Петухов Юрий. Вторжение из ада (Звездная месть - 4)

   Прозрачные черви. Воплощения. Пристанище! Нет, они сейчас смотрят в шар, но они ничего не понимают! И он не сможет им ничего объяснить.
   - Какая мерзость! - прошептала Светлана. Ее надо срочно вывозить с Земли, подумал Иван, иначе будет плохо, очень плохо, она близка к срыву. Но ведь упрямая, страшно упрямая, попробуй сладь с ней. Земля часть Пристанища! Так не было, врал Авварон. Но так стало. Тяжесть гнула, давила Ивана. Он смотрел в горящие красной ненавистью глазенки и видел тот смертный, потусторонний мир, из которого еле выбрался. Пристанище. Полигон!
   Доигрались, проклятые выродки! Но сам Полигон-Пристанище лишь тень кувшинки на черном непроницаемом зеркале исполинского бездонного болота. Имя тому болоту - преисподняя. Да, они еще не понимают до конца, что произошло. Это конец... Нет! Нет!! Иван большим усилием отогнал мрачные мысли, он не имеет права так думать, он воин, он православный, для него уныние и отчаяние тяжкий грех, самый тяжкий изо всех! Кого Господь любит, того и испытывает.
   Это лишь очередное испытание, которое надо выдержать. Надо устоять! И он не имеет права бежать с Земли. Другие имеют. А он нет!
   Иван снова перевел взгляд на экраны. На Красной площади жгли из лучеметов нечисть. Но она лезла и лезла. Прямо на брусчатке лежал раненный в разодранном скафе, его будто вспороли изнутри. Раненный стонал, пытался встать. И некому было помочь, цепи смешались, все перепуталось... но никто и не думал бежать. Ребята дрались насмерть, до последнего, изнемогая, переходя в рукопашную. Нет, он не имел права бросать их. Ни живых, ни мертвых. Если это конец, значит, он умрет с ними, значит, это будет и его конец. А Светлану - на флагман!
   - Глеб, - обратился Иван к Сизову, - не надо медлить, ты помнишь мою просьбу?! - Он скосил глаза на жену.
   Тот отвернулся. В кабинет ворвались трое из его корпуса, вызванные по беззвучной внутренней связи. Они подскочили к растерявшейся Светлане, подхватили на руки.
   - Нет! - закричала она в лицо Ивану. - Ты не смеешь! Ты не смеешь!!!
   - Смею, - ответил Иван тихо. - И не хорони меня раньше времени. Ну все, Света, пора, до встречи! - Потом встал, сказал резче, ни на кого не глядя: - Все свободны!
   Кешу он придержал за руку. Тот провожал взглядом альфовцев, несущих будто оцепеневшую женщину в сером комбинезоне и виновато улыбался, как мог улыбаться только он. Кеше надоело сигать через "барьеры", он устал, выдохся. Ему хотелось выйти на площадь и бить, крушить, рвать зубами, топтать, убивать, пока есть силы, пока не остыла кровь. Сдохнуть - так с музыкой! Вот только жаль бедолагу Хара, без него он пропадет, совсем пропадет в этом жестоком мире. Но Хара тоже увели, его будут, видишь ли, исследовать и изучать! Поздно. Иннокентий Булыгин, ветеран аранайской войны и беглый каторжник-рецидивист, припомнил вызолоченную адмиральскую каюту, тяжело вздохнул - только, понимаешь, начали в три этапа выполнять задуманное, только разохотились с усатым и важным стариком-адмиралом, а его снова выдернули, отозвали... все Иван! Ну, да Ивану виднее! А ему, стало быть, пришла пора Богу душу отдавать. Так и не повидав родных местечек, земелюшки родимой. Ну ничего, Господь простит, он мудрый и жалостливый.
   Кеша вздохнул совсем горестно и побрел вслед за Верховным.
   В комнате отдыха стоял полумрак. Перед опустошенным и потому выглядевшим странно аквариумом сидел Дил Бронкс. Он зажал голову ладонями и мерно покачивался, в такт какой-то неслышной, внутренней музыке. На Кешу Дил даже не взглянул. Он думал сейчас о Тае-ке- она в безопасности, на Дубль-Биге. Но все равно было как-то тревожно. Цая так и не выручили. Все парни, с которыми начинали, сгинули. На Земле сущий ад. Плохо!
   Иван поставил стеклянный шар с червем на столик у стены. Сам подошел к окну, отдернул тяжелые шторы - башни величавыми стражами охраняли Кремль. В соборах служили службу, спокойно и размеренно, будто и не творилось ничего ужасного. Пастыри просили за свою паству, уничтожаемую нечистью, просили перед Святыми Ликами. Но, видно, велики были грехи рода человеческого...
   или молитвы их не долетали до Создателя. Иван задернул штору. Присел на диван рядом с Кешей.
   Тот мрачно изрек, глядя в пол:
   - Видел бы все это старина Гут, придушил бы нас собственными руками!
   - Причем здесь мы? - не понял Иван.
   - Притом, - коротко ответил Кеша.
   - Притом, притом! - эхом повторил Дил Бронкс. И добавил: - Я бы и сам себя придушил с удовольствием.
   - Ну хватит сопли распускать! - сорвался Иван. - Что делать будем?!
   Дил поглядел на него большими и грустными глазами.
   - Совета спрашиваешь?
   - Спрашиваю.
   - Ты же такой умный, Иван, ты ж наперед все знаешь, все растолковать можешь. Вот сам и скажи.
   - Скажи, - повторил на этот раз Кеша. - Сам скажи.
   - Веселый у нас разговор получается!
   Иван встал, подошел к стеклянному шару. Червь смотрел прямо на него, глаза в глаза. Он уже не дергался, сообразив, что силовые поля крепче стальных цепей. Сколько таких червей просочилось сквозь незримые щели на Землю?! Иван знал, ответа не будет.
   Разговора не получалось - никакого, ни веселого, ни грустного. Они начинали это нелегкое дело вместе. Остальных растеряли. Теперь теряли и саму Землю. Иван гнал прочь простое и чудовищное решение. Он не собирался говорить о нем вслух.
   Но сказал Дил Бронкс. Он будто проснулся, глаза ожили.
   - Надо всем уходить! Туда! - Дил указал пальцем вверх. - Землю придется уничтожить, выбросить в другое измерение, экзотом! Иного выхода нет!
   Иван закачал головой.
   - И не будет! - настаивал на своем Дил. - Мы обязаны уничтожить Землю и все жилые планеты, куда пробрались эти твари! Обязаны! Тогда хоть что-то уцелеет. И можно будет начать все сначала на других планетах, их полно во Вселенной!
   Кеша ехидно прихмыкнул и вставил:
   - Эти суки придут туда вслед за нами, Дил. Младенцу ясно!
   - И все равно, надо дело делать! Какого дьявола мы сидим, сложа руки?!
   - Они выдохнутся! - истово, с верой в невозможное сказал Иван.
   - Надежды юношей питают, - просипел Кеша. - Это мы выдохнемся и после сдохнем. А они прут...
   Из-за стекол, с улицы раздались крики, натужный визг, пальба.
   - ...вон, уже и сюда пролезли! - заключил Бу-лыгин. - Вы как хотите, а я пошел туда. Пускай сдохну, но хоть парочку спроважу обратно, в преисподнюю. Пока!
   - Стой! - закричал Иван. - Никто тебя не отпускал! Стой!
   Кеша обернулся в дверях и пристально поглядел на Верховного, на Правителя, на Председателя Комитета Спасения Федерации и Великой России. Во взгляде его были усталость, боль и снисхождение.
   - Не кричи, Ваня, не надо, - промолвил он душевно и тихо, - поздно кричать-то. И приказывать поздно, перед смертью каждый сам себе командир. - Он как-то неумело и воровато перекрестился, глянул в потолок, потом наоборот, потупился. - Не поминайте лихом. Бог вам судья!
   И вышел.
   Дил Бронкс бросился к Ивану, встряхнул его за плечи.
   - Ну?! Решайся! Другого выхода нет!
   - Не могу.
   - Сейчас счет на минуты, понимаешь? Нам не простят нерешительности, Иван! Ты же воин!
   - Воин не станет жечь свой дом...
   - Если в него пробрался враг и беснуется в нем - станет!
   - Нет, не могу!
   - Ты будешь сидеть тут, отгородившись ото всех и ждать, когда они придут к тебе, когда они высосут из тебя кровь и отпихнут твой труп?! Или, может, ты уже нашел с ними общий...
   Дил не успел договорить. Он рухнул прямо на ковер, сбитый резким и сильным ударом в челюсть.
   - Не надо так говорить! - Иван подошел к пустому встроенному аквариуму, к самому стеклу. Когда-то за ним в зеленоватой толще змеились, поводили острыми плавниками клыкастые гиргейские гадины с кровавыми прожигающими буркалами. Теперь там не было никого, там не было ничего, даже воды. Но Ивану мерещились серые призрачные тени - будто промелькнули, одна за другой, оставив рябь и муть в глазах. Наваждение!
   - Ну, как знаешь, - Дил Бронкс медленно поднялся с ковра, потрогал челюсть.
   И только теперь Иван заметил, как тот изменился, как постарел за эти месяцы, обрюзг, поседел еще больше, ссутулился, даже огромные выпученные белки глаз стали желтыми, почти старческими. Нет, не надо было бить, не надо было обижать его, сорвался, хотя и тот слишком многое себе позволяет, да как он смел заподозрить его, Ивана, как у него язык мог повернуться!
   - Я тоже ухожу, - прохрипел Дил. - Зря ты меня втравил в это дело, Иван. Я не боюсь отдать концы, мне уже все равно, но я хотел бы умереть с чистой совестью... теперь не получится. Мы все виноваты!
   - Ну и куда ты пойдешь?!
   - Не знаю. Прощай!
   Дверь хлопнула. Иван вздрогнул, по спине пробежал холодок. Они бросили его! В самый трудный час. Бросили! Гут Хлодрик никогда бы не поступил так.
   И Хук Образина тоже. И Глеб. Но что теперь толку, теперь уже все равно. Они обречены!
   Иван сбил ногой со столика стеклянный шар. Тот покатился в угол, ударился, замер. Bcех гадин не заключишь в такие шары! Что толку?! Иван был в полнейшей растерянности. Он прекрасно осознавал, что именно сейчас все ждали его команды, все ожидали решения, они были готовы. А он нет! Погубить Землю, планету, давшую жизнь всему человечеству, не только сорока восьми миллиардам нынешних, но и тем миллиардам, что жили прежде, что оставили на Земле бесценные сокровища, богатства тысячелетий?! Нет! Это невозможно! Да и нет никакой гарантии, что такой отчаянный ход прервет страшную игру, остановит вторжение нечисти, вторжение из Ада. У них нет оружия против жутких гадин. Но Земля должна сражаться, она должна биться до последнего солдата и Земля и все заселенные планеты, и только тогда, может быть, уцелеют, выживут те, что ушли в Космос, на базы, на спутники, на звездолеты и пространственные станции. Да, спасется Светлана, другие... а он погибнет здесь, и Глеб погибнет здесь, и Кеша, и Голодов, и все, кто помогал ему, альфовцы, ребята из прочих наземных соединений, все бойцы, все, кто может держать оружие и убивать, убивать, убивать неубиваемых тварей! Им и не нужны никакие команды, им ни к чему приказы, они уже бьются, они уже умирают.
   Иван бросил взгляд на резную дубовую панель шкафа, где стоял его боевой скафандр, где хранилось оружие. Его словно магнитом потянуло к панели, да, надо идти! Надо умереть с честью, не отсиживаться за спинами.
   Кеша прав, нынче уже нет ни командиров, ни подчиненных, кончилось время приказов. Надо идти к людям. Смерть на миру не страшна.
   Иван собирался встать с дивана. Но взгляд его коснулся вдруг мутноватого стекла, уходящего под потолок. Он встряхнул головой, проморгался, не веря глазам своим, и почувствовал, как по спине потек ручейком холодный липкий пот. Такого давненько не случалось, даже стало забываться, но... Иван почувствовал, что нижняя челюсть у него начинает мелко и противно дрожать, сжал зубй. Этого еще не хватало!
   За стеклом, прямо на пыльном мраморе, сгорбившись и втянув голову в сутулые приподнятые плечи, в своей черной грязной сутане и надвинутом на глаза капюшоне сидел гнусный и подлый колдун-крысеныш, лучший друг и брат, злой дух черных миров и самой преисподней, вислоносый и слюнявогубый Авварон Зурр бан-Тург в Шестом Воплощении Ога Семирожденного.
   Сидел и мерзко ухмылялся, перебирая крупные черные четки.
   Оторопь, охватившая Ивана, схлынула, и он уже собирался заорать на незванного гостя, прогнать, выставить вон.
   Только тот опередил его, раззявил отвратительную пасть и глумливо вопросил:
   - Ну что, Ванюша, доигрался?!
   От такой наглости Иван опешил, одеревенел, крик и ругань застряли в горле. Подлый крысеныш дождался своей минуты, своего звездного часа и явился по его душу. Явился, когда его не ждали... Ну что ж! Человек предполагает, а располагают совсем иные силы. Придется принимать на себя и этот удар.
   - Что надо?! - грубо спросил Иван.
   - А ничего не надо, - беспечно прогугнил Авварон, - так вот как-то, мимо проходил, дай, думаю, зайду, проведаю старого доброго приятеля, друга и брата, потолкуем по душам, как живется как можется, чай, не чужой человек... да и величина немалая, уважения требует. Вот я, ничтожный и сирый, и заполз с поклоном! Челом, стало быть, бью!
   - Хватит паясничать! - сорвался Иван. - Не до тебя! Сам видишь, чего творится. Говори, зачем пожаловал? Кристалл нужен?!
   Авварон высверкнул базедовым глазом из-под капюшона. И ответил прямо:
   - Ничего мне от тебя не нужно, Ванюша. Все уже наше. И дать ты мне ничего не можешь, нету у тебя ничего.
   - Врешь, собака!
   - Врут людишки. Собаки не врут. А я, Иван, и не то, и не другое, сам знаешь.
   Узловатые, грязные пальцы не переставали теребить черные шарики четок.
   Мерзкие капли сочились из вислого носа, прямо на синюшную губу. Жалок и противен был нечистый, и только гугнивый голос да вы-сверкивающий нагловатый глаз выдавали злорадное торжество.
   - Да, Ванюша, сколько раз я тебе говорил, что простота хуже воровства.
   А ты мне все не верил. Вот и теперь все никак понять не желаешь, родимый, что пришли мы. Пришли! Эхе-хе, а ведь сколько я на тебя времени поистратил, сколько раз я тебе разобъяснял все да по полочкам раскладывал! Ведь мы с тобой, ВанюАа, считай, что полжизни рука об руку прожили, последним делились, вызволяли друг дружку из бед всяких, - Авварон пустил слезу, расхлюпался, зашмыгал носом, даже голос у него стал дрожащим, проникновенным, - ведь любил я тебя как брата и опекал будто дитятко родимое... А все, получается, впустую. Так ты ни хрена и не понял!
   Оцепенение и оторопь схлынули с Ивана. Он уже знал, что от нечистого в этот раз просто так не отделаешься, что пока всю душу не вымотает, не отстанет. Но протягивать не то что руки, а даже пальца этому подлому словоблуду Иван не собирался - оторвет, заманит, затянет в свою нечистую трясину и сожрет.
   - Не брат ты мне, Авварон, и не друг, - недобрым голосом начал Иван, бес ты, вот кто! И всегда бесом был! Это ты кружил меня, сбивал с пути, бросал в пропасти смертные, ты изводил меня везде и всюду, погибели моей жаждал! А теперь почуял конец мой, заявился. Не спеши! Неизвестно, как еще обернется-то!
   Колдун-крысеныш хихикнул, утерся рукавом поганой рясы. С деланной обидой прогундосил:
   - Грубый ты, Иван, грубый и несправедливый.
   - Какой есть!
   - Это верно. Сколько тебя припоминаю, столько ты и грубил дядюшке Авварону, пользуясь его добротою и отходчивостью. Попрекаешь ты меня, Ванюша, хулишь и стыдишь, а ведь я к тебе не с хулой и руганью пришел, а с добрым словом, с благодарностью большой и чистосердечной...
   - Чего-о?! - Иван привстал с дивана. Но тут же вновь встряхнул головой, будто бы желая избавиться от наваждения, потом трижды сплюнул через плечо, перекрестился мелко, шепнул под нос: - Сгинь, нечистая, сгинь!
   - Ну-у, зачем же так-то! - протянул Авварон. - Думаешь, я тебе мерещусь, Ванюша? Обижаешь. Не мерещусь я тебе... бестолковый ты очень, потому и понять не можешь - пришли мы, родимый. Пришли!
   - Врешь!
   - Мне врать не к лицу! - истово заявил Авварон, лжец, подлец и негодяй.
   - Докажи!
   Авварон покряхтел, поерзал, потом сунул четки под сутану, встал, подковылял к пыльному стеклу. И прошел сквозь него, будто никакой преграды и вовсе не было. Минуты полторы он простоял у стеклянного шара с червем, укоризненно и горестно покачал головой, потом ссутулился еще больше, неспешно подошел к дивану, влез на него и уселся со стонами и оханьем на широкий кожаный валик всего в полуметре от Ивана.
   - Можешь потрогать.
   Иван протянул было руку, но трогать не стал. Они пришли! Они уже здесь, какие еще доказательства?! То, что происходит за этими стенами, самое лучшее доказательство! Только пока не ясно, кто вторгся на Землю - демоны самой преисподней, или всего лишь обитатели Пристанища... да только об этом расспрашивать бесполезно, крысеныш не скажет правды - бесы юлят, крутят, сбивают с толку, путают, но правды не говорят. Или все же говорят иногда?!
   - Говорят, еще как говорят, - прошипел колдун-телепат - ты ж мне не чужой, Ванюша. Я тебе всю правду расскажу, хоть и глупый ты и недоверчивый.
   Ты умишком-то своим убогим тужился все истины мира понять да мой интерес разгадать, все с Кристаллом как наседка с яйцом носился и меня, горемычного, по себе мерил, своим аршином. А мне Кристалл-то этот уже и не нужен был после Пристанища-то, смекаешь?! Ты мне нужен был Ванюша. Кто твои поручения выполнял, а? Кто тебя и твоих спящих красавиц от смерти спасал, припоминаешь?! Позабыл, Иван, что из лучшего друга и брата, обратился ты в раба моего - сам! по своему хотению, не неволил я тебя.
   - Удавкой ты был на глотке моей! - мрачно процедил Иван, глядя в пол.
   - Лучше б мне пришлось сдохнуть в Пристанище!
   - Еще сдохнешь, Ванюша. Не печалуися о былом. U грядущем подумай!
   - Отслужил я тебе! - Иван стиснул виски ладонями - Отслужил свое рабство, неволю свою, все, чего требовал, исполнял! Чего еще хочешь, нечисть?!
   Авварон снова захихикал, утробно, плотоядно. Потом примостился поудобнее, зачесался под рясой и уставился в Ивана тяжело, мрачно, в оба глаза.
   - Исполнял, говоришь? Это дело десятое, дела делать да исполнения исполнять. Видать, не все ты понял, Ва-нюшенька Ты впустил меня в себя, и стал я твоим хозяином и господином. А до того был лишь поводырем да наставником. Вот так-то, милый! Жристалл при тебе был А я внутри тебя! Я и сейчас внутри тебя, в тебе самом Иван! Не сразу я из Кристалла нужное-то вытянул, не сразу, все вживался да приглядывался, не мог дотянуться до него изнутри тебя. Да только ведь ты сам раскрылся, сам вразнос пошел, родимый ты мои, без принуждения, без попреков. Ты думал, сердешныи, что эдак-то маяться, скитаться, метаться из мира в мир, а потом все вверх дном переворачивать можно запросто так. Нет, Ваня, нетушки! Ты меня тешил, меня ублажал... да ненароком и раскрылся, сам того не заметив. Своим ты стал для всех нас, родным и близким- и координаты Сквозного канала через тебя познали, и дороженьку из Пристанища в Систему, а из Системы в вашу епархию земную, все через тебя. От прыти твоей замешкались даже, думали, когда еще к канальчику сквозному дверочка найдется, когда еще воронка-то приоткроется, ведь для этого потрясения нужны ого-го какие, катаклизьмы, Ванюша, как говорят люди необразованные и простые, без них-то никак! А ты удружил, услужил пуще прежнего - такую заваруху учинил, так шарахнул по Земелюшке, что вот она, дверца-то - и открылася!
   - Все врешь! - взъярился Иван. Теперь его трясло от гнева, от злости.
   Авварон, подлец, перешел от намеков к прямым обвинениям. Нет, все не так, все это ложь! Нечистый явился поизмываться над ним, поиздеваться перед смертью. Неминуемой, страшной и... бесчестной смертью. Бесчестной? Да, надо признаться самому себе, чести мало, он не спас Землю, так получилось. Но не он ускорил ее погибель, не он! И нечего возводить на него напраслину. Этот бес глумится над ним, хочет, чтобы он не просто погиб, сражаясь, с верой, с убежденностью в правоте своего дела, а чтобы он сломался перед смертью, превратился из человека, из воина в кусок падали, в тряпку, в дерьмо. Нет!
   Не будет этого! Все было правильно! Иначе нельзя было поступать, все верно!
   Большего, чем он, Иван, и его товарищи, сделали для Земли, для всех людей, сделать было просто невозможно. А все остальное от лукавого! Этот гад опять морочит его, напускает морок! Хотя и есть в его словах доля... доля истины, есть что-то верное... есть? Нет! Нельзя ему поддаваться! Ни на миг нельзя!
   перед внутренним взором Ивана встали первые мученики, которых он видел своими глазами, две корчащиеся на поручнях фигурки. Страшное пламя освещало их... и сжигало. И голос, пронзительный голос, звучащий изнутри: "Он не придет в этот мир мстителем, не придет!" Так было. Это жестокая правда, которую не перекроишь, не изменишь. Но он никогда не мстил! В нем не жила месть! Он вершил справедливый, праведный суд. Иди, и да будь благословен!
   Такими напутствиями не бросаются! Суровый, но добрый лик заслонил всеуничтожающее пламя. Глаза, в нем жили глаза. И золотились доспехи, вились в лазури стяги, блистали зерцала и шлемы. Да, иначе быть не могло, он вершил Добро и только Добро! Сгинь, сгинь, нечистая! Пусть смерть! Пусть гибель! Пусть забвение и даже позор! Но совесть его чиста!
   Иван резко выбросил влево руку, намереваясь отшвырнуть от себя гнусного гаденыша, сбросить его с дивана. Но рука рассекла воздух.
   Авварон, как ни в чем не бывало, сидел на красивом резном столе у окна. Сидел, чесался под рясой, сопел, хлюпал. И поглядывал искоса.
   - Убирайся прочь! - потребовал Иван.
   В руке у него, на ладони, лежала рукоять - только сожми, и вырвется, засверкает всеми цветами радуги хара-лужное лезвие меча - непростого меча, рассекающего живую и неживую плоть. Иван смотрел на рукоять и ждал. Что поделаешь! Опять эта комната. Опять лютый враг в ней. Так уже было. В прошлый раз он вышел победителем из жестокой схватки, он сумел отправить в ад бывшего министра обороны, выродка, предателя, подонка, убийцу. Что будет сегодня?
   - Горячий, горячий ты, Ванюша, - просипел негромко и укоризненно Авварон, - а ведь я к тебе, повторяю, ты, небось, запамятовал, с добром и благодарностью пришел. Ты хоть выслушай спервоначалу... ну, а потом, нечистый вздохнул совсем горестно, страдальчески, утер рукавом набежавшую слезу, - потом секи долой голову мою, не жалко!
   - Паяц! Скоморох! - Иван криво усмехнулся, думая, а стоит ли об эдакую гадину поганить добрый меч. Там, снаружи, гибли люди - добрые, умные, честные, чистые. А он тешил беса, он не мог изгнать его ни из этой тихой комнатушки, ни из себя самого.
   Авварон понял, что рубить его и вообще обижать пока не будут. И снова уставился на Ивана двумя желтушными выпученными глазами-сливинами, уставился, будто захотел заворожить, подавить тяжким, свинцовым взглядом.
   - Не скоморох я, Ваня, - заговорил он без обычной гугнивости и картавости, - не скоморох. И ежели кого мечом сечь собрался, так секи самого себя. Ты во всем виноватый. Ты! Ты был разработкой особого отдела Синклита, тебя забросили в Пристанище неспроста, понимаешь? Не делай вида, что ты совсем бестолковый, сейчас ты все понимаешь. И тогда ты кое-что понимал! Ты помнишь тех людей подо льдами? Ты звал их про себя "серьезными", ты думал, они и есть тайные правители мира... Да, они вершили большие дела, но правили миром другие, те, кого мало кто видел, а ежели и видели, так принимали совсем за других. А "серьезные" были подставкой, марионетками. Серьезными, солидными, весомыми, но марионетками. Смекаешь? И сама разработка, по которой тебя, Ванюша, на мытарства обрекли да закинули к черту на рога, другими была подброшена в особый отдел, нами, Ванюша, ежели говорить попросту. Они на скелетик только мясца нарастили, технически подработали да запустили. И все, мой милый друг и любезный брат, пойми это, все, что с тобой приключилося от тех дней стародавних и до дней нынешних, с тобой и с вашей колонией земных слизней, все было спланировано, запрограммировано от начала до конца. Ты тогда поверил, будто бы вложенная в тебя сверхпрограмма - это всего лишь Первозурга ликвидировать да кой-чего из Пристанища уволочь. А все было сложнее, Ванюша... Тихо, тихо! Не ерепенься ты, не дергайся, родимый, вот дослушаешь, тогда и махать своим кладенцом будешь. Или правда глаза колет?!
   Слушай! Слушай, Ваня! Другой тебе вот так, начистоту, не выложит всей правды-матки! Ты шел по наводке! Были всякие непредусмотренные мелочи и сбои, это ерунда, говорить не об чем, но в главном ты шел по наводке, по плану - шел вот к этому самому дню! Ты был нашим биороботом, родимый. Ты был великолепным зомби! Иногда тебе даже давали волю - пошалить малость, показать удаль молодецкую... вот ты и давал шороху! Это была операция, каких ни тот, ни этот свет не видывали! Блестящая операция! В несколько жалких лет мы сломали все земные барьеры! Мы пришли сюда! А ты, Ваня, нам не просто помогал, это ты нас вел, ты, родимый! Вот за это тебе в ножки и кланяюсь! За это поклоны и бью, терпя несправедливость и оскорбления. (HO только не зазнавайся, не впадай в гордыню, Иван. По глазам вижу, избранным себя ощутил, избранным! А это нехорошо! Разработка ты отличная, и ребятушки из сектора Подавления Восточных Провинций расстарались, и ты сам не оплошал. Но запускали, уж не обессудь, не одного тебя. Никто ведь знать не знал, что именно ты героем-то окажешься, наверх вылезешь. Запустили сразу и поочередно по разработочке этой сто сорок семь добрых молодцев, Ванюша, подобных тебе, да-а, именно столько со старта ушло, чтоб на финише один-единственный всю земную шарагу вашу раздолбал в пух и в прах да нам дверцу открыл...