ВСЯКАЯ СОСНА СВОЕМУ БОРУ ШУМИТ
Пушкин писал другу Вяземскому: «Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног, но мне досадно, если иностранец разделяет со мной это чувство». И точно обидно, когда чужеземец выказывает пренебрежение к России и ко всему русскому, поскольку у него получается не художественная проза, а что-то примитивно ясное, как меню. А вот если мы почнем собак вешать, имея в виду наши отечественные порядки, то это будет прямая художественная проза – с завязкой-развязкой, легкой истерикой в кульминации, любовным томлением и слезой.
Вообще это на удивление чисто русское занятие – ругательски ругать своих соотечественников и страну. Кажется, нет другого такого народа, который настолько последовательно и сладострастно… не то чтобы держался в оппозиции к государству, а по-простому валял бы в грязи властный аппарат, общественное устройство, народное хозяйство, национальные свычаи и обычаи, а главное, человека родных кровей.
Другое дело, что мы не любим сор из избы выносить, и если такое случается с нашим соотечественником, то мы искренне считаем его ренегатом и подлецом. Отношение это настолько общее и прочное, что случаи выноса сора из избы в нашем прошлом наперечет. Князь Курбский, Котошихин, царевич Алексей, Петр Долгорукий, Герцен с Огаревым, – кажется, вот и все. Что до наших диссидентов, то это случай слишком подозрительный и лучше будет обойти его стороной.
Любопытно, что на Западе этих настроений в помине нет. И даже англичанин считает, что самое совершенное в мире государственное устройство – английское; немцы, что самый лучший народ на земле – немцы; американцы, что самая большая на нашей планете страна – Техас. Поэтому гражданин, презирающий свое отечество, там выродок, аномалия, которого надо изолировать и лечить. Вместе с тем любопытно, что среди таковых остаются Гете, Байрон, Виктор Гюго.
Почему бы это? Может быть, потому что критическая настроенность по отношению к родному обществу в Европе есть признак избранности, удел изощренных характеров и умов. А простой обыватель там по определению патриот.
У нас же в России, видимо, «Весь народ из одних ворот», то есть какого нашего соотечественника ни возьми, у каждого изощренный характер и резвый ум. Ибо презираючи страдать или страдаючи презирать (это у нас почему-то всегда ходит парой) – дело настолько общенациональное, что стоит собраться вместе столяру, слесарю и сантехнику, как сейчас выноси святых. И жить-то в России нельзя, просто медицински противопоказано, и ворует-то народ безобразно, и дороги непроезжие, и свирепствуют дураки.
У нас как раз патриот – аномалия, по четырем причинам аномалия, каковые, убедительности ради, следует привести. Во-первых, Россия – страна неуправляемая, поскольку в ее властных структурах слишком много проходимцев, неучей и воров. Во-вторых, наше общество пребывает сравнительно в детском возрасте и еще не отличает благодетеля от врага. В-третьих, народное хозяйство России как-то дышит за счет того, что работнику или почти ничего не платят, или не платят практически ничего. В-четвертых, русак есть человек, существующий вовне как-то неотчетливо и непрочно, потому что у нас недостает традиций, общенациональной морали, гражданских навыков и культурного багажа. Следовательно, патриот в России потому аномалия, что он профессионально предан тому, чего нельзя ни уважить, ни оправдать.
Вообще у нас настоящий патриот тот, кто ни при каких условиях не променяет родину на Ривьеру, кто ей горячо симпатизирует не за что-то, а вопреки. Недаром мы лезем из кожи вон, придумывая то Россию, в которую можно только верить, а умом постичь ее нельзя, то загадочную русскую душу, в которой на поверку ничего загадочного-то и нет, то национальную идею, которой по мирному времени просто не может быть.
Наверное, это и есть – любить свою родину по-русски, нервно, чуть ли не навзрыд, как в семьях любят больных детей.
А пословицу «Всяк кулик свое болото хвалит», видимо, выдумали немцы либо думцы социал-демократической ориентации и нетвердой национальности, но определенно не мыслитель и не русак.
НА ТО И ЩУКА В МОРЕ, ЧТОБЫ КАРАСЬ НЕ ДРЕМАЛ
Любопытно, что наш соотечественник в отдельности может быть и невеждой, но в некой сумме, дающей национальность, он всегда философ, тонко понимающий закономерности и логику бытия. Понятно, что пословица про щуку и карася авторского происхождения, но ведь философ не только тот, кто способен сочинить экзистенциализм, но и тот, кто способен его понять.
Собственно, то-то и любопытно, что целый огромный народ, почти поголовно неграмотный, неотчетливо постигший то религиозное учение, которое он исповедует, тем не менее широко принял философскую систему, заключенную в пословице про щуку и карася.
А это нешуточное дело, поскольку задолго до Гегеля русские освоили диалектический закон единства и борьбы противоположностей, который движет всяческую жизнь, как закон тяготения – космические тела. Ведь карась (класс водных позвоночных) только потому исключительно подвижен и чрезвычайно плодовит, что ему щука (класс водных позвоночных) прохода не дает и норовит употребить его на обед. Точно так же и у людей: труженика вековечно угнетает эксплуататор, и в результате таких высот достигает производительность труда, что труженик немногим хуже эксплуататора существует, кормится и одет. А то бывает наоборот: губительное равенство и мелочная государственная опека до того доводит нацию, что каждый второй лопаты не держит и каждый третий неспособен себя кормить.
Таким образом, величие мысли народной заключается в том, что на всякое «зачем» существует свое «затем». Зачем бывают землетрясения, наводнения, моровые поветрия? – затем, чтобы человек не слишком возносился над всесильной природой и в конце концов не сгубил самого себя. Зачем случаются революции? – затем, чтобы доказать нации, что они не способны решить ни одного коренного вопроса жизни. Зачем всякая жизнь заканчивается трагедией смерти? – затем, что вопреки умозаключению Льва Толстого именно вечная жизнь бессмысленна, и только оттого и существует вопрос о смысле жизни, что она быстротечна и коротка. Короче говоря, зачем щука в море? – чтобы карась не дремал.
КАКАЯ БАРЫНЯ НЕ БУДЬ, ВСЕ РАВНО ЕЕ…
В свое время Корней Чуковский выдумал симпатичное понятие – «аристократия нашего простонародья». Так вот аристократия нашего простонародья никогда не ставила особенно высоко аристократию крови, наших Рюриковичей, гедеминовичей, чингизидов, тем более «птенцов гнезда Петрова», которые вышли по преимуществу из низов. Прямое простонародье то благоговело перед барством, то бесчувственно резало знать в периоды смуты и мятежей. Но мастеровой человек, воин, юродивый, хлебопашец, те были от природы демократичны и мало ценили белую кость, голубую кровь. О петровских выскочках этот народ говорил: «Вчера наш Иван огороды копал, а нынче наш Иван в воеводы попал». О столбовой аристократии он, как видим, просто неприличности говорил.
Это поразительно, откуда взялось такое прочное чувство собственного достоинства у народа, который с Бориса Годунова ходил в рабах. Еще поразительней, что это чувство не смогли вытравить ни практика телесных наказаний, ни дух самодержавия, ни беззаконие, ни всезависимость от чужой воли, – под него только подкопались большевики. А помещика наш хлебопашец даже считал узурпатором и похитителем угодий, поскольку он от века стоял на том, что земля Божья, грибы ничьи.
И с царями этот народ запросто обращался! Такой пример: двести лет с лишком тому назад, во время знаменитого путешествия на юг, делала императрица Екатерина II смотр Фанагорийскому суворовскому полку; остановилась она перед строем и говорит:
– Вот, братцы, две тысячи верст я проделала, чтобы на вас посмотреть.
Правофланговый первой роты отвечает на эту декларацию:
– От эфтакой матушки-царицы чего только не приходится ожидать.
ГУСЬ СВИНЬЕ НЕ ТОВАРИЩ
Сразу после Октябрьского переворота семнадцатого года, когда валом повалили многие грозные и чудные перемены, в частности, было запрещено обращение «господин». Хотя это слово давно потеряло свое первобытное значение и господами в России величали даже городовых, новые власти повелели народу в общих случаях употреблять обращение «товарищ», в зловещих случаях – «гражданин». С «товарищем» вышло недоразумение; во-первых, это понятие узко корпоративное и коммерческое, обозначавшее купца, который торгует тем же товаром, что и ты, скажем, дворянской водкой по пяти гривен за полуштоф; во-вторых, в женском роде «товарищу» соответствует «товарка», и поэтому «товарищ Сидорова» – это такая же лингвистическая нелепость, как кормилица Иванов.
Следовательно, никакой тебе не товарищ товарка Сидорова по той коренной причине, что ты торгуешь словом, образом, мыслишкой, а она с восемнадцатого года пишет на соседей доносы, лазит по карманам в гардеробной и в каждом очкарике видит классового врага. Но с точки зрения Сидоровой – все товарищи, потому что для нее в этом слове заключена идея всеобщего равенства, которое так драгоценно в глазах неудачников, неучей, всякого рода обломовых, бесталанных карьеристов и недотеп.
Но природу не обманешь (китайцы говорят: «Небо не проведешь»). Оттого-то обращение «товарищ» у нас только в официальных бумагах прижилось, а в живом человеческом общении так и не прижилось. В конце концов пошла мода окликать друг друга по половому признаку, как-то: «Вы, женщина, тут не стояли», «Скажите, мужчина, который час».
Это уже нам природа мстит, это нам такой декаданс за то, что мы не понимаем простых вещей. Именно: нет, никогда не было и не будет равенства меж людьми, потому что оно противоестественно, как два одинаковых отпечатка большого пальца, потому что если бы все писатели писали на манер Алексея Кассирова, у нас была бы не великая литература, а кабаре. Ну нельзя самосильно внести коррективу в III-й закон Ньютона, и посему делец богатеет, разнорабочий перебивается с хлеба на квас, политик чудит, солдат убивает, писатель пишет, пьяница спивается, а воры подкапывают и крадут. Разумеется, это малосимпатично, когда один русачок отдыхает на Ривьере, а другой в камере предварительного заключения, но что особенно симпатичного в III-м законе Ньютона или в галактике Магеллановы Облака?
Все дело, конечно же, в простаке: его слишком легко убедить, что стоит взять штурмом Зимний дворец, и сразу настанет полное и всеобщее равенство, как завещал немецкий Иисус Навин. Хотя в результате этого мероприятия только та и случится метаморфоза, что вместо прежних господ новые господа сядут на голову простаку. В действительности же равенство искони существует между однозначными величинами, например, между пехотным капитаном и артиллерийским капитаном или между Лейбницем и Ломоносовым, но при том непременном условии, что крестьянский мальчик в один прекрасный день присоседится к рыбному обозу и – полный вперед в Москву. Следовательно то, что опрометчиво называется равенством, это вот когда в условиях кастового общества крестьянский мальчик может стать профессором всех наук, правда, для этого надо родиться Ломоносовым, хотя бы и в крестьянской курной избе.
То-то и оно, что я есть то, что я есть, что «рожденный ползать, летать не может», что огромному большинству людей даже и не требуются равные права на полноценное образование и разбирательство по суду. Но если русский делопроизводитель претендует на равенство с академиком Павловым, то он либо «товарищ», либо клинический идиот.
Впрочем, не мы одни суть любители этих фикций. Вот у англичан есть пословица: «Когда Адам пахал, а Ева ткала, кто же был джентльменом?» Как кто?! Понятное дело – Бог.
СВОЙ СВОЕМУ ПОНЕВОЛЕ БРАТ
А все-таки хорошее слово – «товарищ», теплое, союзное, намекающее даже и на родство. По-своему жаль, что оно ушло из нашего оборота, и особенно в связи с тем, что замены ему настоящей нет. Господа? Но какие мы, в сущности, господа… мы – подневольные труженики, бедняки, едва ли не презираемые всеми государственными институциями, от жилищно-эксплуатационной конторы до министерства ужасных дел.
Прежде еще существовали «барышня», «сударь», «кавалер», «милостивый государь», но теперь это слова-покойники, к которым возврата нет.
Так кто же мы теперь друг другу терминологически, если оставить в покое «товарищей» и «господ»? Ведь мы все свои, говоря по-русски, и даже сверх всякой меры, ибо у нас всесословная любовь к сорокаградусной и витанию в облаках. Правда, в России «Кто любит попа, а кто попову дочку», «У кого щи жидкие, у кого жемчуг мелкий», но, с другой стороны, нас почти кровно роднит прекрасный язык и прекрасная литература, которые в российских пределах материальны, как паровоз.
У Михаила Михайловича Пришвина есть ответ на вопрос, кем мы приходимся друг другу по форме и существу. Повстречал он как-то служивого, возвращавшегося с фронта, и говорит:
– Ты за что воевал, солдат?
– За родину.
– А что есть твоя родина?
– Это, – говорит солдат, – такая земля, где всякий встречный старичок – отец, а всякая встречная старушка – мать.
ВИНОВАТ ВОЛК, ЧТО КОРОВУ СЪЕЛ, ВИНОВАТА И КОРОВА, ЧТО В ЛЕС ЗАБРЕЛА
Сей праобраз теории относительности, родившийся в головах наших предков задолго до Эйнштейна, многое говорит о характере русака. Эта пословица, например, говорит о том, что мы народ не сердитый, склонный к компромиссам, философски настроенный, и способны воспринимать вещи достаточно широко. Недаром у нас пьяных собаки не любят, а Бог бережет, уголовных преступников некогда называли «несчастными», и мы всегда легко прощали своих врагов.
Существенная оговорка… Как теория относительности не могла быть продуктом соборного творчества, так, видимо, и пословица представляет собой прозрение отдельно взятого чудака. Другое дело, что она обкатывалась, доводилась более или менее коллективно, в среде «аристократии нашего простонародья», по выражению Корнея Ивановича Чуковского, поскольку максима про корову и волка, сдается, отражает позицию умудренного меньшинства. Может быть, лет триста тому назад у какого-нибудь слобожанина сосед умыкнул жену; погоревал слобожанин, погоревал и в конце концов пришел к такому утешительному императиву: конечно, жена его – потаскуха, сосед сволочь, но и сам он критически виноват, так как недостаточно активно свою супругу голубил и привечал. После это прозрение вылилось в формулу, формула прошла обкатку и со временем включилась в философию умудренного меньшинства.
Следовательно, далеко не каждый русак добродушен, склонен к компромиссам и легко прощает своих врагов. Следовательно, русская пословица представляет собой непреложную истину только для сравнительно узкого круга лиц. Иначе нечем объяснить то умопомрачение, которое обуяло бестолковое большинство и сто лет тому назад вылилось в трагедию Великого Октября.
Этот национально-исторический феномен объясняется только тем, что спасительные истины, заключенные в русских пословицах, доступны сравнительно узкому кругу лиц. Волк, то есть самодержавный режим Романовых, был, разумеется, виноват; это все-таки цензура, впрочем, щадящая, 12-часовой рабочий день, отсутствие гражданских свобод, безземелье в деревне, чудовищная детская смертность, самый низкий уровень жизни в Европе, повальное взяточничество и засилие дурака. Но ведь надо было принять в расчет, что корова тоже виновата, хотя бы и вчуже, как при несчастных случаях бывают виноваты темень и гололед. Ну о какой 8-часовой смене могла идти речь, если в России рабочих дней насчитывалось чуть больше, чем выходных? При чем тут безземелье, если агротехника доисторическая и немецкий урожай сам-тридцать – это заоблачная мечта? Как не быть самому низкому уровню жизни в Европе, если самая низкая в Европе производительность труда? С какой стати претендовать на социальное равенство, если по русской пословице «Бог и леса не уровнял»?
На несчастье, в 1917 году максиме про волка и корову внимало только умудренное меньшинство. Поэтому «красные» в течение четырех лет беспрепятственно вспарывали животы «белым» и набивали их погонами во имя 8-часового рабочего дня и пролетарской республики от Бискайского залива до Колымы. Поэтому «белые» в течение четырех лет беспрепятственно вырезали на спинах у «красных» пятиконечные звезды во имя щадящей цензуры и засилия дурака. Любопытно, что в результате начались такие гонения на свободную мысль, о которых Романовы и мечтать не смели, у крестьян вовсе отобрали землю, беззаконие взяточничества само по себе возвелось в закон. Позже, уже в наше чудное время, Россия встала на органичный путь развития и все в ней вернулось на круги своя, вплоть до «министров-капиталистов» и коронованного орла. Вот уж, действительно, Бог велик…
А ведь если бы Россия, как Троицу, исповедовала бы пословицу про волка и корову, глядишь, совсем по-иному у нас сложилась бы новейшая история и совсем другая была бы жизнь. Отсюда невольно приходишь к заключению, что главная наша беда заключается вот в чем: русские – народ аморальный, то есть у нас как-то не сложилась общенациональная незыблемая мораль. У многих прочих народов мира количество бытийного навыка давно превратилось в качество условного рефлекса, и если, положим, у англичан заповедано «Мой дом – моя крепость», то уж запросто похмелиться к англичанину не зайдешь.
Вообще у наших соседей по планете четко и непреложно определено, что положено, что табу. Арабы говорят: «Злое побеждается злым»; турки – «Помирай с голоду, но подаяния не проси»; американцы металлически убеждены в том, что «Время – деньги»; китайцы, что «После ухода гостей дом становится просторней»; французы, что «Счастье – это чистая голова».
А у нас даже путем не установлено: похмелиться с утра пораньше – это будет счастье, медицина, распущенность или грех? Отсюда и то правда, что мы народ не сердитый, склонный к компромиссам и способны воспринимать вещи достаточно широко. Но и то правда, что мы бываем беспричинно злобны, нетерпимы и можем изувечить за пятачок. Такая союзность разнородных качеств неудивительна, ибо даже в самых тонких наших пословицах присутствует нечто, начисто отрицающее мораль. Ведь «Виноват волк, что корову съел…» – это как раз мораль. А «…виновата корова, что в лес забрела» – это уже теория относительности, которая ставит под сомнение укоренившуюся мораль.
Одним остается утешаться: что в результате такого этического нестроения мы остаемся самой любопытной нацией на земле.
СВЯТО МЕСТО ПУСТО НЕ БЫВАЕТ
Китайцы говорят прямее: «В святых местах много нечести». Русачок же юлит, как обычно, литературничает, но вообще и первоначально эта пословица сложилась про наши монастыри. И действительно, круглый год толклись по российским обителям богомольцы разного звания, алкавшие прощения за птичьи и непростительные грехи. С другой стороны, при монастыре всегда можно было подкормиться за счет патриарха всея Руси. Монахи того ради и собирали свои богатства, чтобы оделять даровым хлебом насущным несметные толпы православных, которые во все времена года, по будням и праздникам стекались к святым местам.
Но после эта наша пословица сосредоточилась на тех именно хитрецах, что любили подкормиться за счет патриарха всея Руси.
И поныне имя им – легион, с той только разницей, что прежде это была публика безобидная, а в наше время она смертельно опасна, как вместе взятые палочка Коха, холерная палочка и чума.
В наше время нет более зловредного подвида человека разумного, как холерик, неспособный к положительному труду. Это особа, как правило, без толку беспокойная, малообразованная, ограниченно развитая, мечтательная и, что называется, много понимающая о себе. При самовластье любой формации эта публика сидит по полуподвалам и для отвода глаз сочиняет нормативы на газосварочные работы, интригует помаленьку и любит ходить по инстанциям, а впрочем, дальше райкомов ходу им не дают. Но стоит обществу преобразоваться в демократическое, как эти холерики немедленно вылезают из всех щелей, бузят, витийствуют, опять же интригуют и скоро становятся хозяевами жизни, даже в большей степени, чем мошенники и ворье. Это как раз понятно: дельный человек не пойдет ни в думцы, ни в вожди, потому что он психически нормативен и посему предан положительному труду. А зловредный холерик умеет только фигурировать и стяжать.
Оттого-то он и опасен, что точит благие начинания на корню. Тем более что этот субчик неистребим, ибо он представляет собою заболевание, против которого вакцина не найдена и, возможно, не будет найдена никогда. Положим, он проворуется или что-нибудь совсем уж дикое учудит; немедленно на его место явится другой зловредный холерик, а прежний тотчас сообразит фонд, движение, перманентный конгресс, только бы по-прежнему фигурировать и стяжать.
То-то мы такие несчастные, то-то нам и при самовластье не живется, и демократия нам резко не по нутру.
КТО БОГУ НЕ ГРЕШЕН, ТОТ ЦАРЮ НЕ ВИНОВАТ
Так вот, русские – народ аморальный. Не в том смысле, что сознание их преступно, а в том смысле, что за тысячу с лишним лет своего существования они так и не выработали свода моральных норм, которые предопределяли бы поведение человека во всех случаях жизни и до скончания его дней. То есть нормы-то имеются и даже в избытке, но, во-первых, они больно факультативны, а во-вторых, как пословицы «Своя рубашка ближе к телу» и «Согласного стада волк не берет», противоречат одна другой. В результате мы до сих пор неотчетливо знаем, что грешно, что должно, что можно, чего нельзя. По той же причине каждое новое поколение у нас начинает жить заново, так, словно до него ничего не было – ни Нагорной проповеди, ни «Братьев Карамазовых», ни Правил дорожного движения, а была Земля безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водой.
У прочих европейских народов дело обстоит проще: там моральный кодекс незыблем и передается из поколения в поколение с молоком матери, как способность к положительному труду. Там уж если решили один раз, как итальянцы, что «Любовь может многое, деньги – все», так уж до скончания века итальянец стоит на том, что любовь любовью, а деньги – все. Разумеется, и у западных народов существуют пословицы, вносящие известный разнобой в национальную этику, и есть такие выродки, которые переходят улицы на красный сигнал светофора, и не всегда публика понимает – вот этот, с усиками, он сумасшедший или герой… Тем не менее европейцу известно прочно: каждый обязан трудиться до седьмого пота, воруют только отпетые негодяи, из правого ряда не ходят на разворот.
Русский же человек может быть безупречно нравственным и в то же время теряться в догадках: увести коробку канцелярских скрепок из отдела стандартизации – это будет проступок или поступок на злобу дня? Удивляться такому томлению духа по мелочам не приходится, потому что нас воспитывали не отец с матерью и не пословицы русского народа, а живая история и несусветная наша жизнь.
История у нас чересчур живая. То есть это не история в общепринятом смысле слова, не Хартия вольностей и Крымская кампания, – это биография и повседневность, соучастие и судьба. Какие уж тут вечные истины, какие непреходящие ценности, если позавчера жизнь нас учила, что ябедничать не годится, вчера, – что доносительство есть первая гражданская добродетель, сегодня, – что главное это рубль. Оттого-то у нас женщины бросают младенцев в родильных домах, и нужно днем с огнем искать человека, который за свою жизнь чего-нибудь не украл.
Тем более удивительно, что мы выдумали пословицу, относящуюся к высшей этике, которая даже простирается дальше евангельской нормы и устанавливает иную взаимосвязь между властями Высшей и на земле. Именно, Христос говорит: «Богу Богово, кесарю кесарево», а наши уточняют – что хорошо для Бога, то должно быть и для кесаря хорошо. То есть «Кто Богу не грешен, тот царю не виноват».
А ведь это переворот. Запад две тысячи лет существует по латинской пословице «Благо государства – высший закон» хотя бы потому, что государство обеспечивает права личности и в первую голову имущественный интерес. Тем временем наши ушли далеко вперед в своих этических изысканиях и однажды установили, что только та государственность праведна, которая исповедует коренные новозаветные принципы, которая ориентирована и действует как Христос. Но разве российская государственность когда-нибудь отправлялась от всепрощения, непротивления злу насилием, от любви к врагам? Только при Владимире I Святом, который, по преданию, отказывался казнить уголовников, говоря при этом: «Боюсь греха». Люди отправлялись, даже общество в известной части отправлялось, а власти предержащие, если не считать Владимира Красное Солнышко, – никогда. Следовательно, человек совершенней общества, а общество – государства, если мы способны нравственному закону подчинить государственную мораль. А поскольку эти две этические категории не совпадают ни в одном пункте, то нам должно быть ясно, что наше государство есть абсолютное зло, годное только на то, чтобы подавлять и растлевать, в частности, превращать кого получится во взяточников, воров, доносчиков и рабов, даже современная наша российская государственность, сравнительно безобидная, наплодила за десять лет столько идиотов и негодяев, сколько их не было во всю историю греко-персидских войн.
Стало быть, хорошо бы подальше держаться от нашего государства и жить не так с оглядкой на уголовный кодекс, как с оглядкой на пословицу «Кто Богу не грешен, тот царю не виноват». Оно даже как-то успокаивает, очищает, поскольку еще не известно, как относятся к государственной собственности на Небесах; может быть, украсть коробку канцелярских скрепок из отдела стандартизации – это как раз будет поступок на злобу дня…