мальчишками разобраться, - задумчиво сказал Леня. Познакомиться поближе...
   Динка ожила, заторопилась, завязала в платочек хлеб и вареную картошку, сбегала к Марьяне за молоком, налила в бутылку. Вышли на закате. Шли босиком, держа в руках сандалии. С дороги был виден лес; стволы деревьев, освещенные заходящим солнцем, стояли как на пожарище. По обеим сторонам дороги простирались поля пана Песковского. На них уже не шумели налитые солнцем колосья, хлеб был убран, и только еще кое-где на этих скучных стриженых полях кончали уборку. Издалека долетала песня:
   Ой, летилы гу-си-си
   С далэкого-окого кра-аю...
   Тай замутили во-оо-ду
   В ти-хому Дунаю...
   Стоя на дороге, Леня и Динка заслушались, но сзади затарахтела телега.
   - Рви васильки. Лень, будто мы просто гуляем. Нельзя, чтоб они догадались, куда мы идем! - Она бросилась рвать вдоль дороги васильки.
   Но Леня, морщась, сказал:
   - Нехорошо это... Люди едут с работы, пыльные, усталые, а мы гуляем, рвем цветы. Некрасиво как-то получается.
   - Ну да, конечно, нехорошо, - согласилась Динка, пряча в траву свой букетик. - Но мы ведь тоже идем по делу. Лень?
   На телеге густо сидели девчата и бабы; правил хлопчик в грязной вышитой рубашке.
   - Добрый вечер! - приветливо поздоровались они.
   - Добрый вечер! Добрый вечер! - весело откликнулись Леня и Динка.
   Девчата, подталкивая друг дружку и перешептываясь, лукаво поглядывали на Леню. В близких селах хорошо знали Динку и желали ей счастья, а после хождения к пану с просьбой о коровах - особенно.
   - Да пошлет вам господь! - с чувством сказала пожилая женщина, с улыбкой глядя на Динку.
   - Спасибо, спасибо! - закивала головой Динка.
   Лошадь пошла шагом.
   - А что, хороши хлеба нынче? - степенно спросил Леня, идя рядом с телегой.
   - Добрые хлеба, - ответила женщина, но девчата зашумели, зареготали.
   - Пану хватит! - выкрикнула одна, выглядывая из-за спины подруг.
   - Ще и останется! - бойко поддержала другая.
   - Пан своего хлеба жалеет, он по заграницам чужой ест! - съязвила третья.
   - А Павлуха этот год голодный будет, - фыркнул кто-то из девчат, и все закатились дробным смехом.
   - За Павлуху не бойтесь, он панских хлебов на три года себе запас! подмигнул Лене хлопчик.
   - А что, Павлуха не повесился еще? - весело осведомилась Динка. - Мы слышали, пан велел ему повеситься?
   Бабы и девчата расхохотались, посыпались бойкие словечки по адресу бывшего приказчика:
   - Нема для него осины подходящей!
   - Долго выбирать надо!
   - А правду сказаты, с чого Павлухе вешаться? - утирая пыльное лицо платком, сказала молчавшая до сих пор баба. - У его губа не дура. Вчера, люди говорят, уже коло Матюшкиных усадьбу огородил, хорошу дачу себе ставит. Мужиков целу артель нагнал, гроши есть, чем ему плохо?
   - Эге! Уже и столбы ставили! Люди бачили, в кажну ямку сам Павлуха с жинкой золотые бросали! Такой гад и в огне не сгорит, и в воде не потонет!
   - А дерьмо, извиняйте, всегда поверху плавает!
   - Куда там! С Матюшкиными они сваты, а Матюшкнны, уж известно, гады!
   - Всем гадам гады! - убежденно заявила Динка.
   - Эге! Эге! - согласно и одобрительно закивали бабы. - Они, чуешь, барышня Динка, вчора на закладинах так-то вашего Ефима кляли! Не дай боже, как кляли! - озабоченно наклонившись к идущей рядом Динке, сказала пожилая женщина. Сама слышала...
   - Ничего. Придет такое время, что они еще Ефиму будут в ножки кланяться! сердито сказал Леня.
   На телеге притихли. Девчата с живым интересом смотрели на Леню.
   - Придет, придет время! Отольются кошке мышкины слезки! Надоест народу терпеть их издевательства! - повторил Леня.
   - Вот-вот... Так и солдат говорит. Значит, его правда. Только и солдата упредить надо, дуже богатеи на него злобятся... - понизив голос, доверительно сообщила пожилая женщина и, взяв у хлопчика вожжи, крикнула: - А ну погоняй! Бо вже не рано! Бувайте здоровеньки, барышня! До побаченья!
   Лошадь рванулась вперед, телега, подпрыгивая на неровных колеях, подняла клубы пыли. Когда она исчезла под горой, Леня сказал:
   - Опять про солдата слышу. И Ефим мне о нем говорил... Видно, смелый человек.
   К лесу подошли, когда уже стемнело. Оглянулись по сторонам - никого...
   Посидели еще на опушке, потом один за другим юркнули в кустарники, и прячась за деревьями, выбежали на дорогу.
   - Ну, сюда уже никто не заглянет, - с облегчением сказала Динка.
   Обнявшись, молча шли по дороге. С темного неба между верхушками деревьев выглянул тоненький серп молодого месяца.
   - Смотри, какая у него смешная рожица! - указывая на него Лене, прошептала Динка.
   - Любопытничает, - засмеялся Леня. - Интересно ему, как люди дружат!
   Дорога была длинной, но Динка не думала об этом. Босые ноги ступали по заросшим колеям легко и мягко, знакомый смешанный запах хвои, лесных трав, грибов и остывающей от дневного зноя коры деревьев вливал в нее свежие силы, сердце, пережившее недавнюю разлуку с Хохолком, еще тихонько ныло, но рядом шел Леня, его теплая, сильная рука крепко сжимала ее руку, и от этого все вокруг казалось таким уютным и домашним.
   - Как хорошо, - говорила Динка, подняв лицо к освещенным месяцем кружевным верхушкам деревьев. - Я так рада, что мой лес видит нас вместе...
   - Он всю жизнь будет видеть нас вместе. Мы будем часто приходить сюда, Макака, - растроганно отвечал Леня.
   Они шли и тихонько разговаривали: потом останавливались, и Динка, приложив палец ко рту, слушала ночных птиц.
   - Это филин, - говорила она. - А это просто какая-то птичка проснулась на ветке. А это - слышишь? - белочка завозилась в дупле. А это шумят листья; все листья шумят по-разному, я это хорошо знаю...
   Легкий влажный ветерок доносил сырой запах болота. Динка тянула носом и тихо уточняла дорогу:
   - Близко овраг... Он сначала мелкий, а потом все глубже делается. Там много ежевики и малины...
   Незаметно наступила ночь. На небе высыпали большие и маленькие звезды. Прямые желтые сосны уходили ввысь, переплетаясь с верхушками векового дуба. Лес, освещенный сверху, внизу казался черным и таинственным, пугливо и неожиданно выступали из темноты белые стволы берез. Динка вспомнила, что именно здесь, в этом лесу, крались убийцы Якова.
   - Как страшно... - прошептала она, прижимаясь к Лене.
   - Не бойся ничего. Никогда не бойся со мной... - уверенно сказал Леня.
   - Скоро развилка. Почему не играет скрипка? - снова зашептала Динка,
   - Иоська спит... - улыбаясь ей в темноте, успокоил ее Леня. - Смотри на звезды, Макака. Выбирай себе любую звездочку.
   - А ты? - спросила Динка, закидывая вверх голову.
   - А мне нужны только две звездочки, только две и на всю жизнь! - целуя ее в глаза, прошептал Леня.
   - На всю жизнь, - торжественно повторила Динка, и вдруг, словно подтверждая ее слова, по лесу пронесся тихий, тоскующий звук скрипки; он словно поднимался откуда-то из темных глубин земли и, постепенно разрастаясь, заполнял со-бой лес, тонкий и нежный напев его вылился в знакомую мелодию вальса.
   Леня, вздрогнув от неожиданности, крепко сжал руку Динки.
   - Это вальс... тот самый вальс... Он благословляет нас... - горячо зашептала Динка.
   Но пораженный Леня только крепче сжимал ее руку, и лицо его белело в темноте, как освещенный месяцем белый ствол березы.
   - На жизнь и на смерть... - вдруг тихо и внятно сказал он и неожиданно горько улыбнулся. - Я почему-то испугался. Макака. Мне показалось, что-то разлучит нас...
   - Нет, нет! Наоборот, это наш вальс. Яков подарил его нам. И где бы ни услышал ты, Лень, эту скрипку, знай - я рядом, я близко...
   Они стояли на дороге и жадно слушали, пытаясь понять, что сулит им этот вальс.
   - Он благословляет нас, - шептала Динка.
   Леня молчал.
   Глава сорок вторая
   НОЧНЫЕ ГОСТИ
   - Ку-ку! Ку-ку!.. - приглушенно раздается в лесу. Продираясь сквозь колючий кустарник и обжигая ноги крапивой, Динка и Леня спускаются в овраг; слева над ними возвышается серая, облупленная стена хаты. Боясь, чтобы кто-нибудь не увидел их с дороги, Динка и Леня бредут по самому дну оврага вдоль узкого ручья.
   - Ку-ку! Ку-ку!.. - прикрыв ладонью рот, тихонько выкликает Динка. - Здесь где-то старый колодец... - шепчет она, осторожно подвигаясь вперед и ощупывая ногами землю.
   Месяц, прячась за деревьями, скупо освещает густо заросший дикой малиной и ежевикой сырой овраг.
   - Ку-ку! Ку-ку!.. - все настойчивее зовет Динка и, держась за руку Лени, в испуге замирает. Ей чудится шорох раздвигаемых кустов и чье-то напряженное дыхание.
   - Ку-ку! Ку-ку!.. - ответно доносится из глубины оврага.
   - Я Горчица... Я Горчица... - громкий шепотом заявляет Динка, и словно в ответ на ее слова перед ней и Леней вырастает черная тень.
   - С кем ты? - глухо спрашивает Жук, вглядываясь в Динкиного спутника.
   - Это Леня, не бойся... - торопливо шепчет Динка, узнавая блестящие в темноте глаза и белые зубы Жука.
   - Ладно, идите за мной, - командует Жук и, раздвинув кусты, вдруг словно проваливается сквозь землю. - Сюда, сюда... ставь ногу... здесь скобы... Осторожно!
   Динка ощупывает руками скользкие трухлявые доски старого колодца, Леня молча отодвигает ее и, нащупав ногой первую железную скобу, спускается вслед за Жуком, потом ставит на скобу Динкину ногу.
   Держась за выступающие сбоку старые доски, они осторожно следуют за Жуком и через минуту достигают утоптанной земляной площадки. Освещенная светом месяца, в глубине колодца поблескивает темная вода, оттуда тянет сырым затхлым воздухом.
   "Куда он ведет нас?" - с жгучим любопытством и страхом думает Динка, но крепкая Ленина рука успокаивает ее.
   - Стойте здесь, - командует Жук, осторожно раздвигая в стене доски и предупреждая товарищей коротким свистом.
   Перед глазами Динки и Лени вдруг открывается небольшой проход с плотными, крепко утрамбованными земляными стенками и невысоким сводом, в глубине его бесшумно отодвигается железная штора, и в ней появляется Пузырь с зажженной лампой.
   - Идите, - пропуская вперед Леню и Динку, говорит Жук, плотно задвигая за собой в стене колодца старые доски.
   Леня, нагнув голову, идет первый, Динка - за ним.