Петров Александр. Свет обратной стороны звезд

   Там кипела жизнь, а тут было тихо и безлюдно. Широкая галерея пустовала. Шаги раздавались неестественно громко, эхо заставляло приглушать голос.
   — Было бы за что, — заметила Яна. — С моими желаниями он не считается. Я сначала думала, что он в меня влюблен, даже подумывала предложить ему себя, чтобы он успокоился. Но, увы, все оказалось гораздо хуже… Добрый дядя Даня, видимо, не хочет заниматься этим ни с кем, кроме своей жены. Однако он заботливо подсовывает мне кавалеров, в надежде осеменить, и посмотреть, какую неведомую зверушку вырожу.
   — Странно это… — сказал историк, прилагая все усилия, чтобы не сболтнуть лишнего.
   — А он тебе разве не говорил? — невинным тоном поинтересовалась девушка. Она остановила его, взяла за руки.
   — Нет, — несколько рассеяно ответил Максим.
   — Врешь ведь, Макс.
   Амазонка прижалась к нему грудью, с улыбкой заглядывая мужчине в глаза.
   — Правда, не знаю, о чем ты.
   — Молодец, — сказала девушка. — Это у тебя что — профессиональное?
   — Ей Богу, не понимаю.
   — Ладно, — сказала Яна. — Если тебя выгонят из ВИИРа, перебирайся к нам, будешь помогать мне, за зверями ухаживать и мантру им читать.
   — Спасибо, я подумаю, — ответил Максим.
   — Соглашайся, — уже почти серьезно предложила ему девушка. — Мы с тобой чем-то похожи. Оба мы ненормальные, не от мира сего, и только у нас, получается, читать эту абракадабру так, чтобы она действовала на животных.
   — Неужели? — искренне удивился Максим.
   — Увы.
   — Хочешь, я по вечерам буду приезжать? — сам того от себя не ожидая, спросил Максим.
   — Приезжай. Но только читать мантру, — серьезно сказал девушка. — А к тому, о чем ты подумал, мы вернемся через год — полтора.
   И еще… Хочу, чтобы ты об этом знал. Я просто маленький эксперимент императора, еще одна надежда загнивающей империи. Так что ты, немного подождешь, успеется выполнить общественно полезное дело…
   — Зачем ты так об этом говоришь? — удивленно-обижено поинтересовался Максим.
   Он отвернулся от девушки, глядя на пылающий горизонт.
   — Я не умею любить, — сказала амазонка. — Я не чувствую привязанности ни к кому, кроме больших, пушистых полосатых зверей живущих при дворе. Император сделал меня такой, когда дал мне то, что я имею.
   Теперь он ждет, какой практический результат будет из этого. Бессмертные существа, неспособные в случае необходимости размножаться, — это нонсенс. А больше всего, доброго Даню интересует, передается ли способность к вечной жизни по наследству.
   Наш император имеет так мало настоящих сторонников, что с удовольствием завел бы расу, преданную на генетическом уровне его джиханскому величеству.
   Так что мне вменено в обязанность, найти подходящего кавалера, позволить поставить себе маленькую противную клизму. А затем дать мерзкому червячку внутри меня превратиться в противную, беспомощную, орущую обезьяну, — самую большую обузу из тех, что может взвалить на себя женщина.
   Яна стала рядом, глядя на колдовской, вечный закат.
   — Я никогда раньше не слышал, чтобы женщина такое говорила, — качая головой, словно пытаясь не дать словам амазонки войти себе в уши, сказал Максим.
   Помимо своей воли он почувствовал, какая обида и боль исходят от девушки.
   — Я ценю, что в свои 455 лет без всяких усилий выгляжу шестнадцатилетней девочкой. Ценю, что могу делать то, что ты, мой миленький даже представить себе не в состоянии. Я радуюсь тому, что чем дальше, — тем совершенней я становлюсь.
   Но, черт возьми, временами я чувствую себя жестоко, подло обокраденной. В такие моменты особенно… Когда понимаешь, что даже все мое кокетство и непосредственность — идущая от головы, хорошо отрепетированная постановка.
   — Зачем ты мне об этом сказала? — чувствуя, как обрушивается что-то внутри, спросил историк.
   — Ты сумел задеть что-то внутри, а значит, сделал больно. Но не расстраивайся, это ненадолго. Извини, что вообще заговорила об этом. Не тешь себя напрасно надеждой. Но ты, пожалуй, лучший из всех, кого предложил мне император.
   Девушка легонько дотронулась своими губами до щеки историка, потом замерла, положив голову ему на плечо.
   Максиму пришлось вспомнить, что он был профессиональным психологом и не должен обижаться на больных.
   — Пойдем уже куда-нибудь, — предложил он, и девушка с готовностью подчинилась.
   Они, не говоря ни слова, бесцельно побрели по коридору к подъемнику, чтобы забраться на этаж выше.
   Максим периодически чувствовал на себе виноватое внимание Яны.
   — Знаешь, давай не будем тусоваться среди гостей, — вдруг предложила амазонка. — Лучше вернемся в верхний коридор и послушаем, как император развлекает своих подружек.
   — Давай, — согласился Максим.
   Ему подумалось, что брести в виде памятника мировой скорби мимо празднующего праздник жизни народа выглядело бы нелепой просьбой о помощи, обращенной к тем, кому принципиально нет до него никакого дела.
   Они опять полезли в трубу тоннеля. На этот раз у Максима уже не кружилась голова от прикосновения к телу девушки.
   Яна, казалось, была огорчена переменой к ней своего нового знакомого. Она выглядела задумчивой и печальной. Величко вдруг ощутил, что все его навыки профессионального психолога в этом случае просто непригодны — красивая, сексуально привлекательная девушка, по — сути, не была человеком, всего лишь плодом генетических и психоволновых манипуляций с рожденным женщиной существом.
   Какое-то время эта мысли преследовали историка, ставя заборы вокруг очевидной привлекательности амазонки, пока Максим не сообразил, что дело здесь совсем не в Яне.
   Пока в историке кипела жестокая внутренняя битва с раздражением и досадой, девушка тихонько открыла дверь и уселась на узенькой площадке без перил, беззаботно свесив ноги над двадцатиметровой бездной.
   Амазонка знаком пригласила Максима присаживаться. Историк, совершенно забыв, как он боится высоты, устроился рядом.
   Величко было все равно. Его разум активно боролся со злобой, гася поднимающийся от глубин существа негатив. Эта война закончилась тем, что историк вынужден был признать, что ничего умного в его построениях, уличающих и обвиняющих «джиханскую сучку», нет — тут все дело в умело уязвленном чувстве собственной значимости.
   Уязвленном в той сфере, где каждый, даже самый плюгавенький мужичонка втайне считает себя первым, лучшим, достойнейшим.
   Поразмышляв еще немного, Максим понял, что со стороны девушки это была просто демонстрация какого-то беспросветного отчаяния, совершенная не с целью обидеть его лично, а получить сочувствие и понимание.
   Пока эти мысли пробились в замутненный эмоциями мозг бывшего психолога, он как автомат уселся рядом с Яной на жердочке над бездной, механически взял у девушки из пачки сигарету, затянулся пару раз.
   Понимание того, что он не курит, тем более не курит марихуану или что там, у ненормальной амазонки было набито в сигареты вместо ганджубаса, как опасно он сидит, и что сейчас ему будет плохо, пришли вместе с раздирающим кашлем, который стал его колотить.
   Эти звуки привлекли внимание сидящих внизу, где джихан неторопливо, под шашлычок из молодого барашка и красное вино из личного погребка, беседовал с Ириной и Рогнедой. Императрица успела переодеться в какую-то растянутую, линялую майку и шорты до колена, а Ирина оставалась в своем минимальном одеянии.
   Бывшая журналистка сидела, эффектно положив ногу на ногу. Временами она поднимала руки к голове, поправляя волосы, демонстрируя почти голую грудь и слепя мужчину своими бездонными зелеными глазами.
   Император с улыбкой, скрывающей неподдельный интерес, разглядывал прелести своей гостьи.
   Услышав сдавленные звуки, Концепольский поднял голову и сделал приглашающий жест. Уже по одному движению руки было видно, что император изрядно пьян. Его собеседницы тоже были навеселе: лица раскраснелись, глаза блестели, голоса были резкими, с характерными нетрезвыми интонациями.
   — Яна, ты куда смотришь, — прокричал император, оценив ситуацию. — Не видишь разве, что он сейчас упадет.
   — Пьяный придурок, — тихо сказала девушка.
   Она взяла Максима за руку. Опора ушла из-под пятой точки историка. Сначала Максиму показалось, что это плод отравленного наркотиком восприятия, но потом, по изменению перспективы, историк понял, да, точно, он медленно планирует вниз.
   Вернее, планирует девушка, а он придерживается такой траектории лишь потому, что Яна держит его руку. Но не оттого, что амазонка неимоверно сильна. Просто из руки девушки исходит та же сила, кто не дает упасть ей самой. От страха Максим даже перестал кашлять.
   Амазонка плавно опустила его на твердую поверхность. Историк на остатках моторных рефлексов сделал несколько шагов к ближайшему креслу, тяжело плюхнулся, запрокинув голову назад и закрывая глаза. Но даже с закрытыми глазами Максим чувствовал, как мир вращается вокруг него.
   — Готовченко, — произнес император.
   — Что с ним? — встревожилась Ирина.
   По голосу чувствовалось, что она обеспокоена, но не настолько, чтобы встать и заниматься своим обкурившимся приятелем на глазах у джихана, которому она строила глазки на протяжении всей беседы, и которого считала почти завоеванным.
   — Давайте уложим его, чтобы он не задохнулся, — предложил Даниил. — Рыся, давай.
   Максиму не пришлось долго ломать голову, кого джихан называет «Рысей». Яна подхватила его с одной стороны, император с другой. Они отволокли Максима к куче барахла, и положили его на пляжный лежак.
   — Живой? — тормоша потерявшего форму историка, спросил Концепольский.
   — Да, — еле слышно, не открывая глаз, ответил Максим.
   — Хорошо, — сказал император. — Полежи, подыши глубоко. Минут через пятнадцать оклемаешься.
   Максим лишь кивнул в ответ.
   Он провалился в тяжелое забытье, балансируя оцепенелым сознанием на грани сна, красочной, бликующей неземными цветами галлюцинации, продолжая держаться сильно разогнанным, отравленным наркотиком мозгом за реальность.
   — Ты что, обалдела? — вполголоса спросил император девушку. — Хочешь отравить мужика?
   — Я как-то не подумала, — растеряно сказала девушка. — Он так уверено взял сигарету.
   — Не забывай, Яна, что те убойные психоделики, которые ты заряжаешь в свои самокрутки, слона с ног собьют.
   — Кто виноват, что на меня ничего другое не действует, — еле слышно произнесла девушка и добавила: — Хорошо, я буду осторожней.
   — Надеюсь, — сказал Концепольский.
   За этим разговором они вернулись на место.
   — Нет, ты видела? — обратился император к Ирине, довольный тем, что у него есть слушатель, новичок, для которого чудеса Дома Вечности в диковинку. — Аки птица. И воде, как посуху. А я так не умею. Все, что у меня получается — это вот…
   Даниил издал кряхтящий звук, точно поднимал тяжесть, причем совершенно точно угадывалось, что он просто дурачится, и повис в воздухе, подогнув под себя ноги.
   Ирина удивленно-восторженно взвизгнула.
   — Как ты это делаешь, Даниил Андреевич? — старательно выпевая свои сильным, глубоким голосом, каждую нотку в партии безудержного восхищения, спросила бывшая подруга Толика.
   — Это еще что, — сказал джихан. — Рыся, однажды спрыгнула с башни, прямо в толпу нападающих. Ты не поверишь…
   — И что из этого получилось? — сладко пропела Ирина.
   — А вот как раньше показывали взрыв бомбы, так и здесь, — весьма довольный успехами своей любимицы, ответил император. — Всех разметало, только отрубленные руки и головы полетели.
   — Подумать только, — ненатурально восхитилась Ирина.
   — Даня, ты еще скажи, что все мясо мы потом собрали и пустили на шашлыки, — сказала Яна.
   — И сейчас человечинкой балуемся, — вставила императрица.
   — А… — растеряно пролепетала Ирина.
   Ее лицо исказилось и она, борясь с рвотными позывами, побежала к подъемнику, отчаянно стуча каблуками.
   — Не забудь, выход по карточке, — напутствовала ее Яна, что скорее прозвучало как: «Пошла вон, дура».
   Снизу раздались звуки, сопровождающие опорожнение желудка через верх. Потом неритмичные, цокающие звуки шпилек на босоножках помойной тетки затихли в отдалении.
   Император переглянулся со своими женщинами и расхохотался. Его веселье передалось Гане и Яне. Троица смеялась долго, временами останавливаясь и снова закатываясь, смеялись до боли в животе, исходя слезами.
   — Ну, все, ну все, хватит, — произнес джихан, уговаривая скорее самого себя, чем, предлагая это сделать своим спутницам.
   — Да уж, — сказала императрица. — Давно я так не веселилась.
   — Хреново жить человеку без чувства юмора, — подвел итог Концепольский. — Яночка, а ты не могла бы еще раз сходить в подвальчик за бутылочкой?
   — Хорошо, — без тени неудовольствия согласилась девушка.
   Она встала и спокойно прыгнула вниз.
   — Нет, это просто невозможно, — раздраженно сказал император. — Для чего подъемник нужен?
   — Не придирайся, — осадила его Рогнеда. — Не нравится, — так сходил бы сам.
   — Что это с ней сегодня? — спросил джихан. — Она ведь никогда раньше не пыталась убить кандидата в кавалеры.
   — Ты думаешь, она пыталась убить? — возразила ему императрица. — Скорее просто попытка отбить память. Что-то она ему не то сказала…
   — Вот бы узнать что…
   — Не трогай пока бедную девочку, — попросила Рогнеда. — Я вообще поражаюсь, как ты мог уговорить Анну проделать такое со своим нерожденным ребенком. Мне временами так жалко ее. Это же надо было додуматься…
   — Зато она по-настоящему бессмертна, — возразил император. — Ты, моя милая, была бы такой же, если бы читала мантру по физиологической потребности для полного восстановления тела.
   — В каком смысле? — поинтересовалась Ганя.
   — Кой-какие рецепторы в мозгу бы заблокировались… Которые на эстрогены реагируют.
   — Тогда, милый мой, ты бы со мной только здоровался, — пожав плечами, ответила императрица.
   — Для того ты и носишь эту штуку, — Даниил дотронулся до медальона на груди жены.
   Его руки пошли дальше.
   — Не надо, Даня, — попросила Рогнеда. — Нас слышат.
   — Хорошо, подождем. Но берегись, девчонка… — тоном театрального злодея пообещал Концепольский.
   — Не раньше, чем зайдет Солнце, — в тон ему ответила императрица.
   — Сейчас сделаем, — отреагировал император.
   Он пошарил в кармане, нашел пульт автопилота и нажал несколько кнопок.
   — Правильно, — согласись Рогнеда. — Гости просто обалдели от нескончаемого заката.
   — А ты? — уже серьезно спросил император.
   — О чем ты? — попыталась увернуться Ганя.
   — О том… Слишком много в последнее время мы ссоримся. Ты слишком много времени проводишь со своими прилипалами. Ну, там, своими амазонками из ультра… Подумать только: — «Назад, к природе». И этими гнусными демагогами — Андреем — Пастушонком, Мишей и им подобными. Вот уж кто действительно нуждается в визите спецкоманды Теневого Корпуса.
   — Они мои друзья, — возразила императрица. — С ними я отдыхаю от того фашизма, который ты устроил.
   — Фашизма? — искренне удивился джихан.
   — Даня… То государство, которое ты создал…
   — Нет никакого государства, — перебил ее император. — Под землей автоматы клепают товары и продукты, которые народ достает из люков распределительной сети. Народ — это куча людей, которые ничего не умеют, кроме как заказывать блага цивилизации по Интернету. Оплачивается все это реально несуществующими кредитами, которые большинство получают за то, что с 11 до 15 в будние дни бездельничает на рабочем месте.
   Есть несколько человек, которые следят за установленным порядком распределения. Есть наполовину роботизированная армия, которая готова дать отпор тем, кто готов оспорить такой способ дележа полностью халявного продукта.
   В последнее время, возможность существования таковых все больше и больше кажется скорее гипотетической, чем реальной. Пахать — это им не мечты о том, как джихана укокошить. Пахать — уметь надо.
   Есть подчиненный лично мне Корпус Тени, который состоит из накачанных энергией мантры до полной потери всяких желаний существ, вычисляющий при помощи мыслепрослушивания тайных врагов и просто портящих ноосферу своими эмоциями людей. Нет никакого государства.
   — И все равно это государство, — возразила императрица.
   — Ну, Бог с тобой, государство, — согласился джихан. — Только если раньше правителям от народа что-то надо, то сейчас все наоборот. Даже низший имущественный класс снабжается так, что из горла лезет.
   — Хороший правитель ослабляет волю и укрепляет кости, — процитировала Ганя. — Я тоже читала. Вот именно это и нужно тебе от людей. Чтобы жили тихо и умерли, не оставив роду — племени.
   — Нет, чтобы все имели возможность понять себя и развить свои способности, — возразил император. — Тебя не удивляет хотя бы тот факт, за последнюю тысячу лет скорость восприятия повысилась, по меньшей мере, в 5 раз?
   — Кто стал счастливее от приобретенных сверхспособностей и понимания иллюзорности всего, что окружает? — горько сказала Ганя. — Ты знаешь, отбросив всю идущую от лукавого мишуру, можно сказать, что просто боишься сыграть в ящик, чтобы не лишиться такой комфортной иллюзии, которой ты окружил себя.
   — Упрощенно и грубо, — ответил император. — Ты ведь не думаешь так сама.
   — Зато так считают многие.
   — Какое мне дело до того, что обо мне думают, — досадливо отмахнулся император.
   — А до Анны, Вероники, Татьяны, Николь и многих других, которые умерли, защищая твое величество от заговорщиков, которых не удержали хваленые системы безопасности Дома Вечности?
   — Ты меня и этим попрекнешь? — зло спросил император.
   — Нет, — ответила девушка. — Это было их судьбой. Но ты лишил предначертанных им судеб десятки поколений людей. Для них осталось выразить свое предназначение лишь самым позорным способом — через бесплодные метания, больничную койку или скорую и безвременную смерть от пустоглазых зомби со шлемами на головах.
   — Кто им мешал заниматься любимым делом, наукой, собой, наконец? — поинтересовался джихан.
   — Во все времена в обществе были те, кто вел за собой других…
   — Нет никакого общества, — возразил джихан. — Есть кучка практически невзаимодействующих людей, не имеющих никакой общей цели, ничего, что бы объединяло, кроме умения вынимать из приемных бункеров шмотки и жрачку. А значит, не нужны и те, кто действует от имени сверхчеловеческой общности, сиречь общества.
   — Но это же ужасно. Тысячи поколений людей учились жить вместе, учитывать желания и интересы друг друга, невообразимо долгое время умение подчинять других, использовать убеждения и желания было залогом успеха.
   Напряженно работал интеллект, свободно текли эмоции, люди жили, страдая и радуясь, получая то, за чем пришли на грешную землю. Общество выработало этические, моральные нормы, законы, дипломатию, ораторское искусство, да много чего, — императрица с досадой покачала головой. — А теперь что, отбросить?
   — Да, — просто согласился джихан. — И не потому, что я такой садист, устроивший преисподнюю для энергичных, страстных носителей устремлений прошлой эпохи и рай для неприспособленных дурачков всех мастей, бывших тихих пьяниц и городских сумасшедших. Просто мантра такая капризная штука. Она в обуреваемой страстями толпе не работает…
   — Ты боишься умереть? — поинтересовалась Ганя.
   — Нет, просто я сделал то, к чему стремились сотни поколений людей.
   — Верится с трудом, — ответила Ганя.
   — Во все времена, мечтали о царствии небесном. Вот я и сделал так, что царствие небесное пришло в каждый дом.
   Мир светлых, легких снов и простой, ничем не замутненной жизни, похожей на сон.
   Мир запредельной мудрости и исполнения желаний. Хотели — получите.
   А меня, мягко говоря, за это не любят.
   Одни отдают должное за то, как все организовано и не видят во мне никакого толка, будто бы все и вправду происходит само собой.
   Другие просто ненавидят из-за того, что я смог внушить всем бессмысленность и позорность страстей, связанных с удовлетворением потребностей низкой психики в плотном мире. И подкрепить весьма занятной приспособой…
   Император с усмешкой поднял руки к голове, изображая шлем.
   — Милый, — ну скажи мне, пожалуйста, попросила императрица с максимальной убедительностью, на которую была способна. — Отчего нельзя, таким как Толик, дать хоть какое- нибудь занятие? Как мне жалко их всех, желающих послужить, быть нужными, а в оплату желающих получать всего лишь небольшое подтверждение своей значимости. Они пошли бы в огонь и в воду за тебя, император.
   — Ей Богу, это тот случай, когда лучше с умным потерять, чем с дураком найти, — сказал Концепольский.
   — Ты не ответил мне Данька.
   — Вода снесет всю плотину, найдя самую тоненькую щелочку. Не может быть стабильного промежутка между полярными состояниями.
   — Но есть искусство балансировки, — возразила императрица.
   — Результат не гарантирован, всегда можно потерять равновесие и сломать себе шею. Я, признаться, несколько смухлевал, когда закладывал фундамент нашего государства, максимально облегчив себе задачу.
   Экономики нет, политики нет, идеологии и демагогии нет, психологии нет. Есть мантра — путь и награда.
   Есть читающие ее, всем довольные, спокойные и радостные существа.
   И есть широкая дорога духовного совершенствования, приобретения запредельных способностей и небесной мудрости.
   — Скажи, что ты просто боишься даже тени неудачи.
   — Нет. Больше всего я боюсь потерять тебя, девочка моя, — ответил джихан, глядя на диск Солнца, который, наконец, коснулся линии горизонта. — Помнишь, о чем мы мечтали перед рассветом в холодном лесу, наполненном разыскивающими нас ратниками суздальского князя?
   Мы сидели спина к спине, потому, что опасность могла прийти с любой стороны, и вглядывались в молочно-белый туман.
   Наши автоматы, готовые в любое мгновение огрызнуться огнем, лежали у нас на коленях, а мысли были далеко, в чистом мире без горя и слез.
   Ганя подошла к Концепольскому, положила ему руки на плечи. Девушка долго смотрела ему в глаза, пытаясь понять, издевается или говорит серьезно этот человек.
   — Знаешь, оказывается, есть еще один способ быть бессмертным, — наконец, сказала она, мягким задушевным тоном, будто пытаясь утешить или уговаривая. — Я сама об этом недавно узнала. Он позволяет примирить желающих все новых и новых ощущений эмоционалей и твое стремление видеть, как растут и уходят в песок города, потребность нести в своей голове тысячелетнюю мудрость, сочетая ее с удовольствиями смертной жизни.
   — Продолжай, — взволновано попросил Ганю джихан.
   — Не нужна никакая мантра. Если взять избыток жизненной силы пассионарного эмоционаля…
   — Но это же грязь, — удивился император. — Жрать, совокупляться, давить — вот что захочется от такого угощения.
   — Это легко преобразуется в силу и мудрость, — так же мягко ответила девушка. — Нам не нужно будет стоять на пути потока, перегораживая реку жизни, чтобы можно бы существовать, опираясь на хрупкую конструкцию из 12 слов. Миллиарды существ дадут нам вечную жизнь, в обмен на позволение получать то, к чему они так стремятся.
   — Иными словами кучка мудрых бессмертных и море погрязших в сансаре примитивных существ? — удивленно спросил император.
   — Если хочешь, да — ответила императрица.
   — Ну и кто из нас фашист? — откровенно веселясь, спросил джихан.
   Он сбросил ее руки с плеч, остро просверливая Рогнеду насквозь своими зрачками.
   — Даня… — горько сказала девушка. — А я поверила тебе… Быстро ты пробежал эту дорожку… От «Белого Тигра» до «Серебряного Ворона».
   … Федор от удивления выпустил книгу, и она упала ему на колени. Перед глазами стали быстро проноситься страшные картинки бесконечной эпохи войн:
   толчея сражений, тяжелые корабли упорно бомбардирующие друг друга на параллельных курсах, вспышки попаданий и ослепительные взрывы полного распада;
   абордажные команды на броне чужих звездолетов, косимые очередями пушек;
   штурмовики и транспорты с десантом над горящими городами;
   экипажи скаутов, дорого продающие свои жизни в отчаянных, неравных схватках с тяжелыми крейсерами;
   молодые девочки-медсестры, раздающие таблетки для эвтаназии;
   раскромсанные трупы на палубах санитарных кораблей.
   Как кульминация перед глазами возникли вечные льды Амальгамы и взрыв «Эстреко» над Гало, завалы из горелых трупов и страшное, похожее на чудовищную пытку существование уцелевших.
   «Вот откуда ноги растут», — подумал Федор. — «Вот где истоки этой бесконечной кровавой корриды. А за все это расплачиваются такие же простые люди как он, участники и жертвы чудовищно алогичного процесса».
   Мысль о том, что его смерть нужна кому-то, чтобы не только вкусно жрать, сладко спать, но и просто, чтобы жить его смертью показалась просто невыносимой для пакадура.
   Федор почувствовал, насколько ему стали ненавистны гладкая, ладная, благостная княжна Александра и ее подельники из клана бессмертных.
   Конечников вдруг понял и простил свою смерть и гибель любимой женщины в прошлом одинокому, ненавидимому всеми человеку, заклейменному неблагодарными современниками позорной кличкой «Проклятый», единственному, который сдерживал весь ужас последующих эпох, жесткими, но такими необходимыми мерами, казавшимися в спокойные, почти райские времена, верхом жестокости.