И сразу косяком пошел шабашник, который якобы навострился именно на строительстве гаражей. Разумеется, наши деревенские заподозрили: может быть, это семейный подряд такой – младшие покушаются на угон автомобилей, старшие строят фундаментальные гаражи…
Как бы там ни было, в нашем Устье все этим летом принялись строить надежные убежища для машин. Правда, наши сговорились с многоопытным здешним строителем про прозвищу Бахмет, давно проверенным на честность и мастерство. Это убедительный мужчина лет шестидесяти, в центнер весом, с таким выражением обширного лица, точно он ждет, что его вот-вот что-нибудь насмешит.
На другой день после Вознесения приехал Бахмет в нашу деревню. Собрались обсудить смету за деревянным столом под старой яблоней, засыпавшей столешницу и лавки бело-розовым лепестком. Дело было в десятом часу утра.
– Не освежились еще? – справился Бахмет и вытащил из-за пазухи две бутылки водки, яблоки, лимоны и полкруга краковской колбасы. – Это у нас называется «полный завтрак», когда, значит, разрешается слегка выпить и обстоятельно закусить.
Кто-то сказал:
– Мы по утрам не пьем.
Бахмет:
– А кто же по утрам пьет? По утрам освежаются, а не пьют.
Компания у нас, кстати сказать, собралась такая, не считая Бахмета: автор этих строк, разведчик на покое, ученый-физик и австралиец Дэвид, владелец одного из двух подозрительных заводиков, двухметровый детина с косичкой, похожей на недлинный мышиный хвост.
Как известно, мы народ нецивилизованный, у нас о погоде не говорят. Нам подавай более или менее душещипательную тематику, от которой в голове бывает изжога и, как керосиновые лампы, горят глаза. Автор сказал, что это и святой сопьется при таком количестве праздников, как у нас. Бахмет на это возразил, что, дескать, дело не в праздниках, а в том, что у русского человека душа густая, и без разбавителя, сиречь спиртных напитков, ему приходится тяжело.
Австралиец Дэвид подтвердил (он по-нашему говорит бегло), что русские точно самый интересный народ в мире, потому что душевный, а он много где живал, – и дома, под Аделаидой, и в Америке, и в Европе, и на Соломоновых островах. Ну заразительная страна! В результате, говорит, я до того с вами обрусел, что пью безобразно, и если соль просыплю, то бросаю щепотку через плечо. Разведчик на покое сказал на это, что русские, конечно, народ интересный, но зачем же так активно и последовательно воровать? В прошлом году семь холодильников в деревне украли, в текущем году автотранспорт принялись угонять… Ученый-физик стал доказывать, что-де это просто-напросто идет между городом и селом такая латентная классовая борьба. Что она неизбежна и закономерна, поскольку из деревни в город идет хлеб, а из города в деревню – безобразия и метафизические цены на горюче-смазочный материал. Как же вы хотите, говорит, чтобы колхозник не украл у меня холодильник, если ему соль купить не на что, а у меня, кроме холодильника, стоит на задах потрепанный «мерседес»…
В общем говорили еще долго и горячо, но до гаражей в тот раз так и не добрались.
Письмо тридцать третье
ЗАКОЛДОВАННАЯ СТРАНА
Когда в тверской земле уже грянут настоящие холода, тогда городскому человеку жить в деревне становится тяжело. Первое: у избы сеней нет и из протопленной горницы выходишь непосредственно на мороз. Второе: нужное место далеко на задах, и в метель его не всегда найдешь. Третье: дров не напасешься, тем более что нынешний писатель едва-едва зарабатывает на дрова.
Когда в воздухе покажутся первые белые мухи, когда темнеть начинает в шестом часу вечера, все чаще думаешь: пора отвальную сочинять. Мы дружим с местными мужиками, и каждый год проводить нас собирается порядочная компания – на свадьбу мало, на отвальную в самый раз. В этом году, в частности, были: председатель нашего колхоза «Сознательный» Борис Иванович, председатель соседнего колхоза «Путь Ильича» Борис Петрович, глава администрации из Погорелого Городища Виктор Иванович, директор льнокомбината Сергей Владимирович, австралиец Дэвид, фабрикант, который получает цветные металлы из ничего.
Под русское хлебное вино и блюдо нашего волжского жереха, поджаренного на мангале, у нас, по обыкновению, зашел увлекательный разговор. Как настоящие русаки, мы о глупостях не говорим, а решаем вопросы если не мирового значения, то по крайней мере общенационального, как-то: про корни зла.
Борис Иванович говорит:
– Вот почему у нас дышит на ладан сельскохозяйственное производство? Потому что русский человек – человек артельный, и в одиночку у него не получается ни шиша. А тут Чубайс пустил колхозы в вольное плавание, как хочешь, так самосильно и выгребай! Конечно, народ в расстройстве, потому что колхоз без государственной помощи – не жилец.
– Хотя, – говорит Борис Петрович, – в наших местах на одном льне, безо всякой государственной помощи, останешься на плаву. Если возьмешь семь центнеров с гектара этой культуры, то, считай, весь год сыт, пьян и нос в табаке. А ведь ты, Борис Иванович, нынешний год лен не сеял!.. При советской власти сеял, при демократах – нет…
– А ты сеял?
– Я сеял!
– Непонятно только, зачем ты перешел на голландские семена.
– Да затем, что такие, как ты, льна не сеют, и отечественного посевного материала практически не достать!
– А зачем я его буду сеять, если льнокомбинат мне еще за позапрошлый год выручку не отдал?! Ты, Сергей Владимирович, почему мне за позапрошлый год выручку не отдал?!
Директор льнокомбината Сергей Владимирович говорит:
– Потому что у меня в банке одни нули. Еще когда-а я отправил готовую продукцию в Орел! А из Орла я имею не деньги в банке, а подшивочку телеграмм. Какие-то там у них недоразумения с энергетиками, им полтора года электричества не дают.
– Куда только смотрит администрация? – говорит австралиец Дэвид, который давно уже говорит, мыслит и чувствует как русак.
Виктор Иванович, глава администрации, в ответ:
– Администрация смотрит сквозь пальцы, поскольку иначе смотреть нельзя. Что я могу поделать с этими охламонами, если это только одно название, что глава?! Вот возьмем частный сектор, вроде этих орловских неплательщиков, – ну нет у меня против них реальных рычагов власти! У меня нет, а у них есть – пуля-дура, на худой конец штык-молодец! Вот если бы за них взяться всем миром, артельно, тогда их можно прижать к ногтю.
Борис Иванович:
– Вот я и говорю, что русский человек – человек артельный и в одиночку у него не получается ни шиша. А тут Чубайс пустил колхозы в вольное плавание, как хочешь, так самосильно и выгребай…
Я:
– Ну что тут скажешь?.. Заколдованная страна!
Письмо тридцать четвертое
ПРИКЛЮЧЕНИЕ НА ДОРОГЕ, ИЛИ ИТОГИ ГОДА
У нас в Устье народ, как вы помните, довольно пестрый: есть настоящие разведчики на покое, ученые, писатели, иностранцы, искусствовед. Кто прохлаждается все лето, кто нажимает по творческой части, кто старается на земле. В частности, автор и по творческой части нажимает, и старается на земле. Выращивает он картошку, морковку, всякого рода зелень, турецкие бобы, цветную капусту, редис, спаржу и огурцы.
Стало быть, год прошел с прошлых майских праздников, еще одну зиму, слава богу, пережили, дождались черемухи и благополучно открыли агросезон. Правда, 8-го, в предвкушении праздника, выпивали, 9-го – святое дело, 10 – отходили, 11-го обратно принялись за труды. Во время перекуров почему-то преследовала одна и та же мысль: стало быть, год прошел, сколько воды утекло, сколько берез ободрали на веники, а каковы итоги, что изменилось в нашей сельской местности за один календарный год?.. На трезвый взгляд, как прикинули 11-го числа, вроде бы ничего. Тот урожай, что сняли осенью, зимой продали сравнительно за гроши. (Себестоимость одного литра молока у нас по району в среднем составляет около трех рублей.) С кредитами чуть полегче, с горюче-смазочными материалами чуть похуже, техника на ладан дышит, в «Сознательном» зарплату колхозникам преимущественно дают, в «Пути Ильича» преимущественно не дают. В «Сознательном» выехали на молоке, в «Пути Ильича» взяли по семи центнеров льняного семени с гектара, но продать его, по слухам, не удалось. В «Сознательном» сломался холодильник для молока, в «Пути Ильича» председателеву «волгу» экспроприировали за долги.
Таким образом, приходишь к заключению, что вообще мало чего меняется на Руси. То есть по внешнему ряду постоянно совершаются разные перемены: то, скажем, тебе развитой социализм, то раз – первоначальное накопление капитала, XIV-й век, между банком и скамейкой разницы еще нет,[5] цена человеческой жизни – два шиллинга, один пенс. Но по существу у нас перемен, кажется, вовсе не происходит, всё та же грозная и смешная фантастика как фундамент и камертон.
Такой пример: поехали автор с приятелем в село Дегунино, которое стоит на нашем берегу Волги километрах приблизительно в тридцати, и по дороге с ними случился показательный инцидент. Благополучно миновали село Никифоровское, Столипино, Лужки, Заброво, Колчеватики и въехали в деревеньку Крутицы, в пять дворов, без электричества, которую населяет московский интеллигент. Глядь – дальше дороги нет. То есть дальше дорога есть как направление, через Баканово на Дегунино, но по чисто русской причине как бы ее и нет. Во всяком случае при первой же попытке выехать из Крутиц наш автомобиль завяз в грязи по самые ступицы и сразу сделался тих и грузен, как бегемот. Обидно было: автор хотел повидаться с друзьями Голицыными, князем Илларионом и князем Иваном, его сыном, первостатейными художниками, обитающими в Дегунине, а приятель должен был забрать из починки английское седло, под которым ходит его жеребец Зарной.
Нужно отдать должное московскому интеллигенту – вся деревня явилась нам с приятелем помогать. Дамы принесли холодного чая, мужчины слаженно взялись за лопаты, домкраты и топоры. Сильно было похоже на то, как чеховские персонажи налима ловили: теоретически все было правильно, но на практике дело вперед не шло. Кто-то говорил:
– Надо левое колесо поддомкратить.
– Скорее правое. В соответствии с классической механикой Ньютона сейчас главную роль играет правое колесо.
– Ты еще про Лейбница вспомни.
– Про Лейбница теперь разговора нет.
Откуда ни возьмись, прилетела канарейка, села на капот, и автор подумал: что значит это ерундовое приключение на дороге, если в российских лесах свободно канарейки летают и с электричеством бывают всякие чудеса?.. Далее он подумал: а может быть, это все сон – третье тысячелетие от Рождества Христова, космические станции, клонирование животных, безудержная свобода слова; может быть, время на самом деле давным-давно остановилось и сидит себе сейчас в Киеве, стольном граде, великий князь Владимир Всеволодович Мономах…
ГЛАЗАМИ ПИСАТЕЛЯ
ДЕРЕВЕНСКИЕ НОВОСТИ
Поскольку наш горожанин знает о современной русской деревне не больше, чем о Гренландии, что ему ни поведай, всё пройдет по департаменту новостей.
Так вот этим летом в наших тверских местах пока не было особенных новостей. В прежние годы то, бывало, моряк утонет в пруду, то проворуется какой-нибудь администратор, то охотники друг друга перестреляют, то, опившись «паленой» водкой, отдаст Богу душу целая компания мужиков. А в этом году сравнительно ничего.
Ну разве что разразилась эпидемия гепатита, дюжина цистерн с мазутом опрокинулась в Вазузу, обеспечив нам миниатюрную экологическую катастрофу, умер своей смертью пастух Борька, горький пьяница и большой любитель художественной литературы, в ходе строительства детского дома запропастились семь миллионов целковых народных денег, и куда они подевались – этого не скажет у нас никто.
В общем можно утверждать, что настоящих новостей у нас не было никаких. Вот если бы, положим, Волга высохла, или цыгане взяли бы приступом здание районной администрации, или упал бы посреди деревни другой Тунгусский метеорит… Следовательно, надо отдать должное французам, которые говорят, что «лучшая новость – это отсутствие новостей».
И ведь действительно, стоит шесть столетий какая-нибудь французская деревня, и со времен Жакерии (крестьянская война середины XIV-го века) тут не отмечено ни одного серьезного приключения, так что даже несколько скучно жить. А в России жить весело, – может быть, страшновато и бедно, но весело, потому что у нас вечно что-нибудь происходит, хотя на поверку не происходит решительно ничего.
В том смысле, то есть, ничего не происходит, что крестьянство по-прежнему довольно хладнокровно относится к полевым работам, увлекается горячительными напитками, в случаях производственной необходимости уповает на барина, сиречь государственные институты, и строит хижины в три окна. А так, конечно, в наших тверских местах наблюдается масса метаморфоз, движения, новостей.
Такая, например, новость: усадеб уже не жгут. Сто лет тому назад господам точно подпускали «красного петуха», а нынче про эти излишества не слыхать. Нынешние господа, хотя и понастроили себе замков в нашем довольно глухом углу, хотя и скупают за гроши крестьянские наделы, но однако на конюшню никого не тягают, не травят борзыми и расплачиваются не колхозными «палочками», а нашим народным долларом, в крайнем случае в пересчете на рубли.
Другая новость: мужья своих супружниц уже не бьют. Вот народный писатель Иван Вольнов отмечает, что сто лет тому назад хлебопашец регулярно увечил свою жену, даже и превентивно, как слабительное принимают, а нынче про эти излишества не слыхать. Наоборот, слышно, жены поколачивают мужей за пьяные художества и нежелание, как говорится, «ловить мышей».
Третья новость: при устоявшемся пристрастии русского человека к горячительным напиткам пьют сейчас в деревне все же не так безобразно, как в прежние времена. Иван Вольнов уверяет, что в прежние времена стоило миру усесться вокруг ведра с водкой, как сразу пойдут кровавые драки, половецкие пляски, битье стекол в волостном правлении и прочие признаки деревенского кутежа. И про эти излишества теперь тоже самое не слыхать.
Словом, за последние сто лет наше село сделало отчаянный рывок вперед, если не считать продуктивности сельскохозяйственного производства (в наших местах как собирали при царе Горохе пять-шесть центнеров льняного семени с гектара, так собирают и посейчас). Правда, нынешним летом рожь вымахала выше человеческого роста, овсы стоят непроходимые, в кормовых травах нужно аукаться, как в лесу. Но грибов нет, одни лисички, да сыроежки, да опята, да грибники. Из лисичек, впрочем, получается волшебное жаркое к картошке, которая у тебя водится на задах.
Вот Иван Гончаров пишет: «Жизнь еще потому прекрасна, что можно путешествовать». А мы так скажем: жизнь еще потому прекрасна, что можно не путешествовать, а сидеть летом в тверской деревне, выращивать на задах разную разность и целых три месяца чувствовать себя заправским середняком. Ведь мы все горожане только в третьем-четвертом поколении, а земля-то зовет, земля навевает соображение, что нет ничего привольней деревенской жизни по нашему характеру, утолительней для психики и умилительней для души.
О ЛЮДЯХ И НЕ СОВСЕМ
Рассказывают, что якобы нашего великого ученого Владимира Ивановича Вернадского как-то спросили: «Скажите, товарищ академик, люди плохие или хорошие, – это в принципе, вообще?» Ученый будто бы отвечал: «Вообще люди прекрасны, только их очень мало».
Прекрасных людей точно немного, и те наполовину литературные персонажи вроде князя Льва Николаевича Мышкина, идиота, но людей, вполне отвечающих званию человека, сдается, гораздо больше, чем не отвечающих и отвечающих не вполне. Это, может быть, благостное убеждение основывается хотя бы на том, что у нас в неволе томится только один соотечественник на сто душ мирного населения, гуляющего на свободе, а не наоборот. Стало быть, если ты неспособен изувечить соседа, ударить женщину, ограбить старика, то это норма, признак психического здоровья и аттестация на звание Человек.
В том-то все и дело, что не все люди – люди, как не все мужчины – мужчины в полном смысле этого слова, что есть на свете люди и не совсем. Что бы ни твердили демократы о свободе совести и от совести, о равенстве в бедности и перед законом, о братстве акционеров против неакционеров, – все же, как говорит русский народ: «Бог и леса не уравнял». Все же есть среди нас особи, скроенные «по образу и подобию», есть такие, что «ни Богу свечка, ни черту кочерга», и в резком меньшинстве – загадочно-поврежденные существа, поразительно похожие на людей. Ведь человек – это прежде всего культура, будь она природная или наживная, а не способность к прямохождению (и медведи в цирке на задних лапах ходят), не дар членораздельной речи (и попугаи разные глупости говорят). Единственно культура делает человека человеком, то есть нечто такое, запрограммированное в нас свыше, что, в частности, отвращает от всяческого насилия по отношению к подобному существу.
Напротив, всё, не защищенное культурой, представляет собой выпадение из нормы, аномалию, скорее всего даже психическую болезнь. И правда, похоже на то, что спектр душевных недугов гораздо шире, чем думают психиатры, что орда умалишенных куда многочисленнее, чем полагает народное большинство. Ну кто они, как не сумасшедшие, – писатели, зарабатывающие каторжным трудом намного меньше постовых милиционеров, или футбольные болельщики, которые чуть что высыпают на улицы ликовать под бубны и тимпаны, навевая здравомыслящему наблюдателю такую догадку: наверное, Чайковский воскрес, или объявили среди недели дополнительный выходной. А то люди рискуют свободой и самой жизнью, чтобы набрать как можно больше радужных бумажек, которыми баловники позапрошлого века любили прикуривать голландские табаки. Потом этих коллекционеров в лучшем случае сажают за решетку, и они бывают справедливо возмущены, потому что, действительно, уж если не сажать, то никого не сажать, если сажать, так всех.
Что до писателей, то это еще бабушка надвое сказала, но уголовные преступники по насильственной линии – точно душевнобольные, хотя бы они свободно ориентировались во времени, пространстве, медицине и именах. Он, например, отлично знает, что за окном лето, дело происходит в тюремной больнице, психиатры наверняка признают его вменяемым, деда по материнской линии зовут Иваном Петровичем, – и всё бы ничего, кабы накануне он не зарезал одиннадцать человек.
Это даже с точки зрения богословов выходит как-то вразумительней и складней. Ведь если течением бытия руководят две верховные силы – Бог и враг рода человеческого, то выходит ересь и дуализм. Другое дело, если мы условимся из видов баланса между разумом и душой: течением бытия руководит Бог един, а насильственное зло – это от поврежденности, имеющей самые материалистические, медицинские причины, и поэтому оно бытует совсем в иных смыслах и плоскостях.
Но тогда наша система наказаний безнадежно нелепа хотя бы потому, что невозможно по-настоящему наказать убийцу одиннадцати человек. Да и мыслимое ли это дело, чтобы общество, пускай даже номинально считающее себя христианским, мстило своим преступникам по закону иудеев: «око за око, и зуб за зуб»? Христианский образ мышления как раз вовсе мести не допускает, ни за какие преступления и ни под каким видом, а признает лишь попечение о заблудших и «малых сих». Однако же если убийца – это диагноз, если, принудив его шить рукавицы, альтруиста мы точно не получим, то как понимать наши условные, детские, значительные и умопомрачительные срока? Только как месть их и следует понимать: здоровая часть общества мстит своим душевнобольным за то, что они не ведают, что творят.
Иное дело имущественные преступления, на которые, сколько это ни удивительно, у нас способно почти все взрослое население с той только разницей, что один оттяпает у города металлургический комбинат, другой уведет у соседа беремя дров. Если сумасшедшего все же можно залечить медикаментозно до самозабвения, то с преступниками по имущественной линии затруднительно совладать.
Наверное, так: главное, что прекрасные люди существуют, а в остальном пускай себе население ворует, всё равно Россия такая огромная страна, что дотла ее невозможно разворовать.
РАЗОБЛАЧЕНИЕ ЭЛЕКТРИЧЕСТВА
В зрелом возрасте еще потому нелегко живется, что вещи с годами получают свои настоящие имена. В частности то, что прежде считалось злом, на поверку оказывается благом, а то, что считалось благом, напротив – злом.
Возьмем научно-технический прогресс: оказывается, чем дальше, тем больше он входит в губительное противоречие с культурой, гражданственностью, даже с человеческим естеством. До тех пор, пока не изобрели огнестрельное оружие, войны были не чем иным, как массовой поножовщиной, и потери убитыми составляли самое незначительное число. С изобретением паровоза люди лишились такого поучительного удовольствия, как путешествие, и оно превратилось в простое перемещение тела в пространстве, ничего не дающее разуму и душе. Когда изобрели телефон, исчез целый литературный жанр, который называли эпистолярным и в котором работали многие выдающиеся умы.
Словом, есть опасение, что с изобретением новых хитроумных приспособлений люди постепенно разучатся читать, писать, считать, думать и говорить.
Во всяком случае вполне логичной представляется такая зависимость: что если одним нажатием кнопки можно помножить 326 на 916, то нет резона размышлять о всемирно-историческом значении личного бытия.
А всё электричество. То есть порох – это, конечно, ужасно, и от пара человечество пострадало, но ничто не нанесло такого чувствительного удара по культуре, как заряженный электрон. При сальных свечах был открыт категорический императив и написан «Дон Кихот Ламанческий», при стеариновых обнаружили палочку Коха и подарили миру «Братьев Карамазовых», даже при первых лампочках накаливания еще по инерции писались умная проза и возвышенные стихи. В те старые добрые времена люди собирались под сумерки на посиделки и вечеринки (теперь и слов-то таких не знают), играли в фанты и в «бутылочку», спорили о природе «мирового духа» и танцевали, музицировали и читали вслух те самые возвышенные стихи. То есть люди настолько тесно и много общались между собой, что исподволь проникались теплым чувством товарищества, даже неким биохимическим единством, которое и в предельно поганые времена сплачивает и роднит. Видимо, отчасти поэтому что-то было не слыхать, чтобы матери выбрасывали своих младенцев в мусорные контейнеры, а едва оперившиеся младенцы резали матерей. Но стоило по-настоящему организовать заряженные частицы, как уже страшно стало выйти из дома с наступлением темноты.
Следовательно, электричество мало-помалу вытеснило навык человеческого общения хотя бы потому, что из него логически вытекает телевизор, он же «ящик для дураков». Между тем обиходная культура – это продукт общения и система условностей, которая образует понятие «человек». Условности, например, бывают такие: нужно почитать женщину как высшее существо, хотя и она не без слабостей; нельзя прилюдно ходить голым, хотя собаки ходят, и ничего. Таким образом, объективная и конечная цель научно-технического прогресса есть возвращение человека в докультурное состояние, низведение его до уровня дикаря.
На эту дерзкую филиппику можно было бы возразить, что-де развитие науки и техники есть процесс стихийный и человеческую мысль невозможно остановить. Так ведь никто ее и не останавливает, и мир по доброй воле погружается во тьму нового средневековья, когда люди не понимали фразы, если в ней было больше четырех слов, когда считать, писать, читать умели одни попы. Еще можно было бы возразить, что-де сотовый телефон, стиральная машина, авиалайнер – это очень удобно и экономит немало сил. Так ведь Лев Николаевич Толстой еще сто лет тому назад задавался справедливым вопросом: «паровоз, чтобы ездить – куда? телеграф, чтобы передавать – что?» Наконец, в положении всячески обнищавшего человека самое удобное – героин.
Положим, телеграф – это еще туда-сюда, но вот наш Зворыкин со товарищи выдумал телевизор, он же «ящик для дураков». В счастливом случае эта новация могла бы иметь огромное просветительское значение, кабы не деньги, на которых круто замешан сей опиум для народа, а деньги, как известно, все отравляют вокруг себя. В результате, вместо средства просвещения, мы имеем инструмент растления подростка и простака.
Поскольку телевидение так устроено, что оно не может не потакать низменным вкусам большинства (иначе рекламодатели не соберут несметных аудиторий), постольку смотреть телевизор так же вредно, как дышать парами ртути, так же неприлично, как сморкаться двумя пальцами, и даже унизительно в положении человека, который не самого худшего мнения о себе. Тем не менее у нас круглосуточно идет совращение «малых сих». Они и так не первые умники Восточного полушария, а каково им смотреть с утра до вечера идиотские сериалы, снятые людьми без профессии, или викторины, которые сделают припадочным хоть кого… Особенно противно, что телевидением повязаны именно люди без профессии, своего рода отстой, публика, по разным причинам не нашедшая себя в литературе, театре, музыке, журналистике и кино.
Итак, нам только тогда забрезжит свет нового Возрождения, когда изживет себя хотя бы «ящик для дураков». Время, как говорится, терпит, так как, по подсчетам астрономов, у нас впереди остается еще шесть миллиардов лет. Да еще, как показывает практика, в России электричество может исчезать само по себе и ни с того ни с сего, потому что, слава богу, Россия – это такая страна, в которой возможно всё.