Страница:
– Я не сотрудничаю с агентством Тейлора. Я увидел в газете статью о вас и решил, что если вам действительно нужен стоящий аккомпаниатор, то вы выберете меня. Я уехал из Европы, потому что дирижировать оркестром для меня было слишком утомительно. Я не слишком физически сильный человек и не очень богатый. Я бы сказал, что мы нужны друг другу. Когда должен состояться концерт?
– Через пять недель, – еле слышно ответила я. – В середине сентября.
Он покачал головой.
– Сомневаюсь, что вы будете готовы к этому времени. К тому же в сентябре здесь еще слишком жарко. Настоящие ценители музыки еще не вернутся из-за границы. Нужно передвинуть концерт на начало октября. А теперь давайте не будем зря терять драгоценное время. Я стану приходить к вам пять раз в неделю, а за две недели до концерта мы сократим мои визиты до трех раз в неделю. Я не хочу, чтобы вы звучали устало.
– Устало! – фыркнула я. – Я не устану!
– Вы нет, а ваш голос – да. – Он увидел, что я наливаю себе шампанское, и нахмурился. – И больше ни капли вина, только после концерта. От вина напрягается гортань.
«Ни капли шампанского!» «Напрягается гортань!» Да он просто невыносим! Но что мне было делать? Я выбрала его.
И началась каждодневная утомительная работа. Я спала до десяти или одиннадцати утра, потом плотно завтракала. Давид приходил ровно в час, и мы занимались до трех, приводя в порядок мой голос и разучивая новые произведения. Затем я принимала посетителей, ходила по магазинам или изучала город. Я наняла легкий двухколесный экипаж, запряженный парой гнедых, и сама правила, разъезжая в нем по городу. Вокруг тут же собиралась толпа, все кричали, показывали на меня пальцами: материала для газет было больше чем достаточно.
«Баварская баронесса переплюнула Бестона» напечатали в одной из них за неделю до концерта. Альфред Бестон был внуком американской революции – занудный и состоятельный холостяк, без памяти любивший лошадей. Он ездил по городу в собственной упряжке, и однажды мы встретились и устроили импровизированную гонку. Я победила, и он пригласил меня отобедать с ним.
– Я не могу позволить себе расслабляться до тех пор, пока не состоится мой концерт, – ответила я. – Мой аккомпаниатор – настоящий тиран! Но после концерта я позволю себе любые развлечения. Вы наверняка купите много билетов!
Бестон действительно купил целый рулон и пообещал, что его друзья устроят мне бурную овацию.
– О, мне нет необходимости нанимать клаку! – засмеялась я. – Когда публика услышит, как я пою, она будет кричать от восторга.
С Давидом Тэтчером я ссорилась каждый день.
– Послушайте, – твердо заявила я однажды, примерно за неделю до концерта в «Лицеуме». – Я хочу, чтобы вы написали аккомпанемент еще для двух цыганских песен. Я их спою на бис после песен Листа. Одна медленная, печальная и трогательная, а вторая – веселая, прославляющая цыганскую жизнь.
Давид строго посмотрел на меня поверх очков.
– Я не буду писать аккомпанемент для подобной чепухи, – заявил он. – Для «бисов» я приготовил вам песни Брамса.
– Брамса! Вы приготовили! – вскричала я, ударив кулаком по крышке пианино. – Я певица, а не вы! Это мой концерт, мой! Я его готовлю и я решаю, что мне петь, а потом говорю вам, и вы мне аккомпанируете! К завтрашнему дню напишите ноты этих песен, или я найду себе другого аккомпаниатора, вы меня понимаете?
– Отлично. – Он встал и опустил крышку пианино.
– Вы уходите? – возмутилась я, когда он направился к двери. – Вы забыли, что у нас через неделю концерт?
– Я ничего не забыл, – спокойно ответил он. – Но я не привык изменять своим принципам.
– Принципам? Вы что, думаете, это торжественный концерт для королевского семейства? Люди платят деньги, чтобы увидеть представление! Они хотят услышать песни, которые им будут понятны, а не Брамса!
– Вы не правы, баронесса, – холодно возразил Давид. – Если вы хотите стать частью уличного балагана, тогда я предложу вам обратиться к мистеру Барнуму, специалисту в этом деле. Он хорошо изучил непритязательные вкусы американской публики. Если вы хотите выставить себя как дешевую певичку, если хотите опошлить свою дружбу с Ференцем Листом, синьором Локкателли или королем Людвигом, тогда продолжайте в том же духе. Правда, для этого вам придется нанять другого пианиста. А если вы хотите построить концерт со вкусом, если вы хотите представить красивую, целостную и изысканную музыкальную программу…
– Изысканность – это скучно! – вскричала я. – Целостность утомительна!
– Позвольте мне закончить, – прервал меня Давид. Я сделала над собой усилие и замолчала. – Если вы будете уважительно и бережно относиться к вашему искусству, вы привлечете гораздо больше слушателей и поклонников, чем если появитесь на сцене в расшитом бисером наряде и с перьями на голове.
– Хорошо! – Я устало опустилась на стул. Он собирался уходить. – Вернитесь, – позвала я. – У вас доброе сердце, Давид, хоть я и считаю вас чопорным и упрямым. Вы думаете, я люблю музыку меньше, чем вы? Она у меня в крови. Я цыганка, а для цыганки вся жизнь в песнях! Я могла бы петь целыми днями бесплатно, но мне приходится думать о деньгах. Я пою, потому что люблю петь, и почему бы мне не петь песни, которые доставляют мне радость? Вы находите это смешным и глупым?
– Нет. Но если вы хотите привлечь, на свой концерт знатную и богатую публику, вы должны предъявлять к себе более высокие требования. Поразить этих людей очень непросто. Их не проведешь ярким платьем и зажигательными цыганскими песнями.
– Ну хоть одну, – кротко попросила я. – Вторую я спою без аккомпанемента, так, как поют в таборе.
– Нет, – твердо ответил он.
– Пожалуйста! Она действительно очень красивая, Давид. Она понравилась самому Листу. Пожалуйста, позвольте мне спеть ее для вас.
Мы пришли к компромиссу. Давид составляет программу, а я выбираю номера для «бисов». Он написал аккомпанемент для двух моих цыганских песен, а я решила включить в программу несколько известных народных песен на английском, вроде «Барбара Аллен» и «Дом, любимый дом». Публике это должно было понравиться.
Приготовления к концерту шли полным ходом. Я велела дать в газеты рекламу: «Недавно приехавшая на континент баронесса Равенсфельд! Впервые на американской сцене! Приближенная короля Людвига Баварского!».
И вот настал день концерта. Зал театра «Лицеум» был переполнен. Толпы зрителей запрудили входы, и их пришлось разгонять конным полицейским. Нью-Йорк еще никогда не видел ничего подобного. Днем накануне концерта я проехала на белом жеребце по Бродвею вверх и вниз, помахивая прохожим рукой, словно на параде. Это сработало отлично. Все места в театре были проданы, а стоячие ложи были заполнены за час до поднятия занавеса.
Мое темно-синее бархатное платье было достаточно изысканно, чтобы снискать одобрение Давида Тэтчера, хотя он и опасался за его глубокий вырез.
– Но мне нужно дышать, Давид, – объяснила я и в доказательство глубоко вздохнула. Моя грудь поднялась, грозя вывалиться из декольте. Глаза Давида изумленно расширились, он покраснел как рак и вылетел из гримерной.
Когда я в сопровождении моего молодого, долговязого аккомпаниатора вышла на сцену, по залу прокатился вздох потрясения, и публика от одного моего вида устроила овацию! Что за страна!
Мое пение им тоже понравилось! На следующее утро даже самые суровые газетные критики признали, что у меня сильный и красивый голос, а представление было восхитительным. В заголовках на первых полосах газет журналисты наперебой восхваляли новую звезду: «Неотразимая Баронесса в двухчасовом концерте. «Лицеум» сотрясался аплодисментами!»
Когда на следующий день, как всегда ровно в час, появился Давид, он застал меня сидевшей в постели с картой Соединенных Штатов на коленях. Я пила первую из бесчисленных за день чашек чая.
– Привет, Давид! – радостно сказала я. – Куда мы отправимся теперь? В Филадельфию? В Бостон? Говорят, здесь скоро станет очень холодно. Поедем на юг! А потом на восток. А на север вернемся весной!
– Вчера вы пели великолепно, – сказал Давид, – лучше, чем я когда-либо слышал.
– А как ты думал? Я не растрачиваю себя на репетициях. Зачем петь для стен? Они не платят. Но ты! – Я выпрыгнула из кровати и обвила руками его шею. Он в ужасе уставился на меня. – Ты играл так чудесно, что я чуть не расплакалась! Я ни разу не слышала, чтобы кто-нибудь играл «Пять цыганских песен» лучше, чем ты. Даже сам Лист не сравнится с тобой!
– Странно, – заметил Давид, отнимая мои руки. – Он сам их написал.
– Ах, это еще не значит, что он знает, как их исполнять! Смотри, у меня для тебя кое-что есть. – И я вручила ему небольшую коробочку. Внутри на бархатной подушечке лежали золотые часы, украшенные бриллиантами. – Красиво? И очень изысканно.
– Да, очень красиво, – согласился Давид. – Спасибо, баронесса.
– Пустяки, – возразила я лукаво. – Мы, цыгане, щедрый народ. Загляни под подушку. Там немного денег. Возьми в подарок, сколько уместится в руках. Прошу тебя.
– Здесь несколько тысяч долларов! – ахнул Давид.
– Я не доверяю банкам, – сказала я. – Анна, принеси еще чашку! Наш Давид хочет чаю! – Анна находилась за три комнаты от нас, но я знала, что она без труда услышит меня. – А теперь к делу, Давид. Если хочешь остаться со мной – отлично. Я с удовольствием буду работать с тобой и дальше. Но если тебя беспокоят постоянные переезды и концерты в разных городах или если ты думаешь, что это плохо скажется на твоем здоровье, тогда оставайся в Нью-Йорке. Я пойму. Решай скорее, потому что мы отправляемся в Филадельфию через два дня.
– Я… это такое внезапное предложение, баронесса, – сказал Давид. Первый раз я увидела, как он по-настоящему разволновался. – Я думал, что вы останетесь здесь после того внимания, которое вам оказал мистер Бестон…
– Он маловат ростом и от него дурно пахнет, – сказала я, этими словами как бы окончательно ставя крест на миллионере. – Почему ты не хочешь ехать? У тебя здесь остается подружка? Но ты можешь взять ее с собой.
– Конечно, нет! – Давид был просто потрясен моими словами.
– А что плохого в том, чтобы иметь подружку? – не унималась я. – Нельзя сказать, что ты слишком юн, но ты не стар. Сколько тебе лет?
– Двадцать девять.
– Всего-то? Иногда ты ведешь себя так, что мне кажется, будто тебе восемьдесят девять. Итак, сначала Филадельфия. Потом мы отправимся в Балтимор, затем в Вашингтон – там я буду петь перед президентом. Неплохая идея?
– Великолепная, – промямлил Давид, скептически пожимая плечами. – Все-таки вы удивительная женщина, баронесса.
– Ничего удивительного. Я цыганка, и уже слишком надолго задержалась в этом городе. Меня тянет путешествовать. А почему бы и нет? Я молода, свободна и хочу развлекаться!
В начале зимы 1848 года на восточное побережье Соединенных Штатов обрушилась снежная буря, но она не шла ни в какое сравнение с той бурей восторга и обожания, которую вызвала я. Я путешествовала в огромной сделанной на заказ карете, которая была даже слишком огромной для тех, кто сопровождал меня. Со мной вместе ехали Анна, Давид, мулатка-кухарка по имени Дора, кучер и его брат, а также толстый белый щенок по кличке Калинка. Карету везла шестерка великолепных белых лошадей – подарок отвергнутого поклонника Альфреда Бестона. Вдобавок к карете было прикреплено почти полтонны багажа. Давид полушутя предложил мне нанять железнодорожный вагон, но, к сожалению, в стране еще не проложили рельсы туда, куда бы мне хотелось поехать.
Я зарабатывала концертами много денег, но все они куда-то исчезали почти сразу, как я их получала. Шесть лошадей, собака и шесть человек, сопровождавших меня, ели слишком много, к тому же я нуждалась в концертных платьях, повседневной одежде и всяких мелочах, которые была обязана иметь, будучи баронессой и все время появляясь на людях. Я полагала, что это называлось «держать марку». Я понимала, что не стоит так бездумно тратить деньги, и довольно много откладывала, но я никак не могла выдержать, если кто-нибудь рассказывал мне свою печальную историю, и сразу открывала кошелек. Половину концертов я пела бесплатно, собирая деньги для детей-калек, парализованных музыкантов, вдов или сирот.
Естественно, я ничего не получила, когда в январе 1849 года пела в Белом доме. Считалось, что я и так должна быть благодарна за то, что меня пригласили выступить. В тот вечер я надела зеленое бархатное платье с длинными рукавами и весьма скромным вырезом. Маленькие бриллианты сверкали у меня в ушах и на шее, восполняя простоту платья. Президент Полк и его жена миссис Полк, похоже, пришли в восторг от короткой программы, в которую я включила песни Бетховена, Шуберта и Листа, но больше всего публике понравились песни Стивена Фостера. [4]Мне нравилось смотреть на Давида, когда он аккомпанировал мне: у него все время был такой вид, словно он ел мыло.
На приеме после концерта я танцевала с высоким, красивым джентльменом с белой гривой волос. Он представился как Гарт Мак-Клелланд, а позже я узнала, что он вице-президент.
– Мак-Клелланд? У вас есть сын по имени Стивен? Высокий и красивый, похожий на вас?
– У меня есть сын, и его действительно зовут Стивен, – согласился вице-президент. Его веселые, голубые глаза обезоруживающе улыбались. – Вы с ним встречались?
– О да! Он спас меня во время революции в Мюнхене. Дрался, как лев, был очень храбр. – Мой партнер недоверчиво посмотрел на меня. – Вы думаете, я вас дурачу? Поверьте, все было именно так. Стивен был секретным агентом короля Людвига.
– Я не могу вам не верить, баронесса, – сказал Гарт Мак-Клелланд, – но то, что вы рассказали, так не похоже на моего сына. Он человек выдержанный, даже суховатый. Одним словом, юрист.
– Да, я знаю. Я расскажу вам подробней, как все происходило. – И я поведала о наших со Стивеном приключениях. – Он не хотел быть секретным агентом и сделал это только из уважения к королю. Но, возможно, мне не следует об этом говорить? Может, это неудобно из соображений политики?
– Нет, это прекрасно из любых соображений, – дружелюбно ответил Гарт. – Не могу дождаться, когда расскажу об этом жене.
Наш танец окончился.
– Возможно, баронесса, это не последняя наша встреча, – галантно сказал вице-президент. – Вам нужно приехать в Новый Орлеан. В этом городе умеют сделать так, чтобы красивая женщина почувствовала себя как дома. Возможно, к тому времени из Европы вернется мой сын. Я уверен, что он будет рад снова вас увидеть, – понимающе улыбнулся он мне.
В конце весны я со своей свитой приехала в Виксбург, городок на Миссисипи. Мы нашли подходящую гостиницу, и Анна с Дорой принялись приводить мою комнату в порядок. Дора покрыла пол спальни цветными подушками и развесила вокруг кровати яркие занавески. Анна наполнила водой самовар, с помощью горячих углей вскипятила воду и заварила чай в маленьком чайничке, стоявшем на самоваре, очень крепкий чай. Потом обе занялись распаковкой моих вещей – на это должно было уйти часа три. Давид нашел в отеле вполне приличное пианино и убедил хозяина перенести его в мою гостиную. Калинка бегал вокруг меня кругами, лаял и грыз подушки.
– Настоящая цыганская кибитка, – удовлетворенно вздохнула я и с наслаждением бросилась на кровать. – Я дома.
Мое выступление в Виксбурге имело грандиозный успех, и я дала еще благотворительный концерт для ослепших вдов, чьи мужья утонули в море. Газеты на все лады превозносили мою доброту, а несколько женщин даже попросили меня спеть в воскресенье в церкви. Я почти превратилась в светскую даму.
После очередного благотворительного концерта я, плюхнувшись на подушки, простонала:
– Я устала, мои нервы на пределе, я не могу слышать собственного голоса.
В комнату неслышно вошла Анна, поправила подо мной подушки и развесила платья.
– Анна, ты знаешь, что я сделала сегодня утром? Я лягнула Калинку, потому что он вертелся у меня под ногами, отругала Дору за то, что кофе оказался холодным, накричала на Давида, потому что он пришел на наш ежедневный урок пятью минутами раньше! Я схожу с ума! Мне нужен отдых.
Анна посмотрела на меня кислым взглядом и потерла безымянный палец на левой руке.
– Муж? Нет, я не хочу мужа. Еще один лишний человек на моей шее.
Анна покачала головой и начертила пальцем в воздухе большую букву «С».
– Стивен? Да, он хороший, очень хороший. Мне кажется, я даже скучаю по нему. По его тихому голосу, сочувственному взгляду. И по его красивым сильным рукам. Ах, Анна! – Я перевернулась на живот и зарылась лицом в подушку. – Я становлюсь раздражительной, как старая дева. Но что же мне делать? Большинство мужчин, которых я вижу, совсем не интересуют меня. Я спала с негодяями и королями, и у меня есть все основания быть разборчивой.
Я снова села и взяла чашку чая. Анна сложила руки и покачала ими вперед и назад.
– Ребенок? – спросила я.
Она кивнула и изобразила старуху с согнутой спиной и трясущимися руками.
– Мне нужно завести ребенка, пока я еще не состарилась? Ты думаешь, все дело в этом? Мне нужны муж и дети?
Анна показала рукой на потолок.
– И дом! Ты хочешь сказать, что я, как любая женщина, должна иметь мужа, дом и много детей? Ох, Анна, сядь возле меня.
Я обняла ее. Я не могу не обнять человека, который мне нравится, который меня понимает.
– Ты устала от бесконечных переездов и всей этой суеты? – Она кивнула. – Ты сердишься на меня за то, что я занимаюсь только делами и не думаю о том, как устроить свою жизнь? – Анна кивнула еще более решительно. – Но у меня сейчас такое чудесное время. – Анна сидела неподвижно. – Куда бы я ни приехала, всем нравится мое пение! А мне нравится петь для людей. Да! Я… я им нужна. – Никакой реакции. – Ох, иногда я разговариваю с тобой, словно с глухой. Все считают, что они знают, что для меня лучше. Давид хочет, чтобы я пела Брамса, Дора хочет, чтобы я ела кукурузный хлеб вместо блинов, Калинка хочет, чтобы я гуляла с ним весь день. О Господи, я устала. Куда мы должны ехать дальше? В Натчез? Мы не поедем, – внезапно решила я. – Вместо этого мы отправимся прямо в Новый Орлеан! Я куплю дом и стану петь в гостиной для людей, которых люблю, буду отдыхать и толстеть… И, возможно, даже найду там кого-нибудь себе в мужья. Анна тепло обняла меня, затем села прямо и нахмурилась.
– Что такое? Что ты хочешь сказать?
Она снова потерла палец, на котором носят кольцо, и начертила в воздухе букву «С».
– Стивен? – спросила я. Анна покачала головой, встала с кровати и прошлась по комнате, хромая и опираясь на невидимую палку. Получилось так похоже, что я вздрогнула. – Сет? Ну и что? Ты думаешь, что я не могу выйти ни за кого замуж, потому что я жена Сета?
Мы долго сидели молча, не двигаясь, вспоминая Вену и предательство Сета. Наконец я подняла голову.
– Все это было так давно. Он мог вообще умереть. А если я выйду замуж за кого-нибудь здесь, в Америке, он об этом никогда не узнает. И мой новый муж никогда не узнает о Сете. Разве не так?
Анна смотрела на меня, и в ее глазах было сомнение.
Глава 13
– Через пять недель, – еле слышно ответила я. – В середине сентября.
Он покачал головой.
– Сомневаюсь, что вы будете готовы к этому времени. К тому же в сентябре здесь еще слишком жарко. Настоящие ценители музыки еще не вернутся из-за границы. Нужно передвинуть концерт на начало октября. А теперь давайте не будем зря терять драгоценное время. Я стану приходить к вам пять раз в неделю, а за две недели до концерта мы сократим мои визиты до трех раз в неделю. Я не хочу, чтобы вы звучали устало.
– Устало! – фыркнула я. – Я не устану!
– Вы нет, а ваш голос – да. – Он увидел, что я наливаю себе шампанское, и нахмурился. – И больше ни капли вина, только после концерта. От вина напрягается гортань.
«Ни капли шампанского!» «Напрягается гортань!» Да он просто невыносим! Но что мне было делать? Я выбрала его.
И началась каждодневная утомительная работа. Я спала до десяти или одиннадцати утра, потом плотно завтракала. Давид приходил ровно в час, и мы занимались до трех, приводя в порядок мой голос и разучивая новые произведения. Затем я принимала посетителей, ходила по магазинам или изучала город. Я наняла легкий двухколесный экипаж, запряженный парой гнедых, и сама правила, разъезжая в нем по городу. Вокруг тут же собиралась толпа, все кричали, показывали на меня пальцами: материала для газет было больше чем достаточно.
«Баварская баронесса переплюнула Бестона» напечатали в одной из них за неделю до концерта. Альфред Бестон был внуком американской революции – занудный и состоятельный холостяк, без памяти любивший лошадей. Он ездил по городу в собственной упряжке, и однажды мы встретились и устроили импровизированную гонку. Я победила, и он пригласил меня отобедать с ним.
– Я не могу позволить себе расслабляться до тех пор, пока не состоится мой концерт, – ответила я. – Мой аккомпаниатор – настоящий тиран! Но после концерта я позволю себе любые развлечения. Вы наверняка купите много билетов!
Бестон действительно купил целый рулон и пообещал, что его друзья устроят мне бурную овацию.
– О, мне нет необходимости нанимать клаку! – засмеялась я. – Когда публика услышит, как я пою, она будет кричать от восторга.
С Давидом Тэтчером я ссорилась каждый день.
– Послушайте, – твердо заявила я однажды, примерно за неделю до концерта в «Лицеуме». – Я хочу, чтобы вы написали аккомпанемент еще для двух цыганских песен. Я их спою на бис после песен Листа. Одна медленная, печальная и трогательная, а вторая – веселая, прославляющая цыганскую жизнь.
Давид строго посмотрел на меня поверх очков.
– Я не буду писать аккомпанемент для подобной чепухи, – заявил он. – Для «бисов» я приготовил вам песни Брамса.
– Брамса! Вы приготовили! – вскричала я, ударив кулаком по крышке пианино. – Я певица, а не вы! Это мой концерт, мой! Я его готовлю и я решаю, что мне петь, а потом говорю вам, и вы мне аккомпанируете! К завтрашнему дню напишите ноты этих песен, или я найду себе другого аккомпаниатора, вы меня понимаете?
– Отлично. – Он встал и опустил крышку пианино.
– Вы уходите? – возмутилась я, когда он направился к двери. – Вы забыли, что у нас через неделю концерт?
– Я ничего не забыл, – спокойно ответил он. – Но я не привык изменять своим принципам.
– Принципам? Вы что, думаете, это торжественный концерт для королевского семейства? Люди платят деньги, чтобы увидеть представление! Они хотят услышать песни, которые им будут понятны, а не Брамса!
– Вы не правы, баронесса, – холодно возразил Давид. – Если вы хотите стать частью уличного балагана, тогда я предложу вам обратиться к мистеру Барнуму, специалисту в этом деле. Он хорошо изучил непритязательные вкусы американской публики. Если вы хотите выставить себя как дешевую певичку, если хотите опошлить свою дружбу с Ференцем Листом, синьором Локкателли или королем Людвигом, тогда продолжайте в том же духе. Правда, для этого вам придется нанять другого пианиста. А если вы хотите построить концерт со вкусом, если вы хотите представить красивую, целостную и изысканную музыкальную программу…
– Изысканность – это скучно! – вскричала я. – Целостность утомительна!
– Позвольте мне закончить, – прервал меня Давид. Я сделала над собой усилие и замолчала. – Если вы будете уважительно и бережно относиться к вашему искусству, вы привлечете гораздо больше слушателей и поклонников, чем если появитесь на сцене в расшитом бисером наряде и с перьями на голове.
– Хорошо! – Я устало опустилась на стул. Он собирался уходить. – Вернитесь, – позвала я. – У вас доброе сердце, Давид, хоть я и считаю вас чопорным и упрямым. Вы думаете, я люблю музыку меньше, чем вы? Она у меня в крови. Я цыганка, а для цыганки вся жизнь в песнях! Я могла бы петь целыми днями бесплатно, но мне приходится думать о деньгах. Я пою, потому что люблю петь, и почему бы мне не петь песни, которые доставляют мне радость? Вы находите это смешным и глупым?
– Нет. Но если вы хотите привлечь, на свой концерт знатную и богатую публику, вы должны предъявлять к себе более высокие требования. Поразить этих людей очень непросто. Их не проведешь ярким платьем и зажигательными цыганскими песнями.
– Ну хоть одну, – кротко попросила я. – Вторую я спою без аккомпанемента, так, как поют в таборе.
– Нет, – твердо ответил он.
– Пожалуйста! Она действительно очень красивая, Давид. Она понравилась самому Листу. Пожалуйста, позвольте мне спеть ее для вас.
Мы пришли к компромиссу. Давид составляет программу, а я выбираю номера для «бисов». Он написал аккомпанемент для двух моих цыганских песен, а я решила включить в программу несколько известных народных песен на английском, вроде «Барбара Аллен» и «Дом, любимый дом». Публике это должно было понравиться.
Приготовления к концерту шли полным ходом. Я велела дать в газеты рекламу: «Недавно приехавшая на континент баронесса Равенсфельд! Впервые на американской сцене! Приближенная короля Людвига Баварского!».
И вот настал день концерта. Зал театра «Лицеум» был переполнен. Толпы зрителей запрудили входы, и их пришлось разгонять конным полицейским. Нью-Йорк еще никогда не видел ничего подобного. Днем накануне концерта я проехала на белом жеребце по Бродвею вверх и вниз, помахивая прохожим рукой, словно на параде. Это сработало отлично. Все места в театре были проданы, а стоячие ложи были заполнены за час до поднятия занавеса.
Мое темно-синее бархатное платье было достаточно изысканно, чтобы снискать одобрение Давида Тэтчера, хотя он и опасался за его глубокий вырез.
– Но мне нужно дышать, Давид, – объяснила я и в доказательство глубоко вздохнула. Моя грудь поднялась, грозя вывалиться из декольте. Глаза Давида изумленно расширились, он покраснел как рак и вылетел из гримерной.
Когда я в сопровождении моего молодого, долговязого аккомпаниатора вышла на сцену, по залу прокатился вздох потрясения, и публика от одного моего вида устроила овацию! Что за страна!
Мое пение им тоже понравилось! На следующее утро даже самые суровые газетные критики признали, что у меня сильный и красивый голос, а представление было восхитительным. В заголовках на первых полосах газет журналисты наперебой восхваляли новую звезду: «Неотразимая Баронесса в двухчасовом концерте. «Лицеум» сотрясался аплодисментами!»
Когда на следующий день, как всегда ровно в час, появился Давид, он застал меня сидевшей в постели с картой Соединенных Штатов на коленях. Я пила первую из бесчисленных за день чашек чая.
– Привет, Давид! – радостно сказала я. – Куда мы отправимся теперь? В Филадельфию? В Бостон? Говорят, здесь скоро станет очень холодно. Поедем на юг! А потом на восток. А на север вернемся весной!
– Вчера вы пели великолепно, – сказал Давид, – лучше, чем я когда-либо слышал.
– А как ты думал? Я не растрачиваю себя на репетициях. Зачем петь для стен? Они не платят. Но ты! – Я выпрыгнула из кровати и обвила руками его шею. Он в ужасе уставился на меня. – Ты играл так чудесно, что я чуть не расплакалась! Я ни разу не слышала, чтобы кто-нибудь играл «Пять цыганских песен» лучше, чем ты. Даже сам Лист не сравнится с тобой!
– Странно, – заметил Давид, отнимая мои руки. – Он сам их написал.
– Ах, это еще не значит, что он знает, как их исполнять! Смотри, у меня для тебя кое-что есть. – И я вручила ему небольшую коробочку. Внутри на бархатной подушечке лежали золотые часы, украшенные бриллиантами. – Красиво? И очень изысканно.
– Да, очень красиво, – согласился Давид. – Спасибо, баронесса.
– Пустяки, – возразила я лукаво. – Мы, цыгане, щедрый народ. Загляни под подушку. Там немного денег. Возьми в подарок, сколько уместится в руках. Прошу тебя.
– Здесь несколько тысяч долларов! – ахнул Давид.
– Я не доверяю банкам, – сказала я. – Анна, принеси еще чашку! Наш Давид хочет чаю! – Анна находилась за три комнаты от нас, но я знала, что она без труда услышит меня. – А теперь к делу, Давид. Если хочешь остаться со мной – отлично. Я с удовольствием буду работать с тобой и дальше. Но если тебя беспокоят постоянные переезды и концерты в разных городах или если ты думаешь, что это плохо скажется на твоем здоровье, тогда оставайся в Нью-Йорке. Я пойму. Решай скорее, потому что мы отправляемся в Филадельфию через два дня.
– Я… это такое внезапное предложение, баронесса, – сказал Давид. Первый раз я увидела, как он по-настоящему разволновался. – Я думал, что вы останетесь здесь после того внимания, которое вам оказал мистер Бестон…
– Он маловат ростом и от него дурно пахнет, – сказала я, этими словами как бы окончательно ставя крест на миллионере. – Почему ты не хочешь ехать? У тебя здесь остается подружка? Но ты можешь взять ее с собой.
– Конечно, нет! – Давид был просто потрясен моими словами.
– А что плохого в том, чтобы иметь подружку? – не унималась я. – Нельзя сказать, что ты слишком юн, но ты не стар. Сколько тебе лет?
– Двадцать девять.
– Всего-то? Иногда ты ведешь себя так, что мне кажется, будто тебе восемьдесят девять. Итак, сначала Филадельфия. Потом мы отправимся в Балтимор, затем в Вашингтон – там я буду петь перед президентом. Неплохая идея?
– Великолепная, – промямлил Давид, скептически пожимая плечами. – Все-таки вы удивительная женщина, баронесса.
– Ничего удивительного. Я цыганка, и уже слишком надолго задержалась в этом городе. Меня тянет путешествовать. А почему бы и нет? Я молода, свободна и хочу развлекаться!
В начале зимы 1848 года на восточное побережье Соединенных Штатов обрушилась снежная буря, но она не шла ни в какое сравнение с той бурей восторга и обожания, которую вызвала я. Я путешествовала в огромной сделанной на заказ карете, которая была даже слишком огромной для тех, кто сопровождал меня. Со мной вместе ехали Анна, Давид, мулатка-кухарка по имени Дора, кучер и его брат, а также толстый белый щенок по кличке Калинка. Карету везла шестерка великолепных белых лошадей – подарок отвергнутого поклонника Альфреда Бестона. Вдобавок к карете было прикреплено почти полтонны багажа. Давид полушутя предложил мне нанять железнодорожный вагон, но, к сожалению, в стране еще не проложили рельсы туда, куда бы мне хотелось поехать.
Я зарабатывала концертами много денег, но все они куда-то исчезали почти сразу, как я их получала. Шесть лошадей, собака и шесть человек, сопровождавших меня, ели слишком много, к тому же я нуждалась в концертных платьях, повседневной одежде и всяких мелочах, которые была обязана иметь, будучи баронессой и все время появляясь на людях. Я полагала, что это называлось «держать марку». Я понимала, что не стоит так бездумно тратить деньги, и довольно много откладывала, но я никак не могла выдержать, если кто-нибудь рассказывал мне свою печальную историю, и сразу открывала кошелек. Половину концертов я пела бесплатно, собирая деньги для детей-калек, парализованных музыкантов, вдов или сирот.
Естественно, я ничего не получила, когда в январе 1849 года пела в Белом доме. Считалось, что я и так должна быть благодарна за то, что меня пригласили выступить. В тот вечер я надела зеленое бархатное платье с длинными рукавами и весьма скромным вырезом. Маленькие бриллианты сверкали у меня в ушах и на шее, восполняя простоту платья. Президент Полк и его жена миссис Полк, похоже, пришли в восторг от короткой программы, в которую я включила песни Бетховена, Шуберта и Листа, но больше всего публике понравились песни Стивена Фостера. [4]Мне нравилось смотреть на Давида, когда он аккомпанировал мне: у него все время был такой вид, словно он ел мыло.
На приеме после концерта я танцевала с высоким, красивым джентльменом с белой гривой волос. Он представился как Гарт Мак-Клелланд, а позже я узнала, что он вице-президент.
– Мак-Клелланд? У вас есть сын по имени Стивен? Высокий и красивый, похожий на вас?
– У меня есть сын, и его действительно зовут Стивен, – согласился вице-президент. Его веселые, голубые глаза обезоруживающе улыбались. – Вы с ним встречались?
– О да! Он спас меня во время революции в Мюнхене. Дрался, как лев, был очень храбр. – Мой партнер недоверчиво посмотрел на меня. – Вы думаете, я вас дурачу? Поверьте, все было именно так. Стивен был секретным агентом короля Людвига.
– Я не могу вам не верить, баронесса, – сказал Гарт Мак-Клелланд, – но то, что вы рассказали, так не похоже на моего сына. Он человек выдержанный, даже суховатый. Одним словом, юрист.
– Да, я знаю. Я расскажу вам подробней, как все происходило. – И я поведала о наших со Стивеном приключениях. – Он не хотел быть секретным агентом и сделал это только из уважения к королю. Но, возможно, мне не следует об этом говорить? Может, это неудобно из соображений политики?
– Нет, это прекрасно из любых соображений, – дружелюбно ответил Гарт. – Не могу дождаться, когда расскажу об этом жене.
Наш танец окончился.
– Возможно, баронесса, это не последняя наша встреча, – галантно сказал вице-президент. – Вам нужно приехать в Новый Орлеан. В этом городе умеют сделать так, чтобы красивая женщина почувствовала себя как дома. Возможно, к тому времени из Европы вернется мой сын. Я уверен, что он будет рад снова вас увидеть, – понимающе улыбнулся он мне.
В конце весны я со своей свитой приехала в Виксбург, городок на Миссисипи. Мы нашли подходящую гостиницу, и Анна с Дорой принялись приводить мою комнату в порядок. Дора покрыла пол спальни цветными подушками и развесила вокруг кровати яркие занавески. Анна наполнила водой самовар, с помощью горячих углей вскипятила воду и заварила чай в маленьком чайничке, стоявшем на самоваре, очень крепкий чай. Потом обе занялись распаковкой моих вещей – на это должно было уйти часа три. Давид нашел в отеле вполне приличное пианино и убедил хозяина перенести его в мою гостиную. Калинка бегал вокруг меня кругами, лаял и грыз подушки.
– Настоящая цыганская кибитка, – удовлетворенно вздохнула я и с наслаждением бросилась на кровать. – Я дома.
Мое выступление в Виксбурге имело грандиозный успех, и я дала еще благотворительный концерт для ослепших вдов, чьи мужья утонули в море. Газеты на все лады превозносили мою доброту, а несколько женщин даже попросили меня спеть в воскресенье в церкви. Я почти превратилась в светскую даму.
После очередного благотворительного концерта я, плюхнувшись на подушки, простонала:
– Я устала, мои нервы на пределе, я не могу слышать собственного голоса.
В комнату неслышно вошла Анна, поправила подо мной подушки и развесила платья.
– Анна, ты знаешь, что я сделала сегодня утром? Я лягнула Калинку, потому что он вертелся у меня под ногами, отругала Дору за то, что кофе оказался холодным, накричала на Давида, потому что он пришел на наш ежедневный урок пятью минутами раньше! Я схожу с ума! Мне нужен отдых.
Анна посмотрела на меня кислым взглядом и потерла безымянный палец на левой руке.
– Муж? Нет, я не хочу мужа. Еще один лишний человек на моей шее.
Анна покачала головой и начертила пальцем в воздухе большую букву «С».
– Стивен? Да, он хороший, очень хороший. Мне кажется, я даже скучаю по нему. По его тихому голосу, сочувственному взгляду. И по его красивым сильным рукам. Ах, Анна! – Я перевернулась на живот и зарылась лицом в подушку. – Я становлюсь раздражительной, как старая дева. Но что же мне делать? Большинство мужчин, которых я вижу, совсем не интересуют меня. Я спала с негодяями и королями, и у меня есть все основания быть разборчивой.
Я снова села и взяла чашку чая. Анна сложила руки и покачала ими вперед и назад.
– Ребенок? – спросила я.
Она кивнула и изобразила старуху с согнутой спиной и трясущимися руками.
– Мне нужно завести ребенка, пока я еще не состарилась? Ты думаешь, все дело в этом? Мне нужны муж и дети?
Анна показала рукой на потолок.
– И дом! Ты хочешь сказать, что я, как любая женщина, должна иметь мужа, дом и много детей? Ох, Анна, сядь возле меня.
Я обняла ее. Я не могу не обнять человека, который мне нравится, который меня понимает.
– Ты устала от бесконечных переездов и всей этой суеты? – Она кивнула. – Ты сердишься на меня за то, что я занимаюсь только делами и не думаю о том, как устроить свою жизнь? – Анна кивнула еще более решительно. – Но у меня сейчас такое чудесное время. – Анна сидела неподвижно. – Куда бы я ни приехала, всем нравится мое пение! А мне нравится петь для людей. Да! Я… я им нужна. – Никакой реакции. – Ох, иногда я разговариваю с тобой, словно с глухой. Все считают, что они знают, что для меня лучше. Давид хочет, чтобы я пела Брамса, Дора хочет, чтобы я ела кукурузный хлеб вместо блинов, Калинка хочет, чтобы я гуляла с ним весь день. О Господи, я устала. Куда мы должны ехать дальше? В Натчез? Мы не поедем, – внезапно решила я. – Вместо этого мы отправимся прямо в Новый Орлеан! Я куплю дом и стану петь в гостиной для людей, которых люблю, буду отдыхать и толстеть… И, возможно, даже найду там кого-нибудь себе в мужья. Анна тепло обняла меня, затем села прямо и нахмурилась.
– Что такое? Что ты хочешь сказать?
Она снова потерла палец, на котором носят кольцо, и начертила в воздухе букву «С».
– Стивен? – спросила я. Анна покачала головой, встала с кровати и прошлась по комнате, хромая и опираясь на невидимую палку. Получилось так похоже, что я вздрогнула. – Сет? Ну и что? Ты думаешь, что я не могу выйти ни за кого замуж, потому что я жена Сета?
Мы долго сидели молча, не двигаясь, вспоминая Вену и предательство Сета. Наконец я подняла голову.
– Все это было так давно. Он мог вообще умереть. А если я выйду замуж за кого-нибудь здесь, в Америке, он об этом никогда не узнает. И мой новый муж никогда не узнает о Сете. Разве не так?
Анна смотрела на меня, и в ее глазах было сомнение.
Глава 13
В НОВОМ ОРЛЕАНЕ
Температура на улице поднялась выше девяноста.
[5]Высокие, раскидистые дубы затеняли окна, благодаря чему в доме было немного прохладнее, но в моей комнате на втором этаже, где стоял рояль, было жарко, как в печке.
Точно в одиннадцать на урок явился Давид. Мы продолжали заниматься каждый день, хотя я не планировала концертов в ближайшем будущем. Мы обнаружили, что из-за летней жары в Новом Орлеане днем заниматься невозможно, а под вечер, когда жара наконец спадала, у меня уже находились другие дела.
Прошло пятнадцать минут, а я не успела взять ни единой ноты, потому что появился очередной театральный импресарио. Мсье Легранж, так звали импресарио, сообщил мне, что удовлетворится третьей частью от прибыли вместо половины каждого концерта.
– И чем вы собираетесь заработать эту треть? – спросила я.
– Я беру все организационные хлопоты на себя, баронесса! – с готовностью сказал он. – Гостиницы, еда, площадки для репетиций, отличные рояли, лучшие театры, реклама, интервью!
Вошла Анна с очередной визитной карточкой на серебряном подносе. Я отложила ее, даже не взглянув. Откуда они все берутся?
– После вашего концерта в Новом Орлеане, – продолжал Легранж, – мы отправимся по реке на пароходе и будем выступать в маленьких городках по пути…
Анна потянула меня за рукав. Я нетерпеливо отдернула руку и сердито сказала:
– Анна, ради Бога, неужели нельзя подождать? Она пожала плечами и, бросив на меня снисходительный взгляд, вышла из комнаты.
Я обернулась к Легранжу. У рояля Давид Тэтчер писал ноты. Я вздохнула.
– А что если мне не хочется выступать в маленьких городках? – спросила я Легранжа. – Предположим, вы организовали для меня концерты на три месяца вперед, а через месяц мне расхочется петь? Я приехала сюда отдыхать, а не выступать. Если я подпишу эти глупые бумаги и соглашусь на выступления, я так и не сумею отдохнуть. Я буду работать, работать и работать. Правда, Давид? Я и так буду работать, потому что люблю петь, но одно дело – петь для себя и своих друзей, а другое – для посторонних. Может, я вообще больше никогда не буду выступать на публике. Как знать.
– О, баронесса, – простонал Легранж, – это будет величайшей ошибкой с вашей стороны!
– Вы так говорите, потому что видите, как ваша треть огромной прибыли уплывает у вас из рук. А я не вижу никакой трагедии в том, что буду жить в этом красивом городе и встречаться с людьми у себя дома, а не смотреть на них со сцены. Мне нравится Новый Орлеан. Что, если я решу остаться здесь на ближайшие три месяца? А может, и на три года? Что тогда будет с моими контрактами?
Легранж промямлил что-то невразумительное. Давид взял громкий аккорд на рояле и вновь принялся писать.
– Вот что я вам скажу, мсье Легранж. С тех пор, как я приехала в эту страну, я пела, где хотела. Я все устраивала сама и не получала никаких жалких тридцать три и три десятых процента, мсье Легранж. Я даже не получала половины. Я получала все сто! Зачем же мне платить вам за то, что я с легкостью могу сделать сама? Вы думаете, я плачу за статьи в газетах? Только за маленькие сообщения о месте и времени выступления, а репортеры сами заботятся обо всем остальном. Вы думаете, я создаю себе дурную славу, потому что мне нравится, когда на меня глазеют и показывают пальцами? Естественно, я не против этого, потому что скандальная репутация привлекает на мои концерты публику, которая иначе вообще бы не пришла. Так ведь, Давид?
– Да, баронесса. – Снова удар по клавишам и скрип пера.
– А уж когда эти люди приходят, они слушают самую прекрасную музыку, которую когда-либо написал композитор и исполнила певица. Я выполняю благороднейшую миссию! Я несу людям Искусство в стране, где Искусства никогда не было! Искусство и Красоту! Эти люди уходят после концерта с таким чувством, будто общались со сказочной принцессой. Баронессой! Настоящая, живая баронесса вошла в их жизнь! Прекрасная женщина, которая поет, как соловей! И даже лучше соловья!
– Истинная правда, баронесса, истинная правда, – поспешно согласился Легранж.
– Кроме того, – добавила я резко, – я не могу себе позволить иметь импресарио. У меня нет для него лишней трети. Я бедная женщина, мсье, и у меня много забот. Кормить столько ртов, вести дом, хозяйство… Просто совсем ничего не остается! А теперь – вы и так уже заняли у меня достаточно времени, сэр. До свидания.
Он неловко поклонился и вышел из комнаты. Я совсем забыла о посетителе, который дожидался меня в холле.
– Эти люди сведут меня с ума. – Я устало потерла пальцами виски. – Все хотят от меня чего-то! И нет никого в мире, кто хотел что-нибудь дать мне. Господи, у меня даже разболелась голова. Над чем ты хочешь работать?
– Над Бетховеном. – Давид достал из высокой стопки ноты и поставил их на пюпитр.
– Бетховен, – хмыкнула я, – в такую жару! Ты спятил. Я подошла к роялю и посмотрела сквозь лорнет на страницу.
Давид заиграл мою любимую «Аделаиду». Музыка наполнила комнату, самую светлую и уютную в доме. Занавески на окнах и обивка из желтого ситца были густо расписаны птицами и цветами. По полу там и сям были разбросаны разноцветные подушки. В углах на специальных полках стояли пальмы в горшках и папоротники. На стенах висели веселые картины в золоченых рамах. В центре комнаты, на круглом столе, стоял большой медный ярко начищенный самовар.
– Простите, что прерываю вас, – раздался от дверей мужской голос.
– Боже правый, еще один импресарио! – в отчаянии воскликнула я и повернулась к вошедшему, чтобы без лишних слов указать ему на дверь.
Передо мной в безукоризненно белом костюме стоял Стивен Мак-Клелланд собственной персоной и строго смотрел на меня. Лицо его сильно загорело, голубые глаза сверкали на нем, маня, как озера. Выгоревшие на солнце волосы казались еще светлее, чем я помнила.
С радостным криком я бросила ноты и лорнет на крышку рояля и бросилась ему навстречу.
– О мой дорогой друг! Какой сюрприз!
Наши руки встретились, и мы целую минуту стояли молча, зачарованно глядя друг на друга и улыбаясь. На мне был розовый домашний халат со множеством оборок вокруг шеи, на рукавах, по краю подола – везде. Дора утром сказала, что я выгляжу, как огромная камелия.
Точно в одиннадцать на урок явился Давид. Мы продолжали заниматься каждый день, хотя я не планировала концертов в ближайшем будущем. Мы обнаружили, что из-за летней жары в Новом Орлеане днем заниматься невозможно, а под вечер, когда жара наконец спадала, у меня уже находились другие дела.
Прошло пятнадцать минут, а я не успела взять ни единой ноты, потому что появился очередной театральный импресарио. Мсье Легранж, так звали импресарио, сообщил мне, что удовлетворится третьей частью от прибыли вместо половины каждого концерта.
– И чем вы собираетесь заработать эту треть? – спросила я.
– Я беру все организационные хлопоты на себя, баронесса! – с готовностью сказал он. – Гостиницы, еда, площадки для репетиций, отличные рояли, лучшие театры, реклама, интервью!
Вошла Анна с очередной визитной карточкой на серебряном подносе. Я отложила ее, даже не взглянув. Откуда они все берутся?
– После вашего концерта в Новом Орлеане, – продолжал Легранж, – мы отправимся по реке на пароходе и будем выступать в маленьких городках по пути…
Анна потянула меня за рукав. Я нетерпеливо отдернула руку и сердито сказала:
– Анна, ради Бога, неужели нельзя подождать? Она пожала плечами и, бросив на меня снисходительный взгляд, вышла из комнаты.
Я обернулась к Легранжу. У рояля Давид Тэтчер писал ноты. Я вздохнула.
– А что если мне не хочется выступать в маленьких городках? – спросила я Легранжа. – Предположим, вы организовали для меня концерты на три месяца вперед, а через месяц мне расхочется петь? Я приехала сюда отдыхать, а не выступать. Если я подпишу эти глупые бумаги и соглашусь на выступления, я так и не сумею отдохнуть. Я буду работать, работать и работать. Правда, Давид? Я и так буду работать, потому что люблю петь, но одно дело – петь для себя и своих друзей, а другое – для посторонних. Может, я вообще больше никогда не буду выступать на публике. Как знать.
– О, баронесса, – простонал Легранж, – это будет величайшей ошибкой с вашей стороны!
– Вы так говорите, потому что видите, как ваша треть огромной прибыли уплывает у вас из рук. А я не вижу никакой трагедии в том, что буду жить в этом красивом городе и встречаться с людьми у себя дома, а не смотреть на них со сцены. Мне нравится Новый Орлеан. Что, если я решу остаться здесь на ближайшие три месяца? А может, и на три года? Что тогда будет с моими контрактами?
Легранж промямлил что-то невразумительное. Давид взял громкий аккорд на рояле и вновь принялся писать.
– Вот что я вам скажу, мсье Легранж. С тех пор, как я приехала в эту страну, я пела, где хотела. Я все устраивала сама и не получала никаких жалких тридцать три и три десятых процента, мсье Легранж. Я даже не получала половины. Я получала все сто! Зачем же мне платить вам за то, что я с легкостью могу сделать сама? Вы думаете, я плачу за статьи в газетах? Только за маленькие сообщения о месте и времени выступления, а репортеры сами заботятся обо всем остальном. Вы думаете, я создаю себе дурную славу, потому что мне нравится, когда на меня глазеют и показывают пальцами? Естественно, я не против этого, потому что скандальная репутация привлекает на мои концерты публику, которая иначе вообще бы не пришла. Так ведь, Давид?
– Да, баронесса. – Снова удар по клавишам и скрип пера.
– А уж когда эти люди приходят, они слушают самую прекрасную музыку, которую когда-либо написал композитор и исполнила певица. Я выполняю благороднейшую миссию! Я несу людям Искусство в стране, где Искусства никогда не было! Искусство и Красоту! Эти люди уходят после концерта с таким чувством, будто общались со сказочной принцессой. Баронессой! Настоящая, живая баронесса вошла в их жизнь! Прекрасная женщина, которая поет, как соловей! И даже лучше соловья!
– Истинная правда, баронесса, истинная правда, – поспешно согласился Легранж.
– Кроме того, – добавила я резко, – я не могу себе позволить иметь импресарио. У меня нет для него лишней трети. Я бедная женщина, мсье, и у меня много забот. Кормить столько ртов, вести дом, хозяйство… Просто совсем ничего не остается! А теперь – вы и так уже заняли у меня достаточно времени, сэр. До свидания.
Он неловко поклонился и вышел из комнаты. Я совсем забыла о посетителе, который дожидался меня в холле.
– Эти люди сведут меня с ума. – Я устало потерла пальцами виски. – Все хотят от меня чего-то! И нет никого в мире, кто хотел что-нибудь дать мне. Господи, у меня даже разболелась голова. Над чем ты хочешь работать?
– Над Бетховеном. – Давид достал из высокой стопки ноты и поставил их на пюпитр.
– Бетховен, – хмыкнула я, – в такую жару! Ты спятил. Я подошла к роялю и посмотрела сквозь лорнет на страницу.
Давид заиграл мою любимую «Аделаиду». Музыка наполнила комнату, самую светлую и уютную в доме. Занавески на окнах и обивка из желтого ситца были густо расписаны птицами и цветами. По полу там и сям были разбросаны разноцветные подушки. В углах на специальных полках стояли пальмы в горшках и папоротники. На стенах висели веселые картины в золоченых рамах. В центре комнаты, на круглом столе, стоял большой медный ярко начищенный самовар.
– Простите, что прерываю вас, – раздался от дверей мужской голос.
– Боже правый, еще один импресарио! – в отчаянии воскликнула я и повернулась к вошедшему, чтобы без лишних слов указать ему на дверь.
Передо мной в безукоризненно белом костюме стоял Стивен Мак-Клелланд собственной персоной и строго смотрел на меня. Лицо его сильно загорело, голубые глаза сверкали на нем, маня, как озера. Выгоревшие на солнце волосы казались еще светлее, чем я помнила.
С радостным криком я бросила ноты и лорнет на крышку рояля и бросилась ему навстречу.
– О мой дорогой друг! Какой сюрприз!
Наши руки встретились, и мы целую минуту стояли молча, зачарованно глядя друг на друга и улыбаясь. На мне был розовый домашний халат со множеством оборок вокруг шеи, на рукавах, по краю подола – везде. Дора утром сказала, что я выгляжу, как огромная камелия.