Осеева Валентина. Васек Трубачев и его товарищи

   — Да она здесь, недалеко… Пошли, Петька, покажем!
   Ловко объезжая деревья, ребята гуськом сходят на пруд, лесенкой поднимаются на противоположный берег и останавливаются под темной, развесистой елью, около глубокой заснеженной ямы.
   — Вот она, наша землянка!
   — Здорово сделана!
   — Вроде окопов! Можно отстреливаться отсюда. Раз! Раз! — Саша неловко съезжает в яму и под громкий хохот ребят проваливается до самого пояса. Лыжи его беспомощно торчат вверх.
   Ребята один за другим прыгают к нему и, толкаясь, начинают обстреливать снежками невидимого врага.
   — Бей, ребята, но санкам!
   Санки, брошенные посреди пруда, становятся мишенью.
   — Слушай команду! Приготовься!.. Пли! — разыгравшись, кричит Васек.
   От снега хрустят варежки, мороз начинает больно пощипывать пальцы. Ребята выбираются наверх и, подпрыгивая от холода, вытряхивают из валенок снег.
   — Нас морозом не возьмешь! А вот фашистам от нашего мороза плохо приходится. Верно, Трубачев?
   — Верно. Они не привыкли… Эх, здорово их от Москвы гнали! Мне один раненый рассказывал…
   — Это на Волоколамском шоссе, Васек?
   — Везде гнали. Их прямо тысячами уложили.
   — Теперь не сунутся больше!
   — Куда там!..
   — Наши бойцы грудью за Москву стояли!
   — Еще бы! Мы свою землю никому не отдадим.
   — От Сергея Николаевича давно писем нет, — вспомнив вдруг учителя, грустно говорит Одинцов.
   — Ребята, а может, и он Москву защищал? И где-нибудь стоял и смотрел в полевой бинокль, а? Ведь мы от Москвы недалеко все-таки, а? — с радостной надеждой в сияющих черных глазах, говорит Саша.
   Ребята не отвечают. Васек смотрит куда-то далеко за сугробы, за деревья, в глубь парка. Белая, закудрявившаяся от мороза меховая шапка, белые брови и ресницы и заиндевевший шарф под подбородком делают его похожим на елочного деда-мороза с синими-синими глазами и красными щеками. Ребята вспоминают о елке.
   — Пойдем! А то поздно уже, — говорит Мазин.
   — Постойте! — просит Сева. — Давайте закроем глаза, помолчим и потом сразу скажем, кто как чувствует: увидим мы еще Сергея Николаевича или нет?
   — Давайте, давайте!
   Ребята крепко зажмуривают глаза и секунду напряженно молчат, потом сразу, как по команде, радостно выпаливают хором:
   — Увидим! Увидим!
   — Ну, тогда — ура!.. За елкой! Пошли!
   — Стойте! А насчет Мити, и Генки, и Степана Ильича, и тети Оксаны как же? — спрашивает Саша. Ребята снова зажмуриваются:
   — Увидим! Тоже увидим!
   — Эх, вот счастье было бы! Скорей бы только нам победить Гитлера! Тогда все у нас будет: и школа будет, и Сергей Николаевич, и Митя, — мечтает вслух Васек.
   — И папа твой приедет, и мой папа, и Лидин…
   — И мои мал мала приедут, — нежно улыбается Саша.
   — Да они уже выросли, твои мал мала, они теперь уже большие, — убежденно говорит Одинцов. — Ты их и не узнаешь, пожалуй!
   — Нет, что ты! — пугается Саша. — Я всех узнаю… Я бы их через много-много лет узнал, если б они даже старые были!
   — И правда, ребята, кажется, будто годы прошли с тех пор, как нас родители на Украину провожали, а всего только несколько месяцев. Вот странно! — удивляется Сева.
   — Какие несколько месяцев! Мне самому уже сто лет стало, — уверяет Мазин.
   — Мне тоже! — подхватывает Петька. — Сто лет, а ума нет!
   — Хватит! Замерзнем! Пошли за елкой! — торопит Васек.
   Голубые сумерки уже окутывают дома и улицы, когда, запрягшись в санки, мальчики привозят в школу срубленную елку Зеленые мохнатые ветки, распластавшись по обеим сторонам, с тихим шелестом заметают снег; сзади, придерживая густую верхушку, идут Нюра и Лида.
   — Куда это махину такую приволокли? — удивляются санитары.
   — У нас в школе всегда такая была! — с гордостью отвечают усталые ребята.

Глава 14.

ПЕРЕД НОВОЙ РАЗЛУКОЙ

   Новый год вошел в маленький городок без праздничного шума, как тихий гость, и, хотя в домах было сурово и невесело, в каждой семье встретили его с надеждой и за скромным ужином подняли бокалы за победу. За тех, кто на фронте.
   Прошло несколько месяцев после нападения гитлеровцев. В города и села приходили извещения о героической гибели наших бойцов. Матери оплакивали сыновей, сестры — братьев, жены — мужей, а несметные полчища врагов все шли и шли, заливая кровью нашу землю…
   Они рвались к сердцу нашей Родины — к Москве. Весь народ поднялся на борьбу с врагом.
   В тылу люди работали с удвоенными усилиями и жадно ловили сообщения с фронта.
   После каждого урока географ Костя доставал из кармана свернутую в трубку газету и, показывая по карте места, где шли бои, читал утреннюю сводку.
   Однажды Костя прочел ребятам про подвиг юной партизанки Тани в селе Петрищеве.
   Мужество и стойкость комсомолки Тани, ее гордое презрение к озверевшим врагам потрясли ребят.
   Слушая Костю, каждый из них мысленно ставил себя на место этой девушки-героини, каждый хотел быть с ней рядом. защищать ее, бороться вместе с ней до конца.
   Прочитав очерк, Костя спрятал газету в карман и долго холил по комнате, позабыв и об уроке и о ребятах.
   С этого дня Костя как-то изменился. Голубые глаза его часто туманились внутренней тревогой. Иногда среди урока он подходил к окну и, щурясь от белизны снега, нетерпеливо говорил:
   — Придет же весна когда-нибудь!..
   И тут же, обрывая себя, поспешно возвращался к занятиям.
   Время на Костиных уроках шло незаметно. Спрашивая заданное, Костя обязательно ставил отметку. Ребята учили добросовестно, и все отвечали на «отлично».
   Тетрадь отметок Костя держал у себя.
   Однажды, просматривая ее, он покачал головой и почти с огорчением сказал:
   — Что это у вас все «отлично» да «отлично»?
   — А разве это плохо? — засмеялась Лида Зорина.
   — Пожалуй, что и плохо. По таким, отметкам я никак не могу определить, где ваше слабое место. Неужели уж так хорошо все знаете? Надо будет назначить проверку.
   — А ты бы не предупреждал. Костя, что будет проверка, — советовал ему Одинцов.
   — Нет, почему же? Подготовьтесь. Какой же смысл в том, чтобы вы ошибались!
   Костя не раз, как бы мимоходом, говорил о том, что к весне их занятия должны быть окончены.
   Как-то к Трубачевым забежала Таня. Она часто видела Костю в райкоме комсомола.
   — Затосковал ваш Костя, на фронт просится. Весной, верно, уйдет.
   Васек и Саша опечалились.
   — Анатолий Александрович весной, наверно, тоже уедет Он говорил, что его с комсомольцами в колхоз пошлют работать. Останется у нас одна учительница, — озабоченно сказал Васек.
   — Весной много воды утечет, — пошутила Таня и, вздохнув, стала прощаться.
   — Опять надолго уходишь? Ты совсем забыла нас! — с обидой сказал ей Васек. Таня обняла его:
   — Никогда не говори так. Я ведь учусь и работаю, боевую подготовку прохожу!
   — Это зачем же тебе понадобилось? — строго спросила тетя Дуня.
   — Мало ли зачем! Многие комсомолки проходят…
   Васек с уважением посмотрел на Таню. Таня заметила его взгляд и засмеялась.
   Васек представил себе, как она марширует, и тоже засмеялся.
   — Ну, не забыли еще свои смешки-пересмешки? — добродушно пошутила тетя Дуня.
   — Нет, не забыли, — ответила Таня, но смех ее вдруг умолк.
   Она быстро встала и пошла к двери. На пороге оглянулась и неожиданно шепотом сказала:
   — А та партизанка в селе Петрищеве была наша, московская, комсомолка — Зоя Космодемьянская.

Глава 15.

ПОДНОСЧИК СНАРЯДОВ С 4-й БАТАРЕИ

   Несмотря на то что стоял уже март и изредка сквозь снежные тучи пробивалось солнце, погода была морозная, резкие ветры наметали по обеим сторонам улиц сугробы. В не защищенных заборами дворах люди, выгадывая более короткий путь, протаптывали новые дорожки, похожие на кривые улицы и переулки. Иногда откуда-то из парка на маленький городок налетала снежная метель и в двух шагах прятала от человека знакомое крыльцо. А то из белых туч начинал падать на землю тихий, кроткий, ласковый снежок; он ложился на шапки, воротники и волосы и тут же таял от близости человеческого тепла.
   В один из таких дней в госпиталь привезли тяжелораненых.
   Васек вместе с ребятами стоял во дворе и смотрел, как санитары осторожно выносят из машины носилки, как старшая сестра в халате и теплом платке, озабоченно хлопочет, распределяя раненых по палатам. Нина Игнатьевна не позволяет ребятам помогать, но они стоят наготове, украдкой поправляют сбившиеся одеяла, открывают пошире двери, провожают каждые носилки. Им хочется сказать раненым какие-то теплые слова, дотронуться до чьей-то бледной руки, выразить сочувствие, ласку.
   — Вы не бойтесь, вы поправитесь. У нас хорошие доктора, — выскакивая во двор без пальто, шепчет Нюра бородатому пожилому красноармейцу.
   За пожилым красноармейцем санитары выносят из машины носилки с молоденьким бойцом, почти мальчиком. Ребята смотрят на бледное безусое лицо, на запекшиеся от жара пухлые губы, жадно хватающие морозный воздух, на втянутые щеки с лихорадочным румянцем. Голова раненого в расстегнутой шапке с ушами беспокойно съезжает с подушки, глаза в беспамятстве блуждают по сторонам. Ребята подходят ближе. Васек идет рядом, поддерживая носилки.
   — Отойди, отойди — сестрица рассердится! — хмуро шепчет санитарка.
   Васек нехотя отходит. Раненый поворачивает голову, его беспокойный взгляд провожает мальчика и упирается в высокие сугробы, наметенные около крыльца. Мягкие снежинки тают на его горячих щеках, оставляя мокрые следы.
   — Товарищ комбат… Это я, Вася Кондаков… Товарищ комбат! — вдруг жалобно окликает раненый, приподнимаясь с подушки.
   Старшая сестра быстро подходит к санитарам:
   — Бредит… Несите скорей!
   — Он тяжело ранен? В какую палату? Что с ним? — допытываются у взрослых ребята.
   — Не мешайтесь тут! — сердится Грозный. — Где не можете помочь, там не мешайтесь.
   Мальчики и девочки идут за школьным сторожем в его каморку, усаживаются на сундуке, покрытом цветным половиком.
   — Комбат… Кто это комбат? — встревоженно спрашивает Лида.
   — Комбат — это командир батареи, да, Иван Васильевич? — говорит Коля Одинцов, вопросительно взглядывая на Грозного.
   — А он сам — Вася Кондаков, — шепчет Нюра.
   — Хоть бы узнать, что у него! — вздыхает Сева.
   — Нина Игнатьевна сама еще не знает. Потом можно будет спросить, — говорит Саша Булгаков. — Посидим тут немножко, а после обхода врачей спросим.
   — Нечего тут сидеть, идите по домам!.. — вмешивается Грозный. — Ты что в одном платье выскочила? — нападает он вдруг на Нюру. — Где твое пальто?.. Одевайтесь сейчас же и идите по домам!
   — Да мы только узнаем об этом Васе! — просит Лида.
   Но Иван Васильевич выпроваживает их из госпиталя:
   — Идите, идите! Не до вас тут.
   Васек и его товарищи нехотя уходят.
   Снег становится гуще, но ребята не замечают, что на воротниках и шапках у них нарастает белый мех.
   — Почему он так крикнул: «Товарищ комбат… Это я, Вася Кондаков…»? — задумчиво вспоминают они.

* * *

   А в палате для тяжелораненых лежит комсомолец Вася, подносчик снарядов с 4-й батареи. Ему чудится, что он стоит на коленях около большого ящика, похожего на портсигар, и старательно очищает ветошью снаряды от масла. Вокруг широко раскинулось снежное поле, от белизны его саднит в глазах, мороз цепко держит пальцы.
   Батарея готовится к бою. Прикрытые белыми, накрахмаленными морозом полотнищами, невидимые для глаз врага, орудия сливаются с волнистыми холмиками сугробов.
   Вторые сутки стоит в открытом поле 4-я батарея. Ее задача — прикрывать фланг нашей обороны.
   В накинутом на плечи поверх шинели маскировочном халате неподалеку от Васи стоит командир батареи, смотрит в бинокль на виднеющийся вдали заснеженный овраг, по которому фашисты скрытно и неожиданно могут перебросить танки. Но едва танки начнут выползать на открытую местность, батарея встретит их огнем. Комбат указывает на край оврага и, улыбаясь, говорит Васе:
   «Вот тут-то мы их и встретим!»
   …Вася сбрасывает одеяло и тревожно вглядывается в угол палаты. В его воспаленном мозгу проносятся картины недавнего боя. Он видит спокойное, строгое лицо комбата, неожиданную открытую улыбку на его губах и серьезные серые глаза под темными бровями. Он видит, как комбат обходит орудия, привычной шуткой подбадривая людей и проверяя готовность к бою.
   «С таким командиром в самое пекло полезешь — и душа не дрогнет», — говорят о нем бойцы.
   Не в первый раз встречается 4-я батарея с фашистскими танками.
   «Ну как, ребята, устроим фашистам фейерверк?» — громко шутит комбат.
   «Устроим, товарищ комбат!» — бодро откликаются бойцы.
   Шутка перебрасывается от орудия к орудию, смягчает суровые лица. И вдруг все настораживаются.
   Издали, сначала приглушенно, потом уже явственно, слышится железный скрежет. Окутанный снежной пылью, из оврага медленно выползает первый танк. Закрашенная белой краской броня его с фашистским крестом почти сливается со снегом. За железной спиной первого танка движутся другие.
   Расчеты неподвижно застыли у орудий.
   «По фашистским танкам, батарея, беглый огонь!» — громко командует комбат.
   Бронебойные снаряды, с визгом ударяясь о броню, выбивают искры. Подбитый танк вспыхивает ярким пламенем.
   И почти в то же время тяжелый удар фашистского снаряда обрушивается на одно из орудий батареи. Вася видит неподалеку бесформенную груду железа, торчащие из снега колеса, залитые кровью шинели и маскировочные халаты.
   Из оврага, разворачиваясь в сторону батареи и прикрываясь от снарядов толстой лобовой броней, один за другим ползут танки.
   «Огонь!» — слышится голос комбата.
   Бушующее пламя растекается по полю желтыми и синими языками…
   — Горят, гады! — торжествующе кричит Вася.
   Старшая сестра ласково укладывает его на подушку, смачивает мокрым полотенцем лоб:
   — Успокойся, голубчик, успокойся, Кондаков.
   Но Вася не слышит ее голоса. Он лихорадочно подает снаряды. Сколько времени идет бой? Из оврага ползут новые и новые танки. Жерла их орудий выбрасывают языки пламени, глухие удары потрясают батарею. Со свистом летят острые брызги осколков. Люди падают.
   «Огонь!»
   Лобовая броня не спасает железных чудовищ. Уже огромные костры пылают на изрытом поле. Дым застилает край оврага и покореженные груды железа.
   Но на 4-й батарее остается только одно орудие.
   Неподалеку от него с грохотом обрушивается черный столб земли. На Васю тяжело валится тело убитого бойца. Рядом надает другой.
   «Наводчик и заряжающий выбыли!» — кричит Вася.
   Комбат поспешно наводит орудие на танк.
   Вася окидывает взглядом разбитые орудия батареи.
   «Нас осталось только двое!» — снова кричит он.
   «Достаточно! — резко бросает комбат. — Снаряды!.. Огонь!..»
   Орудие содрогается от выстрелов.
   «Есть, готов!» — с азартом кричит Вася.
   На поле боя остается только один уцелевший танк. Он упорно ползет к батарее. Из его орудия вырывается короткий огонь.
   Комбат выхватывает из рук падающего Васи снаряд…

* * *

   Ночь идет… Старшая сестра ни на минуту не оставляет тяжелораненого. Иногда Вася затихает, жадно пьет из кружки поданную ему воду, внимательно вглядывается в склонившееся над ним лицо Нины Игнатьевны. Потом в его затуманенном мозгу снова возникают какие-то воспоминания… Вот он лежит на снегу, прикрытый шинелью комбата. Но где же сам комбат?
   — Остановил или не остановил он танк? — строго спрашивает Вася, обводя глазами притихшую палату.

Глава 16.

РАДОСТНЫЕ ВСТРЕЧИ

   Близилась весна. Дни шли за днями. Трудовые будни, заполненные тревожным ожиданием писем от родных, сообщениями с фронта, не давали людям возможности опомниться, подумать о себе. А весеннее солнце уже золотило палисадники, обрызгивало веснушками молодые лица и вызывало невольные улыбки у взрослых.
   Маленький городок оживал. Каждый день дальние поезда привозили новые семьи. Люди, не дожидаясь конца войны, жадно тянулись к своим углам; с вокзала шли матери с детьми. Стучали молотки, отбивая доски у забитых, пустых домов, на заборах висели запыленные в поездах одеяла и зимняя одежда.
   Ребята жили в радостном ожидании своих близких. Занятия их шли своим чередом, но каждый раз кто-нибудь приносил волнующую новость.
   Вернулись родители Нюры Синицыной, приехала с детьми мать Саши Булгакова.
   Особенно обрадовал всех приезд Сашиной семьи. В этот день даже обычные занятия были нарушены. Взволнованный Саша Булгаков заранее сообщил ребятам об этом событии, и в назначенный срок, за два часа до прибытия поезда, все, как один, товарищи уже прохаживались по перрону, окружая тесной кучкой сияющего, счастливого Сашу.
   — Идет! — кричал вдруг кто-нибудь, завидев на дальних путях серый дымок. — Сашка, идет!
   — Где, где? — бросался на голос Саша.
   — Не идет — так придет! — хлопая его по плечу, успокаивал Мазин. — Приедут уж теперь, не бойся!
   К приходу поезда на перроне собралось много народу, но ребята проталкивались к каждому вагону, и, когда в широкой двери мелькнула гладко причесанная голова женщины, тревожными глазами разыскивающей своего сына, громкие, торжествующие крики оглушили присутствующих:
   — Сашка! Сюда!
   — Здесь! Приехали! Вот они!
   — Мама!..
   Саша заторопился, неловкий, растерявшийся в толпе. Товарищи протолкнули его вперед. Лида и Нюра бросились за ним, удерживая кучку людей, давивших с боков:
   — Пустите, пустите… Он к своей маме… Это его мама!..
   Семья казалась огромной. И люди с сочувственными улыбками смотрели на молодую еще женщину с мокрым от слез лицом и на мал мала меньше, которые висли у Саши на шее и заполняли веселым щебетанием перрон.
   — Ребята, принимайте вещи!
   Товарищи шумно выгружали из вагона узелки и корзинки, по очереди подходили к Сашиной матери.
   — Батюшки! Выросли-то как! — говорила она, обнимая каждого из них и поглаживая косички девочек. — Милые вы мои!
   А Саша, почувствовав себя снова главой семьи и хозяином, звонким, окрепшим голосом отдавал распоряжения товарищам:
   — Ребята, берите что потяжелее!.. Васек, держи Витюшку! Валерка, иди с Мазиным… Нюта! Эх, и большая же ты стала!.. Русаков, тебе узел нести… Мама, давай руку!
   Шествие занимало весь тротуар. Люди переходили на мостовую, чтобы уступить дорогу приезжим. Васек нес Витюшку. Малыш крепко обнимал его за шею и, не смолкая, что-то рассказывал, прерывая свой лепет длинными, пронзительными гудками. Заглядывая в черные Витюшкины глаза, круглые, как у Саши, Васек с нежностью прижимал к себе малыша. Мазин, нагрузившись узелками и корзинками, гордо шел впереди. громыхая огромным чайником. Девочки жались к Сашиной матери, наперебой рассказывали ей что-то, а Саша, возвышаясь над сестрами круглой бритой головой, шагал во главе своей семьи, ведя за руку Валерку.
   Дома у Булгаковых Лида и Нюра уже навели уютный порядок. Комнаты стали такими же, как раньше, только детские кроватки с полосатыми матрасиками были покрыты газетами.
   Мать, остановившись на пороге, низко поклонилась родным стенам своего старого, обжитого угла. Витюшка заковылял к ящику с игрушками. Ребята молча поставили на пол вещи.
   — Вот наш дом! — серьезно и торжественно сказал Саша. Потом сияющими глазами обвел всех своих мал мала меньше: — Выросли-то как!.. Ребята, а мы еще думали, кому собирать лом и бутылки! Вот они, работнички!.. Я Нютку своим бригадиром сделаю! — Саша, смеясь и тормоша озадаченных ребятишек, повторял: — Работнички! Работнички!
   Нютка, в ситцевом платьице с голубыми горошками, с ямочкой на подбородке и сметливыми глазами, с готовностью кивнула головой:
   — Лом — это все железное… Да, Саша?
   — Да, да… Я все тебе расскажу. Железное, медное — все нужно… В соседнем дворе много детей. Вот соберитесь все вместе и обойдите квартиры — у каждой хозяйки что-нибудь найдется. Может, и Валерку будешь с собой брать? — глядя на подросшего братишку, добавил Саша.
   Ребята засмеялись:
   — Да они еще малыши совсем!
   — Ну, Валерка, пожалуй, еще мал, — согласился Саша, — а эти мал мала уже выросли. Каждый должен работать — правда, Нюта?
   — Правда, — серьезно ответила брату Нюта.
   Саша обхватил обеими руками своих сестер и братьев.
   — Они пойдут! Они будут работать! — повторял он, глядя на мать влажными черными глазами.
   — Конечно, Сашенька! Самое это дело для них! Что зря по двору бегать.
   — Правильно, Саша! — поддержал и Одинцов.

* * *

   Родители Нюры Синицыной приехали тихо.
   — Почему ж ты нам ничего не сказала? Мы бы их встретили! — удивились ребята.
   — Да так как-то… Папе с работы машину дали, — тихо ответила Нюра.
   Забирая свои вещи от Лиды, она вдруг заплакала. Лида тоже заплакала.
   — Как хорошо мы жили вместе! Как скучно теперь будет!
   — Да вы что, с ума сошли обе? — засмеялась Лидина мать. — Ведь к Нюре папа и мама приехали! Я бы на ее месте бегом домой бежала… Разве ты им не рада, Нюра?
   — Нет, что вы, я рада! Только мы с Лидой привыкли уже вместе быть.
   Девочки еще раз обнялись. Нюра ушла. Но ребятам не понравился такой приезд родителей их подруги.
   — Мы ведь Нюре как братья теперь, вместе на Украине были… Что ж, они даже видеть нас не хотят? То ли дело Сашина мама! Мы у нее как свои!
   — Может, Нюра сама виновата в этом? Не сказала им ничего, скрытничает — вот они нас и не знают, — осторожно заметил Саша.
   — Ну нет! Нюра не скрытничает, а просто родители у нес какие-то неправильные! — с жаром сказал Петя.
   — Ну да! — усмехнулся Мазин. — Чудные какие-то. Я помню, они один раз на праздник в школу пришли. Он толстый, маленький, а она большая, в шелковом платье, шуршит идет!.. Чудные!
   — Перестань, — нахмурился Васек. — Вам лишь бы погоготать лишний раз! Ну как тебе не стыдно, Мазин!
   — И вообще нечего нам тут разбирать за глаза! — рассердился Одинцов. — Правильные родители, неправильные — не наше дело!
   — А если Нюра сама не захотела, чтобы мы к ней пришли? Надо бы прямо спросить у нее, — серьезно сказал Сева Малютин. — Или это тоже не наше дело?
   Мальчики замолчали.
   — А может, у нее что-нибудь дома неладно? — предположил Одинцов.
   Мазин решительно махнул рукой:
   — Все равно. Пока не жалуется — не наше дело! Я бы голову оторвал тому, кто без спросу влез в мои дела. Пожалуется, скажет — тогда и разбирать будем.
   — Верно, Мазинчик! Вот умник! — расхохотались ребята.
   — Умник! Умник! Молодец мальчик! — хлопая Мазина по плечам и поглаживая по голове, шутил Петя Русаков.
   — Одним махом все решил! Сразу по всем вопросам высказался!
   — Конечно! А что тут долго цацкаться! — отбиваясь от товарищей, кричал Мазин. — Малютину только попадись у него любой вопрос к небу, как тянучка, прилипает. Я его знаю!
   Сева Малютин тоже смеялся, но, уходя, грустно сказал Трубачеву:
   — А все-таки у Нюры нехорошо на душе. И, что бы вы ни говорили, я это чувствую.

Глава 17.

ВЕСЕННИЙ ДЕНЬ

   — Какое же время года вы любите больше всего? — спрашивает у ребят Анатолий Александрович.
   Он идет без шапки. Весенний ветер развевает его серебряные волосы, румянит помолодевшие щеки. Ребята, подпрыгивая, забегают вперед, ноги их скользят по мокрой земле, глаза щурятся от солнца.
   — Мы все любим! Когда приходит зима, кажется, что это самое лучшее время, а когда осенью пойдешь в лес, то кажется, что самое лучшее — это осень! — весело говорит Васек.
   — А весной — весна. А летом — лето. Мы все любим! — шумно подхватывают ребята.
   — А я люблю весну! — выпрямляя грудь и быстрым физкультурным движением откидывая в стороны сжатые кулаки, громко говорит Костя.
   Весна! Влажная черная земля, залитая солнечным светом, изумрудная зелень озимых, освободившихся от последнего серого снега, мутные веселые ручьи в колеях дороги…
   — Ребята! Поставьте веху на повороте. Ну, кто быстрей? Давайте снимем этот участок дороги!
   Ребята с шумом несутся до поворота. Лида скользит и с хохотом падает на одну коленку. Петя острым ножиком подрезает голый куст. Мальчишки топчутся на повороте, втыкают в мокрую землю веху и, прижав к бокам локти, несутся обратно. Калоши и ботинки их заляпаны грязью, на засученных штанах сохнут серые лепешки глины. Ребята снимают калоши и обчищают их о мокрую прошлогоднюю траву.
   «И вы тут! И мы тут!» — шарахаясь с дороги, кричит стая воробьев.
   «Буль-буль-буль! Тра-ля-ля!» — сбегая с пригорка, захлебываясь, поет весенний ручей.
   Как могло быть хорошо, если б не было войны, если б на сердце не давил тяжелый камень!..
   И, радуясь весне, люди с болью вспоминают о тех, кому, может быть, никогда уже не придется слушать веселую песенку ручья и греться под весенним солнышком.
   Проклятье тебе, война! Нет пощады врагу! Не уйдет отсюда живым тот, кто пришел убивать! Не будет он смотреть в наше синее-синее небо, могилой станет ему наша земля!

* * *

   — Ребята, у кого планшет?
   Саша Булгаков ориентирует планшет и обозначает булавкой точку. Ребята собираются кучкой за его плечами, нетерпеливо подсказывают:
   — Наводи визирную линейку на веху!
   — Да я сам знаю! — отбивается от непрошеных советчиков Саша.
   — Славные ребята! Просто жалко мне расставаться с ними! — улыбаясь, говорит Анатолию Александровичу Костя.
   — Когда уезжаете? — тихо спрашивает тот, глядя, как ребята старательно отмеривают шагами расстояние до поворота.