Пейсли Ребекка. Полночь и магнолии

   Он понял, что король совершенно не выносит Пичи. Теперь каждый аристократ в зале видит отношение короля к принцессе.
   Встав с гордым видом, Сенека направился к Пичи и взял ее под руку. Даже не взглянув на Каллисту, он повел свою жену к дверям, но у выхода обернулся и обратился ко всем.
   — Принцесса дала мне знать, что ей будет очень приятно познакомиться с каждым из вас лично, — заявил он. — Я уверен, что каждый из вас приложит усилия, чтобы удовлетворить ее желание. А сейчас, ваша будущая королева и я желаем вам спокойной ночи!
   Его синие глаза встретились со взглядами всех, находившихся в зале. Произнося слово королева, он хотел подчеркнуть, что настанет день и он станет королем. Король своей милостью дарует ему этот титул.
   Он не был уверен в том, произвели ли его последние слова желаемый эффект, но в конечном итоге, знал, что они заставили присутствующих задуматься.
   Игнорируя гневный взгляд отца, Сенека поклонился и вывел Пичи из притихшего зала. Даже за длинный путь от банкетного зала до апартаментов принца, его гнев не остыл. Напротив, он стал безграничным. Правда, он предпринял попытки спасти репутацию Пичи за свадебным столом, но все равно он ничего не забыл и не простил.
   Она будет принята титулованной аристократией Авентины! Не потому, что он прикажет аристократам сделать это, но потому; что у них не будет основания не сделать этого. Неважно, сколько это займет времени, он переделает эту своенравную принцессу в настоящую леди.
   Церемония проведения первой брачной ночи говорила: сначала невеста готовится на своей половине, а затем идет к мужу, в его покои. Игнорируя этот старинный обычай, Сенека открыл дверь в свои апартаменты, завел Пичи внутрь и захлопнул дверь.
   Пичи увидела пламя гнева в синих глазах мужа. Его глаза так горели, что, ей показалось, они ее сейчас обожгут.
   — Мы начинаем наш медовый месяц с проклятого сражения, так, Сенека? Кто первый начнет? Ты или я?..
   Сенека отошел от двери, прошел через просторную комнату и остановился перед креслом. Там он разделся, бросив парадный костюм в кресло.
   — Только я буду говорить, Пичи, — сказал он, крепко сжав ее руками. — Ты будешь слушать.
   Она отказалась от одностороннего разговора.
   — Поди зажарь немного льда, — сказала она и направилась к двери.
   Сенека догнал ее раньше, чем она подошла к двери.
   — Садись!
   Она посмотрела на него.
   — Не буду…
   — Сядь!
   Его вид был непреклонен.
   — Ты задираешься, как боевой петушок, — сказала она.
   Будь все проклято! Было ли что такое, что могло бы заставить ее не пререкаться с ним.
   — Мы обсудим все твои чувства быстрее, когда ты сядешь. Нам придется многое обсудить сегодняшней ночью, Пичи.
   Она поняла, что он не собирается отступиться от задуманного. Она тоже не собиралась. Но ее ноги горели. Она не привыкла носить туфли на каблуках, и ноги ее были сжаты туфлями несколько часов.
   — Я сяду, Сенека, но не потому, что ты мне сказал это сделать. Я сяду, потому что мои ноги отказывают меня держать. Я полагаю, что у меня тоже много прав схватить тебя, где волосы коротки, так, как это ты старался сделать со мной, — сказала она и подошла к маленькой атласной банкетке, стоявшей у голубых бархатных штор. Там она сняла свои ботинки. Сенека увидел, как она подтянула юбку наряда до бедер.
   Завороженный, наблюдал он за тем, как она снимала свои чулки. Ее стройные ноги были такого же кремового цвета, как и цвет мрамора в комнате. Увиденное заставило забыть его о лекции, какую он собирался ей прочитать.
   «Потом», — сказал он сам себе. Потом он накажет ее. Он покажет, что она находится в его власти и никогда не посмеет ослушаться. Потом он завладеет ею. Он будет любить ее всю ночь, а когда наступит утро, у нее не останется сомнения, что он — ее хозяин во всем.
   Она будет подчиняться каждому его требованию.
   С большим усилием он оторвал взгляд от ее ног и посмотрел в ее сверкающие глаза.
   Сенека подошел к ней ближе.
   — Пичи! — произнес он.
   — Сенека, — закричала она на него.
   — Ты…
   — Замолчи, — сказала она, прерывая его. — Я пришла сюда и хотела влюбиться в тебя. Тебе бы лучше сменить манеры своего поведения, слышишь?
   Он возмутился. В голове у него звучали ее слова:
   «Тебе бы лучше сменить манеры поведения». Сменить его манеры? Бога ради, ведь он был воспитан как наследный принц Авентины. С момента рождения его растили и формировали настоящим мужчиной, мужчиной, достойным носить королевский титул. И он носил этот титул так, как надо. Что она имела в виду, когда говорила ему сменить манеры поведения? Это ей самой, вот кому, нужно сменить манеры поведения! Но он не мог забыть сказанного.
   Сенека прищурился.
   — Я не твоей любви хочу, Пичи, — сказал он. — Я хочу твоего повиновения.
   Его слова обожгли ее. «Можно подумать, что „любовь“ и „послушание“ были взаимозаменяемыми словами», — размышляла она. Его слова ранили ее. У нее было такое ощущение, как будто бы в ее тело вонзили много иголок и ножей. Она была на грани того, чтобы разрыдаться, и поэтому не ответила ему. Пичи посмотрела на туфли, которые все еще продолжала держать.
   Сенека видел, как сверкали ее глаза. Незнакомое чувство сжало его сердце. И прошло некоторое время, прежде чем он понял, что это за чувство.
   Это было чувство вины. Он постарался избавиться от него. Он не должен чувствовать за собой вину по поводу того, что он ей сказал. Совсем не должен.
   — Прекрати винить меня, Пичи.
   Она заскрежетала зубами. Этот человек думал не только научить ее, как ей себя вести, одеваться, есть, но также думал научить ее, как чувствовать. Она вскочила на ноги и ткнула его пальцем в плечо.
   — У меня в жизни было несколько счастливых мгновений. Но я тебе скажу правду, что сегодняшний — не один из них. Давай покончим со всем этим, разойдемся, как в море корабли, и поскорее. Я знаю, что ты рассердился, и знаю почему. Но я переделала свое свадебное платье потому, что ты разбил мою свадебную мечту. Ты был не прав, сделав так, Сенека. Я мечтала всем сердцем о таком платье. Ты об этом знаешь, я тебе показывала. Я бы никогда с тобой так не поступила, как ты со мной… И я дала той Августе еды как раз потому, что она на «ладан дышит», — продолжала она и толкнула его снова в плечо. — Она действительно маленькая и хилая, Сенека. И было бы неправильно, что все эти люди лопали, а ей ничего не давали. И если эти остолопы так беспокоились о своем приличии, то ты, дерзкий малый, когда-либо задумался над тем, действительно ли это прилично: есть и не давать другому?
   — Ты…
   — Более того, — продолжила она, — муж Августы — толстый, жирный старикан Вэстон — некрасивый мужчина. У него тонкие губы…
   — Тонкие губы? Что тут такого…
   — А еще, если тебе интересно, то я такая несчастная этой ночью. Я так хотела быть счастливой, Сенека. Мне вещая птица предсказала. Ты не веришь в приметы… А еще знаешь что? Я плохо спала прошлой ночью. Это один из симптомов «типинозиса». Мне кажется, что времени у меня остается все меньше и меньше.
   — Да? Все… — он поднял свои глаза…
   — Бога ради! Покажи мне ту невесту, которая хорошо спит перед свадьбой?! Забудь все свои причудливые приметы, слышишь ты меня? Каждый день что-то случается, и мне не хотелось бы, чтобы ты все связывала с приметами.
   — Я не могу с тобой согласиться, Сенека. Я верю в приметы. Я умру, и никто ничего не сможет сделать.
   Сказав это, она подняла юбки платья и направилась к двери.
   — Хочу задать тебе вопрос: что ты собираешься сейчас делать?
   Взявшись рукой за ручку двери, она остановилась и повернулась к нему.
   — Я так мечтала об этой ночи, и я готова, чтобы ее закончить. Я отправляюсь в свои комнаты. И, черт побери, так стыдно! Это наша свадебная ночь! Ты дал мне возможность узнать тебя, Сенека, внутри и снаружи. Я хотела узнать тебя, Сенека.
   Слушая ее, Сенека почувствовал, как гнев его понемногу стал утихать. Она хотела узнать, что он за человек. Раньше ему хотелось рассказать близким людям о себе. Своему отцу. Своей матери. Многочисленным слугам. Он чувствовал такое отчаяние от того, что его не понимали. У него было столько надежд, столько замыслов и планов, которые он хотел осуществить.
   Но это никого не интересовало.
   — Сенека! — насторожилась Пичи, стараясь понять, чем было озабочено его лицо. Он почувствовал себя уязвленным. У него было такое чувство, будто бы она, заглянув в его глаза, смогла прочитать все его мысли, его тайные желания, идеи или стремления. Его отрочество давно закончилось. Оно умерло и зарыто в землю, и не воскресить того открытого мальчика, которого она хотела видеть.
   Он нахмурился. А Пичи оставалась решительной.
   — Ты поранил мои чувства, когда сказал, что не хочешь моей любви, Сенека. Но знай, что я сделаю. Я принесу в жертву свои сердечные чувства. А еще знаешь что? Я найду способ как-нибудь любить тебя. Мы не использовали шанс, чтобы познакомиться хорошенько. И не важно, что я так ждала сегодняшней ночи, что у меня дрожь была в печенке.
   Сенека так удивился услышанному, что дыхания не мог перевести.
   — Ты… Ты думала побеседовать сегодня ночью? Побеседовать?
   — Я? Но я не собиралась делать этого, — ответила она, вскидывая голову. — Я устала, голодна и ты агрессивен со мной, что у меня появилось желание бросить в тебя этими туфлями. И единственное, что я хочу сделать, так это постучать по твоей пустой голове. Хватит, не заставляй меня больше страдать этой ночью.
   Сенеке едва удалось справиться с эмоциями, нахлынувшими на него: ярость, чувство вины, изумление, восхищение, замешательство. И еще — желание. Он все еще сгорал от желания…
   Даже после того, как она хотела запустить в него своими туфлями, он все еще желал ее. Он желал ее так, как не желал ни одной другой женщины. В ней что-то такое было. И такое, что делало его желание неистовым, почти болезненным.
   — Мы несомненно узнаем друг друга сегодня ночью, Пичи, — сказал он ей гортанным голосом. — Подойди ко мне.
   Она покачала головой:
   — Я тебе уже сказала, что пойду к себе в комнаты.
   — Это твои покои. Мы уже поженились и мы будем спать в одних апартаментах, в одной и той же кровати.
   — Ха! Я осталась с тобой здесь той первой ночью потому, что мне надо было спрятаться от стражи. Но сегодня ночью я не останусь здесь. Я тебе две недели назад сказала, что слишком рано для такой чепухи. А если ты еще хоть минуту подержишь меня здесь, то гляди! Прочихайся, твои мозги запылились.
   — Неужели? — спросил он и отбросил свою рубаху.
   Она взвизгнула, когда увидела, как он направился к ней. Что-то опасное для нее было в его стремительных шагах. Природное чутье подсказало ей, что надо либо бороться, либо убегать. Она решила бороться.
   Реакция у Сенеки была великолепной. Она запустила свои туфли прямо ему в лоб. Он поймал обе. Оставалось только спастись бегством. Но к ее великому ужасу дверь была закрыта! Она развернулась. Он был так близок, В его глазах было что-то властное.
   — Пичи, — сказал он охрипшим голосом.
   В его глубоком мягком голосе звучал оттенок раздражения и высокомерия, много нетерпения и что-то еще, чему она не могла дать названия…
   Она уловила запах. Пахло вином, которое они пили раньше, от него шло тепло, как оно идет от камина, как оно идет от солнечных лучей после дождя. От него шел мускусный, зовущий запах. Она не могла найти еще слов, чтобы описать запах мужчины.
   Она отступила в сторону.
   — Достаточно. Я сказала тебе, что я не могу уже драться, что ты смотришь, что ты хочешь сделать мне? И когда ты начал говорить таким низким голосом? Когда ты уставился на меня своими голубыми как небо глазами? Боже! Что ты сделал со мной? Ты взболтал, как ложкой, все мои чувства! Они теперь кружатся все быстрее и быстрее и вот-вот разобьются! Довольно!
   Она ухватилась за ручку двери снова.
   Сенека обнял ее.
   — Я ценю твою откровенность, Пичи, — сказал он тем же глубоким и чувственным голосом. — И я могу заверить тебя, что я использую эту часть твоей информации для моего преимущества.
   Он заставил ее чувствовать так, как будто бы внутри ее были жаркие искры.
   — Ты — девушка, — пробормотал он. — Ты боишься. Я могу это понять. Но, Пичи. Я не буду отказываться, — сказал он.
   Его тело наклонилось к ней, и она ощутила его губы у себя на виске. Он прижался своей грудью к ее груди. Его губы слегка касались ее губ.
   Паника охватила ее.
   — Сенека…
   Его уста поглотили остаток ее слов!

Глава 3

   Она чувствовала, как его губы чуть касаются ее губ. И хотя его поцелуй был нежен, его эффект был ошеломляющим.
   Под тяжестью мужчины Пичи потеряла равновесие и покачнулась. Ей не нужно было беспокоиться. Сенека почувствовал, как она покачнулась, и крепко сжал ее в объятиях.
   Он тоже ощутил ее запах. Это был удивительный аромат, которого он прежде не встречал. Аромат лимона. Да, лимона, но и еще какие-то компоненты, которых он не узнавал.
   Ее груди касались его груди. Он мог ощущать их упругие концы. Он хотел освободить эти сочные шары, он хотел видеть их, ласкать их. Он чувствовал, как напряглось все ее тело. Ее губы были плотно сжаты, поэтому он не мог страстно поцеловать ее.
   — Пичи, — прошептал он, все еще прильнув к ней своими губами, — раскрой губы для меня, принцесса.
   Она слышала, как он нежно говорил ей, но не могла разобрать сказанного. И все, что она могла понимать, было то, что она позволяла ему целовать себя.
   Это было удивительным после всего, что они сделали и наговорили друг другу! Как мог один поцелуй заставить ее быстро отказаться от твердых решений?!
   — Пичи, открой губы, — прошептал он снова.
   Его рукн стали ласкать ее грудь. Большим пальцем руки он теребил сосок под атласным платьем. А потом последовал страстный поцелуй: его язык раздвинул ее губы.
   Пичи напряглась. Она не слышала, что и как он говорил. Она вся растворилась в чувствах, прильнула к его груди. Но вдруг резко оттолкнулась.
   Сенека недоумевал — только что вся прильнула к нему, и вот уже отскочила и стоит, уставившись горящими глазами.
   — Что? — спросил Сенека.
   — Я ничего не собираюсь для тебя раскрывать, слышишь ты, ловкий обманщик? Ты… ты… Твой язык оказался у меня во рту. И что это за чертовщина такая?
   — Пичи…
   — И… И ты дотронулся до мисс Молли?
   Сенека нахмурился.
   — Мисс Молли?
   Она указала на свою правую грудь.
   — Это — мисс Молли, а другая — мисс Полли, и никто, кроме тебя, никогда до них не дотрагивался.
   — Я понял, что…
   — Да, ничего, — перебила его Пичи. — Я сказала тебе, что все это — слишком рано. Щеки ее пылали.
   — Почему ты целовал меня, Сенека?
   — Потому, что…
   — А ты знаешь, что у меня щекотало между ног, когда ты меня целовал?
   Он стоял, прислонившись плечом к двери, и рассматривал ее, улыбаясь:
   — Трудно поверить в то, что ты говоришь, — произнес он.
   — Повинись за то, что ты со мной сделал, Сенека.
   — Извиниться за что? 3, а то, что я целовал свою собственную жену? Не буду.
   Два чувства боролись в ней — гнев и растерянность.
   Пичи была уверена в том, что она убежит от него.
   Сенека думал по-другому. С него было достаточно приключений. Он был уверен в том, что она подчинится ему и сделает это сейчас.
   Он распрямился.
   — Пичи, уймись. Я женился на тебе сегодня, и сейчас настала пора скрепить наш союз. Раздевайся и ступай в постель.
   — Что? — изумилась она.
   — Ты слышала меня. Поторопись.
   — Я… Ты… ты — подлый человек! Вот кто ты! Подлец!
   Она вновь подбежала к двери и ухватилась за дверную ручку.
   Сенека совсем потерял голову. Он подскочил к ней, взял ее на руки и понес в свою кровать. Неожиданно для нее, он быстро расстегнул свои брюки и начал их снимать.
   Увидев это, Пичи стала быстро выбираться из постели. Удивленными глазами она рассматривала его кальсоны. Минута или две пролетели, прежде чем она пришла в себя.
   — Боже, Сенека! Что ты собираешься делать? Она запаниковала.
   — Бога ради, Пичи, успокойся. Ты что, боишься меня? Ты думаешь, что я дикарь?
   — Н… нет. Я… я… н… не думаю так, — сказала она, запинаясь.
   — Я знаю, что ты боишься меня, Пичи, но…
   — Боюсь тебя? — переспросила она. — Я не боюсь тебя!
   — Тогда чего же ты боишься? Скажи мне.
   — Чистилища.
   — Чистилища?
   Она медленно слезла с огромной кровати. — Это… это во всем ты виноват, Сенека. За то время, что я здесь, мы друг другу не сказали и ста слов. Я все время была с теми девушками, которые шили для меня, а ты — сам с собой. Я была здесь затворницей.
   — Что же ты прикажешь разговаривать этой ночью? — спросил он. — И при чем тут твое чистилище?
   — Ладно, послушай. Ты думаешь, что я лягу спать с совершенно незнакомым мужчиной? Сделать это — страшный грех! Сенека рассвирепел.
   — Я — твой муж. Разве грешно спать со своей…
   — Да, — перебила она его. — Для меня это грех. Ты… я… Даже, если я — твоя жена — это все равно будет грех.
   — Что ты еще хочешь знать обо мне? — закричал он. — Спрашивай поскорее, я отвечу. А теперь послушай меня. Ты разденешься и ляжешь спать!
   Она нахмурилась. Ей совсем не хотелось подчиняться его воле. Но он уже был на грани того, чтобы послать ее к черту!
   — Ты послушай меня сейчас, мистер. Я…
   — Я не мистер! Я — принц! Более того, я — твой муж, Пичи. И я приказываю тебе раздеться и идти в постель.
   Она раскрыла рот от изумления.
   — Я… я даже не знаю, какой тебе цвет нравится…
   Он уставился на нее — понять, как работает ее ум, было совершенно невозможно.
   — Что ж, ты узнаешь, какой мой любимый цвет, но не ранее чем окажешься в моей постели. Мысли роились у нее в голове.
   — Хорошо, Сенека, — сказала она неожиданно. — Я решила остаться здесь. Я остаюсь здесь, слышишь? Только натяни свои брюки, и мы поговорим с тобой. Расскажи мне о себе. Ты собирался мне рассказать о своем любимом цвете.
   Она сидела на бархатном кресле и расправляла свои юбки. А еще, у нее была многообещающая улыбка.
   — Ну, Сенека? — спросила она. — Какой?
   — Что «какой»?
   — Твой любимый цвет, — пояснила она.
   — Зеленый! Понятно? Зе-ле-ный! А теперь отправляйся в постель!
   — Ты все еще не натянул брюки?
   — Не натяну, Пичи!
   — Надень штаны, иначе я здесь не останусь ни минуты больше. Одень, одень, прошу тебя.
   — Хорошо! — ответил Сенека.
   Она облегченно вздохнула, когда он оделся.
   — А мой любимый цвет — красный, — сказала она в надежде, что их разговор продолжится дальше. — Я не могу разобраться, красные мои волосы или нет. Некоторые говорят, что мои волосы красные. Но что-то в них такое между желтым и коричневым. Скорее всего красно-рыжие волосы, вот так.
   — Пичи…
   — А кто у тебя закадычный друг?
   Его передернуло от такого вопроса потому, что друзей у него никогда не было, а тем более закадычных.
   — А что тебе больше нравится — яблоки, груши или вишни?
   — Лимон! Давай иди…
   — Я же не спрашивала про лимон, Сенека. Я спросила про яблоки или вишни. А вообще-то я люблю орехи. Я собирала их с детства. А моя соседка миссис Макинтош знает, как делать пирог с орехами. Каждую пятницу мы собирались на вечеринку к миссис Макинтош. Она играла на банджо, а я прищелкивала в такт ботинками. Миссис Макинтош всегда угощала ореховым пирогом и даже мою белку. Эти вечеринки у Макинтошей были самыми замечательными в моей жизни. Я не вру. Да, ты, кажется, говорил что-то насчет лимонного пирога, так, Сенека?
   Сенека так вышел из себя, что уже не мог отвечать.
   — Ладно, забыли про пироги, — пошла она на уступку. — А что тебе больше нравится — запах ванили или запах роз? Который из них больше?
   — Боже! — воскликнул он, теряя терпение. — Розы… Мне нравятся розы. Говорю тебе в последний раз: «Ступай в постель!»
   — Нет, послушай меня еще. Когда я была маленькой, я подбирала раненых животных, и приносила их домой, и лечила травами. Знаешь, если здесь, в Авентине надо будет кого-нибудь вылечить — я смогу. Я — знаток по травам. Я, конечно, могу помочь и людям, но с животным все-таки проще — они не хнычут так, как люди.
   — Животные тебя любят за заботу, вот в чем секрет.
   Сенека схватился за голову.
   — Ты знаешь, я не хочу знать, что ты за лекарь и, если ты сейчас же не пойдешь в кровать, то я…
   — Я знаток по травам, «травяной лекарь», Сенека, — пояснила она. — Так говорят у нас, в Поссом Холлоу, «травяной лекарь». Мы всегда собираем травы в определенное время года. Да, а сколько ты раз жуешь пищу, прежде чем проглотить ее?
   — Ради Бога, Пичи! Почему…
   — Мой папа всегда говорил, что надо двадцать раз пережевать пищу, прежде чем проглотить ее. Но я никогда так не делала, слишком уж много времени уходило бы на это.
   — Пичи…
   — Моего батюшку звали Даффом, — быстро произнесла она. — Иногда, когда мы дурачились, я называла его Дафферсом, а он меня — Пичерсом.
   — Пичерсом? — переспросил Сенека. Прозвище. Это слово воскресило в его памяти прошлое. Будучи мальчиком, он хотел иметь прозвище. Он попросил всех и каждого, чтобы ему придумали прозвище. Но никто этого не сделал. И тогда он так рассердился, что хотел всех выгнать из дворца.
   — Да, а еще никогда не обрезай свой волос в марте, Сенека. Если острижешь их в марте, то весь год будешь мучаться головными болями.
   Он так сжал кулаки, что ногти у него побелели.
   — Ты, вот кто, моя головная боль!
   — От головной боли можно сделать припарку из красного перца и скипидара. А лучше всего лечь спать и положить ножницы под подушку.
   — Мне бы лучше с тобой лечь спать, а не с ножницами… под подушкой.
   — Я тебе уже четко все сказала, Сенека! Она снова взглянула на его брюки. И вдруг ей захотелось дотронуться до них, узнать, действительно ли они такие мягкие, как выглядят. Ей захотелось увидеть его тело, ту его часть, что спрятана под брюками. Ее бросило в жар. Незнакомое прежде чувство проснулось в ней. О, Боже! Она опять раскисла перед этим мужчиной.
   — О чем ты думаешь, Пичи? — спросил ее Сенека. Она взглянула на него и поняла, что ее глаза выдали ее.
   — Я… Я сейчас… Сейчас сижу и… думаю. Какой красивый… волос… Ах нет, какое удобное здесь кресло. Я никогда не сидела в таком!
   Она пожалела о том, что у нее сорвалось с языка.
   — Черт те что со мной, Сенека! Я соврала. Я думала не о кресле… Твои брюки… Я… — Она вскочила и пошла к камину.
   — Я… я н…никогда не видела раздетых мужчин, кроме отца, — сказала она, сжав кулаки. — Я… я, однажды видела, как он мылся. Он не такой, как ты, Сенека. Его тело не такое, как у тебя…
   — А ты хотела бы сама посмотреть на меня? — спросил он.
   Не дожидаясь ответа, он направился к ней, но сделав несколько шагов, замер неподвижно и посмотрел на нее снова.
   Отблески камина освещали всю комнату. Это напомнило ему ту первую ночь, когда они впервые встретились. Он был зачарован. И опять ему показалось, что он уже ее где-то видел. Видел эти рыжие локоны, разметавшиеся по плечам. Видел это платье… Когда-то… где-то… Ощущение того, что он знает ее давным-давно, не покидало его.
   Он заглянул ей в глаза. Сейчас они излучали сердечность.
   — Пичи, — прошептал он. Его синие глаза горели.
   Ей вдруг захотелось дотронуться до него, поцеловать его, прошептать сладкие слова. Ей вдруг захотелось отдать ему все, что окружало ее и даже саму себя.
   Одного она не могла понять: как и откуда взялись у нее чувства к человеку, которого она едва знала.
   Она боялась его приближения.
   — Не надо, Сенека… Ты даже не знаешь, как ты разбередил мои чувства. Что-то со мной произошло. Что-то такое сильное, что я еле сдерживаюсь. Хуже нечего сказать, конечно, но я хочу поцеловать тебя сама. О, боже, я сгораю от стыда… Но…
   — Но, что?
   Она искала слова и не могла их найти, чтобы объяснить ему свои чувства.
   — Мне осталось совсем немного пожить на этом свете, — быстро произнесла она. — Неужели ты не видишь, что я стараюсь, чтобы эти последние дни в моей жизни были самыми прекрасными. Но у меня не будет времени, чтобы исправить свои грехи! Вот почему, мне нужно поступать правильно и не делать ошибок.
   Она сделала паузу.
   — Я хочу, чтобы наше первое время было особенным. А оно будет особенным, если я буду уверена, что я поступаю правильно, Сенека. Я должна знать тебя и должна быть уверена в своих чувствах к тебе… Так, и только так должно быть у меня и не иначе.
   Сенека еще ближе подошел к ней.
   — Пичи…
   — Сенека… Ты… О, боже… Я больше не могу здесь оставаться…
   С этими словами она ринулась к двери и в следующую минуту Сенека услышал, как дверь захлопнулась. Стук дверей, как ни странно, привел его в чувства.
   Он не побежал за ней и не попытался остановить ее. Его инстинкт подсказывал, что бесполезно было удерживать ее, а тем более уложить в свою постель. Он не собирался прибегать к насилию, хотя желал ее всеми фибрами своей души.
   Время шло, а он все стоял отрешенный в этой пустой комнате под круглой аркой прохода. Некоторое время спустя его взгляд упал на стоявшую в небольшом дубовом буфете бутылку бренди.
   Подойдя к буфету, он взял фужер и налил себе чудесного напитка, а затем подошел к камину и уселся в кресло у огня. Он залпом выпил содержимое фужера. Выпил так, как никогда не пил, не смакуя.
   Его брачная ночь… Половину ее он провел, сражаясь с Пичи и отвечая на ее вопросы, а другую половину проведет один, размышляя, выпивая…