Осеева Валентина. Васек Трубачев и его товарищи

   — Не-ет… я не слышал. Нет, не били! Он сам согласился, — прошептал Сева.
   — Сам? Старостой у фашистов? Не может он сам! Это они его заставили! Постой… Приходи в овражек!

* * *

   Васек рассказал все ребятам. Ребята слушали с широко раскрытыми глазами. До вечера, сбившись в кучку, сидели они в Слепом овражке, убитые и напуганные Севиным сообщением.
   — Да, может быть, ты ослышался? Или это кто-то другой был? — допрашивали они товарища.
   — Нет, нет! Я не ослышался.
   Васек, бледный, с красными пятнами на щеках, зажимал пальцами уши и, мотая головой, кричал на Севу:
   — Неправда, неправда! Не смеешь ты так говорить! Тебе, может, показалось? Неправда это!
   Сева чувствовал себя в чем-то виноватым.
   — Я, конечно, сам слышал, что он согласился, то есть он ничего не сказал… Но все-таки, может, он еще не будет старостой — убежит или еще что-нибудь сделает…
   Ребята вздыхали, обменивались короткими замечаниями:
   — Какой человек хороший!
   — Председатель колхоза!
   — Мы его так любили… А он к фашистам пошел!
   Одинцов встал:
   — Не смейте про него так говорить! Не смейте!
   На сходке, куда полицаи согнали все село, слова Севы, к ужасу мальчиков, подтвердились. Степан Ильич стоял рядом с полицаями и, глядя кудато поверх голов, кричал в толпу хриплым, деревянным голосом:
   — Сдавайте хлеб, сдавайте гречу!.. Чего ждете?
   Колхозники молчали.
   — Ой, боже мий, что же это делается? Степан врагу продался! — с гневом и удивлением шептались бабы.
   Фашисты одобрительно хлопали Степана Ильича по плечу. Петро подал ему немецкую сигарету. Степан Ильич долго держал ее, разминая пальцами; табак сыпался на землю.
   После схода старики собрались у деда Ефима; вздыхали, качая головами:
   — Вот и поди ты к нему, Ефим, спроси: есть у него совесть или нет?
   — Отдаст он запрятанный семенной фонд врагам — чем будем сеяться весной?
   — Ты ему скажи: гитлеровцев прогонят, а народ останется… Люди не простят…
   Дед Ефим пришел к Степану Ильичу в хату, остановился у двери, опираясь на палку. Степан Ильич встал навстречу.
   Татьяна рушником обмела скамейку:
   — Садитесь, диду!
   — Садиться я не буду. Мое дело в двух словах. — Дед постучал об пол суковатой палкой. — Я, Степан, твоего батька знал. Вместе мы женились, вместе в колхоз вступали… Ну, да не о том речь. Вот старики послали меня узнать: отдашь ты семенной хлеб врагам — обидишь своих людей или нет? Да велели еще тебе сказать… — Голос у деда повысился, дробно застучала об пол палка. — Придет Красная Армия, освободит народ, напрочь истребит врага — куда тогда пойдешь, с кем будешь? Подумай, чтобы не каяться тебе на этом свете…
   — Эх, дед… — сказал только Степан Ильич и махнул рукой.
   Ефим ушел.
   За ужином Степан Ильич сидел мрачный как туча. Мальчики молчали, молчала и баба Ивга. Татьяна не выдержала — расплакалась.
   — Что ж это ты делаешь, Степа, а? Як же мне на село появляться, людям в глаза глядеть?
   Степан Ильич не отвечал. Татьяна заломила руки:
   — Что же вы, мамо, молчите? Як в рот воды набрали! Хиба это не ваш сын? Або мне одной страшно на свете жить?.. Ой, Степа, Степа!..
   Она упала головой на стол, затряслась от слез. Баба Ивга встала, обняла ее:
   — Молчи, доню, молчи!
   — Ой, мамо, як же молчать? Люди кажуть: продался Степан фашистам…
   Васек вылез из-за стола; Саша с красным, упрямым лицом, не поднимая глаз, катал из хлеба шарики; Одинцов сидел прямо, белый как стена.
   Утром Татьяна взяла Жорку и ушла из села, не простившись со Степаном Ильичом.
   — До своей матки пошла, — кратко сказала ребятам баба Ивга.
   Лицо у бабы Ивги за один день почернело и сморщилось, глаза впали. Она ходила по хате строгая, молчаливая. Допоздна не ложилась спать. Степан Ильич тоже не ложился. Они сидели рядом за столом, и оба молчали.
   Мальчики исподтишка следили за каждым шагом Степана Ильича. Сева и Генка видели его в штабе. Гитлеровцы вызывали Степана Ильича для каких-то поручений. У колодца бабы осторожно спрашивали Ивгу:
   — Говорят люди — старостой Степан будет?
   — Старостой.
   — Ну что ж, его дело!
   — Подневольный человек… Как не согласишься, когда петля на шее! — заводила разговор соседка Мотря.
   Макитрючка, оправившись от побоев, сама побежала к Степану Ильичу. Застала она его в хате одного. О чем говорили они, никто не знал.

Глава 37.

ВОПРОС ПИОНЕРСКОЙ ЧЕСТИ

   — Это вопрос пионерской чести, — тихо, но твердо сказал Одинцов. — Какие же мы пионеры, если будем есть хлеб предателя?
   В Слепом овражке было тихо. Ржавые пятна мутно поблескивали на поверхности болота. Сумерки окутывали сбегающие по склону кусты орешника. Лягушки, неподвижно распластавшись на воде, круглыми, немигающими глазами смотрели на трех мальчиков.
   — Уйдем! — глухо сказал Васек и, обхватив руками колени, задумался.
   — Все от него уйдут… Татьяна с Жоркой ушла, баба Ивга уйдет, мы уйдем, — мрачно сказал Саша.
   — Баба Ивга? — переспросил Васек. — Да… может быть… Но какая же она мать, если она уйдет? — И, словно возражая самому себе, покачал головой: — А какая же она советская, если она останется?
   — Все от него уйдут! И будет пустая хата… И он будет шагать по ней… один! — с отчаянием крикнул Одинцов.
   — Пускай, — тихо и упрямо сказал Саша.

* * *

   За ужином Степан Ильич посмотрел на мальчиков. Они сидели молча, не поднимая глаз от тарелок.
   Одинцов казался больным; в последнее время тонкие черты его лица заострились, сквозь прозрачную кожу проступала синева. Степан Ильич забеспокоился:
   — А что это, мамо, у нас один хлопчик так с лица изменился? Може, больной, а?
   Он положил свою большую руку на голову Коле и, перегнувшись через стол, заглянул ему в глаза:
   — Что это ты, хлопчик?
   Коля, низко согнувшись и опустив голову, смотрел под стол.
   — Эге… Совсем наше дело плохо! — удивленно сказал Степан Ильич и попробовал повернуть к себе мальчика.
   Но Одинцов резко высвободился от него и, закрыв лицо руками, разрыдался. Васек побледнел.
   Лицо Саши залилось темной краской, губы упрямо сжались. Одинцов плакал громко, взахлеб. Степан Ильич растерянно оглянулся на мать.
   Баба Ивга поставила на стол чугун с картошкой, бросилась к Коле, прижалась сухими губами к его голове и, раскачиваясь из стороны в сторону, зашептала, как маленькому:
   — Тихо, тихо, мое дитятко!.. Чего ж ты, мое серденько, так расплакался?.. Все же на свете минуется, все переживется. Пойдем, пойдем, мой сыночек, я тебя уложу…
   Коля обхватил бабу Ивгу обеими руками и, пряча лицо в широких сборках ее кофты, рыдая, шел с ней по хате.
   — Не плачь, не плачь, мое дитятко! — взбивая одной рукой подушку, а другой прижимая к себе Колю, шептала баба Ивга. — Будет и на нашей улице праздник. Да хиба ж русский народ поддастся якому-нибудь ворогу? Боже сохрани! Кто ж это такое бачил? — Она присела на край постели, с улыбкой покачала головой, заглянула Коле в глаза. — А у нас же Красная Армия есть! Да когда ж то было, чтобы нашу армию кто победил? За ней же весь народ стоит, як гора каменная! Великая это сила — наш народ! И в огне он не горит, и в воде не тонет. Так-то, мой сыночек… Вот и послухай, яку присказку стары люди про наш народ кажут…
   Коля вслушивался в мягкий голос, и плач его постепенно затихал. Мальчики на цыпочках подошли к бабе Ивге и стали сбоку кровати.
   Степан Ильич сидел за столом, обхватив руками голову.

* * *

   Несколько дней мальчики тщательно следили за Степаном Ильичом. Ходили за ним по пятам, расспрашивали Севу.
   Один раз под вечер прибежал взволнованный Грицько:
   — Вчера Петро до моего батька заходил! Хвастал, что они со Степаном теперь первые люди на селе…
   Мальчики хмуро переглянулись.
   Одинцов твердо сказал:
   — Я, правда, плакал, и теперь у меня как-то сердце сжимается, и бабу Ивгу мне жалко, но только все равно своих слов не меняю. Надо уходить! Это вопрос пионерской чести!

Глава 38.

ПИОНЕРСКАЯ ДИСЦИПЛИНА

   Васек пошел к Матвеичу. Волнуясь, рассказал про Степана Ильича и закончил словами:
   — Мы не хотим больше у него жить!
   Матвеич внимательно слушал, потирая двумя пальцами усы. Николай Григорьевич молчал, изредка взглядывая на Матвеича.
   — Мы за дядей Степаном по пятам ходим! Куда он — туда и мы, — начал опять Васек.
   Матвеич вскочил, двинул стулом, рассердился:
   — «Мы, мы»! Это кто тебе дал право распоряжаться? Кто вас назначил за Степаном следить?! «По пятам ходим»!.. Видал, старый? А кто ему такое поручение давал, я спрашиваю?
   — Мы думали… — вспыхнул Васек.
   — А вы не думайте! Есть поручение — выполняй! Дисциплину забыл?
   Васек молчал, сбитый с толку, обиженный.
   — Видал, старый? Они за ним по пятам ходят! Ах вы, бисовы диты! — крикнул Матвеич, с шумом обрушиваясь на табуретку.
   — Ну, ну, расшумелся!.. — постучал по столу Николай Григорьевич и притянул к себе Васька. — Садись со мной, пионер… Следить за дядей Степаном не надо, понял?
   Васек кивнул головой.
   — Ну, понял — и весь разговор. И жить у Степана Ильича будете, как жили. Этого от вас пионерская дисциплина требует. Понятно?
   Васек удивленно посмотрел на Николая Григорьевича и ничего не сказал. Потом нерешительно кивнул головой.
   — Тоже понятно? Ну и хорошо! А вот если еще какие новости у тебя есть — выкладывай.
   Васек поглядел на Матвеича. Тот вдруг громко, раскатисто захохотал, встряхивая головой и откидываясь назад:
   — «По пятам ходим»! Ну, диты! От бисовы диты! — От смеха щеки его побагровели, могучая грудь тряслась.
   Глядя на него, Николай Григорьевич не выдержал и тоже засмеялся. Васек побледнел от обиды, встал и пошел к двери.
   — Стой, стой! — закричал Матвеич. — Садись за стол. Давай отчет: где были, что делали? Я тебе насчет продовольствия задание давал.
   — Фашисты три машины нагрузили. Сева слышал — на Жуковку повезут; шофер говорил — в Лукинках бензин будут брать. Полицаи поедут и солдаты. А там на одном грузовике… — Васек нерешительно взглянул на Матвеича.
   — Давай, давай дальше! — кивнул тот.
   — На одном грузовике пулеметы стоят.
   — Добре! А когда повезут? Не слыхал?
   — Нет. Скоро, потому что уже совсем нагрузили.
   Матвеич заложил назад руки, большими шагами заходил по комнате, бормоча что-то про себя и загибая на руке пальцы.
   Когда Васек уходил, Матвеич дал ему толстый пакет:
   — Спрячь хорошенько. Пойдешь в Макаровку. К Миронихе. Баба Ивга скажет куда. Сам пойдешь. Толкового товарища возьми. Да гляди в оба: не попадитесь — далеко это. Я там давно не был, не знаю… может, фашисты в селе стоят, — так осторожненько!
   Васек шел недоумевающий, но успокоенный доверием Матвеича. По дороге он думал о Степане Ильиче: «Тут какая-то тайна. Матвеич умный, он все знает, только не говорит. А как может он сказать, если ребятам этого знать нельзя! Может, Матвеич сам следит за дядей Степаном, но не хочет, чтобы мы знали… Ну и пускай! Нельзя так нельзя. Наше дело — слушаться. Как Матвеич сказал, так я и передам. И рассуждать об этом не надо больше, и думать не надо».
   Но думалось как-то невольно.
   Васек вспомнил разговор с Николаем Григорьевичем и вдруг остановился, пораженный внезапной мыслью: «А если все это неправда? Дядя Степан нарочно старостой стал, чтобы все узнавать у фашистов!»
   Перед глазами Васька встало темное, полное глубокой душевной тоски лицо Степана Ильича.
   — Пусть это будет неправда, дядя Степан, пусть это будет неправда! — прижимая к груди руки, прошептал Васек.
   Дома он строго сказал ребятам:
   — Не велел Матвеич следить. И уходить не велел.
   — Что же это? — растерялся Одинцов. — Что ж это, Васек? Ведь мы — пионеры!
   — А для пионеров есть пионерская дисциплина! — обрезал его Васек.
   О поручении, данном ему Матвеичем, он сообщил только то, что уходит далеко и не знает, когда вернется. Ребята огорчились, но спрашивать не стали.
   — А вы тут не зевайте! Пусть на пасеку за меня Мазин сходит, если надо будет.
   С собой он решил взять Одинцова.
   С вечера баба Ивга уложила им в мешок еду, рассказала дорогу:
   — Может, с людьми подъедете где… А то тропинкой пройдете напрямки. Далеко это… от Жуковки в сторону. Торбы я вам сошью; в случае чего, сохрани бог, скажете: сироты, побираемся…

Глава 39.

ВИДЕНЬЕ

   Мальчики вышли на рассвете. На длинной деревенской улице маячили фигуры полицаев. За хатой конюха Леонтия скользнула тень Петро. Васек забеспокоился:
   — Чего это он там высматривает? Надо бы предупредить… Подожди меня.
   У конюха стояли фашистские солдаты. Сам конюх с семьей ютился рядом в каморе. Васек осторожно перелез через плетень и стукнул в закрытое окошко каморы. Дверь приоткрылась, выглянула жена Леонтия.
   — За вашей хатой Петро ходит! — шепнул ей Васек.
   Леонтьиха испуганно захлопнула дверь.
   Мальчики пошли дальше. За селом на выгоне стояли машины, нагруженные продовольствием. Две из них были уже доверху заложены ящиками и мешками. Гитлеровские солдаты прикрывали их серым тугим брезентом. Третью машину нагружали полицаи. Вдоль забора ходил часовой. Мальчики незаметно прошмыгнули мимо, в молодой лесок позади выгона. Пройдя несколько шагов, они остановились, удивленные неожиданной встречей.
   Под орешником сидел Мазин с каким-то незнакомым человеком. Человек этот был босой, с завязанными тряпкой пальцами; одежда мешком висела на его худых плечах, широкие украинские штаны были подвязаны ремешком. Он о чем-то рассказывал Мазину, опираясь локтем о землю, поднимая вверх густые выцветшие брови и морща лоб. Рядом на траве лежала горка вырезанных из орешника дудочек. Одна из них, с зеленой резьбой, видимо, принадлежала уже Мазину. Он вертел ее, прикладывая к губам, но свистнуть не решался.
   — Да-а… Гитлеровец на работу не прыток. За него лакеи работают. Ишь, грузят, стараются… — щуря светлые глаза, говорил незнакомец. — Вот этот полицай, мальчишечка, и называется изменник Родины. Самый худший вид человека! И даже человеческого в нем ничего не осталось — потому как, если правильно разобраться, из чего состоит человек? Какие такие качества он в себе имеет? — Он склонил голову набок, растопырил на руке пальцы. — Первое — любовь к Родине! Гляди, какой палец я загибаю… — Он загнул большой палец. — Второе…
   — Мазин! — окликнул товарища Васек.
   Мазин оглянулся, вскочил:
   — Я сейчас, дядя…
   — Ты с кем это? — спросил Васек.
   Мазин отвел его в сторону:
   — Я этого дяденьку тут и вчера видел. Он тоже выслеживает кого-то.
   — Не тебя ли? Иди домой лучше. Не болтайся тут зря.
   — Я не зря болтался. Фашисты ночью продовольствие на Жуковку повезут! — зашептал Мазин.
   — Надо бы Матвеичу сказать. Он зачем-то спрашивал, когда повезут. Ты бы сходил, Мазин.
   — Я схожу сейчас.
   — А мы Петро видели около Леонтьевой хаты! Высматривал, видно, что-то, — сообщил Одинцов.
   — Я бы этого Петро убил, как собаку! Это самый худший вид человека! — Мазин вынул из кармана дудочку, повертел ее в руках.
   — А что это у тебя? — заинтересовался Васек. Он взял у Мазина дудочку, приложил к губам.
   — Осторожно! Свистнет! — испугался Мазин. — Это мне дяденька подарил. У него много. Здорово сделано?
   — Ловко! А ты в полную силу свистел?
   — Нет. Боюсь! Часовые недалеко. Дяденька говорит, если свистнуть в эту дудку, так все, кто рядом стоят, навзничь повалятся!
   Ребята засмеялись.
   — Ну, мы пошли, а то поздно. Ты тоже иди. Зря не лазь тут! — распорядился Васек.
   — Возьми дудку! — великодушно предложил ему Мазин.
   — Насовсем? — обрадовался Васек.
   — Бери насовсем. Я у него еще выпрошу, да он и так даст — добряк, видно.
   Васек с удовольствием взял дудку. Мальчики расстались.
   Коля Одинцов и Васек шли рядом, изредка передавая друг другу дудочку и тихонько, для развлечения, посвистывая.
   — Жаль, в полную силу нельзя! Пристанут еще чернокопытники, остановят…
   Шли долго. Дорога была длинная-предлинная. Бесконечно тянулось шоссе. Повсюду встречались гитлеровцы: они ехали па повозках, на грузовиках…
   Один раз мальчиков подсадил на телегу какой-то дед. Он ни о чем не спрашивал, только тихо бормотал про себя, нахлестывая лошадь:
   — Иди, иди, все равно Гитлер житья не даст! Ребят по миру пустили, чего еще надо? Людей на дорогах стреляют… Видно, пропала наша жизнь. Серко! Что было, того не воротить! Иди, не поджимай брюхо! О колхозных кормах забывать надо…
   Ребята переглядывались, молчали. Слезая с телеги, Одинцов горячо сказал:
   — Спасибо вам, дедушка! Только неправильно вы думаете… Мы победим! Мы, честное слово, победим! Вот и Васек вам скажет…
   Старик усмехнулся, внимательно посмотрел Коле в глаза, потом перевел взгляд на Васька.
   — Мы победим, дедушка! — решительно подтвердил Васек.
   — А вы что за ворожейки такие? «Победим»! Большое слово! Да армия-то наша на Киев отошла. Сам видел… Через наше село шли… Молодец к молодцу, в полном боевом порядке. Богатыри! Один на десятерых идет… А отходят. Куда отходят — бог весть… Бабы с воем за ними бегут, ребятишки… А они только стиснут зубы: «Вернемся, граждане, не бойтесь…» А чего — не бойтесь? Со всех сторон враг идет. Народ весь в леса подался… — Старик вдруг замолчал, оглянулся на лес и тронул лошадь. — Эх, эх, дела!..
   Мальчики пошли по тропинке. Солнце начинало сильно припекать. Волосы покрылись пылью.
   — Не стоит со всяким разговаривать, — нащупывая на груди свой пакет, сказал Васек.
   Одинцов протянул руку:
   — Дай потрогать… А толстый пакет! Видно, важное поручение. Хотя в тонком иногда еще важнее бывает!
   — Конечно, бывает, — неохотно согласился Васек. — Я читал где-то, что в гражданскую войну один герой ехал с таким пакетом и попал к белым… Так он знаешь что сделал? Весь этот пакет съел!
   — Да что ты?
   — Честное слово, съел! Там еще сургуч был — так и с сургучом вместе.
   — Это здорово! — Одинцов задумался.
   Васек снова пощупал свой пакет:
   — А нам, в случае чего, тоже придется съесть, пожалуй…
   — Да он толстый! — засмеялся Одинцов. — Как его есть?
   — А как красноармеец ел? Думаешь, вкусно ему было?
   Одинцов покрутил головой:
   — Я один раз промокашку съел маленьким… Конечно, если придется…
   Ребята замолчали.
   К полудню ноги у них устали, оба приуныли и еле тащились по дороге.
   — Хоть бы свистнуть один раз! Попробовать, что за свисток такой? — сказал Васек, разглядывая подарок Мазина.
   — Зайдем в лес и свистнем! — оживился Одинцов;
   — Так нам сейчас крюк надо делать!
   — Ну что ж такого? Свистнем по разу, а тогда за это пойдем побыстрей.
   — Ладно.
   Свернув с шоссе, мальчики побежали в лес. Выбрали тенистое местечко. Прислушались, оглянулись. Васек свистнул. Коля упал в траву и задрыгал ногами:
   — Ох и свист!
   Свист действительно был резкий, пронзительный. Одинцов тоже свистнул.
   — Мы еще не в полную силу. А если в полную свистнуть — вот было бы!
   Что было бы, никто не знал, но мальчики выбрались на шоссе довольные. Усталости как не бывало. На закате солнца дошли до того места, где когда-то пил из ручья Митя. Ребята влезли по пояс в водоросли, потом обмылись ключевой водой. Закусили и снова вышли на шоссе.
   — Вот Жуковка виднеется… А нам еще в сторону километров пять.
   Ноги стали утопать в песке. Попадались неубранные разбитые телеги, остатки легкового автомобиля, отлетевшие и утонувшие во рву колеса.
   — Ведь это около Жуковки грузовик разбили… — шепотом сказал Васек. — Здесь наши девочки ехали… Одинцов заморгал глазами:
   — Знаешь, Васек, я их никогда не забываю и не забуду! А ты?
   — Никто из ребят не забывает. Только не говорим… Что теперь говорить!
   — А какие девочки были! Валя Степанова, Лида Зорина, Нюра Синицына… Самые лучшие люди из всего класса!
   Васек кивнул головой.
   — Если б хоть знать, что они не мучились, что сразу… — сказал Одинцов и вдруг остановился.
   Впереди лежала груда железа. Около нее одиноко высился белый деревянный столбик.
   Мальчики на цыпочках подошли к нему. Одинцов закрыл лицо руками и бросился в траву. Васек присел около насыпи, вытирая кулаком глаза. Не глядя друг на друга, мальчики нарвали цветов, положили на могилу.
   — Давай тут, около них, и заночуем, — предложил Васек. — Все равно нам в лесу ночевать.
   Мальчики залезли в перевернутую вверх дном разломанную машину. Долго говорили о девочках, вспоминали, как дружили и как ссорились с ними в классе.
   — А мне всегда Нюра Синицына представляется… Я ее до зла доводил, придирался к ней, — изливал душу Одинцов.
   — Она бы тебя простила теперь, если б знала…
   Выговорившись, Коля заснул. Заснул и Васек.

* * *

   По небу рассыпались мелкие звезды. Черной грудой лежал на дороге разбитый грузовик. Мальчики дружно посапывали, неудобно свернувшись под искореженной кабиной. Они не слышали, как хрустел в лесу валежник, как всхрапывал конь, осторожно переставляя копыта через поваленные деревья.
   Мальчики не видели, как, пригнувшись к земле и прячась за обломками, перебегали через дорогу какие-то люди и, притаившись во рву, зорко вглядывались в даль.
   Резкий, пронзительный свист разбудил обоих. Васек испуганно схватился за пакет. Одинцов вскочил, больно ударившись головой о железо.
   С дороги грянули выстрелы, с треском разорвалась граната, застрочил пулемет.
   Вспыхнуло пламя, где-то заржали лошади, раздались крики.
   Мальчики, схватившись за руки, выглянули наружу.
   На дороге, сгрудившись, буксовали машины, черным столбом поднимался дым, прорывались клубы пламени. Вокруг метались полицаи и солдаты. При свете огня можно было видеть, как они прыгали с машин на землю и падали под ударами напавших на них людей. Крики заглушались стрельбой. Мимо пылающего грузовика проскакал какой-то боец на гнедом коне. Неподалеку от мальчиков разорвалась граната. От страха они замерли, тесно прижавшись друг к другу. Когда стрельба затихла, они снова поглядели в щель.
   Мимо ребят промчались телеги и, свернув в лес, запрыгали по ухабам. За ними ускакал конь. Под мышкой у седока торчали дула немецких автоматов.
   На дороге остались пылающие машины и распростертые тела убитых полицаев и гитлеровцев.
   Васек схватил за руку Колю Одинцова, и они, выбравшись из-под обломков грузовика, бросились в лес. Мальчики бежали, натыкаясь на кусты и деревья, обдирая об острые сучки ноги. Они боялись оглянуться назад, боялись остановиться, чтобы перевести дыхание. Наконец, споткнувшись о заросший мохом пень, оба упали. Позади них сквозь гущу леса просвечивало розовое пламя.
   Васек сел, прижимая рукой спрятанный на груди пакет. Одинцов обхватил его за шею, прижался холодными губами к его уху.
   — Что это было? — прошептал он дрожа.
   Васек молчал, тяжело переводя дыхание. Потом снова вскочил и потянул за собой Колю:
   — Уйдем подальше.
   Утро застало мальчиков в глухом, неизвестном месте. Выйти на дорогу они боялись, блуждали по лесу. Говорили шепотом:
   — Как она их… здорово!
   — А обоз-то узнал ты?
   — Тот самый.
   — А на коне…
   Мальчики поглядели друг другу в глаза.
   — Мне показалось, это был… — прошептал Одинцов.
   Васек схватил его за руку:
   — Молчи!
   К концу дня они увидели Жуковку. Обошли ее стороной — боялись фашистов.
   В Макаровку пришли поздно вечером. В хатах горели невеселые огоньки. На улицах было пусто. Кое-где подвывали собаки.
   Какой-то хлопчик указал хату Миронихи. Мальчики пробрались с огородов во двор.
   — Заглянем раньше в окно — нет ли в хате гитлеровцев, — решил Васек.
   Коля Одинцов стал коленом на завалинку и прижался лицом к стеклу. Потом медленно сполз на землю, протер кулаками глаза и жалобно сказал:
   — У меня, Трубачев, виденье… Там… Нюра Синицына!
   Васек оттолкнул его от завалинки и полез сам.
   За окном около стола сидела Нюра Синицына и что-то шила. Стекло звякнуло. Нюра подняла голову и увидела прямо перед собой приплюснутое к стеклу лицо Трубачева. Она вскочила, вскрикнула и бросилась во двор. Первый, кто ей попался, был ошеломленный Коля Одинцов. Нюра заплакала, обливая слезами его щеки. Потом бросилась к Ваську.
   — Валя! Лида! — кричала она.
   Какой-то малыш цеплялся за ее платье и тоже лез целовать мальчиков.

Глава 40.

ДЕВОЧКИ

   Девочки забрасывали ребят вопросами. Потащили их в хату, усадили за стол, подкрутили фитиль в лампе. Мальчики наконец пришли в себя.
   — Ну да, живы!… Только так страшно было, так страшно!
   Девочки, прижавшись друг к другу, стали тихонько рассказывать. Голоса их часто прерывались:
   — …К вечеру около Жуковки, над самой дорогой, появился фашистский самолет. Он летел низко-низко… И потом начал бомбить шоссе. Кроме грузовика, на дороге была телега с людьми… Лошадь понесла… Малыши испугались, начали плакать. Тогда шофер подъехал к самому лесу… под деревья… А Екатерина Михайловна… она, бедная, схватила детей…
   Нюра всхлипнула. Малыш, который все время не отходил от нее, беспокойно заерзал на скамейке.
   Валя Степанова улыбнулась дрожащими губами, знакомым движением откинула со лба разлетающиеся тонкие волосы:
   — А на дороге взлетела телега… И около нее со свистом посыпалось что-то…
   — Пули, — подсказала Лида Зорина. Она не плакала, но глаза у нее были красные.