Страница:
Вернувшись из шестнадцатого поиска, Горбовский объявил, что собирается приступить к исследованию последней и самой сложной части пути к поверхности Владиславы.
— До поверхности остаются двадцать пять километров совершенно неизученного слоя, — сказал он, по обыкновению помаргивая сонными глазами и глядя поверх голов. — Это очень опасные километры, и здесь я буду продвигаться особенно осторожно. Мы с Валькенштейном сделаем еще по крайней мере десять-пятнадцать поисков. Если, конечно, директор Бадер обеспечит нас горючим.
— Директор Бадер обеспечит вас горючим, — величественно сказал Бадер. — Вы можете нисколько не сомневаться, Леонид.
— Вот и отлично. Дело в том, что я буду предельно осторожен и потому считаю себя вправе взять с собой Сидорова.
Сидоров вскочил. Все посмотрели на него.
— Ну, вот и дождался, мальчик, — улыбнулся Диксон.
— Да. Надо дать шанс новичку, — веско произнес Бадер.
Рю только кивнул красивой головой. И даже Валькенштейн промолчал, хотя и был недоволен.
— Это будет справедливо, — сказал Горбовский. Он попятился и, не оглядываясь, с завидной аккуратностью сел на диван. — Пусть идет новичок. — Он улыбнулся и лег. — Готовьте ваши контейнеры. Михаил Альбертович, мы берем вас с собой.
Сидоров бросился вон из кают-компании.
— Зря, — сказал Валькенштейн.
— Не будь эгоистом, Марк, — ответил Горбовский лениво. — Парень сидит здесь уже год. А ему всего-то и нужно только, что добыть бактерии из атмосферы.
Валькенштейн покачал головой:
— Зря. Он герой.
— Это ничего. Я теперь вспоминаю, курсанты звали его Атосом. Кроме того, я читал его книжку. Он хороший биолог и не будет шалить. Я тоже когда-то был героем. И ты тоже. И Рю. Верно, Рю?
— Верно, командир, — согласился Рю.
Горбовский сморщился и погладил плечо.
— Болит, — пожаловался он. — Такой чертов вираж. Да еще против потока. А как твое колено, Марк?
Валькенштейн поднял ногу, несколько раз согнул и разогнул ее. Все внимательно следили за его движениями.
— “Увы мне, чашка на боку”, — пропел он.
— А вот я вам сейчас массаж, — сказал Диксон и тяжело поднялся.
“Тариэль” двигался по меридиональной орбите и проходил над Северным полюсом Владиславы каждые три с половиной часа. К концу цикла “Скиф-Алеф” с Горбовским, Валькенштейном и Сидоровым отделился от звездолета и бросился вниз, в самый центр черной спиральной воронки, медленно скручивающейся в оранжевом тумане, который скрывал Северный полюс Владиславы.
Сначала все молчали, потом Горбовский сказал:
— Разумеется, они высадились на Северном полюсе.
— Кто? — спросил Сидоров.
— Они, — пояснил Горбовский. — И если они построили где-нибудь свой город, то именно на Северном полюсе.
— На том месте, где тогда был Северный полюс, — уточнил Валькенштейн.
— Да, конечно, на том месте. Как на Марсе.
Сидоров напряженно глядел, как на экране стремительно разлетаются из какого-то центра оранжевые зерна и черные пятна. Затем это движение замедлилось. “Скиф-Алеф” тормозил. Теперь он спускался вертикально.
— Но они могли сесть и на Южном полюсе, — добавил Валькенштейн.
— Могли, — согласился Горбовский.
Сидоров подумал, что, если Горбовский не найдет поселения чужеземцев у Северного полюса, он так же методически будет копаться у Южного, а потом, если не найдет у Южного, будет вылизывать всю планету, пока не найдет. Ему даже стало жалко Горбовского и его товарищей. Особенно его товарищей.
— Михаил Альбертович, — позвал вдруг Горбовский.
— Да?
— Михаил Альбертович, вы когда-нибудь видели, как танцуют эльфы?
— Эльфы? — удивился Сидоров. Он оглянулся. Горбовский сидел вполоборота к нему и косил на него нечестивым глазом. Валькенштейн сидел спиной к Сидорову. — Эльфы? — спросил Сидоров. — Какие эльфы?
— С крылышками. Знаете, такие… — Горбовский отнял руку от клавиш управления и неопределенно пошевелил пальцами. — Не видели? Жаль. Я вот тоже не видел. И Марк тоже, и никто не видел. А интересно было бы посмотреть, правда?
— Несомненно, — сухо ответил Сидоров.
— Леонид Андреевич, — спросил Валькенштейн. — А почему они не демонтировали оболочки станций?
— Им это было не нужно.
— Это неэкономно.
— Значит, они были неэкономны.
— Расточительные разведчики.
Планетолет тряхнуло.
— Взяли, Марк, — сказал Горбовский незнакомым голосом.
И планетолет начало ужасно трясти. Просто невозможно было представить, что можно вынести такую тряску. “Скиф-Алеф” вошел в атмосферу, где ревели бешеные горизонтальные потоки, таща за собой длинные черные полосы кристаллической пыли, где сейчас же ослепли локаторы, где в плотном оранжевом тумане носились молнии невиданной силы. Здесь мощные, совершенно необъяснимые всплески магнитного поля сбивали приборы и расщепляли плазмовый шнур в реакторе фотонных ракет. Фотонные ракеты здесь не годились, но и первоклассному атомному планетолету “Скиф-Алеф” тоже приходилось несладко.
Впрочем, в рубке было тихо. Перед пультом скорчился Горбовский, примотанный к креслу ремнями. Черные волосы падали ему на глаза, и при каждом толчке он скалил зубы. Толчки следовали непрерывно, и казалось, что он смеется. Но это был не смех. Сидоров никогда не предполагал, что Горбовский может быть таким — не странным, а каким-то чужим. Горбовский был похож на дьявола. Валькенштейн тоже был похож на дьявола. Он висел, раскорячившись, над пультом атмосферных фиксаторов, дергая вытянутой шеей. Было удивительно тихо. Но стрелки приборов, зеленые зигзаги и пятна на флуоресцентных экранах, черные и оранжевые пятна на экране перископа — все металось и кружилось в веселой пляске, а пол дергался из стороны в сторону, как укороченный маятник, и потолок падал и снова подскакивал.
— Киберштурман, — хрипло бросил Валькенштейн.
— Рано, — Горбовский снова оскалился.
— Сносит… Много пыли.
— Рано, черт! — крикнул Горбовский. — Иду к полюсу.
Ответа Валькенштейна Сидоров не услышал, потому что заработала экспресс-лаборатория. Вспыхнула сигнальная лампа, и под прозрачной пластмассовой пластинкой поползла лента записи. “Ага!” — закричал Сидоров. За бортом был белок. Живая протоплазма. Ее было много и с каждой секундой становилось все больше. “Что за черт”, — подумал Сидоров. Самописцу не хватило ширины ленты, и прибор автоматически переключился на нулевой уровень. Затем сигнальная лампа погасла, и лента остановилась. Сидоров зарычал, сорвал заводскую пломбу и обеими руками залез в механизм прибора. Он хорошо знал этот прибор, он сам принимал участие в его конструировании и не мог понять, что разладилось. С огромным напряжением, стараясь сохранить равновесие, Сидоров ощупывал блоки печатных схем. Они могли расколоться от толчков. Он совсем забыл об этом. Они двадцать раз могли расколоться во время прошлых поисков. “Только бы они не раскололись, — думал он. — Только бы они остались целы”.
Корабль трясло невыносимо, и Сидоров несколько раз ударился лбом о пластмассовую панель. Один раз он ударился переносицей и на некоторое время совсем ослеп от слез. Блоки, по-видимому, были целы. Тут “Скиф-Алеф” круто лег на борт.
Сидорова выбросило из кресла. Он пролетел через всю рубку, сжимая в обеих руках вырванные с корнем обломки панелей. Он даже не сразу понял, что произошло. Потом он понял, но не поверил.
— Надо было привязаться! — крикнул Валькенштейн. — Пилот!
Сидоров на четвереньках добрался по пляшущему полу до своего кресла, пристегнулся ремнями и тупо уставился в развороченные внутренности прибора.
Планетолет ударило так, словно он налетел на скалу. Сидоров, разинув пересохший рот, глотал воздух. Очень тихо было в рубке, только хрипел Валькенштейн, шея его наливалась кровью.
— Киберштурман, — повторил он.
И тотчас снова дрогнули стены. Горбовский молчал.
— Нет подачи горючего, — сказал Валькенштейн неожиданно спокойно.
— Вижу. — Горбовский тоже был спокоен. — Делай свое дело.
— Нет ни капли. Мы падаем. Замкнуло, черт…
— Включаю аварийную, последнюю. Высота сорок пять… Сидоров!
— Да, — отозвался Сидоров и принялся откашливаться.
— Ваши контейнеры наполняются. — Горбовский повернул к нему свое длинное лицо с сухими блестящими глазами. Сидоров никогда не видел у него такого лица, когда он лежал на диване. — Компрессоры работают! Вам везет, Атос!
— Мне здорово везет, — прошептал Сидоров.
Теперь ударило снизу. У Сидорова что-то хрустнуло внутри, и рот наполнился горькой слюной.
— Пошло горючее! — крикнул Валькенштейн.
— Хорошо… Прелесть! Но занимайся своим делом ради бога. Сидоров! Эй, Миша…
— Да, — сипло сказал Сидоров, не разжимая зубов.
— Запасного комплекта у вас нет?
— Ага. — Сидоров плохо соображал сейчас.
— Что “ага”? — закричал Горбовский. — Есть или нет?
— Нет.
— Пилот… — буркнул Валькенштейн. — Герой…
Сидоров скрипнул зубами и стал смотреть на экран перископа. По экрану справа налево неслись мутные оранжевые полосы. Было так страшно и тошно видеть это, что Сидоров закрыл глаза.
— Они высадились здесь! — услышал он голос Горбовского. — Там город, я знаю!
Что-то тоненько зазвенело в рубке, и вдруг Валькенштейн заревел тяжелым прерывистым басом:
“Теперь бесконечные минуты горизонтального полета, — думал Сидоров. — Ужасные минуты горизонтального полета. Многие минуты толчков и тошноты, пока они не насладятся своими исследованиями. А я буду сидеть, как слепой, со своей дурацкой разбитой машиной”.
Планетолет ударило. Удар был очень сильный, такой, что потемнело в глазах. И Сидоров, задыхаясь, увидел, как Горбовский с размаху ударился лицом о пульт, а Валькенштейн раскинул руки, взлетел над креслом и медленно, как это бывает во сне, с раскинутыми руками опустился на пол и остался лежать лицом вниз. Кусок ремня, лопнувшего в двух местах, плавно, как осенний лист, скользнул по его спине. Несколько секунд планетолет двигался по инерции, и Сидоров, вцепившись в замок ремня, чувствовал, что все падает. Но затем тело снова стало весомым.
Тогда он расстегнул замок и поднялся на ватные ноги. Он смотрел на приборы. Стрелка альтиметра ползла вверх, зеленые зигзаги контрольной системы метались в голубых окошечках, оставляя медленно гаснущие туманные следы. Кибер-штурман вел планетолет прочь от Владиславы. Сидоров перешагнул через Валькенштейна и подошел к пульту. Горбовский лежал головой на клавишах. Сидоров оглянулся на Валькенштейна. Тот уже сидел, упираясь руками в пол. Глаза его были закрыты. Тогда Сидоров осторожно поднял Горбовского и положил его на спинку кресла. “Плевать я хотел на экспресс-лабораторию”, — подумал Сидоров. Он выключил киберштурмана и опустил пальцы на липкие клавиши. “Скиф-Алеф” начал разворачиваться и вдруг упал на сто метров. Сидоров улыбнулся. Он услышал, как позади Валькенштейн яростно прохрипел:
— Не сметь!..
Но он даже не обернулся.
Валькенштейн кивнул и, разлепив губы, сказал:
— Несомненно. Он хорошо посадил корабль. Но поднял корабль не он.
— Понимаете, — Горбовский говорил очень проникновенно, — я читал вашу монографию о простейших — она превосходна. Но нам с вами не по дороге.
Сидоров с трудом глотнул и спросил:
— Почему?
Горбовский поглядел на Валькенштейна, затем на Бадера.
— Он не понимает.
Валькенштейн кивнул. Он не смотрел на Сидорова. Бадер тоже кивнул и посмотрел на Сидорова с какой-то неопределенной жалостью.
— А все-таки? — вызывающе спросил Сидоров.
— Вы слишком любите штурмы, — сказал Горбовский мягко. — Знаете, это — штурм унд дранг, так сказал бы директор Бадер.
— Штурм и натиск, — важно перевел Бадер.
— Вот именно. А это не нужно. Это па-аршивое качество. Это кровь и кости. И вы даже не понимаете этого.
— Моя лаборатория погибла, — пытался оправдаться Сидоров. — Я не мог иначе.
Горбовский вздохнул и посмотрел на Валькенштейна. Валькенштейн бросил брезгливо:
— Пойдемте, Леонид Андреевич.
— Я не мог иначе, — упрямо повторил Сидоров.
— Нужно было совсем иначе, — сказал Горбовский. Он повернулся и пошел по коридору.
Сидоров стоял посреди коридора и смотрел, как они уходят втроем, и Бадер и Валькенштейн поддерживают Горбовского под локти. Потом он посмотрел на свою руку и увидел красные пятна на пальцах. Тогда он пошел в медицинский отсек, придерживаясь за стену, потому что его качало из стороны в сторону. “Я же хотел, как лучше, — думал он. — Это же было самое важное — высадиться. И я привез контейнеры с микрофауной. Я знаю, это очень ценно. И для Горбовского это тоже очень ценно: ведь Горбовскому рано или поздно самому придется высадиться и провести рейд по Владиславе. И бактерии убьют его, если я не обезврежу их. Я сделал то, что надо. На Владиславе, планете Голубой звезды, есть жизнь. Конечно, я сделал то, что надо”. Он несколько раз прошептал: “Я сделал то, что надо”. Но он чувствовал, что это не совсем так. Он впервые почувствовал это там, внизу, когда они стояли возле планетолета по пояс в бурлящей нефти, и на горизонте огромными столбами поднимались гейзеры, и Горбовский спросил его: “Ну, и что вы намерены предпринять, Михаил Альбертович?”, а Валькенштейн что-то сказал на незнакомом языке и полез обратно в планетолет. Затем он почувствовал это, когда “Скиф-Алеф”, в третий раз оторвавшись от поверхности страшной планеты, снова плюхнулся в нефтяную грязь, сброшенный ударом бури. И он чувствовал это теперь.
— Я же хотел, как лучше, — невнятно сказал он Диксону, помогавшему ему улечься на стол.
— Что? — спросил Диксон.
— Я должен был высадиться…
— Лежите, — проворчал Диксон. — Первобытный энтузиазм…
Сидоров увидел, как с потолка спускается большая белая груша. Груша повисла совсем близко, у самого лица, перед глазами поплыли темные пятна, заложило уши, и вдруг тяжелым басом запел Валькенштейн:
Диксон стоял рядом и смотрел, как тонкая блестящая игла киберхирурга входит в изуродованную руку. “Как много потерял крови, — подумал Диксон. — Много-много. Горбовский вовремя вытащил их. Опоздай он на полчаса, и мальчишка никогда уже больше не оправился бы… Но Горбовский всегда возвращается вовремя. Так и надо. Десантники должны возвращаться, иначе они бы не были десантниками”.
ВЛАДИМИР МИХАЙЛОВ
— До поверхности остаются двадцать пять километров совершенно неизученного слоя, — сказал он, по обыкновению помаргивая сонными глазами и глядя поверх голов. — Это очень опасные километры, и здесь я буду продвигаться особенно осторожно. Мы с Валькенштейном сделаем еще по крайней мере десять-пятнадцать поисков. Если, конечно, директор Бадер обеспечит нас горючим.
— Директор Бадер обеспечит вас горючим, — величественно сказал Бадер. — Вы можете нисколько не сомневаться, Леонид.
— Вот и отлично. Дело в том, что я буду предельно осторожен и потому считаю себя вправе взять с собой Сидорова.
Сидоров вскочил. Все посмотрели на него.
— Ну, вот и дождался, мальчик, — улыбнулся Диксон.
— Да. Надо дать шанс новичку, — веско произнес Бадер.
Рю только кивнул красивой головой. И даже Валькенштейн промолчал, хотя и был недоволен.
— Это будет справедливо, — сказал Горбовский. Он попятился и, не оглядываясь, с завидной аккуратностью сел на диван. — Пусть идет новичок. — Он улыбнулся и лег. — Готовьте ваши контейнеры. Михаил Альбертович, мы берем вас с собой.
Сидоров бросился вон из кают-компании.
— Зря, — сказал Валькенштейн.
— Не будь эгоистом, Марк, — ответил Горбовский лениво. — Парень сидит здесь уже год. А ему всего-то и нужно только, что добыть бактерии из атмосферы.
Валькенштейн покачал головой:
— Зря. Он герой.
— Это ничего. Я теперь вспоминаю, курсанты звали его Атосом. Кроме того, я читал его книжку. Он хороший биолог и не будет шалить. Я тоже когда-то был героем. И ты тоже. И Рю. Верно, Рю?
— Верно, командир, — согласился Рю.
Горбовский сморщился и погладил плечо.
— Болит, — пожаловался он. — Такой чертов вираж. Да еще против потока. А как твое колено, Марк?
Валькенштейн поднял ногу, несколько раз согнул и разогнул ее. Все внимательно следили за его движениями.
— “Увы мне, чашка на боку”, — пропел он.
— А вот я вам сейчас массаж, — сказал Диксон и тяжело поднялся.
“Тариэль” двигался по меридиональной орбите и проходил над Северным полюсом Владиславы каждые три с половиной часа. К концу цикла “Скиф-Алеф” с Горбовским, Валькенштейном и Сидоровым отделился от звездолета и бросился вниз, в самый центр черной спиральной воронки, медленно скручивающейся в оранжевом тумане, который скрывал Северный полюс Владиславы.
Сначала все молчали, потом Горбовский сказал:
— Разумеется, они высадились на Северном полюсе.
— Кто? — спросил Сидоров.
— Они, — пояснил Горбовский. — И если они построили где-нибудь свой город, то именно на Северном полюсе.
— На том месте, где тогда был Северный полюс, — уточнил Валькенштейн.
— Да, конечно, на том месте. Как на Марсе.
Сидоров напряженно глядел, как на экране стремительно разлетаются из какого-то центра оранжевые зерна и черные пятна. Затем это движение замедлилось. “Скиф-Алеф” тормозил. Теперь он спускался вертикально.
— Но они могли сесть и на Южном полюсе, — добавил Валькенштейн.
— Могли, — согласился Горбовский.
Сидоров подумал, что, если Горбовский не найдет поселения чужеземцев у Северного полюса, он так же методически будет копаться у Южного, а потом, если не найдет у Южного, будет вылизывать всю планету, пока не найдет. Ему даже стало жалко Горбовского и его товарищей. Особенно его товарищей.
— Михаил Альбертович, — позвал вдруг Горбовский.
— Да?
— Михаил Альбертович, вы когда-нибудь видели, как танцуют эльфы?
— Эльфы? — удивился Сидоров. Он оглянулся. Горбовский сидел вполоборота к нему и косил на него нечестивым глазом. Валькенштейн сидел спиной к Сидорову. — Эльфы? — спросил Сидоров. — Какие эльфы?
— С крылышками. Знаете, такие… — Горбовский отнял руку от клавиш управления и неопределенно пошевелил пальцами. — Не видели? Жаль. Я вот тоже не видел. И Марк тоже, и никто не видел. А интересно было бы посмотреть, правда?
— Несомненно, — сухо ответил Сидоров.
— Леонид Андреевич, — спросил Валькенштейн. — А почему они не демонтировали оболочки станций?
— Им это было не нужно.
— Это неэкономно.
— Значит, они были неэкономны.
— Расточительные разведчики.
Планетолет тряхнуло.
— Взяли, Марк, — сказал Горбовский незнакомым голосом.
И планетолет начало ужасно трясти. Просто невозможно было представить, что можно вынести такую тряску. “Скиф-Алеф” вошел в атмосферу, где ревели бешеные горизонтальные потоки, таща за собой длинные черные полосы кристаллической пыли, где сейчас же ослепли локаторы, где в плотном оранжевом тумане носились молнии невиданной силы. Здесь мощные, совершенно необъяснимые всплески магнитного поля сбивали приборы и расщепляли плазмовый шнур в реакторе фотонных ракет. Фотонные ракеты здесь не годились, но и первоклассному атомному планетолету “Скиф-Алеф” тоже приходилось несладко.
Впрочем, в рубке было тихо. Перед пультом скорчился Горбовский, примотанный к креслу ремнями. Черные волосы падали ему на глаза, и при каждом толчке он скалил зубы. Толчки следовали непрерывно, и казалось, что он смеется. Но это был не смех. Сидоров никогда не предполагал, что Горбовский может быть таким — не странным, а каким-то чужим. Горбовский был похож на дьявола. Валькенштейн тоже был похож на дьявола. Он висел, раскорячившись, над пультом атмосферных фиксаторов, дергая вытянутой шеей. Было удивительно тихо. Но стрелки приборов, зеленые зигзаги и пятна на флуоресцентных экранах, черные и оранжевые пятна на экране перископа — все металось и кружилось в веселой пляске, а пол дергался из стороны в сторону, как укороченный маятник, и потолок падал и снова подскакивал.
— Киберштурман, — хрипло бросил Валькенштейн.
— Рано, — Горбовский снова оскалился.
— Сносит… Много пыли.
— Рано, черт! — крикнул Горбовский. — Иду к полюсу.
Ответа Валькенштейна Сидоров не услышал, потому что заработала экспресс-лаборатория. Вспыхнула сигнальная лампа, и под прозрачной пластмассовой пластинкой поползла лента записи. “Ага!” — закричал Сидоров. За бортом был белок. Живая протоплазма. Ее было много и с каждой секундой становилось все больше. “Что за черт”, — подумал Сидоров. Самописцу не хватило ширины ленты, и прибор автоматически переключился на нулевой уровень. Затем сигнальная лампа погасла, и лента остановилась. Сидоров зарычал, сорвал заводскую пломбу и обеими руками залез в механизм прибора. Он хорошо знал этот прибор, он сам принимал участие в его конструировании и не мог понять, что разладилось. С огромным напряжением, стараясь сохранить равновесие, Сидоров ощупывал блоки печатных схем. Они могли расколоться от толчков. Он совсем забыл об этом. Они двадцать раз могли расколоться во время прошлых поисков. “Только бы они не раскололись, — думал он. — Только бы они остались целы”.
Корабль трясло невыносимо, и Сидоров несколько раз ударился лбом о пластмассовую панель. Один раз он ударился переносицей и на некоторое время совсем ослеп от слез. Блоки, по-видимому, были целы. Тут “Скиф-Алеф” круто лег на борт.
Сидорова выбросило из кресла. Он пролетел через всю рубку, сжимая в обеих руках вырванные с корнем обломки панелей. Он даже не сразу понял, что произошло. Потом он понял, но не поверил.
— Надо было привязаться! — крикнул Валькенштейн. — Пилот!
Сидоров на четвереньках добрался по пляшущему полу до своего кресла, пристегнулся ремнями и тупо уставился в развороченные внутренности прибора.
Планетолет ударило так, словно он налетел на скалу. Сидоров, разинув пересохший рот, глотал воздух. Очень тихо было в рубке, только хрипел Валькенштейн, шея его наливалась кровью.
— Киберштурман, — повторил он.
И тотчас снова дрогнули стены. Горбовский молчал.
— Нет подачи горючего, — сказал Валькенштейн неожиданно спокойно.
— Вижу. — Горбовский тоже был спокоен. — Делай свое дело.
— Нет ни капли. Мы падаем. Замкнуло, черт…
— Включаю аварийную, последнюю. Высота сорок пять… Сидоров!
— Да, — отозвался Сидоров и принялся откашливаться.
— Ваши контейнеры наполняются. — Горбовский повернул к нему свое длинное лицо с сухими блестящими глазами. Сидоров никогда не видел у него такого лица, когда он лежал на диване. — Компрессоры работают! Вам везет, Атос!
— Мне здорово везет, — прошептал Сидоров.
Теперь ударило снизу. У Сидорова что-то хрустнуло внутри, и рот наполнился горькой слюной.
— Пошло горючее! — крикнул Валькенштейн.
— Хорошо… Прелесть! Но занимайся своим делом ради бога. Сидоров! Эй, Миша…
— Да, — сипло сказал Сидоров, не разжимая зубов.
— Запасного комплекта у вас нет?
— Ага. — Сидоров плохо соображал сейчас.
— Что “ага”? — закричал Горбовский. — Есть или нет?
— Нет.
— Пилот… — буркнул Валькенштейн. — Герой…
Сидоров скрипнул зубами и стал смотреть на экран перископа. По экрану справа налево неслись мутные оранжевые полосы. Было так страшно и тошно видеть это, что Сидоров закрыл глаза.
— Они высадились здесь! — услышал он голос Горбовского. — Там город, я знаю!
Что-то тоненько зазвенело в рубке, и вдруг Валькенштейн заревел тяжелым прерывистым басом:
“Я бы пошел, — подумал Сидоров. — Дурак, осел. Нужно было дождаться, пока Горбовский решится на посадку. Не хватило терпения. Если бы сегодня он шел на посадку, плевал бы я на экспресс-лабораторию”. А Валькенштейн ревел:
Бешеных молний крутой зигзаг,
Черного вихря взлет,
Злое пламя слепит глаза,
Но если бы ты повернул назад,
Кто бы пошел вперед?
— Высота двадцать один, — крикнул Горбовский. — Перехожу в горизонталь.
Чужая улыбка, недобрый взгляд,
Губы скривил пилот…
“Струсил Десантник”, — тебе говорят,
Но если бы ты не вернулся назад,
Кто бы пошел вперед?
“Теперь бесконечные минуты горизонтального полета, — думал Сидоров. — Ужасные минуты горизонтального полета. Многие минуты толчков и тошноты, пока они не насладятся своими исследованиями. А я буду сидеть, как слепой, со своей дурацкой разбитой машиной”.
Планетолет ударило. Удар был очень сильный, такой, что потемнело в глазах. И Сидоров, задыхаясь, увидел, как Горбовский с размаху ударился лицом о пульт, а Валькенштейн раскинул руки, взлетел над креслом и медленно, как это бывает во сне, с раскинутыми руками опустился на пол и остался лежать лицом вниз. Кусок ремня, лопнувшего в двух местах, плавно, как осенний лист, скользнул по его спине. Несколько секунд планетолет двигался по инерции, и Сидоров, вцепившись в замок ремня, чувствовал, что все падает. Но затем тело снова стало весомым.
Тогда он расстегнул замок и поднялся на ватные ноги. Он смотрел на приборы. Стрелка альтиметра ползла вверх, зеленые зигзаги контрольной системы метались в голубых окошечках, оставляя медленно гаснущие туманные следы. Кибер-штурман вел планетолет прочь от Владиславы. Сидоров перешагнул через Валькенштейна и подошел к пульту. Горбовский лежал головой на клавишах. Сидоров оглянулся на Валькенштейна. Тот уже сидел, упираясь руками в пол. Глаза его были закрыты. Тогда Сидоров осторожно поднял Горбовского и положил его на спинку кресла. “Плевать я хотел на экспресс-лабораторию”, — подумал Сидоров. Он выключил киберштурмана и опустил пальцы на липкие клавиши. “Скиф-Алеф” начал разворачиваться и вдруг упал на сто метров. Сидоров улыбнулся. Он услышал, как позади Валькенштейн яростно прохрипел:
— Не сметь!..
Но он даже не обернулся.
***
— Вы хороший пилот, и вы хорошо посадили корабль. И по-моему, вы прекрасный биолог, — сказал Горбовский. Лицо его было все забинтовано. — Просто прекрасный биолог. Настоящий энтузиаст. Правда, Марк?Валькенштейн кивнул и, разлепив губы, сказал:
— Несомненно. Он хорошо посадил корабль. Но поднял корабль не он.
— Понимаете, — Горбовский говорил очень проникновенно, — я читал вашу монографию о простейших — она превосходна. Но нам с вами не по дороге.
Сидоров с трудом глотнул и спросил:
— Почему?
Горбовский поглядел на Валькенштейна, затем на Бадера.
— Он не понимает.
Валькенштейн кивнул. Он не смотрел на Сидорова. Бадер тоже кивнул и посмотрел на Сидорова с какой-то неопределенной жалостью.
— А все-таки? — вызывающе спросил Сидоров.
— Вы слишком любите штурмы, — сказал Горбовский мягко. — Знаете, это — штурм унд дранг, так сказал бы директор Бадер.
— Штурм и натиск, — важно перевел Бадер.
— Вот именно. А это не нужно. Это па-аршивое качество. Это кровь и кости. И вы даже не понимаете этого.
— Моя лаборатория погибла, — пытался оправдаться Сидоров. — Я не мог иначе.
Горбовский вздохнул и посмотрел на Валькенштейна. Валькенштейн бросил брезгливо:
— Пойдемте, Леонид Андреевич.
— Я не мог иначе, — упрямо повторил Сидоров.
— Нужно было совсем иначе, — сказал Горбовский. Он повернулся и пошел по коридору.
Сидоров стоял посреди коридора и смотрел, как они уходят втроем, и Бадер и Валькенштейн поддерживают Горбовского под локти. Потом он посмотрел на свою руку и увидел красные пятна на пальцах. Тогда он пошел в медицинский отсек, придерживаясь за стену, потому что его качало из стороны в сторону. “Я же хотел, как лучше, — думал он. — Это же было самое важное — высадиться. И я привез контейнеры с микрофауной. Я знаю, это очень ценно. И для Горбовского это тоже очень ценно: ведь Горбовскому рано или поздно самому придется высадиться и провести рейд по Владиславе. И бактерии убьют его, если я не обезврежу их. Я сделал то, что надо. На Владиславе, планете Голубой звезды, есть жизнь. Конечно, я сделал то, что надо”. Он несколько раз прошептал: “Я сделал то, что надо”. Но он чувствовал, что это не совсем так. Он впервые почувствовал это там, внизу, когда они стояли возле планетолета по пояс в бурлящей нефти, и на горизонте огромными столбами поднимались гейзеры, и Горбовский спросил его: “Ну, и что вы намерены предпринять, Михаил Альбертович?”, а Валькенштейн что-то сказал на незнакомом языке и полез обратно в планетолет. Затем он почувствовал это, когда “Скиф-Алеф”, в третий раз оторвавшись от поверхности страшной планеты, снова плюхнулся в нефтяную грязь, сброшенный ударом бури. И он чувствовал это теперь.
— Я же хотел, как лучше, — невнятно сказал он Диксону, помогавшему ему улечься на стол.
— Что? — спросил Диксон.
— Я должен был высадиться…
— Лежите, — проворчал Диксон. — Первобытный энтузиазм…
Сидоров увидел, как с потолка спускается большая белая груша. Груша повисла совсем близко, у самого лица, перед глазами поплыли темные пятна, заложило уши, и вдруг тяжелым басом запел Валькенштейн:
— Кто угодно… — упрямо прошептал Сидоров с закрытыми глазами. — Любой пойдет вперед…
И если бы ты не вернулся назад,
Кто бы пошел вперед?
Диксон стоял рядом и смотрел, как тонкая блестящая игла киберхирурга входит в изуродованную руку. “Как много потерял крови, — подумал Диксон. — Много-много. Горбовский вовремя вытащил их. Опоздай он на полчаса, и мальчишка никогда уже больше не оправился бы… Но Горбовский всегда возвращается вовремя. Так и надо. Десантники должны возвращаться, иначе они бы не были десантниками”.
ВЛАДИМИР МИХАЙЛОВ
Ручей на Япете
Владимир Михайлов родился 24 апреля 1929 года. Окончил юридический факультет Рижского университета им. П.Стучки. До 1950 года работал следователем в прокуратуре, служил в армии, был на партийной работе. С 1958 года перешел на литературное поприще, работал в редакциях ряда рижских изданий и писательских организациях, публиковался в антологиях. Был главным редактором журнала “Даугава”, превратившегося под его руководством в годы перестройки в один из самых интересных журналов страны. Известен также как поэт и переводчик. Живет в Москве. В качестве фантаста дебютировал в литературе в 1962 году, когда в “Искателе” была опубликована его повесть “Особая необходимость”. Владимир Михайлов руководил Рижским семинаром молодых фантастов, был одним из руководителей Малеевского семинара молодых фантастов. Член литературного жюри премии “Странник”. Лауреат премии “Странник” по категории “Паладин фантастики”, а также премий “Аэлита” и “Соцкон”.
— Встали на пеленг, — сказал Брег.
— Встали на пеленг, — повторил Сивер.
Япет был теперь прямо под кормой, и серебряный гвоздь “Ладоги” собирался воткнуться в него раскаленным острием, завершив свое многодневное падение с высоты в миллиарды километров. Вдруг тяжесть исчезла. Сивер собрался облегченно вздохнуть, но забыл об этом, увидев, как помрачнело лицо Брега.
— М-м-м-м-м!.. — сказал Брег, бросая руки на пульт. — Не вовремя!
Тяжесть снова обрушилась.
— Тысяча! — громко сказал Брег, начиная обратный отсчет.
Он повернул регулятор главного двигателя. На экране прорастали черные скалы, между ними светился ровный “пятачок”.
— Следи, мне некогда, — пробормотал Брег.
— Идем точно, — ответил Сивер.
— Кто там? — спросил Брег, не отрывая взгляда от управления.
— Похоже, какой-то грузовик. Видимо, рудовоз…
— Сел на самом пеленге, — сердито бросил Брег. — Провожу отклонение.
— Порядок, — сказал Сивер.
— Шестьсот, — считал Брег. — Триста. Убавляю…
Сивер предупредил:
— Закоптишь этого.
— Нет, — проговорил Брег, — сто семьдесят пять, уберу факел, сто двадцать пять, сто ровно, девяносто.
— А хотя бы, чего ж он так сел? — сказал Сивер.
Скалы поднялись выше головы.
— Самый паскудный спутник, — сказал Брег, — надо было именно ему оказаться на их трассе. Сорок. Тридцать пять. Упоры!
Зеленые лампочки замигали, потом загорелись ровным светом.
— Одиннадцать! — кричал Брег. — Семь, пять!..
Двигатель гремел.
— Ноль! — устало сказал Брег. — Выключено!
Грохот стих, лишь тонко и редко позванивала, остывая, обшивка кормы да ласково журчало в ушах утихомирившееся время. Сивер открыл глаза. Рубка освещалась зеленоватым светом, от него меньше устает зрение. Брег потянулся и зевнул. Они посмотрели друг на друга.
— Но ты здорово, — сказал Сивер. — И надо же: автомат скис на последних метрах.
— Я его подкарауливал, — ответил Брег. — Чувствовал, что вот-вот… С этой спешкой мы его перегрузили, как верблюда. Теперь придется менять.
— Я думал, ты мне поможешь.
— Ну, помогу, а потом займусь. Полагаю, времени хватит.
— Когда, ты считаешь, они придут? — спросил Сивер.
— Суток двое прозагораем, а то и меньше, — сказал Брег.
— Только? По расчету вроде бы выходило пять дней. Я хотел здесь оглядеться…
— Тут одного дня хватит. Камень и камень, тоскливое место. Вот если бы они возвращались месяцем позже, на их трассу вывернулся бы Титан, там садиться благодать, и вообще цивилизация.
— Вот тогда-то, — сказал Сивер, — мы и врезались бы. Скажи спасибо, что это Япет — всего-навсего пять квинтильонов тонн массы. Титан раз в тридцать массивнее…
— Чувствую, — улыбнулся Брег, — ты готовился. Только к Титану я и не подскочил бы, как лихач. Я его знаю вдоль и поперек. Так что не удивляй меня знаниями. Кстати, их ты, пожалуйста, тоже не удивляй.
— Ну уж их-то мне и в голову бы не пришло, — сказал Сивер. — С героями надо осторожно…
— Правильно, — кивнул Брег. — Со мной-то стесняться нечего: раз дожил до седых волос на посыльном корабле — значит, явно не герой.
— Ну ладно, чего ты, — пробормотал Сивер.
— Я ничего, — спокойно сказал Брег. — Я и сам знаю, что не гений и не герой.
Они еще помолчали, отдыхая и поглядывая на шкалы внешних термометров, которые должны были показать, когда окружающие камни остынут наконец настолько, что можно будет выйти наружу. Потом Сивер сказал:
— Да, герои — это… — Он закончил протяжным жестом.
— Не знаю, — проговорил Брег, — я их не видел в те моменты, когда они становились героями, а если бы видел, то и сам бы, может, стал.
— А кто их видел? — спросил Сивер. — Герои — это рекордсмены; уложиться на сотке в девять секунд когда-то было рекордом, потом — нормой мастера, а теперь рекордсменом будет тот, кто не выйдет из восьми. Так и тут. Чтобы летать в системе, не надо быть героем; вот и мы с тобой путешествуем, да и все другие, сколько я их ни видел и ни показывал, — тоже вроде нас. А вот за пределы системы эти вылетели первыми.
— Ну не первыми, — сказал Брег, он собрался улыбнуться, но раздумал.
— Но те не вернулись, — проговорил Сивер. — Значит, первые — эти, и уж их-то мы встретим, будь уверен. У меня такое ощущение, что мне повезет, и я сделаю прима-репортаж.
— Ну, — сказал после паузы Брег, — можно выходить.
Они закрепили кресла, как и полагается на стоянке, неторопливо привели рубку в порядок, с удовольствием ощущая легкость, почти невесомость своих тел, естественную на планетке, в тысячу раз менее массивной, чем привычная Земля. Сивер взял саквояж и медленно, разглаживая ладонями, стал укладывать в него пижаму, халат, сверху положил бритву. Брег ждал, постукивая носком ботинка по полу.
— Пижамы там есть, — сказал он.
— А я не люблю те, — ответил Сивер, застегивая “молнию”.
Лифт опустил их на грузовую палубу. Там было тесновато, хотя аппаратура Сивера и коробки с медикаментами и витаминами занимали немного места: “Ладога” не была грузовиком. Сивер долго проверял аппаратуру, потом, убедившись, что все в порядке, дал одну камеру Брегу, другую взял сам.
Вышли в предшлюзовую. Помогая друг другу, натянули скафандры и проверили связь. Люк отворялся медленно, словно отвыкнув за время полета.
Башмаки застучали по черному камню. Звук проходил внутрь скафандров, и от этого людям казалось, что они слышат ногами, как кузнечики. Вспыхнули нашлемные фары. Брег медленно закивал, освещая соседний корабль, занявший лучшее, центральное место на площадке. Машина на взгляд была раза в полтора ниже “Ладоги”, но шире. Закопченная обшивка корабля сливалась с мраком; амортизаторы — не телескопические, как у “Ладоги”, а шарнирные — вылезали в стороны, как локти подбоченившегося человека, и не вызывали ощущения надежности: частые утолщения показывали, что их уже не раз сваривали. Сивер покачал головой: зрелище было грустным.
— Да, — сказал он, — рудовоз класса “Прощай, мама”. Что они делают в этих широтах? Погоди, возят трансурановые с той стороны на остальные станции группы Сатурна. Правильно?
— Давай дальше, эрудит, — проворчал Брег.
— Это срам, — сказал Сивер, — что энергетика станций зависит от таких вот гробов. Кстати, а что он вообще делает здесь? Рудник же на той стороне.
— Скорее всего техобслуживание. Рудовозам разрешено заходить на станции, как эта, если они никому не мешают.
— Нам они как раз мешают, — сказал Сивер. — Боюсь, что “Синей птице” некуда будет сесть.
— Если она и впрямь зайдет, — проворчал Брег. — Они могли изменить маршрут.
— И в самом деле, — сказал Сивер, — им не сесть. Она же, пожалуй, раза в два больше нашего, “Птица”? А этот стоит — неудобнее нельзя, и растопырился.
Они снова обернулись, поводя лучами фар по кряжистому корпусу. На нем, почти на самой макушке, по рыхлой броне неторопливым жуком полз полировочный автомат, оставляя за собой тускло поблескивавшую полосу. Рудовоз прихорашивался. Сделать это ему, пожалуй, следовало бы уже давно.
— Ну и агрегат, — усмехнулся Сивер. — Корабль запущен дальше некуда. А между тем в этой зоне полагается быть инспектору. Готов поспорить, что он безвылазно сидит на Титане. Поэтому они и сели на автоматической станции, где нет людей и их никто не увидит.
Он умолк, огибая вслед за Брегом глыбу, об острые края которой можно было порезать скафандр.
— И вообще, космодром следовало строить там, где камней поменьше.
— Камни здесь появились, когда строили космодром, — сказал Брег. — Взрывали скалы. И потом, каждая посадка и старт добавляют их: скалы трескаются от наших выхлопов. В других местах камней вообще нет: ни тебе атмосферы, ни колебаний температуры…
— Все равно надо было строить на гладкой стороне.
— Фон, — сказал Брег. — Там уран и прочее. — Он взглянул на свой дозиметр. — Даже этот кораблик поднял фон. Видишь? — Он показал Сиверу прибор.
— Что ж удивительного, если он нагружен трансуранами по самую завязку. Но теперь потрясаешь, я вижу, ты меня, а не наоборот.
— Ну, — проворчал Брег, — я-то узнал это не из книг… Вот и пришли.
***
Звезды процарапали по экрану белые дуги. Брег, грузнея, врастал в кресло. Розовый от прилившей крови свет застилал глаза, приглашая забыться, но пилот по-прежнему перетаскивал тяжелеющий взгляд от одной группы приборов к другой, выполняя главную свою обязанность: следить за автоматами посадки, чтобы, если они откажут, взять управление на себя. За его спиной Сивер впился взглядом в экран кормового локатора и от усердия шевелил губами, считая еще не пройденные сотни метров, которым, казалось, не будет конца. Звезды вращались все медленнее, наконец вовсе остановились.— Встали на пеленг, — сказал Брег.
— Встали на пеленг, — повторил Сивер.
Япет был теперь прямо под кормой, и серебряный гвоздь “Ладоги” собирался воткнуться в него раскаленным острием, завершив свое многодневное падение с высоты в миллиарды километров. Вдруг тяжесть исчезла. Сивер собрался облегченно вздохнуть, но забыл об этом, увидев, как помрачнело лицо Брега.
— М-м-м-м-м!.. — сказал Брег, бросая руки на пульт. — Не вовремя!
Тяжесть снова обрушилась.
— Тысяча! — громко сказал Брег, начиная обратный отсчет.
Он повернул регулятор главного двигателя. На экране прорастали черные скалы, между ними светился ровный “пятачок”.
— Следи, мне некогда, — пробормотал Брег.
— Идем точно, — ответил Сивер.
— Кто там? — спросил Брег, не отрывая взгляда от управления.
— Похоже, какой-то грузовик. Видимо, рудовоз…
— Сел на самом пеленге, — сердито бросил Брег. — Провожу отклонение.
— Порядок, — сказал Сивер.
— Шестьсот, — считал Брег. — Триста. Убавляю…
Сивер предупредил:
— Закоптишь этого.
— Нет, — проговорил Брег, — сто семьдесят пять, уберу факел, сто двадцать пять, сто ровно, девяносто.
— А хотя бы, чего ж он так сел? — сказал Сивер.
Скалы поднялись выше головы.
— Самый паскудный спутник, — сказал Брег, — надо было именно ему оказаться на их трассе. Сорок. Тридцать пять. Упоры!
Зеленые лампочки замигали, потом загорелись ровным светом.
— Одиннадцать! — кричал Брег. — Семь, пять!..
Двигатель гремел.
— Ноль! — устало сказал Брег. — Выключено!
Грохот стих, лишь тонко и редко позванивала, остывая, обшивка кормы да ласково журчало в ушах утихомирившееся время. Сивер открыл глаза. Рубка освещалась зеленоватым светом, от него меньше устает зрение. Брег потянулся и зевнул. Они посмотрели друг на друга.
— Но ты здорово, — сказал Сивер. — И надо же: автомат скис на последних метрах.
— Я его подкарауливал, — ответил Брег. — Чувствовал, что вот-вот… С этой спешкой мы его перегрузили, как верблюда. Теперь придется менять.
— Я думал, ты мне поможешь.
— Ну, помогу, а потом займусь. Полагаю, времени хватит.
— Когда, ты считаешь, они придут? — спросил Сивер.
— Суток двое прозагораем, а то и меньше, — сказал Брег.
— Только? По расчету вроде бы выходило пять дней. Я хотел здесь оглядеться…
— Тут одного дня хватит. Камень и камень, тоскливое место. Вот если бы они возвращались месяцем позже, на их трассу вывернулся бы Титан, там садиться благодать, и вообще цивилизация.
— Вот тогда-то, — сказал Сивер, — мы и врезались бы. Скажи спасибо, что это Япет — всего-навсего пять квинтильонов тонн массы. Титан раз в тридцать массивнее…
— Чувствую, — улыбнулся Брег, — ты готовился. Только к Титану я и не подскочил бы, как лихач. Я его знаю вдоль и поперек. Так что не удивляй меня знаниями. Кстати, их ты, пожалуйста, тоже не удивляй.
— Ну уж их-то мне и в голову бы не пришло, — сказал Сивер. — С героями надо осторожно…
— Правильно, — кивнул Брег. — Со мной-то стесняться нечего: раз дожил до седых волос на посыльном корабле — значит, явно не герой.
— Ну ладно, чего ты, — пробормотал Сивер.
— Я ничего, — спокойно сказал Брег. — Я и сам знаю, что не гений и не герой.
Они еще помолчали, отдыхая и поглядывая на шкалы внешних термометров, которые должны были показать, когда окружающие камни остынут наконец настолько, что можно будет выйти наружу. Потом Сивер сказал:
— Да, герои — это… — Он закончил протяжным жестом.
— Не знаю, — проговорил Брег, — я их не видел в те моменты, когда они становились героями, а если бы видел, то и сам бы, может, стал.
— А кто их видел? — спросил Сивер. — Герои — это рекордсмены; уложиться на сотке в девять секунд когда-то было рекордом, потом — нормой мастера, а теперь рекордсменом будет тот, кто не выйдет из восьми. Так и тут. Чтобы летать в системе, не надо быть героем; вот и мы с тобой путешествуем, да и все другие, сколько я их ни видел и ни показывал, — тоже вроде нас. А вот за пределы системы эти вылетели первыми.
— Ну не первыми, — сказал Брег, он собрался улыбнуться, но раздумал.
— Но те не вернулись, — проговорил Сивер. — Значит, первые — эти, и уж их-то мы встретим, будь уверен. У меня такое ощущение, что мне повезет, и я сделаю прима-репортаж.
— Ну, — сказал после паузы Брег, — можно выходить.
Они закрепили кресла, как и полагается на стоянке, неторопливо привели рубку в порядок, с удовольствием ощущая легкость, почти невесомость своих тел, естественную на планетке, в тысячу раз менее массивной, чем привычная Земля. Сивер взял саквояж и медленно, разглаживая ладонями, стал укладывать в него пижаму, халат, сверху положил бритву. Брег ждал, постукивая носком ботинка по полу.
— Пижамы там есть, — сказал он.
— А я не люблю те, — ответил Сивер, застегивая “молнию”.
Лифт опустил их на грузовую палубу. Там было тесновато, хотя аппаратура Сивера и коробки с медикаментами и витаминами занимали немного места: “Ладога” не была грузовиком. Сивер долго проверял аппаратуру, потом, убедившись, что все в порядке, дал одну камеру Брегу, другую взял сам.
Вышли в предшлюзовую. Помогая друг другу, натянули скафандры и проверили связь. Люк отворялся медленно, словно отвыкнув за время полета.
Башмаки застучали по черному камню. Звук проходил внутрь скафандров, и от этого людям казалось, что они слышат ногами, как кузнечики. Вспыхнули нашлемные фары. Брег медленно закивал, освещая соседний корабль, занявший лучшее, центральное место на площадке. Машина на взгляд была раза в полтора ниже “Ладоги”, но шире. Закопченная обшивка корабля сливалась с мраком; амортизаторы — не телескопические, как у “Ладоги”, а шарнирные — вылезали в стороны, как локти подбоченившегося человека, и не вызывали ощущения надежности: частые утолщения показывали, что их уже не раз сваривали. Сивер покачал головой: зрелище было грустным.
— Да, — сказал он, — рудовоз класса “Прощай, мама”. Что они делают в этих широтах? Погоди, возят трансурановые с той стороны на остальные станции группы Сатурна. Правильно?
— Давай дальше, эрудит, — проворчал Брег.
— Это срам, — сказал Сивер, — что энергетика станций зависит от таких вот гробов. Кстати, а что он вообще делает здесь? Рудник же на той стороне.
— Скорее всего техобслуживание. Рудовозам разрешено заходить на станции, как эта, если они никому не мешают.
— Нам они как раз мешают, — сказал Сивер. — Боюсь, что “Синей птице” некуда будет сесть.
— Если она и впрямь зайдет, — проворчал Брег. — Они могли изменить маршрут.
— И в самом деле, — сказал Сивер, — им не сесть. Она же, пожалуй, раза в два больше нашего, “Птица”? А этот стоит — неудобнее нельзя, и растопырился.
Они снова обернулись, поводя лучами фар по кряжистому корпусу. На нем, почти на самой макушке, по рыхлой броне неторопливым жуком полз полировочный автомат, оставляя за собой тускло поблескивавшую полосу. Рудовоз прихорашивался. Сделать это ему, пожалуй, следовало бы уже давно.
— Ну и агрегат, — усмехнулся Сивер. — Корабль запущен дальше некуда. А между тем в этой зоне полагается быть инспектору. Готов поспорить, что он безвылазно сидит на Титане. Поэтому они и сели на автоматической станции, где нет людей и их никто не увидит.
Он умолк, огибая вслед за Брегом глыбу, об острые края которой можно было порезать скафандр.
— И вообще, космодром следовало строить там, где камней поменьше.
— Камни здесь появились, когда строили космодром, — сказал Брег. — Взрывали скалы. И потом, каждая посадка и старт добавляют их: скалы трескаются от наших выхлопов. В других местах камней вообще нет: ни тебе атмосферы, ни колебаний температуры…
— Все равно надо было строить на гладкой стороне.
— Фон, — сказал Брег. — Там уран и прочее. — Он взглянул на свой дозиметр. — Даже этот кораблик поднял фон. Видишь? — Он показал Сиверу прибор.
— Что ж удивительного, если он нагружен трансуранами по самую завязку. Но теперь потрясаешь, я вижу, ты меня, а не наоборот.
— Ну, — проворчал Брег, — я-то узнал это не из книг… Вот и пришли.