Осеева Валентина. Васек Трубачев и его товарищи

   — Как хорошо, Мазин! Как будто и войны нет. — Петька придвинулся поближе к огоньку и уютно свернулся калачиком на траве. — Пойдем утром!
   — Куда «утром»! Третью ночь шатаемся… Ребята ждут, вставай! — заворчал Мазин.
   Петька со вздохом поднялся.
   Река здесь была широкая, спокойная. Мазин долго стоял, соображая, в какую сторону надо идти.
   — Пойдем по течению, — решил он.
   Шли по берегу.
   Луна еще не всходила, но в лесу уже залегла ночь. Высокий очерет с коричневыми бархатными головками мягко шелестел; в воду шлепались с берега крикливые лягушки. От усталости не хотелось говорить.
   Вдруг с реки донеслись тихие голоса, раздался плеск весел. Ребята увидели лодку. В ней сидели три гитлеровца. Над водой вспыхивали огоньки их сигарет.
   — Пусть проедут, — шепнул Мазин.
   Мальчики спрятались в камышах. Теперь им никак нельзя было вылезти, не обратив на себя внимания. Мазин вытянул голову и прислушался. Из лесу донесся стук топора. Привыкнув к темноте, острые глаза Петьки различили среди редких деревьев немецкие палатки.
   — Надо удирать… — прошептал он, прижав губы к уху товарища.
   Но лодка причалила неподалеку от них; гитлеровцы не спеша вытащили ее на песок и ушли по тропинке в лес, к палаткам. Шагов их не было слышно. Прошли они дальше или остановились где-нибудь за деревьями, мальчики не знали. Вылезать было опасно. Они стояли в камышах по колено в воде и наблюдали за берегом. У обоих возникла одна и та же мысль. Петька, тихонько толкая товарища, указывал на лодку, в ответ Мазин крепко сжимал его локоть. В темноте кусты орешника сливались в густую массу. Мазин поднял гладкий камешек и изо всех сил пустил его в лес. Камешек прошелестел по веткам и шлепнулся на землю. На шум никто не откликнулся. Тогда Мазин осторожно раздвинул камыши, окунулся в воду и пополз, цепляясь руками за мелкое дно. Петька последовал за ним. Лодка, врезавшись носом в песок, тихо покачивалась на волнах. Руки мальчика коснулись ее гладкой, просмоленной кормы, потом ухватились за борта.
   — Тащи! — шепнул Мазин.
   Мальчики, стоя на коленках в воде с двух сторон лодки, потащили ее с берега. Песок заскрипел… Мазин остановился… Потом кивнул головой Петьке… Песок снова заскрипел, лодка сползла на воду, повернулась носом по течению и стала медленно удаляться от берега. Мальчики плыли рядом, держась за ее борта. Петька вскарабкался первый, осторожно вложил в уключины два весла. Мазин мокрым мешком плюхнулся на дно, молча поменялся с Петькой местами и взял весла. Всходила луна. На всякий случай ребята старались держаться ближе к берегу — чернота кустов закрывала лодку. Ошеломленные и счастливые своей удачей, оба молчали. Лодка шла медленно, обтирая бока о кусты, прячась под ивовыми ветками, скрываясь в камышах. Берега стали меняться, река вдруг повернула и выбежала на луг. На лугу стояли стога сена.
   — Смотри в оба! — шепнул Петьке Мазин.
   Луна спряталась за тучу. Наступила темень. Мазин выехал на середину реки. Лодка бесшумно понеслась по течению. Впереди снова начинался лес.
   — Петька! — окликнул Мазин товарища.
   Петька ответил ему радостным мычанием.
   Становилось холодно, с одежды стекала вода.
   — Надо выжать рубахи и штаны, — сказал Мазин. — Эх, котелок на берегу бросили из-за этих чертей!
   — Зато лодка у нас! — радовался Петька.
   Одежду крепко отжали, с трудом натянули опять штаны и рубахи. Петька улегся на дне лодки и свернулся калачиком.
   — Куда мы едем, Мазин? — равнодушно спросил он.
   — «Куда, куда»! На кудыкину гору!
   — А ты ж говорил, что в речках хорошо разбираешься!
   Мазин промолчал. Петька закрыл глаза, согрелся и заснул. Глаза у Мазина тоже закрывались, но он изо всех сил боролся со сном.
   Над рекой медленно вставал рассвет. На берегу сонно и нежно попискивали птицы. От воды поднимался легкий туман. Показалось и скрылось какое-то село с белыми хатами. Выросли из тумана неподвижные высокие тополя, мелькнула на пригорке утонувшая в вишняке пасека. И снова загустел на берегах лес…
   Лодка плыла и плыла, уносимая течением неизвестно куда.
   Неожиданно выступила громадная тень полуразвалившейся мельницы. Неподвижно торчало занесенное илом мельничное колесо. Река в этом месте сильно суживалась и, обегая колесо, с гулким шумом падала вниз с позеленевших от времени бревен плотины. Лодка с разбегу врезалась носом в берег. Мазин вскочил. Петька протер кулаками глаза. Оба вылезли из лодки, тревожно оглядываясь.
   — Старая мельница, — шепотом сказал Мазин. — Постереги лодку, а я разузнаю, что там.
   Он, пригнувшись, побежал к мельнице. Старая, почерневшая от дождей и времени, она тяжело накренилась над водой. Заросшая мохом крыша осела, из нее торчали голые балки. Узкие окошки с выбитыми стеклами покосились набок.
   Ступеньки глубоко вдавились в землю и буйно заросли крапивой. Наглухо забитая досками дверь давно не открывалась. Везде было тихо. Мазин осторожно обошел мельницу со всех сторон. В одном месте трухлявые доски разъехались, и в стене зияла черная дыра.
   «Не мудрено было пану повеситься тут», — усмехнулся про себя Мазин. И вдруг замер от неожиданности и удивления. Перед ним стоял Игнат.
   — А ну, поверни назад, хлопче! — тихо и внушительно сказал он.

* * *

   Петька, оставшись один, недолго сидел в кустах. Любопытство мучило его.
   — Мазин! Мазин! — тихонько звал он товарища, не смея самовольно покинуть наблюдательный пост.
   Мазин не откликался. Терпение Петьки лопнуло. Он вылез из кустов и решительно направился к мельнице. Но внезапно выросла перед ним крепкая, коренастая фигура Федьки Гузя. Он стоял, широко расставив ноги, и таращил на Петьку круглые светлые глаза:
   — Ты чего тут?
   — Мельницу хочу посмотреть, — сказал Петька и, небрежно покачиваясь, свернул вправо, пробуя обойти Гузя.
   Но Федька тоже двинулся вправо. Петька забрал влево — Гузь подался влево и еще шире расставил ноги.
   — На мельнице пан повесился! — сказал он, делая страшные глаза.
   — И сейчас висит? — вежливо осведомился Петька.
   — И посейчас там.
   — Вот я и хочу на него посмотреть. Сроду не видел панов — ни живых, ни мертвых, — заявил Петька, решительно наступая на Гузя.
   Федька заложил два пальца в рот и издал короткий свист.
   Петька вспылил:
   — Ты чего свистишь? На кого намечаешься? Думаешь, испугал? А ну, тронь! Он боком подскочил к Федьке и уперся плечом в его плечо. — А ну, тронь!
   Гузь громко задышал ему в ухо, но не отстранился.
   Петька крепче нажал на его плечо.
   — На мельницу не пущу! — рявкнул Гузь, засучивая рукава и переходя в наступление.
   Оба подпрыгнули и, обхватив друг друга поперек туловища, покатились в траву. На драку выбежали два мальчика. Один был Мазин, другой — Игнат Тарасюк. Игнат Тарасюк глянул на катающихся по траве ребят, спокойно зачерпнул шапкой из реки воду и вылил на головы дерущихся. Петька и Гузь отскочили друг от друга, фыркая и отряхиваясь.
   Петька бросился к Мазину:
   — Я им дам! Они меня на мельницу не пускают! Небось к нам в Слепой овражек ходят. Ихняя, что ли, мельница? Пойдем, Мазин!
   Он рванулся вперед, но Мазин схватил его за руку.
   С другой стороны снова выросли Гузь и бледный, но решительный Игнат.
   — Нечего тебе на мельнице делать. Я сам раздумал туда идти, — сказал Мазин.
   — Почему это? Я хочу посмотреть! — не сдавался Петька.
   — Ладно, поворачивай! — Мазин взял Петьку за плечи и повернул его назад.
   Петька искоса взглянул на товарища и замолчал. Игнат дружески улыбнулся Мазину и как ни в чем не бывало сказал:
   — А вас ребята ожидают. Василь говорил, что если сегодня не придете, то сам пойдет вас искать.
   — Придем, — растерянно ответил Мазин.
   — А что, не слыхать ничего про вашего Митю? — с сочувствием спросил Игнат.
   Но Мазин не ответил. Он думал о мельнице.
   Игнат беспокойно оглянулся, снял с головы кубанку и сверкнул на Гузя сердитыми глазами.
   — Они ж на лодке подъехали, — словно оправдываясь, сказал Федька.
   — А где ж это вы лодку взяли? — заинтересовался Игнат, только теперь заметив спрятанную в кустах лодку.
   — У фашистов отняли! — похвалился Петька, победоносно глядя на Гузя.
   — У фашистов? Не врешь? — Федька вытянул шею и с уважением поглядел на недавнего врага.
   — А что нам врать? Пустяк дело! — хорохорился Петька.
   Игнат быстро оглядел лодку и, поманив пальцем Мазина, тихо сказал:
   — Вы вот что: уходите отсюда… Понятно? А лодка нам останется…
   — А вам зачем? — поинтересовался Мазин.
   Игнат вздохнул:
   — Да так… може, сгодится на что-нибудь… рыбу ловить…
   «Знаю я зачем», — подумал Мазин.
   — Бери, если надо, — тихо сказал он Игнату.
   Игнат снова наклонился к лодке.
   Федька торопливо объяснял мальчикам дорогу. Показал ближнюю тропинку.
   — Мазин, а лодка? А лодка как же?.. — заволновался Петька.
   Мазин нетерпеливо оборвал его:
   — Когда я что-нибудь делаю…
   — Ну?
   — Значит, делаю!
   Петька пожал плечами. Он привык понимать своего друга с полуслова, но сейчас он ничего не понимал. Спорить же было бесполезно.
   Поднявшись в гору, Мазин оглянулся. На берегу никого не было. Туман рассеялся, и старая мельница была хорошо видна. Она стояла черная, заброшенная, низко накренившаяся к воде. Все казалось в ней пустынным и неживым…
   Но это только казалось.
   Мазин не мог видеть, что внутри мельницы, на чердаке, в туманном свете, падающем из слухового окна, стоял на коленках перед ящиком Коноплянко и что-то быстро прилаживал.
   Рядом с ним, примостившись на бревнах, сидела учительница из Ярыжек. В руках у нее был блокнот и карандаш.
   «Говорит Москва! Говорит Москва!» — раздался спокойный голос диктора.

ДНЕВНИК ОДИНЦОВА

10 июля

   Дорогой мой дневник! Ничего я не пишу теперь. Что ни подумаешь написать, все нельзя. Мы живем у дяди Степана. Он очень строгий и бранит нас иногда, если заслуживаем, но зато и жалеет нас. Совсем мы были бы сиротами без Мити, если бы не он. Добрый и, главное, на папу моего очень похож. А больше всего я полюбил его за то, что он один раз взял на колени Жорку и стал с ним шутить, а я тут же стоял. Ребят никого не было. Тогда он посмотрел на меня, спустил Жорку на пол, а меня обнял и говорит: «А теперь я с другим сыночком посижу. Ну, рассказывай, Коля, что у тебя на душе». Я стал про родителей говорить, а он слушал и все спрашивал… И мы так долго, долго вдвоем сидели! Вот какой дядя Степан! Если бы враги на него напали, я бы умер, а защитил его. И Трубачев тоже, и все наши ребята.
   Хорошие тут люди, только ни о ком писать нельзя. Придется кончать дневник. Я с Трубачевым советовался, — он говорит, что когда все кончится и мы победим, то тогда все вспомним и запишем. А пока мы тоже хвебухведем хвебохверохветься хвес хвефахвешихвестахвеми.
   Хвекохвеля Хвеохвединхвецов.

Глава 32.

НА ПАСЕКЕ

   Залаял Бобик. На крыльце стояла женщина и, прикрыв глаза рукой, смотрела на подходившего Васька:
   — Ты к Матвеичу?
   Васек остановился около крыльца.
   Бобик прыгал на него, лизал ему щеки, нос.
   — Знает, видно, тебя собака?
   — Знает.
   Васек не решался сказать, что пришел к Матвеичу, и молча играл с Бобиком, разглядывая незнакомую женщину. У нее было круглое лицо с глубокими складками около губ. Темные косы, обернутые в два ряда на голове, серебрились сединой, голубые глаза смотрели вопросительно. Из вышитых рукавов украинской рубашки были видны большие спокойные рабочие руки. Серый нитяный платок покрывал ее плечи; прячась от солнца, она набрасывала его на голову, завязывая узелком под мягким подбородком.
   — Матвеич сейчас придет. Садись.
   Она села на крыльцо. Васек тоже присел на нижней ступеньке, не смея пройти в хату.
   — Я — Оксана. Слыхал обо мне? — просто сказала незнакомая женщина.
   Васек радостно удивился:
   — Это вы? Сестра Сергея Николаевича? Моего учителя?.. Я слышал, я еще давно слышал!
   — От Сергея Николаевича слышал?
   — От всех слышал!
   — А от учителя своего слышал? — настойчиво спрашивала Оксана.
   — Ну да! Он всем нам говорил, что у него сестра Оксана… то есть тетя Оксана… есть… — запутался Васек.
   Женщина засмеялась. От голубых глаз ее протянулись к вискам тонкие морщинки.
   — Это я тебе тетя. А учителю твоему — сестра. Я его маленьким еще помню, он на моих руках рос. — Она пригладила волосы, грустно улыбнулась. — Большим-то и не видела никогда.
   Ваську стало жаль ее:
   — Он хороший… Строгий такой… .и ласковый. Сильный… ужас! Просто силач!
   — А маленький худой был, легонький. Бывало, выйду с ним на крыльцо, зовут меня девчата на улицу песни петь, а он уцепится руками за мою шею — не оторвешь… — Оксана вздохнула. — А какой уж теперь стал, и не знаю — не довелось повидаться… — Она расправила на коленях юбку, поглядела на свои руки. — Рубашку ему вышила. Может, он такую-то и носить не будет — городской стал.
   Ваську захотелось сказать ей что-нибудь очень хорошее.
   — Будет, будет носить! Я знаю! Он любит всякое… ну, вышиванье, что ли… Девочек за это хвалил. И сам себе галстук сделал, нам в классе показывал! — заторопился он.
   — Негде носить. Он, наверно, на фронте теперь. Врага бьет. Какая ему рубашка сейчас, куда наряжаться! — сказала Оксана. — У нас у всех одно и на уме и на сердце.
   Васек спрятал между колен свою тюбетейку. В ней хрустели зашитые бумажки.
   — А Николая Григорьевича нет? — осмелился спросить он.
   — Есть, — кратко ответила Оксана, не приглашая его в хату.
   Наступило молчание. За дверью задребезжала посуда. Васек взглянул на Оксану.
   — Тебя Васьком звать? — спросила она, хмуря брови.
   — Васьком.
   — Хорошо вас воспитывают! В строгости… На примере… — Она понизила голос: — Отец у тебя с билетом?
   — Он машинист — ему без билета можно.
   Оксана наклонила голову, как бы разглядывая Васька:
   — Не понимаешь разве, о чем говорю?
   Васек вспыхнул, догадался.
   — Нет, понимаю… Он давно уже… еще я не родился, — поспешно сказал он.
   — Тише говори! Ищут враги коммунистов — вешают, расстреливают, живых в огонь бросают! Скажешь про кого — погубишь человека. Ненароком погубишь, — строга заговорила Оксана, наклоняясь к Ваську. — Матвеич не любит, кто болтает. Болтун с предателем по одной дорожке ходят…
   Васек испугался:
   — Вы спросили — я и ответил.
   — Не всякому отвечать — кому в ответ и помолчать. Я спрошу, другой спросит… — Она пытливо вглядывалась в лицо Васька.
   Он почувствовал к ней неприязнь: «Сама спрашивала — и сама болтуном ругается…»
   — Я тебя учу, а не ругаю, — ответила на его мысли Оксана. — Матвеич тебя любит. И отец любит. А любовь от доверия… — Она положила на голову Ваську руку, пригладила назад чуб. — Лоб у тебя большой, чистый. В отца?
   — Оксана! — послышался из хаты голос Николая Григорьевича. Он открыл дверь и, опираясь на палку, остановился на пороге. — А, Васек пришел!.. Что ж ты не скажешь?
   — Да мы за разговором тут, слово за слово…
   — Познакомились? — улыбнулся Николай Григорьевич.
   — А мы и были знакомы. Он про меня слышал, я — про него. Что говорили, то и есть. Славный хлопец! — сдержанно похвалила Оксана.
   Старик закивал головой:
   — Ну, я рад, что он тебе понравился! Я так и думал.
   Васек вздохнул.
   «А все-таки она сердитая какая-то… — подумал он про Оксану. — Ее и Николай Григорьевич, видно, боится».
   Они вошли в хату.
   Васек заметил, что в кухне что-то изменилось. За печкой, где были полати, стоял теперь шкаф с посудой. Он хотел спросить, кто его сделал, но подумал, что лучше не спрашивать, а то Оксана еще и любопытным назовет.
   Скоро пришел Матвеич. Он был веселый, потирал руки, командовал:
   — Садись за стол, командир!.. А ну, Бобик, до перелазу, живо! Живо, живо забирай свой хвост, а то дверью прищемлю! — Он закрыл за Бобиком дверь, придвинул к столу табуретку. — Ну, рассказывай! Да не бойся — Оксана своя. Кто на пасеке у Матвеича — тот свой. Чужой тут голову сломит.
   Оксана закрыла окно, опустила занавеску. Васек снял тюбетейку, протянул ее Матвеичу:
   — Вот тут у меня все.
   — Зашил?.. — подмигнул Николай Григорьевич. — Смотри, Матвеич, зашил!
   — Как надо! — важно подтвердил Матвеич, распарывая подкладку. — Комар носу не подточит!
   Оксана обняла Васька.
   — Рассердился на меня — и хорошо! Значит, к пользе. Значит, запомнишь слова мои, — ласково шепнула она ему на ухо.
   Матвеич разложил на столе Севины бумажки.
   На этих бумажках Сева записывал все, что ему удалось услышать или увидеть в штабе. Некоторые услышанные слова Малютин, затрудняясь перевести, вписывал прямо по-немецки.
   Матвеич обернулся к Ваську и удивленно спросил:
   — Это кто же у тебя работает?
   — Малютин, — сказал Васек и, оглянувшись на Оксану, стоявшую за его спиной, добавил с гордостью: — Сева у нас немецкий язык знает!
   И он начал шепотом рассказывать, какие поручения выполняет для него Малютин, как он слушает, что говорят в штабе, и передает ему, Ваську.
   Над столом склонились три головы. Глаза взрослых внимательно и серьезно разбирали Севины каракули. Трубачев дополнял их рассказами:
   — Фашисты собирают яйца, крупу, зерно… Говорили между собой, что на Жуковку повезут, в вагоны грузить.
   Оксана выходила на крыльцо, стояла на дорожке под окнами.
   С дружеским лаем промчался за хатой Бобик. Матвеич насторожился.
   Васек вскочил, прикрывая ладонью листки. Оксана вошла в комнату:
   — Свой.
   Из кухни выглянул Коноплянко.
   — Не бойся, не бойся! Это коноплянка прилетела, — засмеялся Матвеич, протягивая Коноплянко свою широкую ладонь и усаживая Васька на место. — Садись, садись, хлопчик!.. А ты с чем прилетел, а?
   — С лыхом чи с добыхом? — пошутил Николай Григорьевич.
   — С добыхом, — всерьез ответил Коноплянке и, подвинув табуретку, сел рядом с Трубачевым. — Поклон тебе, Васек Трубачев, от твоего вожатого!
   Васек задохнулся от счастья:
   — От… Мити?
   Коноплянко кивнул головой:
   — Беспокоится о вас Митя. Велел вам передать, чтобы вы крепче держались друг за дружку. Знает, что трудно тебе, Васек Трубачев, но надеется на тебя и на всех ребят. Велел никогда не забывать, что вы пионеры и должны быть верными своей Родине.
   Васек встал. Он не находил слов от радостного волнения. Коноплянко мягко улыбнулся ему и обратился к Матвеичу:
   — Свежий выпуск. Осилите?
   Он положил на стол листочки из блокнота.
   — Осилю! Осилю! — заторопился Николай Григорьевич, разглядывая листки.
   Коноплянко лег грудью на стол; на длинном, худом лице его выступил румянец, глаза засияли.
   — Драгоценный материал принес…
   Оксана позвала Васька:
   — Иди-ка сюда! Я твою копну состригу немножко. Ишь ты, какой дядя Туман! Рыжий да кучерявый, совсем оброс! — выводя мальчика в кухню, певуче проговорила она.
   Васек, взволнованный скупым сообщением Коноплянко, боясь спрашивать, медленно шел за ней, машинально оберегая от ножниц свой чуб.
   Оксана сняла его руку с головы.
   — Чуб твой при тебе и останется. Я за ушами колечки постригу. Садись-ка сюда. А то домой тебе скоро идти… Баба Ивга обедать наварила, коровку подоила, молочка нацедила… — Приговаривая, как над маленьким, Оксана подстригла Ваську волосы, дунула на пробор, поскребла ногтем кожу: — Чистая головка. Ступай, голубенок, вынеси волосы во двор да закинь их подальше. Ишь, золота у тебя сколько! — пошутила она, собирая с фартука остриженные кольца волос. — Ступай. Да много не думай. Порадовал тебя Коноплянко, сказал тебе слова бесценные, вот и береги их в сердце да помни: что мог, то сказал, а что не сказал, того не мог. Значит, и спрашивать не надо.
   Васек зарыл в кустах свои волосы, чтоб не разлетелись по ветру, и вернулся в кухню.
   — Уходить мне? — послушно спросил он Оксану.
   — Уходи. Завтра придешь под вечер. За кого из товарищей ручаешься — приводи. Настороже стоять будете. Понял?
   — Понял.
   Оксана дала Ваську горбушку хлеба, густо намазанную медом, проводила до перелаза, обобрала на его рубашке золотые волоски.
   — А то на шею попадут — колоться будут, — как о чем-то очень важном, шепотом сказала она.
   Васек не шел, а бежал домой, чтобы скорей передать товарищам слова Мити.
   Возле села он неожиданно встретился с Мазиным. Мальчики бросились друг к другу:
   — Мазин!
   — Васек!
   — Вернулись? — радостно сказал Васек. — А я боялся за вас.
   Лицо Мазина показалось ему особенно родным и близким. Обожженное солнцем, с чуть-чуть припухшими и покрасневшими веками и знакомыми щелочками глаз, оно было смущенным и ласковым.
   — У меня бы сердце разорвалось, если бы с тобой что-нибудь случилось, — добавил Васек.
   Мазин без слов сдавил товарища в своих объятиях.
   — Есть важная новость, — шепнул ему Васек. — Сегодня соберемся…

Глава 33.

ВАСЕК ТРУБАЧЕВ И ЕГО ТОВАРИЩИ

   В Слепом овражке было тихо и пустынно. По крутому склону, заросшему густым орешником, как паутина вилась тонкая проволока. Проволоку эту Мазин и Русаков еще в первые дни после прихода фашистов нашли около сарая, где сидел Митя, и опутали ею кусты, чтобы враги не могли застать собравшихся врасплох.
   Васек ждал товарищей. Все они приходили поодиночке, чтобы не привлечь внимания патруля. Собираться вместе становилось все труднее. Чтобы попасть в Слепой овражек, надо было миновать конюшню, в которой гитлеровцы устроили гараж, надо было идти огородами, куда солдаты нередко лазили за овощами.
   Один раз Васек, пробираясь между сломанными подсолнухами, увидел солдата. Фашист проводил мальчика ленивым, равнодушным взглядом, но от этого взгляда у Васька долго ползали по спине мурашки.
   «Вот-вот выстрелит… и убьет», — думал он, боясь оглянуться.
   Реже всех приходили в Слепой овражек Сева и Генка. У ворот школы стояли часовые. Мальчики могли пройти мимо них с ведрами к колодцу и там, вытаскивая воду, двумя-тремя словами перекинуться с товарищами; но уходить надолго было опасно. Трудно было пробраться из Ярыжек Игнату; Федька Гузь, связанный с Игнатом разными делами, являлся теперь тоже редко. Нужна была крайняя осторожность. После того как в селе появились листовки, расклеенные ребятами Трубачева, фашистские патрули то и дело расхаживали по селу.
   Сегодня Васек пришел первый и, сидя на коряге, с тревогой прислушивался к шороху кустов. Вот из орешника выглянула круглая голова Саши. Потом послышались осторожные шаги Одинцова. Справа треснул валежник, и из-под кучи хвороста вылез Мазин. За ним шмыгнул, как заяц, Петька. Степенно спустился в овражек Игнат. Последними пришли Генка и Сева. Наверху на страже остался Федька Гузь. Он зорко оглядывал каждый кустик, осторожно обходил овражек; поднявшись на цыпочки, вглядывался в даль.
   Предупрежденные об особой важности сегодняшнего сбора, ребята бесшумно заняли свои места. Старая коряга была похожа на корабль, причаливший к зеленому берегу.
   Сначала говорил Мазин.
   Ровным, бесстрастным голосом он рассказывал обо всем, что с ними случилось в эти дни, как в поисках Мити они зашли далеко в лес.
   Петька вскакивал, перебивал его, забегая вперед. Ребята боялись пропустить хоть одно слово. В том месте рассказа, где на лагерной стоянке были обнаружены следы лошади, волнение их достигло предела.
   — Это Митя проехал! Это он!
   Генка смотрел на всех счастливыми глазами.
   — Бинточки нашли! Бинточки! — кричал Петька. — Мазин плясал! Вот так!
   Он выбросил вперед ногу, присел и подпрыгнул вверх.
   — Корягу перевернешь, Петька! — хохотали ребята.
   — Перестань дурить!
   — Тише! По порядку давай… Мазин, дальше, дальше! Рассказывай, Коля.
   Васек остановил расшалившегося Петьку. Мазин стал рассказывать дальше: гитлеровцы на берегу, лодка, плывущая ночью по реке…
   Дойдя в своем рассказе до старой мельницы, Мазин вдруг смолк и, помолчав, добавил:
   — Все.
   — А что на мельнице? Что на мельнице? — спрашивали ребята.
   — А на мельнице Игнат был и Федька. Я сначала с Федькой подрался, а потом мы с Мазиным отдали им лодку и ушли, — закончил Петька.
   — Верно, — подтвердил Игнат.
   Когда все угомонились, Васек встал:
   — Ребята, вы слышали, что рассказал Мазин? Теперь скажу я… Только вы не перебивайте и не кричите. Первое… это… — губы у Васька дрогнули, — это… поклон вам от нашего вожатого Мити!
   Ребята ахнули, вскочили. Но Васек усадил их на место:
   — Митя велел нам всем передать, чтобы мы крепче держались друг за дружку, чтобы не забывали, что мы, пионеры, должны быть верными своей Родине и что он на нас надеется.
   Ребята заволновались.
   — Больше я сам ничего не знаю, — сказал Васек. — Эти слова мне передал один человек… Ребята, будем всегда помнить то, что сказал наш Митя!
   — Будем помнить! — тихо и торжественно повторили ребята.
   Васек оглядел поднятые к нему лица. Он увидел честное круглое лицо Саши, внимательные, зоркие глаза Одинцова, худенькое, нервное лицо Петьки, спокойное и напряженное лицо Мазина, синие встревоженные глаза Севы, карие пытливые глаза Генки и голубые простодушные — Грицька; увидел крепко сжатые губы Игната, его черные сросшиеся брови над строгими серыми глазами. Волнение сжало ему горло.
   — Ребята, вы все мои товарищи!.. Я за каждого из вас, как за себя, ручаюсь…