Пейсли Ребекка. Полночь и магнолии

   Она была чересчур занята, изучая правила поведения и готовясь оправдать свой титул.

Глава 13

   Сенека отдал поводья Дамаска конюху Вибу. Он скакал верхом с рассвета. Солнце уже поднялось высоко на небе и жара, смешавшись с влагой Северного моря, повисли в воздухе. Стало тяжело дышать. Сенека снял свои перчатки для верховой езды и размял затекшие пальцы. Его золотое обручальное кольцо засияло в лучах солнечного света. Но он чувствовал себя одиноким.
   — Ваше Высочество, ваши поездки с каждым днем становятся все дольше и дольше, — сказал Виб. — И Вы стали выезжать каждый день.
   Сенека ничего не ответил. Хлопнув себя кнутом по бедру, Сенека направился к гигантскому дубу, который рос на лугу. Он наклонился к его древнему стволу и почувствовал, как огромные сучья впились ему в бока. Неподалеку от дуба на небольшом пятачке земли лежало заржавевшее золотисто-рыжиковое ведро. Сенека знал, что оно лежало там уже много лет. Но ржавый цвет ведра вдруг вызвал в нем воспоминания.
   Он вспомнил золотисто-рыжие локоны, рассыпавшиеся по плечам. Он вспомнил, как вдыхал запах лимона, как ее локоны струились через его пальцы. А еще — ощущение волос. Мягкие, бархатистые, легкие — они сводили его с ума.
   Находясь в раздумье, он видел, как Виб пытается отвести Дамаска. Жеребец сильно мотал головой и рыл копытами землю. Сенека знал злобный нрав жеребца и удивился, когда Виб поднес к нему какую-то палку, замотанную тряпкой. Дамаск тотчас же присмирел и пошел за конюхом.
   — Принцесса показала мне, как надо обращаться с ним, — объяснил погодя Виб. — Стоит только поднести тряпку с уксусом к его ноздрям и куда что девается. Конечно же, если бы не принцесса, то мне бы не справиться с этим дьяволом, — закончил Виб.
   Наблюдая за тем, как легкий морской ветерок колышет изумрудно-зеленые листья, Сенека вдруг вспомнил глаза своей избранницы. Цвет ее глаз был незабываем.
   Прошло три недели. Двадцать один день и двадцать одна ночь пролетели с тех пор, как он последний раз говорил с ней. И только два раза мельком он увидел ее издалека. Он потерял ее. Это он понял в самую первую ночь, после прибытия Виридис во дворец.
   Он страстно желал увидеть улыбку Пичи: она ему так нравилась! Сенека был переполнен мыслями о принцессе. А еще он понял, что в лице Пичи потерял союзницу в своих проделках. Не было никого во дворце, кого бы он мог дразнить так, как ее, и кто бы мог дразить его.
   Сенека пнул ногой камешек, который лежал на дороге. Затем он его поднял и хорошенько рассмотрел его. Это был горный хрусталь. Камень весь светился на солнце. Сенека подумал о том, что Пичи, наверняка, назвала бы этот камень «настоящим бриллиантом». Он решил подарить его Пичи.
   Единственная загвоздка; где найти ее? Виридис была специалистом. Она умела укрыть от него Пичи так, что он ее не мог найти. Правда, он сам согласился сохранять дистанцию, но он никогда не мог подумать о том, что целых три недели они не увидятся.
   Сенека взглянул на Виба.
   — Когда ты в последний раз видел принцессу? — спросил он у него.
   Ему было неловко потому, что у слуги спрашивал о своей невесте.
   Виб отвел Дамаска в конюшню и присоединился к принцу. Они стояли под дубом.
   — Мадам вчера совершала выезд за пределы дворца. Мы заложили ей имперскую карету. Ее сопровождали придворные дамы, — сообщил конюх.
   Сенека вспомнил, как они вместе выезжали в золотой карете, и улыбнулся.
   — Ну и как, понравилась ей поездка? Виб покачал головой.
   — Мадам вернула нам имперскую карету и потребовала заложить королевское ландо с открытым верхом. Им, к сожалению, пришлось ждать, пока мы перезапрягли экипаж. Даю Вам честное слово, Ваше Высочество, что мы теперь будем подавать только королевский с открытым верхом экипаж.
   Сенека внимательно слушал новости о принцессе.
   Эту черную лакированную карету с красивыми комсами он заказал специально для принцессы.
   ровно три недели назад он приказал позолотить ее и сделать ярко-красные атласные сиденья.
   Но она отказалась от этой кареты.
   Сенека хотел знать, почему? И он не собирался больше ждать.
   Сенека искал Пичи, но поиски были напрасны. Дворец с сотнями его огромных комнат казался ему дремучим лесом. Ему все-таки посчастливилось встретиться с Августой в королевских апартаментах. Он вошел в комнату и обнаружил, что в комнате не было фарфоровых статуэток.
   Он подошел к Августе, стоявшей у задрапированного окна, и спросил:
   — А что случилось со статуэтками? Где они?
   Августа улыбнулась и ответила:
   — Принцесса приказала расставить их по комнатам.
   Сенека поразился ее звонкому окрепшему голосу. И вообще, в этой женщине, как он заметил, произошли большие перемены. Хотя она все еще была худа, ее щеки порозовели. Ее волосы блестели на солнце, руки ее больше уже не дрожали. А глаза… глаза светились от счастья. Действительно, она стала очень хорошенькой. Если она еще немного поправится, то станет красивой женщиной. Сенека улыбнулся. Он понял, что это Пичи преуспела со своими завтраками для Августы. Ему захотелось просто поболтать с Августой.
   — Августа, как тебе во дворце? Нравится тебе здесь или нет? — спросил он у нее.
   — Не буду лгать, — сказала она. — Мне надоело здесь, как в моем собственном имении. Сенека удивился откровенному ответу.
   — А Пичи надоело так же, как и тебе? — спросил он.
   — Не сказала бы, — ответила она. — Она уже много и по пустякам не говорит. Она большею частью слушает леди Элсдон, — объяснила Августа.
   — А ты сегодня почему не с ними вместе? — спросил Сенека.
   Прошло время, прежде чем Августа ответила:
   — Леди Элсдон. Я начала раздражать леди Элсдон. Я порой не могу сдержаться, а леди Элсдон говорит, что я начала перенимать плохие привычки Пичи. Только, Ваше Высочество, я не сказала бы, что все привычки у нее плохие.
   Сенека улыбнулся.
   — А что ты говорила насчет неладов с Виридис? Августа посмотрела на него загадочно и спросила:
   — Можно мне быть откровенной?
   — Конечно же, — ответил Сенека.
   — Я сказала ей, что она порой бывает слишком строга с принцессой. Подумайте сами! Уроки начинаются в семь утра и заканчиваются поздно вечером. Я всеми силами стараюсь облегчить Пичи день. Но когда я ее покидаю, я терзаюсь по ней.
   — Пичи похудела?
   — Нет, не сказала бы… но она какая-то не своя. Но леди Элсдон ничего и слышать не желает.
   Сенека задумчиво выглянул в окно и увидел крестьян, толпившихся у дворцовых ворот.
   — Принцесса послала им записку, в которой написала, что не сможет осмотреть их, но они не хотят уходить, — сообщила Августа.
   — Они что, больны? — спросил Сенека.
   — Слегка больны. Я с ними уже беседовала. У одного болит голова вот уже два дня, у другого — бородавки, а тот большой мужчина, который стоит рядом со старухой, он — с разбитым носом. Та старая женщина посылает подарки из еды и питья для принцессы каждый день, но леди Элсдон…
   — Что она? — переспросил Сенека.
   Августа подошла к круглому мраморному столику, на котором лежало несколько незаконченных полотен и ответила:
   — Леди Элсдон выбрасывает эти дары. Она говорит, что принцессе не следут брать пищу из рук крестьян.
   Сенека в душе удивлялся тому, почему Пичи отказалась осмотреть больных крестьян, ведь это было не в ее манере поведения.
   — Вы знаете. Ваше Высочество, — обратилась к нему Августа, — что я никогда в жизни не держала в руках ни поросенка, ни индюшку до тех пор, пока не встретилась с принцессой.
   Августа подняла одно из полотен.
   — Это Пичи рисовала — по настоянию леди Элсдон. Вот этот холст она нарисовала первым.
   Сенека улыбнулся. На холсте были изображены два ребенка, бегущих через поле, где паслись стада овец. А неподалеку были расположены мужчина и женщина с золотисто-рыжими волосами. У женщины на голове была корона. Оба были босые, и оба улыбались. На этой картине Сенека узнал себя и Пичи.
   Августа подняла другое полотно.
   — А это — ее вторая работа. Эта картина была очень похожа на первую, теперь и у принца, и у принцессы на ногах была обувь.
   На третьей картине ни принц, ни принцесса не улыбались.
   На четвертом полотне был другой луг, где они были вместе. Только у Пичи на голове не было короны. Они стояли гордые и величественные. А перед ними, заломив шапку, встав на колени, стоял крестьянин. Он хотел привлечь их внимание. Сенеке стало ясно, что обращался этот крестьянин напрасно.
   На пятом — был нарисован дворец в зимнее время. Снег засыпал башни дворца. С крыш и балконов свисали большие сосульки. И хотя Пичи не была художницей, она сумела донести в своей картине ощущение холода.
   — А эту картину она писала сегодня утром, — пробормотала Августа, поднимая последнее полотно.
   Сенека уставился на комочек цвета слоновой кости.
   — А это что? — спросил он.
   — Она сказала, что это магнолия… только мертвая.
   Сенека внезапно спросил у Августы:
   — Где сейчас Пичи?
   — В золотом салоне для рисования, — ответила та. Учится, как устраивать прием при дворе. Она же, после всего, станет скоро королевой Авентины. И я уверена, она будет настоящей королевой. Ваше Высочество, должно быть, будет очень счастливым человеком.
   Чувство разочарования шевельнулось в нем.
   Сенека нашел учителя и ученицу в золотом салоне для рисования. Виридис что-то рассказывала Пичи. Та сидела в золоченом кресле, уставившись глазами в мраморный пол.
   Он устремился было к ней, но внезапно остановился, когда увидел, что она поднялась навстречу. Пичи была одета в зеленое платье. Цвет платья гармонировал с цветом ее глаз.
   — Пичи, — нежно обратился он к ней. У нее было желание броситься к нему и обнять pro но правила этикета не позволяли ей это сделать. А она так давно не видела его. Разлука казалась ей вечной!
   Виридис подошла к Пичи и прошептала ей:
   — Только Богу известно, почему Сенека прервал наши занятия. Мы уже ничего не можем поделать, раз он пришел. Может быть, он решил проверить тебя, чему ты научилась. Это твой шанс, Пичи, — быстро произнесла она, — показать ему, что ты уже умеешь делать. Заставь его гордиться! «Удиви его, — повторила про себя Пичи. — Да, по-видимому, его надо удивить».
   Она подняла голову. Сенека был одет, можно сказать, небрежно: черные брюки для верховой езды и большие черные сапоги, плотно облегающие его ноги, а также белая рубашка с широкими рукавами.
   Но, тем не менее, он ярко выделялся в комнате, как бы заполнял всю ее своим присутствием.
   Боже, она уже забыла, что ее муж был так красив. О, как ей хотелось обнять его и полететь к нему на крыльях!
   Но Виридис крепко взяла ее за руку.
   — Ты что, забыла все, чему я тебя учила? — спросила она у нее. — Пройдись, скользя. Помни про королевскую осанку. Ты так старалась все выучить, чтобы стать настоящей леди. Что ж ты растерялась? Ты должна показать ему, что твои усилия не пропали даром.
   Стараясь подавить нервную дрожь, Пичи слегка наклонила голову, расправила плечи и пошла по комнате. Ее руки грациозно лежали поверх ее многочисленных шелковых юбок. Чувство гордости стало переполнять Пичи, когда она услышала возгласы одобрения со стороны Вири-дис.
   Сенека наблюдал за ней. Ей понадобилось всего лишь пять минут, чтобы пересечь большую комнату взад и вперед. Когда она подошла к нему. то сделала реверанс, немного наклонила голову и застыла. Ох, как ему захотелось без всяких формальностей схватить ее в свои объятия! Но обстоятельства обязывали его к другому.
   — Поднимись, — сказал он ей.
   Она распрямилась и взглянула на него. Она уже было начала беспокоиться. Она не могла понять, что ею было сделано не так.
   — Ты злишься…
   — Пичи! — прошептала Виридис. Пичи опустила глаза, понимая, что допустила ошибку.
   — Я… Я хотела сказать. Я чем-то была Вам неприятной, Сенека? — спросила она и еще ниже опустила голову, ожидая ответа.
   Ее голос был такой нежный, и она говорила так правильно, что он ушам своим не поверил..
   — Я желаю, чтобы ты говорила дальше, — приказал Сенека.
   — Конечно же, — согласилась она. — Что бы Вы хотели от меня услышать? — спросила она. Ее лицо было непроницаемо.
   Он повернулся к Виридис за разъяснением.
   — Извините нас, пожалуйста, — сказала Виридис. — Сенека, я рассказывала о том, как надо вести королевский прием, как себя вести в присутствии тебя и короля вместе. Видишь, у нее разительные успехи, но еще осталось кое-что, что я хотела бы ей рассказать и показать.
   — Это подождет, — сказал Сенека. — Вы сейчас свободны.
   Виридис, надув губы, направилась к выходу.
   Он дождался того момента, когда закрылась дверь с той стороны, повернулся к Пичи и, нахмурив брови, приказал:
   — Теперь ступай вперед!
   — Идти вперед, Сенека?
   — Да, ступай! Я жду! — приказал он. Она слышала раздражение в его голосе, но не придала этому значения. Она пошла вперед.
   — Что ты делаешь? — спросил он.
   — Я скольжу, Сенека! — ответила она.
   — Ты идешь как будто бы по тонкому прозрачному полу, и если ты вдруг надломишь его, то провалишься. ..
   Пичи сочла это сравнение как комплимент. Грациозными движениями рук она подняла свои юбки, стараясь не поднимать их высоко. Сенека взглянул на ее лодыжки. От увиденного он еще крепче сжал зубы. Ее лодыжки были связаны бархатной веревкой, и это не позволяло ей делать нормальные шаги. А еще на каждой лодыжке было привязано нечто странное.
   — Что это такое? — спросил гневно Сенека, указывая на лодыжки.
   Пичи все еще не могла понять, почему он так разгневался. Она сначала хотела переспросить его, но затем вспомнила из правил этикета, что она не имеет права задавать мужу вопросы о его настроении.
   — Это мешочки с песком, — ответила она.
   — Мешочки с песком? — переспросил он.
   — Да, атласные мешочки, заполненные песком, Сенека, и они очень тяжелые… Их вес дает мне помнить… Тьфу… Эти мешочки не дают мне возможности поднимать ноги высоко во время ходьбы. Вот почему я скольжу. Ты что, считаешь это абсурдом?
   В ее голосе он услышал надежду. Но ему не нравилось, как она ходила. Она шла как машина вместо того, чтобы идти плавно, как это делают девушки.
   — Сенека! — сказала она.
   Он взял ее руку. Ее пальцы были холодны, но ногти были хорошо ухожены. Каждый ноготок был аккуратно подстрижен и обработан.
   — Ты выглядишь плохо, — сказал он ей.
   Она не понимала и не могла понять его настроения.
   — Я себя прекрасно чувствую, — ответила она и опустила глаза.
   — Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю, — приказал он.
   Ей хотелось на минуту закрыть глаза, чтобы не выдать набежавших слез. Все! Она провалила свое первое испытание. Она поняла это по его голосу, по его манере говорить.
   — Сенека… — произнесла она.
   — Бога ради! Скажи, что с тобой случилось? Ты выглядишь так, как будто бы у тебя сейчас начнется истерика! — воскликнул он.
   Но она твердила только одно:
   — Со мной все хорошо!
   Он отпустил ее холодную руку и отошел в сторону.
   — Значит, говоришь, все хорошо? — спросил он вновь.
   — Очень хорошо, — ответила она в свою очередь.
   — Мы не виделись целых три недели и все, что ты можешь мне сказать — это то, что тебе очень хорошо?
   — Как Вы провели это время?
   Он не ответил. По правде сказать, ему было плохо без нее. А Пичи, тем не менее, было очень хорошо. Ему было интересно знать, почему она так бесчувственно беседует с ним. Он понял только одно, что она преуспела в искусстве сдерживания своих эмоций.
   — Да, а еще погода очень хорошая, — продолжала Пичи.
   — Очень хорошая, чтобы ехать на прогулку в открытом королевском экипаже, — подхватил Сенека.
   Она потупила взор.
   — Ты брала вчера на прогулку королевский экипаж. А имперский тебя что, не устраивает больше?
   Теперь она все поняла и вздохнула с облегчением.
   — Имперский экипаж предназначен для торжественных выездов, таких как коронация, свадебный кортеж, королевский день рождения и для особых дней. Его нельзя брать для простой прогулки.
   — Но тебе ж он ведь раньше нравился! Ты попросила для себя золотой экипаж. Я отдал распоряжение позолотить его. Я ездил далеко, чтобы достать атлас для отделки сидений… И все это для тебя…
   Она ничего не ответила. Она не должна была возражать своему мужу. Ее молчание еще больше разозлило его.
   — А что стало со статуэтками, которые ты так любила? Ты приказала их разнести по комнатам.
   Зачем?
   — Я… Они… Это дорогие вещи, и их нужно поместить по разным комнатам. На них нужно смотреть с восхищением.
   Но как она отвечала — и возмущало его, и одновременно очень напоминало тетушку Виридис.
   Она делала и говорила все так, как научила ее она Боже, это же было очевидно, как день! Сенека продолжал:
   — Ты не носишь больше украшения, что я тебе подарил?
   — Ошибаетесь, я ношу драгоценности! — сказала она и дотронулась до своих сережек. Жемчужины в них были такие крошечные, что их можно было едва различить.
   Совсем недавно, — подумал Сенека, — она блестела вся с ног до головы. А теперь она не блестела совсем. Вдруг он вспомнил о сверкающем камне. Он надеялся, что этот подарок заставит ее улыбнуться или сказать ему что-либо ласковое, нежное. Он вынул камень из кармана и подал его ей.
   Она разглядела сверкающий камень и сказала:
   — Это камень!
   — Да, но он сверкает, как бриллиант, — сказал Сенека.
   — Сверкает, но это не бриллиант. Это — камень, — продолжала настаивать она. Сенека забрал камень назад и сказал:
   — Я думал, что ты будешь считать его бриллиантом.
   — Буду считать? — спросила она. — Я слишком занята, чтобы играть в такие игры.
   — Я вижу, — гневно прошипел он. — Чем же ты занята?
   Пичи поняла, что он вконец разозлился, но продолжала отвечать спокойным тоном.
   — Я занята уроками целый день. Вдобавок, я вышиваю и…
   — Рисуешь? — добавил Сенека.
   — Да, — ответила Пичи. — Я уже написала шесть картин.
   — Я видел их, — сухо произнес Сенека.
   Она ожидала, что он похвалит ее за рисунки, но он этого не сделал. Он просто стоял и рассматривал ее. Сердце у нее обрывалось, но ей приходилось сдерживать свои эмоции.
   — А еще о чем ты желал бы поговорить со мной, Сенека? — спросила Пичи.
   Ему не понравился тон, которым она все говорила.
   — Да, желал бы! Крестьяне все еще ждут тебя у ворот. Августа сказала, что ждут уже несколько часов.
   Сердце у нее чуть не вырвалсь из груди от услышанного. О, боже!
   — Я знаю, — прошептала она, — Но для меня непристойно приводить больных крестьян во дворец, ведь дворец — не госпиталь.
   — Ты бы могла осмотреть их у ворот, — сказал Сенека.
   Она покачала головой.
   — Я загрязню свое платье, Сенека. Ведь ты мне приобрел очень дорогую одежду, и я должна ее беречь.
   Сенека подумал, что если бы даже она сожгла эту свою одежду на огне, то он бы не беспокоился.
   — Ты больше не назовешь меня Сенекерсом? — спросил он. — Я прав?
   Она поняла, что испытания подошли к концу, тщательно подобрала для ответа слова:
   — Ты — наследный принц. Очень некрасиво с моей стороны давать тебе прозвище. Я надеюсь, что ты вскоре забудешь все, что я делала и говорила раньше.
   Сенеке захотелось встряхнуть ее. Вместо этого он дотронулся до нее, надеясь на обратную реакцию.
   — Полагаю, что мисс Полли и мисс Молли уже утратили свои имена. А как же Друлли? А как насчет «Копьеносца»? Давай уже не будем их забывать.
   — Сенека, пожалуйста… — произнесла она, потупив голову.
   — Пожалуйста, что? — переспросил он. — Пожалуйста, подержись за меня, Сенека? Пожалуйста поцелуй меня, Сенека? Это ты мне хотела сказать? — спросил он и направился стремительно к ней.
   — Сен… — не договорила она и попала в объятия принца. Ох, как же хорош был его поцелуй!
   Бог помог ему на этот раз! Под покровом этой одежды он обнаружил Пичи, ту Пичи, которая могла поймать ему паука, могла рассказать ему истории, которая могла научить играть в игры и у которой бедра сводило от его прикосновения. Это была настоящая Пичи! Она было явью, но он не мог достичь ее. Женщина, которую он держал в своих руках, ходила с трудом. Ее мягкие губы были полуоткрыты, но в них не чувствовалось никакой стра-.сти. Та некогда страстная девушка исчезла. Сейчас перед ним стояла холодная и воспитанная женщина, женщина, которая в своих манерах поведения соответствовала своему титулу.
   Сенека сразу понял, что она почувствовала. Дрожащими руками она поправила прическу, дотронулась до своих бесчувственных губ.
   «Интересно, — подумала она, — был ли его страстный поцелуй новым испытанием для нее? А если да, то сумела ли она не выдать своих чувств? Или он угадал ее непреодолимое желание? Она поняла, что ей нужно продолжить разговор, чтобы он понял, что перед ним стоит настоящая леди.
   — А что, если кто войдет сюда? — прошептала она. — Я буду себя чувствовать очень неловко.
   Интимная сторона наших отношений должна происходить в уединении наших покоев, — сказала она.
   — Интимная сторона? — переспросил он. — Что за интимная сторона отношений? Ты даже не стала еще моей настоящей женой, а потому знай, принцесса Пичи, что по закону Авен тины ты еще не моя жена. И не будешь до тех пор, пока наш брак по-настоящему не будет скреплен на брачном ложе. Что, тетушка Виридис не сообщила тебе эту информацию?
   — Нет, — прошептала она. — А почему ты мне об этом раньше не сказал? Я об этом не знала.
   — Я думал дать тебе на это время, — сердито сказал он. — Я направлял твои желания. Ты так прекрасно говорила о любви и об особых чувствах, то бишь о любовной игре! Вот почему я не мог тебя просто взять, грубо и расчетливо. Это был ад, Пичи, настоящий ад. Я сгорал от желания. Я никогда не желал женщину так, как я желал тебя!
   Она ничего не ответила. Она знала, что жена должна предоставлять мужу все, что только он не пожелает.
   — Мы… Мы можем пойти в твои покои сейчас, Сенека.
   Он побледнел.
   — Что, прямо сейчас? Раз, два, три, … ты раздвинешь свои ноги, я — между них, и что потом? Ее нижняя губа задрожала.
   — Это то, чего ты желаешь! Не так ли? Это то, что я должна сделать!
   Он уставился на нее. Ее вопросы хлестали его. Да, однажды он сгорал от нетерпения, но только не теперь. Она была теперь для него посторонним человеком. И у него не было желания любить женщину, которую он никогда не знал.
   — Сенека! — позвала она его. Она уже не знала как себя вести.
   — Я… Ты хочешь, чтобы я пошла с тобой в твои покои?
   Он процедил сквозь зубы:
   — Нет, не хочу!
   Сенека направился к двери, открыл ее резко и вышел. Она наблюдала за ним со стороны. Когда он ушел, она подняла камень, который он хотел ей подарить. Камень сверкал на солнце. И слезы покатились из ее глаз на блестящую поверхность камня.
   Дверь башни заскрипела, когда Сенека толкнул ее, чтобы открыть. Скрип двери всколыхнул в нем воспоминания. Но он не хотел ничего вспоминать. А воспоминания все приходили и приходили… из детства, когда он прятался здесь, в башне, будучи маленьким мальчиком. Он вспоминал, как в детстве он хотел убежать, как не хотел быть принцем вообще, как не хотел знать, что происходит во дворце.
   Сумерки опустились на Авентину. Слабого света, проникающего в башенную комнату, было недостаточно для Сенеки, и он зажег все лампы, которые мог найти, и три тонких свечи.
   Первым, что заметил Сенека, была белка Пичи, которая сидела между сумками с травами. «Должно быть, белку забыли здесь», — подумал он. До этого вечера этот маленький зверек не привлекал его внимания. Возможно, белка была так же одинока, как и сам Сенека.
   Сенека похлопал в ладоши, и белка прыгнула ему прямо в руки.
   — На тебе нет твоей короны, — пробормотал Сенека, поглаживая зверька по пушистой шерстке.
   — Может быть, она решила, что белке нельзя носить атласную корону с кристаллами от канделябра, а может быть она уже решила, что ты больше не член королевской семьи, — рассуждал Сенека о Пичи.
   Белка перебирала своими крошечными лапками у Сенеки на груди и жалобно попискивала. Сенеке показалось, что голос у белки очень печальный. Он прижал зверька к своей груди, ощущая его тепло при соприкосновении. Сенека подошел к окну и посадил белку на подоконник. Он выглянул из окна и осмотрел все вокруг. Перед его памятью проплыли времена, когда он бывал здесь ребенком и так же вот выглядывал из окна.
   — Иногда ветер будет доносить их смех сюда, в башню, — сказал он белке. — И я буду смеяться с ними, правда, не знаю, над чем. А может быть, просто потому, что захочу смеяться.
   Сенека вздохнул, а эпизоды из детства все волновали и всплывали вновь.
   — Иногда дети видели меня, как я махал им. Робкие дети убегали, а те, что посмелее, приносили мне пасхальные цветы. А потом они возвращались к своим играм. Как правило, дети играли в прятки, а я из башни видел потайное место каждого. Но мне очень хотелось поиграть в прятки с теми детьми, — говорил он, не переставая, белке.
   Сенеке показалось, что белка прекрасно понимает его и выглядывает из окна, чтобы поискать спрятавшихся детей. Он наклонился так, что они стали с белкой вровень, и Сенека сказал:
   — Вот каким «большим» был я, когда открыл для себя эту башню. Затем я подрос. Даже когда я вырос, я тайно приходил сюда, — поведал он белке.
   Белка, как бы не желая дальше слушать его исповедь, спрыгнула с подоконника на деревянный сундук, что стоял у окна. Сундук был пыльный, и от прыжка белки Сенеке ударило пылью в нос. Он два раза громко чихнул. А потом белка вспрыгнула Сенеке на плечо. Сенека уставился на деревянный сундук. Ему не было надобности открывать его, так как он прекрасно знал, что было там внутри. Он знал, что там были связанные серебряные ложки. Он открыл сундук. Серебро уже почернело, но ложки все также блестели. Сенека дотронулся до одной, за ней потянулась другая, и третья, и четвертая. Все они были связаны кожаными ремешками.