Осеева Валентина. Васек Трубачев и его товарищи

   Проходя мимо учительницы, Леонид Тимофеевич громко сказал:
   — Об этом случае мы еще должны с вами поговорить.
   Васек понял, что речь идет о нем и его товарищах, но даже не оглянулся.
   В кучке шестиклассников выступал Петрусин:
   — Я, ребята, стою за Кудрявцева! Мы с ним не пропадем!
   — Кудрявцева! Кудрявцева! — кричали новенькие.
   — Выбирайте кого хотите, мне все равно! — послышался обиженный голос Нади Глушковой.
   Прежние товарищи Васька по четвертому классу «Б» хранили презрительное молчание. Васек заметил в сторонке пятиклассников Рядом с ними стояли его товарищи.
   «Как наказанные», — горько подумал Васек, и вдруг до его ушей донеслись громкие крики:
   — Тру-ба-чев! Тру-ба-чев!
   И чем ближе он подходил, тем громче становились приветственные крики пятиклассников:
   — Тру-ба-чев! Тру-ба-чев!
   — Васек Трубачев! Ура! — подкинув вверх свою бескозырку, в восторге заорал Витька Матрос.
   — Пятиклассники радуются! Все, как один, тебя выбрали председателем отряда и командиром! — сказал ему Одинцов.
   — Ну что ж, будем работать, — просто сказал Васек. В нем проснулся командир. — Завтра я узнаю, какой участок работы будет поручен моей бригаде, и всех вас расставлю по местам. А сейчас можно расходиться!
   Он улыбнулся, но глаза у него были грустные, и только товарищи понимали, чего стоила ему эта улыбка.
   Когда пятиклассники шумно и весело разошлись, Васек тихо сказал:
   — Пойдемте вместе. Лида взяла его за руку.
   — Помнишь, в детстве, когда была гололедица, мы часто ходили, держась за руки? — ласково сказала она. Васек кивнул головой.
   — Я никак не пойму, куда оно делось, это детство? Ведь нам не так уж много лет! — грустно сказал он.

Глава 40.

ПРИНЦИПИАЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК

   Дома Васька ждал редкий гость — Андрейка. Он чинно сидел за столом против тети Дуни и, прикусывая острыми зубами сахар, тянул с блюдечка чай.
   — Выпейте еще одну чашечку, Андрей Иваныч! — радушно угощала его тетя Дуня.
   — Спасибо вам… Разве посидевши, еще попью… — вытирая со лба капельки пота, солидно говорил Андрейка.
   Тетя Дуня пододвигала ему полную чашку, и Андрейка, слегка подумав над ней, снова принимался пить.
   Увидев Васька, он привстал и церемонно протянул ему руку.
   — Ну вот, и наш хозяин пришел! — сказала тетя Дуня совсем так, как говорила когда-то про Павла Васильевича.
   От этих слов и от церемонного обращения Андрейки Васек сразу повзрослел.
   — Ну, как дела? — спросил он, присаживаясь к столу.
   — Ничего, у нас все в исправности. — Андрейка быстро взглянул на приятеля и деликатно осведомился: — А ты вроде невеселый?
   — Да так… неприятности по работе, — усмехнулся Васек.
   — По работе? Это что же — в школе или в госпитале? — забеспокоилась тетка.
   — В школе, — со вздохом сказал Васек и стал рассказывать про собрание.
   Когда дело дошло до выступления Тишина, тетя Дуня возмущенно всплеснула руками:
   — Ах он, пролаза! За генеральского сынка руку тянет! И откуда же они, этакие пролазы, берутся? И все-то они знают, когда и перед кем хвостом мотнуть…
   — Пережиток… — важно сказал Андрейка, принимаясь за новую чашку чаю. — Таких разоблачать надо. Я одному такому пережитку санаторий у начальства исхлопотал — думал, больной, Ну, а он и там давай свое «я» показывать. Только с врачами не забалуешься.
   — Это тот мастер, что над тобой издевался? — живо спросил Васек.
   — Издевался не издевался чтобы по-настоящему, а за волосы хватал и выражался некультурно.
   — Ну, и что с ним сейчас?
   — А что! Разоблачили вчистую. «Никакой, говорят, болезни нервов у вас нет, одно хулиганство». — Андрейка удовлетворенно откинулся на спинку стула и рассудительно сказал: — Самому себя распускать не надо. Железная дорога — это пост ответственный. У нас лучшие люди работают. Равняться есть по ком. В мастерской, для примера, и ваш Павел Васильевич Трубачев есть на портрете.
   — Спасибо на доброй памяти, Андрей Иваныч! Ведь вот люди помнят… и молодые по его примеру идут… Да вы что же чашечку-то отставили, Андрей Иваныч? Выпейте горяченького! — засуетилась тетя Дуня.
   — Не требуется больше, мамаша, спасибо вам, — решительно отставляя от себя подальше чашку, сказал Андрейка.
   Он чувствовал себя приятным гостем в гостеприимном и уважаемом доме Трубачевых. Курносое лицо его лоснилось, белые волосы липли ко лбу, глаза выражали полное удовольствие, и сам он, щупленький, в поношенном пиджачке, держался с большим достоинством.
   «Кто я ни есть, а цену себе знаю», — как бы сообщал всем с первого же взгляда Андрейка.
   Топкие, заскорузлые от работы пальцы Андрейки, угольная пыль, въевшаяся в мальчишескую шею, старый пиджачок невольно вызывали чувство уважения к Андрейке. Васек гордился своей дружбой с ним.
   Когда Андрейка собрался уходить, тетя Дуня позвала Васька в кухню и расстроенно зашептала:
   — Васек, брюки бы ему отцовы отдать. Ведь у него брючки-то насквозь прохудились. А позади себя он заплату рукой прикрывает… Отдай ему брюки-то!
   — Да что ты! Он ни за что не возьмет. Обидится еще! — замахал руками Васек.
   — Как это так — обидится! Ведь вы товарищи! И родителей у него нет, некому порядочную заплату положить.
   Она вынула из сундука пахнущие нафталином рабочие брюки Павла Васильевича и, пряча под улыбкой крайнее смущение, подступила к Андрейке:
   — Андрей Иваныч, голубчик, перемените брючки-то…
   —На что переменить? — не понял Андрейка.
   — Да вот эти-то получше будут. Я живенько их на ваш рост укорочу. А свои оставьте пока. Я все равно Ваську штопаю, так заодно и ваши починю, —заторопилась тетя Дуня, испугавшись вопросительных светлых глаз Андрейки.
   — Очень благодарный вам, мамаша… Только как же это я ваши брюки надену? И с какой такой стати вы для меня трудиться будете… И опять же, выходной у меня не скоро — я ваши брюки на работе заносить могу, — объяснял Андрейка.
   Васек стоял в кухне и боялся войти.
   — Да я вам их в подарок даю, Андрей Иваныч! От Павла Васильевича в подарок, — широко улыбаясь, сказала тетя Дуня.
   Андрейка смутился:
   — Я подарков, мамаша, не беру. Я сам себя содержу. Это для меня принципиальный вопрос. Я — рабочий человек. И к тому же за мои успехи мне все обмундирование скоро полностью выдадут. Очень благодарю вас, мамаша, только брюки я не возьму. —Он встал и, прикрывая левой рукой латку, выделявшуюся светлым треугольником на его брюках, решительно взялся за кепку.
   Тетя Дуня, сильно покраснев, сунула брюки на кровать и растерянно остановилась посреди комнаты.
   — Ты что же, Андрейка, брюки не хочешь взять? Ведь по дружбе тебе тетя даст! — входя в комнату, сказал Васек.
   — Дружбу я и так ценю. Только задаром мне ничего не надо —я получаю за свой труд… Ну, приходи в депо, Васек. Может, что будет известно про Павла Васильевича. У нас на собраниях часто про героев-железнодорожников рассказывают.
   — Вот-вот… Уж вы сообщите в случае чего, Андрей Иваныч. Исстрадались мы с Васьком — нет писем ему от отца, — заморгала глазами тетя Дуня.
   Когда Андрейка ушел, она взяла заброшенные в угол по стели брюки и, пряча их в сундук, сказала:
   — Нашего понятия человек, строгий, принципиальный! Держись за него, Васек!

Глава 41.

ЧУЖИЕ

   Нюра с тревогой глядела на часы. Вчера в госпитале дежурил Сева Малютин и на занятиях сообщил ей, что после обеда Егору Ивановичу назначено идти на электризацию.
   — Радуется он, как именинник. Просил тебя не опоздать. Я уже с Васьком говорил. Он тебя отпускает с работы. Только смотри не опоздай!
   — Ну как я могу опоздать! — рассеянно ответила Нюра, думая о матери.
   В последнее время они почти не разговаривали. Нюра прибегала домой только пообедать, вечерами тоже часто задерживалась в госпитале. Беспокойство и раздражение матери росли.
   Сейчас, видя, что девочка куда-то торопится, мать чувствовала закипавшую в сердце обиду.
   Пообедали молча.
   — Выпей чаю, — сказала мать.
   Нюра бегло взглянула на часы и покорилась. Мать поставила перед ней чашку с кипятком, положила туда две ложки молочного порошка, размешала сахар и села напротив дочери, сложив под подбородком пухлые руки. Нюра не глядела на нее, но знала, что глаза матери неотступно следят за каждым ее движением. Часы медленно пробили три часа. В половине четвертого начинался прием у врача. Нюра мысленно представила себе, как в четвертой палате санитарки помогают Егору Ивановичу натянуть рукав на больную руку, как он беспокойно поглядывает на дверь. Она придвинула к себе чашку и, обжигаясь, глотнула забеленный кипяток.
   — Спешишь? — гневно и холодно спросила мать. Нюра испуганно вскинула на нее глаза, упрямо сжала губы.
   — Ну, помни, Нюра, я тебе не раз обещала, но сегодня свое обещание сдержу… Я пойду в школу к твоему директору, я пойду в госпиталь… —Мать постучала по столу пальцем. Она не знала, что ей делать с дочерью, но ей казалось, что пришло время немедленно принять все меры к ее исправлению. — Слышишь, Нюра, я не допущу, чтобы моя дочь с утра до вечера лодыря гоняла. Я все узнаю! — Голос матери то понижался до угрожающего шепота, то срывался на крик. — Я заставлю директора вмешаться в это безобразие! До сих пор мы с отцом делали для тебя что могли! Мы вложили в тебя все силы, всю жизнь, и до этой несчастной поездки на Украину ты была хорошей, послушной девочкой. Но, оставшись в компании своих приятелей, ты распустилась. И за то, что родители заботились о тебе, ты ответила черной неблагодарностью…
   Мать на минутку останавливается и выжидательно смотрит на дочь. Но Нюра молчит. Сердце се захолодело от тоски, в нем нет сейчас ни любви, ни жалости к матери. Нюра даже не вслушивается в то, что ей говорят, слова сливаются вместе и захлестывают уши нервными выкриками. Нюре стыдно, что ее мать слышат соседи. Они всегда слышат и во всем обвиняют ее, Нюру.
   Минутная стрелка на часах подвигается к половине четвертого. Теперь уже придется бежать, чтобы поспеть вовремя.
   «Надо так надо», — мысленно говорит Нюра и, отодвинув стул, быстро идет к двери.
   — Нюра, помни! Лучше вернись! — кричит ей вслед мать. Но девочка уже хлопает калиткой и, перегоняя прохожих, мчится по улице. Она опоздала, опоздала!
   Тяжелый грузовик на мостовой шарахается в сторону перед тоненькой девочкой, перебегающей ему дорогу. Шофер высовывается из кабинки и сердито кричит:
   — Ты что, голову потеряла?! Лезут под самые колеса, а потом отвечай за них!
   Но Нюра не слышит — у нее в ушах все еще звучит голос матери.
   Во дворе госпиталя сидят и стоят раненые. Залежавшись в палатах, они радуются возможности пройти по улице до другого здания на электризацию. Солнышко крепко припекает, и под его лучами трава никнет к земле и вянет. Егор Иванович стоит на крыльце, крепко ухватившись рукой за перила. На его землисто-бледном лице видна каждая морщинка.
   — Вон, вон дочка бежит… Она меня и доведет. Не извольте беспокоиться, — говорит он сестре. Нюра, запыхавшись, вбегает во двор:
   — Пойдемте, дядя Егор, пойдемте!
   Она подставляет раненому свое худенькое плечо, смахивает прилипшие ко лбу волосы:
   — Опирайтесь, дядечка, крепче опирайтесь: я сильная!
   Егор Иванович прижимает к себе больную руку на перевязи и медленно идет рядом с Нюрой.
   — Мы с тобой, дочка, как дуб с березкой, — шутит он, любовно оглядывая девочку.

Глава 42.

В БУДУЩЕЙ ШКОЛЕ

   С помощью Елены Александровны Леонид Тимофеевич точно распределил рабочие участки каждой бригады. Трое ребят из седьмого класса попали на отделку комнат в распоряжение маляра и старика Мироныча. Шестому и пятому классам было поручено поставить забор. Для руководства и помощи к ним прикрепили Мироныча-младшего.
   Кудрявцев не пожелал работать с бригадой Трубачева.
   — Дайте мне отдельный участок: я не хочу отвечать за чужую работу, — заявил он Елене Александровне.
   С общего согласия место для будущего забора разделили пополам. После раздела обе бригады договорились о сроке выполнения задания, и Кудрявцев вызвал Трубачева на соревнование.
   Для кладки печей Елена Александровна взяла себе в помощь ребят из третьего и четвертого классов. Только малышам ничего не было поручено, но и они не оставались без дела. Их учительница Федосья Григорьевна, хлопотливая и деятельная, быстро собрала вокруг себя всех младших ребят и с утра, повязав голову косынкой, носилась по всему двору, пристраиваясь вместе с ними то к одной, то к другой бригаде, причем всех школьников, без различия возраста, она называла «деточками» и «ребятками».
   — Мазин, деточка, пусть мои ребятки на вашем участке щепки подберут!.. Идите, идите сюда, ребятки! Собирайте! Вот так… Вот и чистенько будет… Собирайте, собирайте!
   Второклассники, как стая воробьев, слетались на ее голос, беспорядочно толкались под ногами и мешали работать. Ребята злились. Мазин делал страшные глаза, но спорить с Федосьей Григорьевной было бесполезно.
   — Ничего, ничего! Они вам не помешают! Ну, каждому же трудиться надо! — поднимая вверх плечи и укоризненно глядя на ребят, говорила Федосья Григорьевна.
   — А вы идите к печнику. Там надо песочек носить, — хитрил кто-нибудь из школьников.
   — Ничего, ничего, мы везде успеем, без работы сидеть не будем!.. Верно, ребятки?
   — Верно, верно! — кричали второклассники. Подобрав щепки, Федосья Григорьевна шумно удалялась. И голос ее уже слышался в другом конце двора.
   — Ребятки! Ребятки!
   — Цыплятки! Цыплятки! — добродушно передразнивал Мазин.
   К печнику Федосья Григорьевна своих малышей не водила — там было пыльно и душно, кирпичи тяжелые, глина липкая. Кроме помощи отдельным бригадам, Федосья Григорьевна все время о чем-то хлопотала для своих ребят — то ей требовалась очищенная площадка для их игр, то скамейка в тени. Леонид Тимофеевич неохотно отрывал от работы плотников, чаще посылая старших учеников. Ученики досадовали, но все требования учительницы второго класса исполняли беспрекословно. Познакомился таким образом с Федосьей Григорьевной и Саша Булгаков.
   — Хорошая учительница, — задумчиво сообщил он ребятам. — Надо Нютку к ней пристроить — балуется она дома.
   Пристроив Нютку к Федосье Григорьевне, Саша во время работы издали следил за сестренкой. Он видел, как Нютка всюду следовала за своей учительницей и изо всех сил старалась выполнять все ее задания.
   И когда Нютка начала дома беспрерывно повторять: «Нам велели! Нам сказали!», и когда однажды она долго ревела оттого, что простудилась и не могла пойти на стройку, Саша почувствовал, что учительница как бы разделила с ним ответственность за воспитание одной из его сестер.
   — А потом и других в школу отдам! — весело говорил он товарищам. — Так понемножку все в люди и выйдут.

* * *

   Бригада Трубачева работала в две смены В первую, пока шли занятия с Екатериной Алексеевной, выходили на работу все пятиклассники. Среди них правой рукой Васька стал Витька Матрос. Живой и понятливый, Витька был неутомимым работником. Получая задание от Васька, он глядел на него в упор черными, как угольки, глазами и быстро кивал головой в знак того, что он исполнит все, что от него требуется.
   Работу «младшей» бригаде Васек давал легкую, условившись об этом с самого начала с хмурым дядей Миронычем.
   Дядя Мироныч собирал вокруг себя всех ребят и показывал им, как надо отмеривать штакеты, чтобы забор был красивый и ровный, под шнурочек.
   Поставив двух ребят на некотором расстоянии друг от друга, Мироныч велел им присесть на корточки и, протянув меж собой шест, держать его низко над землей.
   — Вот, к примеру, вы у нас вроде столбов, а шест вроде слеги, которая прибивается к столбам внизу и вверху. Так… Скажем, слеги прибиты, расстояние между ними вымерено, можно прибивать штакеты. — Он брал тонкие дощечки, срезанные вверху треугольниками. — Вот это штакеты и есть. Но как же их прибивать, если одна длиннее, а другая короче?
   — Срезать! —быстро догадывались ребята.
   — Правильно. Надо срезать. Значит, измеряем, какой высоты собираемся делать забор. — Мироныч приставлял к слегам дощечку и вопросительно смотрел на ребят. —Можно повыше, а можно и пониже, смотря что нас интересует.
   — Повыше, а то вес ребята лазить будут, — не ручаясь за себя, советовали школьники.
   — Значит, судя по характеру учреждения, будем делать повыше. Сейчас отмерим точно сантиметром высоту и проведем карандашом черту на доске. Ну вот. Это, значит, у нас мерка. Прикладываем к ней другую дощечку, на нее для скорости можно еще одну положить, и по намеченной карандашом черте начинаем срезать пилой концы. — Мироныч закладывал за ухо карандаш. — Понятно? Ну, а если понятно, приступайте к работе!
   Ребята хватали ручные пилы, раздавали друг другу «мерки». Мироныч не спеша закуривал папироску.
   — Только, чур, работа аккуратность любит. Чтобы ни на один сантиметр не ошибаться. На глазок не полагайтесь! И торопиться нам некуда — пока что столбов у нас нет.
   Столбы для забора, по словам Леонида Тимофеевича, еще «росли» на делянке. Чтобы привезти их, требовались машины, но машин не было. Посоветовавшись с плотниками, Леонид Тимофеевич решил устроить поход на делянку, выбрать там подходящие деревья, на месте обтесать их и подготовить к перевозке.
   А пока что Трубачев и Кудрявцев, чтобы не терять времени, каждый на своем участке разметили места для столбов, вбили колышки и принялись рыть ямы. Грунт был каменистый, и работа оказалась трудной.
   — Ты смотри, Матрос, — предупреждал Васек, — ройте с передышкой, по очереди, а кто устал, пусть сидит — гвозди выпрямляет или штакеты отмеривает.
   — Ладно, — кивал головой Матрос, но, оставшись наедине со своими пятиклассниками, хватал лопату и, поплевывая на ладони, то и дело покрикивал на товарищей: — Эй, подтянись! Ну-ка, трубачевцы! Выбрасывай землю! Тащи носилки! Кто слабосильный — иди гвозди выпрямлять!
   При этом живые глаза его то и дело косились в сторону соревнующейся с ними бригады Кудрявцева. Матрос знал досконально, что там делается. Каждое утро, раньше всех, когда на траве еще лежала роса, он являлся на школьный двор, быстро и точно определял, насколько за день продвинулся Кудрявцев, сколько у него вырыто ямок, как подобраны штакеты и в каком порядке хранятся инструменты.
   После обеда, докладывая Ваську о положении дел. Матрос, сверкая глазами, говорил:
   — У них народу больше. Утром они нас перегоняют, а вечером мы равняемся. А нам надо впереди быть.
   — Ничего. Все равно скоро нечего будет делать ни им, ни нам — столбов нет, — хмуро отвечал Васек и шел к директору.
   В доме пахло краской, в коридоре стояли мутные лужицы. В тех комнатах, где уже были сложены печи, рабочие белили потолки, красили стены. В пустом доме гулко раздавался голос дедушки Мироныча. Чаще всего старик спорил с Грозным, употребляя при этом громкие фразы, вычитанные им в заводской газете или услышанные где-нибудь на собрании.
   — Вот ты говоришь, Иван Васильевич, что классы нужно покрывать масляной краской. А ты того не учитываешь, что масляная краска забирает весь воздух и детям в таком классе будет душно. А от нас Родина требует, чтобы мы трудились добросовестно, учитывая требования здравоохранения…
   В нижнем этаже работал печник. Туго обвязав косынкой короткие светлые волосы и натянув на себя запачканный глиной и песком комбинезон, Елена Александровна брала из рук помощника кирпич, ловко и быстро шлепала на него лопаткой размешанную в ведре глину, не глядя протягивала руку за вторым кирпичом, ставила его ребром на первый и, обмакнув руку в ведро с водой, сглаживала вырастающую стенку мокрой ладонью. При этом, морща покрытое желтой пылью лицо и поправляя тыльной стороной руки косынку, она изредка бросала короткое приказание:
   — Воды! Приготовьте глину! Подавайте целый кирпич!.. На работу печника приходили смотреть все. Грозный, качая головой, недоверчиво заглядывал внутрь сложенной печи и подносил к дверке зажженную бумажку. Бумажка вырывалась у него из рук и пылающим комочком улетала в дымоход Старик успокаивался.
   Леонид Тимофеевич с любопытством смотрел на работу Елены Александровны и, подмигивая ребятам, шутил:
   — Ну уж если зимой в школе будет холодно, мы с Елены Александровны штраф возьмем!
   — А если будет жарко? — спрашивали ребята.
   — Тогда тоже штраф!
   — Несправедливо, несправедливо! — протестовали ребята. Леонид Тимофеевич делал удивленные глаза:
   — Как же несправедливо? Ведь Елена Александровна — печник! Должна заранее учитывать температуру.
   — Боюсь, что раньше директору надо учесть, что лето кончается, а дров у него еще нет! — лукаво говорил печник.
   — Ага! Ага! — прыгали девочки. — Дров еще нет! Дров-то еще нет!
   Леонид Тимофеевич жил наверху в маленькой комнатке, предназначенной для учительской. Грозный тоже часто ночевал в небольшой каморке около раздевалки.
   — Скорей бы нам, Леонид Тимофеевич, все свое имущество из госпиталя перевезти. Может, парты за зиму отсырели, подправить придется, — говорил школьный сторож, — да и мою комнату под кладовую сестрица просит освободить.
   — Все сделаем, старина! Вот закончим ремонт и начнем обживаться, — весело отвечал Леонид Тимофеевич.
   Он всегда казался бодрым и веселым, хотя после дневных хлопот и беганья по разным делам, снимая ботинки и ощупывая внутри подошвы, громко удивлялся, что стелька гладкая и нигде не торчат гвозди.
   — Странно, мне казалось, что я прямо на гвоздях хожу, — пожимая плечами, говорил он Грозному.
   — Отдохнуть бы вам, Леонид Тимофеевич, — вздыхал старик.
   — А я не устал. Мой отдых — работа, — улыбался директор.

Глава 43.

МАТЬ НЮРЫ СИНИЦЫНОЙ

   Елена Александровна сняла комбинезон, вымыла лицо и руки, расчесала мокрым гребнем растрепавшиеся волосы и присела отдохнуть.
   Учительская казалась пустой, в пей было прохладно и чисто. Около стола стояли два кресла, и у выбеленной стены — мягкий кожаный диван. Леонид Тимофеевич ушел по делам, попросив Елену Александровну заменить его, если будет спрашивать кто-нибудь из рабочих.
   Оставшись одна, Елена Александровна придвинула ближе к столу кресло и, подперев рукой голову, задумалась. Она думала о директоре, который не побоялся взять на себя такой большой труд, как ремонт разбитого дома. Вспомнила собрание. Пушистые брови ее нахмурились, синие глаза стали глубже и печальнее.
   «Нет дисциплины… И этот мальчишка Тишин, выступающий против своего будущего товарища, и Кудрявцев… И странная история с Трубачевым. Надо будет хорошенько в этом разобраться… — Елена Александровна тяжело вздохнула. —И вообще, время идет, школа не готова… Ах, да, — вспомнила она, — надо же объявить ребятам, что послезавтра Леонид Тимофеевич поведет их на делянку. Как раз это будет выходной день. В лесу сейчас хорошо. Пахнет смолой, ягодами. В тени свежо и прохладно… Я сама, как девчонка, радуюсь, что пойдем. А ребятам хорошо бы дать побегать, отдохнуть. Трудно им сейчас приходится…»
   Внизу раздается громкий женский голос:
   — Мне нужно видеть директора!
   — Леонида Тимофеевича? — любезно переспрашивает школьный сторож. — Его нет, он отлучился по делам.
   — Как — нет? По каким делам? У него, кроме школы, не может быть никаких дел. За детьми надо смотреть, а не отлучаться по делам! — резко заявляет пришедшая.
   — Ему, гражданка Синицына, виднее, за чем нужно смотреть: он директор, — обиженно отвечает Грозный.
   Елена Александровна медленно спускается вниз, прислушиваясь к шуму голосов. Пожилая женщина в темном приплюснутом берете на седеющих волосах встречает ее недружелюбным взглядом зеленых глаз.
   — В чем дело? — спрашивает Елена Александровна. — Может, я могу заменить директора? Пройдите, пожалуйста, в учительскую.
   Женщина молчит, но Елена Александровна, не ожидая ее ответа, круто поворачивается и быстрой, легкой походкой снова поднимается по лестнице, открывая свежевыкрашенную дверь. Незнакомая женщина нехотя следует за ней.
   — А вы, собственно, кто здесь? — с раздражением спрашивает она, опускаясь в кресло.
   — Сейчас я замещаю директора, — спокойно отвечает Елена Александровна и быстро оглядывает незнакомую женщину. Где-то она видела такие же зеленые глаза.
   Женщина беспокойно ворочается в кресле:
   — Хорошо. Я попробую поговорить с вами, хотя вы еще очень молоды и, наверно, не были матерью. Моя фамилия — Синицына.
   — Вы мать Нюры Синицыной? — живо спрашивает Елена Александровна. Ей нравится Нюра, и голос ее звучит приветливо.
   — Да, я мать. И именно поэтому я пришла вас спросить, что с моей дочерью… Я ее не вижу. Она целые дни занята. Где — не знаю. В каком-то госпитале, вместе с какими-то ребятами… Причем я этих ребят не знаю. Часть из них, как видно, из ее бывшего класса. Они были на Украине и с трудом вырвались из оккупации.
   — Я знаю их историю от директора, — кивнув головой, вставляет Елена Александровна. — Это очень хорошие ребята, лучшие в школе, — Трубачев и его товарищи.
   — Не знаю, лучшие или худшие, — горько улыбается Синицына, — но если товарищи становятся дороже матери, если авторитет любого из них выше авторитета родителей, то это ненормально… Я целыми днями не вижу своей дочери, она не считает нужным посвящать меня в свои дела, мать для нее — ничто. Нюра заявляет нам с отцом, что у нее есть свои обязанности. Я хочу знать совершенно точно, какие это обязанности. Я — мать! Я ее воспитываю и никому не позволю ломать мое воспитание!