Страница:
Потом я пошел спать на веранду.
И надо же было, чтобы меня разбудили… я глянул на часы и застонал — в семь утра! Суббота, семь утра — а меня разбудили!
Какая сволочь…
Поднявшись с кровати, я выглянул в окошко. Вот сейчас выскажу раннему гостю все, что о нем думаю!
Но заготовленная суровая отповедь застряла у меня в горле. Под окном, вытянувшись стрункой, стоял загорелый светловолосый мальчишка лет двенадцати. Был в красной панамке и коричневых сандалиях, плечи исцарапаны колючими ветками смородины, на правой щеке прилипла тополиная пушинка, а на губах раздувался здоровенный пузырь жвачки. Когда моя всклокоченная голова с сердито опущенными бровями показалась в окне, мальчишка испуганно округлил глаза, а пузырь жвачки лопнул, проиграв первые десять тактов из песни про веселый ветер. Такие музыкальные жвачки были сейчас в моде у детворы.
— Ты кто такой? — строго спросил я. — И почему ты цокаешь у меня под окном в такую рань?
Мальчишка, хоть и смутился, но оказался не из робких.
— Извините, пожалуйста, — сказал он. — Но я не знал, что здесь кто-то спит. Я пришел к Владимиру Василькову, штурману Дальнего космоса.
— Знаешь, мальчик… — сказал я серьезно. — Не стоит сейчас будить Володю Василькова. Лучше пусть он поспит еще два–три часика. Володя очень устал от космических будней.
— Понимаю, — сказал мальчик серьезно. — Очень жалко. Я хотел его позвать купаться на речку.
И он снова переступил своими звонкими сандаликами — цок-цок. Удивительно, какие неожиданные приятели есть у моего сурового друга-космонавта! Вот так знаешь человека двадцать лет, а потом узнаешь с неожиданной стороны!
— Лучше иди купаться сам, — сказал я. — А Володе дай поспать.
— Я один не могу, — серьезно ответил мальчик. — Только с Володей.
— Почему?
— Понимаете… — Он чуть понизил голос и на всякий случай оглянулся. — У нас глубина в речке очень глубокая. Я один боюсь.
Это было так трогательно и искренне, что я не нашелся что ответить. Ну какой мальчишка признается в том, что он чего-то боится!
— А знаете что… — предложил вдруг мальчик, подумав. — Пойдемте вместе на речку? Я думаю, вам будет полезно!
— Но… — Я растерялся. — Как-то неожиданно. Разве тебя не учили, что нельзя никуда ходить с незнакомыми?
— Это ничего, — улыбнулся мальчик. — Мы сейчас познакомимся! Витя! — И он протянул вверх узкую ладошку, перемазанную коричневой краской, зеленкой и оранжевым облепиховым соком.
— Святослав. — Я пожал ему руку. — Вообще-то я имел в виду… а! Лады, подожди минутку!
Натянув штаны и футболку, я вышел из дома. Вслед мне мяукнула Володькина кошка Фима.
Витя крепко взял меня за руку и повел куда-то через сад, на ходу объясняя:
— Можно из ворот выйти и по дороге пойти, только я короткий путь знаю. Там придется через забор один раз, но вы сможете, не сомневайтесь…
На ходу он все время закидывал руку за спину, почесывая комариный укус между лопатками. Видимо, сильно чесалось — Витька даже попискивал от огорчения, не в силах толком дотянуться.
— Страдаешь? — спросил я.
— Ужасно! — воскликнул мальчишка. — У нас зверские комары, настоящие тигры!
Мы как раз подошли к забору, огораживающему дачу.
— Упрись руками в доски, — посоветовал я.
Витька послушался, и я хорошенько почесал ему между лопатками. Мальчишка аж захрюкал от удовольствия. Проходившая за забором старуха-молочница с любопытством уставилась на нас — над забором торчали только Витькины вихры, понять, с чего он хрюкает, не было никакой возможности. Бросая в наши стороны подозрительные взгляды, молочница перехватила коромысло с бидонами поудобнее и заспешила по улице.
— Я, брат, знаю, что это такое — когда чешется, — сказал я. — Меня однажды Володька космической чесоткой заразил… Ох, как же мы чесались, пока ученые лекарство не придумали… Скажи, а откуда ты знаешь Володю?
Витька засопел. Тогда я на миг перестал чесать ему спину.
— Ну… — заколебался Витька.
Я снова почесал загорелую спину — за моими ногтями потянулись белесые полоски слезшего загара.
— Он мой папа, — буркнул Витька.
От удивления я повысил голос.
— Он твой отец? Но постой… Этого не может быть! У космонавтов, после того как они летят в космос, не бывает детей! Они дают обещание не заводить детей, потому что неизвестно, какими будут эти дети. Вдруг они вырастут монстрами?
— И что, я похож на монстра? — с обидой спросил Витька.
— Нет, — признался я. — Но разве твой папа был женат?
— Такой большой, а не знаете, что жениться для этого совсем не обязательно? — горько спросил Витька. — Пойдемте. Я вам расскажу…
Мы перелезли через забор (вначале перелез я, а потом Витька вскарабкался на забор и спрыгнул мне на руки — он был легкий как пушинка). Пошли по проселочной дороге мимо спящих дач. А Витька негромко и очень серьезно, по-взрослому, рассказывал:
— Папа тринадцать лет назад в космос полетел. И дал клятву, что никогда детей не заведет. А мама тоже была космонавтом. И в системе Альфа Годзиллы их клипер попал в вихрь вырожденной материи, они были уверены, что там погибнут, ну и… — он шмыгнул носом, — ну и вот.
— Но почему Володя мне никогда о тебе не рассказывал? — поразился я.
— А он и сам не знал, — усмехнулся Витька. — У них там была одна спасательная капсула на корабле, вторая оказалась сломана. И тогда папа улетел, а мама осталась чинить капсулу, она же механик по профессии. Она еще не знала, что у нее буду я.
— И долго вы там летали? — спросил я в ужасе.
— Год назад мама починила капсулу, и мы на Землю прилетели, — ответил Витька. — Тайком приземлились и стали здесь жить, по соседству с папиным домом.
— А почему тайком?
— Знаете, что со мной сделают? — Витька посмотрел на меня большими серыми глазами. — Меня посадят в институт изучения космоса и будут лет десять проверять: монстр или не монстр! Я оттуда стариком выйду!
Он помолчал и с досадой взмахнул рукой:
— Эх! Вот теперь вы про меня расскажете, и меня заберут. И зачем я вам все рассказал?
Мне стало неловко. Я присел, обнял его за худенькие плечи, прижал к себе. Услышал, как часто бьется в его груди сердце.
— Ну что ты! — сказал я. — Я же вижу, ты настоящий. Живой. Не бойся, я тебя не выдам!
Скрипнула калитка, из ближайшего дома вышла молочница. Увидела нас и почему-то растерялась, засеменила прочь.
— Спасибо! — прошептал Витька.
Речка была совсем рядом. Тихая и неширокая, она давно была облюбована местной детворой. Да и мы со штурманом Васильковым любили вечером, выдув самовар–другой, посидеть на бережку или забраться в воду у запруды. Летом речушка немного зацветала, становилась совсем сонной и ласковой.
Еще в ней водились плотва и караси.
Витька скинул сандалики и радостно забрался в воду. Я же сел на берегу, обхватил руками свою несчастную голову и стал думать о жизни: какая она сложная, запутанная, какие удивительные встречи в ней случаются и какие трудные решения порой приходится принимать.
Тут Витька закончил плескаться, выбежал на берег и весело запрыгал на одной ножке, вытрясая воду из уха. Я одобрительно посмотрел на него — какой он ладный, бодрый и совсем без головной боли. И Витька будто поймал мой взгляд, нахмурился, подошел и положил мокрые ладошки мне на лоб.
— Терпите, дядя Святослав, — сказал он. — Вначале будет сильно больно, а потом все пройдет.
И действительно — голова будто взорвалась изнутри! Но не успел я завопить, как боль стихла.
— Что же это такое получается? — спросил я. — Ты у нас экстрасенс? Лечишь руками?
— Нет, нет! — Витька замотал головой. — Лечить я не умею. Я ускорил ход времени в вашей голове, вот все ваше похмелье и проскочило за три секунды!
— Все-таки ты монстр, — понял я. — Как не стыдно, Витя! Ты мне врал!
Витя покраснел, но с вызовом сказал:
— А если добро людям причинять? Это тоже монстр?
Я задумался. Конечно, суровые правила Дальнего космоса придуманы не зря. Еще в двадцать втором веке люди узнали, что у космонавтов, летавших к звездам, дети вырастают страшными монстрами. Не обязательно злыми, но любая их забава была парадоксально связана с космическими процессами. После того как сыну космонавта Ермакова не дали мороженого, а в итоге вся Венера покрылась льдом, человечество насторожилось. А уж когда Элли, дочурку космонавта Бриннера, не пустили в цирк… В общем, все эти дети теперь лежат в анабиозе, а новые космонавты дают строгую клятву никогда не заводить детей…
— Что твой папа говорит? — ушел я от ответа.
— Говорит, что ничего… что я мирозданию не угрожаю… — Витька опустил глаза. — Я ему обещал никогда своих способностей не использовать. Вы уж не говорите… про то, что голову вам вылечил!
В сердцах махнув рукой, я сказал:
— Ладно, Витька. Не скажу. Иди, купайся.
Утро положительно становилось все лучше и лучше! Я с удовольствием походил по бережку, поговорил о погоде с пастухом, который пригнал на водопой стадо кроликов. Витька, как и положено нормальному ребенку, плескался в затоне. И вдруг я услышал его тревожный вскрик!
В мгновение ока я оказался на берегу, куда уже выбрался Витька. Из левой ноги у него текла кровь.
— Ничего, ничего, — бодрился Витька.
Но я — то видел, как он испугался и побледнел!
Пятка оказалась разрезана осколком стекла. Хуже того — в ранку попал ил.
— Садись, горе ты мое луковое! — прикрикнул я на Витьку.
А сам крепко взял его за пятку и принялся отсасывать грязь из раны. Сосать пришлось долго, пока затхлый привкус речного ила не сменился горячей соленостью мальчишеской крови. Периодически я сплевывал кровь в траву, приговаривая:
— Из-за тебя, монстра, вампиром каким-то себя чувствуешь…
Витька перестал морщиться и уже улыбался. Краем глаза я заметил, как к реке движется молочница со своими бидонами. Увидела нас — и, поджав губы, пошла ниже по течению.
— И что она все ходит, ходит! — возмутился Витька. — Противная какая-то тетка! Третий день как у нас поселилась…
Я перевязал ему ногу своим носовым платком, Витька влез в сандалики и бодро захромал к отцовской даче. Я пошел рядом, положив ему руку на плечо. У самого забора обернулся — молочница топталась на том месте, где мы купались. Усмехнувшись, я легко подсадил Витьку на забор.
— Володя! — укоризненно сказал я, когда мы попили чая с сушками, а Витька убежал в сад, нарвать на вечер малины. — Как ты мог, Володя?!.
Штурман Васильков опустил голову и взмолился:
— Святослав, не суди строго! Мы были уверены, что погибнем!
— Да я не про то, что ты завел ребенка. — Я махнул рукой. — Если уж честно — многие космонавты нарушают закон. Но почему ты не рассказал все мне? Мне, твоему лучшему другу! И, если уж на то пошло, начальнику отдела по контролю за детьми-монстрами!
— Потому и не сказал, — вздохнул Володя. — Я же знаю твой подход… чик-пык — и в анабиоз. До лучших времен. А он ведь живой, теплый… ему играть хочется, в речке купаться, рыбу ловить…
— Он мне похмелье снял, — мрачно сказал я.
— Ну вот, видишь! — Васильков достал бутылочку коньяка “Старый бушприт” и плеснул нам по рюмке. — Он добрый и хороший мальчик! Что… что ты говоришь, он сделал?
— Проявил монстрические способности! — отчеканил я. — И не важно, что с добрыми целями. Ты же знаешь, как оно все взаимосвязано? Опять сообщение: “Черные дыры, черные дыры…” А это Витька стрелял из рогатки.
— Ну ты из него невесть кого лепишь! — возмутился Васильков. — Ну умеет парень немножко время вперед-назад гонять… локально! Никаких черных дыр…
— Это только тебе так кажется. — Я покачал головой. — Сейчас.
Достав видеофон, я набрал номер. Спросил:
— Ну, что там?
— Экспресс-анализ показывает: уровень монструозности девяносто три–девяносто четыре процента. — Голос лаборанта дрогнул. — Вы поосторожнее там, ладно?
— Ты уже и кровь у него на анализ взял? — возмутился Васильков.
— Повезло. Он порезался, когда купался.
Глотнув коньяка, Васильков с тоской произнес:
— Ну так что прикажешь делать, друг дорогой?
— Морозить. — Я вздохнул. — Нет иного выхода. Мальчик он не злой, но что для него шалость — то для Галактики катастрофа. У них проказы — у нас проказа! Не можем мы рисковать!
Мой друг с тоской посмотрел на меня и уж было собрался что-то сказать — как от двери послышалось:
— Я так и знал! Так я и знал! Вы злые!
Витька стоял, прижимая к груди решето, полное свежей спелой малины. Красный сок тек у него с губ, смешивался со слезами и собирался в капли на подбородке.
— Витя, нет у нас другого выхода, — сказал я со вздохом. — Ты ляжешь и уснешь. А потом, когда-нибудь, проснешься. Представляешь, как будет интересно в будущем?
— Ну уж нет! — Витька замотал головой. Глаза его зловеще блеснули. — Ничего вы со мной не сделаете! Сейчас… сейчас я вас состарю! Через три секунды вы умрете от старости, злобные взрослые! А потом я пойду, быстренько сделаю других детей взрослыми, и мы вас завоюем. И остальных детей-монстров я выпущу. Я с самого начала хотел их выпустить!
Мы в ужасе замерли под ледяным прищуром его недетских глаз. Мне даже показалось, что я уже старею, — хотя скорее всего он только собирался с силами.
И в этот миг крыльцо заскрипело от грузных шагов.
— Молочко, сливочки, творожок домашний! — нараспев произнесла тетка-молочница. — Йогурт, мороженное, айран, кумыс! Все свежее, все только что из коровки!
— Уйди, тетка! — не оборачиваясь, воскликнул Витька. — Не то все твое молоко враз скиснет!
— Ой, ой лишенько! — запричитала тетка. — А шоколадный сырок не хочешь?
— Шоколадный? — Витька аж подпрыгнул от восторга. — Хочу! И еще ваниль…
В этот момент молочница одним ловким движением опрокинула на него бидон. Раздалось шипение, с которым жидкий гелий заморозил мальчишку-монстра. Засвиристело, забулькало — в один миг теплое худенькое тельце превратилось в твердую коричневую скульптуру, напоминающую шоколадные фигурки арапчат из кондитерских магазинов.
— Держите, держите, он твердый, но хрупкий! — завопил Володька, когда маленький монстр стал падать навзничь.
К счастью, молочница сумела его подхватить и аккуратно уложила на половичок.
— Спасибо, Жанна, — поблагодарил я. — Ты, как всегда, на высоте и там, где нужно!
— Сандалики надо снять, — велела Жанна и подхватила второй бидон с жидким гелием. — Вы его вертите, мужики, а я буду равномерно поливать, чтобы проморозился отовсюду.
Втроем мы быстро и равномерно охладили Витьку, после чего положили на диван и вызвали транспортную бригаду. Стянувшая парик Жанна с удовольствием выпила коньяка. Укоризненно посмотрела на Володю, сказала:
— Ай-яй-яй…
— Я больше не буду, — смутился Володька. Прибежал со двора его старый пес Абрам. Понюхал Витьку, задумчиво почесался и улегся у печки.
— Жанна, а ты специально дожидалась такого момента? — Я кивнул на Витьку. — Ну, вот чтобы вполоборота, с улыбкой на губах и трогательно протянутой рукой?
— Ага. — Жанна кивнула. — Они ж там стоят, бедненькие, в зале долгого хранения. Если по струнке их ставить — совсем грустно. А так — живенько получается.
Мы задумчиво посмотрели на Витьку.
Всем нам было неловко и даже немного стыдно. Но что поделать? Если события космических масштабов начинают зависеть от детского озорства — тут у взрослых выхода не остается.
Ведь все мы в детстве были монстрами…
АЛЕКСАНДР ЕТОЕВ
И надо же было, чтобы меня разбудили… я глянул на часы и застонал — в семь утра! Суббота, семь утра — а меня разбудили!
Какая сволочь…
Поднявшись с кровати, я выглянул в окошко. Вот сейчас выскажу раннему гостю все, что о нем думаю!
Но заготовленная суровая отповедь застряла у меня в горле. Под окном, вытянувшись стрункой, стоял загорелый светловолосый мальчишка лет двенадцати. Был в красной панамке и коричневых сандалиях, плечи исцарапаны колючими ветками смородины, на правой щеке прилипла тополиная пушинка, а на губах раздувался здоровенный пузырь жвачки. Когда моя всклокоченная голова с сердито опущенными бровями показалась в окне, мальчишка испуганно округлил глаза, а пузырь жвачки лопнул, проиграв первые десять тактов из песни про веселый ветер. Такие музыкальные жвачки были сейчас в моде у детворы.
— Ты кто такой? — строго спросил я. — И почему ты цокаешь у меня под окном в такую рань?
Мальчишка, хоть и смутился, но оказался не из робких.
— Извините, пожалуйста, — сказал он. — Но я не знал, что здесь кто-то спит. Я пришел к Владимиру Василькову, штурману Дальнего космоса.
— Знаешь, мальчик… — сказал я серьезно. — Не стоит сейчас будить Володю Василькова. Лучше пусть он поспит еще два–три часика. Володя очень устал от космических будней.
— Понимаю, — сказал мальчик серьезно. — Очень жалко. Я хотел его позвать купаться на речку.
И он снова переступил своими звонкими сандаликами — цок-цок. Удивительно, какие неожиданные приятели есть у моего сурового друга-космонавта! Вот так знаешь человека двадцать лет, а потом узнаешь с неожиданной стороны!
— Лучше иди купаться сам, — сказал я. — А Володе дай поспать.
— Я один не могу, — серьезно ответил мальчик. — Только с Володей.
— Почему?
— Понимаете… — Он чуть понизил голос и на всякий случай оглянулся. — У нас глубина в речке очень глубокая. Я один боюсь.
Это было так трогательно и искренне, что я не нашелся что ответить. Ну какой мальчишка признается в том, что он чего-то боится!
— А знаете что… — предложил вдруг мальчик, подумав. — Пойдемте вместе на речку? Я думаю, вам будет полезно!
— Но… — Я растерялся. — Как-то неожиданно. Разве тебя не учили, что нельзя никуда ходить с незнакомыми?
— Это ничего, — улыбнулся мальчик. — Мы сейчас познакомимся! Витя! — И он протянул вверх узкую ладошку, перемазанную коричневой краской, зеленкой и оранжевым облепиховым соком.
— Святослав. — Я пожал ему руку. — Вообще-то я имел в виду… а! Лады, подожди минутку!
Натянув штаны и футболку, я вышел из дома. Вслед мне мяукнула Володькина кошка Фима.
Витя крепко взял меня за руку и повел куда-то через сад, на ходу объясняя:
— Можно из ворот выйти и по дороге пойти, только я короткий путь знаю. Там придется через забор один раз, но вы сможете, не сомневайтесь…
На ходу он все время закидывал руку за спину, почесывая комариный укус между лопатками. Видимо, сильно чесалось — Витька даже попискивал от огорчения, не в силах толком дотянуться.
— Страдаешь? — спросил я.
— Ужасно! — воскликнул мальчишка. — У нас зверские комары, настоящие тигры!
Мы как раз подошли к забору, огораживающему дачу.
— Упрись руками в доски, — посоветовал я.
Витька послушался, и я хорошенько почесал ему между лопатками. Мальчишка аж захрюкал от удовольствия. Проходившая за забором старуха-молочница с любопытством уставилась на нас — над забором торчали только Витькины вихры, понять, с чего он хрюкает, не было никакой возможности. Бросая в наши стороны подозрительные взгляды, молочница перехватила коромысло с бидонами поудобнее и заспешила по улице.
— Я, брат, знаю, что это такое — когда чешется, — сказал я. — Меня однажды Володька космической чесоткой заразил… Ох, как же мы чесались, пока ученые лекарство не придумали… Скажи, а откуда ты знаешь Володю?
Витька засопел. Тогда я на миг перестал чесать ему спину.
— Ну… — заколебался Витька.
Я снова почесал загорелую спину — за моими ногтями потянулись белесые полоски слезшего загара.
— Он мой папа, — буркнул Витька.
От удивления я повысил голос.
— Он твой отец? Но постой… Этого не может быть! У космонавтов, после того как они летят в космос, не бывает детей! Они дают обещание не заводить детей, потому что неизвестно, какими будут эти дети. Вдруг они вырастут монстрами?
— И что, я похож на монстра? — с обидой спросил Витька.
— Нет, — признался я. — Но разве твой папа был женат?
— Такой большой, а не знаете, что жениться для этого совсем не обязательно? — горько спросил Витька. — Пойдемте. Я вам расскажу…
Мы перелезли через забор (вначале перелез я, а потом Витька вскарабкался на забор и спрыгнул мне на руки — он был легкий как пушинка). Пошли по проселочной дороге мимо спящих дач. А Витька негромко и очень серьезно, по-взрослому, рассказывал:
— Папа тринадцать лет назад в космос полетел. И дал клятву, что никогда детей не заведет. А мама тоже была космонавтом. И в системе Альфа Годзиллы их клипер попал в вихрь вырожденной материи, они были уверены, что там погибнут, ну и… — он шмыгнул носом, — ну и вот.
— Но почему Володя мне никогда о тебе не рассказывал? — поразился я.
— А он и сам не знал, — усмехнулся Витька. — У них там была одна спасательная капсула на корабле, вторая оказалась сломана. И тогда папа улетел, а мама осталась чинить капсулу, она же механик по профессии. Она еще не знала, что у нее буду я.
— И долго вы там летали? — спросил я в ужасе.
— Год назад мама починила капсулу, и мы на Землю прилетели, — ответил Витька. — Тайком приземлились и стали здесь жить, по соседству с папиным домом.
— А почему тайком?
— Знаете, что со мной сделают? — Витька посмотрел на меня большими серыми глазами. — Меня посадят в институт изучения космоса и будут лет десять проверять: монстр или не монстр! Я оттуда стариком выйду!
Он помолчал и с досадой взмахнул рукой:
— Эх! Вот теперь вы про меня расскажете, и меня заберут. И зачем я вам все рассказал?
Мне стало неловко. Я присел, обнял его за худенькие плечи, прижал к себе. Услышал, как часто бьется в его груди сердце.
— Ну что ты! — сказал я. — Я же вижу, ты настоящий. Живой. Не бойся, я тебя не выдам!
Скрипнула калитка, из ближайшего дома вышла молочница. Увидела нас и почему-то растерялась, засеменила прочь.
— Спасибо! — прошептал Витька.
Речка была совсем рядом. Тихая и неширокая, она давно была облюбована местной детворой. Да и мы со штурманом Васильковым любили вечером, выдув самовар–другой, посидеть на бережку или забраться в воду у запруды. Летом речушка немного зацветала, становилась совсем сонной и ласковой.
Еще в ней водились плотва и караси.
Витька скинул сандалики и радостно забрался в воду. Я же сел на берегу, обхватил руками свою несчастную голову и стал думать о жизни: какая она сложная, запутанная, какие удивительные встречи в ней случаются и какие трудные решения порой приходится принимать.
Тут Витька закончил плескаться, выбежал на берег и весело запрыгал на одной ножке, вытрясая воду из уха. Я одобрительно посмотрел на него — какой он ладный, бодрый и совсем без головной боли. И Витька будто поймал мой взгляд, нахмурился, подошел и положил мокрые ладошки мне на лоб.
— Терпите, дядя Святослав, — сказал он. — Вначале будет сильно больно, а потом все пройдет.
И действительно — голова будто взорвалась изнутри! Но не успел я завопить, как боль стихла.
— Что же это такое получается? — спросил я. — Ты у нас экстрасенс? Лечишь руками?
— Нет, нет! — Витька замотал головой. — Лечить я не умею. Я ускорил ход времени в вашей голове, вот все ваше похмелье и проскочило за три секунды!
— Все-таки ты монстр, — понял я. — Как не стыдно, Витя! Ты мне врал!
Витя покраснел, но с вызовом сказал:
— А если добро людям причинять? Это тоже монстр?
Я задумался. Конечно, суровые правила Дальнего космоса придуманы не зря. Еще в двадцать втором веке люди узнали, что у космонавтов, летавших к звездам, дети вырастают страшными монстрами. Не обязательно злыми, но любая их забава была парадоксально связана с космическими процессами. После того как сыну космонавта Ермакова не дали мороженого, а в итоге вся Венера покрылась льдом, человечество насторожилось. А уж когда Элли, дочурку космонавта Бриннера, не пустили в цирк… В общем, все эти дети теперь лежат в анабиозе, а новые космонавты дают строгую клятву никогда не заводить детей…
— Что твой папа говорит? — ушел я от ответа.
— Говорит, что ничего… что я мирозданию не угрожаю… — Витька опустил глаза. — Я ему обещал никогда своих способностей не использовать. Вы уж не говорите… про то, что голову вам вылечил!
В сердцах махнув рукой, я сказал:
— Ладно, Витька. Не скажу. Иди, купайся.
Утро положительно становилось все лучше и лучше! Я с удовольствием походил по бережку, поговорил о погоде с пастухом, который пригнал на водопой стадо кроликов. Витька, как и положено нормальному ребенку, плескался в затоне. И вдруг я услышал его тревожный вскрик!
В мгновение ока я оказался на берегу, куда уже выбрался Витька. Из левой ноги у него текла кровь.
— Ничего, ничего, — бодрился Витька.
Но я — то видел, как он испугался и побледнел!
Пятка оказалась разрезана осколком стекла. Хуже того — в ранку попал ил.
— Садись, горе ты мое луковое! — прикрикнул я на Витьку.
А сам крепко взял его за пятку и принялся отсасывать грязь из раны. Сосать пришлось долго, пока затхлый привкус речного ила не сменился горячей соленостью мальчишеской крови. Периодически я сплевывал кровь в траву, приговаривая:
— Из-за тебя, монстра, вампиром каким-то себя чувствуешь…
Витька перестал морщиться и уже улыбался. Краем глаза я заметил, как к реке движется молочница со своими бидонами. Увидела нас — и, поджав губы, пошла ниже по течению.
— И что она все ходит, ходит! — возмутился Витька. — Противная какая-то тетка! Третий день как у нас поселилась…
Я перевязал ему ногу своим носовым платком, Витька влез в сандалики и бодро захромал к отцовской даче. Я пошел рядом, положив ему руку на плечо. У самого забора обернулся — молочница топталась на том месте, где мы купались. Усмехнувшись, я легко подсадил Витьку на забор.
— Володя! — укоризненно сказал я, когда мы попили чая с сушками, а Витька убежал в сад, нарвать на вечер малины. — Как ты мог, Володя?!.
Штурман Васильков опустил голову и взмолился:
— Святослав, не суди строго! Мы были уверены, что погибнем!
— Да я не про то, что ты завел ребенка. — Я махнул рукой. — Если уж честно — многие космонавты нарушают закон. Но почему ты не рассказал все мне? Мне, твоему лучшему другу! И, если уж на то пошло, начальнику отдела по контролю за детьми-монстрами!
— Потому и не сказал, — вздохнул Володя. — Я же знаю твой подход… чик-пык — и в анабиоз. До лучших времен. А он ведь живой, теплый… ему играть хочется, в речке купаться, рыбу ловить…
— Он мне похмелье снял, — мрачно сказал я.
— Ну вот, видишь! — Васильков достал бутылочку коньяка “Старый бушприт” и плеснул нам по рюмке. — Он добрый и хороший мальчик! Что… что ты говоришь, он сделал?
— Проявил монстрические способности! — отчеканил я. — И не важно, что с добрыми целями. Ты же знаешь, как оно все взаимосвязано? Опять сообщение: “Черные дыры, черные дыры…” А это Витька стрелял из рогатки.
— Ну ты из него невесть кого лепишь! — возмутился Васильков. — Ну умеет парень немножко время вперед-назад гонять… локально! Никаких черных дыр…
— Это только тебе так кажется. — Я покачал головой. — Сейчас.
Достав видеофон, я набрал номер. Спросил:
— Ну, что там?
— Экспресс-анализ показывает: уровень монструозности девяносто три–девяносто четыре процента. — Голос лаборанта дрогнул. — Вы поосторожнее там, ладно?
— Ты уже и кровь у него на анализ взял? — возмутился Васильков.
— Повезло. Он порезался, когда купался.
Глотнув коньяка, Васильков с тоской произнес:
— Ну так что прикажешь делать, друг дорогой?
— Морозить. — Я вздохнул. — Нет иного выхода. Мальчик он не злой, но что для него шалость — то для Галактики катастрофа. У них проказы — у нас проказа! Не можем мы рисковать!
Мой друг с тоской посмотрел на меня и уж было собрался что-то сказать — как от двери послышалось:
— Я так и знал! Так я и знал! Вы злые!
Витька стоял, прижимая к груди решето, полное свежей спелой малины. Красный сок тек у него с губ, смешивался со слезами и собирался в капли на подбородке.
— Витя, нет у нас другого выхода, — сказал я со вздохом. — Ты ляжешь и уснешь. А потом, когда-нибудь, проснешься. Представляешь, как будет интересно в будущем?
— Ну уж нет! — Витька замотал головой. Глаза его зловеще блеснули. — Ничего вы со мной не сделаете! Сейчас… сейчас я вас состарю! Через три секунды вы умрете от старости, злобные взрослые! А потом я пойду, быстренько сделаю других детей взрослыми, и мы вас завоюем. И остальных детей-монстров я выпущу. Я с самого начала хотел их выпустить!
Мы в ужасе замерли под ледяным прищуром его недетских глаз. Мне даже показалось, что я уже старею, — хотя скорее всего он только собирался с силами.
И в этот миг крыльцо заскрипело от грузных шагов.
— Молочко, сливочки, творожок домашний! — нараспев произнесла тетка-молочница. — Йогурт, мороженное, айран, кумыс! Все свежее, все только что из коровки!
— Уйди, тетка! — не оборачиваясь, воскликнул Витька. — Не то все твое молоко враз скиснет!
— Ой, ой лишенько! — запричитала тетка. — А шоколадный сырок не хочешь?
— Шоколадный? — Витька аж подпрыгнул от восторга. — Хочу! И еще ваниль…
В этот момент молочница одним ловким движением опрокинула на него бидон. Раздалось шипение, с которым жидкий гелий заморозил мальчишку-монстра. Засвиристело, забулькало — в один миг теплое худенькое тельце превратилось в твердую коричневую скульптуру, напоминающую шоколадные фигурки арапчат из кондитерских магазинов.
— Держите, держите, он твердый, но хрупкий! — завопил Володька, когда маленький монстр стал падать навзничь.
К счастью, молочница сумела его подхватить и аккуратно уложила на половичок.
— Спасибо, Жанна, — поблагодарил я. — Ты, как всегда, на высоте и там, где нужно!
— Сандалики надо снять, — велела Жанна и подхватила второй бидон с жидким гелием. — Вы его вертите, мужики, а я буду равномерно поливать, чтобы проморозился отовсюду.
Втроем мы быстро и равномерно охладили Витьку, после чего положили на диван и вызвали транспортную бригаду. Стянувшая парик Жанна с удовольствием выпила коньяка. Укоризненно посмотрела на Володю, сказала:
— Ай-яй-яй…
— Я больше не буду, — смутился Володька. Прибежал со двора его старый пес Абрам. Понюхал Витьку, задумчиво почесался и улегся у печки.
— Жанна, а ты специально дожидалась такого момента? — Я кивнул на Витьку. — Ну, вот чтобы вполоборота, с улыбкой на губах и трогательно протянутой рукой?
— Ага. — Жанна кивнула. — Они ж там стоят, бедненькие, в зале долгого хранения. Если по струнке их ставить — совсем грустно. А так — живенько получается.
Мы задумчиво посмотрели на Витьку.
Всем нам было неловко и даже немного стыдно. Но что поделать? Если события космических масштабов начинают зависеть от детского озорства — тут у взрослых выхода не остается.
Ведь все мы в детстве были монстрами…
АЛЕКСАНДР ЕТОЕВ
Экспонат, или Наши в космосе
Александр Етоев родился 9 января 1953 года. Писатель, редактор, критик. Окончил Ленинградский механический институт по специальности “инженер-механик”. Два года работал в проектном институте, затем в течение двенадцати лет — в хозяйственной части Эрмитажа. В 1991-2000 годах был редактором издательства “Terra Fantastica”. С июля 2000 по февраль 2001 года работал в интернет-магазине “ОЗОН” в должности выпускающего редактора. Член Союза писателей Санкт-Петербурга (с 1999 года). Публиковался в журналах и коллективных сборниках, автор более десяти книг для детей и взрослых, нескольких сборников стихов, огромного количества статей и книжных обзоров. Действительный член семинара Бориса Стругацкого. Лауреат литературных премий “Интер-пресскон”, “Странник”, “Малый Золотой Остап”, премии им. Н.В.Гоголя, “Алиса”.
— Эй, длинный! Ты, ты, нечего оборачиваться. Тебе говорю: какая у вас планета?
Желтый палец свободной руки пришельца то попадал в Пахаря, то промахивал мимо и тогда начинал выписывать в воздухе танцующие фигуры. Левая рука краснорожего крепко заплутала в ремнях, спеленавших его всего, будто тропические лианы. Он то и дело дергал плененной дланью, думая вернуть ей свободу; плечо взлетало и падало под громкий хохот походного снаряжения, но рука оставалась в путах.
Пахарь, или Рыхлитель почвы, так его прозвали в деревне, стоял молча, локоть положив на соху и пальцами теребя густую рыжую бороду. Он чувствовал, как дрожит под сохой земля и дрожь ее отдается в теплом дереве рукояти. Земля ждет, когда он, сын ее и работник, продолжит дело, прерванное пришельцами, взрыхлит верхний, окаменевший слой, и она задышит сквозь развороченные пласты молодо, легко и свободно. Но этот большеротый чужак, горланивший от края поляны, и те, что с ним, и то, что было за ними, — большая круглая штука, похожая на дерево без коры, — мешали закончить начатое.
Он стоял и молчал. Ждал, когда они уберутся.
— Ты что, глухой?
Пахарь молчал.
— Или дурак?
Он почувствовал зуд на шее под рыжими лохмами бороды. Муравей. Высоко забрался. Пахарь повертел головой, потом пальцем сбросил с себя докучливого путешественника.
— Я спрашиваю, планета как называется, а он мне башкой вертеть. Ты Ваньку-то не валяй, знаем мы эти штучки.
Те, что выглядывали из-за спины говорившего — двое слева и двое справа, — с виду были ненамного любезнее своего предводителя.
Краснорожий, не дождавшись ответа, грозно насупил брови и подался на полшага вперед. Четверо его спутников хотели было шагнуть за ним, но подумали и шагать не стали — видно, смекнули разом, что безопасность тыла важнее.
Главный кожей почувствовал пустоту, холодком обдавшую спину, волком зыркнул по сторонам и отступил на прежнее место.
— Что это у тебя за уродина? — Голос его стал мягче. Пахарь решил: отвечу, может быть, уберутся раньше.
— Со-ха, — ответил он скрепя сердце.
— Со-ха? — удивленно переспросил пришелец. — Ну и название. Со-ха. Ха-ха. Ты ей чего, копаешь? Или так, прогуляться вышел?
Пахарь устал говорить. Одно слово — это уже труд. Но он сделал усилие и выговорил по складам:
— Па-хать.
— Па-хать, — повторил краснорожий и обернулся к спутникам: — Лексикончик. Зубы о такие слова поломаешь. “Пахать”.
Пахарь стоял, не двигаясь. Ни интереса, ни страха, ни удивления — ничего не отражалось в его застывшей фигуре. Он просто стоял и ждал. И земля ждала вместе с ним.
Пришельцы тем временем, сбившись в кучу, о чем-то тихо шептались. Шепот то поднимался волнами, и тогда над поляной воронами вспархивали слова: “в рыло”, “с копыт долой”, “пусть подавится”, — то утихал до ровного мушиного гуда. Наконец тот, что был главным, прокричал через всю поляну:
— Ладно, вижу, с тобой много не наговоришь. Значит, так. Бросай эту свою со-ху. Полезай вон туда. Дырку в борту видишь? Люк называется. Туда, значит, и полезай.
Пахарь стоял неподвижно. Только солнце перебирало по волоску копну его нечесаных лохм, добавляя к рыжему золотое.
— Ты чего, дылда, совсем уже в дерево превратился? Полезай в люк, тебе говорят. В плен мы тебя берем. Плен, понимаешь? Плен. Будешь ты у нас пленный. Такое правило, понимаешь? С каждой планеты, даже такой задрипанной, как твоя, мы берем по штуке местного населения. У нас там, — краснорожий показал на ракету, — таких охломонов, как ты, четыре клетки уже набиты. Скучно не будет.
Пахарь его не слышал. Он слушал землю. Он ей отвечал. Она и он говорили.
Чужой нетерпеливо переминался. Что-то ему было от Пахаря нужно. Только Пахарь не понимал что.
— Слышишь, дед? По-хорошему тебе говорю. Полезай в люк. Не то будем говорить по-плохому. Это видел?
Говоривший неплененной рукой приподнял и держал на весу короткую увесистую трубу. От рукоятки она раздувалась плавно, потом резко выпрямлялась, сходясь, а на конце чернел червоточиной круглый опасный глаз.
Чужак помахал штуковиной и оставил ее висеть на ремне.
— А это?
Краснорожий вынул невесть откуда длинную железную штангу, ловко переломил ее, примерно на десяток колен, и получилось колченогое существо, напоминающее гигантского паука. Существо стояло не двигаясь. Краснорожий пнул паука ногой и показал на Пахаря. Паук заходил послушно, запрыгал на пружинящих лапах, потом на секунду замер и медленно, как бы нехотя, стал подбираться к Пахарю. Но подойти близко хозяин ему не дал. Ликвидация местного жителя в планы крикуна не входила. Во всяком случае, на данный момент. Командир снова превратил паука в штангу и убрал ее за спину. Демонстрация военной техники на этом не кончилась.
— Еще и такая штука имеется. И вот. И это. И УБИЮ-14. И песочные бомбы. И сколопендральная костоломка. И причиндатор с педальным сбирометром.
Краснорожий вытаскивал на свет божий и убирал обратно новые внушительные конструкции, одна страшнее другой. Стреляющие, сжигающие, стирающие в порошок, перемалывающие в муку, высасывающие из тела кровь, пот и слезы.
Но Пахарь для слов был мертв. Он слов не слышал. Он вел разговор с землей.
— Теперь понял, что мы не шутки шутить приехали. — Рожа кричавшего из красной превратилась в малиновую. — Мы разведчики. Экспедиционный десант. Планета Земля — небось не слыхал о такой, деревня?
Ответа не было. Ответа не было долго. Его и быть не могло.
Вместо ответа что-то скрипнуло над поляной, как бы вздохнуло. Но это был не ответ.
Это был маленький овальный лючок, открывшийся на цилиндре ракеты. Вместе с клочьями табачного дыма оттуда выдвинулся конический раструб рупора.
Пришельцы резко напрягли скулы и широко развернули плечи. Краснорожий, выступавший за командира и парламентера одновременно, подпрыгнул строго по вертикали, расслабился на мгновение в воздухе, потом вытянулся в струну и жестко опустился на землю.
Он стоял, тоньше лезвия сабли, и такой же отточенный, как она. Амуниция ему не мешала. Кроме того, в полете он повернулся на половину круга, как стрелка компаса, и стоял теперь к лесу передом, к полю задом.
Рупор заговорил. Голос был простуженный и с песком, будто заезженная пластинка, и звучал чересчур уж глухо, словно говорили не ртом.
— Старший лейтенант Давыденко…
Сабелька, вставшая к лесу с ракетой передом, замерла, как перед атакой. Красная ее рукоятка затемнилась скважиной рта.
— Й-а, тащ гнерал.
— Плохо, лейтенант, плохо. Темпы, не вижу темпов. Форсируйте программу контакта. Немедленно. От третьего пункта — теста на агрессивность — срочно переходите к четвертому: мирная пропаганда. Выполняйте.
Сабелька сверкнула бриллиантовым острием.
— Есть мирная пропаганда.
Рупор убрался. Овальная рана в борту быстро зарубцевалась.
Старший лейтенант Давыденко прочистил рот крепким горловым “га” и приступил к четвертому пункту программы.
— Слышь, дед. Соглашайся, а? На Земле у нас знаешь как хорошо? Малина. Жить будешь в отдельной клетке. Клетка теплая, остекленная. Хорошая, почти новая. Не хибара из соломы какая-нибудь или земляная нора. Жрачки — во! Ничего делать не надо. Ни пахать, ни сеять. У нас — автоматика. Ты — экспонат, понимаешь? Работа у тебя будет такая — экспонат. Люди придут, на тебя посмотрят. Во, скажут, ну и дедуля! Где такие дедули водятся? А на клетке табличка. Ага, скажут, понятно: планета такая-то, звезда, созвездие, все путем. Ну как? Чем не жизнь?
Цвет лица лейтенанта опять возвращался к нормальному — цвету тертой моркови. Картины рая, которые он только что рисовал, должно быть, подействовали и на него. Наверное, ему стало жаль себя, горемычного, не имеющего угла, где голову приклонить, и мотающегося по пространству, как безымянный неприкаянный астероид. Но он сдержался, и скупая слеза так и не покатилась по его мужественной щеке.
Лейтенант выдержал положенную по инструкции паузу. На лицо он сейчас был сама милость и доброта. Но косматого урода ни милость, ни доброта не брали. Наконец Давыденко решил: хватит. С милостью пора кончать. Время переходить к делу. Еще минута — и все. Надо бородатого брать. Такова программа контакта. Пункт пятый.
— Эй… — начал он и осекся.
Потому что с местным творилось что-то уж очень неладное. Вроде как он стал короче.
Лейтенант плохо соображал. Он протер рукавом глаза, и пока протирал, дед заметно укоротился.
***
Говорил тот, краснорожий, что появился из корабля первым. Сильно мятый, в пятнах масла комбинезон, продранные рукава и колени, ржавчина на пряжках и на заклепках. Да и сам он был вроде как не в себе. Дергался, приплясывал, выгибался — может быть, от волнения, а может, сказывались последствия неудачного входа корабля в атмосферу. Кольца, сетки, фляжки, ножи, видавшая виды стереотруба без штатива, с два десятка непонятных приборов — словом, все, что было на нем, скрипело, звенело, булькало, скрежетало, брякало, не умолкая ни на секунду.— Эй, длинный! Ты, ты, нечего оборачиваться. Тебе говорю: какая у вас планета?
Желтый палец свободной руки пришельца то попадал в Пахаря, то промахивал мимо и тогда начинал выписывать в воздухе танцующие фигуры. Левая рука краснорожего крепко заплутала в ремнях, спеленавших его всего, будто тропические лианы. Он то и дело дергал плененной дланью, думая вернуть ей свободу; плечо взлетало и падало под громкий хохот походного снаряжения, но рука оставалась в путах.
Пахарь, или Рыхлитель почвы, так его прозвали в деревне, стоял молча, локоть положив на соху и пальцами теребя густую рыжую бороду. Он чувствовал, как дрожит под сохой земля и дрожь ее отдается в теплом дереве рукояти. Земля ждет, когда он, сын ее и работник, продолжит дело, прерванное пришельцами, взрыхлит верхний, окаменевший слой, и она задышит сквозь развороченные пласты молодо, легко и свободно. Но этот большеротый чужак, горланивший от края поляны, и те, что с ним, и то, что было за ними, — большая круглая штука, похожая на дерево без коры, — мешали закончить начатое.
Он стоял и молчал. Ждал, когда они уберутся.
— Ты что, глухой?
Пахарь молчал.
— Или дурак?
Он почувствовал зуд на шее под рыжими лохмами бороды. Муравей. Высоко забрался. Пахарь повертел головой, потом пальцем сбросил с себя докучливого путешественника.
— Я спрашиваю, планета как называется, а он мне башкой вертеть. Ты Ваньку-то не валяй, знаем мы эти штучки.
Те, что выглядывали из-за спины говорившего — двое слева и двое справа, — с виду были ненамного любезнее своего предводителя.
Краснорожий, не дождавшись ответа, грозно насупил брови и подался на полшага вперед. Четверо его спутников хотели было шагнуть за ним, но подумали и шагать не стали — видно, смекнули разом, что безопасность тыла важнее.
Главный кожей почувствовал пустоту, холодком обдавшую спину, волком зыркнул по сторонам и отступил на прежнее место.
— Что это у тебя за уродина? — Голос его стал мягче. Пахарь решил: отвечу, может быть, уберутся раньше.
— Со-ха, — ответил он скрепя сердце.
— Со-ха? — удивленно переспросил пришелец. — Ну и название. Со-ха. Ха-ха. Ты ей чего, копаешь? Или так, прогуляться вышел?
Пахарь устал говорить. Одно слово — это уже труд. Но он сделал усилие и выговорил по складам:
— Па-хать.
— Па-хать, — повторил краснорожий и обернулся к спутникам: — Лексикончик. Зубы о такие слова поломаешь. “Пахать”.
Пахарь стоял, не двигаясь. Ни интереса, ни страха, ни удивления — ничего не отражалось в его застывшей фигуре. Он просто стоял и ждал. И земля ждала вместе с ним.
Пришельцы тем временем, сбившись в кучу, о чем-то тихо шептались. Шепот то поднимался волнами, и тогда над поляной воронами вспархивали слова: “в рыло”, “с копыт долой”, “пусть подавится”, — то утихал до ровного мушиного гуда. Наконец тот, что был главным, прокричал через всю поляну:
— Ладно, вижу, с тобой много не наговоришь. Значит, так. Бросай эту свою со-ху. Полезай вон туда. Дырку в борту видишь? Люк называется. Туда, значит, и полезай.
Пахарь стоял неподвижно. Только солнце перебирало по волоску копну его нечесаных лохм, добавляя к рыжему золотое.
— Ты чего, дылда, совсем уже в дерево превратился? Полезай в люк, тебе говорят. В плен мы тебя берем. Плен, понимаешь? Плен. Будешь ты у нас пленный. Такое правило, понимаешь? С каждой планеты, даже такой задрипанной, как твоя, мы берем по штуке местного населения. У нас там, — краснорожий показал на ракету, — таких охломонов, как ты, четыре клетки уже набиты. Скучно не будет.
Пахарь его не слышал. Он слушал землю. Он ей отвечал. Она и он говорили.
Чужой нетерпеливо переминался. Что-то ему было от Пахаря нужно. Только Пахарь не понимал что.
— Слышишь, дед? По-хорошему тебе говорю. Полезай в люк. Не то будем говорить по-плохому. Это видел?
Говоривший неплененной рукой приподнял и держал на весу короткую увесистую трубу. От рукоятки она раздувалась плавно, потом резко выпрямлялась, сходясь, а на конце чернел червоточиной круглый опасный глаз.
Чужак помахал штуковиной и оставил ее висеть на ремне.
— А это?
Краснорожий вынул невесть откуда длинную железную штангу, ловко переломил ее, примерно на десяток колен, и получилось колченогое существо, напоминающее гигантского паука. Существо стояло не двигаясь. Краснорожий пнул паука ногой и показал на Пахаря. Паук заходил послушно, запрыгал на пружинящих лапах, потом на секунду замер и медленно, как бы нехотя, стал подбираться к Пахарю. Но подойти близко хозяин ему не дал. Ликвидация местного жителя в планы крикуна не входила. Во всяком случае, на данный момент. Командир снова превратил паука в штангу и убрал ее за спину. Демонстрация военной техники на этом не кончилась.
— Еще и такая штука имеется. И вот. И это. И УБИЮ-14. И песочные бомбы. И сколопендральная костоломка. И причиндатор с педальным сбирометром.
Краснорожий вытаскивал на свет божий и убирал обратно новые внушительные конструкции, одна страшнее другой. Стреляющие, сжигающие, стирающие в порошок, перемалывающие в муку, высасывающие из тела кровь, пот и слезы.
Но Пахарь для слов был мертв. Он слов не слышал. Он вел разговор с землей.
— Теперь понял, что мы не шутки шутить приехали. — Рожа кричавшего из красной превратилась в малиновую. — Мы разведчики. Экспедиционный десант. Планета Земля — небось не слыхал о такой, деревня?
Ответа не было. Ответа не было долго. Его и быть не могло.
Вместо ответа что-то скрипнуло над поляной, как бы вздохнуло. Но это был не ответ.
Это был маленький овальный лючок, открывшийся на цилиндре ракеты. Вместе с клочьями табачного дыма оттуда выдвинулся конический раструб рупора.
Пришельцы резко напрягли скулы и широко развернули плечи. Краснорожий, выступавший за командира и парламентера одновременно, подпрыгнул строго по вертикали, расслабился на мгновение в воздухе, потом вытянулся в струну и жестко опустился на землю.
Он стоял, тоньше лезвия сабли, и такой же отточенный, как она. Амуниция ему не мешала. Кроме того, в полете он повернулся на половину круга, как стрелка компаса, и стоял теперь к лесу передом, к полю задом.
Рупор заговорил. Голос был простуженный и с песком, будто заезженная пластинка, и звучал чересчур уж глухо, словно говорили не ртом.
— Старший лейтенант Давыденко…
Сабелька, вставшая к лесу с ракетой передом, замерла, как перед атакой. Красная ее рукоятка затемнилась скважиной рта.
— Й-а, тащ гнерал.
— Плохо, лейтенант, плохо. Темпы, не вижу темпов. Форсируйте программу контакта. Немедленно. От третьего пункта — теста на агрессивность — срочно переходите к четвертому: мирная пропаганда. Выполняйте.
Сабелька сверкнула бриллиантовым острием.
— Есть мирная пропаганда.
Рупор убрался. Овальная рана в борту быстро зарубцевалась.
Старший лейтенант Давыденко прочистил рот крепким горловым “га” и приступил к четвертому пункту программы.
— Слышь, дед. Соглашайся, а? На Земле у нас знаешь как хорошо? Малина. Жить будешь в отдельной клетке. Клетка теплая, остекленная. Хорошая, почти новая. Не хибара из соломы какая-нибудь или земляная нора. Жрачки — во! Ничего делать не надо. Ни пахать, ни сеять. У нас — автоматика. Ты — экспонат, понимаешь? Работа у тебя будет такая — экспонат. Люди придут, на тебя посмотрят. Во, скажут, ну и дедуля! Где такие дедули водятся? А на клетке табличка. Ага, скажут, понятно: планета такая-то, звезда, созвездие, все путем. Ну как? Чем не жизнь?
Цвет лица лейтенанта опять возвращался к нормальному — цвету тертой моркови. Картины рая, которые он только что рисовал, должно быть, подействовали и на него. Наверное, ему стало жаль себя, горемычного, не имеющего угла, где голову приклонить, и мотающегося по пространству, как безымянный неприкаянный астероид. Но он сдержался, и скупая слеза так и не покатилась по его мужественной щеке.
Лейтенант выдержал положенную по инструкции паузу. На лицо он сейчас был сама милость и доброта. Но косматого урода ни милость, ни доброта не брали. Наконец Давыденко решил: хватит. С милостью пора кончать. Время переходить к делу. Еще минута — и все. Надо бородатого брать. Такова программа контакта. Пункт пятый.
— Эй… — начал он и осекся.
Потому что с местным творилось что-то уж очень неладное. Вроде как он стал короче.
Лейтенант плохо соображал. Он протер рукавом глаза, и пока протирал, дед заметно укоротился.