Осеева Валентина. Динка прощается с детством

   "Да и к чему такие слова? Русский язык настолько богат, что можно любые чувства выразить иначе и гораздо сильнее", - говорила обычно Марина, но Динка никогда не была согласна с ней.
   "Сволочь есть сволочь, и нечего придумывать для нее других, нежных слов", - упрямо повторяла она.
   Но сегодня Марина не сделала замечания дочери: она была слишком поглощена своим рассказом и торопилась передать детям все, что было самым главным в воспоминаниях отца о тяжелом этапном пути.
   А самое главное были люди.
   - Везде, везде есть хорошие люди. Папа говорил, что когда их колонна входила в село, изо всех дворов выбегали ребятишки, стучали в окна:
   "Колодников ведут! Несчастненьких ведут!"
   И сразу, накинув на головы платки и полушубки, торопились на улицу женщины, старухи. Н каждая старалась сунуть арестантам хлеб, лепешки, мороженую рыбу. Одна даже с кувшином горячего молока бежала за колонной. Папа считает, что и его просто спасли сибиряки.
   - Папу? - с тревогой спросила Динка.
   Марина кивнула головой и потянулась за кувшином с водой, быстрыми мелкими глотками выпила воду и поставила кувшин на ступеньку.
   - Не убирай, мне все время пить хочется, - сказала она Лене и, вздохнув, снова начала свой рассказ. - Папа ведь шел в летнем пальтишке, а тут как раз поднялась метель. Ну, жандармские офицеры, видно, сами подмерзли; остановили колонну в одном селе, завели арестованных в постоялую избу, а там теснота, давка, гремят кандалы. Посредине пылает русская печь. И все лезут к огню. Папа рассказывал мне так: "Я сижу, дышать нечем, от мокрой одежды поднимается пар, махра душит... и в глазах сизый туман. Товарищи намочили какую-то тряпку, а голова горит. В дверь набились крестьяне, ругаются с конвойными... И в это время подъехал в своем возке какой-то старожил этих мест, крестьяне встретили его очень почтительно и называли "дохтур"... Явился этот "дохтур" весь в снегу - метель разыгралась такая, что в двух шагах ничего не видно". Все это папе потом рассказали, он говорит, что тогда видел все как во сне. Этот самый "дохтур" показался ему какой-то снежной лавиной, которая с паром и грохотом ввалилась в дверь. Ну, товарищи, видно, сказали ему, а может, он сам увидел весь этот кошмар, только папа слышал, как этот самый "дохтур" кричал на конвойных:
   "Мерзавцы! Куда же вы тащите больного человека! Как вы смеете в такую погоду людей, как скотину, гнать! Прогонные денежки в карман кладете! Я буду губернатору жаловаться! Я вам покажу, как позорить Россию! Снять со всех кандалы немедленно!"
   Одним словом, дальнейший путь папа ехал уже в санях и в чьем-то тулупе. Товарищи говорили, что этот самый "дохтур" достал у кого-то из крестьян тулуп, валенки, шапку и велел жандармам сдать папу в тюремную больницу. Вот так в первый раз заболел папа и провалялся в тюремной больнице целый месяц. А мы об этом ничего не знали... - тихо закончила Марина.
   - Бедный папа... Он такой терпеливый, никогда ни на что не жаловался, вздохнула Мышка.
   - Он и теперь не жаловался, хотя здоровье его очень подорвано. Сейчас мне удалось устроить его при самарской тюрьме в больницу. А там свои люди, товарищи носят обед, часто навещают рабочие. Он как-то окреп, немножко поправился. Не знаю, сколько удастся держать его в этой больнице, но будут держать как можно дольше. Папа просил всех вас крепко поцеловать. Я ему рассказывала про Леню, что он уже совсем взрослый и пользуется доверием партийных товарищей... - Марина с улыбкой посмотрела на сияющего от удовольствия Леню и неожиданно сказала: - Леня! Папа настолько сроднился с мыслью, что ты его сын, что просит тебя узаконить, он так и сказал узаконить, и носить его фамилию: Леонид Арсеньев!
   - Леонид Арсеньев! Леонид Арсеньев! Как красиво, правда, мама? - захлопала в ладоши Динка.
   - А главное, у нас будет одинаковая фамилия! - с гордостью сказала Мышка.
   Но Леня, бледный и растерянный, стоял молча. И все с удивлением смотрели на него.
   - Ты знаешь, что это невозможно, мама! - наконец сказал он.
   Марина, словно вспомнив о чем-то, улыбнулась.
   - Мы не требуем от тебя ответа сейчас, - мягко сказала она.
   - Как? - обиженно протянула Мышка. - Разве об этом еще надо думать?
   Динка, морща лоб, напряженно вглядывалась в лица матери и Лени.
   - Я могу ответить сейчас, мама! И тебе, и папе, и Мышке! - Леня поймал руку Динки. - Встань, Макака! Я могу говорить об этом только стоя!
   Динка поняла и, вспыхнув, встала с ним рядом.
   - Мама! Мы любим друг друга! - торжественно сказал Леня. Серые глаза его на бледном, но счастливом лице выражали такую радость, как будто сообщение, которое он только что сделал, являлось величайшим открытием для него самого.
   - Господи ты боже мой... - сказала Марина. - Мне кажется, я это давно знаю...
   - Конечно. Это ни для кого не тайна, - подтвердила озадаченная Мышка.
   - Нет, тайна! Тайна! - неожиданно рассердилась Динка. - И мы вам первым об этом сказали! А больше никто не знает!
   Мышка вдруг залилась своим серебристым смехом.
   - Ой, не могу! - стонала она. - Да нет ни одной собаки и ни одного человека, который бы не знал!
   - Собаки, может, и знают... - пожала плечами Динка, но Леня перебил ее.
   - Так вот, мама! - весело сказал он. - Пусть знают все собаки и все люди, что отныне мы жених и невеста, а так как Арсеньев не может жениться на Арсеньевой, то я вынужден отказаться от большой чести для меня носить папину фамилию. Думаю, что он поймет и простит своего сына за этот отказ! Я сам напишу ему!
   - Ну, Леня, тут уж я ничего не могу сказать, - улыбнулась Марина. - Может, это немножко и рано, особенно для Динки, но ничего лучшего для вас обоих я не желаю!
   - Конечно, это самое лучшее, но все-таки какая Динка невеста! Надеюсь, вы не завтра побежите венчаться? - улыбнулась и Мышка.
   - Нам все равно, - беспечно сказала Динка. - Но мне не нравится, что все вышло так обыкновенно. Лень! Становись перед мамой на колени! И я тоже. Вот так! Господи! Хоть бы какая-нибудь завалящая иконочка! Ничего в этом доме нет!
   Динка бухнулась на колени рядом с Леней и, взяв его за руку, нараспев сказала:
   - Поблагословить нас, мамо, на счастливую жизню до самой смерти и далее того!
   Марина, смеясь, обняла обоих, она была очень растрогана.
   - Благословляю вас за себя и за папу!
   - А за себя я сама благословлю! - расшалилась вдруг Мышка и, схватив одной рукой Леню за прядь волос, а другой Динку за косу, грозно закричала: - Вы чего меня обманывали, а? Почему молчали?
   Поднялся такой визг и хохот, что Марина сказала:
   - Настоящая Динкина свадьба! Но хватит, хватит, а то из экономии прибегут! - Она шутливо поклонилась: - Благодарим вас за честь и доверие, мы, конечно, будем иметь в виду, что вы жених и невеста, но пока до главного события еще далеко...
   - Почему далеко? - закричала Динка. - Мы гложем когда угодно!
   - Ну, ну! Раньше нужно кончить гимназию! - уже строго сказала Марина.
   - Фью! - свистнула Динка. - Для свадьбы и семь классов довольно!
   - Я больше не спрошу! - закричал развеселившийся Леня.
   Но Марина вдруг внимательно посмотрела на Динку и, подозвав ее к себе, тихо спросила:
   - А как же... Хохолок?
   Лицо Динки мгновенно вытянулось.
   - Потом, мамочка. Я все расскажу тебе потом, - тихо шепнула она.
   - Подождите, - озабоченно сказала Мышка. - Ведь мы еще ни о чем не поговорили. Мамочка, Алина не писала тебе?
   - От Алины было два письма... Жизнь ее налаживается, она ушла от мужа, - с удовлетворением кивнула головой Марина.
   Дети удивленно и вопросительно смотрели на мать.
   - Вот так налаживается... - пробормотал Леня.
   - Как ты сказала, мама? - боясь ошибиться, быстро спросила Динка.
   Марина улыбнулась.
   - Я повторяю: жизнь Алины налаживается, она ушла от недостойного человека. Она работает, и я думаю, что мы с папой не ошиблись в ней!
   - Но как же так... - начала Мышка.
   Но Динка в бурной радости обхватила за шею своего Нерона и покатилась с ним на траву.
   - Господи! Спасибо тебе за моих собак и за всю мою семью!
   - Дина, не дурачься! Это была очень тяжелая ошибка в жизни твоей сестры, ей дорого стоил разрыв с мужем, - строго и печально сказала Марина.
   - Она еще любила его? - тихо спросила Мышка.
   - Она не уважала его, значит, и не любила. Но Алина ведь очень серьезный человек, ей надо было убедиться самой...
   - Убедиться! - с горечью воскликнула Динка. - Да ведь его же сразу было видно!
   - Это нам было видно, и то не совсем, - задумчиво сказала Марина. - Есть люди, которые умеют как-то незаметно уклоняться от серьезного разговора и в то же время держаться товарищества... Одним словом, Алина случайно узнала, что младший брат ее мужа - политический - вернулся из ссылки, а Виктор не захотел принять его... И Алина ушла.
   Марина посмотрела на притихших сестер.
   - Брат ее мужа оказался очень хорошим человеком, он устроил Алину в знакомую семью, нашел ей работу. Сейчас они оба ведут очень ответственную подпольную работу. Алина пишет, что наконец она нашла то, что ей было нужно...
   Марина вытащила из сумочки мятый конвертик.
   - Вот как заканчивает она свое письмо: "Мамочка, скажи папе и сестрам, что я снова Арсеньева..."
   Долго, долго сидит на крылечке мать со своими детьми. Уже все новости и лесные тайны доложены Марине: и о панских коровах, и о злобных кулаках Матюшкиных... Н все еще не рассказано самое главное - то, о чем узнала и услышало Марина от своих товарищей-самарцев, от приезжих из Питера рабочих Путнловского завода.
   - Приезжал Иван. Помните Васиного друга? Он и сейчас работает на Путиловском вместе со старшим братом. Питерские рабочие уверены, что революция начнется именно в этом городе. Иван говорил, что там все время проходят забастовки, народ не может забыть Кровавого воскресенья... Рабочие держат непрерывную связь с харьковскими рабочими и с другими... В общем. Иван много интересного рассказал... Ну, на фронте вы знаете, как дела идут. Говорят, что среди солдат часто вспыхивают возмущения... Во дворце вообще потеряли голову. Царица во все вмешивается, сама назначает министров из числа своих приближенных, царь, по слухам, находится в полной растерянности, а тут еще в Питере начался настоящий голод... Одним словом, под троном дрожит земля, торжественно закончила Марина и тут же озабоченно спросила Леню: - А что у нас? Мне передавали, что к нам на хутор должен приехать железнодорожник и привезти шрифт, необходимо возможно скорее наладить выпуск рабочего листка. Ты не узнавал, почему этого железнодорожника до сих пор нет?
   - Я узнавал, но из Шепетовки никого не было. Надо было б связаться с Гафуровым, - смущенно ответил Леня, почувствовав строгие нотки в голосе матери.
   - С Гафуровым? - сморщила лоб Марина. - Это же фамилия нашего Малайки...
   - Ой, мама! Ты же не знаешь, что они нашлись! Нашлись, нашлись Лина и Малайка! - громко зашептала Динка, - Ты понимаешь, он теперь такой важный, наш Малайка... Вот пусть Леня расскажет!..
   И снова начались бесконечные рассказы, надежды и предположения. Прервала этот разговор Марьяна: она принесла горячий борщ, гречневые лепешки, молоко... Выкладывая все это на стол и целуя Марину, Марьяна сообщила, что Ефим, мабуть, не придет, бо его вызвал Дмитро, там чего-то случилось на селе с солдатом.
   - Не знаю уж, чего там, только без моего Ефима нигде не обходится, зараз люди бегут к нему, - с гордостью добавила Марьяна и, собрав пустые горшки, ушла.
   Обед показался Динке особенно вкусным. За столом все время чувствовалось присутствие матери. Никто не ломал хлеб, не вырезал себе румяную корочку, тарелки не летели из конца в конец, было уютно, чисто и тихо. От усталости и множества впечатлений у Марины слипались глаза.
   - Маме нужно отдохнуть с дороги, - сказала Мышка.
   - Сейчас все приляжем и отдохнем, - согласилась Марина.
   После обеда Динка забралась к маме на кровать.
   - Ну, так что же с Хохолком? - тихо спросила Марина. - Сказала ты ему вашу новость? Может быть, напрасно?
   - Нет, мама, если бы я не сказала, он бы еще больше страдал. Я не хотела унижать его страданием.
   - Разве страдание унижает? Конечно, ему нелегко лишиться своей подружки, но он еще мальчик. А вообще мне кажется, ты слишком поторопилась, Диночка.
   - Так было надо, мама... Когда человек страдает, все его жалеют, а жалость унижает, она всегда унижает. Я не хотела этого, мама. Пусть лучше он уйдет. Когда у человека большое горе, он должен быть один...
   - Не знаю, мне кажется, что в горе необходимы друзья, - сказала Марина.
   - Нет-нет... Жалость унижает... Хохолок один, но он знает, что я с ним. Он знает, что каждую минуту я думаю о нем... Не будем больше говорить об этом, мама.
   Марина крепко обняла дочку. Она не могла еще решить, правильно или неправильно поступила Динка.
   "Не всякий может так рубить с плеча..." - подумала она, закрывая глаза.
   Глава сорок восьмая
   КУЛАКИ ЗЛОБСТВУЮТ
   Ефим пришел только поздно вечером.
   - Где это вы пропадаете, Ефим? - спросила, поздоровавшись, Марина.
   - Да пришлось на село сходить. Просят люди, ничего не поделаешь, скручивая цигарку, сказал Ефим.
   - А что же там такое? - заинтересовалась Марина.
   Ефим помял в пальцах тугую цигарку.
   - Да злобятся кулаки, нет от них спокоя. И всё из-за этих панских коров. Вчера забежал ко мне Дмитро. "Идите, дядько Ефим, солдата выручать". А тут у них такое дело получилось. Выгнала Ульянка корову пастись за околицу. Ну, пасет вдоль дороги, а Матюшкин Федор послал батрака Прошку. "Займи, говорит, Ульянкину корову, она в мой огород лазила". Ну, Прошка за корову, а Ульянка подняла крик. Сбежались бабы. И солдат тут, Ничипор Иванович, как раз у Горпины дижку чинил. Схватил он свои костыли и пошкандыбал на этот крик. А Матюшкин уже ворота открыл, чтоб Ульянкину корову, значит, в свой двор завести. Ну, Прошка ведет, а бабы отымают. Вмешался тут и солдат, отогнал Прошку костылем. Бабы за корову да бежать, а Матюшкин - на солдата. Ну конечно, человек безногий, а тут на помощь Федору и брат Семен прибежал. Втащили они этого солдата к себе во двор и давай его костить: ты, говорят, такой-сякой, дезертир, у нас, говорят, свидетели есть, как ты новобранцев против войны подучал, ты, говорят, против царя и отечества агитацию ведешь, мы на тебя в полицию донесем... Ну и пошло слово за слово. Солдат, конечно, не сробел да на них: "Ваше, говорит, поганое племя напрочь истреблять нужно!" Да батрака Прошку начал стыдить. Ну, заперли они его в сарай, а бабы - ко мне. И Дмитро прибежал. Ничипор-то у Дмитра в хате живет, и дружатся они очень. Ну, пришлось собрать кой-кого из мужиков; бабы тоже набегли. А Матюшкины заперли ворота, и конец! "Мы, говорят, вашего солдата зараз в полицию предоставим". А Семен уже и лошадь запряг. Ну ладно. Отошли мы с мужиками и бабам велели разойтись. А как только посадили они солдата на бричку да открыли ворота, мы во двор. Обкружили тую бричку, отбили солдата. А Матюшкины мимо нас да в полицию! Вот и думай, куда теперь солдата девать. К Дмитро нельзя, потому Матюшкины знают, где солдат квартирует. В селе тоже оставить нельзя. Ну, взял я его пока в свою хату, но у меня тоже небезопасно. И так бросить нельзя... Ведь полиция заберег, Матюшкины сунут кому надо гроши, вот и пропал солдат, загонят в тюрьму, да еще изобьют калеку...
   Ефим глубоко затянулся и покачал головой.
   - У меня Марьяна голосит: ты, говорит, из-за чужих людей и сам пропадешь. А мне совесть не дозволяет бросить человека в беде. Вот и думай, как быть...
   - Думать-то нечего, - сказала Марина. - Давайте его к нам, а потом сообразим что-нибудь. Ведите сейчас, Ефим, вечером никто не увидит. Мы его накормим - и на чердак спать. К нам полиция не придет!
   - Конечно, Ефим, пусть он перебудет у нас! - сказал и Леня. - На чердаке сено, мы ему туда отнесем одеяло и подушку, только чтоб курил осторожно.
   - Ну, это он знает! Это, конечно, хорошо бы, а то у меня небезопасно, заторопился Ефим.
   - Ведите, ведите! - еще раз повторила Марина.
   Ефим ушел.
   - Завтра мы с Леней уедем в город, а этот солдат пусть сидит на чердаке, чтоб его никто не видел. Там светло, дверь открыта. Динка отнесет ему утром еду, - озабоченно сказала Марина.
   - Ох, мама! Скоро уже осень, мы все уедем, а как Ефим останется? Его Павлуха так ненавидит, Марьяна не зря беспокоится, - сказала Мышка.
   - У Ефима ружье есть, и потом пан пригрозил Павлухе... - начала Динка
   - Ну, пан пригрозил да уехал! - отозвался Леня.
   - Я думаю, нам тоже перед отъездом придется принять какие-то меры. А что, Дмитро не может поселиться у Ефима хотя бы на зиму? - спросила Марина.
   - Нет, мама! Дмитро ведь осенью будет свадьбу справлять: они с Федоркой друг на друге женятся! - сообщила Динка.
   - Друг на друге! - засмеялась Марина. - Ну ладно! Вон Ефим ведет уже этого солдата. Как его зовут?
   - Ничипор Иванович, - шепотом подсказал Леня.
   - Ну вот, веду гостя до вас, - сказал Ефим, пропуская вперед солдата. Знакомься, Ничипор Иванович!
   Солдат подал всем руку и сел. Огня на террасе не зажигали.
   - Наделал я вам хлопот, - стесняясь, сказал солдат.
   - Ну, какие хлопоты! Живите, не беспокойтесь, а там мы что-нибудь придумаем, - сказала Марина.
   - Ничего, земля велика, я, может, уеду куда. А этим гадам, извиняйте за выражение, недолго нам холку тереть. Вот придут с войны хлопцы, тогда другое будет...
   Солдат неожиданно разговорился.
   - В деревнях народ темный, но и тот свое право понимает. Вот тут отправляли из села новобранцев, и я был. На проводах, значит. Хлопцы все молодые, солдатских щей не хлебали. Вот я им говорю: чью землю от врага защищать будете? Панскую? Ну ладно! Был и я такой же, как вы. Шел, сражался, голодный, разутый. А за что сражался? Пришел назад калекой, без ноги. Ну пойду я сейчас к пану, скажу: я, пане, вашу землю защищал, за ваши богатства да за именья дрался, а кто ж теперь меня, калеку, на работу возьмет? Ну? Что мне пан на это скажет? У меня, скажет, батраков с руками, с ногами хватает, а ты отвоевался, солдат, иди проси милостыню. Вот, говорю, хлопцы, надо вам тоже мозгами пораскинуть да умных людей послушать... - Солдат говорил спокойно, светлые глаза его из-под бровей смотрели на всех внимательно и серьезно. Многому научит война да еще госпиталь, кто туда попадет. Везде есть умные, понимающие люди...
   Разговор с солдатом затянулся допоздна.
   Потом Леня отнес на чердак кошму и подушку, помог солдату подняться по ступенькам лестницы.
   Утром Марина с Леней уехали. Мышка поехала с ними, чтобы до госпиталя заглянуть на городскую квартиру.
   - Я постепенно там все приберу, мама, все равно скоро переезжать, да и надоело мне здесь жить. Этим летом только и слышишь то про Павлуху, то про кулачье - нет, уж это не житье! - жаловалась она матери, подъезжая к городу.
   - Рано еще переезжать. Ну что делать в такую духоту и жару на городской квартире? Динка будет бегать к Днепру, начнется новое беспокойство. Нет уж, посидим еще на хуторе. Здесь воздух один чего стоит, - ответила Марина.
   Глава сорок девятая
   ОТЪЕЗД ЛЕНИ
   На другой день Леня собирался уезжать: его снова посылали с поручением к железнодорожникам. В городе Марина узнала, что о том товарище, который должен был привести шрифт, ничего не известно, поэтому решили срочно послать Леню.
   - Ну вот, не успели мы полюбить друг друга, как ты опять уезжаешь, - ныла Динка.
   - Так я же не сам еду, меня посылают, - складывая свой чемоданчик, говорил Леня. - Я же по делу. И только на два-три дня. Ты даже не успеешь соскучиться, как я вернусь назад, - успокаивал подругу Леня и, вспомнив, как утешал он ее в детстве, вытащил из кошелька серебряные монетки. - Вот, держи! Поедешь на станцию - съешь мороженого! Сколько хочешь съешь, только не объешься!
   - Нет-нет! Я не объемся, душа меру знает! - обрадовалась Динка и, держа на ладони серебряные монетки, быстро подсчитала: два шарика шоколадных, два сливочных! - А это возьми, тебе же на дорогу дали!
   - А что мне надо? Билет в кармане, доеду! Бери, бери... Купи шоколадку. Сегодня жарко, выпьешь ситро...
   Но Динка решительно сунула ему лишние монетки в карман.
   - Тебе тоже жарко. Сам выпьешь ситро. - Прощаясь, она крепко обняла Леню.
   - Дина, не висни у него на шее! - недовольно сказала Марина.
   - Почему это "не висни"? Раньше висла, так никто не замечал, а теперь, когда у меня есть причина...
   - Какая причина? - не поняла мать.
   - А вот такая, что я невеста! - заявила Динка.
   - Тьфу ты господи! Так невеста все-таки стесняться должна.
   - Подумаешь, стану я притворяться! Ведь он сейчас уезжает! Пожалуй, простесняешься, так и не простишься!
   - Ну что это - взрослый человек? - развела руками Марина. - Глупышка, и все!
   - "Глупышка, глупышка"... Сами вы хорошие! Другие рады спихнуть со своей шеи, расхваливают свою невесту, а вы меня только дурочкой делаете в глазах Лени и всякие палки в колеса ставите! - обозлилась Динка.
   Леня расхохотался. Мышка от смеха поперхнулась молоком. Марина покачала головой и с огорчением посмотрела на Леню:
   - Ну что ты хохочешь? Ведь ей уже не семь лет, чтобы болтать такие глупости!
   - Ничего, мама, ничего! Я ее за это и люблю! - все еще смеясь, сказал Леня.
   - Ну, если именно за это... - язвительно улыбнулась Марина и, взглянув на часы, заторопилась: - Собирайся, собирайся, а то еще опоздаешь! А ты, Дина, пожалуйста, не ходи провожать! Нечего там на дороге устраивать свои сцены! Невеста! - уже строго прикрикнула Марина, и все замолчали.
   Когда Леня ушел, Динка побродила по саду, побренчала в кармане монетками и, вспомнив про мороженое, облизнулась.
   "Сейчас поеду, наемся с горя. Ой сколько еще у меня недостатков, подумала она. - Ни один взрослый человек не будет с горя есть мороженое. Но я все-таки поем, потому что сегодня очень жаркий день!" Динка представила себе шоколадные и сливочные шарики на запотевшем стеклянном блюдце и побежала за Примой.
   - Куда это? - недовольно спросила Марина, когда Динка подвела лошадь к крыльцу.
   - Так... развеюсь немножко... - со вздохом сказала Динка, принимая на себя печальный образ невесты, которая только что рассталась с любимым человеком.
   Обманутая Марина посмотрела ей вслед.
   - Похоже, что Динка действительно очень переживает Ленин отъезд! - сказала она подошедшей Мышке.
   - Да что ты, мама! Вот увидишь, вернется как ни в чем не бывало! Просто она любит из всего создавать трагедии!
   - Никогда я не могу понять, как это в ней уживается: какая-то большая душевная глубина с полным легкомыслием, ум с глупостью, - медленно сказала Марина. - На свете не найдется двух людей, которые были бы о ней одинакового мнения. Один обязательно будет считать ее вчень глупой, другой - очень умной. Во всяком случае, в пятнадцать лет можно быть уже серьезной!
   - Мы сами поощряем ее, мама. Вася всегда говорил... - начала Мышка.
   - Анжеленок! - мягко прервала ее мать; в минуты огорчения она называла Мышку этим ласкательный уменьшенным именем. - Я не воспитывала Васю. И не хочу, чтобы ты думала и говорила его словами. Старайся всегда оставаться самой собой. Для Васи Динка закрытая книга. Может быть, он видит только одну страничку, и ему кажется, что этого вполне достаточно. Вася смешивает Динку со всеми детьми вообще, а в Динке много есть такого, что не всегда свойственно детям. Но, конечно, она легкомысленна. Я в пятнадцать лет была уже серьезной девушкой! - неожиданно закончила Марина.
   Глава пятидесятая
   ПРИЕЗЖИЙ
   С тех пор как Динка получила седло, красивую уздечку и тоненький хлыстик с ремешком, надевавшийся на руку, поездки ее верхом приобрели особый смысл. Динке правилось воображать себя лихим наездником, приподниматься на стременах и, пригнувшись к гриве лошади, зорко глядеть вдаль. Перед каждым таким выездом она тщательно чистила Приму, расчесывала ей гриву и любовалась поблескивающими на ее лбу бляшками из черненого серебра.
   - Ах, Прима, какая ты красавица! - в восторге говорила Динка.
   Вспомнив, что когда-то Прима участвовала в скачках с препятствиями, Динка часто заставляла ее теперь брать мелкие барьеры, перескакивать через рвы.
   - Не бойся, Прима, не бойся, голубонька, - ласково шептала она, наклоняясь к уху лошади и чувствуя, как у ней самой замирает от страха сердце.
   Прима не боялась. Настоящее седло, туго укрепленное на ее спине, стремена, упирающиеся в ее гладкие бока, напомнили Приме чудесное время ее молодости и как бы вернули ей достоинства скакового коня, бравшего призы на скачках. Она выступала теперь так важно, грациозно поднимая тонкие ноги с начищенной до блеска шерстью, так красиво сгибала свою крутую лебединую шею, что каждый встречный невольно останавливался и глядел ей вслед.
   А Динка, переходя с рыси на галоп, бешено мчалась по лесной дороге. Иногда в сумерках леса причудливые тени от деревьев казались ей длинными крючковатыми руками, преграждающими путь в лесное царство, тенистые уголки под разлапистыми елями - глубокими норами неведомых зверей, молодые осины и белые березы, выступающие из темноты, наполняли ее сердце таинственной жутью и дерзкой отвагой...
   - Бурный поток, чаща лесов, голые скалы - вот мой приют... Вперед, Прима! - кричала она в такт галопа, прижимаясь разгоряченным лицом к шее лошади.
   Послушная Прима, словно чувствуя, как бьется сердце ее, седока, вихрем пролетала через лес и, завидев впереди тусклые огоньки станции, переходила на плавную рысь.
   Единственное упрямство, которое проявляла эта умная лошадь, заключалось в том, что, когда Динка, накатавшись вволю, поворачивала назад. Прима шла уже только домой, и заставить ее свернуть с знакомой дороги было почти невозможно.
   * * *
   На этот раз Динка выехала рано. Красное зарево заходящего солнца низко стелилось за деревьями. День был очень жаркий, в душном стоячем воздухе не шевелился ни один лист, отяжелевшие от зноя ветки клонились к земле.