Пейсли Ребекка. Полночь и магнолии

   — Она ищет блох, — пояснила Пичи. — Она их не ест, ничего подобного. Хотя ей нравится их искать. Конечно, я уверена, что она ни одной не найдет. Его Высочество! Она всегда, вообще-то, ищет блох у себя. Упрямое маленькое создание.
   Король ужаснулся. Сенека не знал: то ли огорчаться, то ли извиняться, то ли смеяться. Он все же сохранил невозмутимое выражение лица и поклялся в душе, что серьезно поговорит с Пичи о ее белке. Нельзя же ей разрешать прыгать на людей и свободно разгуливать по дворцу. Он предложит Пичи выпустить белку в парк, где они обычно живут.
   — Отец, еще нет девяти часов утра, — заявил Сенека, делая вид, что не видит приключения короля с белкой. — Я надеюсь, что ты хорошо себя чувствуешь и в состоянии послать записку лорду Ингеру и сообщить ему, что твоя встреча с ним отменяется. Его люди уже почти что подготовили встречу, но записка, я уверен, придет к нему вовремя.
   Взяв Пичи снова за руку, он подвел ее к своему отцу.
   — Видишь ли, отец, больше тебе нет необходимости встречаться с лордом Ингером. Я представляю тебе Пичи Макги. Я нашел ее сразу же после полуночи. И так как ты поклялся одобрить мой выбор, я сообщаю, что эта девушка станет моей принцессой.
   Король не поверил своим ушам. В нем все закипело от ярости. Тысячи вопросов роились у него в голове, но он и бровью не повел. Белка тем временем скакнула королю прямо на макушку.
   Только одно темное пятно портило ее счастье. Она не собиралась дать ему разрастись и разрушить день ее триумфа, но и забыть о нем она не могла, тем более, что она плохо спала ночью. А бессонница была одним из симптомов «типинозиса» — болезни, которую нашел у нее доктор Грили. Воспоминание о болезни и было тем пятном. «Мне так хочется быть счастливой, — подумала она. — Я сделаю все, чтобы мои последние дни на земле были прекрасны». Она отбросила плохие мысли и стала утверждать себя в хороших.
   «Да, у меня осталось мало времени на земле. Но, Боже, я уверена, что они будут прекрасны! А какое блаженство спать в такой кровати! И все здесь удивительно прекрасно! Правда, я уже давно не видела Сенеку, — спохватилась она, — он заставил меня все время проводить с этими шьющими девушками. И у меня не было ни минуты поболтать с ним».
   Она вдруг покраснела, вспомнив день, когда она с ним говорила в последний раз. Это было после унизительного осмотра, которому ее подвергли дворцовые врачи. Она божилась всеми святыми, которых знала, что она девственница. Невеста должна быть обязательно девственницей — такой был негласный закон Авентины. Доказательство было необходимо.
   Авентина получила свое доказательство. Ее сочли достойной стать невестой принца после осмотра медиков.
   Пичи было страшно любопытно, что ей придется делать в качестве принцессы. Она собиралась, как все принцессы, бросать множество золотых монет, проезжая в экипаже. А еще она думала о короне принцессы, которую она собиралась носить.
   Она сама очень подробно нарисовала, какой должна быть ее корона и вручила рисунок Сенеке. Стук в дверь прервал ее размышления. Она ждала, что принесут ее платье.
   Она повернулась, всплеснула руками и сказала:
   — Входите! Входите!
   Вошли две молодые служанки. Они внесли пышное, из ослепительно белого атласа, все в кружевах платье.
   — Меня зовут Кэтти, миледи, — сказала одна из них. Ее круглые щечки сияли.
   — А меня — Нидия, — добавила другая. — Мы принесли ваше платье, миледи. Мы только что закончили его гладить, а теперь мы вам поможем одеть его. Его Высочество сам послал нас. А правда, то у вас есть ручная белка? Ах, это она? — спросила она, указывая на пушистого серого зверька, расположившегося на оконной шторе.
   — Нидия, замолчи! — посмотрела Кэтти на подругу с угрожающим видом, а затем повернулась к своей новой хозяйке.
   — Принц сказал нам поторопиться, миледи.
   Свадьба начнется только через три часа, и принц дал нам указания приготовить ванну для вас. Нам нужно также уложить ваши прекрасные волосы и…
   — Поднимите его — умоляла Пичи, указывая на платье. — О, Боже, дайте мне рассмотреть его!
   Служанки немедленно повиновались. Роскошное платье зашуршало в тот момент, когда они его подняли.
   Ошеломленная, она уставилась на платье. Она смотрела, оторопев от негодования. Ее настроение разлетелось вдребезги. И, казалось, что ее сердце разлетелось вдребезги тоже. Платье не было тем свадебным платьем, о котором она мечтала. На нем не было алмазов. На нем не было ничего сверкающего вообще. На нем были только розовые цветы и кружево. И также не было короны, покрытой вуалью. Только венок из большого количества цветов.
   Слезы обжигали ее глаза.
   — Миледи? — спросила Нидия. — Что-то не так?
   — Мое алмазное платье, — прошептала Пичи, — и моя покрытая вуалью корона. Я дала Сенеке рисунки… Но… Он… Мое платье.
   Кэтти улучила минуту, чтобы взглянуть на платье снова.
   — Оно вам не нравится?! — спросила она.
   — Вы… Вы находите его некрасивым?! — переспросила Нидия.
   Пичи медленно подошла к тому месту, где стояли девушки.
   — Оно некрасивое, — сказала она, и одинокая слеза скатилась по ее щеке. — Я хотела, чтобы алмазы были на юбке, выписывали имя моего возлюбленного — Сенеки. И корона… Я полагала, что у меня будет корона.
   Нидия бросила обеспокоенный взгляд на Кэтти.
   — Но принц сам сказал, каким должен быть ваш свадебный наряд, а портнихи следовали его указаниям.
   Пичи отпрянула от платья, как будто бы оно ее обжигало.
   — Что? — рассеянно спросила она.
   Служанки не знали, что и сказать. Они окаменели.
   — Этот высокопоставленный шалопай, — пробормотала Пичи. — Упрямый осел! Боже, когда я выбрала его, то сразу поняла, что из его королевских плечей растет дурная голова!
   — Миледи, — вскрикнула Нидия. — Вас кто-нибудь услышит!
   Кэтти оставила платье и бросилась к дверям спальни. Она всмотрелась в оба конца коридора, затем захлопнула дверь, сказала:
   — Нет никого.
   — А мне плевать, даже если кто-нибудь это услышит, — проинформировала их Пичи. Шмыгая носом, она уставилась на платье, а затем, не говоря ни слова, она пошла к громадному шкафу и достала оттуда свой охотничий нож.
   — Поднимите этот кошмар, — сказала она, указывая на платье. Девушки сделали все, что она им сказала.
   — Я не хочу этих цветов на моем платье, — сказала она и схватила пальцами один цветок, срезала его. — Черт побери, они даже не живые, они сделаны из какой-то ужасной бумаги.
   — О нет, миледи, нет, — поправила ее Нидия. — Эти цветы, засушенные пасхальные цветы. Садовники их собрали и специально засушили.
   — Пасхальные цветы растут только в Авентине. — пояснила Пичи Кэтти, — и нигде больше. И досмотрите, миледи! Даже засушенные, цветки сохраняют свой яркий лиловый цвет. Они в большом спросе в Европе, и Его Высочество выращивает их на плантации, и даже много вывозит за границу.
   — Даже? — переспросила Пичи, вынимая свой нож. — Ну, а я не хочу этих пасхальных цветов на моем платье. — И Пичи начала очень быстро срезать один цветок за другим.
   — Если бы у меня сейчас были блестящие алмазы, я бы пришила каждый из них вот здесь, и здесь… и здесь… Ее голос дрожал.
   — Миледи, — спросила Кэтти, желая узнать, что теперь собирается делать будущая принцесса.
   — Девушки, можете вы шить? — спросила их громко Пичи. Девушки закивали головами. — А могли бы вы проводить меня в ту большую комнату, где два трона. Они там стоят под бархатным навесом с золотыми кистями.
   — В тронный зал? — озабоченно переспросила Нидия и посмотрела тревожно на свою компаньонку.
   Их замешательство длилось недолго. Через несколько минут они уже сопровождали Пичи в огромный тронный зал. Зал был расположен достаточно далеко от той части дворца, где должна была проходить брачная церемония и не так далеко от того места, где было помещение для слуг.
   — Ах, вот оно, — произнесла Пичи. Она осмотрела потолок. — Я уже интересовалась этой комнатой, когда искала столовую. Я никак не могу запомнить, где что есть в этом огромном замке. Я так потерялась, что даже моя собственная белка не смогла бы найти меня за неделю. Ну, а теперь, смотрите на эти хрустальные люстры вверху, видите? В этой комнате их больше всего. Я посчитала. Двадцать четыре.
   Девушки стали пристально смотреть вверх на сверкающие люстры. Пичи же обошла зал и остановилась около небольшого мраморного столика, на котором стоял, сияя, сверкающий латунный канделябр. Он не был таким большим, как другие в этой комнате. Каждый из восьми его подсвечников был изящным и все они, как бы вырастали из круглого основания.
   Взяв канделябр в руку, она вновь посмотрела на мерцающие люстры.
   Кэтти наблюдала, как нежно ее новая хозяйка держала подсвечник. Она также увидела, как хозяйка вдруг засияла. Вдруг Кэтти осенила догадка. На одном дыхании она произнесла:
   — Миледи! Неужели вы думаете…
   — О, Кэтти, — перебила ее Пичи. — Мое имя не «Миледи», как ты говоришь, а Пичи. И вы так меня зовите, слышите. А теперь, Нидия, сходи и принеси клей, иголки, катушки и нитки. Неси их в мою комнату, Кэтти, а ты останься здесь и помоги мне. Нам надо торопиться. До свадьбы осталось меньше 3-х часов.
   Огромные гирлянды из красных и белых роз украшали каждую доступную площадку в дворцовой часовне. Позолоченные статуи ангелов отсвечивали в лугах послеполуденного солнца, которое просвечивало через огромные витражи. Мягкая органная музыка плыла через часовню. По обеим тооонам стены стояли наиболее уважаемые члены Авентинского общества. Каждый из присутствующих был одет в самое лучшее. Каждый пришел полюбопытствовать, посмотреть, какую невесту выбрал себе сам принц Сенека. Никто ее не видел и никто не понимал, почему принц так тщательно скрывал ее до момента обручения.
   И, вдобавок, никто давно не видел самого короля. Ходили слухи, что монарх слег в постель и вышел только этим утром. Его Величество король теперь сидел на королевском балконе. И, хотя он появился перед всеми, его вид говорил, что есть повод для беспокойства.
   Тишина водворилась в толпе, когда принц подошел к алтарю и остановился рядом с придворным министром. Придворный министр Реверенд Чарли-коут взглянул на короля. Тот кивнул ему, чтобы начинали. Министр, в свою очередь, кивнул головой двум слугам, стоявшим у усыпанного цветами бокового придела Храма.
   Взгляд каждого был прикован к этим двум слугам, которые должны были открывать двери часовни. Но никто из присутствующих так пристально не всматривался, как Сенека.
   Восхищение и гордость бились внутри его: Пичи была самой прекрасной женщиной в королевстве. И об этом вскоре станет известно каждому. И не только это. Ее наряд был восхитителен: прост, но очень элегантен. Ее наряд — это комплимент ее природной красоте. Швеи превзошли в мастерстве все ожидания.
   Пичи будет выглядеть с головы до ног как принцесса.
   Сенеке казалось, что целая вечность прошла до того момента, как открылись двери часовни. Первым, кого он увидел в проходе, был лорд Фонтегрил, один из королевских советников, которого выбрали посаженным отцом. Он выглядел взволнованным и обеспокоенным. В следующую минуту Сенека понял, почему.
   Пичи шла, спотыкаясь, рядом с лордом Фонтегрилом. У Сенеки рот раскрылся от изумления. На голове у Пичи был латунный канделябр! На нем было столько много сияющих бусин, что она едва удерживала канделябр на голове. Вот почему лорд Фонтегрил поддерживал ее за талию, в тот момент, как она вошла в часовню. Как она сама не старалась удержать это «сооружение», ей все же пришлось остановиться, чтобы поправить громоздкий «шпиль».
   И ее платье. Глаза Сенеки расширились. По всему полотнищу юбки были пришиты сотни сияющих бусинок. Солнечный свет отражался от них, и Сенека увидел, что бусинки образуют имя: С-Е-Н-Е-К-А.
   Он не поверил своим глазам. А поднявшийся из толпы шепот очень задел за живое.
   Жизнерадостная, ничего не подозревающая об убийственных для себя мыслях возлюбленного, Пичи любовалась им.
   Одетый согласно традициям Авентины, он был в элегантном белом костюме с золотыми эполетами на плечах. Крупные золотые пуговицы были пришиты к костюму, а брюки украшала с обеих сторон золотая тесьма. Через грудь шла алая атласная лента, усыпанная медалями и золотыми орденами. У левой ноги висела сияющая золотая шпага, ручка которой была украшена драгоценностями. Поверх головы Сенеки была корона.
   Пичи даже оступилась, когда увидела Сенеку. «Боже, — подумала она, — он выглядит, как самый настоящий могущественный принц».
   Но, восхищаясь им, в душе она молча проклинала его.
   Больно было сознавать, что королевский двор затратил все средства на свадебный наряд принца. С головы до ног он сиял. Единственным утешением для нее была мысль, что ее собственный свадебный наряд тоже стал блистательным. Но только не благодаря ему! Усилием воли она спрятала свой гнев. Это был день ее свадьбы. Она выходила замуж за самого красивого мужчину на всем белом свете, и после церемонии ее будут звать Принцесса Пичи.
   Принимая во внимание все эти великолепные обстоятельства, было бы глупо омрачать этот день.
   Когда она достигла ступенек, ведущих к алтарю, лорд Фонтегрил подал ее руку Сенеке. Взгляд ее излучал счастье. Она ослепительно улыбнулась, глядя в глаза своему возлюбленному, но тут же отвела взгляд в сторону, наткнувшись на его холодный взгляд. Ее радость сразу же улетучилась.
   Сенека уставился на подсвечник, стоящий на ее голове, соображая, что сияющие камни вокруг ее «короны» были хрусталем из люстр. Клей, которым она их приклеила, еще не высох. Одна из хрустальных бусинок соскользнула и готова была вот-вот упасть в ее волосы, которые были красиво уложены в прическу. Он сильно сжал ее руку, гнев закипал в нем.
   — Что ты сделала со своим нарядом? — прошептал он, не раздвигая губ.
   — Я превратила его в наряд моей мечты, — ответила она, натянуто улыбаясь. — Чем говорить мне это, ты бы лучше радовался, что я не пришила слова «черт с тобой». Ты знаешь, эта мысль промелькнула у меня. А теперь помоги мне подняться по этим ступеням. Моя одежда чертовски тяжелая, и я чуть не падаю.
   — Еще бы, — процедил он сквозь зубы. — У тебя люстры на юбке, а канделябр на голове.
   — Я не надела бы канделябр на голову, если бы ты дал мне мою корону, — закончила она.
   Сенека помог ей подняться на последнюю ступеньку и остановил напротив недоумевающего лорда Реверенда Чарликарта.
   — Мы обсудим это после, Пичи, — сказал Сенека четко.
   — Давай не будем, — сказала она мягко и улыбнулась. — Сегодня день примирения друг с другом.
   — Мы будем это обсуждать, — сказал Сенека повелительным тоном.
   — Хорошо, — сказала Пичи, дотронувшись до подбородка, — но запомни одну вещь, Сенека. Ты меня разозлил и не жалуйся на то, что получишь в ответ!
   Королевский банкетный зал, где давали свадебный обед, был роскошным. Стены ослепляли белым и золотистым шелком, но доминирующим цветом помещения был ярко-желтый цвет. Действительно, каждое атласное кресло вдоль обеденного стола было покрыто желтым Дамаском. Изящный стол был накрыт большой скатертью. На ней были сервированы хрустальные фужеры. Огромный золотой канделябр и великолепная подставка для фруктов, украшенная ангелочками и изумрудными папоротниками — все это радовало глаз.
   Масса благоухающих желтых роз, величественные золотые приборы и приборы из китайского фарфора завершали прекрасную картину декорации.
   После того, как Тиблок усадил короля, Сенека препроводил Пичи на противоположный конец стола помог ей усесться и занял свое место рядом с ней.
   Только после того, как королевская чета расселась, лакеи в ливреях пригласили гостей. Наступил вечер, и банкетный зал освещал свет двух каминов и множество высоких длинных белых свечей. Праздничная атмосфера наполняла зал. И хотя сама обстановка вызывала радость, напряженное состояние присутствующих было тяжелее, чем туман с океана, который покрывал Авентину.
   Король Зейн, ничего не говоря, наблюдал за всеми. Гости все еще оставались молчаливыми, многие из них низко склонили свои головы. Пичи чувствовала себя не в своей тарелке и решила отвлечь себя едой. Она никогда не видела такого изобилия пищи. Кажется все, что есть вкусного в мире, находилось на этом столе. И она была голодна. Сначала она целый час простояла в галерее, приветствуя аристократов Авентины, пришедших поздравить ее и Сенеку.
   В ее первый бокал был налит французский ликер. Она посмотрела на Сенеку, интересуясь, может ли она попробовать его. Он все еще сердился на нее, но она была слишком голодна, чтобы улаживать с ним отношения прямо сейчас. Зато чуть позже, когда она наелась, она заявила, что он может повесить свое высокомерие себе на ухо и закрутить его дважды в трубочку.
   — Собираются ли они поставить кувшины с этим французским ликером на стол, Сенека, — спросила она.
   И хотя они сидели на некотором расстоянии от гостей и никто не мог слышать их разговор, Сенека сказал громким голосом:
   — Шампанское — не ликер, а вино. Оно не подается в кувшинах, оно подается в бутылках, а ты больше не будешь пить, — ответил он и улыбнулся гостям, которые сидели поодаль.
   — А это что такое? — спросила Пичи и подняла маленькую золотую рамку, в которой что-то было написано.
   — Это — меню, — ответил Сенека жестко. Пичи тщательно изучила меню, но ни одного слова в нем не поняла.
   — Я не могу это прочитать. Это…
   — Французский, — пояснил Сенека.
   — Французский? Но я не знаю французский. Дружище, а как же мне узнать, что мне есть? Сенека тяжело вздохнул.
   — Неважно. А теперь сними эту «восхитительную вещь» со своей головы. Если этого не сделаешь, то ничего не сможешь съесть, ибо все подвески слетят тебе в тарелку.
   Пичи поняла, что он был прав. Головной убор был так тяжел, что она сняла его, поставила на пол рядом с креслом и приготовилась есть великолепную пищу. Она хотела попробовать все.
   Сначала поднесли маленькую чашку горячего супа, потом — холодного. Она быстро с ними расправилась и стала смотреть, что ей еще из деликатесов попробовать. Сенека посоветовал ей пробовать всего не больше столовой ложки.
   — Леди только тогда едят, когда закончится официальный обед, — прошептал он ей.
   Сейчас, за свадебным столом, конечно, было не время учить ее хорошим манерам, но фокусы, которые она проделала со своим свадебным нарядом, разозлили его. Он решил, что должен заставить ее, наконец, подчиниться его воле. И хоть за свадебным столом, но ее надо проучить.
   Увидев, как загорелись ее глаза, когда слуга поднес джентльмену, сидящему неподалеку от них, ростбиф, Сенека догадался, как ей хочется съесть такой же.
   — И ни при каких обстоятельствах, Пичи, леди не разрешается есть такую пищу, а особенно на таких торжествах, — проинформировал он ее. — Ни дичь, ни ростбиф. Даже сыр тебе запрещается. Все это — только для джентльменов.
   Желудок Пичи громко заурчал. Пичи бросила взгляд на свою тарелку. В тарелке лежало пару листиков молодого салата, ломтики картофеля и сердце индейки, размером с мизинец. Она знала, что Сенека зол на нее, но неужели ей из-за этого умирать с голоду? С трудом сдерживая гнев, она начала поглощать все, что у нее было в тарелке. Сенека наблюдал, как она взяла последний ломтик картофеля.
   — Не съедай все до последней капли из того, что у тебя есть на тарелке, — закончил он. — Это не соответствует манерам леди.
   Она бросила картофелину назад на тарелку, а затем стала рассматривать пожилую женщину неподалеку от нее. Тарелка этой леди была переполнена разнообразной пищей.
   — А вот та женщина… — произнесла он.
   — Леди Ярвуд почти что семьдесят лет, — сказал Сенека. — И когда ты доживешь до ее лет, ты сможешь стать обжорой, если пожелаешь. А теперь ты будешь кушать так, как я говорю тебе.
   Его последнее заявление взбесило ее. Она воздерживалась от пререканий с ним, но он зашел слишком далеко.
   — Ешь сам так, как мне советуешь, мой дорогой, возлюбленный муженек! А как мне дышать? Так, как ты скажешь? Да? Сколько вздохов ты разрешишь мне делать в минуту? Шестьдесят? Или леди положено только восемь? Может, мне вообще нельзя дышать?
   — Ты можешь дышать, как захочешь, — ответил Сенека тихо.
   Она покосилась на него.
   — Может, прикажешь мне смотреть на еду голодными глазами, как собака. Мой дорогой, не беспокойся, я смогу это сделать. Я смогу, как собака сидеть, смотреть и глотать слюну, и ждать, пока подадут.
   Он заскрежетал зубами, но вдруг почувствовал, что вот-вот рассмеется. Тогда он положил кусочек говядины себе в рот, ожидая ее язвительного ответа. У Пичи слюнки потекли, когда она увидела, как он ест мясо. Она решила, что он хочет окончательно взбесить ее. Ему удалось это сделать. Но Пичи не хотела сдаваться.
   — После того, как вечер закончится, — сказала она, — мы поиграем с тобой в «дом», Сенека. Вот это будет веселье! Ты будешь дверью, а я захлопну тебя.
   Сенека поперхнулся мясом. Но подавив свой гнев, он вдруг развеселился. В ушах стояло: «Ты будешь дверью, а я тебя захлопну». Его никогда еще в жизни так не оскорбляли, но в ее оскорблении он не мог не заметить юмора.
   Он был так обескуражен, что не сразу смог ответить Пичи.
   — Пичи, прекрати эти агрессивные шуточки, — произнес он.
   Его брови нахмурились, он отвернулся от нее и поднял бокал вина, приветствуя женщину, сидящую неподалеку слева.
   — Тетушка Виридис, — улыбнулся он. — Вы выглядите очень хорошо.
   Виридис Элдсон удивленно подняла свои светлые брови.
   Сенека не льстил. Действительно, он уважал ее за утонченные манеры поведения. Он поднял бокал вина еще выше. Пичи последовала его примеру. После всего она сердилась на Сенеку, но не на его гостей. Она также подняла свой бокал и поприветствовала рядом сидящих. То были: растолстевший бородатый мужчина, которому было около шестидесяти, и леди, которой нельзя было дать с виду больше двадцати лет. Казалось, что леди очень несчастна.
   Пичи поинтересовалась, были ли они отцом с дочерью.
   — Кто вы все снова? — спросила она их. — Мы встретили так много людей, пока я с Сенекой стояла в той, как вы ее называете, гостиной, что я говорю, что я вас всех прямо не разглядела.
   — Я Вэстон Шеррингхэм, — важно ответил мужчина. — А это моя жена Августа.
   «Его жена!» — про себя воскликнула Пичи. Не удивительно, что Августа выглядела такой печальной, выйдя замуж за такого жирного, старого мужчину. А еще у него были тонкие губы, а это верный признак посредственности. Она тщательно рассматривала Августу, решив, что это была самая худая и нездоровая женщина из тех, которых она когда-либо видела. Ее изможденное лицо было белее одежды Сенеки, а ее костлявые руки ужасно дрожали. Пичи искренне сочувствовала ей.
   — Августа? — спросила она.
   — Да, Ваше Величество, — ответила Августа робко.
   Пичи озарила робкую женщину ослепительной улыбкой.
   — Ты такая худая, что если бы тебе дать немного клюквенного сока, тебя можно было бы использовать как термометр. Возьми себе побольше еды, слышишь?
   — Пичи, — прошептал Сенека громко. — Что…
   — Женщине необходимо есть, Сенека, и я собираюсь дать ей немного еды, — перебила она его. — Что там все твои правила для леди говорят, не есть, да? Так она и в гроб завалится!
   Пичи неожиданно отодвинула свое кресло и направилась к буфету. Слуги быстро, расступились перед ней. Она схватила большое плоское блюдо с индейкой в приправе, поставила на стол и последовала к Августе, чтобы наполнить ей тарелку. В глазах Августы появилось восхищение. Но суровый взгляд ее мужа немедленно положил конец восхищению.
   — Ваше Высочество, я не могу кушать.
   — Так уж и не можешь, — не поверила Пичи. — Ты получаешь мой королевский приказ:
   очистить свою тарелку. Ты знаешь, что я сейчас — твоя принцесса, и я говорю тебе, что надо все съесть. Что ты шлепаешь губами над такой хорошей едой, слышишь? Конечно, я тебе там ничего смертельного не примешала, — закончила она и взглянула на Сенеку. — Может показаться, что я голодна, как июньская ворона. Мне тоже не разрешено притрагиваться к еде. Но ты ешь и будешь очень хорошо выглядеть. Твои зубы станут белее, кожа — плотной, а рождение ребенка — удовольствием.
   Августа покачала головой и прикрыла салфеткой свою улыбку. Ее муж похлопал ее по плечу и бросил вопросительный взгляд на Сенеку.
   Сенека поднялся:
   — Пичи…
   — Вам тоже подбавить еды? — спросила Пичи женщину, сидящую рядом с Августой.
   Это была Каллиста Ингер. Она отвернулась. — Нет, — сказала Каллиста Ингер ледяным голосом, пренебрегая титулом Пичи. — Я ничего не хочу.
   Пичи пристально поглядела на эту женщину.
   — Боже святый, что с тобой случилось? Ты так нахмурилась, взглянув на меня, что на твоем лице не сморщились только зубы!
   Казалось, тишина, как перед ужасным штормом, воцарилась, в зале. Король встал и с нарастающим гневом сказал:
   — Этот обед, такой же нелепый, как и эта свадьба, завершен!
   Все положили свои приборы, вытерли губы своими салфетками, поднялись и встали, отодвинув свои стулья.
   Еще не подавали торт, еще не объявляли танцы, но король Зейн заявил о конце праздника. Такова была его воля.
   Сенека взглянул на отца. Правдой было то, что Пичи была ужасна в своем поведении. Правдой было и то, что ее нужно было научить многим вещам. Но он будет тем человеком, который научит ее всему. Он будет тем единственным, кто научит ее манерам поведения. Его отец не имел права прерывать торжество. Но и не только это понял Сенека.