Страница:
— Черт! — сказал Давыденко и повернулся к своим товарищам.
Вдруг они что-нибудь понимают в творящемся безобразии. Но они смотрели сквозь главного такими детскими, безоблачными глазами, что лейтенант моментально понял: эти четверо ему не советчики.
Он вновь посмотрел на Пахаря, но не тут-то было. Взгляд его прошел мимо цели; цель сместилась еще ниже к земле.
— Елки-моталки…
От деда оставались буквально плечи, руки и борода. Да на земле перед ним стояла, прикрывая его тело, как баррикада, та могучая дедовская соха, на которую он давеча опирался.
— Куда? Эй! — Давыденко уже приходил в себя. — Стой! Куда ты, дедок? Постой.
Из-за спины лейтенанта высунул голову некто худой и щуплый, в очках и с лаковой бороденкой.
— Я знаю, знаю… — Голос его срывался, как у всякого выскочки, стремящегося опередить других.
— Я сам знаю, — сказал лейтенант, как отсёк. Очочки враз стали тусклыми и погасли за лейтенантской спиной.
Давыденко скомандовал:
— Рябый, Гершток, Сенюшкин. Быстро. С лопатами. Дед под землю уходит. Вон, одна плешь торчит. Скорей. Почему заминка? Рябый, Сенюшкин. Ибрагимов — на помощь. Черт, весь ушел. Быстро. Копать. Ибрагимов, чурка безмозглая! Да не причиндатором, а лопатой! Отставить причиндатором, кому говорю!
За спиной лейтенанта стало просторно, там загулял ветерок.
Впереди над полем взлетали и падали белые черенки лопат. Локти копающих ходили мерно, как рычаги. Повалил пар.
Пришельцы копали планету. Планета не сопротивлялась. Планета была умна. Пахарь, Рыхлитель почвы, продолжал делать дело, но уже руками пришельцев.
Ком земли, прошитый белыми волосками корней растений, откатился к бахилам старшего лейтенанта. Лейтенант вдавил свой каблук в эту зыбкую земляную плоть, и на ней отпечатались мелкие паучки звезд, забранных в контур пятиугольника, — эмблема космофлота Земли.
— Пусто, — сказал лейтенант, заглядывая за спины землекопов. — Никого. Неужто ушел в глубину?
Опять засверкали стекла давешнего очкастого выскочки.
— Товарищ лейтенант, я, кажется, понимаю…
— Во-первых, старший лейтенант, а во-вторых — как тебя там… штаб… штуб?..
— Космозоолог Герштейн.
— Так вот, зоотехник Горшков, понимать — это моя за— (бота, а твоя — молчать в тряпочку и копать.
Тут острие лопаты бортинженера Сенюшкина и его запотевшее от труда лицо повернулись в сторону леса.
— Холмик, товарищ старший лейтенант. Там. Левее того пенька. Раньше вроде бы не было.
— Говоришь, не было? — Давыденко надавил пальцем на правый глаз. — Пожалуй, и вправду не было. Вот дед! Вот зараза! Мы, как гады, копаем вглубь, а он, падла, по горизонтали чешет.
— Сенюшкин. Ибрагимов. И ты, зоотехник. Все к тому холмику. Быстро. Копать.
Солнце планеты стояло в воздухе неподвижно. Казалось, -оно забыло, что существуют законы движения. Тень от ракеты, как упала когда-то, развернувшись на земле мутной пепельной полосой, так и продолжала лежать.
Холмик скоро исчез, обернувшись могильной ямой.
По черенкам лопат, по их зазубренным, неточеным лезвиям скатывались горошины пота. Люди трудились. Солнце стояло. Поляна превращалась во вспаханное поле. Земля знала, что делает.
— Вот он. Всем туда. Гершток. Ибрагимов.
И опять: пот, труд, могила.
— Ушел. Ну зараза! — Давыденко сплюнул в очередную вырытую траншею. — Нет, так дело не пойдет.
Плевок еще не впитался в землю, а лейтенант зигзагами, как положено, уже ковылял к ракете. Подойдя к самому борту, он снял с ремня стереотрубу и с размаху ударил ею по обгорелой обшивке. Потом ударил еще. Второй удар был короче. Сделав два условных удара, лейтенант задрал голову вверх и заорал что есть мочи:
— Там, на борту! Срочно спускайте экскаватор. Закопался чертов экспонат, без экскаватора не отроешь.
— Спускаем, — послышалось с высоты.
— А вы… — Лейтенант оглянулся на расслабившихся без дела работников. — А вам…
Договорить он не успел. Хорошо, вовремя отскочил в сторону. Запрошенная машина уже дрожала с ним рядом, оправляясь после скоростного падения.
Вверху на стреле грузового крана завивался мелкими кольцами лопнувший от натуги трос.
Это был малогабаритный землеройный автомат типа “Урал”, управляемый голосом.
— Слушай мою команду. — Лейтенант взял власть над машиной.
Экскаватор его команду почему-то не слушал. Он стоял как стоял, даже дрожь прошла.
Давыденко не стал смущаться. Смущаться лейтенант не любил. Решив, что машина, может быть, слегка глуховата, он добавил голосу грома:
— Слушай мою команду…
Глухонемой экскаватор стоял без движения. Сенюшкин, бортинженер, тихонько, как бы разговаривая с лопатой, сказал:
— Белая кнопка на пульте. Питание.
— Ага! — вдруг прокричал Давыденко, хлопнув раструбом причиндатора о бедную стереотрубу. — А питание? Идиоты! Питание кто подключать будет? Пушкин? Белая кнопка на пульте. Совсем без мозгов, бездельники?
Он кулаком пригрозил переминающейся от смущения команде.
Через пару минут машина уже тарахтела, раскладывая по полю ровные земляные холмики.
Время шло незаметно. Азарт поисков несколько поутих, но приказ есть приказ — без экспоната на орбиту не возвращаться. И хотя начальство находилось там, на орбите, распивая чаи на флагманском корабле, и генеральский голос был не самим голосом, а всего лишь радиослепком, усиленным для пущего трепета, все равно — лейтенант в службе был тверд и спуску не давал подчиненным.
То и дело кто-нибудь из землян кричал, показывая на кочующий по поляне холмик.
Послушный “Урал” переползал туда, и скоро новая яма добавляла пейзажу дополнительную глубину и симметрию.
Все бы хорошо, только вот холмик норовил играть в свои прятки все ближе и ближе к ракете. И экскаватор в роли водящего, понятное дело, тоже.
Неизвестно, кто обнаружил первый, да и не важно, но солнце вдруг как будто проснулось, и тень от корабля, до того дремавшая в неподвижности, поползла, поползла, словно кто ей хвост прижигал.
Собственно говоря, заметили движение не солнца, а тени, потому что смотрели не вверх, а вниз, в терзаемую машиной землю. А когда посмотрели вверх, ахнули. Корабль превратился в легендарную Пизанскую башню. Он стоял, страшно кренясь, и крен на глазах увеличивался. Ракета заваливалась на сторону.
— Ай, — закричал лейтенант как-то по-детски — обиженно и с досадой, но тут же себя осадил, и его бессильное “Ай” превратилось в громкое командное “Эй”.
— Эй, там, на борту! Спите вы, что ли? Ракета падает! Ногу давай, ногу!
Наверху, видно, не поняли, потому что из люка вместо опоры показалась обутая в бахилу нога.
— Да не ногу, а ногу! Не ту ногу, дурак! Кто там на двигателе? Цедриков, твою так? Табань вторым боковым. Ракета заваливается. И ногу, дополнительную опору по четвертому сектору.
Из борта полезла нога. Это была гладкая полированная телескопическая конструкция с ребристой платформой вместо стопы. Одновременно затянул свою волчью песню боковой двигатель, и струя газа, выбивая из почвы пыль, сдобрила воздух поляны новыми ароматами.
Ракета перестала заваливаться и скоро пошла обратно.
— Не спят, черти. Работают, — похвалил лейтенант. Потом повторил громче, чтобы услышали на борту: — Работают, черти. Тянут.
Он хотел похвалить еще, но, видно, и сказанного хватило — перехвалил. Двигатель продолжал реветь, а ракета, быстренько миновав вертикаль, уже заваливалась на другую сторону.
Как ни орал Давыденко, как ни размахивал кулаками, как ни крутил палец у набухшего от крика виска, — все зря. Двигатель заглушал слова.
Будто большой бидон, полный звонких и веселых стекляшек, ракета рухнула на кустарник и ни в чем не повинные деревца, росшие по краю поляны. Тень ее, верный слуга, бросилась к ракете на помощь, но сдержать удар не смогла, слишком была тонка, чтобы уберечь тяжелое тело.
У лейтенанта словно язык отсох. Словно она на него упала.
Что-то ткнулось в лейтенантские ноги. Он посмотрел, что. Это был рупор — помятый, битый, но живой и вполне годный к употреблению. Вот только генеральский голос остался высоко на орбите. Но и помятый, и лежащий поверженным на этой чужой земле, рупор, казалось, хранил отзвук генеральского слова, и лейтенант бережно, как ребенка, взял его к себе на руки.
Понурая, стояла команда за спиной своего командира. Лишь экскаватор послушно кряхтел на поле, как будто ничего не случилось, как будто не он, а дядя довел ситуацию до беды.
Первым пришел в себя лейтенант. Ему по званию полагалось прийти в себя первым. Вот он и пришел.
— Не унывай, хлопцы, — сказал Давыденко бодро, — где наша не пропадала. За мной!
Лейтенант впереди, за ним остальные двинулись к поверженному кораблю.
На зеленом ложе, в тени деревьев, так похожих на земные березы, только листья квадратные и стружки вместо кудрей, он лежал успокоенный, словно спал, — будить не хотелось.
Давыденко с командой и провинившийся экскаватор (про Пахаря впопыхах забыли) вплотную приблизились к кораблю.
Командир, когда подошли, к уху приставил рупор, а его неровный от вмятин край наложил на борт — чтобы выяснить по внутренним звукам, все ли живы-здоровы.
Так он ходил вдоль борта, прикладывая рупор то здесь, то там, в надежде услышать хоть легкое внутри шебуршание.
Корабль молчал. Мертвая телескопическая нога, как вражеское копье, торчала из его большого бездыханного тела.
Тогда Давыденко стал осторожно выстукивать рупором сигналы тюремной азбуки. Стучать громко, тем более помогать стуку голосом, он не хотел. А вдруг, кроме мертвых, в корабле имеются и контуженные, и поднятый стук растревожит их больные барабанные перепонки.
Видно, постукивание и похаживание лейтенанта все-таки повлияли на здоровье оставшегося на корабле экипажа.
Там внутри что-то охнуло или кто-то. Потом они услышали скрежет и поняли, что изнутри открывают люк.
Из отверстия показалось круглое лицо Цедрикова, оператора.
— Ну, что? — спросил оператор.
— Что — что? — не понял сначала Давыденко.
— Делать будем что? Связи с флагманом нет. Связисту Бражнину отшибло слух. Начисто. А без связиста аппарат — что электроутюг без тока.
— Утюг, — согласился Давыденко.
— Мое дело маленькое, — продолжал оператор, — ответственным за операцию начальство назначило тебя, вот ты и думай, как нам отсюда выбираться.
— Утюг… без тока. — Давыденко все никак не мог переварить образ, нарисованный оператором.
— Вот именно. — Цедриков от досады стукнул кулаком по обшивке.
— Знаю! — Лейтенанта вдруг осенило. — Знаю, как передать на орбиту сообщение. Черт с ним, с утюгом. Рябый, когда здесь темнеет?
— Через четыре часа по земному времени, товарищ старший лейтенант.
— Отлично. Будем жечь лес.
— Как?
Это сказал оператор.
— Будем выжигать лес в виде сигнала SOS, чтобы увидали с орбиты.
— Лес? SOS?
— SOS. Слушай мою команду. Рябый, Сенюшкин, Ибрагимов. Ты, Цедриков, и давай сюда Бражнина. Это ничего, что оглох. Не ушами будем работать. Все на прорубку просек. Лопаты отставить, всем взять топоры. И быстренько, пока не стемнело.
Когда утром следующего дня аварийный подъемник поднимал их всех на орбиту — невыспавшихся, перемазанных сажей, из-за нехватки места перемешанных не по рангам в одну плотную кучу, — кто-то, кажется бортинженер, вспомнил про непойманного аборигена.
Повздыхали в темноте кабины, оператор Цедриков, тот послал деда подальше, но один голос заметил:
— С этими геоморфами вообще трудно. Сейчас они люди, а через час — земля, глина, песок, вообще неизвестно что. И главное, в таком состоянии они могут прожить лет сто, если не все четыреста. Ты уже давно помер, а он встал себе — и дальше пахать.
Давыденко от этих слов чуть о потолок не ударился. Хорошо, уберегла теснота кабины, а то б наверняка подскочил.
— Что ж… что ж… — Он запнулся, не зная, что говорить дальше. От злости и от досады на этого чертого умника, который разглагольствовал в темноте.
— Что ж ты… — Он не видел кто, но догадывался. — Зоотехник, что же ты раньше молчал?
Давыденко вдохнул и выдохнул.
— Планета геоморфов. Надо же! А с виду такой приличный старик. С бородой. И вел себя мирно.
Лейтенант представил широкий генеральский лампас, в который скоро упрется его виноватый взгляд, и сказал тихо и уже безо всякой злости:
— Утюг. Без тока. Эх ты, зоотехник.
ДОРОГА к ЗВЕЗДАМ
Вступление
ЮЛИЙ БУРКИН
Вдруг они что-нибудь понимают в творящемся безобразии. Но они смотрели сквозь главного такими детскими, безоблачными глазами, что лейтенант моментально понял: эти четверо ему не советчики.
Он вновь посмотрел на Пахаря, но не тут-то было. Взгляд его прошел мимо цели; цель сместилась еще ниже к земле.
— Елки-моталки…
От деда оставались буквально плечи, руки и борода. Да на земле перед ним стояла, прикрывая его тело, как баррикада, та могучая дедовская соха, на которую он давеча опирался.
— Куда? Эй! — Давыденко уже приходил в себя. — Стой! Куда ты, дедок? Постой.
Из-за спины лейтенанта высунул голову некто худой и щуплый, в очках и с лаковой бороденкой.
— Я знаю, знаю… — Голос его срывался, как у всякого выскочки, стремящегося опередить других.
— Я сам знаю, — сказал лейтенант, как отсёк. Очочки враз стали тусклыми и погасли за лейтенантской спиной.
Давыденко скомандовал:
— Рябый, Гершток, Сенюшкин. Быстро. С лопатами. Дед под землю уходит. Вон, одна плешь торчит. Скорей. Почему заминка? Рябый, Сенюшкин. Ибрагимов — на помощь. Черт, весь ушел. Быстро. Копать. Ибрагимов, чурка безмозглая! Да не причиндатором, а лопатой! Отставить причиндатором, кому говорю!
За спиной лейтенанта стало просторно, там загулял ветерок.
Впереди над полем взлетали и падали белые черенки лопат. Локти копающих ходили мерно, как рычаги. Повалил пар.
Пришельцы копали планету. Планета не сопротивлялась. Планета была умна. Пахарь, Рыхлитель почвы, продолжал делать дело, но уже руками пришельцев.
Ком земли, прошитый белыми волосками корней растений, откатился к бахилам старшего лейтенанта. Лейтенант вдавил свой каблук в эту зыбкую земляную плоть, и на ней отпечатались мелкие паучки звезд, забранных в контур пятиугольника, — эмблема космофлота Земли.
— Пусто, — сказал лейтенант, заглядывая за спины землекопов. — Никого. Неужто ушел в глубину?
Опять засверкали стекла давешнего очкастого выскочки.
— Товарищ лейтенант, я, кажется, понимаю…
— Во-первых, старший лейтенант, а во-вторых — как тебя там… штаб… штуб?..
— Космозоолог Герштейн.
— Так вот, зоотехник Горшков, понимать — это моя за— (бота, а твоя — молчать в тряпочку и копать.
Тут острие лопаты бортинженера Сенюшкина и его запотевшее от труда лицо повернулись в сторону леса.
— Холмик, товарищ старший лейтенант. Там. Левее того пенька. Раньше вроде бы не было.
— Говоришь, не было? — Давыденко надавил пальцем на правый глаз. — Пожалуй, и вправду не было. Вот дед! Вот зараза! Мы, как гады, копаем вглубь, а он, падла, по горизонтали чешет.
— Сенюшкин. Ибрагимов. И ты, зоотехник. Все к тому холмику. Быстро. Копать.
Солнце планеты стояло в воздухе неподвижно. Казалось, -оно забыло, что существуют законы движения. Тень от ракеты, как упала когда-то, развернувшись на земле мутной пепельной полосой, так и продолжала лежать.
Холмик скоро исчез, обернувшись могильной ямой.
По черенкам лопат, по их зазубренным, неточеным лезвиям скатывались горошины пота. Люди трудились. Солнце стояло. Поляна превращалась во вспаханное поле. Земля знала, что делает.
— Вот он. Всем туда. Гершток. Ибрагимов.
И опять: пот, труд, могила.
— Ушел. Ну зараза! — Давыденко сплюнул в очередную вырытую траншею. — Нет, так дело не пойдет.
Плевок еще не впитался в землю, а лейтенант зигзагами, как положено, уже ковылял к ракете. Подойдя к самому борту, он снял с ремня стереотрубу и с размаху ударил ею по обгорелой обшивке. Потом ударил еще. Второй удар был короче. Сделав два условных удара, лейтенант задрал голову вверх и заорал что есть мочи:
— Там, на борту! Срочно спускайте экскаватор. Закопался чертов экспонат, без экскаватора не отроешь.
— Спускаем, — послышалось с высоты.
— А вы… — Лейтенант оглянулся на расслабившихся без дела работников. — А вам…
Договорить он не успел. Хорошо, вовремя отскочил в сторону. Запрошенная машина уже дрожала с ним рядом, оправляясь после скоростного падения.
Вверху на стреле грузового крана завивался мелкими кольцами лопнувший от натуги трос.
Это был малогабаритный землеройный автомат типа “Урал”, управляемый голосом.
— Слушай мою команду. — Лейтенант взял власть над машиной.
Экскаватор его команду почему-то не слушал. Он стоял как стоял, даже дрожь прошла.
Давыденко не стал смущаться. Смущаться лейтенант не любил. Решив, что машина, может быть, слегка глуховата, он добавил голосу грома:
— Слушай мою команду…
Глухонемой экскаватор стоял без движения. Сенюшкин, бортинженер, тихонько, как бы разговаривая с лопатой, сказал:
— Белая кнопка на пульте. Питание.
— Ага! — вдруг прокричал Давыденко, хлопнув раструбом причиндатора о бедную стереотрубу. — А питание? Идиоты! Питание кто подключать будет? Пушкин? Белая кнопка на пульте. Совсем без мозгов, бездельники?
Он кулаком пригрозил переминающейся от смущения команде.
Через пару минут машина уже тарахтела, раскладывая по полю ровные земляные холмики.
Время шло незаметно. Азарт поисков несколько поутих, но приказ есть приказ — без экспоната на орбиту не возвращаться. И хотя начальство находилось там, на орбите, распивая чаи на флагманском корабле, и генеральский голос был не самим голосом, а всего лишь радиослепком, усиленным для пущего трепета, все равно — лейтенант в службе был тверд и спуску не давал подчиненным.
То и дело кто-нибудь из землян кричал, показывая на кочующий по поляне холмик.
Послушный “Урал” переползал туда, и скоро новая яма добавляла пейзажу дополнительную глубину и симметрию.
Все бы хорошо, только вот холмик норовил играть в свои прятки все ближе и ближе к ракете. И экскаватор в роли водящего, понятное дело, тоже.
Неизвестно, кто обнаружил первый, да и не важно, но солнце вдруг как будто проснулось, и тень от корабля, до того дремавшая в неподвижности, поползла, поползла, словно кто ей хвост прижигал.
Собственно говоря, заметили движение не солнца, а тени, потому что смотрели не вверх, а вниз, в терзаемую машиной землю. А когда посмотрели вверх, ахнули. Корабль превратился в легендарную Пизанскую башню. Он стоял, страшно кренясь, и крен на глазах увеличивался. Ракета заваливалась на сторону.
— Ай, — закричал лейтенант как-то по-детски — обиженно и с досадой, но тут же себя осадил, и его бессильное “Ай” превратилось в громкое командное “Эй”.
— Эй, там, на борту! Спите вы, что ли? Ракета падает! Ногу давай, ногу!
Наверху, видно, не поняли, потому что из люка вместо опоры показалась обутая в бахилу нога.
— Да не ногу, а ногу! Не ту ногу, дурак! Кто там на двигателе? Цедриков, твою так? Табань вторым боковым. Ракета заваливается. И ногу, дополнительную опору по четвертому сектору.
Из борта полезла нога. Это была гладкая полированная телескопическая конструкция с ребристой платформой вместо стопы. Одновременно затянул свою волчью песню боковой двигатель, и струя газа, выбивая из почвы пыль, сдобрила воздух поляны новыми ароматами.
Ракета перестала заваливаться и скоро пошла обратно.
— Не спят, черти. Работают, — похвалил лейтенант. Потом повторил громче, чтобы услышали на борту: — Работают, черти. Тянут.
Он хотел похвалить еще, но, видно, и сказанного хватило — перехвалил. Двигатель продолжал реветь, а ракета, быстренько миновав вертикаль, уже заваливалась на другую сторону.
Как ни орал Давыденко, как ни размахивал кулаками, как ни крутил палец у набухшего от крика виска, — все зря. Двигатель заглушал слова.
Будто большой бидон, полный звонких и веселых стекляшек, ракета рухнула на кустарник и ни в чем не повинные деревца, росшие по краю поляны. Тень ее, верный слуга, бросилась к ракете на помощь, но сдержать удар не смогла, слишком была тонка, чтобы уберечь тяжелое тело.
У лейтенанта словно язык отсох. Словно она на него упала.
Что-то ткнулось в лейтенантские ноги. Он посмотрел, что. Это был рупор — помятый, битый, но живой и вполне годный к употреблению. Вот только генеральский голос остался высоко на орбите. Но и помятый, и лежащий поверженным на этой чужой земле, рупор, казалось, хранил отзвук генеральского слова, и лейтенант бережно, как ребенка, взял его к себе на руки.
Понурая, стояла команда за спиной своего командира. Лишь экскаватор послушно кряхтел на поле, как будто ничего не случилось, как будто не он, а дядя довел ситуацию до беды.
Первым пришел в себя лейтенант. Ему по званию полагалось прийти в себя первым. Вот он и пришел.
— Не унывай, хлопцы, — сказал Давыденко бодро, — где наша не пропадала. За мной!
Лейтенант впереди, за ним остальные двинулись к поверженному кораблю.
На зеленом ложе, в тени деревьев, так похожих на земные березы, только листья квадратные и стружки вместо кудрей, он лежал успокоенный, словно спал, — будить не хотелось.
Давыденко с командой и провинившийся экскаватор (про Пахаря впопыхах забыли) вплотную приблизились к кораблю.
Командир, когда подошли, к уху приставил рупор, а его неровный от вмятин край наложил на борт — чтобы выяснить по внутренним звукам, все ли живы-здоровы.
Так он ходил вдоль борта, прикладывая рупор то здесь, то там, в надежде услышать хоть легкое внутри шебуршание.
Корабль молчал. Мертвая телескопическая нога, как вражеское копье, торчала из его большого бездыханного тела.
Тогда Давыденко стал осторожно выстукивать рупором сигналы тюремной азбуки. Стучать громко, тем более помогать стуку голосом, он не хотел. А вдруг, кроме мертвых, в корабле имеются и контуженные, и поднятый стук растревожит их больные барабанные перепонки.
Видно, постукивание и похаживание лейтенанта все-таки повлияли на здоровье оставшегося на корабле экипажа.
Там внутри что-то охнуло или кто-то. Потом они услышали скрежет и поняли, что изнутри открывают люк.
Из отверстия показалось круглое лицо Цедрикова, оператора.
— Ну, что? — спросил оператор.
— Что — что? — не понял сначала Давыденко.
— Делать будем что? Связи с флагманом нет. Связисту Бражнину отшибло слух. Начисто. А без связиста аппарат — что электроутюг без тока.
— Утюг, — согласился Давыденко.
— Мое дело маленькое, — продолжал оператор, — ответственным за операцию начальство назначило тебя, вот ты и думай, как нам отсюда выбираться.
— Утюг… без тока. — Давыденко все никак не мог переварить образ, нарисованный оператором.
— Вот именно. — Цедриков от досады стукнул кулаком по обшивке.
— Знаю! — Лейтенанта вдруг осенило. — Знаю, как передать на орбиту сообщение. Черт с ним, с утюгом. Рябый, когда здесь темнеет?
— Через четыре часа по земному времени, товарищ старший лейтенант.
— Отлично. Будем жечь лес.
— Как?
Это сказал оператор.
— Будем выжигать лес в виде сигнала SOS, чтобы увидали с орбиты.
— Лес? SOS?
— SOS. Слушай мою команду. Рябый, Сенюшкин, Ибрагимов. Ты, Цедриков, и давай сюда Бражнина. Это ничего, что оглох. Не ушами будем работать. Все на прорубку просек. Лопаты отставить, всем взять топоры. И быстренько, пока не стемнело.
Когда утром следующего дня аварийный подъемник поднимал их всех на орбиту — невыспавшихся, перемазанных сажей, из-за нехватки места перемешанных не по рангам в одну плотную кучу, — кто-то, кажется бортинженер, вспомнил про непойманного аборигена.
Повздыхали в темноте кабины, оператор Цедриков, тот послал деда подальше, но один голос заметил:
— С этими геоморфами вообще трудно. Сейчас они люди, а через час — земля, глина, песок, вообще неизвестно что. И главное, в таком состоянии они могут прожить лет сто, если не все четыреста. Ты уже давно помер, а он встал себе — и дальше пахать.
Давыденко от этих слов чуть о потолок не ударился. Хорошо, уберегла теснота кабины, а то б наверняка подскочил.
— Что ж… что ж… — Он запнулся, не зная, что говорить дальше. От злости и от досады на этого чертого умника, который разглагольствовал в темноте.
— Что ж ты… — Он не видел кто, но догадывался. — Зоотехник, что же ты раньше молчал?
Давыденко вдохнул и выдохнул.
— Планета геоморфов. Надо же! А с виду такой приличный старик. С бородой. И вел себя мирно.
Лейтенант представил широкий генеральский лампас, в который скоро упрется его виноватый взгляд, и сказал тихо и уже безо всякой злости:
— Утюг. Без тока. Эх ты, зоотехник.
ДОРОГА к ЗВЕЗДАМ
Вступление
Раздел "Дорога к звездам" включает произведения современных российских фантастов, время от времени пишущих о космонавтике.
Это — именно современная фантастика. Вопросы, поднимаемые здесь, не могли столь прямо (зачастую резко) обсуждаться во времена Советского Союза с его вялой эссеистикой и цензурируемой публицистикой. О них дозволялось, да и то с оговорками, рассуждать только "столпам ракетостроения" и "отцам космонавтики". Но и они не могли скрыть свою тревогу по поводу опасностей, которые подстерегают человечество на пути к звездам.
Первая (и, может быть, самая главная) опасность — само человечество. Оно разрознено, оно не готово к масштабной экспансии, оно слишком поглощено своими заботами и конфликтами. Может получиться и так, что человечество исчерпает дешевые ресурсы, и тогда придется вообще отказаться от космонавтики — ведь способов выйти на орбиту не так уж много, а самые дешевые из них связаны с ракетами на химическом топливе.
Довольно необычный вариант космической экспансии описал Юлий Сергеевич Буркин в своем рассказе "Вон! К звездам" (2004). В мире пришли к власти мусульманские фундаменталисты, и в результате те, кто не хочет принять ислам или нарушает законы шариата, вынуждены отправиться в космос. Рассказ Буркина многопланов, но одна идея в нем сформулирована предельно конкретно: если современная цивилизация западного типа откажется от развития во имя призрачной стабильности, она проиграет более молодым и агрессивным народам, потеряет Землю и будет вытеснена на "тот свет" во всех смыслах.
Более спокойный, но от того не менее страшный рассказ Елены Владимировны Первушиной "Ты любишь джаз?" (2004) посвящен другому повороту обсуждаемой темы. Западная цивилизация не перевернулась — наоборот, она достигла определенного пика, после чего началось ее угасание. "Общество потребления", напуганное последствиями масштабной техногенной катастрофы (неуправляемое падение Международной космической станции), отказалось от пилотируемой космонавтики. Экономика стала экономной, но счастливых людей от этого не прибавилось. Есть ли у такой цивилизации будущее? Нет. Как нет будущего у нерожденных детей.
В повести Святослава Владимировича Логинова "Я не трогаю тебя" (1990) движущей силой экспансии стало перенаселение. Через век-другой, уверяет автор, люди будут жить так долго и хорошо, а рожать и растить детей будет так необременительно, что наша маленькая планета окажется переполнена, а биосфера уничтожена. Единственный выход — колонизировать другие миры. Однако выясняется, что земные формы жизни смертоносны для инопланетян. Остановит ли это колонизацию? Вряд ли. Во все времена люди думали только о собственных интересах.
Рассказ Александра Николаевича Громова "Секундант" (2000) посвящен другой тревожной теме. Можно не сомневаться, что колонизация других планет приведет к появлению новых людей, которых уже нельзя будет назвать землянами. Как будут относиться эти новые люди к Земле и землянам? Дружелюбно или враждебно? Захотят ли колонисты и их дети поддерживать контакты с Землей? И если не захотят, то есть ли смысл в такой экспансии? Ведь она ведется не только для того, чтобы получить доступ к необъятным ресурсам Вселенной, но и ради обогащения земной культуры, а такое обогащение возможно при наличии развитых контактов с колониями.
Повесть Геннадия Мартовича Прашкевича "Анграв-VI" (1992) посвящена одной из самых острых (хотя пока совсем неактуальных) проблем, связанных с грядущей космической экспансией. А что будет, если там, в глубинах Вселенной, мы встретим ЧУДО — явление, которое не имеет рационального объяснения? Не напугает ли оно человечество? А может, вера в чудо станет преобладающим мотивом, который подавит инстинкт самосохранения и станет угрозой для выживания и развития? Готовы ли мы принять чудеса, которые наверняка поджидают нас на других планетах? Или все-таки человечество еще недостаточно разумно для этого?
Можно придумывать ответы на странные и неактуальные вопросы — как делают фантасты. Но, забегая вперед, мы не должны забывать, что решения, которые будут принимать потомки, зависят и от нашего сегодняшнего выбора, ведь будущего не существует, пока мы его не создали.
Это — именно современная фантастика. Вопросы, поднимаемые здесь, не могли столь прямо (зачастую резко) обсуждаться во времена Советского Союза с его вялой эссеистикой и цензурируемой публицистикой. О них дозволялось, да и то с оговорками, рассуждать только "столпам ракетостроения" и "отцам космонавтики". Но и они не могли скрыть свою тревогу по поводу опасностей, которые подстерегают человечество на пути к звездам.
Первая (и, может быть, самая главная) опасность — само человечество. Оно разрознено, оно не готово к масштабной экспансии, оно слишком поглощено своими заботами и конфликтами. Может получиться и так, что человечество исчерпает дешевые ресурсы, и тогда придется вообще отказаться от космонавтики — ведь способов выйти на орбиту не так уж много, а самые дешевые из них связаны с ракетами на химическом топливе.
Довольно необычный вариант космической экспансии описал Юлий Сергеевич Буркин в своем рассказе "Вон! К звездам" (2004). В мире пришли к власти мусульманские фундаменталисты, и в результате те, кто не хочет принять ислам или нарушает законы шариата, вынуждены отправиться в космос. Рассказ Буркина многопланов, но одна идея в нем сформулирована предельно конкретно: если современная цивилизация западного типа откажется от развития во имя призрачной стабильности, она проиграет более молодым и агрессивным народам, потеряет Землю и будет вытеснена на "тот свет" во всех смыслах.
Более спокойный, но от того не менее страшный рассказ Елены Владимировны Первушиной "Ты любишь джаз?" (2004) посвящен другому повороту обсуждаемой темы. Западная цивилизация не перевернулась — наоборот, она достигла определенного пика, после чего началось ее угасание. "Общество потребления", напуганное последствиями масштабной техногенной катастрофы (неуправляемое падение Международной космической станции), отказалось от пилотируемой космонавтики. Экономика стала экономной, но счастливых людей от этого не прибавилось. Есть ли у такой цивилизации будущее? Нет. Как нет будущего у нерожденных детей.
В повести Святослава Владимировича Логинова "Я не трогаю тебя" (1990) движущей силой экспансии стало перенаселение. Через век-другой, уверяет автор, люди будут жить так долго и хорошо, а рожать и растить детей будет так необременительно, что наша маленькая планета окажется переполнена, а биосфера уничтожена. Единственный выход — колонизировать другие миры. Однако выясняется, что земные формы жизни смертоносны для инопланетян. Остановит ли это колонизацию? Вряд ли. Во все времена люди думали только о собственных интересах.
Рассказ Александра Николаевича Громова "Секундант" (2000) посвящен другой тревожной теме. Можно не сомневаться, что колонизация других планет приведет к появлению новых людей, которых уже нельзя будет назвать землянами. Как будут относиться эти новые люди к Земле и землянам? Дружелюбно или враждебно? Захотят ли колонисты и их дети поддерживать контакты с Землей? И если не захотят, то есть ли смысл в такой экспансии? Ведь она ведется не только для того, чтобы получить доступ к необъятным ресурсам Вселенной, но и ради обогащения земной культуры, а такое обогащение возможно при наличии развитых контактов с колониями.
Повесть Геннадия Мартовича Прашкевича "Анграв-VI" (1992) посвящена одной из самых острых (хотя пока совсем неактуальных) проблем, связанных с грядущей космической экспансией. А что будет, если там, в глубинах Вселенной, мы встретим ЧУДО — явление, которое не имеет рационального объяснения? Не напугает ли оно человечество? А может, вера в чудо станет преобладающим мотивом, который подавит инстинкт самосохранения и станет угрозой для выживания и развития? Готовы ли мы принять чудеса, которые наверняка поджидают нас на других планетах? Или все-таки человечество еще недостаточно разумно для этого?
Можно придумывать ответы на странные и неактуальные вопросы — как делают фантасты. Но, забегая вперед, мы не должны забывать, что решения, которые будут принимать потомки, зависят и от нашего сегодняшнего выбора, ведь будущего не существует, пока мы его не создали.
ЮЛИЙ БУРКИН
Вон! К звездам!
Юлий Буркин родился 29 марта 1960 года в Томске. Писатель, поэт, музыкант. После окончания филфака Томского государственного университета работал в местных периодических изданиях, занимается журналистикой и по сей день. Один из организаторов конвента фантастики “Урания” в Томске. Писательскую карьеру начал на 3-м курсе университета, написав небольшую повесть “Мир вдребезги”. Первый фантастический рассказ “Пятна грозы” был опубликован в журнале “Парус” (Минск) в 1988 году, первая книга — сборник “Бабочка и Василиск” — выпущена в 1994 году. Помимо “сольных” романов и сборников в соавторстве с Сергеем Лукьяненко написал трилогию “Остров Русь”, в соавторстве с Константином Фадеевым — “Осколки неба, или Подлинная история “Битлз””. Лауреат премии “Странник” за книгу “Цветы на вашем пепле”. Автор и исполнитель множества песен, вошедших в ряд выпущенных им альбомов в стиле “русский мелодический рок” — “Vanessa io” (1994), “Королева белых слоников” (1996), “New & Best” (1998) и “Метод” (2001).
Лай собак, кажется, стал чуть тише, сместившись влево.
— Конечно, не будут, — заверил я, точно зная, что вру. Пусть хотя бы ей не будет так страшно.
Но зря я старался: только я перевернулся с живота на спину, поудобнее устраиваясь на шпалах и мокром щебне между ними, как со стороны депо раздался треск очереди. Пронзительно звякнул металл о металл, и звук этот смешался со свистом, жужжанием и эхом.
— Валя, — тихо забормотала Сашка, подползая и уткнувшись холодным носом мне в ухо, — мы же ничего такого не делали, — я почувствовал, что она вот-вот сорвется, — мы же только целовались.
— Тсс, — прошептал я. — Мы, кажется, ушли. Давай замрем и полежим смирно.
В такую передрягу я попал впервые, но вел себя достойно и, наверное, гордился бы собой, если бы не было так жутко.
Сперва тявканье сдвигалось левее и левее, и все спокойнее становилось в моем ухе Сашкино дыхание, но потом собаки вдруг залаяли ближе, даже стали слышны голоса людей, и она задышала неровно, с еле слышным сопением. Дважды пальнули одиночными, видно приметив что-то подозрительное. Я напрягся, но звуки снова начали удаляться.
С лужей, точнее с дождем, нам повезло. Если б не он, собаки со следа не сбились бы… Учитывая, что мы бежали от самого парка, можно сказать, что мы совершили невероятное.
Одновременно с тем как отступал страх, все сильнее начинали угнетать холод и сырость. Но, видно, Сашка успокоилась раньше меня, потому что она вдруг прижалась ко мне плотнее, и ее рука полезла мне под рубашку, поползла по животу… Ого! Это новые игры. Я сразу забыл о дискомфорте.
— Валька, — зашептала она, — нас ведь сейчас чуть не убили. А если бы убили, тебя или меня, у нас бы никогда не было этого…
Где-то неподалеку, на нашем или на соседнем пути, застучал колесами локомотив.
— Ты хочешь сказать… Нам нужно сделать это? — Я почувствовал, что руки начинают дрожать снова, но уже не от холода и не от страха, скользя по ее мокрой холодной спине под свитером.
— Ага, — выдохнула она. — Пока не убили. Чтоб хоть было за что.
Глаза привыкли, я уже отлично видел ее в темноте, и мы стали целоваться, потихоньку расстегивая все, что расстегивалось. И мы так увлеклись этим, что перестали обращать внимание на звуки, пока локомотив, тормозя, не заскрипел почти над ухом, а потом несильно треснулся прямо о наш вагон. Тот, громыхая, покатился, мы снова замерли, но, пройдя метра два, он застыл, оставшись все-таки над нами.
Локомотив очень медленно придвинулся к нему и толкнул его еще раз, но теперь вагон только дрогнул. Совсем рядом послышались хруст щебня под чьими-то ногами, скрежет и стук… Стало ясно, что вагон прицепляют.
— Пойдем отсюда, — шепнула Сашка, торопливо застегивая джинсы.
Я понял, что она собирается лезть через рельсы, и покрепче ухватил ее за талию.
— Ты с ума сошла! Вагон в любой момент может поехать!
— И что, лежать тут и ждать?
— Конечно! Ты хочешь, чтобы тебя разрезало пополам?
— Можно отползти подальше от вагона по шпалам, а потом уже лезть через рельсы, — предложила она.
— Можно, — согласился я.
Но этого не понадобилось. Вагон дернулся и, ускоряясь, двинулся в противоположную прежней сторону. А мы, как дураки, остались лежать на шпалах под ярким светом висящего на столбе фонаря. Так сказать, на всеобщем обозрении. Слава богу, обозревать было некому.
— Давай не пойдем домой, — предложил я, когда мы, грязные как свиньи, выбрались обратно в жилой микрорайон. — Можно снова напороться.
Раздался низкий-низкий, на пороге слышимости гул, и чуть шевельнулась под ногами земля. В космос отправилась очередная партия добровольцев.
— А куда пойдем? — спросила она.
— К Виталию, — придумал я. — Он тут в двух шагах живет, я у него был один раз.
— Зачем? !
— Диктант переписывал.
— Нет, второй час все-таки. Неудобно.
— Удобно, неудобно!.. А от патруля бегать удобно?! — Я почувствовал, что начинаю злиться. Не на нее. Просто оттого, что нас обломал локомотив, и я так и остался девственником. Хотя звучит это и смешно. — Помнишь, как он нас учил: “добро должно быть с кулаками”, “красота спасет мир”, “лучше умереть стоя, чем жить на коленях”… Сами всё просрали, а теперь к нему неудобно!
— Он-то здесь при чем?
— Все они при чем!
— Перестань, Валенок.
— Да не “перестань”! — конкретно завелся я. — Я ему в глаза хочу посмотреть. Почему это мы должны лететь к этим чертовым звездам?! Как они могли подписать эту долбаную “Хартию”!
— Тебя никто не заставляет никуда лететь.
— Да?! А если я люблю тебя?!
— Тогда не кричи на меня.
Я даже остановился, стараясь взять себя в руки, потом сделал глубокий вздох и через силу улыбнуться.
— Извини, Мурка, — сказал я.
— Я все понимаю, — кивнула она.
— Он, конечно, ни в чем не виноват. Но давай все-таки пойдем к нему. Просто потому что так безопаснее. А мы стоим возле его подъезда.
— …Проходите, проходите, ребята. — Виталий Иванович сильно постарел за год, что я его не видел, но выглядел все-таки молодцом. Хотя, возможно, потому, что был одет в новенький спортивный костюм. — Какими судьбами в такой час? Что-то случилось? — спросил он, оглядывая нас. — За вами гнались?
— Да, патруль, — кивнул я, разуваясь.
— Можно, я сразу в ванную? — попросилась Шурка.
— Конечно, конечно, — засуетился Виталий. — Вот сюда, пожалуйста. Чистое полотенце висит на двери. Кстати, можно и одежду постирать.
— А ничего, что машинка шуметь будет?
— Нет, нет, ничего, я ведь один живу.
— А во что я потом оденусь?
— Там висит халат. Правда, он мужской.
— Тогда раздевайся, — сказала мне Сашка. — Тоже постираю.
— Комендантский час? — спросил меня Виталий, включая чайник, когда она заперлась в ванной. — Что же вы так неосторожно?
Я, оставшись в одних трусах, прошлепал за ним на кухню.
— Они нас еще до одиннадцати почикали, — возразил я. — Мы целовались. В парке.
Лицо у него стало таким, словно ему дали пощечину. Он опустился на стул.
Тут дверь ванной распахнулась и, шествуя павой, в коридоре возникла Сашка, задрапированная в шикарный японский халат.
— Как я? — спросила она.
— Супер! — отозвался я.
— Вы, Саша, восхитительны, — подтвердил Виталий, вымученно улыбнувшись.
— Тогда ждите меня, мужчины, — сказала она. — Я скоро буду.
И снова скрылась в ванной. И сейчас же там загудела стиральная машина. Почти как мезонный транспортно-пассажирский корабль “Свит Эппл-Эль”.
— Подонки, — сказал Виталий, имея в виду, конечно, милицейский патруль. — Бедные вы мои. Как же это все скверно. И ведь они — русские люди…
— Они тут ни при чем, — сказал я. — У них приказ.
— Мало ли что приказ. В войну таких называли полицаями, а партизаны их вешали. И потом, после войны, их искали, судили и расстреливали. Правда, я тогда еще не родился.
— Не надо путать, Виталий Иванович. Кстати, чайник кипит, можно заваривать. Полицаи переходили на сторону врага, а наша милиция служит нашему правительству. — Я помолчал, а потом отважился: — Я давно хотел спросить у вас: почему вы нас предали? Как вы могли подписать “Хартию”? Почему вы не воевали? Помните, вы мне подсунули Стругацких? Вы ведь хотели, чтобы мы выросли смелыми и добрыми, чтобы мы полетели на другие планеты, чтобы мы покоряли их. И вот мы улетаем… Но разве так это должно было быть?!
Стоя спиной ко мне, Виталий разлил чай в две чашки. Обернулся, поставил их на стол. Сел.
***
Они же не будут стрелять?! — задыхаясь, выкрикнула Сашка, ныряя за мной от света фонаря в темноту, под отцепленный вагон.Лай собак, кажется, стал чуть тише, сместившись влево.
— Конечно, не будут, — заверил я, точно зная, что вру. Пусть хотя бы ей не будет так страшно.
Но зря я старался: только я перевернулся с живота на спину, поудобнее устраиваясь на шпалах и мокром щебне между ними, как со стороны депо раздался треск очереди. Пронзительно звякнул металл о металл, и звук этот смешался со свистом, жужжанием и эхом.
— Валя, — тихо забормотала Сашка, подползая и уткнувшись холодным носом мне в ухо, — мы же ничего такого не делали, — я почувствовал, что она вот-вот сорвется, — мы же только целовались.
— Тсс, — прошептал я. — Мы, кажется, ушли. Давай замрем и полежим смирно.
В такую передрягу я попал впервые, но вел себя достойно и, наверное, гордился бы собой, если бы не было так жутко.
Сперва тявканье сдвигалось левее и левее, и все спокойнее становилось в моем ухе Сашкино дыхание, но потом собаки вдруг залаяли ближе, даже стали слышны голоса людей, и она задышала неровно, с еле слышным сопением. Дважды пальнули одиночными, видно приметив что-то подозрительное. Я напрягся, но звуки снова начали удаляться.
С лужей, точнее с дождем, нам повезло. Если б не он, собаки со следа не сбились бы… Учитывая, что мы бежали от самого парка, можно сказать, что мы совершили невероятное.
Одновременно с тем как отступал страх, все сильнее начинали угнетать холод и сырость. Но, видно, Сашка успокоилась раньше меня, потому что она вдруг прижалась ко мне плотнее, и ее рука полезла мне под рубашку, поползла по животу… Ого! Это новые игры. Я сразу забыл о дискомфорте.
— Валька, — зашептала она, — нас ведь сейчас чуть не убили. А если бы убили, тебя или меня, у нас бы никогда не было этого…
Где-то неподалеку, на нашем или на соседнем пути, застучал колесами локомотив.
— Ты хочешь сказать… Нам нужно сделать это? — Я почувствовал, что руки начинают дрожать снова, но уже не от холода и не от страха, скользя по ее мокрой холодной спине под свитером.
— Ага, — выдохнула она. — Пока не убили. Чтоб хоть было за что.
Глаза привыкли, я уже отлично видел ее в темноте, и мы стали целоваться, потихоньку расстегивая все, что расстегивалось. И мы так увлеклись этим, что перестали обращать внимание на звуки, пока локомотив, тормозя, не заскрипел почти над ухом, а потом несильно треснулся прямо о наш вагон. Тот, громыхая, покатился, мы снова замерли, но, пройдя метра два, он застыл, оставшись все-таки над нами.
Локомотив очень медленно придвинулся к нему и толкнул его еще раз, но теперь вагон только дрогнул. Совсем рядом послышались хруст щебня под чьими-то ногами, скрежет и стук… Стало ясно, что вагон прицепляют.
— Пойдем отсюда, — шепнула Сашка, торопливо застегивая джинсы.
Я понял, что она собирается лезть через рельсы, и покрепче ухватил ее за талию.
— Ты с ума сошла! Вагон в любой момент может поехать!
— И что, лежать тут и ждать?
— Конечно! Ты хочешь, чтобы тебя разрезало пополам?
— Можно отползти подальше от вагона по шпалам, а потом уже лезть через рельсы, — предложила она.
— Можно, — согласился я.
Но этого не понадобилось. Вагон дернулся и, ускоряясь, двинулся в противоположную прежней сторону. А мы, как дураки, остались лежать на шпалах под ярким светом висящего на столбе фонаря. Так сказать, на всеобщем обозрении. Слава богу, обозревать было некому.
— Давай не пойдем домой, — предложил я, когда мы, грязные как свиньи, выбрались обратно в жилой микрорайон. — Можно снова напороться.
Раздался низкий-низкий, на пороге слышимости гул, и чуть шевельнулась под ногами земля. В космос отправилась очередная партия добровольцев.
— А куда пойдем? — спросила она.
— К Виталию, — придумал я. — Он тут в двух шагах живет, я у него был один раз.
— Зачем? !
— Диктант переписывал.
— Нет, второй час все-таки. Неудобно.
— Удобно, неудобно!.. А от патруля бегать удобно?! — Я почувствовал, что начинаю злиться. Не на нее. Просто оттого, что нас обломал локомотив, и я так и остался девственником. Хотя звучит это и смешно. — Помнишь, как он нас учил: “добро должно быть с кулаками”, “красота спасет мир”, “лучше умереть стоя, чем жить на коленях”… Сами всё просрали, а теперь к нему неудобно!
— Он-то здесь при чем?
— Все они при чем!
— Перестань, Валенок.
— Да не “перестань”! — конкретно завелся я. — Я ему в глаза хочу посмотреть. Почему это мы должны лететь к этим чертовым звездам?! Как они могли подписать эту долбаную “Хартию”!
— Тебя никто не заставляет никуда лететь.
— Да?! А если я люблю тебя?!
— Тогда не кричи на меня.
Я даже остановился, стараясь взять себя в руки, потом сделал глубокий вздох и через силу улыбнуться.
— Извини, Мурка, — сказал я.
— Я все понимаю, — кивнула она.
— Он, конечно, ни в чем не виноват. Но давай все-таки пойдем к нему. Просто потому что так безопаснее. А мы стоим возле его подъезда.
— …Проходите, проходите, ребята. — Виталий Иванович сильно постарел за год, что я его не видел, но выглядел все-таки молодцом. Хотя, возможно, потому, что был одет в новенький спортивный костюм. — Какими судьбами в такой час? Что-то случилось? — спросил он, оглядывая нас. — За вами гнались?
— Да, патруль, — кивнул я, разуваясь.
— Можно, я сразу в ванную? — попросилась Шурка.
— Конечно, конечно, — засуетился Виталий. — Вот сюда, пожалуйста. Чистое полотенце висит на двери. Кстати, можно и одежду постирать.
— А ничего, что машинка шуметь будет?
— Нет, нет, ничего, я ведь один живу.
— А во что я потом оденусь?
— Там висит халат. Правда, он мужской.
— Тогда раздевайся, — сказала мне Сашка. — Тоже постираю.
— Комендантский час? — спросил меня Виталий, включая чайник, когда она заперлась в ванной. — Что же вы так неосторожно?
Я, оставшись в одних трусах, прошлепал за ним на кухню.
— Они нас еще до одиннадцати почикали, — возразил я. — Мы целовались. В парке.
Лицо у него стало таким, словно ему дали пощечину. Он опустился на стул.
Тут дверь ванной распахнулась и, шествуя павой, в коридоре возникла Сашка, задрапированная в шикарный японский халат.
— Как я? — спросила она.
— Супер! — отозвался я.
— Вы, Саша, восхитительны, — подтвердил Виталий, вымученно улыбнувшись.
— Тогда ждите меня, мужчины, — сказала она. — Я скоро буду.
И снова скрылась в ванной. И сейчас же там загудела стиральная машина. Почти как мезонный транспортно-пассажирский корабль “Свит Эппл-Эль”.
— Подонки, — сказал Виталий, имея в виду, конечно, милицейский патруль. — Бедные вы мои. Как же это все скверно. И ведь они — русские люди…
— Они тут ни при чем, — сказал я. — У них приказ.
— Мало ли что приказ. В войну таких называли полицаями, а партизаны их вешали. И потом, после войны, их искали, судили и расстреливали. Правда, я тогда еще не родился.
— Не надо путать, Виталий Иванович. Кстати, чайник кипит, можно заваривать. Полицаи переходили на сторону врага, а наша милиция служит нашему правительству. — Я помолчал, а потом отважился: — Я давно хотел спросить у вас: почему вы нас предали? Как вы могли подписать “Хартию”? Почему вы не воевали? Помните, вы мне подсунули Стругацких? Вы ведь хотели, чтобы мы выросли смелыми и добрыми, чтобы мы полетели на другие планеты, чтобы мы покоряли их. И вот мы улетаем… Но разве так это должно было быть?!
Стоя спиной ко мне, Виталий разлил чай в две чашки. Обернулся, поставил их на стол. Сел.