Страница:
Позади нас искусно врыта в панцырную почву артиллерия разных калибров: там стоит артиллерийский командир Виктор Нехода со своими четырьмя скорострельными пушками.
Градов отдавал приказания по телефону. Начальник штаба лежал спиной ко мне, на шинели, и тоже говорил по телефону. Потом они о чем-то переговорили между собой, не отпуская от глаз биноклей.
Танки подошли сравнительно близко. Линзы стереотрубы могли, отражая солнце, выдать наблюдательный пункт.
Градов больше не задавал вопросов, хотя мне страстно хотелось сказать ему, что сегодняшний день никак нельзя сравнить со сражением в Карашайской долине. Мне хотелось многое сказать своему начальнику училища, мысли беспорядочно нахлынули.
Но полковник молчал, и я не мог сам вступать в разговор. А потом уж и времени не было…
– Вы останетесь здесь, лейтенант, – сказал полковник, – постарайтесь спокойней раскрыть систему противника. Ваш взвод пусть находится здесь, в резерве.
Я отдал приказание Бахтиарову подтянуть взвод ближе к наблюдательному пункту и остался с полковником.
Танки развернулись в боевые порядки в степи против высот и пошли в атаку. Немцы, очевидно, рассчитывали на легкую победу.
За танками двигались машины, транспортирующие пехоту зенитные установки, полевая артиллерия на механической тяге.
– Они презирают нас, – сказал Градов, криво улыбнувшись, – они не желают даже проводить артиллерийской подготовки.
Он отдал короткое условное приказание по телефону. С флангов поднялись ракеты. По танкам противника, достигшим минных полей, ударили пушки. Шквал огня был неожиданным для врагов. Несколько танков остановилось, высыпав черные фигурки, другие подорвались на минах. Остальные повернули назад. Наши противотанковые орудия с сухим, ломким, автоматическим стуком били по слабой бортовой броне. Прорезая воздух, ложились и ложились снаряды, отсекая от головной группы танков вторые эшелоны атаки.
Дежурный вцепился пальцами в землю и что-то приговаривал.
– Так! Так! Так! – бормотал он, и слезы текли по его щекам.
Земля глухо подрагивала от разрывов. В ушах стоял грохот, прослоенный неумолкающей трескотней пулеметов.
Противник отходил, нарушив свои строгие штурмовые порядки. Степь, покуда хватал глаз, была покрыта пылью и дымом.
Градов положил фуражку рядом с собой, расчесал седые волосы и взялся за телефон.
– Ожидайте артиллерийский налет, – неизменно предупреждал он.
Через короткий промежуток времени немцы начали артиллерийский обстрел наших позиций. А ровно через час появились немецкие бомбардировщики, приходившие группами по шесть-двенадцать машин в течение всего дня. Наземные атаки не возобновлялись.
Глава третья
Глава четвертая
Градов отдавал приказания по телефону. Начальник штаба лежал спиной ко мне, на шинели, и тоже говорил по телефону. Потом они о чем-то переговорили между собой, не отпуская от глаз биноклей.
Танки подошли сравнительно близко. Линзы стереотрубы могли, отражая солнце, выдать наблюдательный пункт.
Градов больше не задавал вопросов, хотя мне страстно хотелось сказать ему, что сегодняшний день никак нельзя сравнить со сражением в Карашайской долине. Мне хотелось многое сказать своему начальнику училища, мысли беспорядочно нахлынули.
Но полковник молчал, и я не мог сам вступать в разговор. А потом уж и времени не было…
– Вы останетесь здесь, лейтенант, – сказал полковник, – постарайтесь спокойней раскрыть систему противника. Ваш взвод пусть находится здесь, в резерве.
Я отдал приказание Бахтиарову подтянуть взвод ближе к наблюдательному пункту и остался с полковником.
Танки развернулись в боевые порядки в степи против высот и пошли в атаку. Немцы, очевидно, рассчитывали на легкую победу.
За танками двигались машины, транспортирующие пехоту зенитные установки, полевая артиллерия на механической тяге.
– Они презирают нас, – сказал Градов, криво улыбнувшись, – они не желают даже проводить артиллерийской подготовки.
Он отдал короткое условное приказание по телефону. С флангов поднялись ракеты. По танкам противника, достигшим минных полей, ударили пушки. Шквал огня был неожиданным для врагов. Несколько танков остановилось, высыпав черные фигурки, другие подорвались на минах. Остальные повернули назад. Наши противотанковые орудия с сухим, ломким, автоматическим стуком били по слабой бортовой броне. Прорезая воздух, ложились и ложились снаряды, отсекая от головной группы танков вторые эшелоны атаки.
Дежурный вцепился пальцами в землю и что-то приговаривал.
– Так! Так! Так! – бормотал он, и слезы текли по его щекам.
Земля глухо подрагивала от разрывов. В ушах стоял грохот, прослоенный неумолкающей трескотней пулеметов.
Противник отходил, нарушив свои строгие штурмовые порядки. Степь, покуда хватал глаз, была покрыта пылью и дымом.
Градов положил фуражку рядом с собой, расчесал седые волосы и взялся за телефон.
– Ожидайте артиллерийский налет, – неизменно предупреждал он.
Через короткий промежуток времени немцы начали артиллерийский обстрел наших позиций. А ровно через час появились немецкие бомбардировщики, приходившие группами по шесть-двенадцать машин в течение всего дня. Наземные атаки не возобновлялись.
Глава третья
Разведка
Пришла звездная, южная ночь. Бомбардировщики оставили нас, наконец, в покое. К полынным запахам примешивались запахи сгоревшей краски, резины, жженого железа и разбрызганной по травам клейкой выхлопной гари.
Сегодня училище осталось без горячего ужина. Курсанты доедали консервы и сухари из неприкосновенного запаса. Воду к переднему краю подносили ведрами из лесных родников. По ходам сообщения выносили тяжело раненных, санитары помогали тем, кто мог итти.
Я последний раз инструктировал свой взвод перед разведкой. Дневные наблюдения на «эн-пэ» позволили мне установить систему немецкой полевой обороны, расположение огневых точек, изучить топографию местности, примерно установить схему боевого охранения. Но замыслы противника можно было выяснить только при более близком с ним знакомстве. Нам было приказано проникнуть в глубину обороны, разведать силы, постараться добыть «языка».
Начальник школы приказал не зарываться, в бой не вступать и вернуться без потерь. И кроме того: «Доносите то, что вы видели, а не то, что вам показалось».
Мы гуськом спустились к речушке, перешли ее и балочкой дошли до окраины села. Мы легко проскользнули мимо танковых дозоров. Отброшенные на исходные рубежи, немцы не учли урока. Они попрежнему небрежно построили боевое охранение. Если в Крыму мне приходилось испытывать безотчетный страх перед неизвестным врагом, о могуществе которого слишком много кричали, то сейчас я шел на выполнение задачи не только как равный, но и с чувством своего превосходства над противником.
В танках немцы беспечно, подключив аккумуляторные лампочки, принимали своими рациями фокстроты. Строгий приказ не позволял мне воспользоваться беспечностью врагов.
Черные тени разведчиков следуют за мной. Мы бесшумно достигаем домика на окраине села и через огороды подходим ко второму дому.
Я высылаю вперед дозорную тройку и приказываю расположить ручные пулеметы на дороге возможного отхода. Со мной остается четыре человека. Это выученные и смелые курсанты, призванные из сечевых станиц Краснодарского края. На них можно вполне положиться. Я слышу вблизи себя их дыхание. Я называю это в разведке мореходным термином – «розой ветров». Мне кажется, что меня одновременно обдувают четыре ветра. По этому морскому коду я называю своих спутников: «Норд», «Вест», «Ост» и «Зюд». Не знаю, может быть, кто-нибудь и посмеется над этим.
Четыре «ветра» окружили домик. В сфере наблюдения – четыре стены, угловые стыки и все, что за спинами разведчиков.
В разведке до крайности обострены все чувства и восприятия. Иногда кажется, что ты чуешь запах следов человека и машины.
Озверевшие враги хотят возвратить нас к временам варварства, нас, познавших благородство и радость труда. Когда же остальной мир поднимется до нас?
Я, сжимая в руке пистолет, стучу в дверь колхозного дома.
Дверь открыла старая женщина с накинутой на плечи шалью. Не посмотрев на меня, старуха направилась в комнату, где горела коптилка.
Я переступил порог и негромко окликнул хозяйку. Она быстро обернулась ко мне, приподняв коптилку, вглядываясь в меня. Я увидел радость и страх на лице женщины.
– Сынку… тут немцы… сынку… – прошептала она.
– Где? – Я притворил дверь, чтобы не привлекать внимание к свету.
– У нас. В этой хате… только-только вышли.
– Куда?
– Не знаю куда. Закололи кабана, велели готовить ужин и вышли. Обещали вернуться.
– Вашего кабана?
– Нет. Тут рядом баз. Сотни две свиней. Приготовил колхоз гнать за Волгу, к Ахтубе, а тут танки…
Из кухни доносились запахи варившегося мяса. Я проглотил слюну. Мои голодные ребята сейчас быстро бы расправились с кабаном. У меня созрело решение – взять свиней. Выслушав меня, старушка подошла ближе и сказала:
– Их много, дюже много. Свинья идет не швидко… Гоните, сынку! Дай, боже, вам удачи!
Выйдя во двор, я вызвал трех шустрых курсантов из пулеметного заслона и рассказал им, что надо делать.
Ребята отлично меня поняли и побежали открывать ворота база.
Стадо свиней, тихонько хрюкая, повалило из загона. На наше счастье, невдалеке началась балочка, приведшая нас к этому дому.
Мы подождали, пока ребята отошли от села, и продолжали разведку.
Мы огородами проникли в село. В огородах росла кукуруза. Я шел впереди по росистой траве, раздвигая стебли, чувствуя то под ладонью, то под локтем тугие, надломившиеся початки.
Так, огородами, мы прошли до квартала, примыкавшего к главной площади.
Вот дом под светлой крышей из оцинкованного железа. Поодаль дома – службы, амбар и длинный лабаз, как называются на Ставропольщине сараи для хранения повозок и земледельческих орудий.
Во дворе было тихо. Перед домом по улице ходил часовой. Мы слышали его равномерные шаги у забора.
Я рассредоточил своих людей, а сам вместе с «розой ветров» подполз ближе к забору. Рядом со мной был «Вест» – надежный Ким Бахтиаров, рядом с Кимом глядел в щелку забора «Зюд» – Данька Загоруй-ко, сын предколхоза из Каневского района, смышленый невысокий курсант, а левее меня, за кустами сирени, залегли плечо к плечу два брата Гуменко, Кирилл и Всеволод, призванные в училище из приазовской станицы. Они как бы дополняли друг друга отвагой, решительностью и каким-то вихревым напором. Им вполне подходили их позывные – «Норд» и «Ост».
Луна поднялась выше акаций, которые росли по обеим сторонам улицы. Деревья напоминали высокие скалы, обросшие темным мхом.
И вот я услышал слева мерный шаг приближавшейся к нам пехотной колонны: туп-туп-туп, топ-топ-топ.
Колонна приблизилась. Впереди шел офицер.
Немцы шли в стальных, поблескивавших под луной шлемах, в черных мундирах, проклейменных эсесовскими шевронами – белые черепа и накрест берцовые кости.
Скрипели их сапоги, пояса, ружейные ремни, и казалось, скрипели опущенные под подбородки ремни крупповских касок.
Колонна прошла: тон-топ-топ.
Часовой снова зашагал возле забора.
Бели этот дом охранялся, значит в нем остановилась важная персона.
Оставив «четыре ветра» наблюдать за солдатом, я осторожно пробрался к неохраняемому черному крылечку.
Сквозь затемненное окно кухни пробивался свет. Я знал, что офицеры устраиваются в парадных комнатах, и тихо постучал в окно.
Через дверь я услышал молодой женский голос:
– Кто там?
– Свои, – тихо ответил я.
– Ты, Петя? – Дверь приоткрылась, и голос радостно и в то же время испуганно зашептал: – Ой, боже ж мий, Петя! Уйди, уйди швидче, Петя. Ой, боже ж мий! У нас на квартире офицер.
– Дома он?
– Нема, зараз ушел. – Женщина, видимо, поняла свою ошибку. – Да кто это вы такой? Вы не Петя!..
– Откройте, – тихо попросил я: – мы русские, красноармейцы.
Двери полураскрылись, и на пороге появилась девушка с нерасплетенной косой, лежавшей по обнаженному белому плечу, со скрещенными на груди смуглыми руками. На безымянном пальце правой руки светлело наивное серебряное колечко, в мочках ушей виднелись дешевые сережки.
Я коротко объяснил девушке, что нас интересует. Она близко наклонилась ко мне и, обжигая меня своим дыханием, рассказывала, где стоят зенитные пулеметы и орудия, сколько вчера и сегодня прибыло немецких машин и какие на них были нарисованы поразившие ее знаки. Она многое узнала, разыскивая своего Петю, пропавшего сразу же с приходом немцев.
Она отважилась искать его в Подсолнечной балке, – а там стояли танки, она искала его среди пленных, согнанных к ветрякам, и запоминала, сколько там врыто зенитных орудий.
Попросив ее позорче наблюдать, пообещав, что еще наведаюсь в село, я сказал «до свидания» и отошел от крылечка.
Вдруг она сбежала с крыльца и сунула мне в руку записку. Я сунул бумажку в карман и, наполненный какой-то гордой радостью, проскользнул на прежнее место, стараясь держаться в тени сарая и высоких грушевых деревьев.
Часовой медленно, вразвалку прошел к дому.
– Надо брать его, «Вест», – сказал я Бахтиарову.
– Мне нужен напарник, – прошептал мне на ухо Бахтиаров, – я возьму «Зюда».
– Хорошо.
Бахтиаров стал у кустов сирени, перебросившей через забор свои ветви. Эти темные ветви и падающие от них глухие тени скрывали Кима.
«Зюд» – Загоруйко – присел у ног Кима.
Правее Бахтиарова, застывшего, как чугунная тумба, лежали братья Гумеяко. Часовой приближался. Вот он почти у сирени. Сделай он шаг в сторону – и схватить его будет трудней. Еще одна секунда, и «Вест» ударяет ребром ладони по горлу немца. Это прием джиу-джитсу. Ким напрягается всем своим сильным телом, будто свитым из стальных тросов, поднимает фашиста и бросает его на землю у корней сирени. Ким тяжело дышит, сопит, придавливая часового коленом. Проворный Данько быстро и плотно заталкивает в рот пленника паклю.
Луна побледнела. Скоро рассвет, пора возвращаться.
Днем мы не сумеем вернуться той же дорогой. Танковые дозоры нас не пропустят. Возвращаемся удлиненным мархцрутом – через болотистую низину степного озера Цаца, примыкающего к нашему району обороны.
Бахтиаров несет пленного. «Язык» весит не меньше восьмидесяти килограммов. Ким молча тащит его и только изредка, когда после минуты привала нужно перебросить «языка» на другое плечо, толкает в бок кулаком.
Если мы замечаем движение вблизи нас и вынуждены остановиться, Бахтиаров кладет пленника лицом к земле и коленом придавливает его спину, придерживая связанные ремнем руки немца.
Впереди идущий дозор обнаружил проволоку, которую немцы успели навить на подходе к камышам. Проволока задержала нас. По моему приказанию Загоруйко режет ее. Слышится характерный щелк ножниц. Слева поднимаются ракеты. Неужели нас заметили? Распластались на земле, почти не дышим. Ракеты освещают местность. Надо брать правее, к камышам, и тогда держаться круто на восток, чтобы попасть к своим высотам.
Погасли ракеты. Мы побежали к озеру и быстро Достигли берега. Позади нас заработали пулеметы. Несколько разрывных пуль фыркнули у кустов зеленоватыми, магниевыми огнями.
Мы выбрались к озеру.
Где-то вдали, будто подражая звукам пулемета, заквакала лягушка, смолкла. Легкий, холодноватый туман поднимался над водой. Хотелось пить и есть.
Мы двигались в камышах вдоль берега по тропке, очевидно промятой охотниками. Пленник шагал вместе с нами.
Отрывисто, сварливо залаяли овчарки. Мы прилегли. Лай доносился оттуда, где за выкошенной осокой виднелась приозерная высотка. Мы заметили контуры зенитных орудий, пригнувших стволы к земле.
У батареи, вероятно, расположился сторожевой пост полевого караула.
Собаки – самое неприятное для разведчика. Их очень трудно провести.
Продвигаемся вброд, осторожно раздвигая камыши, чтобы не сломать. Последним идет «Зюд» – Загоруйко, так как мы идем на север.
И туг я вспоминаю о записке.
Что может писать мне незнакомая девушка? Я вспоминаю влажные, испуганные глаза, блестевшие словно смородинки, омытые теплым дождем. А потом я вспоминаю и другие глаза – полевые цветочки, образ, запечатленный в моем сердце!
Я бреду по воде, с трудом поднимая ноги. Мои мысли снова и снова возвращаются к записке.
Мы остановились у камышевой просеки. Перед нами была протока. Я сбил щелчком каплю, прилипшую к стеклу компаса, и определил по закрепленному азимуту, что нужно пересечь протоку.
Я раздвинул молодой камыш. Трава на берегу была затоптана и пожелтела.
Кругом никого не было видно. Но мне казался подозрительным крутой пригорок. Место было удобным для установки пулемета.
Как же пройти около двадцати метров открытой водой?
Я вспомнил детские годы и интересные рассказы Устина Анисимовича. Мои предки, древние славяне, по словам доктора, умели обманывать врага и не задыхались под водой, держа во рту полую камышинку. Вокруг нас стоял старый, твердый камыш. У каждого из моих ребят были острые ножи и ружейные шомполы. Мы очистили камыш изнутри. Подготовка к переходу протоки была завершена быстро.
Я решил первым перейти протоку.
Прежде чем погрузиться в воду, я снял пилотку и засунул за пояс: она могла всплыть. По цепи был передан мой приказ – итти следом за мной, как только я достигну противоположного берега, итти не разом, а по двое.
Погрузившись с головой в воду, согнув колени, я двигался по дну. Камышинку прикусил зубами за косо срезанный конец и плотно сжал губы, чтобы не наглотаться воды. Я двигался с открытыми глазами и видел темнозеленую воду, речную траву – чмару, причудливыми кустами поднимавшуюся кверху. Несколько раз из-под моих ног выскакивали черепахи, какая-то мелкая рыбешка испуганно промелькнула возле ствола моего автомата. Очень длинными показались мне эти двадцать метров подводного перехода.
Наконец я дошел до осклизлых палок камыша, затем камыш погустел, встал стенкой. Я сделал еще несколько шагов, высунул голову и жадно глотнул воздух.
Молоденький тритон, сидевший на поверхности речной травы, изумленно приподнял головку и нырнул в воду. Несколько пиявок успели присосаться к моим рукам и шее. Я отодрал их и отбросил в камыши.
Мои разведчики уже переходили протоку. Я видел срезанные концы камышинок и пузырьки воздуха.
«Язык» совершенно точно исполнял все требования могучего Кима. И вот в приозерной низине, у ветл, мы увидели огни бездымных костров, которые умели разводить наши училищные кашевары. Мы были у себя дома. У двух ракит, напоминавших мне пристань на Фанагорийке, стоял караул. Курсанты тоже заметили нас и следили за нашим передвижением в высоких осоках. Я поднял руку и крикнул:
– Свои!
Кто-то схватил меня сзади и гаркнул над ухом:
– Пароль?
Виктор держал меня в своих объятиях.
– Сережа, милый, – говорил он радостно. – Сережа!
Виктор довел меня до берега, усадил на траву и, с трогательным вниманием рассматривая мое лицо, расхохотался:
– Ишь, как тебя измордовали черти в болоте!
Мы смотрели друг на друга и, кажется, не могли наглядеться.
– Еще в полночь твои ребята пригнали свиней, – рассказывал Виктор. – Всполошило трофейное стадо вторую роту. Успели ребята прихватить по кабану. Мои артиллеристы тоже не растерялись. Сейчас видишь костры? Жарят свинину.
– Не попадет ли мне от полковника, Виктор?
– За свиней, что ли?
– Мне было приказано не отвлекаться.
– Но задание, я вижу, выполнил? – Виктор указал на немца.
Я вспомнил о записке. Надо скорее вытащить ее из кармана и просушить. Солнце уже выглянуло, и редкий туман быстро испарялся. Потянуло ветерком, зашептали листики приозерных тополей.
Я осторожно развернул записку.
Виктор с любопытством потянулся ко мне.
Девушка обращалась к какому-то товарищу Каратазову с просьбой о том, чтобы… Хотя зачем своими словами передавать содержание записки, если эта записка лежит передо мной.
И это письмо, просыхающее на прикладе моего автомата, напомнило мне о радости крестьянской, колхознойработы. Далеко был мой дом. Не знал я, что стало с моими родителями, с крышей, с яблонями, взращенными нашими руками. Но знал я: здесь, у малоизвестного озера Цаца, у высот, которые после по праву крови пусть назовут высотами храбрых курсантов, семя жизни не затоптано в прах.
Глядя на простую бумажку, вырванную из ученической тетради, я вспоминал своего отца, пошатывающегося от огнестрельной раны, и снова услышал его клятву: «А ничего… не брошу… не сойду».
Виктор взял меня за руку.
– А ты знаешь, Серега, она-то нам верит… Я советую, передай это письмо нашему замполиту… Он сумеет этого самого Каратазова разыскать и использует письмо в обороне и в наступлении.
Меня потребовали в штаб. Туда уже был отведен пленный. Полковник встретил меня стоя, подал руку.
– Молодец, – сказал он и ласково оглядел меня с ног до головы. – Когда пригнали свиней, напугал Лагунов. Думал, увлекся. А теперь ничего, оправдался. Садись.
Я сел против Градова за дощатый стол, уставленный телефонами. На каждом аппарате был наклеен бумажный ярлык – цифра роты. Ярлыки были сделаны аккуратно. Края бумажек обрезаны ножницами. На столе лежала известная мне папка «к докладу» с вытисненными на ней золотыми буквами – названием нашего училища, янтарный мундштук полковника и футляр от очков. Очки полковник держал за ушки в руке и пристально глядел на меня.
– Вот и опять вижу тебя, – он запнулся, поиграл очками, – Сережа.
Никогда меня так не называл наш начальник. Услышав в его устах свое имя, я вздрогнул от неожиданности, смутился и, очевидно, покраснел.
– Мой возраст и положение позволяют мне называть тебя именно так… – И, словно оправдываясь, полковник добавил: – Иногда. – Он встал, прошелся по землянке и, положив мне руку на плечо, сказал: – Сейчас ты расскажешь, что видел. Но только то, что видел, а не то, что тебе показалось.
Я описал полковнику картину ночного похода эсесовской части. Градов поднял на меня глаза.
– Действительно ли солдаты держали шаг? В самом деле, скрипели у них сапоги и ремни? Не показалось ли вам? – спрашивал полковник.
Он, внимательно взвешивая мои ответы, одобрительно кивал головой.
– Еще один вопрос. Вот тебе, именно тебе, молодому человеку, когда ты близко видел их… не было тебе страшно?
– Нет, товарищ полковник.
– Подумай. Ты слишком быстро ответил.
Я снова перебрал все в памяти.
– Нет, – твердо повторил я.
Градов кивнул головой.
– Это все рассказывай людям. Всем людям, не только товарищам… Чем больше, тем лучше. А сейчас, – он подал мне руку, – иди. Приводи себя в порядок и отдыхай. Это что у тебя в руке?
– Письмо девушки, о которой я говорил, товарищ полковник. Может быть, передать его комиссару? И еще я просил бы наградить Бахтиарова. Он изловил «языка».
В землянку вошел начальник штаба – высокий, сутуловатый майор.
– «Языка» поймали добротного. Первый класс! – сказал он, помахивая полевой сумкой. – Словоохотливый господин.
Это было в восемь ноль-ноль. А ровно в десять немцы снова атаковали наши высоты.
Сегодня училище осталось без горячего ужина. Курсанты доедали консервы и сухари из неприкосновенного запаса. Воду к переднему краю подносили ведрами из лесных родников. По ходам сообщения выносили тяжело раненных, санитары помогали тем, кто мог итти.
Я последний раз инструктировал свой взвод перед разведкой. Дневные наблюдения на «эн-пэ» позволили мне установить систему немецкой полевой обороны, расположение огневых точек, изучить топографию местности, примерно установить схему боевого охранения. Но замыслы противника можно было выяснить только при более близком с ним знакомстве. Нам было приказано проникнуть в глубину обороны, разведать силы, постараться добыть «языка».
Начальник школы приказал не зарываться, в бой не вступать и вернуться без потерь. И кроме того: «Доносите то, что вы видели, а не то, что вам показалось».
Мы гуськом спустились к речушке, перешли ее и балочкой дошли до окраины села. Мы легко проскользнули мимо танковых дозоров. Отброшенные на исходные рубежи, немцы не учли урока. Они попрежнему небрежно построили боевое охранение. Если в Крыму мне приходилось испытывать безотчетный страх перед неизвестным врагом, о могуществе которого слишком много кричали, то сейчас я шел на выполнение задачи не только как равный, но и с чувством своего превосходства над противником.
В танках немцы беспечно, подключив аккумуляторные лампочки, принимали своими рациями фокстроты. Строгий приказ не позволял мне воспользоваться беспечностью врагов.
Черные тени разведчиков следуют за мной. Мы бесшумно достигаем домика на окраине села и через огороды подходим ко второму дому.
Я высылаю вперед дозорную тройку и приказываю расположить ручные пулеметы на дороге возможного отхода. Со мной остается четыре человека. Это выученные и смелые курсанты, призванные из сечевых станиц Краснодарского края. На них можно вполне положиться. Я слышу вблизи себя их дыхание. Я называю это в разведке мореходным термином – «розой ветров». Мне кажется, что меня одновременно обдувают четыре ветра. По этому морскому коду я называю своих спутников: «Норд», «Вест», «Ост» и «Зюд». Не знаю, может быть, кто-нибудь и посмеется над этим.
Четыре «ветра» окружили домик. В сфере наблюдения – четыре стены, угловые стыки и все, что за спинами разведчиков.
В разведке до крайности обострены все чувства и восприятия. Иногда кажется, что ты чуешь запах следов человека и машины.
Озверевшие враги хотят возвратить нас к временам варварства, нас, познавших благородство и радость труда. Когда же остальной мир поднимется до нас?
Я, сжимая в руке пистолет, стучу в дверь колхозного дома.
Дверь открыла старая женщина с накинутой на плечи шалью. Не посмотрев на меня, старуха направилась в комнату, где горела коптилка.
Я переступил порог и негромко окликнул хозяйку. Она быстро обернулась ко мне, приподняв коптилку, вглядываясь в меня. Я увидел радость и страх на лице женщины.
– Сынку… тут немцы… сынку… – прошептала она.
– Где? – Я притворил дверь, чтобы не привлекать внимание к свету.
– У нас. В этой хате… только-только вышли.
– Куда?
– Не знаю куда. Закололи кабана, велели готовить ужин и вышли. Обещали вернуться.
– Вашего кабана?
– Нет. Тут рядом баз. Сотни две свиней. Приготовил колхоз гнать за Волгу, к Ахтубе, а тут танки…
Из кухни доносились запахи варившегося мяса. Я проглотил слюну. Мои голодные ребята сейчас быстро бы расправились с кабаном. У меня созрело решение – взять свиней. Выслушав меня, старушка подошла ближе и сказала:
– Их много, дюже много. Свинья идет не швидко… Гоните, сынку! Дай, боже, вам удачи!
Выйдя во двор, я вызвал трех шустрых курсантов из пулеметного заслона и рассказал им, что надо делать.
Ребята отлично меня поняли и побежали открывать ворота база.
Стадо свиней, тихонько хрюкая, повалило из загона. На наше счастье, невдалеке началась балочка, приведшая нас к этому дому.
Мы подождали, пока ребята отошли от села, и продолжали разведку.
Мы огородами проникли в село. В огородах росла кукуруза. Я шел впереди по росистой траве, раздвигая стебли, чувствуя то под ладонью, то под локтем тугие, надломившиеся початки.
Так, огородами, мы прошли до квартала, примыкавшего к главной площади.
Вот дом под светлой крышей из оцинкованного железа. Поодаль дома – службы, амбар и длинный лабаз, как называются на Ставропольщине сараи для хранения повозок и земледельческих орудий.
Во дворе было тихо. Перед домом по улице ходил часовой. Мы слышали его равномерные шаги у забора.
Я рассредоточил своих людей, а сам вместе с «розой ветров» подполз ближе к забору. Рядом со мной был «Вест» – надежный Ким Бахтиаров, рядом с Кимом глядел в щелку забора «Зюд» – Данька Загоруй-ко, сын предколхоза из Каневского района, смышленый невысокий курсант, а левее меня, за кустами сирени, залегли плечо к плечу два брата Гуменко, Кирилл и Всеволод, призванные в училище из приазовской станицы. Они как бы дополняли друг друга отвагой, решительностью и каким-то вихревым напором. Им вполне подходили их позывные – «Норд» и «Ост».
Луна поднялась выше акаций, которые росли по обеим сторонам улицы. Деревья напоминали высокие скалы, обросшие темным мхом.
И вот я услышал слева мерный шаг приближавшейся к нам пехотной колонны: туп-туп-туп, топ-топ-топ.
Колонна приблизилась. Впереди шел офицер.
Немцы шли в стальных, поблескивавших под луной шлемах, в черных мундирах, проклейменных эсесовскими шевронами – белые черепа и накрест берцовые кости.
Скрипели их сапоги, пояса, ружейные ремни, и казалось, скрипели опущенные под подбородки ремни крупповских касок.
Колонна прошла: тон-топ-топ.
Часовой снова зашагал возле забора.
Бели этот дом охранялся, значит в нем остановилась важная персона.
Оставив «четыре ветра» наблюдать за солдатом, я осторожно пробрался к неохраняемому черному крылечку.
Сквозь затемненное окно кухни пробивался свет. Я знал, что офицеры устраиваются в парадных комнатах, и тихо постучал в окно.
Через дверь я услышал молодой женский голос:
– Кто там?
– Свои, – тихо ответил я.
– Ты, Петя? – Дверь приоткрылась, и голос радостно и в то же время испуганно зашептал: – Ой, боже ж мий, Петя! Уйди, уйди швидче, Петя. Ой, боже ж мий! У нас на квартире офицер.
– Дома он?
– Нема, зараз ушел. – Женщина, видимо, поняла свою ошибку. – Да кто это вы такой? Вы не Петя!..
– Откройте, – тихо попросил я: – мы русские, красноармейцы.
Двери полураскрылись, и на пороге появилась девушка с нерасплетенной косой, лежавшей по обнаженному белому плечу, со скрещенными на груди смуглыми руками. На безымянном пальце правой руки светлело наивное серебряное колечко, в мочках ушей виднелись дешевые сережки.
Я коротко объяснил девушке, что нас интересует. Она близко наклонилась ко мне и, обжигая меня своим дыханием, рассказывала, где стоят зенитные пулеметы и орудия, сколько вчера и сегодня прибыло немецких машин и какие на них были нарисованы поразившие ее знаки. Она многое узнала, разыскивая своего Петю, пропавшего сразу же с приходом немцев.
Она отважилась искать его в Подсолнечной балке, – а там стояли танки, она искала его среди пленных, согнанных к ветрякам, и запоминала, сколько там врыто зенитных орудий.
Попросив ее позорче наблюдать, пообещав, что еще наведаюсь в село, я сказал «до свидания» и отошел от крылечка.
Вдруг она сбежала с крыльца и сунула мне в руку записку. Я сунул бумажку в карман и, наполненный какой-то гордой радостью, проскользнул на прежнее место, стараясь держаться в тени сарая и высоких грушевых деревьев.
Часовой медленно, вразвалку прошел к дому.
– Надо брать его, «Вест», – сказал я Бахтиарову.
– Мне нужен напарник, – прошептал мне на ухо Бахтиаров, – я возьму «Зюда».
– Хорошо.
Бахтиаров стал у кустов сирени, перебросившей через забор свои ветви. Эти темные ветви и падающие от них глухие тени скрывали Кима.
«Зюд» – Загоруйко – присел у ног Кима.
Правее Бахтиарова, застывшего, как чугунная тумба, лежали братья Гумеяко. Часовой приближался. Вот он почти у сирени. Сделай он шаг в сторону – и схватить его будет трудней. Еще одна секунда, и «Вест» ударяет ребром ладони по горлу немца. Это прием джиу-джитсу. Ким напрягается всем своим сильным телом, будто свитым из стальных тросов, поднимает фашиста и бросает его на землю у корней сирени. Ким тяжело дышит, сопит, придавливая часового коленом. Проворный Данько быстро и плотно заталкивает в рот пленника паклю.
Луна побледнела. Скоро рассвет, пора возвращаться.
Днем мы не сумеем вернуться той же дорогой. Танковые дозоры нас не пропустят. Возвращаемся удлиненным мархцрутом – через болотистую низину степного озера Цаца, примыкающего к нашему району обороны.
Бахтиаров несет пленного. «Язык» весит не меньше восьмидесяти килограммов. Ким молча тащит его и только изредка, когда после минуты привала нужно перебросить «языка» на другое плечо, толкает в бок кулаком.
Если мы замечаем движение вблизи нас и вынуждены остановиться, Бахтиаров кладет пленника лицом к земле и коленом придавливает его спину, придерживая связанные ремнем руки немца.
Впереди идущий дозор обнаружил проволоку, которую немцы успели навить на подходе к камышам. Проволока задержала нас. По моему приказанию Загоруйко режет ее. Слышится характерный щелк ножниц. Слева поднимаются ракеты. Неужели нас заметили? Распластались на земле, почти не дышим. Ракеты освещают местность. Надо брать правее, к камышам, и тогда держаться круто на восток, чтобы попасть к своим высотам.
Погасли ракеты. Мы побежали к озеру и быстро Достигли берега. Позади нас заработали пулеметы. Несколько разрывных пуль фыркнули у кустов зеленоватыми, магниевыми огнями.
Мы выбрались к озеру.
Где-то вдали, будто подражая звукам пулемета, заквакала лягушка, смолкла. Легкий, холодноватый туман поднимался над водой. Хотелось пить и есть.
Мы двигались в камышах вдоль берега по тропке, очевидно промятой охотниками. Пленник шагал вместе с нами.
Отрывисто, сварливо залаяли овчарки. Мы прилегли. Лай доносился оттуда, где за выкошенной осокой виднелась приозерная высотка. Мы заметили контуры зенитных орудий, пригнувших стволы к земле.
У батареи, вероятно, расположился сторожевой пост полевого караула.
Собаки – самое неприятное для разведчика. Их очень трудно провести.
Продвигаемся вброд, осторожно раздвигая камыши, чтобы не сломать. Последним идет «Зюд» – Загоруйко, так как мы идем на север.
И туг я вспоминаю о записке.
Что может писать мне незнакомая девушка? Я вспоминаю влажные, испуганные глаза, блестевшие словно смородинки, омытые теплым дождем. А потом я вспоминаю и другие глаза – полевые цветочки, образ, запечатленный в моем сердце!
Я бреду по воде, с трудом поднимая ноги. Мои мысли снова и снова возвращаются к записке.
Мы остановились у камышевой просеки. Перед нами была протока. Я сбил щелчком каплю, прилипшую к стеклу компаса, и определил по закрепленному азимуту, что нужно пересечь протоку.
Я раздвинул молодой камыш. Трава на берегу была затоптана и пожелтела.
Кругом никого не было видно. Но мне казался подозрительным крутой пригорок. Место было удобным для установки пулемета.
Как же пройти около двадцати метров открытой водой?
Я вспомнил детские годы и интересные рассказы Устина Анисимовича. Мои предки, древние славяне, по словам доктора, умели обманывать врага и не задыхались под водой, держа во рту полую камышинку. Вокруг нас стоял старый, твердый камыш. У каждого из моих ребят были острые ножи и ружейные шомполы. Мы очистили камыш изнутри. Подготовка к переходу протоки была завершена быстро.
Я решил первым перейти протоку.
Прежде чем погрузиться в воду, я снял пилотку и засунул за пояс: она могла всплыть. По цепи был передан мой приказ – итти следом за мной, как только я достигну противоположного берега, итти не разом, а по двое.
Погрузившись с головой в воду, согнув колени, я двигался по дну. Камышинку прикусил зубами за косо срезанный конец и плотно сжал губы, чтобы не наглотаться воды. Я двигался с открытыми глазами и видел темнозеленую воду, речную траву – чмару, причудливыми кустами поднимавшуюся кверху. Несколько раз из-под моих ног выскакивали черепахи, какая-то мелкая рыбешка испуганно промелькнула возле ствола моего автомата. Очень длинными показались мне эти двадцать метров подводного перехода.
Наконец я дошел до осклизлых палок камыша, затем камыш погустел, встал стенкой. Я сделал еще несколько шагов, высунул голову и жадно глотнул воздух.
Молоденький тритон, сидевший на поверхности речной травы, изумленно приподнял головку и нырнул в воду. Несколько пиявок успели присосаться к моим рукам и шее. Я отодрал их и отбросил в камыши.
Мои разведчики уже переходили протоку. Я видел срезанные концы камышинок и пузырьки воздуха.
«Язык» совершенно точно исполнял все требования могучего Кима. И вот в приозерной низине, у ветл, мы увидели огни бездымных костров, которые умели разводить наши училищные кашевары. Мы были у себя дома. У двух ракит, напоминавших мне пристань на Фанагорийке, стоял караул. Курсанты тоже заметили нас и следили за нашим передвижением в высоких осоках. Я поднял руку и крикнул:
– Свои!
Кто-то схватил меня сзади и гаркнул над ухом:
– Пароль?
Виктор держал меня в своих объятиях.
– Сережа, милый, – говорил он радостно. – Сережа!
Виктор довел меня до берега, усадил на траву и, с трогательным вниманием рассматривая мое лицо, расхохотался:
– Ишь, как тебя измордовали черти в болоте!
Мы смотрели друг на друга и, кажется, не могли наглядеться.
– Еще в полночь твои ребята пригнали свиней, – рассказывал Виктор. – Всполошило трофейное стадо вторую роту. Успели ребята прихватить по кабану. Мои артиллеристы тоже не растерялись. Сейчас видишь костры? Жарят свинину.
– Не попадет ли мне от полковника, Виктор?
– За свиней, что ли?
– Мне было приказано не отвлекаться.
– Но задание, я вижу, выполнил? – Виктор указал на немца.
Я вспомнил о записке. Надо скорее вытащить ее из кармана и просушить. Солнце уже выглянуло, и редкий туман быстро испарялся. Потянуло ветерком, зашептали листики приозерных тополей.
Я осторожно развернул записку.
Виктор с любопытством потянулся ко мне.
Девушка обращалась к какому-то товарищу Каратазову с просьбой о том, чтобы… Хотя зачем своими словами передавать содержание записки, если эта записка лежит передо мной.
«Товарищ Каратазов, – писала девушка, – прошу принять мое письмо и дочитать его до конца. Мне письмо это писать важно, немец на постое и каждый час глядит на меня. Простите, товарищ Каратазов, ежели што не так написано, пишу ночью, при лампочке. Я бы не стала к вам обращаться, кабы вы не проехали перед отступом по нашему саду и не сказали речь. Вы сказали: немец – явление временное, мы скоро возвернемся, будьте на-чеку. Мы остались потому, что не было коней забрать все с кошары, а бросить нельзя было. А шпанку угнали за Ахтубу, как нам объяснили. А потому, как угнали овечек, угнали все показатели моего звена. А вы, наверное, знаете, что мы собирались в этом году на выставку в Москву. Вот мы, девчата, боимся, что разойдутся наши показатели поза Ахтубой, по степу, бо степ там великий, и возвернетесь вы после немца, а как же с выставкой? Пишу мелко, разберете, бо керосину мало и нема бумажки на письмо. В точности все знает Антон Перехватов, которому поручена наша отара второго звена. Если помните меня на слете в районе, так пишет вам Катерина Протасова из колхоза „Семнадцатого съезда“.Я сидел мокрый и грязный. Я испытывал голод. Мне хотелось спать, но светлые мысли волновали меня. Я думал о девушке, которая верила, что скоро снова откроется выставка в Москве и в просторных стендах вывесят для обозрения всей страны показатели ее труда.
И это письмо, просыхающее на прикладе моего автомата, напомнило мне о радости крестьянской, колхознойработы. Далеко был мой дом. Не знал я, что стало с моими родителями, с крышей, с яблонями, взращенными нашими руками. Но знал я: здесь, у малоизвестного озера Цаца, у высот, которые после по праву крови пусть назовут высотами храбрых курсантов, семя жизни не затоптано в прах.
Глядя на простую бумажку, вырванную из ученической тетради, я вспоминал своего отца, пошатывающегося от огнестрельной раны, и снова услышал его клятву: «А ничего… не брошу… не сойду».
Виктор взял меня за руку.
– А ты знаешь, Серега, она-то нам верит… Я советую, передай это письмо нашему замполиту… Он сумеет этого самого Каратазова разыскать и использует письмо в обороне и в наступлении.
Меня потребовали в штаб. Туда уже был отведен пленный. Полковник встретил меня стоя, подал руку.
– Молодец, – сказал он и ласково оглядел меня с ног до головы. – Когда пригнали свиней, напугал Лагунов. Думал, увлекся. А теперь ничего, оправдался. Садись.
Я сел против Градова за дощатый стол, уставленный телефонами. На каждом аппарате был наклеен бумажный ярлык – цифра роты. Ярлыки были сделаны аккуратно. Края бумажек обрезаны ножницами. На столе лежала известная мне папка «к докладу» с вытисненными на ней золотыми буквами – названием нашего училища, янтарный мундштук полковника и футляр от очков. Очки полковник держал за ушки в руке и пристально глядел на меня.
– Вот и опять вижу тебя, – он запнулся, поиграл очками, – Сережа.
Никогда меня так не называл наш начальник. Услышав в его устах свое имя, я вздрогнул от неожиданности, смутился и, очевидно, покраснел.
– Мой возраст и положение позволяют мне называть тебя именно так… – И, словно оправдываясь, полковник добавил: – Иногда. – Он встал, прошелся по землянке и, положив мне руку на плечо, сказал: – Сейчас ты расскажешь, что видел. Но только то, что видел, а не то, что тебе показалось.
Я описал полковнику картину ночного похода эсесовской части. Градов поднял на меня глаза.
– Действительно ли солдаты держали шаг? В самом деле, скрипели у них сапоги и ремни? Не показалось ли вам? – спрашивал полковник.
Он, внимательно взвешивая мои ответы, одобрительно кивал головой.
– Еще один вопрос. Вот тебе, именно тебе, молодому человеку, когда ты близко видел их… не было тебе страшно?
– Нет, товарищ полковник.
– Подумай. Ты слишком быстро ответил.
Я снова перебрал все в памяти.
– Нет, – твердо повторил я.
Градов кивнул головой.
– Это все рассказывай людям. Всем людям, не только товарищам… Чем больше, тем лучше. А сейчас, – он подал мне руку, – иди. Приводи себя в порядок и отдыхай. Это что у тебя в руке?
– Письмо девушки, о которой я говорил, товарищ полковник. Может быть, передать его комиссару? И еще я просил бы наградить Бахтиарова. Он изловил «языка».
В землянку вошел начальник штаба – высокий, сутуловатый майор.
– «Языка» поймали добротного. Первый класс! – сказал он, помахивая полевой сумкой. – Словоохотливый господин.
Это было в восемь ноль-ноль. А ровно в десять немцы снова атаковали наши высоты.
Глава четвертая
Победу надо готовить
Ночью, пока мы были в разведке, училище усилили тремя дивизионами реактивных минометов – «Катюш». Кроме того, то распоряжению генерала Шувалова прикрепили к нам еще один артполк из резерва Главного Командования. Шувалов ожидал повторного удара именно на нашем участке.
Тягачи, доставившие тяжелые орудия, скрылись в отвесах мертвых пространств. С «Катюш» сняли чехлы, и в блиндажах артиллеристов на боевых планшетах-столах расположились приборы точной механики, спокойные регуляторы артиллерийского боя.
Подул сильный западный ветер. Немецкие танки, поднимая косые пенные гребни, катились на нас по степи.
Бронеколонны построились для атаки: немцы стали осторожней. Были оставлены интервалы для маневра танков. Вот и опять, как в детстве у моря, я вижу гребни шторма. Но это шторм войны. Я видел штормы. Мне известно, что не надо страшиться этой отдаленной угрозы. Я знаю, как подкатывает к берегам волна с седым завитком, кружит стальными ребрами.
Если тогда, у грозного моря, я был бессилен, то сейчас мне слышны голоса наших орудий: как будто чьи-то огромные руки играют на туго натянутых струнах гигантской гитары.
Потом всем показалось, что откуда-то с тыла пришли самолеты, сбросили бомбы на наши окопы. Даже Ким Бахтиаров испуганно прижался к земле, а глаза его вонзились в меня.
– «Катюши»! – кричу я Киму. – «Катюши»!
Лицо Кима расплывается в улыбке. Ему немного стыдно за свой испуг. Я вижу, что начальник тоже прислушивается к этим клокочущим звукам. Он нагибается к микрофону, откуда идут нити репродукторов на передовые траншеи, снимает фуражку и громко кричит:
– Курсанты! Работают наши гвардейские минометы!
Его голос сейчас услышала вся оборона. Везде стоят мощные усилители. Полковник звонит в штаб, и микрофоны передают через адаптер песню Исаковского «Выходила на берег Катюша». Мы слышим звуки музыки, улыбаемся друг другу.
Гром умолк. Поле покрыто черными клубами. Когда дым рассеялся, кажется, что по полю прошли тракторы. А облака дыма? Так могут гореть заросли сухого будяка, верблюжатника и песьего цвета.
Сделав залп, «Катюши» меняют огневые позиции. Все это делается незаметно даже для нас. Там, где они стояли, еще висит густое облако, белое поверху и темное снизу. По облаку идет бомбежка. Шестерка пикирующих самолетов ходит по кругу, и они один за другим бросаются книзу.
Их метко прозвали «козлами». У «Юнкерсов» усилена лобовая часть, и штурманские кабины напоминают головы козлов, приготовившихся к прыжку, когда они кладут рога почти параллельно туловищу. Пикировщики фактически бьют по пустому месту, так как «Катюши» уже давно переменили позиции. Дважды крутится пластинка в радиорубке. Снова гремят реактивные установки. «Юнкерсы» уходят. Вслед им мчатся наши истребители. Это новый тип «яков». Сюда доносится пение их моторов. Белые полосы за самолетами, разрезающими воздух, как буквы, прикрывают небо.
Тягачи, доставившие тяжелые орудия, скрылись в отвесах мертвых пространств. С «Катюш» сняли чехлы, и в блиндажах артиллеристов на боевых планшетах-столах расположились приборы точной механики, спокойные регуляторы артиллерийского боя.
Подул сильный западный ветер. Немецкие танки, поднимая косые пенные гребни, катились на нас по степи.
Бронеколонны построились для атаки: немцы стали осторожней. Были оставлены интервалы для маневра танков. Вот и опять, как в детстве у моря, я вижу гребни шторма. Но это шторм войны. Я видел штормы. Мне известно, что не надо страшиться этой отдаленной угрозы. Я знаю, как подкатывает к берегам волна с седым завитком, кружит стальными ребрами.
Если тогда, у грозного моря, я был бессилен, то сейчас мне слышны голоса наших орудий: как будто чьи-то огромные руки играют на туго натянутых струнах гигантской гитары.
Потом всем показалось, что откуда-то с тыла пришли самолеты, сбросили бомбы на наши окопы. Даже Ким Бахтиаров испуганно прижался к земле, а глаза его вонзились в меня.
– «Катюши»! – кричу я Киму. – «Катюши»!
Лицо Кима расплывается в улыбке. Ему немного стыдно за свой испуг. Я вижу, что начальник тоже прислушивается к этим клокочущим звукам. Он нагибается к микрофону, откуда идут нити репродукторов на передовые траншеи, снимает фуражку и громко кричит:
– Курсанты! Работают наши гвардейские минометы!
Его голос сейчас услышала вся оборона. Везде стоят мощные усилители. Полковник звонит в штаб, и микрофоны передают через адаптер песню Исаковского «Выходила на берег Катюша». Мы слышим звуки музыки, улыбаемся друг другу.
Гром умолк. Поле покрыто черными клубами. Когда дым рассеялся, кажется, что по полю прошли тракторы. А облака дыма? Так могут гореть заросли сухого будяка, верблюжатника и песьего цвета.
Сделав залп, «Катюши» меняют огневые позиции. Все это делается незаметно даже для нас. Там, где они стояли, еще висит густое облако, белое поверху и темное снизу. По облаку идет бомбежка. Шестерка пикирующих самолетов ходит по кругу, и они один за другим бросаются книзу.
Их метко прозвали «козлами». У «Юнкерсов» усилена лобовая часть, и штурманские кабины напоминают головы козлов, приготовившихся к прыжку, когда они кладут рога почти параллельно туловищу. Пикировщики фактически бьют по пустому месту, так как «Катюши» уже давно переменили позиции. Дважды крутится пластинка в радиорубке. Снова гремят реактивные установки. «Юнкерсы» уходят. Вслед им мчатся наши истребители. Это новый тип «яков». Сюда доносится пение их моторов. Белые полосы за самолетами, разрезающими воздух, как буквы, прикрывают небо.